Битва за пустыню. От Бухары до Хивы и Коканда

Глава первая

В середине XIX века Россия понесла серьезное поражение в Крымской войне, инициатором которой была Англия. Привлекши на свою сторону Францию, Турцию и Сардинию, Лондон хотел с их помощью сокрушить своего главного соперника по Большой Игре. Несмотря на определенные успехи, главной цели англичанам добиться не удалось. В долгой неравной борьбе Россия все же выстояла, хотя и понесла ощутимые потери.

Неудачный исход Крымской войны на время затормозил распространение нашего влияния на Восток. Страна переживала нелегкие времена. Сократилось промышленное производство, уменьшился объем внешней торговли. Экономические трудности вызывали беспокойство в российских правительственных и торгово-промышленных кругах. Поэтому должные выводы были сделаны быстро. В стране начались серьезные административные, военные и экономические реформы и вскоре общественно-политическая и экономическая ситуация стала быстро улучшаться.

Как ни странно, но неудачи России в Крымской войне вышли боком самой Англии. Потерпев поражение в Черноморском регионе, Петербург пришел к выводу о необходимости переключить главное направление своей внешней политики с Балкан и Ближнего Востока на Средний и Дальний Восток и в первую очередь на Среднюю Азию. Было бы наивно думать, что автором этой идеи был кто-то конкретно. Напротив, идея движения в Азию являлась велением времени и объективных политических обстоятельств. Именно поэтому азиатский вопрос всколыхнул во второй половине 50-х годов XIX века буквально всю Россию.

– Англичане закрыли нам путь в Европу! Глупцы! Так давайте, братцы, развернемся и пойдем в Бухару, Персию, Афганистан, а там и в Индию махнем к павлинам! Посмотрим, как обрадуются в Лондоне! – кричали тогда во всех столичных ресторанах и трактирах.

– Господа! Посудите сами, что привлекает Англию в Бухару и Хиву? Конечно, уж не торговля, которая едва насчитывает здесь десять миллионов покупателей, тогда как в Индии, Персии, Афганистане и Белуджистане таких двести пятьдесят миллионов! В Среднюю Азию Лондон привлекает исключительно страх за охранение своей самой дорогой колонии – Индии. Все остальное лишь политический туман, – солидно рассуждали в великосветских салонах. – Если бы Англия могла отодвинуть нас назад, она бы давно это сделала. Если бы она была в силах остановить нас на теперешних наших позициях – она не медлила бы ни минуты. Но ничего этого она сделать не может, потому ограничивается протестами и журнальными воплями, чтобы, по крайней мере, задержать наше движение и подольше сохранить безопасное между нами расстояние. При этом надо признать, что цель эта вполне ей достигается.

– Не в Европе будущее России! К Азии должна она обратить свои взоры! Мы пронзим русским штыком Среднюю Азию и нанесем удар в сердце Англии – в Индию! – убеждали своих старших коллег молодые и дерзкие офицеры-генштабисты.

– Постоянное увеличение числа фабрик и мануфактур требует новых путей сбыта! А так как европейские рынки для нас заперты, мы должны обратиться к обширным странам Азии! Там наше будущее и политическое, и экономическое! – стучали кулаками по конторским столам купцы.

Их чаяния сформулировал российский текстильный воротила Шипов:

– Прежде всего, для России важен азиатский хлопок. Будет хлопок, будет и одежда, и порох! Давайте возьмем пример с Англии, начавшей выращивать хлопчатник в Индии и в Австралии, чтобы ослабить зависимость от американского хлопка. Неужели мы глупее англичан? Рост торговли с Азией связан с развитием фабричного и заводского производства в наших центральных губерниях. Соединим судоходными каналами Черное, Азовское, Каспийское и Аральское моря и облегчим нашим товарам доступ в Среднюю Азию!

Не меньшие страсти кипели в Министерстве финансов. Там тон задавал директор общей канцелярии Юлий Гагемейстер:

– Темпы развития азиатской торговли значительно выше, чем европейской! Поэтому наше экономическое и финансовое благополучие на Востоке! В Средней Азии нас ждет хлопок, который можно вывозить по Сырдарье от Ташкента и Коканда.

– А как вы планируете договариваться с тамошними варварскими ханствами? – настороженно спрашивал его министр финансов Княжин.

– Путем военного покорения! – не моргнув глазом, отвечал решительный Гагемейстер.

– Но ведь любая война – это расходы! – восклицал Княжин.

– Если хочешь заработать рубль, вложи хотя бы гривенник! – отвечали ему.

В дискуссию о продвижении в Азию включился известный «миллионщик» – заводчик и купец Шилов, ученый-востоковед Березин, публицисты Иванин, Тарасенко-Отрешков и другие. В поддержку движения на Восток выступили популярные еженедельник «Экономический указатель», известного экономиста Вернадского, «Русский вестник» издателя Каткова, а также официальные журналы «Военный сборник» и «Морской сборник». Журнал «Вестник промышленности», отражавший взгляды русских торговцев и промышленников, опубликовал явно программную статью востоковеда И. Березина «Об учреждении Азиатской компании в начале нынешнего столетия».

Председатель Оренбургской пограничной комиссии статский советник Василий Григорьев (одновременно член-корреспондент Академии наук!) публиковал в столице многочисленные работы о нашей торговле с Востоком. Генерал-губернатору Оренбурга графу Перовскому он внушал:

– Не Россия торгует с внутренней Азией, а внутренняя Азия торгует с Россией, ибо покупают и продают товары и в Азии, и в России, как правило, азиатские торговцы. Возникает вопрос, почему им почти без раздела достаются и купеческие барыши этой торговли? Не пора ли нам если не повернуть все вспять, то хотя бы уравнять наших купцов в возможностях с азиатцами? Можете не сомневаться, ваше превосходительство, наши купцы не глупее восточных!

– Я и не сомневаюсь! – качал головой Перовский. – Но мгновенно все переменить не получится, надобно время.

– Боюсь, все куда серьезнее, – не унимался Григорьев. – Ведь мы покровительствуем не своим купцам, а торговле азиатцев в России. Англичане так не делают никогда, для них существуют только свои товары и свои купцы! Именно это приносит им неслыханные барыши.

– Так что же вы предлагаете!

– Вопрос надо решать кардинально! Единственный выход – переход азиатских ханств под владычество России, чтобы мы, водворив там порядок и безопасность, внушили обитателям Аму и Сыра желание воспользоваться их средствами к улучшению общего благосостояния. Только тогда может идти речь о выгодной торговле со странами к юго-востоку от Внутренней Азии!

Дискуссии о нашем влиянии в Средней Азии не прекращались ни на минуту. При этом порой эмоции просто зашкаливали. Кое-где спорщики даже хватали друг друга за грудки. Это значило, что российское общество готово к кардинальному решению азиатского вопроса.

Осенью 1857 года в Москве в ресторане «Яр», что на углу Кузнецкого Моста и Неглинной улицы, встретились богатейший купец России Василий Кокорев и герой обороны Севастополя генерал Степан Хрулев. Угощались умеренно – стерляжьей ухой да гурьевской кашей. Спиртного почти не пили, так как разговор за столом шел серьезный.

– Я лично видел, – кипятился Хрулев, – что наши киргизы носят беспошлинно халаты с английской подкладкой. После этого я задаю вопрос: правильно ли это? И сам на него отвечаю: нет! Англичане вытесняют нашу торговлю со среднеазиатских рынков и угрожают уничтожением нашего политического влияния!

– Я вас, Степан Александрович, очень хорошо понимаю! – кивал ему Кокорев, меланхолично выуживая ложкой из каши цитрусовые цукаты.

После долгой беседы купец с генералом договорились обратиться за содействием в создании общества пароходства и торговли на Каспийском море к наместнику Кавказа князю Барятинскому. Общество должно было основать укрепленные фактории в пограничных районах и проложить железную дорогу между Каспийским и Аральским морями. Кокорев и Хрулев просили о предоставлении обществу тех же прав, какие имела Российско-Американская компания: право монопольной разработки полезных ископаемых, торговли с соседними странами, организации исследовательских экспедиций. Предложения Кокорева и Хрулева поддержали многие промышленники-миллионщики и генералитет. Поддержал Кокорева с Хрулевым и новый министр финансов Брок.

Пока суть да дело, деятельный Кокорев основал акционерное «Закаспийское торговое товарищество» с капиталом в два миллиона рублей для «сбыта российских изделий в Персию и Среднюю Азию и для вывоза оттуда всего того, что надобность и польза укажет». Проект устава этого общества был представлен в Кавказский комитет.

Вскоре из Лондона пришла корреспонденция: «Английскому купечеству не нравятся распространение пароходства на Каспийском море и образование Закаспийской компании».

– О, нас ругают! – рассмеялся император Александр II, с письмом ознакомившись. – Значит, мы все делаем правильно!

Практически одновременно с Кокоревым в Министерство государственных имуществ обратился купец-миллионщик Бенардаки с ходатайством о разрешении организовать рыболовство в Красноводском заливе и меновую торговлю с туркменами на побережье залива. Оренбургский генерал-губернатор Перовский счел предложение «в высшей степени полезным».

– Я готов выделить три казачьих сотни для охраны рыболовства и складов, если Бенардаки будет их содержать, – заявил он.

И министр государственных имуществ Муравьев, и Генеральный штаб тоже нашли предприятие Бенардаки «весьма полезным для Прикаспийского края». Однако провести в жизнь проект Бенардаки тогда не удалось. Как свидетельствует письмо из Генерального штаба Министерству государственных имуществ в мае 1859 года, «вопрос об устройстве укрепления, которое для охраны фактории признается необходимым тесно связать с другими предприятиями, требует предварительного разъяснения многих других обстоятельств». На самом деле в данном случае все же побоялись идти на обострение с англичанами, решив, что с них хватит и Каспийского пароходства.

Большую активность в проведении наступательной «восточной политики» проявил кавказский наместник князь Барятинский. Несмотря на просьбы Горчакова не делать опасных шагов, задевающих Англию, Барятинский в феврале 1857 года отправил военному министру письмо, в котором, ссылаясь на донесение военного агента в Лондоне Николая Игнатьева и на сообщения печати и частных корреспондентов, подчеркивал, что «англичане деятельно готовятся к войне и ведут атаку с двух сторон: с юга – от берегов Персидского залива и с востока – через Афганистан».

Барятинский выражал особое беспокойство по поводу «несомненного стремления» Англии утвердиться на берегах Каспийского моря. «Появление британского флага на Каспийском море, – писал он, – будет смертельным ударом не только нашему влиянию на Востоке, не только нашей торговле внешней, но ударом для политической самостоятельности империи».

– Что вы конкретно предлагаете? – спросил его при личной встрече министр Сухозанет.

– При первом же сообщении о движении англичан к Герату немедленно перебросить войска в Астрабад, чтобы в случае необходимости разгромить английскую армию в афганских предгорьях!

Император Александр II отнесся к предложению Барятинского со всей серьезностью.

По его указанию Военное министерство подготовило доклад «О возможности неприязненного столкновения России с Англией в Средней Азии». Император доклад одобрил, не согласившись с его отдельными выводами, о чем свидетельствовали его пометы на полях. Авторы проекта генерал-адъютант князь Ливен и генерал-майор Неверовский считали, что мощный флот дает Англии возможность «легко утверждаться на прибрежьях морей или в странах, пересекаемых большими судоходными реками, как то, в Индии или Китае». Поэтому Англия не может посылать в глубь материков большие военные экспедиции, так как они подверглись бы риску и потребовали крупных расходов. Поэтому опасения князя Барятинского, что Англия хочет занять какой-либо пункт в Персии, а тем более на побережье Каспийского моря, не обоснованы. Однако, отмечали авторы доклада, Англия будет впредь стараться вредить России на политическом фронте, предпринимая «тайные происки в мусульманских наших провинциях и между кавказскими горцами» и вмешиваясь в дела «пограничных с нами областей». Таким образом, генералы предрекали серьезное обострение Большой Игры.

Ну, а дальше было самое любопытное. Князь Ливен и генерал-майор Неверовский категорически отвергали какие бы то ни было проекты «Индийского похода». Оба пришли к выводу, что политика России «как в Средней Азии, так и в Европе» должна быть на тот момент «выжидательной, а не наступательной». Более того, авторы призывали готовиться к укреплению обороны Черного и Каспийского морей, усилить Кавказскую армию, увеличить Каспийскую флотилию и, уделив особое внимание развитию на Каспии и Волге торгового пароходства, загодя запасать военное снаряжение в Баку и Астрахани. Когда все это будет выполнено, можно будет вести более активную политику.

Что касается Министерства иностранных дел, то там не возражали против усиления нашей армии на Кавказе и флотилии на Каспии. Горчакова волновал только один пункт – Индия. Узнав, что генералы считают «Индийский поход» нереальным, министр несколько раз перекрестился:

– Слава Богу! Слава Богу! Сколько можно дразнить англичан этой красной тряпкой!

Но вопреки чаяниям Горчакова, планы похода на Индию только множились. Главным побудителем к тому была сама Англия, чью роль вдохновителя антирусской коалиции в Крымской войне наше общество не могло простить. Российское общество жаждало мщения! В докладной записке в феврале 1856 года по департаменту Генерального штаба, где анализировались «индийские проекты» таких авторов, как Н.Е. Торнау, И.Ф. Бларамберг, С.А. Хрулев и M.П. Погодин, прямо указывалось: «Нельзя отвергать, что в рассмотренных записках заключается много мыслей дельных и полезных, но если изложенные в таких предложениях разобрать с точки зрения практической, то можно опровергнуть оные в самых основаниях». Помимо политической несостоятельности подобной экспедиции, она была невыполнима практически. Увы, но ее организация потребовала бы таких сил и средств, которыми Россия тогда просто не располагала. Идею удара по Индии разделял и наш военный агент в Англии Николай Игнатьев. Он предложил план укрепления России сначала в Восточном Туркестане, а затем хотя бы обозначить поход в сторону Индии с тем, чтобы держать Англию «на коротком поводке». Этому плану сочувствовал и вошедший в фавор императора генерал для особых поручений Дмитрий Милютин.

Министру иностранных дел Горчакову Милютин дерзко заявил:

– Вы, Александр Михайлович, хотя бы слухи распустили о нашем походе в Индию.

Услышав это, Горчаков пришел в ужас:

– Вы на пустом месте провоцируете международный скандал с Англией, даже не представляя, чем это может закончиться!

– К сожалению, мы снова не поняли друг друга, – покачал головой Милютин и закрыл дверь кабинета своего коллеги.

Несмотря на всю их утопичность, «индийские проекты» все же сыграли свою роль. Они не только привлекли внимание департамента Генерального штаба к Среднеазиатскому региону, побудили российских офицеров к более серьезному изучению азиатских ханств, Персии, Афганистана и Индии, но и стали дополнительным фактором постоянного раздражения Англии, как та палка, которой злят сидящего на цепи пса. Впрочем, среди «индийских утопий» попадались и серьезные работы.

Таковым был проект генерал-лейтенанта Дюгамеля «Докладная записка о путях, ведущих из России в Индию», составленная в 1854 году. Ранее Дюгамель служил в Генеральном штабе, участвовал в Русско-турецкой войне 1828–1829 годов, неоднократно выполнял различные военно-политические поручения на Востоке, был русским консулом в Египте и послом в Персии. Таким образом, Дюгамель был прекрасно осведомлен о всех политических механизмах, которые лежали в основе «восточного кризиса». В своей докладной записке Дюгамель отмечал, что для успешного противодействия англичанам на Среднем Востоке необходимо тщательно изучить этот регион в географическом, этнографическом и политическом отношении. Первую часть работы Дюгамель посвятил истории завоевательных походов в Индию, начиная с Александра Македонского, а также анализу современного положения Персии, Афганистана и Северо-Западной Индии. Во второй части записки он подробно описал важнейшие пути, соединяющие Среднюю Азию и Закавказье с Индией, опираясь при этом именно на труды английских разведчиков-путешественников.

Разумеется, многое из происходящего в индийском вопросе в России становилось известно английскому послу. От всего этого Джон Кимберли просто хватался за голову:

– Унизив Россию Крымской войной, мы открыли ящик Пандоры! У меня такое впечатление, что русских сейчас вообще не волнует ничего, кроме Средней Азии и нашей Индии. Все на этом буквально помешаны. Это какой-то массовый психоз!

– Сэр! Это не психоз – это открытый вызов! – скромно отвечал секретарь посольства. – Самое опасное, что русские действительно решительно повышают ставки!

– Да, – согласился Кимберли, – нам предстоят тяжелые времена. Индия снова под прицелом!

И вздохнув, посол отправился писать очередное тревожное донесение в Лондон…

А в России между тем от слов перешли к делу. Император Александр II все же принял решение ответить Англии, резко усилив давление на азиатском направлении. Смелым планам России способствовали тогдашние неудачи англичан и в первую очередь восстание сипаев в Индии, продемонстрировавшее всему миру зыбкость английского положения в ее крупнейшей колонии.

Уже вскоре после заключения Парижского мира министром иностранных дел России Горчаковым была подготовлена циркулярная депеша, разосланная затем всем дипломатическим представителям России за границей. Это был программный документ, который информировал мировое сообщество о том, как отныне Россия будет вести свою внешнюю политику.

Из депеши А.М. Горчакова: «Объединившиеся против нас государства выставили лозунг уважения прав и независимости правительств. Мы не претендуем на то, чтобы вновь приступить к историческому разбору вопроса о том, в какой мере Россия могла создать угрозу тому или иному из этих принципов. В наши намерения не входит вызвать бесплодную дискуссию, но мы хотим достигнуть практического применения тех же принципов, которые провозгласили великие державы Европы, прямо или косвенно объявляя себя нашими противниками, и мы тем более охотно напоминаем об этих принципах, что никогда не переставали их придерживаться. Мы не хотим быть несправедливыми ни к одной из великих держав и строить предположение, что тогда дело шло лишь о преходящем лозунге и что по окончании борьбы каждый сочтет вправе придерживаться линии поведения, соответствующей своим интересам и своим собственным расчетам. Мы никого не обвиняем в использовании этих больших по значению слов в качестве орудия, временно пригодившегося для расширения поля битвы и которое сдается затем в арсенал и покрывается там пылью. Напротив, мы хотим оставаться при убеждении, что державы, провозгласившие эти принципы, делали это честно, вполне добросовестно и с искренним намерением применять их в любых обстоятельствах».

Горчаков предупредил, что Россия предлагает европейским державам, и в первую очередь Англии, принять правила новой политической игры: «Император хочет жить в полном согласии со всеми правительствами. Его Величество считает, что наилучшее средство для достижения этого – не утаивать своих мыслей ни в каком из вопросов, связанных с международным европейским сообществом… Император решил предпочтительно посвятить свои заботы благополучию своих подданных и сосредоточить на развитии внутренних ресурсов страны свою деятельность, которая будет направлена на внешние дела лишь тогда, когда интересы России потребуют этого безоговорочно. Политика нашего августейшего государя национальна, но она не своекорыстна, и, хотя его императорское величество ставит в первом ряду пользу своих народов, но не допускает мысли, чтобы даже удовлетворение их могло извинить нарушение чужого права».

Заключительные слова Горчакова в его знаменитой депеше навсегда вошли в мировую историю: «Россию упрекают в том, что она изолируется и молчит перед лицом таких фактов, которые не гармонируют ни с правом, ни со справедливостью. Говорят, что Россия сердится. Россия не сердится, Россия сосредотачивается. Так будет всякий раз, когда голос России сможет оказаться полезным правому делу…»

Итак, Россия действительно начала сосредотачиваться… Причем направлением этого сосредоточения должна была стать именно Азия.

Не теряя времени даром, Горчаков вверил управление Азиатским департаментом полковнику Ковалевскому. Выбор Горчакова был исключительно удачным. Лучшего руководителя Азиатского департамента трудно было и представить. Так как в последующих событиях Большой Игры Егор Петрович Ковалевский станет одной из ключевых фигур, познакомимся с ним поближе. Нового главу Азиатского департамента отличало, прежде всего, прекрасное образование. Сорокавосьмилетний дипломат имел как философское, так и инженерно-геологическое образование. Службу начинал в Горном департаменте. Несколько лет работал на Алтайских и Уральских заводах. Затем открыл четыре золотых прииска в Сибири. В 1839 году Ковалевский участвовал в неудачном зимнем Хивинском походе графа Перовского. При этом, будучи отрезан от главного отряда, он с горстью храбрецов засел в каком-то старом укреплении и выдержал долговременную осаду хивинцев. В 1847 году Ковалевский был приглашен Мухаммедом Али-пашой в Египет, где снова искал золотые жилы. На этот раз, помимо поиска золота, он активно занимался глубинной разведкой, собирая сведения не только по Египту, но и по Судану, Абиссинии и Аравии. Именно Ковалевский впервые указал точное географическое положение истоков Белого Нила. Итогом поездки стал подробный отчет «Путешествие во внутреннюю Африку». Тогда же Ковалевский впервые заинтересовался и Индией. Обнаружив на притоке Нила реке Тумат залежи золота, Ковалевский высказался за назначение в Массуа русского генерального консула «для развития торговых отношений с Индией и портами Красного моря именно через Суэц, не морским путем через мыс Доброй Надежды». В 1949 году талантливый геолог и разведчик был послан на другой край земли в Китай. Сопровождая духовную миссию в Пекин, он сумел настоять на пропуске наших караванов по удобному «купеческому тракту» вместо почти непроходимых аргалинских песков, что принесло большую выгоду нашей торговли и позволило лучше изучить Монголию. Но еще важным стал заключенный при посредстве Ковалевского Кульджинский договор 1851 года, способствовавший развитию торговли России с западным Китаем и ставший основой для расширения нашего влияния в Заилийском крае. В данном случае Ковалевский проявил себя уже как талантливый дипломат. В начале Крымской войны Ковалевский, по просьбе черногорского владыки Петра, был отправлен с миссией в Черногорию. Там он искал золото и принимал участие и в пограничных схватках с австрийцами. Вернувшись домой, геолог ожидал за это своеволие наказания от Николая I, но тот лишь сказал:

– Капитан Ковалевский поступил как истинный русский!

По возвращении в Россию Ковалевский участвовал как историограф в обороне Севастополя. Вернувшись в Петербург, он был единодушно избран помощником председателя Российского географического общества. Тогда же был избран член-корреспондентом, а затем и почетным членом Петербургской академии наук. При этом Ковалевский был весьма известен и в литературных кругах как поэт, автор ряда романов и многочисленных книг о своих путешествиях.

«В трудное время стал Ковалевский директором Азиатского департамента, – писал один из его биографов, – несчастная Крымская кампания и Парижский мир сильно подорвали влияние и вес, какими пользовалась дотоле Россия на Востоке… Ковалевскому принадлежит несомненная заслуга, что в это тяжелое время он сумел поддержать престиж русского имени среди восточных и западных племен и тем значительно ослабил моральное значение Парижского мира в международных отношениях».

Одновременно с укреплением Азиатского департамента был усилен и наш научный штаб Большой Игры – Российское географическое общество (РГО), которое возглавил великий князь Константин Николаевич. Это сразу придало обществу большой политический вес, а также резко увеличило его бюджет и возможности. Одновременно, по инициативе секретаря Географического общества Александра Головнина начал действовать и Кавказский отдел РГО, что позволило усилить нашу разведывательную работу в Закавказье.

Укрепив Министерство иностранных дел, император Александр II решил заменить и руководство Военного министерства, обратив внимание на исключительно толкового начальника штаба Кавказской армии генерала Дмитрия Милютина, которого начал стремительно продвигать к вершинам военной власти.

В первых числах мая 1856 года тогдашний военный министр генерал Сухозанет приехал в Министерство иностранных дел, где встретился с только что назначенным на должность министра Горчаковым. Сухозанета волновал вопрос о возможных политических последствиях продвижения в Средней Азии.

– Любое движение в сторону Индии вызовет раздражение в Лондоне! – ожидаемо заявил ему Горчаков.

– А что скажут англичане, если мы прямо объявим, что идем именно в Индию? – ехидно поинтересовался Сухозанет.

Горчаков мгновенно изменился лицом.

– Что вы, что вы! – замахал он своими тонкими руками. – Одно наше заявление об этом приведет к столкновению с Англией! Одна мысль об этом обрушит всю нашу политику! Сегодняшее наше положение с финансами, последствиями проигрыша в войне и состоянием дел в Европе не допускают возможности даже думать об этой авантюре!

– Ну, финансы у нас всегда оставляли желать лучшего, о старой войне тоже пора забыть и готовиться к новым, а в Европе нас никогда не любили. К тому же я просто говорю о вариантах! – нахмурился Сухозанет.

– Такого варианта для нас просто не существует! – махнул рукой Горчаков. – Вы должны навсегда уяснить, что господство в Индии имеет для Англии исключительно важное значение! Любая наша попытка ниспровергнуть его вызовет самую бурную реакцию английского правительства. Оно немедленно сколотит новый антирусский союз. И тогда надо будет думать уже не о завоевании абсолютно не нужной нам Индии, а о спасении самой России!

– Честно говоря, я вас не понимаю, – передернул плечами Сухозанет, – Индия – великолепный раздражитель, на который мы можем постоянно нажимать в своих интересах.

В свое министерство Сухозанет вернулся в самом мрачном настроении. Генералу для особых поручений Милютину, спросившему его об итогах встречи с новым министром иностранных дел, он ответил раздраженно:

– Если раньше на Мойке сидел русофоб, то нынче англоман! Одно другого не лучше.

Под русофобом министр имел в виду недавнего канцлера Нессельроде, под англоманом – Горчакова.

Увы, Александр Михайлович Горчаков при всей своей политической смелости был по характеру человеком очень осторожным. Крымская война оставила в его душе неизгладимый след и теперь до конца своих дней он будет бояться происков Англии, стремясь любыми способами избегать конфронтации с Туманным Альбионом. Иногда это будет приносить пользу делу, но в большинстве случаев, наоборот…

В июле 1856 года к идее наступательной политики на азиатском направлении решительно присоединился и наместник Кавказа князь Барятинский, который направил в Петербург секретное письмо. Поводом к письму стал наглый захват английскими войсками важнейшего персидского порта Бушира. Наместник Кавказа не без оснований опасался, что, опираясь на этот пункт, Англия подчинит в дальнейшем персидские прикаспийские провинции. Барятинский сетовал:

– Подняв флаг на Каспийском море, Англия поставит нас в крайне критическое положение и в Дагестане, и в Закавказье, и в степях Закаспийских!

В письме он писал о необходимости срочно усилить военную флотилию на Каспийском море, укрепить Бакинский и Петровский порты и содействовать развитию на Каспии торгового мореплавания, о том, что следует занять какой-либо пункт на восточном берегу Каспия, чтобы открыть путь к Аральскому морю и создать в будущем судоходство по реке Сырдарье.

Кроме этого, наместник представил Александру II проект постройки железной дороги от берегов Каспия по плато Устюрт до Аральского моря. Замысел был дерзок. Ведь всего за пять лет до того было завершено строительство первой в России железной дороги между Москвой и Петербургом! Создание железной дороги между Каспием и Аралом, по мнению Барятинского, могло не только заменить караванные пути, но и решительно повернуть Большую Игру в нашу пользу!

Александр II, прочитав письмо кавказского наместника, сказал:

– Предложения о прокладке железной дороги через Устюрт весьма важно и полезно!

После чего распорядился изучить проект специалистам. Однако и главноуправляющий путей сообщения Чевкин, и оренбургский генерал-губернатор Перовский, и профессор-востоковед Гельмерсен нашли планы Барятинского необоснованными как с технической, так и с политической и экономической точек зрения. Однако Александр II решил все же вынести обсуждение проекта железной дороги на более широкую аудиторию. 27 января 1857 года состоялось заседание Особого комитета, созванного специально для рассмотрения предложений Барятинского. В нем приняли участие министры Горчаков и Сухозанет, управляющий Морским министерством, главный железнодорожник Чевкин и глава Азиатского департамента Ковалевский.

С самого начала совещания тон задал Горчаков:

– Господа! Я протестую против каких-либо активных действий на восточном побережье Каспийского моря. Министерство иностранных дел не желает международных осложнений, и я, имея в виду последние донесения нашего посла в Лондоне, утверждаю, что любой шаг на Востоке, сколько-нибудь задевающий интересы Англии или даже могущий подать предлог к придиркам со стороны британского кабинета, вызовет серьезный политический кризис.

Горчакова неожиданно поддержал его всегдашний оппонент Перовский:

– Я, в свою очередь, хочу сослаться на нынешние волнения среди казахских племен Устюрта. В таких условиях строить там дорогу просто безумие! Князь Барятинский просто не видит всего из-за Кавказских гор!

– Князь, конечно же, желает добра, но лучше пока все же отложить снаряжение сей экспедиции до более благоприятных обстоятельств! – согласился и военный министр.

В результате Особый комитет высказался в пользу создания в перспективе прямого сообщения от восточного побережья Каспийского моря к Аралу и далее к берегам Амударьи и Сырдарьи, но при этом отметил, что в настоящее время это сделать невозможно и ненужно. И хотя в реальности тогда так ничего и не было решено, но сама идея о будущей русской железной дороге в Средней Азии все же отложилась в головах государственных мужей.

Надо сказать, что английская разведка в Петербурге работала хорошо и вскоре на столе у посла Кимберли уже лежал экстракт с совещания Особого комитета. Сказать, что, прочитав его, посол был в ужасе – значит не сказать ничего. Еще бы, русские были готовы одним махом перекрыть половину Средней Азии железной дорогой! Что означало полный крах там всей британской политики. В Лондоне, прочитав отчет посла, тоже перепугались.

– У русских нет ни опыта, ни средств для столь грандиозного проекта! Слава богу, что они отменили этот проект! – радовались оптимисты.

– Вы просто плохо знаете русских. Кстати, и проект они вовсе не отменили, а лишь отложили! – качали головами пессимисты.

– Что это значит? – спрашивали остальные.

– Только то, что пройдет совсем немного времени и по каракумским пескам помчатся русские паровозы с русскими солдатами! Кстати, знаете куда они именно помчатся? – вступали в разговор реалисты.

– Куда?

– Маршрут только один – в Индию! – отвечали, сами пугаясь своих слов, реалисты.

– Что же делать? – хватались за голову оптимисты и пессимисты.

– Большая Игра продолжается, и мы должны сделать свой сильный ход, который остановит и русские паровозы, и русских солдат! – подводили итог дебатам реалисты. – Но вначале посмотрим, какой ход сделают русские!

Глава вторая

Этим следующим сильным ходом стало назначение в апреле 1857 году генерал-губернатором Оренбурга генерал-лейтенанта Александра Катенина, взамен явно уставшего на этой должности графа Василия Перовского.

Новый генерал-губернатор Оренбурга был храбрым воином и опытным царедворцем. Службу начинал в Преображенском полку, был замешан в декабристском мятеже, но как-то выкрутился, потом дрался с турками под Варной, успешно усмирял поляков и за взятие Варшавы заслужил Владимирский крест. В 1835 году на Калишских маневрах на Катенина обратил внимание император Николай I, и тот был назначен флигель-адъютантом. Сообразительный офицер оказался превосходным игроком в карты, и отныне император неизменно брал его к себе в партнеры. Надо ли говорить, что при таком тесном общении карьера Катенина пошла резко вверх. Вскоре, по совету императора, он женится на красавице фрейлине Варваре Вадковской. Два года спустя Катенин уже был полковником. Затем он получает назначение начальником штаба пехотного корпуса на Кавказ, где участвует в военных действиях против горцев. За отличие в битве при ауле Ахульго получает золотую шпагу «За храбрость». После этого следует назначение начальником штаба Отдельного гренадерского корпуса и чин генерал-майора. Затем Катенин командовал родным Преображенским полком, получил аксельбанты генерал-адъютанта и генерал-лейтенантский чин. Некоторое время он исполнял обязанности товарища (заместителя) военного министра и дежурного генерала. С этой должности Катенин и отправился в далекий Оренбург. Как говорили в военных кругах, Катенин отправился на край империи по доброй воле и с пинка тогдашнего министра Сухозанета. Увы, к этому времени многолетний покровитель Катенина был уже мертв, а у нового императора имелись собственные выдвиженцы и любимцы.

