Битва за пустыню. От Бухары до Хивы и Коканда

Глава первая

Как мы уже говорили выше, английские консерваторы противопоставили «искусному безделью» либералов агрессивный «наступательный курс». Консерваторы заявляли, что все действия России в Центральной Азии направлены только на то, чтобы создать угрозу Британской Индии. Безусловно, даже самые русофобски настроенные политики не считали, что Россия хочет немедленно завоевать Индию, однако они доказывали, что Россия может использовать давление на Индию для решения вопросов европейской политики, прежде всего, в отношении Черноморских проливов и Константинополя, которые играли важную роль для безопасности английских морских коммуникаций из Средиземного моря в Индию.

– Проникновение России в страны Центральной Азии должно расцениваться как подготовка условий, гарантирующих успех индийского похода. Россия не зря захватывает один военный плацдарм за другим, содержит армии за счет местных ресурсов, пополняет ее воинами-туземцами и заключает военные договоры с правителями азиатских государств! – заявлял уже известный нам ветеран Большой Игры Генри Роулинсон.

– Если московитам будет позволено укрепиться на границах Индии, наши политические и финансовые трудности возрастут стократно. Поэтому для отражения русской угрозы мы должны применять весь арсенал средств, вплоть до военного вмешательства! – вторили ему парламентарии Мак-Грегор и Джон Маллесон.

Сторонники «наступательного курса» активизировались к концу 60-х годов XIX века.

Их идейным вдохновителем стал Генри Роулинсон. Именно он первым публично изложил программу «наступательного курса» в меморандуме консерваторов 1868 года. Первоначально это был всего лишь текст выступления в палате общин. Но либералы, узнав о планах оппонентов, просто не дали Роулинсону слова. В ответ на это тот размножил свою речь и раздал членам парламента. Так появился меморандум, ставший политической программой консерваторов.

«Бешеный Генри» – так называли Роулинсона ненавидевшие его либералы. В своей истерии Роулинсон действительно не знал предела. Когда кто-нибудь пытался ему доказать, что Россия сейчас никак не угрожает Индии, ветеран Большой Игры брызгал слюной:

– Да, возможно, сейчас Россия и не может напрямую угрожать Индии, но это вовсе не значит, что в отдаленном будущем она не будет нам угрожать!

– Позвольте, но в отдаленном будущем, возможно, не будет уже и Англии! – восклицали оппоненты.

– Пусть так! – кричал в запале Роулинсон. – Даже если Англии не будет, русская угроза Индии все равно останется!

Тут уж окружающие начинали переглядываться, а в своем ли уме именитый востоковед?

Под предлогом обороны Индии Генри Роулинсон настаивал на укреплении английского «влияния и могущества в Персии и Афганистане». Предлагая ввести английские войска в Афганистан, Роулинсон утверждал, что «вмешательство в дела Афганистана сделалось в настоящее время долгом». Поэтому английскую политику в отношении России определяли вовсе не опасения мнимого русского вторжения в Индию, а собственные экспансионистские стремления.

Что же предлагали консерваторы в своем меморандуме? Генри Роулинсон высказывался по узловым проблемам международных отношений в Центральной Азии: вопросам англо-русского соперничества, политики России и Великобритании в Афганистане, Персии и других странах Центральной Азии. Позднее меморандум 1968 года был включен в книгу «Англия и Россия на Востоке» – сборник статей, написанных им в разные годы и опубликованных в журнале «Quarterly Review».

В меморандуме Роулинсон писал: «…в интересах мира, в интересах торговли, в интересах нравственного и материального развития можно сказать, что вмешательство в дела Афганистана стало в настоящее время долгом и что умеренные жертвы или ответственность, которые мы возьмем на себя, восстанавливая порядок в Кабула, окупятся в будущем». Оценивая историю англо-русских противоречий в Центральной Азии в первой половине XIX века, Роулинсон все действия России в регионе будь то осада Герата персами, поход русского отряда на Хиву в 1839 году или миссия Яна Виткевича в Кабул, рассматривал как этапы в подготовке условий для успешного похода России на Индию. Кроме Афганистана в борьбе Англии против России в Центральной Азии Роулинсон особую роль отводил Персии. Он призывал активизировать английскую политику в Тегеране, чтобы изменить ориентацию шаха, склонив его к союзу с Лондоном. «Нам – писал Роулинсон, – необходимо занять прочное положение в стране и укрепиться таким образом, чтобы иметь возможность сопротивляться давлению со стороны русских. Наши офицеры должны располагать сведениями и занять ведущее место в персидских войсках, как в дни Кристи, Линсдея и Харта (англичане, служившие советниками в персидской армии в начале XIX века. – В. Ш.). Наличие хорошо снаряженной армии и артиллерии будет свидетельствовать о нашем возобновленном интересе к Персии. Персидские вельможи предпочтут отправлять своих сыновей для получения образования в Лондон. Инвестиции английского капитала в банки, железные дороги, шахты и другие коммерческие предприятия будут предлагаться свободно, если будет создан поддерживаемый нашим руководством продолжительный союз между странами».

Потеряв в 30-е годы XIX века влияние в Персии, теперь Лондон всеми силами старался наверстать упущенное и развернуть Тегеран лицом к себе и спиной к Петербургу. В этом были едины и либералы, и консерваторы.

– Сдавать Персию в зону влияния России мы не будем ни при каких обстоятельствах, пусть даже нам придется ради этого двести лет с ней воевать! – вещал неутомимый Роулинсон.

Бравада о двухсотлетней войне с Россией из-за Персии была, конечно, дешевой демагогией. В реальности же Роулинсон призывал направить на командные посты в Персию и Афганистан офицеров из Индии. Помимо этого, он заявлял: «Продвижение России к Индии и ее демонстрации против Кабула и Герата отныне требуют от нас более активного вмешательства… Любые меры обороны, касающиеся Персии или Афганистана, должны быть организованы в Индии и выполняться из Индии».

Надо отдать должное, действовали англичане в Персии весьма энергично. Потерпев поражение в попытках создать флотилии на Каспийском море и Амударье, в 1860-х годах английская фирма «Братья Линч» все же получила концессию на судоходство по реке Карун, а компания Индо-Европейского телеграфа занялась сооружением телеграфных линий и телеграфных контор на иранской территории.

Теперь и нам надо было втягиваться в сложную политическую борьбу за влияние в Персии, чтобы не пустить туда своего старого соперника.

Проигрывал Роулинсон и варианты возможной войны Англии и России из-за Индии. По этому вопросу он писал, что Англия «без колебаний возьмется за оружие, если ее правам или интересам будет грозить серьезная опасность либо в Турции, либо в Египте, либо в Центральной Азии».

Впрочем, мнение Роулинсона, при всем его авторитете и популярности, все же в конечном счете было только его личным мнением.

Официальная позиция Лондона и Калькутты была куда менее радикальной и более сдержанной, чем того жаждали «ястребы». Реально ни в какие военные авантюры в Афганистане и других странах Центральной Азии Англия пока вмешиваться не собиралась. Сменивший на посту вице-короля в Индии в 1872 году Френсиса Нейпира граф Нортбрук продолжил политику «невмешательства» своего предшественника в дела Афганистана, а кроме этого, вообще запретил проведение какой-либо разведки на северо-западной границе Индии.

При этом после очередного известия о взятии русскими того или иного города в Средней Азии консерваторы начинали нервно реагировать.

– Либералы довели Англию до позора! – кричали они в парламенте. – Россия неотвратимо приближается к Афганистану. Русскому медведю плевать на все трактаты и договоренности, он идет туда, куда ему нужно! Политика бездеятельности либералов показала свою беспомощность и ошибочность. Пора срочно менять наш политический курс по отношению к России на активный и агрессивный!

Как известно, любовь плебса непостоянна. Если раньше ему нравились либералы, то теперь обыватели находили, что лозунги консерваторов куда более привлекательны.

В результате вскоре после очередного политического скандала на смену либералам в Англии пришли консерваторы. Теперь значительную часть нового правительства составляли именно сторонники «наступательного курса». Разумеется, изменения были произведены и в Индии. Либерал граф Нортбрук уступил кресло вице-короля активному стороннику «наступательной политики» графу Литтону.

Новый вице-король Индии окончил Университет Бонна, после чего трудился на дипломатических должностях в США, Португалии и Франции. Литтон был не чужд поэзии и сочинял неплохие стихи. При этом был одержим идеями Великой Британской империи и слыл конченным русофобом. Именно такой человек был и нужен консерваторам в Индии.

– Меня очень волнует грядущая война с Россией! – не раз заявлял Литтон. – При этом чем раньше она случится, тем лучше. Пока в Индии мы в несколько раз сильнее русских. Это позволит нам поднять на борьбу с Петербургом все окрестные ханства и сжечь русских в огне беспощадного истребления!

При этом Литтон проявил неожиданную строптивость, выступив против политики поддержки единого Афганистана.

– В Лондоне наивно думают, что смогут удержать в узде столь огромную дикую страну. Наивные! Большой Афганистан – это постоянная головная боль и кинжал, приставленный к горлу Индии. Единственно правильное решение – дробление Афганистана на мелкие ханства под нашим протекторатом. Тогда даже если одно или несколько из них взбунтуется, то в союзе с остальными мы легко подавим там любое недовольство.