По отзыву современников, новый генерал-губернатор был высок и представителен, женщины находили его даже красивым. Особый шик придавали Катенину огромные распушенные усы, делая его похожим на породистого кота. По характеру генерал-губернатор оказался уживчивым. Он умел красиво говорить и отличался изысканными манерами. Любил Катенин хорошие обеды и лихие солдатские песни. При этом он оказался не только толковым военачальником, как его предшественник Перовский, но и, в отличие от предшественника, умелым администратором. Впрочем, кое-кто считал Катенина чересчур самолюбивым и самонадеянным. Гвардеец же, в конце концов!

Из воспоминаний о Катенине: «Он (Катенин. – В. Ш.) преследовал всякое неодобрение и разномыслие, требуя от всех пребывающих в крае личного себе поклонения и считая всякое противоречие за злостную враждебность и интригу. Известно было, что все письма контролировались и переписка, посылавшаяся из степи через Оренбург, с нарочным, распечатывалась». В данном случае явно сказывался «декабристский синдром».

Пришлась оренбуржцам по нраву и губернаторша Варвара Ивановна. По отзывам современников, она была женщиной весьма образованной и с огромным тактом. С подчиненными мужа и их женами общалась ровно, любезно, без малейшего намека на свое положение, «со всеми умела говорить о предметах, которые были близки представлявшемуся ей лицу, и вся эта беседа велась так мило, просто, что говоривший с Катениной, сразу чувствовал себя как дома».

Когда празднества, устроенные в честь назначения, прошли, Катенин ознакомился с делами и приуныл. И было от чего! Степь, находящаяся в его управлении, почти в три раза превосходила размерами всю тогдашнюю французскую империю, при этом населявшие ее племена признавали над собой только грубую силу, но никак не закон.

Но решать вопросы было надо, и Катенин погрузился в бесчисленные проблемы. Особое внимание генерал-губернатор решил обратить на Амударью, видя в ней кратчайший путь для расширения в Средней Азии русской торговли. Кроме этого, Катенин начал расселять в низовьях Сырдарьи казахскую бедноту, дабы, приучив ее к земледелию, превратить впоследствии в опору российской власти.

Не забывал Катенин и о делах иного рода. Так, весной 1859 года он снарядил в степь сразу две разведывательно-научные экспедиции. Одну, под начальством капитана 1 ранга Алексея Бутакова, для завершения исследований Аральского моря и устьев Амударьи, и вторую, под начальством Виктора Дандевиля, для описи Мангышлакского берега Каспийского моря.

В Лондоне назначение нового генерал-губернатора Оренбурга встретили с тревогой. Что можно ожидать от Перовского, там уже понимали, что ожидать от Катенина, пока в Англии не знал никто.

Однако вскоре стало ясно, что с назначением Катенина, в Средней Азии начался новый этап Большой Игры – этап последовательного и методичного продвижения России на юг, к границам Афганистана. Понятно, что это должно было вызвать активное противодействие Англии и, как следствие, новое обострение в борьбе двух старых соперников.

Назначение Катенина в Оренбургский край совпало с активизацией дерзких набегов казахских разбойников на селения и форпосты Оренбургской линии и грабежом караванов. Нападали разбойники и раньше, причем Перовский расправлялся с ними самым жестоким образом. Увы, крутые меры Перовского не смогли обуздать разбойный люд. Приняв дела, Катенин тотчас же циркулярно оповестил казахов, что если они угомонятся, то будут прощены. Первым отозвался на призыв главный разбойник северных степей Исет Кутебаров, который отписал «справедливейшему генерал-адъютанту Катенину», что причиной неудовольствия казахов были суровые меры его предшественника, и обещал смириться. Катенин вызвал Кутебарова к себе. При встрече обнял как равного, расцеловал и сказал:

– Ты приехал не к грозному начальнику, а к доброму отцу, который радуется, когда может простить своего заблудшего сына!

Так со степными атаманами еще никто не разговаривал. Надо ли говорить, что Исет был потрясен и тут же поклялся быть верным русскому царю. Пример Кутебарова озадачил других, и вскоре в Оренбург потянулись с покаяниями многочисленные батыры. После этого набеги резко сократились. Прекратился и грабеж караванов.

После этого Катенин вместе с генерал-губернатором Западной Сибири Гасфордом начали писать письма, прося разрешения посылать военные экспедиции в казахские степи.

Но ведущие министры к предложениям Гасфорда и Катенина отнеслись отрицательно. Военный министр Сухозанет в директивном письме Гасфорду подчеркнул особую настороженность западных держав в отношении деятельности России в странах Востока. Он отмечал, что правительство «в отвращение возбуждаемого на Западе мнения о завоевательных намерениях наших в центральной части Азии… в настоящее время признает полезным избегать по возможности наступательных действий на наших сибирских границах». Сухозанет запретил Гасфорду атаковать Пишпек до особого разрешения. Единственной оговоркой было разрешение действовать в случае неспровоцированного нападения кокандских войск.

Тем временем Катенин полностью объехал вверенный ему край, после чего принял меры к развитию промышленности и распространению грамотности. Так, генерал-губернатор учредил пароходство на реке Белая, вошедшее в связь с пароходствами на Волге и Каме. В том же году учредил почтовый тракт между Орской крепостью и фортом Перовский. Только на одних форпостах было устроено более восьми десятков школ, не считая городских училищ в уездных городах.

Что касается среднеазиатских ханств, то Катенин решил улучшить отношения и с ними. Свои предложения он разослал министрам военному и иностранных дел, прося организовать дипломатические миссии в южные ханства. В Петербурге письма прочитали и рассудили, как всегда, логично:

– Кто предложил, тому и выполнять!

В ходе последующей переписки между министерствами и оренбургским генерал-губернатором вопрос о снаряжении дипломатической миссии в Среднюю Азию был окончательно утрясен. При этом неожиданно для Катенина в решении вопроса об экспедиции его верным союзником стал директор Азиатского департамента Ковалевский.

К этому времени глава Азиатского департамента Егор Ковалевский уже самостоятельно разработал свой план разведывательных экспедиций в Среднюю Азию. Будучи человеком философского склада ума и опытным разведчиком, он решил сразу же провести комплексную разведку всего юго-восточного приграничья, послав туда сразу несколько торгово-политических миссий. Начальниками экспедиций Ковалевский предложил императору лучших из лучших.

Чтобы запутать англичан, миссии имели различные легенды. Так, подполковник Николай Игнатьев (недавний наш военный агент в Англии) должен был возглавить официальное дипломатическое посольство в Хиву и Бухару, ученый-востоковед Николай Ханыков – научную экспедицию в Восточный Иран (Хорасан) и Герат, а поручику Чокану Валиханову предстояло отправиться в далекий и таинственный Кашгар (Восточный Туркестан) с попутным караваном, под видом мусульманского купца. При этом все миссии имели схожие цели и задачи: глубокое изучение политического и экономического состояния стран Азии, выяснение уровня английского влияния и выработку мер по противодействию этому, а также изучение возможностей расширения нашей торговли. Всеми тремя экспедициями руководил Азиатский департамент Министерства иностранных дел, но в подготовке их принимало участие Военное министерство и Географическое общество. Не осталось в стороне и купечество, профинансировавшее эту невиданную по масштабу разведывательную операцию.

Одновременно деятельный Ковалевский привлек к глубинной разведке на Востоке молодого и талантливого географа Петра Семенова (будущего академика Семенова-Тян-Шанского). В 1856 году он отправил его, «под крышей» Географического общества, для исследования горной системы Тянь-Шаня, являвшейся тогда недоступной для англичан. Впоследствии Семенов-Тян-Шанский дал любопытную общую характеристику тогдашней связи научных изысканий с практическими потребностями России, которую активно начал продвигать Ковалевский: «Начало рассматриваемого периода было для России эпохой ее возрождения после Крымской кампании. Русское общество стремилось к оживлению наших торговых сношений с Передней Азией и очень заботилось о распространении с этой стороны сферы нашего влияния. В то самое время, как наше влияние так успешно проникало на северо-западную окраину Нагорной Азии – в Джунгарию и Северный Туркестан, весьма естественно было заботиться о распространении наших географических сведений, а также об оживлении наших торговых сношений и со стороны Каспийского бассейна».

Надо сказать, что Ковалевский был человеком практичным. Поэтому с первого дня своего руководства Азиатским департаментом, начал заинтересовывать в коммерческих связях с Востоком самых высокопоставленных сановников, не говоря уже о частных предпринимателях. Очень быстро на эту удочку клюнули даже члены императорской семьи, решившие таким образом подзаработать на акциях. Так Ковалевский весьма быстро сформировал весьма влиятельное и независимое от Горчакова лобби. Ну, а получив поддержку и деньги, можно было начинать активные действия против англичан в Средней Азии.

Как мы уже сказали, начальником главной из готовящихся экспедиций с правами посла и полномочного представителя российского правительства в Бухару и Хиву был назначен 27-летний полковник Николай Игнатьев. Его экспедиция являлась самой важной, но и самой опасной.

Если бы можно было окинуть с высоты взглядом всю огромную Азию, то взору предстали бы тысячи и тысячи караванных троп. Словно огромная кровеносная система, пронизывают они огромные просторы, питая их жизнью. Караванные пути – основа основ Центральной Азии. Им подвластно все: ханства и царства, народы и цивилизации. Порой кажется, что им подвластно само время.

К середине XIX века Хивинское, Бухарское и Кокандское ханства контролировали огромную территорию почти с половину Америки, простиравшуюся от Каспийского моря на западе до гор Памира на востоке. Признанным центром азиатской торговля является легендарная Бухара, от которой на юг и север, на запад и восток пролегали караванные пути. Хива, Коканд, Самарканд, Карши, Шахрисабз, Термез и Хорезм начисто проигрывали торговую конкуренцию Бухаре.

Особой статьей доходов у азиатских ханов являлось взимание торговых пошлин. Их собирали все и везде. Поэтому купцы и странствующие торговцы вынуждены были задирать цены на товары. Но так было всегда, и это никого не удивляло. В Бухаре, в отличие от многих других ханств и княжеств, пошлина традиционно была небольшая. Потому и купцов в городе всегда тьма-тьмущая. Мудрые бухарские эмиры давно смекнули, что, уменьшая пошлину и увеличивая число торговцев, они всегда останутся с хорошим барышом.

Самая оживленная торговля поэтому всегда была в Бухаре. Она начиналась в январе и продолжалась до начала мая. В это время в городе работало до десятка больших караван-сараев и столько же базаров. Помимо этого, в разгар торгового сезона открывалась и большая ярмарка, на которую съезжались купцы со всего эмирата, а также из Персии и Афганистана, из Индии и Бадахшана, из России и Тибета и даже из дальней Аравии. Порой казалось, что в Бухаре торгуется, продает и покупает весь мир! По этой причине именно бухарские купцы всегда лучше всех были осведомлены в торговой конъюнктуре.

Через Герат в Персию, в Бухару вывозили овечью шерсть, сухофрукты, кошениль (для получения кармина) и другие местные товары, взамен которых приобретали опиум из Мешхеда и кожи. Из Кабула везли самый лучший – серый с синеватым отливом каракуль. Из Индии – кашмирские ткани, пряности, индиго, сахарный песок, лекарственные зелья и самоцветы и, конечно же, английские товары.

Английская экспансия в Индии серьезно ударила по азиатским торговым центрам. Если раньше индийские товары в Европу шли только через них, то теперь англичане доставляли свои товары в Европу морем. Что касается самих английских товаров, то они так же вносили диссонанс в давно сложившуюся систему азиатской торговли.

В караван-сараях и на базарах теперь кипели нешуточные страсти. Индийские купцы предлагали, помимо всего прочего, английское сукно. Товар был действительно хорош, но и цена соответствующая. Чтобы убрать конкурента, торговавшие нашим сукном оренбургские и астраханские купцы немедленно снизили цену. И пусть наше сукно было несколько хуже качеством, чем английское, но теперь покупатели предпочитали именно его. В далекой Калькутте только щелкали зубами от злости. Но сбивать цену не могли, так как тогда его продажа просто бы не покрыла бы затраты на производство и доставку. Убытки же были столь ощутимы, что чиновники Британской Ост-Индской компании, будь на то их воля, были готовы двинуть вместе с со своими купцами колониальные полки…

Часть индийских товаров предприимчивые бухарцы, хивинцы и кокандцы сразу же везли в Кашгар, где меняли на слитки серебра, которое, в свою очередь, тоже продавали. У прикаспийских туркмен покупались войлоки, ковры и паласы, торговали взамен тканями. Степные казахи торговали овечьей и верблюжьей шерстью, кожей и арканами. Кроме этого, казахи покупали в Бухаре и других городах местные товары, для последующей их перепродажи в Оренбурге. В торговле с казахами посредническую роль играли каракалпаки, поставлявшие скот и пушнину. Эта торговля приносила хорошую прибыль и первым, и вторым, и третьим. Среди прочих товаров к середине XIX века взлетел в цене хлопок, который шел теперь не только на текстиль, но и на изготовление пороха, а значит, стал товаром военным и стратегически важным!

Что касается торговли среднеазиатских ханств с Россией, то она всегда была нелегка и опасна из-за постоянных степных междоусобиц, во время каждой из которых враждующие стороны с особым удовольствием грабили попавшихся под руку купцов, как бухарских, так и русских. Рост торговли со Средней Азией, с одновременным сокращением экспорта промышленного сырья в страны Европы, заставил русских купцов все чаще обращаться к мысли об активных действиях на Востоке. Так, журнал «Вестник промышленности», отражавший взгляды русских торговцев и промышленников, опубликовал явно программную статью востоковеда Ивана Березина «Об учреждении Азиатской компании в начале нынешнего столетия».

Из Бухары в Россию традиционно везли, прежде всего, сукно, шелковую алачу, плетеную саранжу, крашеную и белую бязь. Обратно – меха, красители и воск, ну и, конечно же, сукно. С Кокандом и особенно Хивой мы торговали значительно меньше. В целом среднеазиатские ханства представляли для России интерес как новые рынки сбыта промышленной продукции. Но это было далеко не главным побудителем к продвижению России в степи и пустыни Азии.

Главной бедой, исходившей от всех трех среднеазиатских ханств, являлось процветавшее там рабство. При этом наиболее ценными рабами традиционно считались именно русские, которых массово похищали в приграничных степных районах. Порой число рабов в Бухаре, Коканде и Хиве насчитывало десятки тысяч. Разумеется, такое положение дел не могло быть терпимым во второй половине XIX века. С похищением людей надо было кончать и чем скорее, тем лучше.

И все же самым главным побудителем необходимости продвижения в глубь степей и пустынь было все же стратегическое соперничество с Англией в Азии, от которого зависело будущее двух великих держав. Поработив Индию, захватив и подчинив близлежащие княжества, включая Афганистан, Англия готовилась переварить в своем бездонном желудке и среднеазиатские ханства. А это значило, что тогда на юго-восточных границах России возникла бы целая коалиция враждебных нам проанглийских государств. Таким образом, помимо вечно враждебной Европы, Россия получила бы и враждебную, вооруженную англичанами Азию. Допустить этого было просто нельзя. Именно поэтому первой разведывательно-политической экспедицией должна была стать экспедиция именно в Бухару и Хиву.

Что касается предложенного Ковалевским начальником бухарской миссии Николая Игнатьева, то, будучи сыном генерала, тот делал блестящую карьеру. Надо отдать должное, человеком Игнатьев был незаурядным. После окончания с отличием Пажеского корпуса вышел корнетом в лейб-гвардейские гусары. Затем была учеба в военной академии, которую Игнатьев окончил с серебряной медалью. После этого служил обер-квартирмейстером армейского корпуса в Эстляндии. В 1956 году молодого капитана неожиданно взяли на Парижский конгресс, где Игнатьев с головой окунулся в большую политику и политические интриги. При этом на конгрессе ему поручили первое самостоятельное дело – участие в международной комиссии по разграничению земель в Бессарабии. Там Игнатьев сумел перебороть австрийского и английского коллег, отстояв наши интересы, чем вызвал признание руководителя делегации графа Алексея Орлова. Наградой за успешный дипломатический дебют стал орден Станислава 2-й степени.

После этого молодой военный дипломат был брошен в самое пекло Большой Игры – военным агентом в Лондон. Англичане, кстати, сразу восприняли нового игрока самым серьезным образом. За Игнатьевым была установлена слежка, а все его связи и предпочтения немедленно фиксировались. Несмотря на это, Игнатьев и здесь проявил себя с лучшей стороны – филеров обманывал, а информацию добывал. К тому же в своих донесениях, предугадав неизбежность восстания сипаев в Индии, он указывал на необходимость поддержать Персию против Англии в затруднительную для последней минуту. Нашего посла графа Киселева Игнатьев убеждал с молодым азартом:

– Я верю в русско-персидский альянс. Сегодня нам с персами нечего делить, к тому же у нас общий враг – Англия, против которого мы можем прекрасно дружить.

– Да вы, батенька, настоящий персофил! – отшутился Киселев, впрочем, в тот же вечер известивший министра, что в лице Игнатьева Россия могла бы заполучить толкового посла в Тегеране.

Увы, столь перспективное назначение не состоялось. Игнатьев впоследствии утверждал, что отказался от поездки в Персию сам, побоявшись «принять на себя новую должность без достаточной подготовки и не удовлетворить ожиданиям». Так ли все было на самом деле, мы не знаем.

Надо сказать, что Игнатьев всю жизнь являлся и убежденным англофобом. Однако, когда было надо, умело маскировался. Так, будучи в Лондоне, он пользовался в высшем свете известной популярностью. Впоследствии английские историки с сожалением признают, что Игнатьев умело дурачил их министерство иностранных дел, легко добывая там нужную информацию. Так главный лондонский картограф Джозеф Кросс впоследствии признался, что русский дипломат скупил у него через подставных лиц все самые новые карты Азии. В конфиденциальных бумагах Форин-офиса молодого русского разведчика характеризовали как «умного и ловкого типа». Надо сказать, что лучшей школы для будущего игрока Большой Игры, чем работа в логове противника, невозможно было и придумать.

Продолжая работать в Лондоне, Игнатьев доставлял англичанам немало хлопот. Так, однажды в Британском музее впервые был выставлен новейший образец патрона. По причине большой секретности смотреть на него можно было только издали. Игнатьева это, разумеется, не устроило, и он решил вопрос по-своему. Совершенно невозмутимо Игнатьев подошел к стенду, на глазах оторопевшей охраны, нагло взяв секретный патрон, положил его к себе в карман. Когда служители пришли в себя и, окружив Игнатьева, потребовали вернуть патрон, Игнатьев отказался и, сославшись на дипломатическую неприкосновенность, покинул музей, скрывшись в посольстве. Разразился страшный скандал. После этого Игнатьеву ничего не оставалось, как покинуть Лондон. В Петербурге похитителю сделали формальное внушение, но, когда тот выставил на стол императора добытый патрон, то наградили флигель-адъютантскими аксельбантами.

А затем Игнатьев, получив отпуск, отправился в длительное путешествие. Посетив Константинополь, он затем познакомился со Смирной, Бейрутом, Яффой, Иерусалимом и Египтом. Восток уже захватил его сердце и душу. Разумеется, молодой разведчик проехал по Малой Азии и Египту не ради развлечений. Итогом поездки стал целый том его докладных о военно-политической ситуации в изученных странах. Любопытно, что именно этой поездкой Игнатьев заявил о себе как о последовательном и твердом славянофиле. В Праге Игнатьев встретился с известными тогдашними славянофилами Палацким и Добрянским. После нескольких кружек чешского пива молодой дипломат заявил:

– До моего нынешнего путешествия я не мог постичь всего значения православия и славянизма в политическом положении Европы и Турции. Ничто не может сравниться с тем влиянием, которое имеет Россия на единоверные восточные племена!

Палацкий с Добрянским переглянулись, мол, нашего полку прибыло!

Заметим, что идеям славянофильства Игнатьев останется верен до конца жизни.

Надо ли теперь объяснять, почему в 1858 году именно Игнатьев был избран Александром II для выполнения секретной миссии в Средней Азии?

Итак, еще ни о чем не подозревавшего Игнатьева вызвали в Военное министерство.

– Вам предлагается возглавить военно-дипломатическую миссию в Хиву и Бухару! – огорошил флигель-адъютанта военный министр Сухозанет. – Согласны ли?

– Ваше высокопревосходительство, о столь высокой награде я не мог даже мечтать! – щелкнул каблуками гвардейских сапог Игнатьев.

– Что ж, – усмехнулся министр. – Настрой у вас хороший, а это уже половина успеха!

Он открыл ящик стола и достал оттуда пару новых полковничьих эполет:

– А это вам от государя, авансом. Так вы будете выглядеть солидней!

Получив необходимый инструктаж в Военном министерстве, Игнатьев на другой день получал уже инструкции в МИДе от многоопытного директора Азиатского департамента Ковалевского. Здесь разговор затянулся надолго.

Как профессиональный разведчик, Игнатьев должен был решить в поездке ряд задач. Во-первых, выяснить, насколько политически и экономически глубоко проникли в этот регион англичане, и по возможности подорвать их влияние в Хиве и Бухаре. В столице были не на шутку встревожены слухами и возросшей английской активностью в этих ханствах. Кроме этого, от миссии требовалось произвести топографическую съемку реки Амударьи и заключить торговые договоры с Хивинским и Бухарским ханствами и, самое главное, напрочь пресечь вмешательство англичан в дела ханств, фактически установив барьер их продвижению на север. Помимо этого, Игнатьеву была дана инструкция установить с Хивой и с Бухарой коммерческие связи, обеспечив режим благоприятствования и безопасности для наших купцов. Решающая схватка за выгодные рынки Центральной Азии только начиналась, и Петербург намеревался ее выиграть. Разумеется, как всякий серьезный игрок Большой Игры Игнатьев должен был собрать как можно больше военных и политических сведений, и, наконец, ему предписывалось выяснить все о возможности судоходства по Амударье, а также о маршрутах, ведущих в Афганистан и в Индию. Задачи, стоявшие перед Игнатьевым, были, прямо скажем, запредельно сложными.

Инструктируя Игнатьева, Ковалевский особо остановился на индийском вопросе:

– Индийских купцов окружать вниманием, вселяя в них недоверие к Англии, а ежели пожелают бежать в Россию, обещать убежище.

– Следует ли мне содействовать созданию антианглийского военного союза между Афганистаном, Персией, Бухарой и ближайшими к Индии независимыми владетелями?

– Здесь вопрос тонкий, – покачал головой Ковалевский. – Если целью этого союза будет являться противостояние Англии, то это мы приветствуем. Однако Хива и Коканд войти в сей союз не должны, ибо из-за вечной своей вражды сразу его развалят.

Уже провожая Игнатьева, Ковалевский доверительно сказал:

– Будьте все время настороже и никогда не доверяйте англичанам. Большая Игра беспощадна к слабым, особенно на дальних окраинах. Я бы очень желал, чтобы вы вернулись живым и здоровым!

– Все сделаю как должно! – заверил Игнатьев.

Впоследствии Игнатьев так описал свой отъезд из Петербурга: «Многие из знакомых прощались со мной – как бы в последний раз пред моею гибелью. Моих родителей осаждали самыми зловещими предсказаниями. Покойная императрица Александра Федоровна (вдова императора Николая I. – В. Ш.) благословила меня образом Божией Матери и поцеловала. Слезы умиления брызнули у меня, когда она стала упрекать вошедшего в это время к ней государя (Александра II. – В. Ш.), что он меня напрасно посылает…»

Надо сказать, что политическая ситуация в Средней Азии к моменту отправки посольства Игнатьева не располагала к мирным переговорам. Голод и эпидемии ослабили Хивинское ханство, но хан продолжал вести изнурительную войну с туркменскими племенами. Бухарский эмир в это время воевал с Кокандом и Афганистаном. Однако Петербург ждал конкретных результатов и торопил.

Не задерживаясь более в столице, Игнатьев поспешил в Оренбург. Новоиспеченный полковник был полон надежд и уверенности в своих силах, понимая, что успех миссии гарантирует России серьезную политическую победу, а ему блестящую карьеру.

В Оренбурге, к своему удивлению, Игнатьев столкнулся с не слишком доброжелательным отношением как к своей экспедиции, так и к себе лично. Сразу не сложились отношения с генерал-губернатором Катениным и с командующим Аральской флотилией Бутаковым. Неприязнь к обоим Игнатьев не постеснялся высказать в своих воспоминаниях: «Начальник Аральской флотилии Бутаков жил несколько лет в форте № 1 и, снедаемый скукою и желанием прославиться, считал Аральское море и впадающую в него Амударью своим исключительным достоянием, собираясь заведовать всеми изысканиями и стяжать исключительную славу, сопряженную со входом в эту реку первых русских военных судов. Увлеченный давно взлелеянной мечтой, он готов был встретить ревниво, недружелюбно и даже враждебно всякое лицо, по положению своему отнимающее у него руководящую власть. Искреннего, сердечного содействия новоприезжему из Петербурга начальнику трудно было от него ожидать. Генерал-губернатор, со своей стороны, смотрел на Оренбургскую степь и прилежащие ханства как на свою вотчину и при непомерном самолюбии и заносчивом характере не допускал, чтобы в его владения вступал и принимал начальство над чинами, командируемыми для экспедиции из Оренбургского ведомства, – штаб-офицер с независимым в Петербурге положением флигель-адъютанта его величества».

Разумеется, что Катенин был недоволен приходящими из Петербурга распоряжениями, низводящими его до роли простого исполнителя. Генерал-губернатор желал строить политику взаимоотношений с сопредельными ханствами по собственному плану, руководить экспедицией по собственному усмотрению и, разумеется, самому назначить ее начальника. Так всегда было раньше, так хотел делать и Катенин. Поэтому к назначению начальником экспедиции молодого военного дипломата из столицы он отнесся негативно. Дело в том, что Катенин следующим летом сам хотел двинуться с сильным отрядом к границам Хивы и уже оттуда послать в столицу ханства посольство. Такая демонстрация силы, по его мнению, сразу бы сделала хивинского хана сговорчивее.

На балу в местном дворянском собрании, который устроил генерал-губернатор Катенин, Игнатьев был представлен находившемуся проездом в Оренбурге бухарскому посланнику. В разговоре бухарец прямо заявил, что экспедиция должна первым делом отправиться в Бухару, а уже потом в Хиву, иначе хан посчитает себя обиженным. Увы, желание посла шло вразрез с полученной Игнатьевым инструкцией.

Всего в составе миссии отправлялось около двухсот человек, более двухсот лошадей, почти четыреста верблюдов и два десятка повозок, включая лазарет и походную кузню. Для экспедиции Игнатьев просил ракетный станок с боевыми ракетами, доктора, а также хотел снабдить всех членов экспедиции новейшими шестизарядными револьверами. Ракетный станок доставить в Оренбург не успели, но доктора назначили и револьверы выдали. Уже перед самой отправкой Игнатьев получил верительные письма к хивинскому и бухарскому ханам от императора и инструкции Министерства иностранных дел.

Если начальника экспедиции определил Петербург, то весь остальной состав – генерал-губернатор Оренбурга. И здесь надо отдать Катенину должное – он выбрал лучших из лучших! В состав миссии вошли: секретарь – опытный и грамотный Егор Калевяйн, кадровый разведчик штабс-капитан Генерального штаба Салацкий, штабс-капитан Яковлев и поручик Зеленин, два переводчика и два медика. Прибыл в подчинение Игнатьева и только что вернувшийся с Дальнего Востока после плавания на фрегате «Диана» флотский лейтенант Александр Можайский (для организации передвижения по воде, т. е. по Амударье). В мировой истории Можайский остался знаменитым как изобретатель первого в мире самолета, но это будет гораздо позднее. Еще одной примечательной личностью экспедиции являлся выпускник Петербургского университета, востоковед и полиглот Петр Лерх, уже прославившийся на весь мир составлением первого словаря курдского языка. Сын основателя Пулковской обсерватории, прекрасный астроном и эрудит Кирилл Струве должен был вычислять точные координаты стратегически важных географических объектов, городов и крепостей. Включенные в состав миссии топографы Недорезов и Чернышев, владевшие татарским и казахским языками, должны были постоянно вести топографическую съемку и расспросные журналы, находиться при авангарде и выбирать бивуачные шесты. В состав миссии был включен представитель даже такой редкой тогда профессии, как фотограф.

Командиром почетного конвоя (казачьей полусотни) был назначен однокашник Игнатьева по Академии Генерального штаба, помощник командующего линией Сырдарьи полковник Михаил Черняев. На первый взгляд это было странно. Ветеран трех войн, выпускник Академии Генштаба, занимавший до этого предгенеральскую должность начальника штаба дивизии, и вдруг назначен на должность, с которой вполне бы справился заурядный казачий есаул. Внешне это выглядело как ссылка для провинившегося офицера. На самом деле должность начальника конвоя являлась лишь прикрытием. Генерал-губернатор Катенин видел опытного и храброго Черняева в качестве руководителя будущих военных походов в южные степи, а потому и посылал туда для изучения края и приобретения необходимого опыта степных походов. Забегая вперед, скажем, что возложенное на него доверие Черняев полностью оправдает, став впоследствии одним из самых выдающихся деятелей Большой Игры.

Отметим, что все вышеперечисленные ученые и офицеры перед экспедицией прошли необходимую подготовку и как разведчики, а потому являлись самыми непосредственными участниками Большой Игры. Что и говорить, Катенин подобрал для уходящей в степи миссии самый блестящий состав, который только можно было подобрать.

Отметим, что политических экспедиций такого уровня в Средней Азии англичане так не смогли организовать никогда. В этом вопросе они проигрывали нам вчистую.

…В мае 1858 года полковник Игнатьев выступил из Оренбурга по караванной тропе на юг.

Глава третья

От западного побережья Аральского моря до устья Амударьи члены миссии добрались на пароходах Аральской флотилии. Капитан 1 ранга Алексей Бутаков свою задачу выполнил, хотя его личные отношения с Игнатьевым так и не улучшились.

Дело в том, что из-за задержки экспедиции с выходом суда подошли к устью Амударьи тогда, когда почти все рукава реки обмелели. Игнатьев винил в этом Бутакова, в ответ тот только пожимал плечами:

– Вы бы еще летом в поход отправились!

Как бы то ни было, дальше экспедиция должна была следовать уже сухим путем. При этом полковник Черняев остался у Бутакова, чтобы возглавить собственную небольшую экспедицию для оказания помощи аральским казахам в их противостоянии с Хивой.

Разумеется, Игнатьеву не хотелось расставаться со столь опытным профессионалом, как Черняев, но дело было прежде всего. Прощаясь, однокашники обнялись:

– Желаю удачи!

– Взаимно!

Судьба в дальнейшем еще не раз сведет этих двух незаурядных людей. Не всегда эти встречи будут приятны, но честное и уважительное отношение друг к другу они сохранят навсегда.

Проводив посольство, пароход «Перовский», баркас и баржи направились в один из рукавов Амударьи к ее притоку Кичкиндарье, а по ней к городу Кунграду. Населенный туркменами-йомудами, Кунград в то время поднял мятеж против Хивы, и его осаждали войска хивинского хана. При виде русского парохода хивинцы сразу же сняли осаду и ушли. Правитель города горячо благодарил Бутакова за помощь, но Черняев с явным разочарованием записал в дневнике: «Йомуды ничем не обнаружили и малейшего желания принять русское подданство. Народ этот, привыкший добывать себе хлеб грабежом и войной, более всего дорожит необузданной свободой и не променяет ее ни на какие блага, если с ними связаны порядок и благоустройство». При всей предвзятости моральных оценок политические выводы Черняева были верны. Не приходилось сомневаться и в том, что йомуды действительно были очень опасны в качестве противника.

На следующий день Черняева разбудил топот сотен копыт, выскочив из палатки, он увидел проносившихся мимо нашего лагеря конных туркмен-йомудов.

– Куда это они понеслись как оглашенные, в этакую рань? – спросил у местного толмача.

– Они поскакали за ушедшими хивинцами. Догонят отставших, отрежут им головы и получат за это хорошее вознаграждение! – с явной завистью сообщил толмач.

Черняев машинально перекрестился: о, племена, о, нравы…

Через день у палатки Черняева действительно появился йомуд, предложивший купить у него несколько отрезанных голов, намекая, что правитель Кунграда обычно платит по 40 рублей за голову. Разумеется, Черняев от подобного «товара» отказался. Отказался от «товара» и Бутаков, к которому сразу же поспешил предприимчивый туркмен. Впрочем, когда один из наших казаков внимательнее рассмотрел одну из голов, обнаружилось, что она принадлежала какой-то старухе, но была выбрита, «дабы походить на голову мужчины».