Забегая вперед, скажем, что впоследствии именно граф Литтон и спровоцирует вторую англо-афганскую войну 1878–1881 годов, которую Англия с треском проиграет.

Не нравились Литтону и северные границы Индии, которые он желал отодвинуть от Памира по Гиндукушу на Герат, а затем вдоль западной границы Афганистана и Белуджистана к Аравийскому морю. Тут уж озадачились даже коллеги-консерваторы в Лондоне:

– Конечно, Литтон наш человек, но вожжи придержать ему все-таки следует!

Оппозиционеры-либералы были более конкретны:

– Дурак вице-король – это всегда опасно, но дурак с инициативой во главе Индии – это уже национальная катастрофа!

Как мы уже говорили, начало решительного продвижения России в глубь Средней Азии для установления непосредственной связи между Оренбургской и Сибирской пограничными линиями вызвало переполох в Лондоне. При этом там прекрасно понимали, что ничего реального противопоставить Петербургу пока не могут. Тогда, чтобы минимизировать возможные политические потери, англосаксы начали зондировать ситуацию для серьезных переговоров по разделу сфер влияния. В конце 1868 года в Лондоне министр иностранных дел Джордж Кларендон вызвал к себе российского посла, которому объявил:

– Должен уведомить вас, что наше правительство более не доверяет Петербургу. Кроме этого, для предупреждения возможных недоразумений между двумя державами в дальнейшем мы требуем выяснить взаимное положение наших держав в Средней Азии.

Тираду министра иностранных дел Бруннов выслушал без малейшего удивления. К тому, что англичане выкажут недовольство действиями нашей армии на Востоке, он был готов уже давно.

– Вашу озабоченность я доведу до своего руководства! – ответил посол сухо.

– Передайте князю Горчакову, что мы бы хотели начать с ним самый серьезный обмен мнениями по данному вопросу, – добавил Джордж Кларендон уже куда более миролюбивым тоном.

– И это я тоже передам! – кивнул Бруннов.

В начале 1869 года начались переговоры по вопросам Средней Азии. Специально никто никуда для личных встреч не выезжал. Стороны лишь обменивались между Петербургом и Лондоном депешами по дипломатическим каналам. Одни пишут – другие отвечают. От России в этих «почтовых» переговорах участвовали министр иностранных дел князь Горчаков, шеф отдельного корпуса жандармов, генерал-лейтенант граф Шувалов и посол России в Лондоне граф Бруннов. От Англии им оппонировали – премьер-министр Уильям Гладстон, министр иностранных дел лорд Джордж Кларендон (и сменивший его в 1870 году Джордж Лусон-Гоэр), статс-секретарь по иностранным делам лорд Генри Уолсли, а также посол в Петербурге Аугустус Спенсер.

В результате довольно длительного первого раунда переговоров стороны договорились по главному вопросу – были обозначены пределы взаимного продвижения соперников по Большой Игре в Центральной Азии.

Территория Афганистана отныне признавалась обеими сторонами «нейтральной зоной», которая должна являться «буфером» между владениями Англии в Индии и России в Средней Азии. Таким образом, официально Англия отказывалась от борьбы за влияние в среднеазиатских ханствах. При этом Англия оговорила, что Афганистан остается в зоне ее интересов. Это значило, что нашим разведчикам там делать нечего. В качестве условной пограничной линии между Бухарским эмиратом, на который Англия официально более не претендовала, и Афганистаном англичане предлагали реку Амударья. Однако сложность определения точных границ и недостаток информации о реальном соотношении сил в регионе не позволили сторонам прийти к соглашению.

Впрочем, даже согласованная сторонами бумага оставалась лишь бумагой. В реальности все, конечно же, обстояло гораздо сложнее… Отдавать Среднюю Азию русским Англия вовсе не собиралась…

Глава вторая

Воспользовавшись нашими успехами против кокандцев, подсуетился и фактически прибрал к рукам часть Кокандского ханства эмир Бухары Музаффар.

– Самая большая радость – это горе у соседа! – говорил он своим вельможам и потирал пухлые руки.

Этой политики придерживался не только Музаффар, но в свое время его отец и дед. Ради этого Музаффар, как и его предки, отчаянно интриговал, заключал союзы, устраивал заговоры. Однако, несмотря на все потуги, время существования Бухарского эмирата уже подходило к своему закономерному концу.

Что касается традиционного соперника Бухары – Кокандского ханства, то оно только приходило в себя после длительной междоусобной войны в которой кипчаки и сарты резали друг друга. В конце концов, победу, как мы знаем, одержали кипчаки, во главе с воинственным муллой Алимкулом. В этот момент по Кокандскому ханству удар с севера нанесла Россия, захватившая города Аулие-Ата и Чимкент, Туркестан и Ташкент. После гибели Алимкула из Бухары вернулся и снова (уже в третий раз!) занял престол свергнутый ранее Худояр-хан.

Опытный властитель внес относительный мир в утомленную и разоренную страну. Он более не претендовал на захваченные Россией города, примирил враждующие партии, велел рыть ирригационные арыки, построил огромный крытый базар в Коканде и новые караван-сараи во всех городах ханства. При этом Худояр-хан начал присматривается к европейским порядкам, выписал из России для своего роскошного дворца зеркала, столы, дорогие часы и люстры, завел несколько колясок для выезда. В политике Худояр-хан, хотя теперь и зависел от бухарского эмира, но от интриг против него не отказался, а в отношении туркестанского генерал-губернатора занимал выжидательную позицию.

Ненавидя друг друга, кокандцы и бухарцы пытались разыгрывать совместную «русскую карту», так, как они это понимали. И бухарские, и кокандские посланцы, приезжая к Черняеву, неизменно выражали свое миролюбие, но разбойничьих набегов при этом не прекращали.

При этом если кокандцы готовы были помогать нам в возможном наступлении на Бухару, то бухарцы, соответственно, готовы были помогать при возможном наступлении на Коканд.

К этому времени, овладев в кратчайшее время огромной территорией от Перовского и Верного до Ташкента, Россия уже вышла на ближние границы Коканда и Бухары. Последние, разумеется, направляли все усилия на сдерживание нашего продвижения. Однако их попытки были парализованы генералом Черняевым, который вследствие нападения бухарцев на нашу новую пограничную линию был вынужден снова перейти в наступление. Дойдя до бухарской крепости Джизак, он нанес несколько поражений бухарским войскам. Однако взять сам Джизак Черняеву не удалось.

В начале 1866 года Музаффар, заручившись поддержкой обязанного ему Худояр-хана, которому он помог захватить престол, потребовал от России отдать ему… Ташкент. А чтобы русский генерал Черняев был сговорчивее, гневливый Музаффар конфисковал имущество торговавших в Бухаре русских купцов. Последующие переговоры, разумеется, ни к чему не привели. Более того, коварный эмир бросил в тюрьму наше посольство во главе с известным астрономом Струве, что было уже совсем недопустимо.

Как раз в это время в Петербурге началась многоходовая интрига против генерал-майора Черняева. К сожалению, вспыльчивый и своенравный Черняев имел слишком много врагов в столичных кабинетах. Именно поэтому интрига имела успех. В результате «Лев Ташкента» был снят с должности и отозван в столицу.

Вместо Черняева в феврале 1866 года по рекомендации военного министра временным губернатором Туркестанской области и командующим тамошними войсками был назначен генерал-майор Дмитрий Романовский.

В свое время полковник Романовский длительное время служил на Кавказе под командой Милютина, оставив хорошее впечатление. Поэтому, став военным министром, Милютин сразу же вспомнил о бывшем сослуживце, забрал его в министерство порученцем, дав погоны генерал-майора. Разумеется, министр вспомнил о Романовском не случайно. За плечами толкового офицера было Николаевское инженерное училище, офицерский класс, где офицеры готовились по программе военной академии, служба в Петербургской инженерной команде и, наконец, Кавказ. Там военный инженер Романовский отличился в боях с горцами и в войне с турками. Начальник штаба генерал-губернатора Оренбурга полковник В.Н. Троцкий, вспоминая Романовского, отзывался о нем как о человеке хорошем, честном, добром и способном, ну, может быть, иногда излишне хвастливым. Черта, может, не слишком приятная для собеседников, но, в принципе, извинительная.

В апреле 1865 года Романовский получил новое престижное назначение – наказным атаманом Уральского казачьего войска. Этим назначением Романовский был обязан скандалу между генерал-губернатором Крыжановским и генерал-майором Черняевым. Первый обвинил второго в провале наступления на Джизак, Бухару и Самарканд. Последний не остался в долгу и обвинил во всем своего начальника. В Петербурге приняли сторону Крыжановского. И сегодня в склоке между туркестанскими генералами разобраться весьма непросто. Ясно одно – все интриговали против всех. Средняя Азия была тогда единственным местом, где шли реальные боевые действия. Именно там делались головокружительные карьеры, приобреталась всероссийская, а то и европейская слава, сыпались как из рога изобилия чины и ордена… Поэтому желающих отличиться было более чем достаточно. Ну, а хороших должностей, как водится, на всех не хватало.