– Не знаю, чего здесь больше, жестокой дикости или дикой наивности! – сказал Бутакову Черняев.

Тот только вздохнул:

– Была бы возможность, они бы и наши головы перепродали!

Во главе маленького отряда из двух десятков казаков и солдат Черняев отъезжал весьма далеко от реки, невзирая на опасность быть атакованным какой-нибудь разбойничьей шайкой. Во время этих вылазок Черняев делал все, чтобы облегчить тяготы своих подчиненных. Так, по его приказу солдаты ничего не несли на себе, кроме ружей и патронов. Все остальное имущество грузилось на верблюдов. Таким образом, солдаты уставали значительно меньше и отряд двигался гораздо быстрее. Во время дневок по приказу Черняева часовой пускал к воде разгоряченных маршем, казаков и солдат только после часового отдыха. К тому же воду можно было пить только кипяченой. Именно тогда Черняев впервые ввел в обиход солдат головной убор, защищавший затылок и шею от палящего солнца. Благодаря подобным «мелочам» в отряде Черняева за все время экспедиции не было ни больных, ни отсталых. При этом Черняев со всей скрупулезностью не только составлял карты, но и изучал быт, нравы и психологию местного населения, постепенно становясь специалистом по Среднеазиатскому региону. Одновременно занимавшийся гидрографической съемкой берегов Амударьи лейтенант Александр Можайский нанес на карты более шестисот миль амударьинских берегов.

Закончив рекогносцировку дельты Амударьи, суда флотилии вернулись в Аральское море. Что касается Черняева, то за время плавания он также составил подробную карту прилегающих к дельте степей.

А посольство Игнатьева тем временем добралось до Хивы, где было принято Саид Мухаммад-ханом. Во время торжественной аудиенции посол вручил хану подарки от российского императора, среди которых был даже богато украшенный орган. Вручение даров сопровождалось пояснением, что подарки слишком велики и тяжелы, чтобы их в будущем перевозить через степь, но есть возможность переправлять их через Аральское море, поднимаясь по Амударье. Таким образом, Игнатьев попытался получить разрешение использовать данный маршрут в дальнейшем. Это была типичная уловка Большой Игры, давно применяемая англичанами, которые подобным образом тридцать лет назад получили право на судоходство по Инду. Однако хан оказался не так прост и посадил российских дипломатов под домашний арест, заявив, что делает это для их же защиты от черни, якобы ненавидевшей всех русских.

Взаимное незнание обычаев сказывалось буквально во всем. Так, член посольства ориенталист П.И. Демезон вспоминал, как возмутила хивинцев просьба русских выдать им для известных гигиенических нужд бумагу. По мнению правоверных мусульман, бумага являлась священным предметом, ибо на ней, кроме прочего, написан Коран, а для гигиенических целей вполне годились плоские камешки, полный ящик которых и доставили членам миссии. Под угрозой смертной казни местным жителям было запрещено разговаривать с русскими. В результате переговоры Игнатьева с ханом затянулись, не принося конкретных результатов.

Пытаясь решить вопрос, Игнатьев предложил хану подписать «обязательный акт», провозглашавший установление дружественных отношений между двумя державами, отказ от содействия грабежам русских подданных и гарантии их безопасности, а также разрешение на плавание российских судов по Амударье. Кроме этого, Игнатьев выразил пожелание иметь в Хиве российского агента, через которого хан мог бы постоянно общаться с Петербургом. От себя Игнатьев был готов взять ответные обязательства.

После долгого раздумья хан согласился на выполнение всех условий, кроме пропуска русских судов в Амударью. Дело в том, что хан Саид Мухаммад узнал, что на пароходе «Перовский», занимавшемся картографией местности вблизи города Кунграда, укрылся бежавший персидский раб. Хивинцы потребовали его выдачи, но Бутаков отказался вернуть беглеца, заплатив из своего кармана владельцу выкупные. Известие о беглом рабе вызвало созыв ханского совета, на котором было решено больше не допускать русские пароходы в реку. Впрочем, чтобы подсластить пилюлю, через несколько дней Саид Мухаммад прислал ответные подарки российскому императору.

Затем Игнатьев все-таки убедил хана открыть рынки для российских купцов. Но затем настроение хана изменилось.

Дело в том, что Саид Мухаммад перехватил посланные Катениным письма к туркменским старейшинам, в которых оренбургский генерал-губернатор нелицеприятно отозвался о хане. Теперь Саид Мухаммад пытался задержать Игнатьева у себя как можно дольше, чтобы в случае чего иметь ценного заложника в выяснении отношений с Россией, и поэтому затягивал переговоры. В особенности же хан не желал поездки русского посла в Бухару, боясь создания с тамошним ханом военного союза против себя. Всеми силами Игнатьева убеждали возвращаться обратно в Россию.

В конце концов, встревоженный поведением хивинского хана генерал-губернатор Катенин велел задержать в Оренбурге торговые караваны из Хивы до получения известий о благополучном отъезде посольства. После этого русская миссия все же отправилась в Бухару.

Это надо было сделать хотя бы потому, что стало известно – афганский эмир Дост Мухаммад, примирившись с англичанами, требует от эмира Бухары передать ему город Карши. «Эмир таким требованием, – сообщал в Петербург Катенин, – поставлен в самое затруднительное положение, не знает, что ответить послам». Поэтому появление в именно в этот момент в Бухаре русского посольства могло повлиять на решение эмира Насруллы в наших интересах.

Не дав Игнатьеву прощальной аудиенции, Саид Мухаммад демонстративно уехал в загородный дворец. Таким образом, миссия в Хиву окончилась неудачей. При этом разгневанный хан все же отомстил Игнатьеву, натравив в дороге на миссию несколько разбойничьих туркменских шаек. Впрочем, польза от поездки в Хиву все равно была. За время пребывания в Хиве наши офицеры собрали всю необходимую информацию о состоянии местной армии, городских укреплений и финансах ханства.

Итак, в сентябре 1858 года отбиваясь от разбойников-туркменов, посольство Игнатьева двинулось по правому берегу Амударьи в Бухарское ханство.

В конце месяца миссия благополучно прибыла в Бухару. Эмир Насрулла, как мы уже знаем, в то время вел войну с Кокандским ханством и отсутствовал в столице, поэтому переговоры велись с его наместником. Требования Игнатьева сводились, как и в Хиве, к уменьшению таможенных пошлин и ограждению русских купцов от местного чиновничьего произвола, разрешению на нахождение в Бухаре торгового агента, предоставлению нашим купцам отдельного караван-сарая, а также разрешению свободного плавания судов России по Амударье и освобождению русских рабов.

– Увы, столь важные вопросы я не могу решать без своего повелителя, – развел руками наместник, выслушав Игнатьева. – Придется набраться терпения и подождать его возвращения.

– Так мы можем ждать до еропкиных заговений, покуда он навоюются! – мрачно констатировал штабс-капитан Салацкий.

– Как будто у нас есть какой-то другой выход, – покачал головой Игнатьев. – Не будем предаваться унынию, а займемся лучше сбором информации!

К счастью, вскоре война действительно завершилась, и в середине октября эмир Насрулла вернулся в Бухару.

Правителем Насрулла был жестоким. Шестнадцать лет назад, без долгих раздумий, он велел отрубить головы двум английским офицерам-разведчикам Конолли и Стоддарту. Возраст отнюдь не смягчил нрав эмира. Когда незадолго до визита Игнатьева недовольство Насруллы вызвал его начальник артиллерии, эмир лично разрубил его топором пополам.

Но наряду с патологической жестокостью Насрулла был дальновидным политиком. В тот момент ему был выгоден союз с Россией, дабы предупредить ее возможный союз с вражеским Кокандом. Доволен был Насрулла, узнав о неудачной миссии русских в недружественную ему Хиву. Поэтому Игнатьев был после возвращения эмира принят незамедлительно. Во время встречи Насрулла был подчеркнуто предупредителен и тут же подписал письменное согласие на все предложения российского посла. Что касается свободного плавания по Амударье российских судов, то в случае противодействия хивинцев (река протекала по обоим ханствам) Насрулла согласился действовать вместе с русскими. Тогда же было учреждено и наше торговое агентство. В довершение всего Насрулла освободил и русских рабов. Это был несомненный успех, о котором англичане не смели и мечтать. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, Игнатьев лихо отклонил просьбы бухарских купцов о предоставлении торговых льгот в России и умолчал об уступках ханству, которые были предусмотрены данной ему инструкцией.

Впрочем, от проницательного Игнатьева не ускользнуло желание Насруллы поддерживать определенные торгово-политические отношения с Англией. Поэтому в беседах с сановниками и чиновниками наш посол настойчиво убеждал их не верить коварным англичанам, которые обязательно обманут.

– Я лишь напомню о последствиях английской политики для Индии, где десятки миллионов жителей превращены в бесправных рабов, о бесчинствах англичан в Афганистане, о поставках оружия Коканду, о войнах с Персией и Китаем. Все это противоречит словесным заявлениям Лондона о его миролюбии в Азии.

Слушая русского посла, сановники с чиновниками лишь печально кивали чалмами и закатывали к небу глаза, давая понять, что тоже не любят вероломных англичан.

Настойчиво Игнатьев обрабатывал и самого Насруллу. Особую тревогу у эмира вызвало сообщение Игнатьева о кознях англичан по созданию военного союза Коканда и Хивы. Такой союз представлял бы огромную угрозу для Бухары.

– Проклятое племя! – потряс кулаками Насрулла. – Я выкорчую инглизов, как сорняк с виноградного поля!

– Ваше величество, в этом я готов оказать вам свое содействие! – быстро сориентировался Игнатьев, доставая из кармана список всей английской агентуры, которую раздобыл еще в Лондоне.

Буквально на следующий день взбешенный Насрулла изгнал из эмирата всех английских агентов.

– Я уверен, что англичане снова попытаются вас обмануть, прислав своих послов! – продолжил закреплять успех Игнатьев во время очередной аудиенции.

– Отныне я не намерен даже слышать об их послах! – заявил Насрулла. – А буду иметь дело только с Россией!

Как говорится, дело было сделано… Но у эмира Бухары были и свои планы.

– Не будем останавливаться на полумерах! – заявил он Игнатьеву во время следующей встречи. – Нам следует сообща устранить препятствия со стороны дикой Хивы и заблаговременно договориться о ее разделе. Часть земель заберете вы, а часть – мы!

Решение столь серьезного вопроса не входило в полномочия Игнатьева, и он вежливо отклонил предложение эмира, пообещав, что напишет об интересном предложении в Петербург.

В завершение переговоров эмир дал согласие направить в Петербург с ответным визитом своего посла.

– Я хотел, чтобы мой посол возвратился в эмират через Арал и Амударью на русском пароходе. Пусть это продемонстрирует Хиве и Коканду прочность нашей дружбы!

Разумеется, Игнатьев прекрасно понимал, что обещания эмира – это всего лишь обещания и едва исчезнет кокандская угроза, Насрулла вряд ли будет выполнять большинство подписанных пунктов. Тем не менее большего выжать из ситуации было уже просто невозможно.

31 октября посольство Игнатьева двинулось в обратный путь по направлению к форту № 1 на Сырдарье, куда прибыло 26 ноября. В декабре члены миссии достигли Оренбурга, где многие считали их уже погибшими. Там Игнатьев узнал о присвоении ему чина генерал-майора и награждении орденом Анны 2-й степени с короной. Таким образом, он стал самым молодым генералом в России.

Если экспедиция в Хиве закончилась неудачей, то миссия в Бухару, наоборот, завершилась весьма выгодным договором. Помимо этого, пребывание миссии в ханствах дало возможность глубже изучить ситуацию в Средней Азии, получить информацию о развитии экономики, расстановке политических сил, режимах правления. Посольство Игнатьева сумело нанести серьезный удар по английской агентуре, вычистив от нее на время Бухару. Миссия имела еще и определенное научное значение.

«Сведения, добытые нашей экспедицией, – писал Игнатьев, – способствовали установлению более правильного взгляда на значение и основу власти… и в особенности на то положение, которое мы должны и можем занимать в Средней Азии». В то же время Игнатьев не верил в прочность подписанного русско-бухарского соглашения. Нестабильность обстановки в Средней Азии убедила его в необходимости перехода от дипломатических методов к военным. Игнатьев считал, что экспедиции в Среднюю Азию – «напрасная трата денег, которые могут быть употреблены для достижения той же цели, но иным образом». В своем отчете о миссии Игнатьев предложил немедленно аннексировать азиатские ханства, пока этого не сделали англичане.

На отчете Игнатьева император Александр II оставил такую резолюцию: «Он действовал умно и ловко и достиг большего, чем мы могли ожидать».

В целом миссия Игнатьева убедила императора Александра II в невозможности мирного установления российского влияния в регионе и стала важным аргументом в поддержку силовых методов. Скоро, очень скоро начнется стремительное наступление российских войск в глубь Средней Азии.

Домой молодой посол возвращался, сидя верхом на слоне, которого бухарский эмир подарил русскому царю. Впоследствии слона передадут в Московский зоопарк. На северном берегу Арала Игнатьев встретил фельдъегеря с приказом императора: оставить посольский караван и срочно спешить в Петербург. В этой спешной скачке по степи Игнатьев едва не погиб, обморозив лицо и руки в снежном буране.

На тексте доклада, поданного Игнатьевым, император Александр II собственноручно начертал: «Надобно отдать должное генерал-майору: он действовал умно и ловко и большего достиг, чем мы могли ожидать».

Глава четвертая

Как мы уже говорили выше, помимо экспедиции Игнатьева в Хиву и Бухару, глава Азиатского департамента Ковалевский отправил еще одну научно-политическую экспедицию в Герат. Возглавил ее сотрудник Азиатского департамента, сорокалетний востоковед Ханыков.

Николай Владимирович Ханыков происходил из семьи флотских офицеров. Но в моряки его не отдали. После окончания Благородного пансиона при Петербургском университете он был принят в Царскосельский лицей. Там навсегда увлекся Востоком, самостоятельно изучив несколько восточных языков. Поэтому после окончания лицея был направлен в распоряжение оренбургского генерал-губернатора Перовского. В 1839 году принимал участие в неудачном Хивинском походе, а затем участвовал в экспедиции подполковника Бутенева в Бухару. В конце 40-х годов Ханыков служил при графе Воронцове на Кавказе, исполняя различные дипломатические поручения. При этом не прекращал заниматься и разведкой. Поэтому в 1851 году был определен помощником председателя кавказского отдела Географического общества.

Следует сказать, что, когда в апреле 1849 года по доносу провокатора были арестованы петрашевцы, выяснилось, что основным очагом противоправительственной «заразы и крамолы» является Министерство иностранных дел, и прежде всего его Азиатский департамент. Члены кружка обсуждали политические проблемы и попытались пропагандировать социал-утопистские идеи Фурье. Руководитель «возмутительного кружка» титулярный советник Буташевич-Петрашевский служил переводчиком в департаменте внутренних сношений Министерства иностранных дел. Его соучастниками являлись младшие помощники столоначальника в Азиатском департаменте Кашкин и братья Дебу, а также сотрудник этого же департамента Ахшарумов.

13 мая 1849 года управляющий III отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии (тогдашний высший орган политической полиции России) Леонтий Дубельт сообщил председателю следственной комиссии Набокову, что по распоряжению тогдашнего директора Азиатского департамента Сенявина был произведен обыск у одного из братьев Дебу, где среди официальных документов обнаружена «частная бумага противозаконного содержания и несколько книг». Вместе с петрашевцами был арестован, как мы знаем, и будущий великий писатель Федор Достоевский. Что касается Ханыкова, то он спасся только потому, что в это время находился на Кавказе. В ссылку, однако, был отправлен его младший брат Яков, также имевший отношение к петрашевцам. В 1853 году Николай Ханыков получил должность управляющего генеральным консульством в Тавризе. Там, помимо дипломатической и разведывательной работы, продолжал научные изыскания, устроил метеорологическую станцию. В 1857 году Ханыков был назначен драгоманом при Азиатском департаменте с откомандированием к наместнику кавказскому. Именно тогда, будучи в командировке в Петербурге, подал великому князю Константину Николаевичу записку о снаряжении ученой экспедиции в Хорасан, одобренную Российским географическим обществом. И вскоре был назначен ее начальником.

Для отвода глаз англичанам Ханыков много писал и выступал о научной необходимости своих будущих исследований. Официальные инструкции экспедиции Ханыкова были изготовлены в Географическом обществе, оно же формально финансировало и само предприятие. Однако основные задачи экспедиция Ханыкова, как и экспедиция Игнатьева, должна была выполнять в интересах министерств иностранных дел и военного.

Поэтому, помимо научных задач, Ханыкову ставилась задача ознакомиться с политической обстановкой в соседних восточных странах, способствовать укреплению в них влияния Российской империи. Кроме этого, имелось отдельное поручение МИДа – провести переговоры с правителями афганских провинций о создании союза «среднеазиатских ханств», направленного против Англии.

Директор Азиатского департамента Ковалевский говорил прямо:

– Нам следует не ослаблять ханств, а, наоборот, усиливать их, сколько возможно, чтобы поставить оплот завоевательным стремлениям Англии… Мы не можем оставить в Средней Азии обширное пространство ничейных земель. Если мы останемся спокойными и равнодушными в своих границах, то Англия, подвинувшись из Индии до Лагора, вот-вот поставит своего комиссара в Афганистане, распространив влияние свое уже за Герат!

В случае удачных обстоятельств Ханыков должен был посетить Кабул, вступить в переговоры с эмиром Дост Мухаммадом, разъяснив тому политику России в Азии и, в частности, в отношении Афганистана. Кроме этого, Ханыков должен был убедить эмира в том, что Россия заинтересована в сильном и независимом Афганистане, и отвратить его от Англии. Причем ссылаться в этих переговорах на императора было запрещено, так как мог произойти конфликт с Англией. Поэтому председатель Российского географического общества великий князь Константин Николаевич вручил Ханыкову личное письмо «знаменитому и высокочтимому владетелю Кабула», в котором призывал к союзу с Россией против Англии. С одной стороны, письмо вроде бы было неофициальным, но с другой, его написал брат императора…

На экспедицию Ханыкова имелись и другие виды. Их лоббировал секретарь Географического общества Безобразов, заявлявший:

– Сведения, которые будут собраны Хорасанской экспедицией, находятся в тесной связи с предприятиями Каспийского товарищества и, без сомнения, будут для него полезны. Наши промышленные компании нуждаются в новых рынках.

Обстановка на Среднем Востоке была на тот момент действительно сложной. Попытка Англии в 1841–1842 годах утвердиться в Афганистане вооруженным путем потерпела крах. После уничтожения английской армии на кабульский престол вернулся свергнутый эмир Дост Мухаммад. Боясь окончательно потерять Афганистан, англичане в 1855 году заключили с ним договор о мирных отношениях и взаимном обязательстве не посягать на территорию друг друга.

Что касается Герата, который был главной целью экспедиции Ханыкова, то он являлся в то время полусамостоятельным владением, под протекторатом Персии. Так как Лондон боялся усиления влияния России в регионе, то начал против Персии войну, которая завершилась Парижским договором, подписанным в марте 1857 года. Согласно договору, персидский шах признавал независимость Афганистана и Герата. Одновременно для Дост Мухаммада было объявлено, что если он останется союзником Англии, то в перспективе получит себе Герат, если же предпочтет дружить с Россией, не получит ничего…

В начале 1858 года экспедиция двинулась в путь. Николай Ханыков вспоминал: «До Тифлиса я тащился с медленностью черепахи по отвратительности дорог. Три раза я менял сани на колеса, несколько раз ночевал в степи, заметаемый снегом. Приехавши в Тифлис, я убедился, что все-таки приехал рано, т. к. из Тегерана не было еще ответа о согласии персидского правительства допустить нашу экспедицию, и ответ прибыл только через три недели после моего приезда в Тифлис».

В Баку обещанного Морским министерством казенного парохода не оказалось. Впрочем, удалось договориться с частным судном «Русь Православная».

«Сильный нордовый шторм задержал нас до 19 марта. Через 43 часа мы бросили якорь на Ашурадинском рейде», – сообщал Ханыков Ковалевскому.

Несколько дней члены экспедиции занимались топографическими и геологическими изысканиями на каспийском побережье. Затем, получив приглашение персидского шаха Насер ад-Дина, из Астрабада, экспедиция двинулась в Тегеран уже на лошадях и верблюдах, где провела более месяца в переговорах с шахом.

В Тегеране Ханыков неожиданно для себя получил поддержку влиятельного шахского вельможи Султан Ахмед-хана, который выступал за сближение с Россией. Там же Ханыков познакомился и с представителем гератского правителя Абул Хасан-шахом.

Вполне предсказуемо, что к миссии Ханыкова проявили интерес англичане. «Стивенс пытался выведать мой будущий маршрут и долго ли я останусь в Тегеране», – писал Ханыков о встречах с английским послом.

Визит в Тегеран оказался плодотворным. Дипломатические способности Ханыкова, познания в области языка и местных обычаев привели к тому, что власти Персии выразили готовность оказать ему помощь. «Шах и первый министр приняли живое участие в успехе нашей экспедиции. Садразам снабдил меня такими горячими рекомендациями ко всем хорасанским властям, что можно сказать, что ни один европеец до нас не был поставлен в такое выгодное положение для изучения страны, как мы», – писал Ханыков руководителю общества географов адмиралу Литке.

Покинув Тегеран, через Шахруд, Нишапур и Мешхед, экспедиция направилась в Герат. Так как на персидских дорогах было неспокойно, русских по распоряжению шаха эскортировали полсотни всадников с пушкой. К шахскому эскорту местные власти добавляли еще по сотне охранников. Ханыков писал, что «видели туркмен издали, но они скрылись, увидев огромный караван, сотню всадников и пушку. Мы ехали спокойно, как в Калужской губернии».

В Мешхеде экспедиция провела семь недель, дождались извещения о высылке навстречу правителем Герата конвоя. Вскоре Ханыков с сотоварищами прибыл в Герат – главную цель своей поездки.

Правитель Герата султан Ахмед-хан принял наших достойно. Членов экспедиции разместили в одном из лучших домов близ резиденции Султан Ахмед-хана. Облачившись в «полные мундиры», путешественники нанесли официальный визит. Их встретили почетным караулом, барабанным боем и преклонением знамен. После этого Ханыков имел несколько встреч с Султан Ахмед-ханом и его вельможами.

В августе 1858 года в Герате Ханыков встретился с английским разведчиком Генри Роулинсоном, только что назначенным послом в Тегеран. Ведущие игроки Большой Игры встретились не только для того, чтобы познакомиться друг с другом, но и попытаться как можно больше узнать о планах собеседника. Такова была старая и незыблемая традиция Большой Игры. На просторах Центральной Азии непримиримые политические противники при личной встрече всегда демонстрировали друг другу самое джентльменское отношение. Поэтому Ханыков с Роулинсоном провели несколько вечеров в беседах, выяснив друг у друга немало интересного. Известно, что Роулинсон придавал разговорам с Ханыковым исключительное значение и подробнейшим образом писал о них в Лондон. Ханыков обошелся лишь констатацией самого факта встречи в своем дневнике.

До конца января 1859 года Ханыков и его спутники всесторонне изучили Гератский оазис и детально ознакомились с состоянием и особенностями местного рынка. Приближалось время окончания длительной поездки. Из-за отсутствия денег возникла опасность роспуска экспедиции прямо в Персии. Ханыков вынужден был ходатайствовать о материальной поддержке членов экспедиции. Одновременно он отправил курьера к афганскому эмиру Дост Мухаммаду с просьбой разрешить посещение Кабула. Попытка эта, однако, успеха не имела. К этому времени афганский правитель уже заключил союзный договор с Англией, к тому же он был благодарен англичанам за то, что те изгнали персов из Афганистана. Кроме этого, Дост Мухаммад помнил также и болезненные последствия, которые принесла ему ранее благосклонность к посетившему Кабул предыдущему российскому эмиссару капитану Виткевичу. Кроме этого, Дост Мухаммад был прекрасно информирован англичанами о недавней их победе над русскими в Крыму. Поэтому эмир предпочел не нарушать договор с англичанами.

10 декабря 1858 года нарочный Тахир-бек сообщил, что Дост Мухаммад отклонил предложенную встречу, ссылаясь на то, что она «может отрицательно повлиять на его отношения с Англией, налаженные с большим трудом».

Таким образом, разработанные правительством Российской империи планы укрепления связей с Афганистаном провалились. Стремление создать в Центральной Азии мощный барьер в борьбе против Англии на южной границе Средней Азии потерпело неудачу.

Через несколько лет Дост Мухаммад будет вознагражден за свою верность. В 1863 году при молчаливом одобрении англичан он захватит некогда утраченную провинцию Герат. Однако уже через девять дней после этой победы эмир Афганистана умрет, так и не узнав, что через пятнадцать лет Англия снова обрушится войной на его народ…

Между тем средства на содержание экспедиции закончились, и в июне 1859 года она была официально распущена, хотя отдельные ее участники продолжали исследования. Чтобы охватить научными исследованиями новые земли, в обратный путь экспедиция направилась другим путем, через Северный Сеистан, Южный Хорасан и Керман. Вскоре перед путешественниками простерлась безводная пустыня Деште-Лут. Об этом Ханыков напишет: «Проезд через Лут, где шли три дня и три ночи по сплотившемуся крупнозернистому песку не только без воды, но даже без малейшей травки, я считаю географическим подвигом, на который вряд ли кто решится».

Свыше двух месяцев крайне тяжелого пути понадобилось российским разведчикам, чтобы добраться до крупного персидского города Кермана, где была сделана остановка. 7 июня 1859 года, совершив объезд всего Восточного Ирана, Ханыков с коллегами добрались до Зергенде – загородной резиденции российского посланника и полномочного министра при персидском дворе Николая Аничкова. К этому времени экспедиция испытывала огромные материальные трудности. Ее участники фактически жили впроголодь. Аничков соотечественников накормил и обогрел, но обеспечить их возвращение на Родину у него средств не было. Посол сделал запрос в Петербург, откуда после некоторой задержки прислали 350 голландских червонцев. После этого участники экспедиции начали группами уезжать в Россию. Последними покинул Тегеран сам Ханыков и геолог Гебель. Перед отъездом Ханыкова в своей летней резиденции Султанийе принял шах Насер ад-Дин. Правитель Персии и русский разведчик поговорили вполне доверительно.

– Скажу вам откровенно, английский посол буквально извел меня обвинениями за содействие, которое я оказывал вам в путешествии по моей стране! – признался шах Ханыкову.

Послом, как мы помним, был в то время уже известный нам «джентльмен» Генри Роулинсон.

В конце 1859 года Ханыков и остальные благополучно возвратились в Россию, проведя в странствиях почти полтора года.

Научные достижения экспедиции Ханыкова были серьезными. Исследования охватили территории, превышавшие по площади 350 тысяч квадратных верст.

«…По своему счастливому составу, объему, разнообразию исследований и обилию собранных научных материалов экспедиция была одним из успешных и даже блистательных предприятий Географического общества», – считал член правления РГО Петр Семенов-Тян-Шанский. Но с политической точки зрения были осложнения.

Благодаря трудам топографов Жаринова и Петрова резко изменились представления о карте Восточного Ирана. Были достигнуты важные результаты в изучении климата, собраны этнографические и археологические коллекции.

Экспедиция Ханыкова оказала реальную помощь и в развитии русской торговли в Хорасане. Так, Закаспийское торговое товарищество значительно расширило свои торговые операции. Следует сказать, что в экспедиции Ханыков проявил себя как заботливый руководитель, делавший все возможное для того, чтобы научные заслуги его подчиненных не были забыты.

Увы, никаких серьезных политических успехов экспедиция Ханыкова не добилась. Осенью 1859 года в Оренбурге стало известно, что афганский эмир Дост Мухаммад, окончательно помирившись с англичанами, потребовал от эмира Бухары передать ему город Карши. «Эмир таким требованием, – сообщал в Петербург генерал-губернатор Оренбурга Катенин, – поставлен в самое затруднительное положение, не знает, что ответить послам».

Что ж, таким образом, зоны влияния противников по Большой Игре обозначились четко. Россия обеспечила свое влияние на Персию и Бухару. Англия подчинила Афганистан с Гератом. Что касается Хивы и Коканда, то они все еще оставались ничейной территорией, хотя и тяготевшей к англичанам.

Что касается дальнейшей судьбы Ханыкова, то она достаточно любопытна и необычна для российских игроков Большой Игры. Вскоре после возвращения из экспедиции у Ханыкова обострились отношения с Российским географическим обществом. В советское время историки объясняли это исключительно демократическими взглядами востоковеда. На самом деле все было несколько иначе. Дело в том, что самой большой ценностью экспедиции Ханыкова было составление не имевших тогда равных по точности карт Южного (Иранского) Азербайджана и Хорасана, которые, безусловно, представляли собой государственную тайну. Как мы уже говорили, это была заслуга не столько лично Ханыкова, сколько топографов Жаринова и Петрова!

Именно поэтому, ссылаясь на секретность и цензуру, и глава Азиатского департамента МИДа Ковалевский отказался издавать работы Ханыкова. Но Ханыков желал публикации карт, считая, что они принесут ему европейскую известность. Все это, мягко говоря, попахивало изменой. По этому поводу с Российским географическим обществом занималось даже III отделение. Именно после скандала в Географическом обществе Ханыков спешно и, как оказалось, навсегда и покинул Россию.

В каком же качестве выехал Ханыков? «Научных командировок» Россия тогда не знала. Это был хорошо организованный побег. В октябре 1860 года исправляющий должность управделами III отделения Гулькевич попросил Азиатский департамент уведомить, «с какой целью командирован Н. Ханыков за границу». Ответ был шокирующим: «…отправлен в Париж курьером и потому состоит в распоряжении тамошнего посольства». Статский советник (чин, почти равный генерал-майору!) в роли курьера? И тем не менее это было так. По версии самого Ханыкова, он отправился в официальную командировку в Париж для «обработки собранных материалов». Как будто нельзя было заниматься этим в России!

Результаты экспедиции Ханыков впоследствии опубликовал в ряде европейских журналов, удостоившись большой золотой медали Парижского географического общества. Срок пребывания за границей у Ханыкова должен был закончиться в феврале 1862 года, но возвращаться не пожелал. В 1866 году Ханыков был уволен от службы с пенсией в тысячу рублей. Семьей Ханыков так и не обзавелся.

За границей Ханыков сблизился с антирусской демократической эмиграцией во главе с Герценом. Они были настолько дружны, что Герцен даже написал в честь Ханыкова один из своих памфлетов – «Письма к путешественнику».

Ханыков вообще очень легко обжился на Западе. Общался он и с приезжавшими в Париж соотечественниками: декабристами и писателями Тургеневым, Достоевским, Салтыковым-Щедриным, путешественником Федченко, драматургом и актером Каратыгиным.

Следует сказать, что европейской известности Ханыков тоже добился. Хорасанские статьи Ханыкова превратились в классику западной иранистики, некоторые впоследствии были даже… переведены на русский язык. В 1874 году Ханыков выпустил капитальный труд «Иран».

Свои труды он издавал во Франции только на французском языке. Увы, все попытки руководителей Русского географического общества собрать воедино для издания материалы экспедиции так не увенчались успехом…

Со временем Ханыков был избран в состав Азиатских обществ Германии, Франции, Соединенных Штатов, Парижского географического общества. В последнем он пользовался особым авторитетом. Осенью 1864 года Ханыковым предметно занялись англичане. Он был приглашен в Бристоль на сессию Британской ассоциации развития науки. Разумеется, это было ширмой. На самом деле англичане хотели заполучить секретные карты Персии и Хорасана. Ханыков был записан в откровенно шпионскую секцию географического и этнографического отделений. Занявшиеся с Ханыковым разведчики-географы четко сыграли на тщеславии своего недавнего противника. Из письма Ханыкова: «Мурчисон, увидев меня, объявил, что я тот, кто прежде Вамбери описал Самарканд. Сейчас же за мной прислали депутацию секретарей, и мое появление было встречено громкими рукоплесканиями…» И Мурчисон, и Вамбери являлись кадровыми английскими разведчиками и активными участниками Большой Игры. Ну, а «громкие рукоплескания» в честь перебежчика дорогого стоят… Постепенно в зарубежных изданиях Ханыков опубликовывал всю доступную ему информацию о Хорасанской экспедиции. Умер перебежчик в 1878 году в Рамбуйе под Парижем. На его могильном памятнике была изображена карта Персии и стопка книг…

Глава пятая

Третьей экспедицией, отправленной в неизвестность, руководил совсем еще юный поручик Чокан Валиханов. Свершения этого сына казахского народа были столь блестящи, что сегодня в Казахстане его почитают как национального героя. При этом забывая, что Валиханов являлся, прежде всего, русским офицером, а затем уже ученым-этнографом.