Итак, в феврале 1866 года, по рекомендации военного министра, Романовский был командирован в распоряжение командующего войсками Оренбургского военного округа и назначен временным губернатором Туркестанской области и командующим расположенными там войсками. В начале марта Романовский прибыл на Сырдарью.

Первое известие, полученное им при въезде в область, было донесение Черняева генерал-губернатору Оренбурга об отступлении после неудавшегося похода к Джизаку.

– Начинаю с отступления, – хмыкнул Романовский, повертев бумагу. – Видимо, скоро придется наступать!

Прибыв в новый, только что занятый край, генерал-майор сразу заявил:

– Главную свою задачу я вижу в ослаблении значения Бухары и занятии пунктов, которые могут усилить наше значение в Средней Азии. Начнем с убеждения соседних ханств о миролюбивых видах нашего правительства, а дальше посмотрим.

Осуществляя свой план, Романовский занялся внутренним административным устройством Туркестанской области. Было это нелегко – штат местной администрации состоял всего из восьми человек. Разумеется, как всегда, обнаружился недостаток и войск, и денег.

Но Романовский был последователен. Получив от ворот поворот в переговорах с Кокандом и Бухарой, он признался своим офицерам:

– Так как южные ханы мирно договариваться не желают, военные действия должны усилиться, а потому для начала я рассчитываю усилить гарнизон Ташкента и других городов.

В ответ на усиление гарнизонов в конце марта 1866 года Музаффар заявил, что начинает воевать с Россией. К участию в войне Музаффар пригласил Хиву и Коканд. Узнав, что эмир собрал в Джизаке сорокатысячное войско при 40 орудиях, Романовский обратился к генерал-губернатору Западной Сибири с просьбой о присылке подкреплений.

Между тем отряды бухарской конницы начали беспокоить наши передовые отряды, перехватывая почту, грабя население и убивая одиночных солдат. Это заставило Романовского произвести в апреле усиленную рекогносцировку, чтобы убедиться, находится ли авангард бухарцев между Ирджаром и Мурзарабатом. Результатом рекогносцировки стал встречный бой с бухарцами у Мурзарабата. Три пехотных роты с казачьей сотней и несколькими пушками столкнулись с трехтысячной конницей самаркандского и джизакского беков. Нанеся бухарцам поражение и отбив у них пятнадцать тысяч баранов, Романовский вернулся в лагерь. Одновременно пароходы «Перовский» и «Сырдарья» обстреляли противника, появившегося на левом берегу Сырдарьи.

После этого начались уже более активные боевые действия, в которых успех, увы, бухарцам не сопутствовал. Генерал-майор Романовский действовал по-суворовски! Военная кампания 1866 года была стремительной и сокрушительной!

7 мая Романовский выступил из Чиназа в степь на Ирджар, имея 14 рот пехоты, пять казачьих сотен при 20 орудиях и 8 ракетных станках. Параллельно движению отряда по Сырдарье двигался пароход «Перовский» с провиантом и боезапасом. По правому берегу Сырдарьи из Келеучинского укрепления шел вспомогательный отряд полковника Краевского.

Когда до Ирджара оставалось около 20 верст, отряд остановился передохнуть у колодца Мурзарабат. Неожиданно впереди показались конные дозоры бухарцев. На рассвете казаки их отогнали. Как оказалось, на ближайших холмах противник оборудовал оборонительные позиции, занятые артиллерией и сарбазами. А вскоре появились и большие массы конницы. Оценив ситуацию, опытный Романовский передал приказ командирам колонн:

– Вперед! Только вперед!

В авангарде отряда двигался герой штурма Ташкента капитан Абрамов с шестью ротами и 8 пушками. Справа от него шел подполковник Пистолькорс с казаками, ракетными станками и 6 орудиями. Сзади их двигался резерв из трех рот с 4 орудиями майора Пищемуки и обоз, которым распоряжался подполковник Фовицкий. Вскоре конные толпы бухарцев и казахов окружили наш отряд со всех сторон. Особенно сильно наседали они на обоз Фовицкого.

Несмотря на это, наши колонны продолжали прокладывать себе путь сквозь скопище вражеской конницы, не прекращавшей ни на минуту свои атаки. Впрочем, спустя час натиск противника ослаб, и теперь уже контратаковали наши.

За полторы версты до бухарских позиций наш отряд был встречен сильным пушечным огнем из шанцев и завалов, где засела бухарская пехота.

Колонна Абрамова не останавливаясь двинулась на завалы и в течение получаса их захватила. Казаки Пистолькорса также быстро занимали одну позицию за другой. В результате вскоре все шанцы были нами заняты, а бухарцы бежали. Причем первым пример подал сам эмир Музаффар. Поняв, что русских ему не остановить и сражение проиграно, он с телохранителями умчался в Самарканд. Лишившись вождя, побежало и войско.

Напрасно начальники-удайчи, призывая подчиненных продолжить сопротивление, кричали:

– Худай Хазрати Амирни Музаффар Мансур-Кылсун! (Бог сделает великого эмира могущественным и победоносным!)

В ходе дальнейшего преследования бухарское войско было окончательно рассеяно. Пытавшиеся уйти на правый берег Сырдарьи попали под удар нашего вспомогательного отряда.

Потери бухарцев составили более тысячи человек, у нас всего 12 раненых…

Преследовать бежавшего Музаффара Романовский не стал.

Нам достался огромный лагерь вместе со всем имуществом. На следующий день Романовский занял ставку эмира, где его трофеями стал шатер, ковры, диваны, ханская кухня и донесение самаркандского бека с передовой, что «русские уже окружены и скоро будут все в плену». Особенно интересным трофеем стали десять новеньких английских пушек, только что доставленных из Афганистана.

Бухарские палатки были немедленно порезаны солдатами на рубахи, и впоследствии в течение всего похода можно было увидеть на них рубашки из синей, красной или зеленой материи, с причудливыми драконами или вычурными птицами.

Победа при Иджаре открыла Романовскому путь на Ходжент, Нау, Джизак, прикрывавшие доступ в Ферганскую долину.

Что касается Музаффара, то сбежав в Самарканд, он поспешил оттуда в Бухару. Но в столице эмир был неожиданно встречен враждебной толпой, обвинявшей его в поражении. Как быстро выяснилось, это было еще не самое страшное! Улемы потребовали от Музаффара начала большой войны с русскими. Но одно дело требовать войны и совсем другое воевать.

Уже получив наглядный урок и поняв, к чему приведет такая война, Музаффар медлил и не решался ее объявить. Тогда на общем совете улемы выступили уже лично против него.

– Презренный Музаффар недостоин занимать трон великого Тамерлана! – кричали религиозные авторитеты.

– Меня предали вельможи, но меня поймет народ! – заявил эмир, но и народ его не поддержал.

– Хорошо! Если вы хотите войны, я заключу военный союз с нашими соседями! – объявил Музаффар.

Но Хива, Коканд и Афганистан не откликнулись на его мольбы о помощи. В результате эмир оказался припертым к стенке. С одной стороны, он понимал, что в одиночку против русских ему не выстоять и объявлять им войну самоубийственно. Но идти против собственного окружения, которое требовало этой войны, так же было самоубийственно.

И тогда отчаявшийся Музаффар объявил газават – всеобщую священную войну с неверными. Это был последний шанс усидеть на троне. Впрочем, и газават спасения не гарантировал.

Тем временем Романовский, дав в Ирджаре необходимый отдых войскам, привел в порядок обоз и отправил на пароходе в Чиназ раненых и захваченные трофеи.

14 мая отряд двинулся дальше в степь, направившись к небольшой приграничной кокандской крепости Нау, и без пролития крови занял ее. Увидев русских, гарнизон просто бежал. Дав в Нау войскам небольшой отдых и оставив там две стрелковые роты, Романовский далее направился к кокандскому Ходженту. Вообще-то, не доведя дело до конца с Бухарой, ввязываться в войну с Кокандом было не слишком разумно. Но с другой стороны, Ходжент был слишком важен для выстраивания единой пограничной линии. Крепость имела важное стратегическое значение, так как контролировала вход в Ферганскую долину – метрополию Кокандского ханства.

Солдаты шли весело и с песнями. А чего горевать? Погода была теплой, воды – вдосталь. Вдоль дороги цвели сады – яблоневые и сливовые, грушевые и айвовые, а воздух был напоен ароматом цветов и гудением пчел. Высоко в небе кружили ястребы, а в ореховых лесах пели соловьи…

18 мая наши были уже около Ходжента. В течение двух дней была произведена рекогносцировка по правому и левому берегам Сырдарьи, причем не обошлось без перестрелки с защитниками крепости.

Жители Ходжента гордились тем, что их город никогда и никем не был взят. Понимая важность Ходжента, кокандские ханы не жалели средств на усиление крепостных стен, создав, в конце концов, неприступную твердыню. Городская ограда, простирающаяся в длину до одиннадцати верст, состояла из двойного ряда высоких и толстых стен, усиленных башнями и барбетами. Осмотр городских стен убедил генерала Романовского, что лучшим средством для овладения большим городом при данных обстоятельствах являлся штурм.