Судьба Валиханова была удивительной, хотя и предельно скоротечной. Словно метеор, промелькнул он на небосклоне Большой Игры, оставив в ней свой неповторимый след…

Отец Чокана султан Чингис Валиханов являлся наместником Кушмурунского округа, при этом он являлся внуком знаменитого Абылай-хана и потомком самого Чингисхана. Будучи человеком умным и практичным, он определил своего двенадцатилетнего сына на учебу в Сибирский кадетский корпус. Российское правительство было заинтересовано в привлечении на службу элиты восточных окраин империи. Через шесть лет Чокан вышел из корпуса уже вполне европейски образованным офицером со знанием нескольких восточных и западных языков. Сразу по выпуску корнет Валиханов был назначен адъютантом генерал-губернатора Западной Сибири Густава Гасфорда. Оценив знания Чокана, Гасфорд определил ему круг обязанностей:

– Будете составлять и отправлять письма от моего имени, а также исполнять дела историографа Западно-Сибирской области!

Благодаря решению генерал-губернатора юный корнет получил неограниченный доступ в Омский архив, где весьма преуспел в изучении истории, географии и экономики тюркоязычных стран.

Однако в жилах Валиханова текла кровь кочевника, и из душных архивов он всегда с радостью вырывается в родные степи. Вместе с губернатором Гасфордом он посещает Центральный Казахстан, Семиречье и Тарбагатай. Вместе с экспедицией полковника Хоментовского добирается до озера Иссык-Куль. Во время этого путешествия Валиханов записал эпическое произведение киргизов «Манас». Знания местных обычаев, сообразительность, расторопность и старание молодого офицера было замечено и отмечено начальниками.

В августе 1856 года Валиханов уже в качестве официального представителя русского правительства был отправлен в западнокитайский Кульджу, для улаживания инцидента сожжения русской торговой фактории местными жителями. При этом Валиханов не ограничился только выполнением задания, а собрал много информации по военным и политическим вопросам. Чего стоят только составленные им карты, вклеенные в путевой дневник! Итогом этой поездки стала рукопись: «Хой-юань-чэн и Си-юй. Западный край Китайской империи и город Кульджа» – исчерпывающее описание Илийской провинции и города Кульджа. После этого уже не только в Омске, но и в Петербурге стало ясно, что на русском небосклоне Большой Игры взошла новая звезда.

В том же 1856 году, по ходатайству Гасфорда Валиханову был досрочно («за отличие»!) присвоен чин поручика. Одновременно молодой офицер был принят в действительные члены Русского географического общества. В это время Валиханов познакомится и подружился в Омске с только что освобожденным из острога Федором Достоевским. Позднее они встретятся в Семипалатинске, куда Достоевский был сослан рядовым в линейный батальон.

Дело в том, что весной 1857 года, воспользовавшись антикитайским мятежом, власть в Кашгаре захватил ходжа Велихан-тора. Увы, вчерашний освободитель от китайского ига после прихода к власти сам стал деспотом. Из хроники событий: «Средства страны скоро были истощены, остановка торговли и всякой промышленности сильно чувствовалась. Лошади, ослы были взяты для войска, медные котлы, тарелки и всякая медная посуда отбирались для отливки пушек. В продолжение ста дней весь народ находился при осадных работах, оставляя свои домашние заботы и обыденные занятия. Ко всему этому подозрительность и жестокость ходжи перешла всякие границы… Жизнь всех и каждого находилась в опасности. Такое напряженное состояние не могло продолжаться долго…»

Ходжа оказался подвержен постоянному курению гашиша, вследствие чего дошел почти до полного безумия. Манией его стала жажда крови, и теперь он не мог пропустить и дня, чтобы собственноручно не зарубить несколько человек. На берегу реки Кызыл Велихан-тора воздвигнул пирамиду из человеческих голов и постоянно увеличивал ее в размерах. Всех европейцев Велихан-тора воспринимал как шпионов и поступал с ними соответственно. Например, оказавшегося в Кашгарии агента Британской Ост-Индской компании Адольфа Шлагинтвейта без лишних разговоров обезглавили. А нечего ездить туда, куда тебя не приглашали!

От всего происходящего народ был в ужасе. Поэтому известие о подходе к Кашгару китайского войска местное население восприняло с радостью. Поняв, что все кончено, Велихан-тора бежал, но не в Коканд, а к памирским таджикам. Однако на подступах к памирским горам правитель Дарбаза Исмаил-шах разбил отряд ходжи, забрал все богатство и его самого под конвоем отправил в Коканд. Китайцы, заняв Кашгар, неистовствовали не менее ходжи – забирали хлеб, сено, скот. Приверженцы повстанцев были схвачены и казнены. Головы казненных, собранные в особых клетках, украшали дорогу к воротам Кашгара. Но гражданская война в Кашгарии на этом не закончилось, соратники ходжи жаждали реванша…

Все происходящее в Кашгарии вызвало озабоченность в Петербурге. Если стабильная китайская власть в этом регионе служила гарантом нейтральности дальнего восточного приграничья, то во время смуты следовало опасаться проникновения в Кашгар англичан. Так уже было в Афганистане и в Герате, в Пенджабе и в Кашмире.

В аналитической записке «О положении дел в Кашгаре и наши к нему отношения» на имя Александра II директор Азиатского департамента Ковалевский отметил важность географического положения Кашгара, «обширной и плодоносной провинции, расположенной между Китаем, Индией, Афганистаном и Кокандом, и кочевьями русско-подданных дикокаменных киргизов» и необходимость вмешательства в тамошние дела. После изучения записки и состоялось совместное заседание Военного министерства и Министерства иностранных дел, на котором было решено командировать в Кашгар толкового офицера-разведчика для сбора сведений о положении на местах и одновременно усилить наши отряды на кашгарской границе.

В политическом плане было решено действовать осторожно – если в Кашгаре будет восстановлена власть прежней местной династии, независимой от Китая, и ее представители обратятся за содействием к генерал-губернатору Западной Сибири, то тот должен будет, «не отвергая их просьбы и приняв благосклонно посланцев новой власти в Кашгаре», самому никаких решений не принимать, а запросить инструкции правительства.

Данные решения Александр II утвердил. После этого в ноябре 1857 года министр иностранных дел Горчаков известил генерал-губернатора Западной Сибири: «Правительство наше, не предпринимая наступательных действий, должно быть готово ко всем случайностям…»

Таким образом, Россия явно не желала вмешиваться во внутренние кашгарские склоки, надеясь, что там все образуется само собой. Однако полного единодушия в позициях двух ведущих министерств России не было. Если ведомство Горчакова однозначно хотело закрыть глаза на Кашгар, фактически уступая его англичанам, то военный министр Сухозанет безоговорочной капитуляции там перед Англией не желал. В письме тому же губернатору Западной Сибири Гасфорду он писал: «Ныне нельзя не воспользоваться тем положением, в котором находится Кашгар в отношении к Китаю (имея в виду восстание Велихан-торы. – В. Ш.), а потому правительство наше решилось опять возобновить старание свое к учреждению хотя бы некоторых сношений с названной провинцией».

Сравнив две полученные бумаги, старик Гасфорд почесал лысый затылок:

– Все у нас так: правая нога не знает, что делает левая!

После этого написал большое письмо, требуя увеличить количество войск во вверенном ему Сибирском корпусе: «При настоящем затруднительном положении китайского правительства, можно с большой вероятностью ожидать отторжения Кашгарии, но для упрочения самостоятельности этого владения необходимо, чтобы содействие другой державы было оказано оному вовремя, ибо иначе существование его не может быть продолжительным при значительной несоразмерности сил Кашгарии силам, которые огромная Китайская империя… может противопоставить для установления там своего владычества». В конечном итоге Гасфорд предлагал присоединить к России Илийский край. В Петербурге просьбы Гасфорда не понравились.

Ознакомившись с письмом западносибирского губернатора, Горчаков желчно заметил:

– В своем стремлении утвердить наше влияние в Заилийском крае, Гасфорд может легко рассорить нас с Китаем. Ну, а пока мы находимся с Пекином в дружбе, ссориться из-за каких-то диких племен не резон!

Министр Сухозанет был более лаконичен:

– У Гасфорда слишком преувеличено воображение!

Император Александр, ознакомившись с письмом, тоже остался недоволен:

– Старик стал излишне воинственным. Пожалуй, пора ему и на покой…

В ответном письме Сухозанет сделал губернатору внушение и прозрачно намекнул на возможную отставку. Гасфорд быстро все понял и тут же отрапортовал, что просто был не так понят, а на самом-то деле вся его обширная программа была рассчитана лишь на необходимость «быть готовым к тем случайностям, которые возникнуть могут».

В результате дальнейшей переписки решили ограничиться посылкой в Кашгар толкового разведчика. При этом ему следовало внимательно оценить политическую обстановку в Кашгаре и, если представители старой династии ходжей смогут полностью утвердиться в Кашгаре, только тогда предложить им помощь России. Если же ситуация будет запутанной, никаких шагов не предпринимать, а сосредоточиться на выявлении английских разведчиков.

Из письма военного министра Сухозанета: «Поручение… опасное, и для исполнения оного нужен… человек с большой решительностью, с наблюдательным умом и притом такой, который бы знал татарский язык и восточные приемы, так как приходилось ехать переодетым в азиатское платье».

Вслед за Сухозанетом письмо Гасфорду написал и Ковалевский, прося помочь найти подходящего человека для отправки в Восточный Туркестан, и вскоре получил ответ: «В выборе чиновника для сего поручения я остановился на состоящем при мне для особых поручений поручике Валиханове. Офицер этот – сын достойнейшего киргизского султана Чингиза Валиханова, с очень хорошими дарованиями, и на расторопность его вполне можно положиться. Сверх того, он хорошо ознакомился с историей и нынешним состоянием среднеазиатских владений и, будучи сам мусульманин, скорее русского чиновника может снискать доверие своих единоверцев».

В выборе именно Валиханова на столь ответственную миссию большую роль сыграл и путешественник-разведчик Петр Семенов. В своих мемуарах выдающийся путешественник впоследствии писал: «Само собой разумеется, что я почел долгом обратить на этого молодого талантливого человека особое внимание генерала Гасфорда и по возвращении моем в Тянь-Шань подал мысль о командировании Валиханова в киргизской одежде с торговым караваном в Кашгар, что и было впоследствии осуществлено Валихановым с полным успехом».

Решающим в выборе Валиханова было то, что, помимо своих, несомненно высоких профессиональных качеств, он являлся казахом, поэтому разоблачить его как русского офицера было очень сложно. Для Кашгарии, где европейцам без долгих раздумий рубили головы, это было, мягко говоря, не лишне…

Итак, переодевшись купцом-мусульманином, Валиханов выехал в казахские кочевья, к границам Синьцзяна. Но купец не может ездить по степям в одиночку. Чтобы легенда Валиханова была реалистичной, ему нужен был караван, но, как назло, в Кашгар тогда особо никто не торопился. Купцы ждали, когда там все успокоится. Валиханов же ждать не мог. Поэтому в Семипалатинск отправился управляющий «областью сибирских киргизов» (т. е. казахов) полковник Гутковский. Собрав купцов, он сказал:

– Кто из вас соберет караван и немедля отправится торговать в Кашгарию, получит от генерал-губернатора большие привилегии!

Купцы переглянулись и промолчали. Тогда Гутковский продолжил:

– Ну, а кто не пожелает, тех я сам приведу в чувство, а уж вы меня знаете!

– Знаем, знаем, батюшка! – закивали головами купцы, но снова никакого желания отправляться в опасные края не высказали.

– Что ж, – махнул рукой Гутковский. – Придется мне провести такую ревизию в ваших делах, после которой пойдете вы с женами и детишками по миру босыми и нагими, аки на свет появились. Это вам тоже обещаю!

Вышел тогда вперед купец-казах Мусабай Тохтабаев, бросил оземь волчью шапку:

– Я от всего общества согласный! Поведу караван на Кашгар!

– Так-то оно лучше! – довольно хмыкнул Гутковский.

В середине 1858 года «караван прикрытия» выступил в путь. В конце июня близ Копала к нему присоединился Валиханов. Отныне он стал купцом Алимбаем, подданным кокандского хана. Для этого пришлось не только переодеться в халат, но и выбрить голову. Было тогда Валиханову всего каких-то двадцать два года. Что ж, историю делают именно молодые, старики ее только описывают…

В августе караван достиг верховий реки Текеса. Там провели месяц, торгуя с местными киргизами, затем караван двинулся к границе Кашгарии, через перевал Зауку, что на юге Иссык-Куля. Пройти через хребты Тянь-Шаня в сентябре оказалось делом нелегким. При переходе через снежные перевалы погибла часть скота. Несколько раз пришлось отбиваться от нападений разбойничьих шаек, грабивших караваны в горных ущельях. Пройдя Заукинское ущелье и долину Иссык-Куль, Валиханов и его спутники вышли к границам Синьцзяна. На подходе к Кашгару караван по приказу цинских властей был подвергнут тщательному обыску.

Кстати, местные жители свою страну именовали Алтышара (т. е. шестиградье). Алтышара включала в себя города: Кашгар, Аксу, Учтурфан, Янысар, Яркенд и Хотан. Со всех сторон Алтышара – Кашгария была окаймлена горами – на севере – Тянь-Шанем и на юге – Куньлунем. В кашгарских городах имелось множество торговых факторий – андижанских и бухарских, таджикских и персидских, афганских, армянских и индийских. Присутствовали татарские и казахские лавки. Велиханова более всего интересовали лавки индусов. Внимательно посетив их все, он с удивлением обнаружил, что английских разведчиков там нет. Однако разговоры нескольких индийских купцов были весьма подозрительны, и в них поручик заподозрил английских лазутчиков. Валиханов не ошибся, то действительно были появившиеся на азиатских просторах шпионы из индусов, с которыми наши разведчики еще не сталкивались.

Невероятно, каким образом, но к этому времени в Кашгаре уже распространились слухи о поездке переодетого русского лазутчика, и поэтому пограничная стража с особым пристрастием допрашивала каждого приезжавшего. Вот тут-то и пригодилась азиатская внешность Валиханова. Никаких подозрений у кашгарской стражи казахский купец не вызвал, и все обошлось как нельзя лучше. В октябре караван вступил в столицу провинции город Кашгар.

С первых дней своего пребывания в столице Чокан отметил, что кокандцы в Кашгарии пользуются особыми привилегиями. Цинское правительство, например, представило кокандскому хану право взимать религиозный налог-зекет с мусульманского населения городов Восточного Туркестана, для сбора которого кокандцы имели в Кашгаре особого аксакала Нурмагамет-датху. Тот проживал в городе Кашгаре и через своих агентов имел власть над всеми мусульманами в пределах Восточного Туркестана, контролировал торговлю и опекал мусульман из других стран. При этом аксакал не подчинялся представителям маньчжурской власти, существуя достаточно независимо. В некоторых случаях он мог даже пригрозить маньчжурам, что может поднять народ на мятеж. Нурмагамет-датха принял Чокана и его спутников очень радушно, взял под свое покровительство, что было очень полезно. Кокандцы в Кашгаре принимали «купца Алимбая» очень гостеприимно. Ему оказывали определенные почести, устраивали увеселения и даже, по местному обычаю, временно женили на девушке-чаукен. При всем при этом Чокан старался как можно лучше изучить Кашгар.

Казалось, все самое трудное уже позади, но не тут-то было. Вскоре Валиханов обнаружил, что каждый его шаг по городу отслеживается агентами местной полиции. Стараясь отклонить подозрения, поручик вел себя как заправский купец. Он заключал торговые сделки, закупал товары, при этом ни на минуту не забывая о своей главной работе. «Что касается до моих действий, – писал он впоследствии, – то я во время пребывания в Кашгаре старался всеми мерами собрать возможно (более) точные сведения о крае, особенно о политическом состоянии Малой Бухарин, для чего заводил знакомства с лицами всех наций, сословий и партий, и сведения, полученные от одного, сверял с показаниями другого; сверх того я имел случай приобрести несколько исторических книг, относящихся к периоду владычества ходжей, и пользовался дружбой ученых ахундов… Имея постоянные и короткие сношения с кокандцами, я получил много данных о состоянии этого ханства и особенно о последних событиях, имевших последствием падение хана Худояра».

Пренебрегая опасностью, Валиханов провел в Кашгаре почти полгода. В феврале 1859 года он решил, что пришла пора возвращаться, тем более что в связи с подготовкой нового восстания ходжей в городе стало неспокойно. Ночью по городу разъезжали китайские патрули, были усилены караулы у городских ворот, подступы к Кашгару охраняли сторожевые отряды. К тому же английские агенты пустили слух, что среди казахских купцов есть русский агент, а это уже было смертельно опасно.

11 марта Валиханов распрощался со своей временной женой и отправился в обратный путь. 12 апреля 1859 года он вернулся в укрепление Верный с «богатым запасом интересных сведений о Кашгаре».

Таким образом, вся поездка в Кашгар заняла около полутора лет, из них год поручик находился на нелегальном положении. В изнурительном труде и скитаниях Валиханов подорвал свое здоровье и заболел тяжелой формой туберкулеза. Кроме этого, перенесенный стресс сказался на его психике, и, добравшись до Верного, Валиханов стал много пить. Учитывая и так слабое здоровье, последствия этого были самые печальные.

В июле Валиханов был уже в Омске, откуда отправил отчетные бумаги в Петербург, ставшие основой для выстраивания на ближайшие годы нашей политики с Китаем и организации торговли с Западным Китаем. Особое значение имел вывод Валиханова, что установление прямых торговых отношений между Россией и Кашгаром ослабит торговое и политическое влияние Кокандского ханства в южной части Синьцзяна, «ибо снабжение и продовольствие края скотом будет зависеть от нас; чайная торговля может перейти в наши руки, и Азия будет получать его (т. е. чай) от наших купцов… Выгодный сбыт наших товаров в этой стране несомненен». В свою очередь, Россия могла получать из Кашгара интересующие ее хлопок, шелк, пух и грубую ткань – дабу.

«Хотя производительные силы страны еще не развиты, – докладывал Валиханов, подразумевая Кашгар, – но вследствие требований могут принять более обширные размеры, например, хлопчатая бумага и шелк, которые, как говорят, лучше качеством, чем среднеазиатские сорта этих продуктов».

Авторитетное суждение Валиханова способствовало к установлению непосредственных экономических связей с Синьцзяном, суливших большую выгоду. Важным было и то, что, в отличие от Англии, торговых привилегий Россия рассчитывала добиться исключительно мирным путем и без политического шантажа.

13 июля генерал-губернатор Западной Сибири Гасфорд сообщил военному министру Сухозанету, что «караван, посланный в мае минувшего года в Кашгар, закончив успешно свои торговые дела, возвратился в Семипалатинск. Вместе с тем прибыл в город Омск и находившийся при этом караване поручик султан Чокан Валиханов». В Омске Валиханов находился до глубокой осени 1859 года, работая над отчетом, который затем отправил в департамент Генерального штаба. В докладе на имя императора начальник Генерального штаба отметил, что «это в высшей мере любопытный и полезный труд, из которого выписка при сем прилагается». Интересно, что Валиханов привез из Кашгара ряд уникальных восточных рукописей, коллекцию старинных монет и горных пород, образцы нефрита, гербарии и многое другое. В Омске Чокан снова встретился с Федором Достоевским, возвращавшимся из Семипалатинска в Тверь.

В 1860 году Валиханов прибыл в Петербург, где сделал доклад в Географическом обществе. Итоги работы Валиханова в Кашгарии были оценены достаточно высоко. Его произвели в штабс-ротмистры и наградили орденом Владимира 4-й степени.

Некоторое время Валиханов оставался в столице, где составлял карты Средней Азии и Восточного Туркестана для Генерального штаба, а с мая 1860 года по ходатайству министра иностранных дел князя Горчакова повелением Александра II был прикомандирован в Азиатский департамент Министерства иностранных дел.

В дальнейшем Валиханов участвовал в работе комиссии по сбору народных мнений о судебной реформе в Западной Сибири. В 1864 году он участвовал в Аулие-Атинском походе генерал-майора Черняева. Там, возмутившись жестокостью солдат, при взятии крепости Аулие-Ата, Валиханов уехал в Омск, но по пути задержался в Семиречье в ауле старшего султана Тезек Нуралина близ Алтынемельского пикета. Там же в ауле в апреле 1865 года он скончался от туберкулеза.

Научные заслуги Валиханова как исследователя Средней Азии и Восточного Туркестана были признаны мировой наукой. Без ссылок на труды Валиханова сегодня не обходится ни один серьезный ученый, изучающий историю, географию и этнографию народов Средней Азии и Казахстана. Это свидетельствует о непреходящей значимости трудов молодого и талантливого разведчика.

Выдающийся русский востоковед академик Н.И. Веселовский писал о Валиханове так: «Как блестящий метеор, промелькнул над нивой востоковедения потомок казахских ханов и в то же время офицер русской армии Чокан Чингисович Валиханов. Русские ориенталисты единогласно признали в лице его феноменальное явление и ожидали от него великих и важных откровений о судьбе тюркских народов, но преждевременная кончина Чокана лишила нас этих надежд. За неполных тридцать лет он сделал то, что другие не смогли сделать за всю свою жизнь».

Жаль, откровенно жаль, что столь толковый и перспективный игрок Большой Игры ушел в самом начале своей блистательной карьеры. Можно только представить, сколько бы еще сделал Валиханов в грядущем наступлении России на степи и пустыни Средней Азии!

В целом все три экспедиции 1858–1859 годов были неутешительны. Их итоги показали, что за годы Крымской войны наши позиции на азиатском направлении серьезно ослабли. Мы полностью проиграли англичанам в Афганистане и натолкнулись на жесткую политическую и торговую конкуренцию с ними в Хиве и Бухаре. Положительным было то, что Россия в самые сжатые сроки провела тщательную рекогносцировку своих юго-восточных границ, получив ответы на многие вопросы. После этого в Петербурге уже точно знали, когда и куда направлять свои усилия по сдерживанию английской экспансии в Средней Азии. Что ж, разведчики свое сделали. Теперь дело было за генералами.

Глава шестая

Почти одновременно с экспедициями Игнатьева, Ханыкова и Валиханова была организована еще одна экспедиция, несколько отличавшаяся от остальных. Это была экспедиция Петра Семенова на Тянь-Шань. Она не имела никаких военно-политических целей и была на первый взгляд чисто научной. Однако к Большой Игре экспедиция Семенова имела самое непосредственное отношение.

Вспомним, что одним из важнейших аспектов Большой Игры всегда являлся именно географический аспект – кто из соперников первым обследует, изучит, а затем и застолбит за собой новые, доселе почти неизвестные территории. А к середине XIX века таковыми в Азии являлись, прежде всего, горные районы Тянь-Шаня, Памира и Тибета. Исследовать их было весьма непросто и опасно. И наши, и англичане готовились к решающему рывку в горы. Теперь весь вопрос был только в том, кто кого опередит.

Когда знакомишься с биографией Семенова-Тян-Шанского, то на первый взгляд не понятно, почему этому человеку на склоне лет воздали столько почестей. Да, Семенов организовал успешную экспедицию на Тянь-Шань и писал ряд научных трудов, но не менее успешные экспедиции организовывали и возглавляли многие другие, как и многие другие написали не менее важные научные труды. Однако лишь Петр Семенов был удостоен практически всего, чего мог быть удостоен ученый в России того времени. Он являлся вице-председателем Русского географического общества и президентом Русского энтомологического общества, почетным членом Академии наук и Академии художеств, сенатором и членом Государственного совета, членом Русского горного общества и действительным членом всех российских университетов, был удостоен множества орденов. Наконец, только Семенов был удостоен почетной приставки к своей фамилии «Тян-Шанский»?

Отметим, что все свои почетные звания и титулы Семенов Тян-Шанский реально заслужил. В этом не сомневались ни современники, ни историки. Но чем именно? Ответ на этот вопрос, с одной стороны, лежит на поверхности, а с другой, покрыт густой завесой тайны, которая до конца так никогда не будет приоткрыта. Дело в том, что именно Петр Семенов являлся нашим «главным диспетчером» и «серым кардиналом» Большой Игры. Именно он разрабатывал маршруты всех наших разведывательных экспедиций, искал талантливых руководителей, которых лично обучал. Именно Семенов анализировал результаты всех экспедиций, составлял по их результатам секретные карты, которыми обеспечивал наших генералов, кроме этого, именно он анализировал всю разведывательную деятельность англичан в Центральной Азии и вырабатывал мероприятия по противодействию им. Кроме этого, Семенов сумел войти в узкий круг ведущих европейских ученых-географов и весьма достойно представлял в мире российскую науку. Именно он нашел и вдохновил на подвиги несколько поколений наших выдающихся разведчиков.

А потому, ведя в будущем разговор о наших азиатских экспедициях второй половины XIX века, мы будем понимать, что за всеми ними стоит тень «серого кардинала» Большой Игры Семенова-Тян-Шанского.

Петр Семенов родился в семье отставного капитана Измайловского полка и писателя-драматурга Петра Семенова. До пятнадцати лет воспитывался в деревне, обучаясь большей частью самостоятельно, с помощью книг. Интерес к географии у Семенова пробудился в детстве, особенно привлек его мир растений и минералов. Затем Семенов поступил в школу гвардейских подпрапорщиков и юнкеров, по окончании которой стал вольнослушателем Петербургского университета на физико-математическом факультете по отделу естественных наук. Выдержав экзамен на степень кандидата, в 1849 году Семенов был избран в члены Русского географического общества и с этого времени принимал самое деятельное участие в трудах общества как секретарь отделения физической географии, а затем как председатель того же отделения, взвалив на себя все теоретические вопросы общества. Однако теория теорией, но настоящим географом можно было стать, только организовав самостоятельную экспедицию и совершив серьезные географические открытия. Как исследователь Семенов начал с малого – совершив пеший переход из Петербурга в Москву через Новгород с изучением растительности. Затем он изучал флору в Воронежской губернии, на Дону, защитил диссертацию на звание магистра ботаники. После этого последовало путешествие по Европе и учеба в Берлинском университете. Семенов печатает научные труды в европейских журналах. В Берлинском университете он слушал лекции знаменитого профессора Карла Риттера о Высокой Азии. Там же он знакомится с выдающимся ученым Александром Гумбольдтом, с которым поделился планами исследования Центральной Азии.

Именно Гумбольдт зародил в нем мечту об исследовании Тянь-Шаня.

– Тянь-Шань и другие прилегающие к нему горные системы являются позвоночным столбом Азии! Именно ты должен подтвердить или опровергнуть мою теорию вулканического происхождения хребта Тянь-Шань! – наставлял 85-летний старец молодого русского ученого. – И привези мне оттуда образец вулканической породы. Я хочу умереть, сжимая в руках тянь-шаньский булыжник!

– Обещаю! – ответил Семенов.

В своих мемуарах Семенов впоследствии писал: «Проникнуть в глубь Азии, на снежные вершины этого недосягаемого хребта, который великий Гумбольдт считал вулканическим, и привести ему несколько образцов из обломков скал этого хребта, а домой богатый сбор флоры и фауны, новооткрытой для науки страны – вот что казалось самым заманчивым для меня подвигом».

Надо сказать, что Семенов тщательно готовился к осуществлению своей мечты. После Германии он прослушивает теоретические курсы по различным отраслям геологии и географии в университетах Швейцарии и Италии, кропотливо изучает горные породы и вулканические явления, совершает многочисленные тренировочные восхождения на вершины Альп.

В начале 1956 года Семенов, наконец, решил вопрос о самом главном деле своей жизни – экспедиции в еще недоступную для европейцев горную систему Тянь-Шаня. Дело в том, что до Петербурга дошли сведения, что Лондонское географическое общество всерьез заинтересовалось вопросом Тянь-Шаня и начало готовить туда экспедицию. Англичан следовало опередить любой ценой, поэтому Российское географическое общество начало лихорадочно искать того, кто бы возглавил нашу экспедицию. И здесь Семенов, с его давней мечтой поездки на Тянь-Шань оказался как нельзя кстати.

Прибыв в крепость Верный, Семенов коротко сошелся с начальником Заилийского края Михаилом Хоментовским и метеорологом капитаном Василием Обухом. Оба они уже видели берега Иссык-Куля и рассказали Семенову много интересного. Встретился он в Верном и с Чоканом Валихановым. Местное начальство помогло в организации первой поездки ученого на Иссык-Куль. В августе 1856 года Семенов достиг восточного берега Иссык-Куля, увидев огромную чашу бирюзовой воды в обрамлении гор, блиставших вечным снегом, он пришел в восторг.

Ученый впервые точно определил местоположение легендарного озера. По расчетам Семенова озеро находилось на равном расстоянии от Обской губы, Бенгальского залива, Черного и Желтого морей. Сопровождавшие Семенова топографы Вараксин и Яновский произвели съемку восточной части озера. На Иссык-Куле Семенов искал, но не нашел, упомянутый на каталанской карте христианский монастырь, где, по преданиям, был захоронен один из апостолов Христа.

Отряд столкнулся с местными племенами, сарыбагышами, с которыми у русской администрации отношения не сложились. Однако, поскольку экспедиция носила научный характер, Семенову удалось договориться с ними и даже провести в их поселениях несколько дней, изучая берег Иссык-Куля и окружавшие его хребты.

Вслед за этим в том же 1856 году Семенов совершил поход в верховья реки Чу. Вызвано это было сведениями о нападении местных разбойников-барантачей на русский караван, шедший из Верного в Ташкент. В Верном немедленно был собран карательный отряд, к которому присоединились Семенов, Хоментовский, Обух и Валиханов. Отряд двинулся через перевал Кастек в долину Чу. В одну из ночей, миновав ущелье Буам, отряд прошел рядом с кокандской крепостью Токмак. На западном берегу Иссык-Куля Семенову и его спутникам удалось установить вполне дружеские отношения с кочевавшими там киргизами сарыбагышами, которые впоследствии помогли отряду пробраться через два снежных хребта обратно в Верный.

Экспедиция впервые произвела съемку местности к северу и югу от берегов Иссык-Куля. При этом Семенов установил, что река Чу не вытекает из озера Иссык-Куль, как считал до этого его учитель Карл Рихтер, считавшийся в Европе лучшим знатоком Центральной Азии. Исследователи отыскали место, где Чу ближе всего подходила к озеру. Валиханову удалось тогда же подняться на вершины Тянь-Шаня по реке Джиргалан.

Там Семенов обнаружил закономерную смену по вертикали пяти высотных географических зон. Это было вторым большим открытием.

С его восхождения на ледник (названный впоследствии в его честь) начались гляциологические исследования на Тянь-Шане. Семенов первым удостоверился, что в открытой им горной стране несметное количество ледников и именно они являются источниками всех великих рек Азии, что схема расположения хребтов Тянь-Шаня, предложенная Гумбольдтом, ошибочна. Не оказалось на Тянь-Шане и вулканов, как думал Гумбольдт.

В Верный отряд возвратился прямым путем, пролегавшим через два горных хребта и занесенные снегом перевалы Алатау. На обратном пути в Верный исследователь совершил восхождение на гору Кунгей-Алатау. Впоследствии он вспоминал: «Трудно себе вообразить что-нибудь грандиознее ландшафта, представляющегося путешественнику с Кунгея через озеро на Небесный Хребет (таков буквальный перевод «Тянь-Шань»)».

Из Верного Семенов вскоре поспешил в Копал, откуда ему удалось проехать в Кульджу, где тогда побывал и Валиханов. Зиму он пересидел в Барнауле, разбирая ботанический и геологический материал, набранный у берегов Иссык-Куля. В то же время он начал подготовку к новому походу.

В 1857 году Семенов проник в Тянь-Шань через проход Санташ и Заукинский перевал. На высоте четырех тысяч метров он исследовал реку Зауку, протекавшую между двух высокогорных озер. Неподалеку от Заукинского перевала брала свое начало и Сырдарья, известная там под именем Нарын. Первым из европейцев Семенов достиг истоков Сырдарьи. Углубившись в глубь горной страны, он исследовал заоблачную вершину горы Хан-Тенгри, в ледниках которой начинался один из притоков Тарима.