По установившейся традиции, Романовский предложил гарнизону почетную капитуляцию, на что получил вполне ожидаемый отказ.

– Что ж, политесы соблюдены, теперь дело за пушками! – пожал плечами генерал-майор, когда ему передали письмо коменданта с отказом о сдаче. – Как говорится, каждый сам творец своей судьбы!

– Взять Ходжент штурмом без подготовки невозможно. Но и задерживаться надолго здесь нам тоже нельзя. Мой вывод таков – на успех можно надеяться, только если наша атака будет неожиданной, – заявил командующий на офицерском совете.

Первым делом вокруг крепости поставили брешь-батареи – две на правом берегу реки, а две – на левом. Вскоре все двадцать пушек открыли огонь. Результатом усиленного бомбардирования стали пожары и суматоха в крепости. Одновременно солдаты начали рыть траншеи к крепостной стене, чтобы в нужный момент броситься из них на решающий приступ. Бомбардировка и работы продолжались до 24 мая.

В тот день был назначен штурм ходжентских стен. Крепость атаковали двумя колоннами под начальством капитана Михайловского и ротмистра Баранова. Войска, имея при себе штурмовые лестницы, с раннего утра скрыто расположились в полутора сотнях саженях от стены. Затем, по команде Романовского, одновременно начали огонь подтянутые к стенам орудия. Действие их было очень удачным. Вскоре ответный артиллерийский огонь неприятеля был полностью подавлен, многие зубцы стены сбиты, а сама стена значительно повреждена.

В два часа дня колонны пошли на штурм. Первая колонна под началом капитана Михайловского смогла, с помощью штурмовых лестниц, подняться на стены в северной части крепости. Вторая – капитана Баранова – преодолела восточную стену и открыла ворота подоспевшему резерву. Кроме этого, Романовский предпринял атаку на северную стену силами десанта с баркаса, пришедшего по Сырдарье.

Не все получилось, как задумывалось. Так, к всеобщей досаде, саперы ошиблись в определении высоты стен и штурмовые лестницы оказались короче, чем было надо. Пришлось прямо под огнем их связывать вдвое, что привело к лишним потерям и снижению темпа штурма. Но, несмотря на это, на стены наши все же взошли. Кокандцы сопротивлялись ожесточенно, но против русского штыка в рукопашной схватке им было не устоять. Первой на стену поднялась рота поручика Шорохова, переколов защитников, она двинулась затем вдоль по стене, сметая все на своем пути.

Пока шла упорная борьба за стены, капитан Баранов, бросившийся, несмотря на сильный огонь, со своими ротами к Каленауским воротам, успел поставить лестницы и под градом пуль, картечи и камней взлез на первую стену. Одновременно его солдаты проломили ворота и, втащив через них лестницы, взошли на вторую стену. И снова, как при штурме Ташкента, в передних рядах штурмовой колонны, ободряя солдат своим примером, шел с крестом в руках протоиерей Малов.

Ворота второй стены вскоре также были разбиты, и обе роты Баранова ворвались в город. Вслед за ротами Баранова, развивая успех, Романовский бросил резерв майора Назарова, который двинулся прямо на цитадель, а частью сил поддержал колонну капитана Михайловского. Туда же Романовский направил и полсотни казаков главного резерва под начальством гвардии поручика князя Барятинского и роту штабс-капитана Кириченко.

Соединившись внутри крепости, обе колонны ворвались в цитадель, сбросив со стен орудия противника.

После чего на узких городских улицах разгорелся жестокий бой, так как кокандцев приходилось выбивать буквально из каждого дома. Несмотря на это, к семи часам вечера город был практически в наших руках. С наступлением ночи бои и вовсе стихли. А утром к Романовскому явились городские депутаты с изъявлением полной покорности.

При защите Ходжента кокандцы потеряли более трех с половиной тысяч убитыми, которых хоронили целую неделю. Кроме того, многочисленные раненые стали приходить на наши перевязочные пункты с просьбой о помощи. При этом число их было столь велико, что при всей неутомимости и самоотверженности наших врачей они должны были ждать очереди по несколько дней. Наши потери составили пять убитых и около сотни раненых. В качестве трофеев было захвачено множество ружей, полтора десятка пушек и большое кокандское знамя.

Свое донесение о взятии Ходжента генерал-майор Романовский завершил так: «…Как ни значительна наша потеря, как ни высок истинно геройский дух здешних войск и их частных начальников, но нельзя не признать, что столь быстрым овладением Ходжента мы много обязаны тому обстоятельству, что войска направились к этому городу вслед за разбитием на голову армии эмира. Оставленный бухарцами, не имев времени установить прочных связей с Кокандом, Ходжент не мог приготовиться к обороне должным образом. Численность его артиллерии и гарнизона не соответствовала ни упорному духу защитников, ни протяжению верков. Только при подобных благоприятных обстоятельствах можно было решиться на штурм. В противном случае открытый штурм крепости, подобной Ходженту, был бы немыслим, и овладеть этим сильно укрепленным и многолюдным городом можно бы было только посредством правильной осады, для которой, само собою разумеется, неизбежно потребовались бы огромные средства и весьма много времени».

Узнав о взятии Ходжента, генерал-губернатор Оренбурга генерал Крыжановский писал Романовскому: «Вследствие сего не должно быть заключено с Кокандом никакого формального мирного договора, могущего связать наши дальнейшие действия, но было бы полезно продлить с ним переговоры до того времени, пока силы наши дозволят окончательное завоевание этой области». Что ж, на войне как на войне – в одном случае следует действовать штыком, а в другом – хитростью!

Любопытно, что оборонявший Ходжент бывший правитель Ташкента Якуб-бек бежал в Кашгар, где вскоре образовал собственное ханство. С этим персонажем мы еще не раз встретимся.

После всех сокрушительных поражений кокандский владыка хан Худояр пошел на мир и подписал торговый договор, фактически превращавший Коканд в зависимый от России протекторат.

Но военная кампания 1866 года на этом не закончилась.

Глядя на расстеленную карту Средней Азии, Крыжановский безжалостно дырявил ее циркулем, вымеряя расстояния между бухарскими и кокандскими городами.

– Посмотрите, господа! – говорил он штабным офицерам. – Между Джизаком и Ходжентом образовывалось огромное пустое пространство, через которое бухарское войско в любой момент может выйти в тыл нашим пограничным крепостям. Закрыть эту огромную пограничную брешь можно было только одним способом – взяв находившийся между Ходжентом и Джизаком город Ура-Тюбе. Ну, а, чтобы полностью замкнуть пограничную линию, обязательно надо взять и Джизак. Будут ли у кого другие соображения?

Других соображений не было.

– Крыжановский повернулся к начальнику своего штаба полковнику Троцкому:

– А вас, Виталий Николаевич, я попрошу дать мне всю информацию по Ура-Тюбе, чтобы я мог принять нужное решение.

Тем временем объявивший России газават эмир Бухары Музаффар лихорадочно продолжал вооружаться. Более того, его эмиссары двинулись в Индию, чтобы заручиться политической и военной поддержкой англичан. В Калькутте их, конечно же, встретили с распростертыми объятьями. Заполучить в союзники Бухару было давней мечтой нашего противника по Большой Игре, а тут бухарцы сами бросились в английские объятья. Надо ли говорить, что в Калькутте и Лондоне мгновенно забыли обо всех ранее достигнутых договорах с Россией. И вскоре из Индии через Афганистан в Бухару поспешили первые офицеры-инструкторы, за которыми должны были двинуться караваны с пушками, ружьями и боеприпасами. Противостояние с Бухарским ханством принимало серьезный оборот. Теперь все решало только время – успеем ли мы разгромить эмира до подхода английской помощи или все выльется в долгое и кровопролитное противостояние с неизвестным исходом.

Именно поэтому, после еще нескольких предостережений и предупреждений, осенью 1866 года отряд генерала Романовского двинулся в глубь Средней Азии. На этот раз удар должен был быть нанесен по району, находящемуся между тогдашними нашими и бухарско-кокандскими владениями. Данный регион являлся последним оплотом Бухары, примыкающим к нашим землям. Регион был укреплен двумя мощными крепостями – Ура-Тюбе и Джизаком. Занятие этих крепостей являлось для нас жизненно важным. Это бы не только серьезно ослабило эмира Музаффара, но и отбило бы охоту у англичан делать на него ставку в Большой Игре.

Нашим солдатам название Ура-Тюбе понравилось сразу. Правда, они его несколько переделали в «Ура тебе». Так и говорили:

– Когда возьмем «Ура тебе», тогда и отдохнем!

Сам путь к неприятельской крепости пролегал по нескончаемой дороге, вокруг которой раскинулась поросшая колючкой пустыня. Только на горизонте можно было разглядеть вьющуюся лентой Сырдарью, а на юге снежные вершины горного хребта. Лишь изредка попадались оазисы, за которыми скрывались глиняные сакли бухарских кишлаков. Над каждым из них поднимался столб дыма – по приказанию ура-тюбинского бека жители жгли свои запасы. Большинство из них пряталось при приближении отряда, но самые любопытные все же выглядывали из-за дувалов в своих чалмах и серо-синих халатах.