Из воспоминаний П.П. Семенова: «Наконец мы добрались до вершины перевала, который представил мне неожиданное зрелище; горных исполинов передо мной уже не было, а впереди меня расстилалась волнистая равнина, с которой поднимались относительно невысокими холмами покрытые снегом вершины. Между ними виднелись зеленые озера, только отчасти покрытые льдом, а там, где его не было, по ним плавали стаи красивых турпанов».

Собрав большое количество материалов для исследований, группа решила вернуться, параллельно обследовав северный берег озера Иссык-Куль. 20 июня, вернувшись на место дислокации экспедиции, аулов богинского предводителя Бурамбая, Семенов стал планировать восхождение на Тянь-Шань с восточной стороны – тем более что проводники из местных согласились показать такой маршрут.

Второе восхождение началось уже 24 июня – на этот раз Семенов рассчитывал покорить горную группу Хан-Тенгри. Высота этого массива всего несколькими метрами меньше отметки в семь тысяч – нет смысла даже говорить о том, каких усилий стоило экспедиции покорение этого массива. Но результат оказался достойным вознаграждением всем мучениям. Петр Семенов вспоминал: «Прямо на юг от нас возвышался самый величественный из когда-либо виденных мной горных хребтов. Он весь, сверху донизу, состоял из снежных исполинов, которых я направо и налево от себя мог насчитать не менее тридцати».

Лошади срывались и гибли, с каждым шагом вверх становилось труднее дышать. К концу восхождения Семенов остался лишь с художником Кошаровым, двумя казаками и проводником. Внизу под ними проносились облака, у ног парили орлы…

– Наверное, отсель уже совсем недалеко и до Божьей обители! – перекрестился один из казаков.

Спустившись с вершины, Семенов один за другим исследовал двадцать три горных прохода в Тянь-Шане, в том числе Зауку, Кок-Джар, Текес. Это имело уже и военное значение для возможной переброски войск через горы. Семенов сравнивал Алатау с Альпами, Джунгарский Алатау с Пиренеями, весь же Тянь-Шань, по мнению Семенова, по высоте своей не уступал Кавказу. Изучая флору Тянь-Шаня, Семенов нашел в ней много общего с растительным миром Гималайских гор. Сопровождавший Семенова художник Кошаров запечатлел в рисунках виды Тянь-Шаня, типы населения, одежду и утварь казахов и киргизов.

Местное население отнеслось к русскому разведчику с симпатией. Залогом тому была крепость Верный и твердая рука полковника Хоментовского. Был момент, когда местный казахский султан Тезек собрал 800 джигитов и послал их сопровождать в качестве почетного конвоя Семенова. Немного позднее, когда сам Тезек оказался в заложниках у своего недруга вождя сарыбагышей Умбет-Алы, Семенов отплатил ему добром, уговорив киргизского манапа Бурамбая освободить коллегу. Тот собрал большой отряд киргизов-богинцев и направился вызволять Тезека. Вскоре тот был освобожден.

Вернувшись в Верный, Семенов неожиданно получил письмо от Гумбольдта, который писал, что скоро в Тянь-Шань со стороны Индии прибудут братья Шлагинтвейты, которых послали англичане. Гумбольдт просил Семенова в случае нужды оказать братьям помощь. Когда Семенов показал письмо Хоментовскому, тот только скривился:

– Британцы совсем обнаглели! Мало того что шлют к нам своих шпионов, так еще требуют, чтобы мы им помогали!

Когда Семенов попытался уверить полковника, что Шлагинтвейты – европейские ученые и ученики Гумбольдта и тот просто хочет им помочь, Хоментовский махнул рукой:

– Полноте, Петр Петрович! Чистой науки не бывает. Все они давно куплены со всеми порохами и столь же усердно трудятся на английскую разведку, как вы на нашу!

В результате Семенов набрал достаточное количество материалов для последующей их обработки. В июле Семенов еще раз посетил Кунгей-Алатау, полюбовался напоследок Иссык-Кулем и отправится в Семипалатинск – разбирать многочисленные находки.

Поход Семенова в Тянь-Шань дал замечательные итоги, совершившие переворот в географической науке того времени. Предварительный отчет о путешествии Семенова был помещен в «Вестнике Императорского Русского географического общества» за 1858 год, а в 1867 году краткий обзор результатов путешествия появился в «Записках Императорского Русского географического общества» и ряде других изданий.

Петр Семенов стал первым русским путешественником, побывавшим в центральной части Небесного Хребта. Экспедиция на Тянь-Шань стала настоящим трамплином в карьере молодого талантливого ученого и разведчика.

В то время, когда Семенов штурмовал Тянь-Шаньские хребты, из Индии к азиатским вершинам двинулась экспедиция, снаряженная Ост-Индской компанией. Так как у англичан не нашлось хорошего горного географа и геолога, а время не ждало, специалиста решили подыскать в Европе. Лондонское географическое общество обратилось за помощью к старику Гумбольдту, и тот рекомендовал своего ученика 28-летнего Адольфа Шлагинтвейта из Мюнхена, уже стяжавшего известность своими исследованиями о физической географии и геологии Альп.

Адольф Шлагинтвейт родился в 1829 году в Мюнхене. В юности он увлекся горами и Востоком, увлечение Адольфа разделяли и его братья – Герман и Роберт. Ост-Индская компания наняла братьев Шлагинтвейтов для исследования интересующих ее горных территорий. Любопытно, что братья Шлагинтвейты параллельно со своей разведывательной миссией выполняли и поручение Гумбольдта – изучали (как и Петр Семенов) магнитное поле Земли по его программе. Удивительно, но противники по Большой Игре, готовясь вступить в борьбу за Тянь-Шань, одновременно вместе участвовали в едином серьезном научном проекте.

В Индии братья Шлагинтвейты занялись изучением буддизма, здесь же они были завербованы спецслужбой Ост-Индской компании как разведчики. Братьям было разрешено посетить северо-восточные окраины Индии. Они стали первыми из европейцев, кто проник в Непал. Затем им удалось посетить ряд районов Тибета. По итогам этих поездок Адольф Шлагинтвейт написал объемистый отчет «Буддизм в Тибете», получивший высокую оценку как чиновников Ост-Индской компании, так и ученых-востоковедов. Это принесло ему европейскую известность.

Вначале братья Роберт, Адольф и Герман Шлагинтвейт пересекли высокогорное плато Деккан, совершили поездки в Кашмир, Ладакх и Хотанский оазис, первовосхождения на Гималаи, Каракорум и Куньлунь. Отсюда маршруты разделились. Часть группы ушла через плато Деккан, другая повернула на Мадрас. В мае 1855 года Адольф и Роберт отправились в северо-западные провинции Индии для изучения высокогорных перевалов Гималаев. Они обнаружили удобный перевал в хребте Тибет (высотой 6788 м), который располагался в горной гряде Ибн-Гамене. Наступившую зиму братья посвятили всестороннему исследованию Центральной и Южной Индии.

В апреле 1856 года в Симле они встретились с группой Германа, который успешно картографировал Восточные Гималаи и посетил загадочные для европейцев местности Сикким, Бутан и Ассам. На этот раз их совместный путь лежал в Западные Гималаи.

Герман и Роберт из Ладакха пересекли Каракорум и первыми из европейцев вступили в пределы Куньлуня и Восточного Туркестана. Результатом этой успешной экспедиции было исследование части горного массива Каракорум, о котором прежде имелись лишь отрывочные и противоречивые сведения. Открытые хребты Шлагинтвейты назвали именами Колумба, Риттера, Гумбольдта и Марко Поло. Затем Роберт отбыл в Европу, его брат Герман посетил Непал, где осуществил восхождение на гору Гауришанкар, высотой 7144 метра. По тем временам это было выдающееся достижение.

После того как в начале 1857 года братья вернулись из очередной экспедиции в Гималаи, Каракорум и Куньлунь, началась подготовка к экспедиции на Тянь-Шань. Однако вскоре в Калькутту пришло известие, что русские уже опередили англичан и провели обследование Тянь-Шаня и Иссык-Куля, объявив эти районы зоной своих интересов. В данном случае Петр Семенов сработал в лучших традициях Большой Игры.

Поэтому в самый последний момент экспедицию, которая обещала столько географических открытий и политических дивидендов, отменили. Раздосадованные Герман и Роберт вернулись в Берлин. Но Адольф решил продолжить исследования и начал планировать разведывательную экспедицию в Кашгар, Самарканд, Бухару – районы, являвшиеся рубежами конфронтации России и Англии. Особенно был важен Кашгар, являвшийся воротами всего Северо-Восточного Туркестана и имевший сообщение с Ташкентом, Кокандом и Кульджой. Там же была сосредоточена почти вся среднеазиатская торговля шелком, хлопком, войлоком, шерстяными коврами и сукнами.

В 1857 году Шлагинтвейт был официально назначен начальником разведывательной миссии. Помимо всего прочего, ему было приказано доставить секретное письмо руководства компании хану Коканда. Англичане выделили наемнику деньги, надежных проводников-индусов, оружие и необходимое снаряжение. И разведчик отправился в путь. Особенно трудным было продвижение по Кашгарии. Мы уже писали, что она ранее являлась китайской провинцией, но затем власть захватил хаджи Велихан-тора, объявивший себя главой независимого исламского государства. Хан начал насильственно насаждать мусульманскую религию, за что турецкий султан пожаловал ему титул эмира.

К Шлагинтвейту хан вначале отнесся благосклонно, не желая лишний раз ссориться с англичанами. К тому же немец подарил ему оружие, карманные часы и подзорную трубу, а ханским женам преподнес шали из дорогого кашмирского шелка. После этого Шлагинтвейт получил разрешение свободно передвигаться по городу и заниматься своими делами. Высокого, голубоглазого блондина, обладавшего необычной для этих мест внешностью, постоянно сопровождали толпы зевак.

Однако, когда Велихан узнал, что Шлагинтвейт собирается далее отправиться в Коканд, он заподозрил, что имеет дело не с ученым, а с лазутчиком. Узнал хан и о секретном письме. После этого он вызвал Шлагинтвейта во дворец и заявил:

– Я желаю ознакомиться с содержанием письма кокандскому хану!

На это Шлагинтвейт вполне резонно ответил:

– Я могу отдать письма только тому, кому они предназначены!

Разумеется, как разведчик и курьер, он не мог поступить иначе. Возможным вариантом было бы предоставить хану поддельное письмо с ничего не значащими пожеланиями, но такого варианта в Калькутте почему-то не предусмотрели.

Увы, Велихан отличался звериной жестокостью. Убить человека для него было легче, чем высморкаться. Историки приводят такой пример. Когда один из кашгарских оружейников преподнес ему набор только что выкованных дамасских сабель, Велихан жестом подозвал сына мастера и одним взмахом отсек мальчику голову. После чего удовлетворенно произнес:

– Действительно, хорошая сабля!

Отказ Шлагинтвейта правитель воспринял как личное оскорбление. После этого судьба Шлагинтвейта была решена. Прямо из дворцового зала его потащили к крепостной стене, где без лишних разговоров снесли голову дамасской саблей. После казни Шлагинтвейта убили и сопровождавших его индусов.

Английская администрация в Индии долго ничего не знала о судьбе сгинувшего в горах Центральной Азии Шлагинтвейта. Надо честно признать, его особо и не искали – наемник он и есть наемник, пусть даже и немецкий ученый. Первые смутные сведения о том, что географ-разведчик казнен в Кашгаре, как мы уже говорили выше, принес противник по Большой Игре – Чокан Валиханов.

Любопытно, что российский журнал «Иллюстрация» в январе 1861 года кратко сообщил, что «…череп покойного Шлагинтвейта, убитого во время его странствования, привезен из Яркенда одним английским офицером». Англичанам также удалось впоследствии обнаружить и часть дневников Адольфа Шлагинтвейта.

Надо сказать, что, несмотря на продолжавшееся противостояние Англии и России в этом регионе, в 1887 году русский консул в Кашгаре Петровский установил обстоятельства и точное место казни Адольфа Шлагинтвейта. Он разыскал и некоторые вещи казненного: подзорную трубу, термометр и очки. Несколько позже на месте гибели Шлагинтвейта был возведен памятник, установленный на средства… Русского географического общества. В данном случае русские разведчики проявили большое благородство, почтив память погибшего противника. Небольшой памятник украшает барельефный портрет Адольфа Шлагинтвейта и две бронзовые памятные доски. Почему в данном мероприятии не участвовало Лондонское географическое общество, остается только догадываться…

Интересно, что король Пруссии в честь научных достижений братьев Шлагинтвейтов присвоил им почетную приставку «Закуньлуньские». Отныне братья везде именовались как фон Шлагинтвейты-Закуньлуньские. Поэтому ответный ход императора Николая II, присвоившего Петру Петровичу Семенову приставку «Тян-Шанский», был вполне закономерным.

Глава седьмая

В 1857–1859 годах в Индии началось всеобщее восстание против английского владычества, вошедшее в историю как восстание сипаев. Восстание началось на севере страны от Бенгалии до Пенджаба и в Центральной Индии. Первыми поднялись на борьбу индийские колониальные полки, к которым примкнули отстраненные от власти махараджи и крестьяне. Вскоре большая часть Индии была охвачена восстанием. Чтобы справиться с ним, Ост-Индской компании пришлось напрячь все свои силы, а также обратиться за помощью к правительству Англии. К весне 1858 года мятеж сипаев в Индии был подавлен. Но последствия его были поистине сокрушительны. Поняв, что Ост-Индская компания уже не справляется с ситуацией в Индии и плохо контролирует обстановку во всей Азии, английское правительство, в лице премьер-министра Эдварда Смита-Стэнли, приняло решение о ликвидации компании. Это событие стало настоящей сенсацией не только в Англии, но и во всем мире. В одночасье с политической карты мира и из мировой экономики исчезла богатейшая торговая компания, два с половиной века оказывавшая громадное влияние на судьбы более чем 250 миллионов людей.

– Даунинг и Уайтхолл съели Лиденхолл! – говорили тогда в Лондоне.

На Даунинг-стрит размещалась резиденция премьер-министра, на Уайтхолле заседало правительство, а на Лиденхолл-стрит находилась штаб-квартира Ост-Индской компании.

Английское правительство приняло т. н. «Индийский акт», которым отменило полномочия Ост-Индской компании, присвоив себе всю полноту власти. В кабинете был создан пост премьер-министра Индии, а старый контрольный совет во главе со всевластным президентом компании распущен. Вместо прежнего назначили консультативный совет из пятнадцати членов, которых назначала королева Виктория. В то же самое время генерал-губернатору дополнительно присваивалось звание вице-короля Индии, т. к. он объявлялся персональным представителем королевы.

После этого произошли перемены и в организации армии в Индии, которая постепенно превращалась в одну из крупнейших армий в мире. Для этого были приняты меры по восстановлению доверия солдат-сипаев к английским офицерам и наоборот. Европейские и туземные полки Ост-Индской компании были переданы в состав заново формирующейся индийской армии, которая находилась отныне в прямом подчинении военного министерства. Кроме этого, отныне вся артиллерия находилась теперь под командованием только английских офицеров.

Впрочем, проблемы в индийской армии остались. Надо отметить, что среди английских офицеров в то время процветало беспробудное пьянство. Общественное мнение той эпохи считало, что офицер-джентльмен должен пить много алкоголя, демонстрируя силу воли, твердость духа и крепость здоровья. Как писал о нравах английского офицерства второй половины XIX века историк Вильям Дуглас: «В те дни большого пьянства… ни один офицер не считался годным к командованию ротой, если не осиливал за обедом трех бутылок портвейна». Беспробудное пьянство офицеров также не способствовало налаживанию понимания с солдатами-индусами, приверженцами аскетических правил мусульманства и индуизма.

В целом же, реформировав управление Индией и армией, Лондон был готов не только к отражению любой агрессии в Азии, но и к дальнейшему продвижению внутрь Азиатского континента.

При этом кровавый опыт мятежа резко усилил паранойю англичан по поводу русского вмешательства в индийские дела. Нанеся поражение России в Крымской войне 1853–1856 годов, англичане надеялись не просто удержать Петербург от проникновения на Ближний Восток, но и остановить его продвижение в Центральной Азии. Увы, реальный эффект оказался прямо противоположным…

При этом Россия первые годы после Крымской войны вела себя предельно осторожно, стремясь лишний раз не раздражать своего главного геополитического противника.

– Мы будем признательны, если ведущие государства, у которых меньше нерешенных вопросов и выше организация, установят для нас с географической точностью пределы, на которых мы должны остановиться! – публично заявил тогда канцлер Горчаков, явно подразумевая в своем обращении именно Англию.

Верил ли Горчаков сам тому, что говорил, или просто стремился выиграть время для подготовки последующего мощного продвижения в глубь Средней Азии, мы не знаем. Воспоминаний канцлер не оставил, а свои сокровенные мысли однокашник Пушкина умел хранить в тайне от всех. Что касается англичан, то они не поверили ни единому слову старого хитреца.

Выше мы уже говорили, что англичане, встревоженные началом генерального наступления России на Среднюю Азию, лихорадочно искали варианты достойного ответа. И в начале 60-х годов XIX века они его нашли.

Если ранее Англия уступала России в Средней Азии по части организации больших разведывательно-научных экспедиций, довольствуясь лишь достаточно редкими полулегальными поездками разведчиков-офицеров, то теперь ситуация переменилась. Возмутителем спокойствия стал капитан королевских инженерных войск Томас Монтгомери, который пришел к поистине гениальному решению – использовать для глубинной разведывательной работы не английских офицеров, а индусов. Дело в том, что подготовка английских специалистов для глубинной (дальней) разведки обходилась очень дорого, поэтому их всегда было немного. К тому же гибель любого из офицеров оборачивалась большим скандалом. С индусами эти проблемы отпадали сами собой. Готовить для засылки в приграничные регионы индусов можно было массово, разоблачить их было намного тяжелее, чем европейцев, ну, а гибель их не волновала совершенно никого. Идея Монтгомери пришлась по душе вице-королю Индии Чарльзу Каннингу, который поставил Монтгомери задачу наладить массовую подготовку туземных разведчиков, которые могли бы собирать политическую информацию по всей Азии, а также нанести на карты Афганистан, Туркестан и Тибет.

Вскоре капитан получил деньги и необходимые полномочия, после чего создал собственную разведывательную школу, носившую ничего не говорящее наименование: «Служба Индии». Штаб «Службы Индии» был размещен в городе Дехрадун, расположенном в предгорьях Гималаев у подножия Сиваликских холмов. Под штаб Монтгомери приглядел на окраине один из старых дворцов Великих Моголов. Для обучения агентов он привлек лучших английских разведчиков и специалистов-картографов. Но большую часть занятий проводил сам. Лично занимался Монтгомери и отбором кандидатов на обучение. Предпочтение он отдавал горцам, которых проверял на интеллект и изобретательность, при этом предпочитал представителей касты избранных и высокоученых индусов, известных как ученые мужи – пандиты.

Поскольку разоблачение агентов грозило смертью, само их существование и деятельность происходили в полной тайне. Поэтому с первого дня в штабе «Службы Индии» был установлен строжайший режим секретности. И здание, и прилегающая территория тщательно охранялись. Даже в стенах школы пандиты не имели имен, а значились под номерами и агентурными кличками-криптонимами. При этом Монтгомери проявил себя не только как выдающийся организатор разведывательного дела, но и изобретатель нового оригинального оборудования, значительно облегчавшего разведывательную деятельность.

Английский историк Питер Хопкирк писал об этом так: «Сначала Монтгомери с помощью системы тренировок обучал своих людей поддерживать постоянный темп движения, который оставался неизменным вне зависимости от того, преодолевался ли подъем, крутой спуск или передвижение происходило по равнине. Затем он преподавал им способы точной, но осторожной фиксации числа мерных отрезков, пройденных за день. Это позволяло, не возбуждая подозрений, с замечательной точностью измерять огромные расстояния. Часто они путешествовали под видом буддистских паломников, которым регулярно дозволялось посетить святые участки древнего Великого шелкового пути. Каждый буддист нес четки из 108 бусинок, чтобы пересчитывать свои молитвы, а также маленькие деревянные и металлические молитвенные колеса, которые по пути вращал. Обе эти принадлежности Монтгомери модернизировал в своих интересах. Из четок он удалил восемь бусинок – не так много, чтобы это заметили, но осталось математически круглое и удобное число 100. После каждых ста шагов пандит как бы автоматически откладывал одну бусинку. Каждый полный кругооборот четок, таким образом, составлял 10 000 шагов.

Общую протяженность дневного марша, равно как и прочие осторожные наблюдения, следовало так или иначе скрытно от любопытных глаз зафиксировать. Вот здесь оказалось неоценимым молитвенное колесо с его медным цилиндром. В него вместо обычного рукописного свитка молитв помещали рулон чистой бумаги. Он служило как бы вахтенным журналом, который можно было легко вытащить, сняв верхушку цилиндра; некоторые из свитков все еще хранятся в Индийском государственном архиве. Оставалась проблема компаса – ученым мужам требовалось регулярно определять направления движения. Монтгомери сумел вмонтировать компас в крышку молитвенного барабана. Термометры, необходимые для вычисления высот, были упрятаны в верхней части паломнических посохов. Ртуть, необходимая для установки искусственного горизонта при снятии показаний секстана, хранилась в раковинах каури, и в нужное время ее наливали в молитвенный шар паломника. Одежду ученых мужей дополняли потайные карманы, а дорожные сундуки, которые несли с собой большинство туземных путешественников, оборудовали двойным дном, в котором прятали секстан. Всю эту работу под наблюдением Монтгомери выполняли в мастерских «Службы Индии» в Дехрадуне. Пандитов также старательно обучали искусству маскировки и использованию легенд прикрытия. В диких краях за границей их безопасность зависела только от того, насколько убедительно они могли сыграть роль дервиша, паломника или гималайского торговца. Их маскировка и прикрытие должны были выдержать испытание месяцев путешествия, часто в непосредственном контакте с подлинными паломниками и торговцами. Экспедиции некоторых из них продолжались по нескольку лет. Один пандит, «принеся больший объем положительных знаний по географии Азии, чем кто-либо другой в наши дни», стал первым азиатом, представленным к золотой медали Королевского географического общества. По крайней мере, двое так и не вернулись, еще одного продали в рабство, хотя в конечном счете он смог бежать. В целом эти тайные поездки смогли обеспечить такое количество географических сведений, которых Монтгомери с его товарищами-картографами из Дехрадуна для заполнения многих оставшихся «белых пятен» на британских картах Центральной Азии хватило лет на двадцать.

Разумеется, отдельно взятый пандит уступал в профессиональной подготовке российским разведчикам, прошедшим обучение в стенах Академии Генерального штаба. Но пандиты брали количеством!

Возникает вопрос, а что двигало индусами, попавшими в «Службу Индии»? Ведь большинство из них так безвестно и сгинул в дальних странах, не оставив после себя ни следа. Деньги? Возможно, но не только. Англичане считают, что отчасти Монтгомери добивался преданности пандитов тем, что относился к ним как к собственным детям, одновременно создавая у воспитанников самомнение о богоизбранности и собственной исключительности. Надо сказать, что, несмотря на прошедшие с тех пор полтора столетия, в Англии так ничего и не было написано о «Службе Индии». Эта тема находится под грифом секретности и сегодня!

В заключение нашего разговора о «Службе Индии» отметим, что, к сожалению, подобной колониальной разведывательной школы в дореволюционной России создано не было.

В конце 50-х годов XIX века в Англии в очередной раз попытались укрепить свои позиции на берегах Каспийского моря. Инициатором выступил английский консул в Реште и Энзели Артур Маккензи. В письме статс-секретарю по иностранным делам, ссылаясь на создание русского акционерного общества «Кавказ», он настаивал на немедленных превентивных действиях в Средней Азии.

Началось с того, что еще в апреле 1848 года писатель-славянофил Николай Жеребцов вместе с действительным статским советником Скрипицыным и известным московским купцом-меценатом Алексеем Лобковым подали заявку на открытие общества срочного пароходства по Волге, Каме и Оке под названием «Меркурий» с уставным капиталом 750 тысяч рублей. Николай I инициативу предпринимателей поддержал. Дела общества быстро пошли в гору. В первый же год было построено два парохода, семь барж и три десятка мелких судов. Спустя пару лет «Меркурий» выкупил волжскую компанию «Русалка» с буксирными пароходами, полусотней барж и пристанями.

В 1858 году по инициативе директора Русского общества пароходства и торговли (РОПиТ) Николая Новосельского и поддержки со стороны Министерства финансов и кавказского наместника князя Александра Барятинского произошло слияние «Меркурия» с судоходной компанией «Кавказ», которая осуществляла свою деятельность в Каспийском море. Тогда же императорским указом было объявлено о создании новой акционерной компании в Волжско-Каспийском регионе «Кавказ и Меркурий», основной капитал которой составлял уже 4,5 миллиона рублей. Фактически монополизировав судоходные перевозки по Волге, Каме и Каспию, «Кавказ и Меркурий» превратился в мощный рычаг продвижения русской торговли, а, следовательно, русской экономической экспансии и политического влияния на Востоке. Повсюду от Рыбинска до Астрахани и Решта строились новые пристани, склады и ремонтные доки. Кроме перевозки торговых грузов и населения, «Кавказ и Меркурий», разумеется, активно занимался и военными перевозками. Ничего подобного в регионе Каспия Англия не имела.

Маккензи предлагал ни много ни мало, а любой ценой взять под английский контроль Решт-Энзелийский порт. Занятие порта позволило бы Англии реально утвердиться на Каспийском море. «Обладая этим орудием, мы легко овладели бы торговлей всей Средней Азии», – утверждал Маккензи. Консул указывал на особую важность открытия и торгово-политического агентства в Астрахани: «Присутствие британского ока в Астрахани будет необходимым условием перевеса торгового баланса в нашу пользу и существенным шагом нашей торговли и политики на Востоке».

Свой детально разработанный план захвата у Персии Решт-Энзелийского порта Маккензи направил в Английское Адмиралтейство, полагая, что моряки лучше поймут все выгоды его предложения. При всех выгодах предложенного плана он предполагал неизбежную войну с Персией и конфронтацию с Россией. Понятно, что в высоких правительственных кабинетах начали взвешивать все за и против.

И в этот момент неожиданную «медвежью услугу» английскому правительству оказали лондонские журналисты. Летом 1859 года газета «Таймс» опубликовала записку Маккензи со своими комментариями. Разумеется, что это не осталось без внимания России. Наш посол Филипп Бруннов на встрече с министром иностранных дел Джоном Расселом недвусмысленно заявил, что в случае английской агрессии против Персии на Каспийском море Россия не останется безучастной. После этого в Лондоне интерес к затее Маккензи потеряли.

Глава восьмая

После возвращения миссии Игнатьева из поездки в Хивинское и Бухарское ханства российское правительство начало подготовку к соединению Оренбургской и Западно-Сибирской линий и выходу на рубеж Туркестан – Чимкент – Аулие-Ата.

Инициаторами соединения разорванной юго-восточной российской границы выступил оренбургский генерал-губернатор Катенин (он же по совместительству и командир Оренбургского корпуса), а также сам Николай Игнатьев. Катенин открыто заявлял, пугая своим напором либералов:

– Господа! Доколе мы будем предавать забвению интересы наши в Средней Азии, ради обращения русской политики к делам Европы. Сколько мы не будем лезть в Европу, мы все равно там чужие! Не пора ли повернуться лицом туда, где нас ждут дружеские народы и неисчислимые богатства!

Либералов от слов таких просто шарахало.

– Меня поражает и совершенное отсутствие государственных видов в действиях наших относительно этой части Азии! – говорил Катенин государственным чиновникам, и те хватали ртами воздух, как выброшенные на берег караси.

– Я не могу заставить вас стать патриотами, но я смогу заставить вас умереть, сочиняя ответы на мои бумаги! – завершал он свои разговоры в высоких кабинетах, а уходя, громко хлопал дверьми.

После каждой из своих инспекционных поездок по Оренбургскому краю генерал-губернатор отправлял в Петербург такое множество документов с предложениями о дальнейших действиях в Средней Азии, что в канцеляриях хватались за головы:

– И откуда выискалась такая холера, уже все полки заставлены и столы завалены, а этот неугомонный все шлет и шлет!

Разумеется, что из всех министерств самым упертым против прожектов Катенина было Министерство иностранных дел, а самым понимающим и помогающим военное. Помогая Катенину, в Главном штабе составили обширное «извлечение из донесений командира Оренбургского корпуса о произведенном им осмотре степи и Сырдарьинской линии». Среди этих материалов наиболее важной была записка «Общий взгляд на настоящее положение Сырдарьинской линии». В ней подчеркивалась слабость политического влияния России в ханствах, наглядно проявившаяся при переговорах в Хиве. «Не только путешественники, но даже торговцы наши не могут показаться в эти владения, не опасаясь насилия и даже смерти; самые справедливые требования наши принимаются с грубостью и высокомерием», – писал в записке неумолчный Катенин.

Вызванный к министру Сухозанету он докладывал:

– Считаю главным недостатком нашей политики в Средней Азии непоследовательность и отсутствие конкретного плана действий. Много болтовни, но мало дела! Разве непонятно, что создание Аральской флотилии должно было способствовать развитию судоходства в Аральском море и по Амударье, но этому не уделили должного внимания.

– Извините, Александр Андреевич, это уже прерогатива морского министра! – вскинул голову худой и желчный Сухозанет.

– Это вы, Николай Онуфриевич, сами в кабинетах разбирайтесь, кто за что у вас отвечает, России важен результат!

Сухозанет нахмурил седые брови. Катенина он недолюбливал еще со времени, когда тот занимал должность дежурного генерала при императоре Николае и числился в его любимцах. Именно Сухозанет в свое время способствовал, чтобы этого любимчика убрали подальше от Петербурга, и вот теперь Катенин снова треплет ему нервы. Несколько мгновений собеседники молча смотрели друг на друга. Розовощекий, пышущий здоровьем, румяный Катенин и высохший от геморроидальных болячек министр.

– Не надо обобщать, – проскрипел Сухозанет. – Вы же прекрасно знаете, что уже решено построить Сырдарьинскую линию укреплений.

– Да, бумажка есть! – рявкнул в ответ Катенин. – Но это всего лишь бумажка! Идея-таки не доведена до логического завершения: Сырдарьинскую линию так и не сомкнули с Сибирской. Спрашивается, стоило ли вообще огород городить?

– Вам дали карт-бланш, что же еще вам надо? – уже начал свирепеть военный министр.

– Я уже сто раз докладывал, что наши войска заняли бесплодную пустыню, тогда как между фортом Перовским и укреплением Верным находится северная часть Кокандского ханства, славящаяся плодородием и прекрасным климатом. Этот кокандский клин разрывает нашу линию и делает ее бесполезной для безопасности границ.

– Что же вы предлагаете конкретно? – министр окончательно вышел из себя.

– Конкретно? Пожалуйста! – будто ждал именно этого вопроса, отозвался Катенин. – Следует отказаться от утопических прожектов о прокладке торгового пути через Хиву и Гиндукуш в Индию и обратить внимание на развитие русской торговли в Средней Азии и Западном Китае. Для этого в первую очередь следует принять в подданство туркмен восточного побережья Каспийского моря и использовать их для нажима на Хиву. Кроме того, следует как можно быстрее захватить кокандские крепости Джулек, Яны-Курган, Туркестан и особенно Ташкент как сердце всей среднеазиатской торговли. Затем следует подчинить и Бухарское ханство. Для этого имеются два пути: военный – наступление войск из Ташкента на Бухару и экономический – полное прекращение нашей торговли с ханством.

– Прожекты ваши прекрасны, но построены на песке. Где мы возьмем столько денег, чтобы все это исполнить? – скривился Сухозанет.

– Именно об этом я пытаюсь втолковать министру финансов, – с готовностью отозвался оренбургский генерал-губернатор. – Все расходы на эти мероприятия полностью окупятся налоговым обложением населения занятых областей, увеличением таможенных сборов, сокращением издержек на снабжение войск Сырдарьинской линии, ведь провиант будет заготовляться на месте, в плодородных азиатских оазисах!

– Подготовьте свои письменные предложения, – устало отозвался Сухозанет и принялся демонстративно тереть виски пальцами рук, показывая, как он устал.

– Честь имею, Николай Онуфриевич! – встал из-за стола Катенин.

– Честь имею, Александр Андреевич! – уныло отозвался Сухозанет.

– Опять двадцать пять! – негодовал вечером в кругу единомышленников Катенин. – Я ему уже сто бумаг написал, а он требует сто первую. Но я напишу! Не переломлюсь! И сто первую и сто десятую, главное, чтобы хоть какой-то прок из того был!

В ту ночь генерал-губернатор долго не мог уснуть, опять сильно болело сердце…

– Этот Катенин стал настолько несносен, что меня буквально тошнит от его самодовольной румяной морды! – не менее эмоционально высказывался о прошедшей встрече и военный министр.

6 декабря 1858 года в своем очередном письме Катенин предложил конкретную программу продвижения России в Средней Азии. Пунктом первым этой программы был Коканд. Катенин настаивал на завоевании Джулека – главного форпоста будущей Сырдарьинской линии, создании там форта для подготовки к выходу на рубеж Туркестан – Чимкент – Аулие-Ата, с последующим движением к Ташкенту и соединением пограничных линий. Катенин в который уже раз призывал усилить и Аральскую флотилию, построив форт на реке Эмбе, который прикрыл бы хивинское направление.

Предложения Катенина основывались на выводах работы созданной им в Оренбурге специальной комиссии. В ее состав вошли военные и гражданские чиновники, связанные со среднеазиатскими делами: начальник штаба войск округа генерал Данзас, председатель Оренбургской пограничной комиссии Григорьев, командующий Амударьинской флотилией капитан 1 ранга Бутаков, участники миссии Игнатьева – Залесов и Галкин, подполковники Дандевиль и Черняев.

Так как никто никому рот не затыкал, члены комиссии высказывали самые разнообразные мнения. Например, Черняев и Залесов призывали к захвату низовьев Амударьи. Бутаков настаивал на овладении всем Хивинским ханством. Остальные предлагали наступать в южном направлении, соединить Сырдарьинскую и Сибирскую линии, обеспечив этим благоприятные условия для нашей торговли в Средней Азии.

Обобщая высказанные мнения, чиновник для особых поручений при генерал-губернаторе Арцимович в итоговой бумаге сформулировал предполагаемую политику России в Средней Азии так: «1. Установить в этой области более прочную государственную границу. 2. Устранить влияние других европейских государств на среднеазиатские владения, вредное для наших интересов. 3. Распространить и обеспечить нашу торговлю в этих владениях».

Согласно мнению большинства членов комиссии, призывавших к соединению Оренбургской и Сибирской линий, было решено уделить основное внимание ташкентскому направлению. И первым этапом на пути к овладению Ташкентом должна была стать постройка укрепления Джулек на Сырдарье.

Материалы работ комиссии Катенин повез в Петербург лично, где добивался предоставления ему широких полномочий и финансов для проведения в жизнь этой программы. Но быстро решить вопрос опять не удалось. Бюрократическая машина работала медленно и со скрипом. Поэтому единственное, что смог добиться Катенин, – созыва очередного совещательного заседания.

В январе 1859 года члены совещания собрались на свое первое заседание. Уровень присутствующих был впечатляющ: министр иностранных дел Горчаков и военный министр Сухозанет, губернатор Западной Сибири Гасфорд и генерал-губернатор Оренбурга Катенин, министр финансов Княжевич и генерал-квартирмейстер Главного штаба и начальник Корпуса топографов барон Ливен, директор Азиатского департамента МИДа Ковалевский и недавний посол в Хиве и Бухаре Игнатьев.

Совещание нашло полезным создание торговой фактории на восточном берегу Каспийского моря, но отрицательно восприняло предложение о принятии в русское подданство туркмен. Для укрепления позиций России на Аральском море решено было усилить Аральскую флотилию новыми судами. На заседании Катенин внес предложение о постройке трех укреплений: Джулек на Сырдарье, Эмбенское на Эмбе и Яны-Курган на реке Яныдарья.

– Принимая во внимание наш план по усилению Аральской флотилии, надо признать, что предложенная Александром Андреевичем мера гораздо эффективнее подчинит нашему влиянию Хиву, Коканд и распространит наши торговые сношения в Средней Азии! – неожиданно поддержал Катенина директор Азиатского департамента Министерства иностранных дел Ковалевский, к явному неудовольствию своего шефа.

– Я присоединяюсь к предложению генерал-губернатора Оренбурга, с одной поправкой, в отношении укрепления на Яныдарье следует провести дополнительную рекогносцировку! – вставил свои «пять копеек» глава топографов барон Ливен.

Катенин вытер платком лицо. Пока его предложения проходили.

Вместе с тем все министры единодушно выступили против планов Катенина о завоевании Коканда, Туркестана и Ташкента, а Горчаков заявил:

– Такую нелепость мы не будем даже обсуждать! В настоящее время мы не имеем в виду никаких завоевательных действий в этой части Азии!

Катенин скривился – опять некстати кольнуло больное сердце.

Когда стали подписывать итоговый документ, чтобы предъявить его императору, Катенин неожиданно для всех снова взбрыкнул:

– С мнением совещания я не согласен и буду писать особое мнение!

– Что ж, Александр Андреевич, это ваше право, – недовольно хмыкнул Сухозанет и со значением посмотрел на Горчакова, вот, мол, с какими выскочками приходится иметь дело.

В своем «особом мнении» Катенин заявил, что по-прежнему настаивает на постройке всех трех фортов, а также на необходимости разработки четкой государственной программы действий в Средней Азии. Удивительно, но взбрык Катенина сработал. Прочитав итоговый документ совещания и особое мнение Катенина, император Александр II удивился:

– А действительно, почему у нас до сих пор еще нет правительственной программы действий в Средней Азии?

И поставил соответствующую резолюцию.

Вскоре программа была подготовлена. Правда, она еще не носила официального характера, а исходила от авторитетного в вопросах среднеазиатской политики Игнатьева. Но главное было в том, что дело наконец-то сдвинулось с мертвой точки.

Предложения Игнатьева касались развития русского судоходства по Амударье, укрепления дружественных связей с «самым надежным и сильным владетелем Средней Азии» – бухарским эмиром, дабы всеми средствами «предупредить вмешательство английской политики» в дела Средней Азии. Кроме этого, Игнатьев предлагал использовать в своих интересах нынешние раздоры в Хиве, а также традиционную вражду между Хивинским и Бухарским ханствами. Молодой дипломат считал полезным принять казахов и каракалпаков Хивы в русское подданство, занятие города Кунграда и учреждение там русской администрации; ликвидацию власти Коканда над городами Туркестаном и Ташкентом. и, наконец, Игнатьев планировал максимальное развитие русской торговли с ханствами и Афганистаном, установление нашего господства на среднеазиатских рынках и «отстранение от этой торговли, по возможности совершенно, англичан».

Мы уже говорили, что личные отношения между Катениным и Игнатьевым были непростыми, но оба ратовали за одно и то же. В конце концов, это их и сблизило. В результате Игнатьев, проявив такт, пригласил своего старого недоброжелателя в петербургский ресторан «Донон». В глубине двора в саду Катенин с Игнатьевым заняли отдельный кабинет в деревянном флигеле.

– Ну, чем угощать станете, Николай Николаевич? – спросил Катенин, основательно усевшись в кресле. – Насколько помню, «Донон» всегда славился раками по-бордоски, так сказать, «ecrevisses a la bordelaise»!

– До раков дойдем, Александр Андреевич, – улыбнулся Игнатьев. – Но сначала закуска – форшмак из лангуста, а уже потом займемся обедом.

– Обед обедом, а пить что будем?

– Предлагаю начать с бутылки шампанского, затем к супу – херес, ко второму – портвейн, ну, а там как пойдет.

– Предложение принимается! – величаво кивнул седеющей гривой Катенин.

Когда лакеи-татары опрометью метнулись исполнять заказ, Игнатьев изложил собеседнику суть своих предложений императору.

– Помимо всего прочего, я считаю необходимым не позднее весны 1860 года занять низовья Амударьи и организовать наше судоходство вплоть до Балха и Бадахшана, одновременно направив в Бухару толкового торгового агента, чтобы впоследствии создать в сем ханстве постоянное консульство.

– Ну, а как вам видятся военные операции? – поднял фужер с искрящимся «Луи Родерером» Катенин.

– Военные операции против Коканда я предлагал отложить до времени, когда представится возможность продолжить Сырдарьинскую линию. Нам ни к чему война с соединенными силами Коканда и Бухары. Все должно произойти неожиданно и стремительно.

– С неожиданностью я согласен, – меланхолично повертел в руках бурлящий бокал Катенин. – Но ждать, пока Коканд и Бухара окончательно перегрызутся, мы тоже не можем. Это может затянуться на неопределенное время.

– Это, как говорится, идеальный вариант! – чокнулся с собеседником Игнатьев, и оба, сделав паузу, насладились хрустальным звоном. – В реальности мы, разумеется, можем атаковать и не дожидаясь, пока ханы передерутся. Что касается развития среднеазиатской торговли, я предложил бы поставить наше купечество в известность о преимуществах, ожидающих их от торговли с Бухарой и вообще со Средней Азией. Нам надо пригласить к участию в торговле с лояльными ханствами самых серьезных купцов. Это несомненно даст возможность приобрести, а потом и сохранить первенство на всех тамошних рынках.

– Купцы только и ждут, чтобы наперегонки кинуться в пределы среднеазиатские. За ними дело не станет. Купцам просто не надо мешать, – кивнул Катенин.

Тем временем лакеи подали суп «Пьер ля Гран» (т. е. «Петр Великий»), камбалу под нормандским соусом, седло ягненка и донышки артишоков по-парижски. Впереди собеседников ждали еще жареные перепелки, салат из зеленых огурцов, мороженое, кофе и шарлотка-помпадур. Надо ли говорить, что обед и беседа затянулись до позднего вечера и собеседники покинули «Донон» не только сытыми, но и довольными общением.

Забегая далеко вперед, скажем, что, когда Игнатьев в 1861 году занял пост директора Азиатского департамента в Министерстве иностранных дел, он сразу же начал настойчиво проводить в жизнь свои старые планы, с которыми некогда знакомил оренбургского генерал-губернатора в ресторане «Донон»…

А обсуждение проблем среднеазиатской политики продолжалось. Российская бюрократическая машина, скрипя и буксуя, все же медленно продвигалась вперед. 24 января 1859 года состоялось новое «совещательное заседание», где присутствовали все участники совещания предшествовавшего. Подтвердив старые решения относительно Оренбургского края, генералы и сановники рассмотрели предложение генерал-губернатора Западной Сибири Гасфорда о занятии верховьев реки Чу, т. е. района кокандского города Пишпека, в качестве опорного пункта для будущих границ. Гасфорд свой проект отстаивал самоотверженно:

– Господа! Я считаю необходимым защитить казахов Большой Орды от нападения кокандцев и укрепить влияние России среди дикокаменных киргизов!

Голос западносибирского генерала был столь громоподобен, что впечатлительный Горчаков даже прикрыл ухо ладошкой.

Затем слово взял министр иностранных дел:

– Мы должны быть предельно осторожны в проведении среднеазиатской политики. К сожалению, сейчас в Европе назревает очередной серьезный конфликт между Францией и Австро-Венгрией. Столкновение Пьемонта с Австрией практически дело решенное. Надо ли говорить, что оно может грозить серьезными политическими осложнениями и вызвать общую европейскую войну с нашим неизбежным участием!

– Да пусть они там все поубивают друг друга! Нам-то какое дело! – не выдержав, в сердцах бросил Катенин.

– Александр Андреевич! – с осуждением посмотрел на него Горчаков. – Мы же серьезные люди!

После обсуждения собравшиеся признали предложение Гасфорда заслуживающим внимания, но осуществление его предложения… отложили из-за неизученности местности до рекогносцировок на лето 1859 года.

Следует сказать, что министр иностранных дел не зря ел свой хлеб. Буквально через три месяца в апреле 1859 года действительно началась война Франции и Сардинии против Австро-Венгрии. В данном случае Горчаков приложил немало усилий к дальнейшему сближению с Францией, наметившемуся чуть ли не на следующий день после окончания Крымской войны. Стремясь к дружбе с Францией, Александр II по соглашению с Наполеоном III выставил на русско-австрийскую границу четыре армейских корпуса. Поэтому пришлось временно отказаться от широких планов в Средней Азии. В Петербурге все были озабочены, что мы можем быть втянуты в очередную ненужную нам войну. Отвлекала военные силы и завершающаяся борьба с Шамилем на Кавказе.

При известии о переменах в военных планах Петербурга, Катенина хватил апоплексический удар. Добряк Гасфорд как мог поддерживал в письмах своего коллегу и единомышленника. Писал, что дело их не пропало, а только отложено «по случаю смут на Западе» и все рано или поздно, но обязательно образуется… К счастью, генерал-губернатор Оренбурга от удара отошел.

Весной 1859 года Гасфорд с Катениным начали активно претворять в жизнь постановления петербургских совещаний. Для начала Катенин поручил своему обер-квартирмейстеру Дандевилю изучить восточное побережье Каспийского моря и найти удобное место для якорной стоянки и постройки торговой фактории Командующий Аральской флотилией Алексей Бутаков получил от генерал-губернатора задание отвезти на родину возвращавшегося из Петербурга бухарского посла Нажмуддина-ходжу.

– Надеюсь на вашу предприимчивость, Алексей Иванович, – напутствовал Бутакова Катенин. – Ежели хивинский хан будет мешать движению ваших пароходов вверх по Амударье, пробивайтесь силой! К тому же постарайтесь использовать начавшийся в Кунграде мятеж туркмен и каракалпаков для захвата города нашими войсками. Для этого даю вам подполковника Черняева с ротой солдат.

Одновременно генерал-губернатор Западной Сибири Гасфорд отправил штабс-капитан Венюкова на рекогносцировку правого берега реки Чу «против Пишпека и местности на 100–200 верст далее вниз по реке». Венюкову предписывалось хранить в строжайшей тайне конечную цель экспедиции – захват Пишпека.

Посланный Катениным обер-квартирмейстер Дандевиль трудился все лето 1859 года. Обследовав восточное побережье Каспия, он сделал вывод, что лучшее место, пригодное для создания русской торговой фактории, – это Красноводский залив. Во время плавания по Каспию близ Чикишляра не обошлось без перестрелки с воинственными туркменами.

В конце октября 1859 года в Петербурге было созвано очередное совещание по Средней Азии. На этот раз состав его был минимальным – генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич, Горчаков и Сухозанет. Речь вели о фактории на Каспийском море. Обустройство ее решили отложить до согласия на это вождей местных туркменских племен.

– Повременить следует хотя бы по двум причинам, – высказался великий князь Константин. – Во-первых, применение силы восстановило бы туркмен еще более против нас. А, во-вторых, дало повод к подозрению о наших завоевательных намерениях на восточном берегу Каспия.

Остальные с ним согласились.

Любопытно, что на совещании было решено наградить всех участников экспедиции… кроме Дандевиля, который якобы упустил из виду основную возложенную на него задачу – «упрочить… торговые сношения наши с туркменами». Вообще-то сложно «упрачивать торговые отношения», когда по тебе из-за камней палят с берега…

В это время пришло известие, что в ближайшем кокандском городе Кунград снова произошел мятеж – власть опять захватили местные туркмены, которые отказываются подчиняться хану. Сразу возникло заманчивое предложение, а не использовать ли этот мятеж в своих целях?

Бутакову было предложено воспользоваться уникальной ситуацией в Кунграде. Но его экспедиция сразу не задалась. Бухарский посол Нажмуддин-ходжа наотрез отказался вернуться в Бухару на русском пароходе. И хотя Нажмуддин придумывал разные предлоги, очевидным для всех было одно – бухарец просто боялся пароходов. Тем не менее Катенин приказал Бутакову отправиться в мятежный Кунград, а оттуда вверх по Амударье с целью «исследовать Аму и определить пункт, удобный для будущих наших торговых сношений в пределах Бухарии».

В данном случае Горчаков поддержал замысел Катенина направить пароход и две барки Аральской флотилии в глубь Бухарского ханства, выразив желание, чтобы оренбургские купцы воспользовались этим для развития торговых связей, «составляющих, – как писал Горчаков Катенину, – главный предмет наших сношений с среднеазиатскими ханствами».

Бутакову удалось достичь Кунграда и отогнать осаждавшие город хивинские войска, но плыть дальше, «в Бухару», он не смог из-за резкого обмеления дельты. В Кунграде царила анархия и процветала торговля рабами. Туркменская знать, захватив власть в городе, стремилась использовать русский экспедиционный отряд для утверждения собственного господства в низовьях Амударьи. Когда же Бутаков заявил, что «грабежи и торговля людьми совершенно противны духу русского правительства», ему пришлось встретиться с откровенно враждебным отношением своих союзников, на помощь которым он прибыл. Во избежание назревавшего столкновения русская флотилия оставила Кунград и вернулась на свою базу в форт Раим. Известие о неудаче Бутакова вызвало горестную резолюцию Катенина: «…Вопрос о возможности верного плавания по Аму-Дарье остается в прежнем неопределенном положении…»

А вскоре население Кунграда, возмущенное произволом туркменов, восстало и в городе была восстановлена власть хивинского хана Малля. Низовья Амударьи снова оказались под контролем Хивы, отношения с которой у России по-прежнему оставались весьма натянутыми.

Более удачно действовал посланный Гасфордом штабс-капитан Венюков. Его маленький рекогносцировочный отряд в течение двух летних месяцев 1859 года прошел свыше шестьсот верст по кокандским владениям. Опасность подстерегала на каждом шагу, поэтому наши даже спали, не выпуская из рук ружей. К июлю 1860 года Венюков завершил без каких-либо происшествий рекогносцировку берегов озера Иссык-Куль. За время этого дерзкого похода были проведены съемки местности, сняты планы укреплений Токмака и Пишпека и собраны обширные материалы о бассейне реки Чу. Помимо этого, само появление посреди кокандских владений русского отряда экспедиции Венюкова привело в изумление местные южноказахские и киргизские роды.

После окончания своих разведывательных экспедиций оренбургский и западносибирский генерал-губернаторы поставили Петербург перед фактом, что в 1860 году намерены начать движение в глубь Средней Азии. При этом Гасфорд заявил о намеченном им походе в верховья реки Чу и подготовке к захвату Пишпека. Катенин в письме к Сухозанету был еще более масштабнее в своих планах. Теперь он уже не только предлагал соединить Оренбургскую и Сибирскую линии южнее Ташкента, но и захватить этот город. Причем не просто захватить, а… включить Ташкент в состав Российской империи. Кроме этого, Катенин планировал занять дельту Амударьи и юго-восточное побережье Каспийского моря, чтобы создать укрепление в Красноводском заливе. Для обоснования последнего генерал-губернатор Оренбурга указывал на необходимость «положить конец замыслам англичан», создававших России «затруднения на Востоке». Тема Большой Игры никуда не делась. Ее дыхание ощущалось в каждом мероприятии, проводимом нашими в Средней Азии.

В свою очередь, англичане тоже не сидели сложа руки. В 1860 году в Бухару прибыли сразу несколько английских офицеров, чтобы добиться от эмира Насруллы согласия на организацию английского судоходства по Амударье. Напомним, что после казни в 1842 году полковника Стоддарта и капитана Конолли англичане надолго прекратили отношения с эмиром Насруллой. Но обиды обидами, а Большая Игра диктовала свои правила поведения. Поэтому, выдержав довольно большую паузу, Лондон снова приступил к обхаживанию Бухары. Разумеется, вопрос английского судоходства по Амударье был весьма важен, ведь в таком случае русскую флотилию можно было бы просто закупорить в Арале, сведя на нет все выгоды ее создания. Но этим приезд английских разведчиков не ограничивался. Англичане желали большего – союза с эмиром против России, причем союза военного.

Одновременно с этим в Коканд прибыл из Индии английский агент Абдул Маджид, которому поручалось установить контакт с правителем Коканда Малля-ханом, передать ему подарки и письмо с предложением поддерживать связь с Британской Индией. И здесь Лондон хотел заручиться военным союзом против России. Абдул Маджид собрал важные сведения об экономическом и политическом положении Коканда и ведущих туда из Индии путях, после чего вернулся в Калькутту.

Наши лазутчики в Бухаре и Коканде сработали хорошо, и вскоре в Омске и Оренбурге уже знали обо всех тайных телодвижениях англичан в Бухаре и Коканде. В связи с этим оренбургский генерал-губернатор получил срочные указания из Петербурга внимательно наблюдать за дальнейшими шагами Англии в Средней Азии. Тревога буквально висела в воздухе…

Весной 1860 года из Коканда начали поступать сведения о начавшейся там подготовке к военным действиям против России. Так, в город Туркестан из Афганистана прибыл специалист по оружейному делу, предложивший местному беку помощь в изготовлении пушек, мортир и артиллерийских снарядов. Военные власти Оренбурга не без оснований полагали, что мастер был прислан англичанами из Индии.

О подготовке Коканда к большой войне сообщал в Петербург и генерал-губернатор Западной Сибири Гасфорд. С пограничной линии ему непрерывно докладывали, что кокандские чиновники, разъезжая по казахским и киргизским селениям, под страхом смертной казни начали отбирать скот и лошадей для армии. Вскоре лазутчики донесли, что местом сбора формируемой армии назначен Ташкент. Одновременно укреплялись крепости Пишпек, Мерк, Аулие-Ата и другие.

Приказчик торгового каравана рассказал о запрете Малля-хана «резать в пищу лошадей», годных для конницы, и о неудавшейся попытке хана вступить в союз с бухарским эмиром для войны с русскими.

– Но и это еще не все! – заявил приказчик допрашивающему его офицеру штаба Сибирского корпуса. – Я сам видел в Коканде несколько важных инглизов, которые занимаются литьем пушек по европейскому образцу. А еще я видел в Ташкенте два десятка огромных медных пушек, поставленных на лафеты.

Донося об этом в Петербург, генерал-губернатор Гасфорд подчеркивал, что аналогичные сведения получены и оренбургскими властями. Наконец-то, и в столице начали понимать, что в Средней Азиии назревают серьезные дела и на все происходящее надо как-то реагировать. В целях изучения складывавшейся обстановки Гасфорду было приказано отправить разведывательные отряды к Иссык-Кулю и в район Пишпека.

Руководство рекогносцировки у Иссык-Куля было снова поручено уже опытному капитану Венюкову. Ему было приказано уклоняться от каких-либо боевых столкновений с кокандцами. В переданной Венюкову инструкции Гасфорд подчеркивал, что эта экспедиция «не должна иметь враждебного характера… подтверждаю строго – не допускать солдат и особенно казаков ни к каким насилиям, бесплатным поборам и обидам дикокаменных киргиз».

Начальнику образованного в 1856 году Алатауского округа (занимавшего территорию между реками Каратал и Или и районы Кунгей-Алатау, Терскей-Алатау и Заилийский Алатау, с центром в городе Капал) было дано указание также выделить разведывательный отряд. И его Гасфорд отдельно предупреждал, что отряд должен находиться «на мирном положении, ибо он не посылается для враждования», а солдаты и казаки должны быть снабжены не только провиантом, но и приварочными деньгами, «которые на месяц похода должны быть выданы непременно серебром, чтобы люди могли рассчитываться с киргизами» при покупке продовольствия, в частности скота.

Из вышесказанного видно, что и Гасфорд и Военное министерство в Петербурге не желали военных эксцессов с Кокандом, стремясь лишний раз не раздражать воинственного Малля-хана.

Увы, вскоре в районе Токмака и Пишпека начались нападения кокандцев на наши отряды и обозы. В отместку за нападение кокандцев на селение Кастек небольшой отряд полковника Циммермана захватил Пишпек и Токмак, разрушил находившиеся там укрепления и вернулся в Верный. Гасфорд прислал в Петербург рапорт, в котором писал: «Важные результаты этой славной для нашего оружия экспедиции следующие: уничтожение влияния вероломных кокандцев на племена дикокаменных киргизов, живущих в верховьях реки Чу и на озере Иссык-Куль, успокоение киргизов Большой Орды, окончательное утверждение нашего владычества в Заилийском крае и совершенное обеспечение в том крае наших казачьих водворений».

Между тем ряды сторонников активных действий в Средней Азии неожиданно понесли большую потерю. В июле 1860 года, возвращаясь из инспекционной поездки по землям Уральского казачьего войска, Катенин, несмотря на сильнейшую жару и протесты врача, произвел в полном парадном мундире смотр войск. На подъезде к Оренбургу генерал-губернатор внезапно почувствовал себя плохо и в первую же ночь, по приезде в город, умер от аневризмы сердца. Говорят, что в Калькутте известие о смерти русского генерала английские офицеры отметили банкетом. Что ж, в самый решительный момент противостояния мы действительно потеряли очень серьезного участника Большой Игры.

Восполнить эту потерю был призван генерал от артиллерии и генерал-адъютант Александр Павлович Безак. Сын генерала, он окончил пансион при Царскосельском лицее. В 1819 году был произведен в прапорщики и начал службу в гвардейской артиллерийской бригаде, участвовал в турецкой войне 1828 года, осаждал Варну, был в сражении при Куртепе. Затем принимал участие в Польской кампании 1830–1831 годов. Там отличился в сражениях под Вавром, Гроховым, Остроленкой и при штурме Варшавы. За храбрость стал полковником и был награжден орденами Владимира 3-й и Георгием 4-й степени. В последующем служил начальником штаба артиллерии действующей армии, строил арсеналы в Варшаве, Новогеоргиевске. В октябре 1848 года, в чине генерал-лейтенанта, Безак был назначен начальником штаба российской артиллерии. В 1849 году, в звании генерал-адъютанта, был поставлен начальником штаба инспектора всей артиллерии.

На всех постах Безак отличался выдающейся работоспособностью и инициативой. Особенно много занимался он усовершенствованием полевой артиллерии, преобразованием арсеналов и заводов. Написал весьма удачное руководство для артиллерийской службы, которым наши артиллеристы руководствовались более двадцати лет. Во время Крымской войны Безак успешно управлял артиллерийским департаментом. В 1856 году был назначен командиром 3-го армейского корпуса и три года спустя был пожалован в генералы от артиллерии. Современники отмечают воинственное русофильство Безака. О своем происхождении он говорил так:

– Отец мой – немец, мать – француженка, а – я отчаянный русский!

Некоторых это раздражало, другие считали Безака позером. Вот весьма любопытные зарисовки личности Безака, сделанные оренбургским чиновником Н.Г. Залесовым после прибытия генерала в Оренбург: «Александр Павлович Безак был небольшого роста человек, в парике, весь накрашенный, наружность имел суровую, говорил всегда серьезно, отрывисто. Он произвел на всех впечатление неблагоприятное. Вступив в должность, Безак тотчас же стал вникать во все отрасли управления, читать дела и знакомиться со всяким разумным человеком, не обращая внимания на чины и звания. Сразу почувствовалась во всех делах рука дельного администратора, и везде начала сказываться деятельность умного человека…»

Чиновник и краевед Ф.И. Лобысевич отмечал: «…Всегда суровый на вид, с черствыми, даже отталкивающими манерами, казавшийся холодным, этот труженик был благодушен, внимателен к нуждам подчиненных и искренне готов каждому помочь и сделать доброе… Примерный семьянин, гостеприимный хозяин, он был симпатичен, и в крае едва ли найдется человек, который о Безаке в этом отношении скажет иначе».

Любопытен взгляд Безака на чиновных мошенников при «хлебных» должностях, он говорил:

– Я допускаю их потому, что они люди умные и ловкие и всякое дело, какое я им поручу, они сделают хорошо, а если при этом украдут, так ведь у нас без этого нельзя!

Новый генерал-губернатор был опытным артиллеристом и за свою нарочитую ученость имел кличку «академик». При этом Безак на самом деле написал несколько дельных учебников для артиллеристов и сочинил множество военных инструкций. Хозяйственником он был толковым, хотя личной инициативы не проявлял, ограничиваясь лишь выполнением указаний сверху.

По торжественным дням Безак с супругой давали обеды и балы, на которые приглашались гости из всех сословий. Молодежи в такие танцевальные вечера набивалось до тесноты. Любил Безак устраивать и благотворительные вечера, которые проводил известный поэт Аполлон Григорьев, преподававший тогда русскую словесность в Неплюевском кадетском корпусе. Да и сам Безак был ценителем театра и поэзии. Особенно любил он стихи своего однокашника по Царскосельскому лицею Пушкина…

Забегая вперед, скажем, что назначение генерал-адъютанта Безака командиром отдельного Оренбургского корпуса и генерал-губернатором Оренбургского края было на редкость удачным. Он полностью и безоговорочно продолжил военно-политическую линию Катенина, став столь же яростным поборником активных боевых действий в Средней Азии. Безак упразднил ставшее анахронизмом башкирское войско, занимался проведением крестьянской реформы и размежевал башкирские земли, переселял казахов в район новой линии Оренбургского казачьего войска и строил новые укрепления.

Глава девятая

Между тем англичане тоже имели виды на среднеазиатские ханства. Для решения этого вопроса Лондон решил прибегнуть к помощи эмира Афганистана Дост Мухаммада. В свое время эмир немало потерпел из-за английских интриг, но это было в прошлом, и теперь англичане активно соблазняли Дост Мухаммада новыми территориальными приобретениями. Ну, а какой восточный властелин устоит перед таким соблазном?

Дело в том, что в высоких кабинетах Лондона возникла идея объединить Хиву, Коканд и Бухару в единое мощное ханство, которое могло бы остановить русскую экспансию в регионе. Суперханство, разумеется, должно было находиться под английским протекторатом. Главным объединителем ханств, по замыслу англичан, должен был стать Афганистан.

В 1859 году в Оренбурге стало известно, что Дост Мухаммад, опираясь на англичан, выступил против маленького приграничного Кундузского ханства, но неожиданно встретил ожесточенное сопротивление. Потерпев неудачу у кишлака Меймене, афганский эмир увел войско к Кабулу, чтобы подготовиться к повторному вторжению. Одновременно Дост Мухаммад направил посольство в Бухару, чтобы подписать мирное соглашение. В состав посольства вошли и английские офицеры. Во время переговоров афганский посол вел себя дерзко и требовал за мир передачи Дост Мухаммаду городов Карши, Каракуль и Чарджуй.

«Эмир (эмир Бухары Насрулла. – В. Ш.) такими требованиями поставлен в самое затруднительное положение, не знает, что ответить послам… – писал в Петербург генерал-губернатор Оренбурга. – Можно предполагать, что англичане решились образовать в Средней Азии сильное ханство».

Города-крепости Чарджуй и Каракуль, которых столь настойчиво домогались англичане, имели стратегическое значение для обороны подступов к Афганистану, а, следовательно, и дальних подступов к Индии. Города прикрывали западные подступы к Бухарскому ханству. Особенно важное значение имел Чарджуй, расположенный несколько в стороне от основных крепостей ханства, на левом берегу Амударьи. Опираясь на Чарджуй и Каракуль, Лондон мог подчинить Бухарское и Хивинское ханства, то есть добиться господствующего положения на значительной территории Средней Азии.

Еще со времен экспедиции в Бухару Александра Бернса, который мечтал открыть на реке судоходство, английские политики вынашивали планы использования Амударьи для военно-политического проникновения в глубь Средней Азии. В этом случае Чарджуй можно было легко превратить в опорную базу. При этом надежды на успех у Лондона были реальными. К этому времени в ряде районов Южного Туркестана афганские отряды уже вышли к берегу Амударьи.

Однако далеко идущие планы Лондона провалились. Несмотря на все угрозы и посулы, незадолго до своей смерти эмир Бухары Насрулла отклонил притязания посольства и выгнал афганцев с англичанами.

Но англичане на этом не угомонились. Вскоре в Бухарское ханство была отправлена очередная миссия, которая выдвинула еще более наглые требования. Теперь Лондон требовал выделить из состава эмирата Шахрисабзский округ и предоставить ему независимость под англо-афганским контролем. Помимо этого, уже эмир Бухары Насрулла должен был отдать Кокандскому ханству город Ура-Тюбе, а Афганистану важнейшие крепости на Амударье – Керки и все тот же вожделенный Чарджуй.

– Но для чего вам Керки с Чарджуем? – мрачно поинтересовался Насрулла, обращаясь к очередному английскому переговорщику.

– Эти крепости нужны как опорные базы в скорой и неизбежной войне против России в Средней Азии! – без тени смущения ответил ему переговорщик.

– Если я удовлетворю ваши желания, то я своими руками уничтожу собственный эмират! – всплеснул руками Насрулла. – Но я пока еще в своем уме!

Последующие заверения англичан о том, что взамен эмирата они отдадут Насрулле огромное ханство, которое создадут в центре Азии, эмира не убедили.