Походная колонна войск, идущая на Ура-Тюбе, наверное, вызвала бы оторопь у столичных генералов, столь велико было разнообразие в одежде, как среди офицеров, так и среди солдат. Покрытые густым слоем пыли, выцветшие от солнца кителя и кожаные шаровары чередовались с синими и красными полосатыми рубашками, с белыми блузами, даже с полушубками, на которые офицеры просто пришивали сверху погоны, чем и отличались от остальных.

Вместе с отрядом Романовского ехал с небольшим конвоем и сам генерал-губернатор Оренбурга Крыжановский, решивший лично поучаствовать в боевом походе. Командование отрядом он, однако, оставил за Романовским.

Глава третья

Ура-Тюбе (ныне Истаравшан) был одним из крупнейших городов древней Согдианы. Этот бухарский город занимал западное положение по отношению к только что взятому нами Ходженту и контролировал огромное пространство между Джизаком и Ходжентом, включая важные караванные дороги, ведущие в Афганистан. Ура-Тюбе всегда являлась главной опорой эмира бухарского в долине Сырдарьи. Крепость была расположена на северной покатости снегового хребта Тянь-Шань, отделяющего долину Сырдарьи от прочих бухарских владений, расположенных на Амударье. Через Ура-Тюбе проходил направляющийся вдоль подошвы гор караванный путь из Бухары в Коканд. Опираясь на эту крепость, властители Бухары распространяли свое владычество на Коканд, Ходжент и Ташкент. Взятие Ура-Тюбе надежно прикрыло бы создаваемую нами южную пограничную линию со стороны южной части бухарского ханства и Самарканда.

Следует сказать, что укрепления Ура-Тюбе, как и Ходжента, были построены в конце XVII столетия по системе Вобана каким-то случайно забравшимся в азиатские края французом – учеником знаменитого французского инженера. Цитадель Ура-Тюбе была снабжена высокими и прочными двойными стенами, внушительными профилями валов и глубокими рвами. Все по правилам старой европейской фортификации.

27 сентября 1866 года наши войска окружили Ура-Тюбе. После подхода отряда к крепости флигель-адъютантом полковником графом Иваном Воронцовым-Дашковым и подполковником Барановым была произведена подробная рекогносцировка.

30 сентября артиллерия под начальством начальника артиллерии Оренбургского военного округа генерал-майора Кондратьева начала обстрел крепости, и вскоре в стенах крепости были пробиты две бреши. После этого для штурма было сформировано три колонны, из двух рот каждая, усиленные артиллерией: две колонны должны были наступать с юга, одна – с северо-востока.

1 октября была произведена фальшивая атака южной стороны крепости, а на следующий день последовал решающий штурм всеми колоннами. Во главе колонн были поставлены: с южной стороны – майор 5-го Туркестанского линейного батальона Назаров и штабс-ротмистры Генерального штаба Шауфус и Глуховской, с северо-восточной стороны – поручик Морозов и штабс-капитан Конопельский. Резервами командовали – с южной стороны – капитан Мантейфель, а с северо-восточной – поручик Кузьминский. Последний должен был одновременно прикрывать и позицию со стороны Джизака, с которого все время подходили бухарские войска.

Штурм начал с северо-восточной стороны авангард, составленный из охотников. Возглавлявший его капитан Плец в самом начале боя был убит пулей в голову, и его место заступил капитан Гриппенберг. Охотники, не обращая внимания на сильный огонь противника, стремительно добежали до рва, спустились в ров и приставили лестницы к стене. Упорная оборона не остановила наших солдат, штурмующие скоро успели перебраться через первую стену и захватить неприятельские орудия. Затем поддержанные вовремя подошедшими резервами они сломали ворота и уже почти ворвались в город, но наткнулись на большие толпы защитников, которые бросились врукопашную и открыли сильный огонь из башен и саклей.

Вскоре в ожесточенной схватке были ранены шедшие впереди своих солдат штаб-ротмистры Шауфус и Глуховской, контужен, но остался в строю уланский поручик Кузьминский, тяжело ранены поручик Комаров и молодые, только что произведенные в офицеры подпоручики Плешков и Кончиц. К сожалению, все трое через несколько часов умерли от ран.

Однако сильный артиллерийский и ружейный огонь бухарцев со стен крепости не остановил штурмующие колонны. В брешь все же смогли ворваться две роты майора Назарова. Остальные войска стали подниматься на стены по лестницам или пробивались сквозь сломанные ворота. Военный историк генерал М.А. Терентьев впоследствии писал: «Два человека в ряд наверху лестницы против целой толпы врагов, привлеченных штурмом, немного могли сделать своим оружием, когда им еще надобно держаться за лестницу и карабкаться на стену… Закрыться нечем, а между тем, сверху сыплются глиняные глыбы, камни, бревна, пули, а не то льется горячая смола».

Бухарцы отчаянно сопротивлялись, на стенах кипел упорный бой. Наконец, все три колонны овладели стенами и проникли в город. Вслед за ними в город вошел и резерв. Жители упорно защищались на улицах, перестрелка и рукопашный бой в тесном пространстве грозили нам большими потерями; но в это время в тылу осажденных появился отряд подполковника Баранова, атаковавший через тыловые северные ворота.

После этого гарнизон Ура-Тюбе обратился в бегство. Для его преследования были посланы казаки, которые успели перерезать путь отступления и изрубили большую часть беглецов.

Вскоре все окрестности крепости были усеяны трупами бухарцев, только в крепости их потом насчитали более двух тысяч.

Приказом по войскам Туркестанской области от 3 октября 1866 года генерал-адъютант Крыжановский объявил: «Вчера 2-го октября сильная бухарская крепость Ура-Тюбе, весьма важная для нас во всех отношениях, после восьмидневной осады взята штурмом. Ее гарнизон защищался упорно. У неприятеля отбито нами 5 знамен, 16 орудий, взято много пленных и оружия. Крепостные рвы и окрестности завалены сотнями неприятельских трупов. Победа эта стоила нам трех офицеров и до ста нижних чинов убитыми».

Далее генерал Крыжановский поблагодарил полковника графа Воронцова-Дашкова, подполковника Баранова и начальника своего штаба подполковника Троцкого, который, как выражено в приказе, «был главным, прямым и ближайшим моим помощником по отданию всех моих предварительных распоряжений». Удивительно, но генерал-майор Романовский никакой благодарности не удостоился, будто его и не было при штурме. И это при том, что войска искренно считали именно главным руководителем и главным вдохновителем взятия крепости. Среди офицеров в то время ходили толки, что между Крыжановским и Романовским возникли крупные несогласия, но кто был прав, а кто виноват, разобрать не было возможности. Говорили, что оскорбленный Романовский просил Крыжановского об увольнении от должности, но тот отказал. Романовский был ему еще нужен.

После взятия крепости Ура-Тюбе в руках эмира Бухары к осени 1866 года оставался лишь один пункт в долине реки Сырдарьи – город и крепость Джизак.

От Ура-Тюбе до Джизака ровно сто верст. На половине дороги к Джизаку отряд генерал-майора Романовского (в котором по-прежнему находился и Крыжановский) втянулся в грозное ущелье Елань-Утек, отвесные скалы которого буквально сдавливают своими каменными пятами бешено ревущий поток реки. Это были знаменитые Тамерлановы Ворота. С дороги было хорошо видно стесанное место на левой скале, с начертанной длинной арабской надписью. Проводники рассказали, что это собственноручная надпись Тамерлана, который будто бы раздвинул своими руками эту скалистую теснину, где прежде с трудом мог проехать один всадник. Поэтому горный проход и носит до сих пор его имя. На противоположной скале, справа от дороги, чернела пещера, которую местные жители тоже связывали с именем великого Тимура. Тут он будто бы жил в те дни, когда приезжал смотреть, как пробивали его ворота. За Тамерлановыми Воротами местность сделалась веселее. По мере приближения к Джизаку все чаще попадались кишлаки, сады и ухоженные поля.

Вот, наконец, и сам Джизак с густыми старыми садами, глубокими арыками, искусно расписанными глиняными дувалами и базарами. Джизак (что значит на согдийском «маленькая крепость») имел три ряда высоких и мощных стен с глубоким рвом у каждой стены. В центре города – большая цитадель-кала́ с высокими стенами и башнями. Гарнизон Джизака составлял более одиннадцати тысяч человек, причем это были не ополченцы, а отборные воины-наемники, набранные из афганцев, персов и туркмен. Для руководства обороной эмир Музаффар прислал наиболее способных и предприимчивых сподвижников – назначенного беком крепости Перваначи-Аллаяра и еще восемнадцать младших беков. Был и еще любопытный нюанс. Артиллерия крепости насчитывала 53 орудия. «Джизакская артиллерия во всех мелочах, более существенных, представляла собой тип английской», – писал впоследствии генерал Крыжановский в своих официальных донесениях.