– Я не верю ни одному слову инглизов! Наверное, лучше всего было бы отрубить им головы, – рассуждал эмир вечером в кругу советников. – Но это означает войну с Афганистаном, а большая война мне сейчас не нужна!

Однако конфронтации с Кабулом избежать не удалось. Тогда, стремясь положить конец английским провокациям, Насрулла отправил в Ахчинский округ Южного Туркестана двенадцатитысячное войско. Однако отряды Дост Мухаммада разбили бухарские войска, заняли город Ахча, после чего снова двинулись против ханства Кундуз.

Между Афганистаном и Бухарой назревала серьезная война. Готовясь к ней, Насрулла попытался заручиться союзом со своим вечным антагонистом – кокандским ханом, который пообещал прислать ему несколько отрядов. Готовился к решительному столкновению и Афганистан, куда из Калькутты прислали современное вооружение, полтора десятка пушек и более двух десятков офицеров-инструкторов.

К этому времени афганцы заняли Кундузское ханство, правитель которого бежал в Бухару к Музаффару. Все еще пытаясь избежать большой войны, Насрулла послал к Дост Мухаммаду миссию, предлагая вывести войска из Кундуза, являвшегося законным вассалом Бухары.

– Своими мольбами Насрулла показал себя последним трусом, – рассмеялся Дост Мухаммад, выслушав просьбу бухарских послов. – А трусам не место на престоле!

После чего с позором изгнал послов. В ответ на это в начале 1860 года Насрулла направил свое войско в Южный Туркестан.

Весной 1860 года бухарские отряды перешли Амударью у крепости Керки. До серьезных столкновений, однако, не дошло. В бухарском войске, составленном из разрозненных ополчений, вскоре началось разложение. Разумеется, это произошло не само по себе, а было щедро профинансировано англичанами. Первым увел свой шеститысячный отряд за Амударью хисарский бек. За ним, польстившись на золото майсурских рудников, другие. Сумели англичане вбить клин и в отношения Насруллы с его кокандским союзником. Все это заставило Насруллу отозвать оставшиеся у него войска из Южного Туркестана. После этого Кундуз полностью перешел под власть Дост Мухаммада. Вслед за этим под руку Кабула перешла и большая часть левобережья Амударьи, населенная узбеками, таджиками и туркменами.

А в октябре того же, 1860 года грозный эмир Бухары Насрулла неожиданно скончался. По одной из версий, он был отравлен собственной женой, которая являлась дочерью правителя Шахрисабза и отомстила жестокому мужу за унижения отца. После этого на бухарский трон сел Музаффаруддин ибн Насрулла (которого русские генералы и дипломаты даже в официальной переписке именовали более просто – Музаффар). Эмир Музаффар являлся единственным сыном знаменитого своей жестокостью и вероломством эмира Насруллы. Удивительно, но отец не желал видеть его преемником. Вместо него Насрулла хотел назначить престолонаследником внука Сеид Абдулмумина. Однако, несмотря на волю отца, Музаффар после его смерти смог прийти к власти. Как и все его предки из династии Мангытов, Музаффар короновался на тимуридском тронном камне Кукташе дворца Куксарай в священном Самарканде.

О Музаффаре по всей Азии ходили легенды. Говорили, что он за один присест съедает трех баранов. Было так на самом деле или нет, неизвестно, но живот у эмира Бухары был на самом деле преогромных размеров. При этом толстяк был весьма плодовит. Семейство его состояло из многочисленного гарема, тринадцати признанных сыновей и многочисленных дочек, которых никто не считал. При этом новый эмир был неглуп, хитер и предприимчив. Мечтой Музаффара было объединение всех среднеазиатских ханств под своей властью.

К началу 60-х годов XIX века Россия смогла твердо укрепиться и на Сырдарье, потеснив кокандцев в их казахских и киргизских владениях. Русские переселенцы осваивали Семиреченский край всерьез и надолго. Строилась и укреплялась будущая крепость Верный. За каких-то пять лет укрепление Верный выросло до уездного города. Теперь в нем было более пяти тысяч жителей (вместе с гарнизоном, станицами и слободкой) и более шестисот домов. В Верном находилась и квартира окружного начальника Алатавского округа Колпаковского, который подчинялся военному губернатору Семипалатинской области.

В городе шла оживленная торговля, переселенцы-казаки в окрестных станицах занимались огородничеством и садоводством. Верному предрекали большое будущее. «Наше укрепление растет не по дням, а по часам, – сообщалось в одном из номеров «Санкт-Петербургских ведомостей» за 1859 год. – Поверьте, что не пройдет и десяти лет, как наше Верное превратится в обширный город, которому будут завидовать не только сибирские, но и русские города».

Но не все было столь радужно, как думалось в Петербурге. В 1859 году снова возникла угроза со стороны кокандского ханства, пытавшегося натравливать местных жителей на русских переселенцев. Последние жили под постоянной угрозой нападения со стороны кочевников. Те воровали скот, похищали тех немногих женщин, которые прибыли сюда со своими семействами, а нередко и убивали.

Что касается Кокандского ханства, то к этому времени оно выродилось в классическую химеру, в которой этническая надстройка не имеет ничего общего с основным населением государства. Почувствовав, что ханство не так уж и всесильно, один за другим начали подниматься порабощенные им племена. Надо сказать, что Кокандское ханство представляло собой коктейль из подвластных народов – сарты (оседлые узбеки), кочевые узбеки, казахи, киргизы, таджики, туркмены и многие другие. Народности, в свою очередь, делились на племена и роды, также враждовавшие между собой хуже заклятых врагов. При этом каждый султан или вождь всех этих племен мечтал залезть на ханский трон. Естественно, ханство то и дело потрясали гражданские войны и этнические конфликты. Только за последние три с половиной десятилетия в Коканде сменилось 25 ханов. Кто-то правил год, кто-то полгода, а некоторые и месяц. Некий Мурад-хан процарствовал всего одиннадцать дней. А самый короткий срок ханства был у Абдулла-бека – три дня. В результате этой долгой резни власть захватил казах из рода кипчаков Мусульманкул, который начал сажать на ханский престол своих марионеток, раздавая все главные должности своим родственникам, одновременно притесняя и убивая ненавистных ему конкурентов-сартов. Но сарты не растерялись. Их ставленник Худояр-хан в 1852 году сверг и казнил Мусульманкула. Затем началось массовое истребление казахов. Тем временем киргизы, воспользовавшись борьбой казахов и узбеков, продвинули своего претендента на трон, одновременно начав резать и сартов, и казахов… В этой бессмысленной бойне больше всего, разумеется, страдал простой народ, будь то оседлые узбеки или кочевые казахи и киргизы. Непомерные налоги больше походили на обычный разбой. Кроме этих налогов (скотоводы платили т. н. зекет, а земледельцы – харадж), существовали еще самые невообразимые вымогательства: за камыш, за степные колючки, за пиявок, которых вылавливали в прудах… В дополнение ко всему не получавшие жалованья воины-сарбазы тоже грабили население, отбирая все, что понравится. Широкое распространение получил насильственный сгон людей на работы, причем методы применялись весьма суровые. Так, например, однажды земледельцев, не пришедших в страду на прокладку ханских арыков, живьем закопали в землю.

Ободрав своих подданных до нитки, кокандские властители обратили внимание на север, в казахское Жетесу (Семиречье). Несмотря на смуты в ханстве, именно тогда в районе нынешней Алма-Аты была возведена крепость Тоучубек, служившая опорным пунктом для кокандских отрядов, более похожих на разбойничьи шайки.

Естественно, кокандские порядки не нравились никому – ни рачительному хозяину-баю, ни купцу, ни простому скотоводу-кочевнику, у которых зачастую отбирали все имущество, за несколько дней богатый человек превращался в нищего. А бывало и хуже – самого человека и его семью обращали в рабство. Недовольство выражалось в народных волнениях и восстаниях. Так, локальные, стихийные выступления казахов вылились во всеобщее восстание.

В 1857 году выступили казахи, кочевавшие около Аулие-Ата (ныне Джамбул). Причиной послужил произвол и насилие ханского наместника Кул-датха. Во главе алайцев встал некий Садык-Серкер. Вскоре к алайцам присоединились жители соседних районов. Выступление быстро ширилось. Вскоре Садык-Серкер взял приступом кокандское укрепление Кызыл-Курган, а его коменданта Кул-датху убил.

В этих условиях Худояр счел за благо помириться со своим братом Малля-беком, с которым враждовал много лет. Малля-бек подавил мятеж и в награду снова стал правителем Ташкента. Многие участники, в том числе Садык-Серкер, были схвачены и казнены. В назидание кокандцы сожгли аилы и ушли, оставив за собой пепел и трупы. Но на этом в Коканде тише не стало.

В мае 1858 года в казахских степях началось уже более массовое восстание, охватившее южную часть Кыргызстана и предгорные районы Ферганской долины. Число повстанцев доходило до пятидесяти тысяч. Причиной восстания стал произвол и насилие кокандских вельмож во главе с Худояр-ханом. Первым выступило племя адыгине, населяющее Алай и Гульчу. Вскоре к нему присоединились другие казахские племена и роды, а также часть узбеков. На стороне повстанцев стал авторитетный правитель Андижанского вилайета Алымбек-датха (датха – значит справедливый), бывший визирем при восьми ханах. Причиной ссоры Алымбек-датхи с Худояр-ханом стало нежелание датхи воевать с русскими.

Повстанцы были вооружены палками-союлами, плетьми и боевыми топорами-айбалтами. Решающее столкновение восставших с кокандской армией произошло в местности Самгар, расположенной между Маргеланом и Ярмазаром. Повстанцы приметили хитрость. Большая часть их скрылась в оврагах и ямах, а меньшая выступила навстречу кокандцам. Завязав сражение, повстанцы бросились бежать. Кокандцы начали преследование. В это время со всех сторон на преследователей бросились сидевшие в засадах. В последующей схватке кокандцы были полностью разбиты и с позором бежали. Одержав победу, повстанцы заняли город Маргелан, жители которого присоединились к восстанию.

Одновременно в Ура-Тюбе появился некий Рустам-бек, заявивший о своих претензиях на кокандский престол. Разгневанный Худояр немедленно направил в Ура-Тюбе войско, но взять город не смог. Более того, во время отступления он был атакован Рустам-беком и разбит.

Одновременно в борьбу за власть в Коканде вступил и прощенный Малля-бек, не простивший Худояру былых обид. В начале 1858 года Малля-бек занял кишлак Риштан восточнее Коканда. Вскоре туда начали стекаться все недовольные властью Худояра батыры, а таковых, учитывая крайне жестокий и сварливый характер хана, было немало. Поддержку на трон Малля-беку обещал и эмир Бухары, но реально помочь не мог – его войска все еще осаждали непокорный Ходжент.

Затем у стен Коканда произошло решающее сражение между двумя братьями, в котором Малля-бек наголову разгромил войско Худояра, после чего вступил в столицу ханства и был провозглашен ханом. Свергнутый Худояр с горсткой приверженцев в надежде на спасение бежал к своему старому недругу эмиру Бухары. Забегая вперед, скажем, что из своей эмиграции Худояр вернется лишь через семь лет с помощью бухарской армии. После одержанной победы новым ханом Коканда был провозглашен старший браг Худояра, Малля-хан. Киргизы и кипчаки возвратились в свои кочевья, а их вожди заняли места изгнанных вельмож Худояра.

В 1859 году подняли мятеж кочевники Центрального Тянь-Шаня, их манапы-вожди отказались платить налоги ханским сборщикам податей и объявили себя независимыми от Коканда. Особо агрессивно действовало племя черик во главе с манапом Турдуке. К нему присоединилось племя Тынымсеит. Повстанцы захватили и разрушили укрепление Куртка, а гарнизон разогнали. В течение четырех лет кочевники не признавали власти кокандского хана и его чиновников. Лишь в 1868 году английскому карательному отряду, состоявшему из полутора тысяч сипаев, удалось подавить население Тянь-Шаня. Крепость Куртка была восстановлена, а гарнизон усилен. Часть кочевников бежала в высокогорные районы, начав партизанскую войну.

В отличие от своего кровожадного старшего брата, Малля-хан проявил себя здравомыслящим правителем, умевшим быть милостивым. Так, заняв в 1860 году мятежный Ура-Тюбе, он не устроил там традиционной резни. Желая сплотить своих подданных, новый правитель издал закон, обязывавший сартов вернуть кипчакам часть их земель, отобранных во время недавней племенной резни. Впрочем, в его правление сильное влияние приобрели киргизские рода и кипчаки.

Малля-хан неудачно пытался наладить отношения с Китаем – кокандский посол был казнен властями пограничного Яркенда. В отношении России Малля-хан занял позицию откровенно враждебную, мечтая вернуть себе утраченные территории на севере. Правление Малля-хана длилось недолго. Уже в 1862 году Малля-хан был убит в ходе заговора и на престол был возведен пятнадцатилетний сын Сарымсака Шахмурад. До совершеннолетия хана его регентом-аталыком ханства стал киргиз-кипчак мулла Алимкул, кипчак по происхождению.

Все эти бесконечные мятежи расшатывали и без того не слишком крепкую кокандскую химеру.

Тем временем, содействуя дальнейшему развитию торговли со Средней Азией, российское правительство отменило пошлину на вывозимые в Бухару товары. После этого наш экспорт, по данным одной лишь Оренбургской таможни, за один год увеличился почти на 377 тысяч рублей. Особенно расширился вывоз металла и текстильных изделий. Казалось, все с азиатской торговлей будет прекрасно и впредь, но внезапно для всех ее рост прекратился, а затем и вообще упал.

Это серьезно взволновало оренбургского генерал-губернатора Безака, ведь явных причин для столь резкого падения торговли не имелось. В Средней Азии не было ни войн, ни особого разбоя, но объемы продаж с каждым месяцем падали. Никто не знал, в чем дело. Купцы пребывали в панике, чиновники пожимали плечами.

– Что ж, придется мне на старости лет стать еще и экономистом, – вздохнул Безак и, нацепив на нос очки с желтыми линзами, придвинул к себе отчетные бумаги и бухгалтерские счеты.

К осени 1861 года Безак разобрался в непростой проблеме и подготовил пространную записку, в которой доказывал: «…главное средоточие нашей торговли со Средней Азией – это самое обширное и населенное Бухарское ханство. Но с 1858 года бухарские рынки в такой степени переполнились русскими и английскими мануфактурными произведениями, что ценность их если не упала ниже, то сделалась равной стоимости тех же произведений на ярмарках в мешхедском базаре, с которого английские изделия идут в Среднюю Азию посредством бухарских и персидских караванов».

Перенасыщение рынков Бухары иностранными товарами Безак объяснял тем, что местные торговцы ранее выгодно сбывали заграничные товары в густонаселенный Кашгар. Хотя маньчжурское правительство Китая, утвердившее сто лет назад свою власть над Кашгаром, закрыло его границы для русских товаров, они все же проникали туда при помощи бухарских купцов.

Провоз среднеазиатскими купцами русских изделий в Кашгар облегчался развитыми торговыми связями между Китаем и Кокандом. Однако после восстания в Кашгаре в 1857 году, которым воспользовались представители местной династии ходжей при поддержке кокандского хана, китайская империя Цин прекратила всякое сношение с Кокандом.

– Именно в этом причина не только затаривания и потери ценности нашей продукции на среднеазиатском рынке, но и огромного упадка там курса нашего рубля! – грамотно разобрался в происходящем Безак. Он советовал для развития русской торговли добиться расширения торговых связей с западными провинциями Китая, «установить вместо кружного торгового пути через Сибирь более короткий – через Оренбургский край и Коканд… и занять удобнейший пункт на этом пути – Ташкент».

– Кашгар – это регулятор среднеазиатской торговли! – утверждал Безак.

В письме военному министру он писал: «В среде разных азиатских владений, примыкающих к нашей границе, Кашгар менее, чем всякий другой пункт, пользуется изолированным положением, и все его внутренние смуты нередко отражаются на окружающих его местностях. Поэтому, если принять в расчет те невыгоды, которые происходят для главного среднеазиатского рынка от перерыва торговых транзитных сношений с Кашгаром и происходящего отсюда застоя в торговых операциях с Россией, если обратить внимание на отражение всех малейших потрясений в Кашгаре на Коканд… и на истекающую отсюда затруднительность наших торговых сношений из Троицка с Ташкентом и далее вверх по Сыру… то очевидно, почему известия о внутренних событиях такого отдаленного пункта, как Кашгар, могут быть необходимы для соображений начальника Оренбургского края».

Но Безак первым увидел и еще одну грозящую опасность, причем эта опасность была куда серьезней первой. Дело в том, что к этому времени Англия, продвинувшись далеко на север Индии и подчинив Кашмир, настойчиво торила путь в западные районы Китая. Английские разведчики уже начали проникать в Яркенд и Кашгар, старательно изучали горные проходы, ведущие в Памир и Тибет, искали наиболее удобные дороги в эти области Китая. Английская агентура успешно действовала и в Кашгаре, и в Средней Азии. Об этом сообщали Игнатьев и Валиханов. Об этом бил теперь тревогу и Безак.

Вызванный в Петербург, он старался убедить своих столичных оппонентов:

– Если мы хотим спокойствия в Азии, мы должны опередить Англию! Именно поэтому я настаивал на захвате кратчайшего пути в Западный Китай – через Оренбург и Кокандское ханство.

– Что это нам даст? – скептически скривился престарелый дипломат барон фон Мейендорф.

– Прежде всего, движение товаров по этому пути будет способствовать резкому развитию нашей торговли с ханствами Средней Азии, а русские пароходы смогут доставлять товары вверх по Сырдарье до самого Ходжента. Кроме этого, наши купцы, ведущие торговлю с Кульджей, также направят свои караваны на Сырдарью, по уже существующему торговому пути между Кульджей и Ташкентом. Англичане просто не выдержат такой конкуренции и Азия будет наша!

– Как же нам всего этого добиться? – поинтересовались столичные чиновники.

– Очень просто! – передернул плечами оренбургский генерал-губернатор. – Следует только добиться беспрепятственного плавания наших пароходов по судоходной части Сырдарьи и создания торгового опорного пункта в Кокандском ханстве, из которого мы смогли бы принудить кокандского хана к мирным сношениям!

– И какой вы видите подходящий пункт? – заинтересованно спросил директор Азиатского департамента Ковалевский.

– Ташкент! – коротко ответил Безак. – Я еще раз хочу напомнить, что английское правительство стремится сейчас ослабить Бухарское ханство, для чего и предполагает образовать из Афганистана мощное государство, присоединив к нему ряд областей Бухары, Хивы и Коканда. Медлить больше нельзя. Мы должны действовать быстро и решительно!

– Но это же гарантированный международный скандал! – снова подал голос кто-то из мидовских чиновников.

– Ежели англичане успеют в своем прежде нас, то вскоре мы будем иметь с ними дело под Оренбургом. Ежели же мы раньше утвердимся в Ташкенте и обеспечим сообщение через Коканд с Китайским Туркестаном, то мы, а не они сделаемся полновластными властителями Средней Азии. Ну, а что касается скандала? То одним больше, одним меньше! Что от этого изменится?

С совещания все разъехались недовольными – и Безак, и сотрудники Министерства иностранных дел. Утром придя на службу, директор Азиатского департамента Ковалевский вызвал к себе секретаря:

– Соберите мне все, что у нас имеется по Ташкенту! – приказал он. – А карту города и его окрестностей распорядитесь повесить у меня в кабинете.

Выйдя от директора, секретарь шепнул своему коллеге:

– Кажется, нас скоро ждут большие изменения!

Как хорошо известно, после реформы 1861 года в России начала развиваться быстрыми темпами промышленность. Возникали новые заводы и фабрики, расширялась железнодорожная сеть. Ведущее положение по-прежнему занимала хлопчатобумажная промышленность, но увеличивался объем выпуска металлургии и машиностроения. Бурное промышленное развитие требовало и новых рынков сбыта. Одним из таких рынков виделась в Петербурге Средняя Азия. Это понимали и промышленники, и купцы, которые постоянно подавали петиции и докладные записки в министерства финансов и иностранных дел с ходатайствами о «создании в Средней Азии благоприятных условий для деятельности русского купечества». На это их подталкивала экономическая ситуация. Начавшаяся в 1861 году в США Гражданская война резко сократила импорт хлопка в Россию. Перебои в получении американского хлопка заставили русских предпринимателей по-иному взглянуть на превращение среднеазиатских ханств в источник поставки столь нужного хлопка.

Первыми на зов промышленников и купцов откликнулись журналисты. Что ж, так будет в дальнейшем всегда – одни платят, другие пишут. Надо признать, что, хотя наша пресса и заметно уступала английской в освещении среднеазиатской темы, кое-что ей все же сделать удалось.

В российской прессе главным выразителем идей бизнеса стал чрезвычайно влиятельный публицист (а также вождь т. н. «русской партии») Михаил Катков. В своем официозном журнале «Русский вестник» он привечал всех толковых людей, кто интересовался проблемами Средней Азии. Так, известный российский финансист Юлий Гагемейстер, к мнению которого прислушивался сам император Александр II, поместил в «Русском вестнике» статью: «О торговом значении Средней Азии в отношении к России». В ней Гагемейстер утверждал, что среднеазиатские рынки важны для русской торговли, но для их развития надо осуществить серьезные военно-политические мероприятия. Азия нужна нам как поистине бездонный рынок сбыта нашей мануфактуры. Обратно мы получим еще большее количество сырья. Гагемейстер был финансистом, а не генералом, поэтому и мыслил исключительно финансовыми категориями.

На вопрос Каткова о необходимости военной экспансии в Средней Азии Юлий Андреевич лишь замахал пухлыми руками:

– Зачем пушки и ружья, когда всего легко можно добиться одной угрозой разрыва торговых отношений.

– Ох уж эти мне кабинетные фантазеры, не бывавшие в своей жизни дальше Обводного канала! – узнав о гагемейстерской концепции покорения Азии, кривились генералы в Военном министерстве.

На самом деле программа лучшего финансиста России была не так уж плоха. Например, Гагемейстер предложил занять верховья Сырдарьи, что обеспечило бы плавание по ней судов учрежденного пароходства и снабжение войск Сырдарьинской линии, добиться прекращения вражды между Кокандом и Бухарой, что обезопасило бы перевозку товаров между Россией и этими ханствами. Гагемейстер предлагал стать твердой ногой и на Амударье, дабы прекратить торговлю невольниками в Хиве и усмирить через это буйные туркменские племена, кочующие на восток от Каспия. Гагемейстер вполне резонно выступал за связывание новыми фортами Сырдарьинскую с Киргизо-Сибирской пограничной линией, а, кроме этого, отправить консулов в те азиатские владения, с которыми Россия будет находиться в торговых сношениях и содействовать учреждению там русских факторий.

Со взглядами Гагемейстера отчасти перекликалась «Краткая записка о невыгодном для России положении торговли ее с Средней Азией», написанная тогдашним председателем Оренбургской пограничной комиссии, известным востоковедом и участником Большой Игры Василием Григорьевым. Ссылаясь на отчеты таможен Оренбургской линии, Григорьев указывал на дискриминацию русских купцов в среднеазиатских ханствах, в то время как азиатские партнеры по торговле пользовались в России равными правами и их товары облагались одинаковой таможенной пошлиной. На словах он говорил так:

– Какого лешего мы перед ними лебезим, когда они от наших купцов морды воротят! Азия куда больше нуждается в наших товарах, чем Россия в среднеазиатском хлопке, не говоря уже о паршивых сухофруктах! Сии товары среднеазиатцы не могут сбывать с выгодой никуда, кроме нас. Ни персам, ни афганцам, ни англичанам с индусами этого добра не надо и даром, ибо его они сами производят в изобилии. Наоборот, от нас среднеазиатцы вывозят такие товары, которых не могут они получать более ниоткуда, – железо и медь, чугун и изделия из них; товар кожевенный и деревянный. Без наших произведений среднеазиатцу не в чем будет даже сварить себе пищу, не во что ноги обуть!

– Что же вы предлагаете конкретно? – спрашивал его неутомимый Катков.

– Добиться уменьшения таможенных пошлин в Азии с русских купцов в Средней Азии или ограничить права среднеазиатских торговцев у нас! Взгляды Григорьева мне нравятся куда больше, чем взгляды Гагемейстера! – подвел Катков итог заочной дискуссии. Григорьев проникнут большим беспокойством за судьбы нашей торговли на Востоке, чем его оппонент!

Сам Катков чутко прислушивался к настроениям в правительственных сферах. Как вспоминал один из его современников, «тогда с одобрительными или отрицательными отзывами Каткова сообразовывалась вся наша высшая администрация, и стоило только Каткову выразить насчет чего-либо свое неудовольствие, как у высших наших сановников, к ведомству которых относились слова Каткова, подымался страшный переполох».

Между тем ободренный Катковым Григорьев опубликовал в «Северной пчеле» статью «О бухарском хлопке и возможности разведения хлопчатника на Сырдарье», а затем в «Торговом сборнике» – другую, под названием «Бухарцы и хлопок».

«Вестник промышленности» в редакционном «Обозрении промышленности и торговли России» писал, что война в США может способствовать увеличению на мировом рынке спроса на промышленные изделия России, «в которых Америка – наша сильная соперница», и призывал закрепить это «честностью сделок и добросовестностью продаж». Но, отмечали авторы обозрения, этому может помешать нехватка сырья для ткацких фабрик. Далее они выражали надежду, что в России «побольше подумают о хлопке в тех странах Азии, которые у нас под рукой».

Автор «Заметок о Бухаре и ее торговле с Россией», опубликованных в «Современнике» под псевдонимом «Казенный турист», отмечал, что в результате сокращения привоза хлопка из США и увеличения доставки его из Бухары «сбор и вывоз хлопка поглотил в Бухаре всю ее прежнюю производительность, заменил почти весь ее вывозной товар: канаус, выбойку, готовые халаты и даже фрукты». Автор призывал быстрее осуществить давний план переноса таможенной черты от Оренбурга «на границу государства – на Сырдарью», ибо Россия в течение долгих лет «ожидала больших выгод от торговли с Азией».

Много внимания уделяла Средней Азии и ежедневная политическая и экономическая газета «Москва». В истории Большой Игры «Москва» заняла особое место. Издателем ее являлся известный славянофил Иван Аксаков, близко стоявший к московскому купечеству. Ну а кто платит деньги, тот, как известно, заказывает и музыку. Поэтому уже с первого номера «Москва» провозгласила, что в ней будет отведено «почетное место интересам русской промышленности и торговли», призывая закрепить за Россией господство на среднеазиатских рынках. При этом «Москва» заняла» ярко выраженную антианглийскую позицию, став, таким образом, серьезным агитатором за русское политическое влияние в Средней Азии. Так, газета, в частности, предостерегала от учреждения в Бухарском ханстве английского консульства. Вслед за консулом, отмечала «Москва», в ханства понаедут английские торговцы и деловые люди-бизнесмены, «и тогда нетрудно предвидеть, что станет с этим драгоценным, по невозможности встретить нам еще теперь конкуренцию, рынком». По сути, «Москва» стала рупором сторонников активной наступательной политики в Средней Азии. Увы, выходила «Москва» менее двух лет – с 1867 по 1868 год. За это время газета получила десять предостережений и трижды ее выпуск приостанавливался на несколько месяцев.

Из воспоминаний Федора Тютчева: «Сочувствие к «Москве» несомненное и общее. Все говорят с любовью и беспокойством: не умерла, а спит – все ждут нетерпеливо ее пробуждения. Но вот в чем горе: пробудится она при тех же жизненных условиях и в той же органической среде, как и прежде, а в такой среде и при таких условиях газета, как ваша Москва, жить нормальною жизнью не может не столько вследствие ее направления, хотя чрезвычайно ненавистного для многих влиятельных, сколько за неумолимую честность слова. Для совершенно честного, совершенно искреннего слова в печати, требуется совершенно честное и искреннее законодательство по делу печати, а не тот лицемерно-насильственный произвол, который теперь заведывает у нас этим делом и потому «Москве» долго еще суждено будет вместо спокойного плавания биться как рыбе об лед».

Писатель Константин Арсеньев указывал: «Поводы к предостережениям, постигшим «Москву», были довольно разнообразны. Мы встречаем между ними и «неточное и одностороннее толкование полицейских распоряжений», и «резкое порицание правительственных мероприятий по важному предмету государственного правосудия» (смертная казнь), и «сопоставление некоторых тарифных статей о привозимых припасах», очевидно, не имеющих никакого отношения к продовольственным нуждам рабочего населения, с преувеличенным изображением этих нужд, по случаю бывшего в некоторых губерниях неурожая…»

При этом одним из главных врагов «Москвы» являлось весьма влиятельное проанглийское лобби. Надо сказать, что сам факт появления популярной антианглийской газеты сразу вызвал переполох в английском посольстве, а затем и в Лондоне. Кто-кто, а англичане лучше других понимали огромную силу печатного слова. Именно поэтому на уничтожение «Москвы» были брошены все возможные силы. Впрочем, и сам редактор Иван Аксаков вел себя весьма неосторожно, периодически подставляясь острыми полемическими статьями. Это в конце концов и стало формальным поводом для закрытия самой антианглийской газеты России. И хотя Аксаков возражал, подав в Сенат записку, доказывая, что он предан государственному строю России, привержен идее царской власти и ее единения с православием, что «Москва» отстаивает, прежде всего, наши внешнеполитические интересы и формирует правильное общественное мнение, газета, к огромной радости английского посла графа Каули, была закрыта.

Несмотря на определенные неудачи, наша пресса впервые в истории России начала весьма быстро и эффективно формировать общественное мнение за начало активных действий в Средней Азии. Когда мнение было сформировано, отмахнуться от вопросов Средней Азии стало уже невозможно. Журналисты как смогли свое дело сделали.

В 1860 году товарищем (заместителем) военного министра, а год спустя военным министром был назначен генерал Дмитрий Милютин. В отличие от флегматичного Сухозанета, Милютин был человеком энергичным. Он прекрасно понимал тогдашний переломный момент России и ратовал за самые широкие реформы. В азиатской политике, в отличие от своего предшественника, Милютин был сторонником освоения новых рынков сбыта и источников сырья для русской промышленности. С приходом Милютина Военное министерство сразу же изменило курс на прямое завоевание среднеазиатских ханств, тогда как Министерство иностранных дел предпочитало добиваться политических и экономических привилегий исключительно дипломатическими переговорами.

О своем визави Горчакове Милютин не без раздражения говорил:

– Он с давних времен в азиатской политике полон самого оголтелого консерватизма!

Когда Горчакову донесли слова Милютина, тот только улыбнулся из-под очков:

– Это самая лучшая оценка моего труда!

Два министра, уважая друг друга, были полнейшими антагонистами.

Если Горчаков обвинял Милютина в излишней воинственности и шапкозакидательстве, то оппонент упрекал внешнеполитическое ведомство в том, что оно всеми силами сдерживало наступление наших войск в Средней Азии, «дабы не возбуждать дипломатических запросов лондонского кабинета, ревниво следившего за каждым нашим шагом в степях».

Милютин в выражениях не стеснялся:

– Что вы хотите, Горчаков воспитан на идеях Венского конгресса и считает азиатские дела лишь придатком европейских! Он не знает и не понимает Востока, где все переговоры воспринимаются как проявление слабости, а ценят и уважают лишь реальную военную силу!

В лицо Милютин говорил Горчакову так:

– Вы, Александр Михайлович, не желаете вникать в обстоятельства, вынуждавшие нас принимать военные меры на азиатских наших окраинах, а приписываете всякое военное предприятие своеволию местных начальников, стремлению их к боевым отличиям и наградам, а не единственно верной реакцией на происходящие события.

Горчаков к выпадам военного министра относился стоически:

– Милютин считает, что я пляшу под английскую дудку, и ошибается. Там, где надо, я даю английским домогательствам решительный отпор, но там, где можно решить вопрос миром, я его миром и решаю.

Увы, наличие разногласий во взглядах на среднеазиатскую политику двух ведущих министерств в значительной мере объяснялось отсутствием четкого государственного плана военно-политических действий. Это касалось и начальников на местах. Так, традиционно конкурировали и оппонировали друг к другу оренбургский и западносибирский генерал-губернаторы. При этом люди на этих должностях менялись, а противоречия оставались.

Генерал-квартирмейстер Главного штаба Вернандер так докладывал военному министру причины склок оренбургского генерал-губернатора Дюгамеля и западносибирского Безака:

– План, которого правительство желает придерживаться в Средней Азии, до сих пор еще ясно не высказан. Как следствие этого был недостаток последовательности в действиях начальников сопредельных с Азией Западной Сибири и Оренбургского края. Если генерал от инфантерии Дюгамель считает необходимым войти с Кокандом в мирные сношения, то генерал-адъютант Безак предполагает действовать против того же Коканда силой оружия.

Для устранения таких недоразумений нам нужна общая система, согласно которой все начальники будут действовать не так, как им захочется, а в едином русле. В противном случае нас ждут одни неудачи.

– Согласен, но как договориться с Горчаковым? Вот альфа и омега азиатского вопроса! – качал головой расстроенный Милютин.

А Средняя Азия требовала срочных кардинальных решений. Между нашими передовыми укреплениями Перовским и Верным зияла огромная брешь шириной в 900 верст, где хозяйничал кокандский хан. При этом кокандцы опирались на линию крепостей: Азрек, Чимкент, Аулие-Ата, Пишпек и Токмак, которые полностью перекрывали все стратегические направления.

Необходимо было закрыть эту брешь, дабы оградить подвластные России казахские и киргизские племена от кокандского влияния и чем скорее, тем лучше. Первостепенной же задачей являлось соединение Сырдарьинской (развитие Оренбургской) и Сибирской пограничных линий. На этих направлениях сравнительно небольшие силы: две дюжины линейных батальонов да столько же сотен оренбургских и сибирских казаков. Эти силы были размазаны по огромному фронту в 3500 верст.

Особую опасность представляли расположенные в Северной части Семиречья – крепости Токмак и Пишпек. Чтобы прекратить кокандское влияние на казахские племена, было решено для начала овладеть Чуйской долиной. Был разработан подробный план военной экспедиции, целью которой являлось нанесение удара по Токмаку и Пишпеку – главным опорным пунктам кокандцев на пути к Верному. Для успешного выполнения этого замысла было построено новое укрепление Кастек. Однако подготовка экспедиции задерживалась – не хватало ни солдат, ни припасов. И все же удар был нанесен, причем не из Оренбургского края, как прежде, а с востока.

Для начала были усмирены бунтовавшие роды киргизов в долине Чу. Затем была произведена рекогносцировка верховьев реки Чу и кокандских крепостей Токмак и Пишпек, а на Сырдарьинской линии – реки Яныдарьи (рукав Сырдарьи). Отряд полковника Дандевиля произвел разведку восточного берега Каспийского моря и путей от моря к Хиве. Тогда же управление казахами Оренбургской степи было передано Министерству внутренних дел. Весь же Заилийский край вошел в состав вновь учрежденного Алатауского округа, имевшего границами с севера: реки Курты и Или (система озера Балхаш); с запада реки Чу и Курдай (система озера Иссык-Куль). На юге и на востоке определенной границы Заилийского края (или как его офицеры и солдаты называли, Семиречья) установлено не было, так как военные действия с Кокандом, Хивой и Бухарой продолжались. При этом между владениями этих ханств и нашими никаких разграничений не было, как и не было границ с областями Западного Китая.

Население нового Алатауского округа и Заилийского края состояло из кочевых казахов различных родов, численностью около ста пятидесяти тысяч, небольшого количества сартов, казаков и переселенцев. Административным центром округа являлось укрепление Верный.

Лишившиеся с переходом богатых казахских родов в русское подданство значительных доходов, кокандские эмиссары, сами принадлежавшие к представителям знатных казахских родов, начали подстрекать кочевников к мятежу против русских. Чтобы этому воспрепятствовать, начальнику Заилийского края полковнику Аполлону Циммерману приходилось время от времени посылать экспедиции в кокандские владения.

Несмотря на это, Малля-хан постепенно собирал вблизи нашей линии все больше и больше войск. Вскоре положение стало весьма опасным, так как кокандцы, получив помощь Бухары, стали уже серьезно готовиться к вторжению в пределы Заилийского края. Малля-хан рассчитывал, вызвав возмущение казахов, пресечь сообщение края с Капалом, единственным пунктом, связывающим край с Россией, уничтожить все русские поселения и, прежде всего, укрепление Верный.

Чтобы воспрепятствовать осуществлению этого замысла, Циммерман сформировал отряд в составе шести рот, шести казачьих сотен, двух сотен верных казахов, во главе с султаном Тезеком. Артиллерия главного отряда составляла дюжину орудий, четыре ракетных станка и восемь мортир.

К озеру Иссык-Куль Циммерман выслал еще два небольших отряда, под командой подполковника Шайтанова и сотника Жеребятьева, которые после нескольких стычек заставили кокандцев уйти от озера в предгорья Тянь-Шаня. В ответ на это 8 июля Малля-хан атаковал наши Кастекское и Илийское укрепления. Стоящие там гарнизоны отразили нападения, но ситуация оставалась тревожной.

Поэтому Циммерман с главными силами двинулся к Кастекскому перевалу и у укрепления Кастек, прямо с марша атаковал кокандцев, расположившихся лагерем в нескольких верстах на реке Джерень-Айгыр. К вечеру пятитысячный кокандский отряд был разбит и отступил на левый берег реки Чу. Перейдя в августе Кастекский перевал, Циммерман занял и разрушил кокандскую крепость Токмак, а затем, после четырехдневной осады, захватил и стратегически важный Пишпек.

В ответ на разрушение Токмака и Пишпека разъяренный властитель Коканда объявил священную войну (газават).

– Ак-кулак, аш-кулох! – кричал Малля-хан и топал ногами.

Окружавшие вельможи опускали глаза. Ак-кулак и аш-кулох – слова-оскорбления. В дословном переводе – «белоухие». Так в Средней Азии традиционно оскорбительно именовали русских, а потом и всех европейцев. И если на русском это выражение звучит весьма мягко и совсем не обидно, то на тюркском очень даже обидно, примерно, как для негра звучит ругательство «черно…опый».

Однако едва наши ушли в Верный, кокандцы немедленно вернулись и начали восстановление Пишпека.

В октябре Малля-хан собрал в сорока верстах от Верного в урочище Узун-Агач армию в двадцать тысяч человек. Достигнув, таким образом, более чем десятикратного превосходства в силах! При этом регулярную пехоту-сарбазов вооружили новейшим английским оружием.

Любопытно, что когда Малля-хан заявил английским эмиссарам, что у него нет столько золота, чтобы сразу оплатить все оружие, английские продавцы-разведчики милостиво разрешили взять оружие, частично в кредит, а частично просто в подарок от своей королевы… Что и говорить, добра и щедра была королева Виктория! Впрочем, удивляться здесь не стоит – Большая Игра продолжалась и нанести как можно больше вреда своему главному противнику было для сынов Туманного Альбиона делом чести. Единственно, на что не решились англичане, это дать кокандцам своих офицеров-инструкторов. Впрочем, в данном случае только из-за боязни, что те попадут в плен и разразится международный скандал.

Итак, Малля-хан был готов к решающей схватке за Семиречье. Командовал собранной армией лучший полководец Коканда хан Канаат, отличившийся в свое время в войне с Бухарой.

Между тем серьезные размеры приняли волнения среди союзных нам казахов, многие были вот-вот готовы переметнуться к Малля-хану, а некоторые уже переметнулись.

К началу октября кокандские войска пришли на Курдай, затем направились на реку Джерень-Айгыр и стали лагерем близ Кастека. А джигиты передовых отрядов уже поили лошадей в реке Чу.

Но и это еще не все! Одновременно в Коканде Малля-хан готовил еще одну армию под командованием хана Алимбека. План кокандцев состоял в следующем: армия Канаата должна была отвлечь наши войска к Кастеку, а войска Алимбека в это время должны были атаковать и захватить Верный. Стоит признать, что Верный и примыкающие к нему населенные пункты были тогда укреплены слабо. И угроза захвата была реальной. Хан Алимбек действовал быстро, и вскоре на дорогах, ведущих к Верному, уже шныряли шайки кокандцев, перехватывающие почту и нападавшие на переселенцев. Связь Верного с Россией была прервана. Понимая, что дело очень серьезно, начальник Алатауского округа и казахов Большой Орды (Большой жуз) подполковник Герасим Колпаковский, покинул Верный и со всеми имеющимися силами вышел на пересечку кокандцев. А сил у него было раз и обчелся – три неполных пехотных роты, четыре казачьи сотни и 4 пушки. Впрочем, сам Колпаковский был офицером боевым – за плечами годы боев с горцами на Кавказе и Венгерский поход. Усилив, насколько это было возможно, гарнизоны укреплений, он вооружил всех русских поселенцев и благонадежных казахов.

Полагаясь на данные лазутчиков, Колпаковский перешел с отрядом в Кастек. Замысла Малля-хана он, увы, не разгадал, предполагая, что именно в районе Кастека и произойдет генеральное сражение.

Тем временем главные силы кокандцев двинулись от Пишпека по долине реки Курдай к реке Дутрин-Айгирь, в направлении на Верный, пользуясь при этом поддержкой казахов, начавших уже огромными массами переходить на их сторону.

Спешно выдвинувшись навстречу противнику, Колпаковский распределил войска по ближайшим дорогам. На самом опасном направлении в Кастеке поставил пехотный батальон, четыре сотни и семь орудий под началом майора Экеблада. На кургане Скурук – пехотную роту с ракетным станком, во главе с поручиком Сярковским. У Узун-Агача – роту, казачью сотню и два орудия, под началом поручика Соболева. Кроме этого, в кишлаке Каселене – полсотни казаков, в Верном – две роты, половина казачей сотни и вооруженные переселенцы. Остальные войска Колпаковский сосредоточил в Илийском и Заилийском укреплениях.

Первое наступление 19 апреля армии хана Канаата в обход Узун-Агача окончилось неудачей. Кокандцы были отбиты с большим уроном, отступив под сильным нашим артиллерийским огнем. Однако горевал лучший полководец Коканда недолго и тут же предпринял новое наступление уже по долине реки Кара-Кастек. Получив известие об этом, Колпаковский к вечеру 20 октября собрал большую часть своих сил (три роты, две сотни, шесть орудий и два ракетных станка). Чтобы успеть, солдаты, побросав все лишнее, бежали бегом. На следующий день наш маленький отряд сам двинулся навстречу неприятелю, двигаясь по местности, изрезанной оврагами и холмами. Едва впереди показался противник, Колпаковский выдвинул вперед четыре орудия и картечным огнем заставил кокандцев отступить за ближайшие холмы. Затем наши продолжили движение, а когда кокандцы снова попытались атаковать их, еще раз отогнали картечью. Так, тесня неприятеля, отряд дошел до Кара-Кастека, где неожиданно был атакован с флангов и тыла конными скопищами кокандцев, причем рота поручика Сярковского едва не попала в плен. К счастью, ее успели выручить посланные Колпаковским две пехотные роты.

А затем была отчаянная схватка. Безумолчно палили орудия, стволы которых раскалялись так, что готовы были вот-вот разлететься на куски. Солдаты и казаки стреляли из ружей. Сарбазы отвечали тем же, и грохот боя был слышен чуть ли не сотню верст, ввергая в ужас переменчивых казахов.

Но все когда-то кончается… Наконец настал момент, когда, не выдержав орудийных залпов, кокандцы начали отходить. Настал переломный момент, и уж Колпаковский его не упустил. По его команде все силы нашего отряда были брошены вперед и стремительно атаковали отходящего противника. С левого фланга ударила рота штабс-капитана Шанявского, с правого – рота поручика Соболева, а с фронта безостановочно лупила артиллерия. Рота Сярковского с казачьей сотней прикрывала правый фланг и тыл отряда. Бросившись в атаку, рота Шанявского штыками опрокинула сарбазов. После нескольких попыток контратаковать все воинство хана Канаата обратилось в паническое бегство. Канаат пытался было остановить поток скачущих и бегущих людей, но поняв, что это бесполезно, присоединился к ним сам…

Несмотря на усталость солдат и казаков от восьмичасового боя, Колпаковский преследовал противника еще две версты, одновременно отбиваясь от шаек киргизов, пытавшихся нападениями с флангов остановить наше преследование. После поражения хан Канаат убрался за реку Чу и более о своем существовании нам уже не напоминал. Соотношение потерь в этом сражении выглядит просто невероятным: у кокандцев убито и ранено более полутора тысяч человек, а в русском отряде пострадало всего 33 человека, причем убит из них был лишь один. В сражении отличились и союзные нам казахи, атаковавшие кокандцев у Саурукова кургана, названного так в честь славного батыра Саурука.

24 октября 1860 года в своем донесении командиру Отдельного Сибирского военного округа Колпаковский писал: «Узун-Агачский бой спас первые наши оседлые пункты в Заилийском крае и повсюду закрепил его за нами». После победы у Узун-Агача Колпаковский снова занял Пишпек и Токмак, где на этот раз оставил гарнизоны.

Что касается армии Алимбек-хана, то она подошла к Верному, однако с ходу штурмовать крепость кокандцы не решились, а расположились неподалеку лагерем. Наши ждать не стали и уже на следующий день гарнизон Верного в семьсот штыков сам решительно атаковал противника. Атака была неожиданной и стремительной, наши солдаты захватили осадный лагерь и всю артиллерию, после этого хан Алимбек убрался восвояси.

Впоследствии российские военные историки будут единодушны – за все время наших боевых действий в Средней Азии интересы России не подвергались такому страшному риску, как перед боем при Узун-Агаче. Если бы Колпаковский не принял решительных мер, не взял на себя инициативу наступления, трудно сказать, чем кончилось бы нападение двадцатитысячной орды кокандцев. Особенно если принять во внимание, что малейший их успех привлек бы на сторону Малля-хана всех казахов Заилийского и Илийского края. Поэтому моральное значение победы у Узун-Агача было огромным, ибо она наглядно показала силу русского оружия и слабость Кокандского ханства. После нашей исторической победы под Узун-Агачем и неудачи противника под Верным, нападения на русские поселения в Семиречье прекратились.

Император Александр II по достоинству оценил значение Узун-Агачского боя, написав на реляции: «Славное дело. Подполковника Колпаковского произвести в полковники и дать Георгия 4-й степени. Об отличившихся войти с представлением, и всем штаб– и обер-офицерам объявить благоволение, знаки отличия военного ордена выслать Гасфорду, согласно его желанию».

Глава десятая

В феврале 1861 года деятельный генерал-губернатор Западной Сибири Гасфорд был переведен в Государственный совет, и на его место назначен генерал-лейтенант Дюгамель. Худшей кандидатуры на столь ответственную должность назначить было просто невозможно. Дюгамель был патологически ленив. Удивительно, но когда-то деятельный и инициативный генерал, предлагавший проекты похода на Индию, превратился с годами в ленивого сибарита, желавшего только покоя. Даже тактичный Милютин называл Дюгамеля не иначе, как «воплощение инерции». Разумеется, новый правитель Западной Сибири стал яростным противником любых активных действий и территориальных приобретений, ведь это могло доставить много хлопот. Прибыв в Омск, он своему штабу заявил так:

– Служить будем спокойно и не торопясь. Летом будем варить варенье, а зимой варенье кушать!

– Тогда лучше сразу выходить в отставку! – возмутился начальник штаба полковник Кройерус.

– Мне пока рано, – флегматично ответил Дюгамель и уехал домой.

В штабе он появился лишь спустя неделю. Возмущенный Кройерус направил в Петербург докладную записку. Упаси бог, о начальнике он там ничего плохого не написал, не так был воспитан! Полковник просил разрешения занять долину реки Чу, где находились кокандские укрепления Пишпек, Токмак, Мерке и другие, а уже затем вырабатывать общую цель действий на южной границе Западной Сибири.

Вдогонку за запиской Кройеруса Дюгамель послал собственную. В ней он заявил, что не согласен с мнением своего некомпетентного начальника штаба. Он писал, что бесплодная борьба за кокандские крепости вынудит предпринимать военные экспедиции во все более больших размерах и это может окончиться покорением всего Кокандского ханства, что нам совсем не надо. Поэтому высовываться за речку Чу не надо ни при каких обстоятельствах.

Любое наше завоевание лишь ослабляет наши позиции России в Азии, поэтому самое лучшее укрепить крепость Верный и сидеть в ней никуда не высовываясь. С ханом Коканда следует же только договариваться и решать дела миром и уступками.

Когда в Военном министерстве прочитали записку Кройеруса, то не удивились, полковник написал то, о чем уже давно все думали. Зато записка Дюгамеля повергла всех в шок.

– Прочитав сие сочинение, сдается, что генерал-губернатор назначен на должность не императором российским, а ханом кокандским! – говорили одни.

– Или английской королевой! – поправляли их другие.

Записка Дюгамеля наделала много шума. Для ее обсуждения была собрано совместное заседание двух министерств – военного и иностранных дел. Участники совещания единодушно отметили, что рекомендованная Дюгамелем граница по реке Чу невыгодна во всех отношениях. Река не является серьезным препятствием, и через нее издревле кочуют казахские племена. К тому же левобережье кокандских верховьев Чу значительно плодороднее, чем земли на правом берегу. Вместе с тем было признано «несвоевременным» проводить пограничную линию южнее, ибо это могло «невольно и нечувствительно вовлечь в большие издержки и заботы». При этом участники совещания отметили наличие существенных расхождений во взглядах западносибирского генерал-губернатора и правительственных кругов.

В июне 1861 года Генеральный штаб подготовил доклад: «О плане будущих действий в Заилийском крае». Там отмечалось, что если правительство Коканда стремится к установлению дружественных отношений с Россией, то следует заключить соответствующее соглашение, предусмотрев «существенные преимущества в том крае, как, например, открытие фактории нашей в самом Коканде», обеспечение безопасности торговых караванов «и вообще путей наших с Кашгаром и Кокандом». Таким образом, Военное министерство не собиралось связывать себе руки прежними отношениями с Кокандом, оговаривая поэтому заключение нового договора и установление новой пограничной линии, а также получение серьезных торговых льгот в ханстве.

29 июня 1861 года на заседании Особого комитета, под председательством Александра II, был обсужден секретный доклад Генерального штаба. Участниками совещания были: младший брат императора великий князь Константин Николаевич, Горчаков, Княжевич, управляющий Военным министерством Милютин и глава русской дипломатической миссии, посетивший страны Дальнего Востока, адмирал Путятин. Через десять дней, 8 июля, доклад был окончательно утвержден императором.

Сообщая о решении Особого комитета западносибирскому генерал-губернатору Дюгамелю, Милютин предложил ему при достижении мирных соглашений с Кокандским ханством держать наготове военный отряд, чтобы в случае нарушения мирного договора отвлечь внимание ханства от Сырдарьинской линии.

Министерство иностранных дел, в свою очередь, послало генерал-губернатору Западной Сибири специальную инструкцию о взаимоотношениях с Кокандом в связи с ожидавшимся прибытием посольства из ханства. Горчаков выступал за мирные сношения с кокандским правительством, которое могло противодействовать планам учреждения русского консульства в Кашгаре. При этом он поручал Дюгамелю принять в Омске посла и вступить с ним в переговоры лишь при наличии доказательств «дружелюбных намерений хана». Вопрос о приеме посла в Петербурге должно было решить само министерство. В инструкции подтверждалось нежелание правительства устанавливать твердую русско-кокандскую границу и «связывать себя на будущее время». Дюгамель к инструкциям отнесся наплевательски:

– О чем мне говорить с очередным гололобым халатником? О какой дружбе между нами вообще может идти речь? Дружить можно лишь с равным себе, но никак не с туземцами! Впрочем, если Петербургу это так важно, я могу с ним поговорить.

И, по своему обыкновению, тут же уехал домой пить чай с вареньем.

Оренбургский генерал-губернатор Безак, в отличие от Дюгамеля, отрицал необходимость даже временных переговоров о мире с Кокандом, считая целесообразным немедленно начать военные действия против ханства. Записка Безака «О средствах для развития нашей среднеазиатской торговли» отражала не только его личное мнение. Это было мнение всех оренбургских генералов.

– Неужели в Петербурге не понимают, что взятие Ташкента предоставит нам возможность военно-политического давления не только на Коканд, но и на Бухару.

– Занятие плодородных ташкентских и туркестанских оазисов позволит сразу же решить вопрос снабжения провиантом войск Сырдарьинской линии! – поддержал Безака его генералитет. – Не лишними будут и полезные ископаемые в верховьях Сырдарьи.

Именно военно-чиновничьи круги Оренбурга наиболее активно ратовали за военный поход на Ташкент, связывая захват города и план соединения Сырдарьинской и Западно-Сибирской пограничных линий.

Еще в 1853 году, после взятия Ак-Мечети, граф Перовский предупреждал кокандского хана, чтобы тот срыл все свои укрепления от Ак-Мечети до Туркестана, если хочет сохранить мир с Россией. Но хан этого не исполнил. Наоборот, укрепив ближайшую крепость Яны-Курган, кокандцы теперь регулярно направляли оттуда свои шайки вниз по Сырдарье и на Бухарскую караванную дорогу, нанося большой вред нашей торговле, грабя и убивая присягнувших нам казахов. Такое положение долго терпеть было нельзя.

Поэтому для прикрытия казахских кочевьев в сотне верст от форта Перовский было возведено укрепление Джулек, от которого до кокандского Яны-Кургана оставалось уже каких-то девяносто верст. После окончания работ в Джулеке генерал-губернатор Безак добился разрешения императора Александра II на овладение и разрушение разбойничьего гнезда – Яны-Кургана.

20 сентября 1861 года отряд под начальством недавно назначенного командующим Сырдарьинской пограничной линией генерал-лейтенанта Дебу (начальником штаба отряда стал толковый подполковник Веревкин) в составе семи пехотных рот и трех сотен волонтеров-казахов подполковника Султана Касимова, при 9 орудиях, выступил из Джулека.

О скромном боевом генерале Александре Осиповиче Дебу известно не так уж много. Происходил он из обрусевших французов. Несмотря на то что являлся сыном сенатора, службу начал подпрапорщиком в пехотном полку. Несколько лет штабс-капитаном отслужил в Оренбурге, а в 1839 году участвовал в злополучном походе Перовского в Хиву. Всю свою остальную офицерскую и генеральскую службу Дебу провел на Кавказе. Там, участвуя в многочисленных делах против горцев, получил все свои чины и ордена, включая Георгия 4-й степени и золотую саблю «За храбрость». Служил Дебу честно и прошел все ступени службы – командовал ротой, батальоном, полком, бригадой. В Крымскую войну, опять же на Кавказе, воевал с турками. Дебу являлся классическим кавказским генералом: храбрым и самостоятельным, простым в обращении и далеким от всяких интриг. Лучшего командующего Сырдарьинской линии найти было трудно. Многолетний опыт кавказского ветерана пришелся в Туркестане как раз, кстати.

Спустя двое суток отряд Дебу подошел к Яны-Кургану. Крепость имела вид прямоугольника, с 50-саженными фасами, четырьмя башнями по углам и пятой над воротами. Толщина стен достигала четырех, а высота трех саженей. Кроме этого, перед стенами был вырыт ров глубиной в пару саженей. Гарнизон Яны-Кургана насчитывал около трех сотен сарбазов, которыми командовал опытный Хаджа-Бек-Касымбеков. Так что крепость была довольно сильной и готовой к длительной осаде.

Увидев наши войска, противник начал бить тревогу и открыл пальбу из крепости. Одновременно Дебу командировал для рекогносцировки местности и осмотра крепости штабс-капитана Мейера и саперного полковника Сахарова. Уже при подходе наших к крепости туда прорвались на своих великолепных аргамаках еще полсотни кокандцев. Посланная на перехват казачья сотня просто не успела. Собрав старших офицеров, Дебу рассказал о своем плане осады:

– Перво-наперво, под прикрытием песчаных бугров, поставим мортирные батареи и откроем навесный огонь, одновременно поведем траншею ко рву. Когда нанесем противнику сильный урон, а траншею доведем до рва, то заложим во рве пороховой заряд. Как все будет готово, взорвем стену, к чертовой матери! Одновременно ударим в штыки через пробитую брешь и через стены с помощью штурмовых лестниц.

Утром 22 сентября началась постройка осадных батарей. Одновременно Дебу отправил коменданту крепости предложение о сдаче. Тот уклончиво ответил, что может сдаться только после разрешения из Ташкента, а получит его не ранее чем через три дня.

– Ну, как говорится, охота пуще неволи! – вздохнул Дебу и приказал открыть огонь по крепости.

На это кокандцы начали ответную пальбу. В тот же вечер полковник Сахаров с двумя сотнями солдат под прикрытием штуцерных был послан для закладки траншеи. Подойдя к крепости, под защитой берега реки Сыра-Бурукты, Сахаров быстро повел траншею к крепостному рву, благо грунт был мягкий. Между тем наша бомбардировка продолжалась всю ночь, вызвав в крепости несколько пожаров.

К следующему утру траншея была подведена ко рву. Увидев это, кокандцы открыли беспорядочный, но безвредный огонь.

– Ежели столь бестолково палят – значит нервничают, а коль нервничают, надо их еще более расстроить, – приказал Дебу. – Посему приказываю усилить навесный огонь, сколь только можно!

Дело в том, что генерал-лейтенант получил известие, что из Туркестана противник отправил для деблокады Яны-Кургана большой отряд. Посему надо было торопиться. Спустя пару часов крепость уже полыхала пожарами, которые никто даже не пытался тушить. Над стенами стоял столб густого дыма.

– Кажется, бедолаги прямо изжариваются. Долго это не продлится, – переговаривались между собой солдаты, прилаживая к ружейным стволам штыки.

Но до штыков дело так и не дошло, так как комендант Яны-Кургана прислал юз-башу (сотенного командира) Аркабая с согласием на сдачу. Юз-баша просил оставить оружие всему гарнизону, но Дебу отказал:

– Только коменданту и его помощникам сабли, но не более!

В первом часу пополудни гарнизон вышел из Яны-Кургана. Всего 160 человек, при коих до 40 женщин и детей. Кроме того, около сотни человек, по признанию коменданта, успели разбежаться из крепости минувшей ночью. Гарнизону были оставлены пожитки и дозволено отправиться в Туркестан. Комендант Хаджа-Бек-Касымбеков признался:

– Если бы вы бросились на штурм, то я бы лег со всеми воинами в бою, но ваша граната разорвала мое жилье со всем нажитым добром!

Наши офицеры переглянулись, не понимая логику коменданта, то собиравшегося погибнуть в бою, то сокрушавшегося о пропавшем добре. А Хаджа-Бек-Касымбеков продолжал свою исповедь:

– Пожар был уж очень силен, и все мы ожидали взрыва порохового погреба, так как огонь подступал к нему все ближе и ближе. Поэтому мои воины кинулись ко мне с мольбами о спасении, и я не мог их не услышать!

Проводив свой гарнизон, Хаджа-Бек-Касымбеков вернулся в наш лагерь и просил Дебу позволения следовать с семейством в форт Перовский:

– Я не могу ехать в Ташкент. Хан очень зол на меня и обязательно отрежет голову.

– Что ж, – кивнул Дебу. – Своим благоразумием вы заслужили и жизнь, и хорошее содержание в плену. Езжайте в Перовский!

Трофеи состояли из одного бунчука, двух знамен, одиннадцати фальконетов, сотни ружей и других припасов. Потери составили три раненых солдата, один из которых вскоре умер.

День спустя приступили к закладке горнов под стенами и башнями, которые взорвали так, чтобы крепость уже невозможно было восстановить. Тем временем партия кокандцев, шедшая из Туркестана на помощь Яны-Кургану, узнав о сдаче крепости, разумно повернула обратно.

После разрушения Яны-Кургана штабс-капитан Генерального штаба Мейер с сотней казаков провел разведку и рекогносцировку местности между Яны-Курганом, Каратаускими горами и городом Джулеком. Выполнив поручение, Мейер, благополучно возвратился в форт Перовский. Остальные войска, во главе с Дебу, вернулись в Джулек.

К сожалению, кавказские раны и лишения сказались на здоровье Дебу, и вскоре после взятия Яны-Кургана он тяжело заболел, а затем и умер в Джулеке. Ныне имя генерал-лейтенанта Дебу совершенно забыто. Вспомним его хотя бы на страницах этой книги…

Вскоре после взятия Яны-Кургана генерал-губернатор Безак лично посетил Сырдарьинскую линию. Вернувшись в Оренбург, он послал военному министру донесение, в котором настаивал на том, что активные действия России в Средней Азии должны быть направлены не на «приобретения в Хиве, стране бедной и ничего не представляющей в торговом отношении», а на «скорейшее соединение линий Оренбургской и Сибирской». Соединение линий Безак называл «неотложной потребностью». Он утверждал, что достижение «прочной границы» возможно лишь в результате продвижения «вверх по Сыру, до мест более плодородных, с оседлым туземным населением, где существует изобильная хлебная производительность и где есть леса, столь необходимые для поддержания наших построек на Сыре». А так как перед серьезным наступлением следует детально изучить течение Сырдарьи, Безак предлагал поручить эту рекогносцировку флотилии капитана 1 ранга Бутакова.

«…Если бы с движением нашим от моря Аральского вверх по Сыру и с устройством на нем новых фортов не имелось в виду такое же встречное движение со стороны Сибирского корпуса, – писал Безак, – то не стоило бы проникать до берегов Аральского моря и утверждаться на устье Сыра, а также делать экспедицию к Ак-Мечети и возводить Джулек».

При этом Безак отрицал целесообразность соединения линий в городе Туркестане и по-прежнему настаивал на захвате Ташкента. «От него через укрепление Аулие-Ата идет удобная прямая дорога на Кульджу и Чугучак, и я полагаю, что Сибирскому корпусу весьма легко в первый год построить укрепление в Пишпеке, а на следующее лето овладеть крепостью Аулие-Ата и прийти к Ташкенту на соединение с войсками Оренбургского корпуса, которые, устроив на Сыре, смотря по удобству и по ближайшей линии к Ташкенту, укрепление, как для прикрытия флотилии, так и для соединения в нем продовольственных и боевых припасов, могут совокупно с Сибирским корпусом приступить к овладению Ташкентом».

Осуществление плана Безака предоставляло России «отличную государственную границу, обеспечивало снабжение сырдарьинских фортов продовольствием и лесом, Сырдарьинскую флотилию – топливом, а отечественную промышленность ценными полезными ископаемыми, давало возможность добиться ликвидации раздоров между казахскими племенами русского и кокандского подданства и увеличить «кибиточный сбор». Вновь возвращаясь к роли Ташкента, Безак писал, что «к городу, находящемуся в 150 верстах от Коканда, сходятся все торговые пути из Бухары, Китая и России». «Владея Ташкентом, мы получим не только решительное преобладание на ханство Кокандское, – продолжал он, – но усилим наше влияние и на Бухару, что разовьет значительно нашу торговлю с этими странами и в особенности с китайскими хорошо населенными городами Кашгаром и Яркендом».

Доходы с Ташкентского оазиса вместе с увеличенным кибиточным сбором должны были, по мнению Безака, покрыть издержки на содержание Сырдарьинской линии, «обременяющие ныне государственное казначейство».

Безак особо остановился на опасениях Министерства иностранных дел, что «слишком активная» политика России в Средней Азии вызовет недовольство Британской империи. Он ссылался на то, что движение вверх по Сырдарье менее встревожит правящие круги Англии, чем движение по Амударье, «приближающее нас к Индии». «Не думаю, однако, чтобы англичане серьезно боялись нашего похода в Индию; по моему мнению, это химера», – добавлял Безак, обнаруживая неплохое понимание многих выступлений английских военно-политических и торгово-промышленных деятелей и публицистов, маскировавших разговорами об опасности русского похода на Индию британские интриги и провокации в среднеазиатских ханствах. И Безак призывал не оттягивать активные действия против Коканда, ибо кокандские войска могут быть оснащены английским оружием. Безак надеялся, что Дюгамель, ознакомившись более глубоко и всесторонне с положением в Средней Азии, откажется от своих предложений о мирных сношениях с Кокандом.

Донесение Безака было доложено Александру II. Согласившись с основными положениями, он распорядился обсудить донесение в Особом комитете. Однако совместить принципиально различные точки зрения Безака и Дюгамеля оказалось невозможно. К тому же, помимо разногласий между руководителями двух соседних генерал-губернаторств, и в правительственных кругах Петербурга не существовало единого мнения и программы действий в Средней Азии.

Необходимо было на что-то решаться, причем как можно быстрее. Иначе можно было просто проиграть всю Среднюю Азию англичанам. Время не ждало…