6 октября Романовский выслал одну колонну к небольшой попутной крепости Заамин. Бухарские войска бежали, и Заамин был взят без боя. 10 октября наш отряд подошел к Джизаку. На тот момент Романовский имел под своим началом 16 пехотных рот, пять казачьих сотен казаков и два десятка орудий.

13 октября генерал-адъютант Крыжановский лично провел рекогносцировку крепости. Было очевидно, что крепость и гарнизон готовы к отчаянной обороне. Желая уничтожить всякую возможность отступления, джизакский бек приказал заложить все ворота, оставив только в некоторых местах узкие калитки. По окончании рекогносцировки Романовский приступил к осадным работам.

На следующий день со стороны ущелья Джалан-Уты против нас выдвинулось три тысячи бухарской конницы. Однако направленные в ущелье две стрелковые роты и казаки опрокинули и отбросили наступавших. Одновременно защитники крепости произвели серьезную вылазку против солдат, занявших сакли перед крепостными стенами, но и здесь были отбиты. К этому времени выяснилось, что эмир Музаффар направил от Самарканда к Джизаку серьезные подкрепления. Обеспокоенный Романовский решил ускорить действия и взять крепость решительным штурмом. Крыжановский не возражал.

15 октября Романовский поставил против Ура-Тюбинских и Самаркандских ворот две батареи. В ответ гарнизон произвел сразу две вылазки, но обе безуспешные. Утром следующего дня батареи открыли огонь, продолжавшийся двое суток, и в результате пробили несколько брешей.

В полдень 18 октября начался генеральный штурм крепости. Бухарцы, ожидавшие штурма на рассвете, решили, что он отложен на следующий день, и оказались к нашей атаке не готовы. Колонны капитана Михайловского и подполковника Григорьева (всего 8 пехотных рот) решительно двинулись на приступ в пробитые накануне бреши. Не ожидавший атаки противник, не успел вовремя встретить их там огнем.

Военный историк генерал М.А. Терентьев писал о штурме Джизака так: «Ровно в полдень среди общей тишины роты подняли лестницы и молча вышли на эспланаду, перешагнув через опрокинутые туры траншеи. Люди успели уже пройти саженей 20, и только тогда неприятель спохватился. Джизакская стена окуталась дымом, и роты пошли бегом с обычным «ура». Резерв, остававшийся на батареях и следивший за товарищами глазами и сердцем, наконец, не выдержал: точно сговорившись, без всякой команды, кинулись люди с батареи и бегом пошли на обвал с криком «ура». В это же время казаки совершили отвлекающую атаку на северо-западной стороне крепости…»

Первым бросился на штурм со своей ротой охотников уланский поручик Кузьминский. Поручик словно играл со смертью. В своей яркой уланской форме он первым кидался в самые опасные места. Первым спустился в ров и первым поднялся оттуда на эскарп. В этот момент бухарцы взорвали там мину.

– Кажется, Кузьминского с его молодцами мы потеряли! – мрачно констатировал Крыжановский, разглядывая в зрительную трубу клубы огня и дыма.

Однако, когда дым рассеялся, стало видно, что рота Кузьминского, потеряв всего лишь несколько человек убитыми, бросилась на вал. И вскоре уже с вала Кузьминский махал своим уланским кивером, сигнализируя об одержанной победе. Увы, тут же бухарцы его контратаковали. В этой схватке поручика подняли на пиках, а затем сбросили в ров со стены. В горячке боя Кузьминский вскочил было и попытался вновь ринуться на врага, но тут же упал. Пробегавший мимо сарт в довершение всего пронзил ему насквозь пикой поясницу. Но уже через несколько минут разъяренные солдаты положили штыками на месте не менее сотни сартов и отбили тело своего командира. Затем все снова скрылось в огне и дыме взрыва нового фугаса. В этой несмолкаемой ружейной и артиллерийской стрельбе на штурм шли все новые колонны. Вскоре рукопашная схватка в стенах крепости была уже повсеместной.

К двум часам дня Романовский послал в крепость свой последний резерв – отряд графа Воронцова-Дашкова. Резерв подоспел вовремя и окончательно перевесил чашу победы на нашу сторону. Бухарцы бросились в последнюю рукопашную, но были частью переколоты, а частью обращены в бегство. Наши же, разделившись на несколько колонн, двинулись вдоль стен и на цитадель. После этого сопротивление было окончательно сломлено. Бухарцы обратились в бегство, потеряв убитыми около шести тысяч человек. Нами было взято более трех тысяч пленных, 16 знамен, 12 медных и 40 чугунных орудий. Об ожесточенности боя говорит тот факт, что из 18 находившихся в гарнизоне беков 16 погибли, причем 12 пали в рукопашном бою, в том числе и начальник гарнизона Перванчи-Аллаяр.

Как бы то ни было, но к четырем часам пополудни в крепость въехал генерал-адъютант Крыжановский. Победа была полной.

Показавшаяся было пяти верстах высланная эмиром из Бухары трехтысячная колонна войск, узнав об участи Джизака, разбежалась, спасаясь от наседавших на нее казаков.

Джизак славился своим гончарным производством, и потому все лавчонки его были всегда заполнены кувшинами, горшками и мисками. После штурма осколками этой перебитой посуды были завалены все улицы…

На вопрос наших, почему все бухарцы такие нерешительные в бою и быстро поддаются панике, один из попавших в плен беков ответил.

– Пока стреляют, еще ничего, но никто не может вынести вида, когда солдат идет штыком вперед, то страшно так, что бежишь невольно…

Сразу же после взятия города в нем началось наведение порядка. В городе был оставлен серьезный гарнизон. Потеряв Джизак, бухарцы бежали к Самарканду и поспешили вступить в переговоры о мире.

Всего в трех беспощадных штурмах русские войска уничтожили более двенадцати тысяч воинов противника. Наши потери не превысили нескольких сотен.

В конце октября генерал Романовский был уже в Ташкенте, где после отъезда оренбургского генерал-губернатора Крыжановского в столицу замещал его, занимаясь составлением положения по управлению краем, работы по которому были закончены им в декабре, после чего проекты были отправлены в Оренбург. Взгляд Романовского на полное завоевание Коканда и Бухары не встретил понимания в высших сферах. Вскоре он получил телеграмму, воспрещавшую дальнейшее движение наших отрядов к Коканду и Бухаре. В войне с ханствами возникла оперативная пауза.

Окончание военных действий дало возможность Романовскому заняться размещением войск во всех городах, присоединенных им к России, постройкой казарм и лазаретов. В конце ноября 1866 года, объезжая передовую линию, Романовский убедился в прекрасном состоянии гарнизонов, а также в том, что со стороны Бухары пока опасаться враждебных действий не стоит. Что касается Коканда, то с Худояр-ханом генерал-майор обменялся несколькими письмами и даже начал восстанавливать торговые контакты, отправив туда первый торговый караван.

В результате взятия Джизака Россия присоединила обширные территории. Их будущее обсуждал специальный комитет, под председательством военного министра Милютина. Вскоре было учреждено Туркестанское генерал-губернаторство, которое поделили на две области: Семиреченскую и Сырдарьинскую. Одновременно было создано и Семиреченское казачье войско, усиленное уральскими, оренбургскими и сибирскими казаками.

Так как Джизак являлся главным укреплением Зеравшанской долины, от него расходились караванные дороги к Ташкенту и Ура-Тюбе, на Ходжент и далее к Коканду, к городам Ферганской области Маргелану и Андижану. Еще одна тянулась бесконечными пустынями и песками по кочевьям киргизов к Амударье и Хиве. Поэтому понятно, что взятие Джизака открывало нам ворота не только в Бухарское ханство, но и во все регионы Средней Азии.

Что касается Романовского, то за победу под Ура-Тюбе он получил Георгиевский крест 3-й степени и Анну 1-й степени с мечами за взятие Джизака. Кроме этого, генерал-майор был назначен в свиту императора, получив погоны с его вензелем, что являлось показателем личного расположения Александра II. Орденом Георгия 3-й степени был награжден и Крыжановский.

По всем раскладам именно Романовский должен был возглавить новое Туркестанское генерал-губернаторство. Однако уже в декабре 1866 года он был неожиданно отозван в Петербург, где получил назначение начальником штаба Кавказского военного округа. Должность была престижная, но несамостоятельная и фактически пенсионная.

Блестящая карьера блестящего генерала была неожиданно прервана из-за интриг одного из участников экспедиции – графа Воронцова-Дашкова, доложившего императору о неких упущениях и злоупотреблениях Романовского по интендантским поставкам. На самом деле в этом ничего серьезного не было. Воронцов-Дашков просто мстил бывшему начальнику за некие личные обиды. Говорят, что самолюбивый, решительный и честный Романовский был потрясен этой клеветой. К тому же все прекрасно знали, что генерал никогда не пользовался казенными средствами. К сожалению, в склоку, затеянную против Романовского Воронцовым-Дашковым, влез и амбициозный опальный генерал-майор Черняев. У последнего для этого имелись свои причины. Будучи удаленным из Туркестана, Черняев все еще не терял надежды вернуться обратно на высокую должность. В Романовском он видел главного конкурента. Неприязни прибавляло и то, что именно Романовский исправил все ошибки, допущенные в конце своего туркестанского командования Черняевым, – захватил Джизак и освободил из бухарского плена посольство Струве…

Несправедливое отстранение от должности из-за гнусного наговора закончилось для Романовского инфарктом. Интересно, что никакого официального расследования по доносу так и не производилось. Все так и осталось на уровне слухов и сплетен. Убитый нравственно и физически, Романовский взял отпуск и уехал лечиться в Европу. Когда он возвратился, то и должность начальника штаба Кавказского округа оказалась уже занятой.

Поэтому Романовский был назначен начальником штаба второразрядного Казанского военного округа. Впоследствии он командовал пехотной дивизией, но здоровье становилось все хуже. Поэтому после очередного отпуска по болезни Романовский был назначен на пенсионную должность – членом военно-ученого комитета Главного штаба. Подслащенной пилюлей ему стали погоны генерал-лейтенанта.

При этом больной Романовский не оставил поприще Большой Игры, начав тесное сотрудничество с Русским географическим обществом. Он написал статьи «О географических исследованиях степи и Туркестанской области в 1865 г.» и «Несколько слов о торговом значении Ташкента», издал книгу «Заметки по среднеазиатскому вопросу». В мае 1881 года Романовский поразил очередной инфаркт, и он умер в казанском госпитале.

Увы, стремительно взметнувшаяся на военном небосклоне России полководческая звезда Романовского, которому пророчили славу второго Суворова, столь же стремительно закатилась из-за банального навета.

Интересна и трагична дальнейшая судьба одного из главных героев штурма Джизака поручика Кузьминского. Удивительно, но несмотря на свои тяжелейшие ранения, Кузьминский к вечеру был все еще жив, хотя, как говорили солдаты, «находился при последнем издыхании». За подвиг при взятии Ура-Тюбе Кузьминского наградили Георгием 4-й степени, а за штурм Джизака – Георгием 3-й степени, но сам награжденный ничего об этом не знал, так как пребывал в коме.

Когда прибывший в Петербург после взятия Джизака граф Воронцов-Дашков доложил императору о подвиге Кузьминского и его тяжелейшем состоянии, Александр II приказал:

– Немедленно телеграфировать Крыжановскому, чтобы на лечение раненых в последних боях денежный отпуск был увеличен, а Кузьминского везти лечить сюда, если это еще возможно!

Вскоре изрезанного, исколотого, изрубленного и пронизанного пулями Кузьминского доставили в столицу. Поручик по-прежнему находился в бессознательном состоянии. Осмотрев его, лучшие врачи заявили, что надежд на выздоровление почти нет, но можно попытаться спасти – отправив поручика в Вену или Париж, где есть соответствующие специалисты. И Александр II тут же распорядился отправить Кузьминского в Вену.

Впоследствии Кузьминский решительно отказывался припомнить подробности своего путешествия из Средней Азии в австрийскую столицу. Он смутно припоминал себя и в Венской клинике, в которой, наконец-то пришел в себя. Знаменитый хирург Думмрейхер, сделавший ему несколько первых операций, наотрез отказался взять тяжелораненого на свою ответственность и порекомендовал отправить Кузьминского в Париж, где, по его мнению, были подходящие специалисты. В Париже Кузьминскому сделали еще несколько операций. После относительного выздоровления на костылях и в шрамах он вернулся в Петербург в новом чине штаб-ротмистром Кавалергардского полка и с двумя Георгиями на груди.

В 1876 году в связи с началом войны между Сербией и Турцией Кузьминский подал прошение об отпуске, для того чтобы ехать воевать за сербов, но получил отказ. Тогда он отправился на Балканы самовольно, формально став дезертиром. До самого окончания войны Кузьминский храбро воевал, а затем, вернувшись в Россию, решил обратиться лично к императору с просьбой о прощении, тем более что тот уже простил за такой же проступок генерала Черняева. Будучи в Яссах, Кузьминский дождался поезда, в котором на Балканы ехал император Александр II. Из воспоминаний С.Ю. Витте: «Когда императорский поезд прибыл в Яссы, мы вышли из поезда и стали около вагона, где находился император. Государь не вышел из вагона, а открыв окно, уперся на него локтями и смотрел вдаль… Вдруг я вижу, что глаза его, устремленные на платформу, остановились и он стал чрезвычайно пристально к чему-то присматриваться… Естественно, мы все обернулись и стали смотреть в этом же направлении. И вот я вижу, что там стоит ротмистр Кузьминский в черкеске со всеми своими Георгиями. Император, обращаясь к нему, говорит: «Ты ротмистр Кузьминский?» Тот говорит: «Точно так, Ваше Величество», – и в это время подходит к вагону и, по-видимому, начинает просить прощения у государя. А государь ему говорит: «Ты, – говорит – дезертир, ты убежал из моей армии без моего разрешения и без разрешения начальства».

В это время около меня стоял начальник тыла армии, генерал-лейтенант Каталей. Государь, обращаясь к Кателею, сказал: «Арестовать его и посадить в крепость». И вдруг я вижу, что Кузьминский вынимает кинжал и преспокойно всовывает его себе в сердце. Для того, чтобы император Александр II этого не заметил, мы все обступили Кузьминского: вынимать кинжал было поздно, так как наполовину он всунул его в сердце. Окружив его для того, чтобы он не упал, а стоял, мы постепенно, прижимая его, двигались прочь от вагона. К этому времени подоспели другие офицеры, так как на платформе было много людей.

Между тем император не отходил от окна, но не понимая, в чем дело, все спрашивал: «Что такое? Что случилось?» Для того, чтобы выйти из этого положения, я обратился к тамошнему начальнику железной дороги, прося его, как можно скорее отправить поезд. Но и это еще не все. Во время следования императорского поезда Александр II передумал и приказал военному министру Милютину отправить в Яссы телеграмму следующего содержания: «Соизволяю повелеть Кузьминского простить и в крепость не сажать». Телеграмма в Яссы пришла, но было уже поздно – штаб-ротмистр кавалергардов Кузьминский закончил свой путь воина».

Глава четвертая

В конце концов, в июле 1867 года на новую вакантную должность генерал-губернатора Туркестана и командующим войсками Туркестанского военного округа после долгих раздумий Александр II назначил генерал-лейтенанта Константина Кауфмана. Вне всяких сомнений, эту кандидатуру предложил Милютин, давно знавший генерала по совместной службе.

Первый генерал-губернатор Туркестана являлся представителем русской ветви старого австрийского рода. Кауфман был прекрасно образован. В свое время он окончил Инженерное училище, после которого служил на Кавказе, получив там две раны в боях, заслужив Георгия 4-й степени и золотую саблю «За храбрость». В Крымскую войну, командуя саперным батальоном, Кауфман участвовал в осаде и штурме Карса, а затем по поручению кавказского наместника Муравьева заключил договор о капитуляции Карса с английским полковником Уильямсом. Впоследствии служил директором канцелярии Военного министерства, занимаясь вопросами реформирования и перевооружения русской армии. Чрезвычайно ответственный и способный Кауфман являлся членом всевозможных комитетов и комиссий по обсуждению и внедрению новых элементов военной организации. Годы деятельности на посту директора канцелярии были отмечены получением чина генерал-лейтенанта и генерал-адъютантскими аксельбантами. В 1865 году Кауфман был назначен генерал-губернатором Северо-Западного края и командующим войсками Виленского военного округа, где привел в чувство местную шляхту. На всех должностях Кауфман служил старательно и всегда был на отличном счету у начальства. Генерал-лейтенант М.А. Терентьев писал: «Человек большого ума и обширных знаний, Кауфман соединял с этим чисто русские взгляды на государственные задачи России, несмотря на немецкое происхождение». Немаловажная деталь – уже в зрелом возрасте Кауфман принял православие. Личная жизнь генерала также была удачной. Жена Юлия Морицевна подарила ему сына и дочь, которых генерал очень любил.

У Александра II были на Кауфмана далеко идущие планы. Вызвав его к себе, император был откровенен:

– Поручаю тебе, Константин Петрович, дело особой важности – Туркестан. Место сие от столицы столь дальнее, что решать вопросы придется самому и ответ за решения держать тоже. Трудностей там столько, что и перечислить не могу. Придется быть и хозяйственником, и полководцем, и дипломатом, и судьей. К тому же там за саксаулами мелькают английские бакенбарды. Так что надо быть настороже! Полномочия даю тебе самые широкие с правом объявления войны и заключения мира. Надеюсь, что справишься!

– Постараюсь оправдать доверие вашего величества! – склонил голову генерал-лейтенант.

Оставшееся до выезда из Петербурга время он тщательно готовился к новой службе, прочитав все, что смог найти о Средней Азии. Помимо всех других дел, Кауфман подыскивал художника, который мог бы хорошо срисовывать важные объекты. Кто-то и посоветовал ему взять молодого прапорщика Верещагина, увлекавшегося живописью.

В октябре, сдав служебные дела, Кауфман отбыл из столицы к новому месту службы. В Ташкент он поехал не прямо через Оренбург, а окружным путем через Семипалатинск, Сергиополь и центр новой Семиреченской области – крепость Верный. Сделал это Кауфман намеренно, чтобы за время поездки лучше вникнуть в местные дела, познакомиться с краем и обычаями. 7 ноября 1867 года генерал-лейтенант прибыл в Ташкент. Так началось его губернаторство, составившее одну из блестящих страниц в российской истории.

Назначение Кауфмана совпало со сменой английских послов в Петербурге. Сдававший дела Эндрю Бьюкенен, здоровяк с большой залысиной и окладистой шотландской бородой, пригласив на традиционный «файф-о-клок» сменщика, вводил его в курс дела.

– Вся собранная информации о новом русском наместнике в Азии говорит, что вскоре там нас ожидают большие неприятности! – говорил Бьюкенен, поливая клубничным вареньем поданный лакеем бисквит.

– Неужели этот Кауфман настолько агрессивен! – Новый посол Генри Уэлсли неторопливо налил себе из чайника в чашку обжигающего «Эрл Грея».

– Кауфман не агрессивен, а исполнителен! – вздохнул Бьюкенен. – По моим сведениям, император Александр намерен продолжить наступление в Азии, поэтому дни независимых ханств там сочтены. Если мы не вмешаемся самым решительным образом.

– Но ведь канцлер Горчаков дал гарантии о прекращении русской экспансии в Азии. – Уэлсли отпил глоток чая. – Неужели это была всего лишь уловка?

– Вовсе нет, Горчаков вынужденный англофил, но его влияние не безгранично. К тому же уничтожение азиатских ханств в той или иной форме является сейчас основной целью России. Император Александр весьма опасается, что мы проникнем туда раньше него и монополизируем всю торговлю. Русские давно положили глаз на азиатские рынки и хлопок-сырец. Вторым стоит вопрос имперской гордости. Потерпев от нас поражение в Крыму, Россия стремится сейчас наверстать упущенное, демонстрируя свою мощь колониальными завоеваниями в Азии.

– В принципе, азиатские ханства – это всего лишь предполье Афганистана. Думаю, что русские надолго завязнут там. – Уэлсли поставил чашку и потянулся за бисквитом.

– Тем не менее! Ведь у каждого из нас есть своя ахиллесова пята. У России – это Балтика, а у нас – Индия!

В окно английского посольства на Миллионной стучал нескончаемый питерский дождь. Бьюкинен слегка поежился:

– Посмотрим, чем удивит нас Кауфман, ведь новая метла всегда метет по-новому (New lords new laws[1])!

Свою деятельность в Ташкенте Кауфман начал с того, что решил продолжить политическую линию Романовского. Желая решать дела миром, туркестанский генерал-губернатор написал два письма. Первое – хивинскому хану Мухаммед-Рахиму, второе – кокандскому Худояру. В письмах он сообщал о своем назначении и предлагал установить мирные отношения, наладить торговые связи, отказаться от набегов на русские поселения. Эмиру Бухары Кауфман послал копию царского манифеста о его назначении и проект соглашения между Россией и Бухарой и предложил мир, но тот всячески затягивал переговоры.

Да и других ответных посланий пришлось ждать долго. Только в феврале 1868 года пришло письмо из Хивы, да и то не от хана, а от его кушбеги – премьер-министра, где тот в довольно развязной форме наставлял русского губернатора, как тому следует себя вести в отношении Хивы. Чуть позже пришел ответ от кокандского хана Худояра. Тот согласился заключить торговый договор на русских условиях. Для русских купцов устанавливались четкие пошлины на ввозимые товары, им гарантировалось свободное и безопасное пребывание в ханстве, на территории Коканда могли теперь работать российские торговые агенты.

Дольше всех думал, как ему поступить, бухарский эмир Музаффар, отличавшийся жестоким нравом. Вот что писал про это бухарский литератор и историк Ахмад Дониш: «Укрепившись на престоле, эмир Музаффар жестоко расправился с теми, кто ратовал за выполнение завещания. Внук, который по завещанию должен был наследовать Насрулла, тоже сбежал и скрылся из Бухары. Эмир уничтожил всех его сыновей и внуков, и ни один из них не смог спастись в какой-либо области. Очень скоро он сместил с должностей визирей и других высших чиновников, назначенных отцом, конфисковал их имущество и назначил на их места своих верных людей. Войско и народ были недовольны этими действиями эмира». В безрезультатных переговорах с Музаффаром прошел весь 1867 год. Было очевидно, что Музаффар откровенно стремится выиграть время и набрать новую армию. Следует признать, что хитрый эмир добился своего – мира он так и не заключил, а армию набрал.

А Ташкент все больше и больше приобретал вид русского города. Солдаты построили дома-мазанки для офицеров и чиновников, с белеными стенами, вокруг посадили пирамидальные тополя. Дом генерал-губернатора ничем не отличался от жилищ остальных офицеров – такой же небольшой и не слишком уютный. Но Кауфману этого хватало. Вслед за солдатами и офицерами в Ташкент поехали чиновники на новые открывшиеся должности. Затем начали приезжать первые самые смелые жены. В офицерском собрании организовали первый бал, с буфетом и салютом. Жизнь в новой российской губернии постепенно налаживалась.

Весна 1868 года началась тревожно. Продолжая свой газават, Музаффар усилил давление на нас. Конные отряды бухарцев снова наводнили всю степь, нападая на караваны и обозы, перехватывая почту и устраивая набеги.

– С переговорами пора заканчивать! – решил Кауфман. – Любые уступки с нашей стороны в данных условиях только подорвут веру в могущество империи. Музаффар понимает только силу, и мы ее эмиру продемонстрируем!

– С чего начнем? – спросили его.

– Со взятия Самарканда! – ответил генерал-губернатор. – Готовьте план кампании!

…Тем временем после трудного путешествия, занявшего три месяца, достиг утопавшего в садах Ташкента и художник Верещагин. Устроился он в единственной гостинице, расположенной в центре города. Первым делом явился на прием к генерал-губернатору.

– Как вы видите свою службу в качестве военного художника? – первым делом спросил Кауфман.

– Прежде всего, много поездок! – ответил тот.

Кауфман улыбнулся:

– Чего-чего, а наездитесь вы на всю свою жизнь!

Затем подумав, добавил:

– Да и навоюетесь тоже! Ну, а напрямую подчиняться будете полковнику Гейнсу!

34-летний Александр Гейнс являлся начальником канцелярии генерал-губернатора. Был он из обрусевших остзейских немцев. Брат его Владимир был известен как писатель-либерал. Это оказало влияние на Гейнса, и он всегда дружил с деятелями искусства, в том числе с Ильей Репиным. Окончив Полоцкий кадетский корпус и Дворянский полк, Гейнс получил боевое крещение во время Крымской войны, куда ушел добровольцем. Был контужен, произведен в чин поручика и награжден двумя орденами. После окончания войны Гейнс окончил Академию Генштаба, участвовал в усмирении польского мятежа. Карьера его была стремительна. В 29 лет он получил чин полковника. Канцелярия генерал-губернатора была лишь внешней стороной его деятельности. Главным делом Гейнса в Средней Азии была разведка и, прежде всего, противодействие англичанам. Гейнс рассылал агентов, собирая сведения во всех областях, включая любимую им этнографию. Результатом этого увлечения этнографией стали несколько научных трудов, значение которых не потеряло актуальность до сих пор. Верещагина Гейнс встретил доброжелательно. Художники всегда считались в разведывательном деле людьми полезными. А через некоторое время полковник с прапорщиком вообще стали закадычными друзьями. Где-нибудь в гвардии такое было невозможно, но на Востоке видели и не такое! Квартира Гейнса с утра до вечера была запружена массой «туземцев»-агентов, прибывших из дальних областей.

Еще одним сотрудником Гейнса был официально числящийся зоологом Николай Северцов. Он был опытнейшим разведчиком, не раз бывал ранен, прошел кокандские зинданы, откуда его едва-едва вытащили. Именно Северцов стал первым европейцем, одолевшим горы Центрального Тянь-Шаня. В кабинете Северцова, поражая воображение посетителей, стояло огромное чучело снежного грифа – «крылатого чудища Тянь-Шаня», с трехметровым размахом крыльев. Но главной гордостью разведчика-зоолога была уникальная коллекция скорпионов… С Северцовым Верещагин также быстро сдружился, многому научившись у ветерана Большой Игры.

Два года без отдыха Верещагин как разведчик колесил по Средней Азии, рисуя необходимые схемы, планы и ориентиры, изучая нравы, местных народов и ведя подробный дневник. Как это было принято среди участников Большой Игры, Верещагин часто пользовался услугами караван-башей, примыкая к тому или иному каравану. Несколько раз молодого разведчика спасал револьвер да быстрый конь. Будучи в поездках, Верещагин несколько раз вылечивал бывшим у него хинином страдавших от желтой лихорадки местных жителей. Это создало ему славу великого лекаря, которая когда помогала, а когда и мешала. Теперь, узнав о приезде художника, местные бежали к нему со своими болячками, а Верещагин, отложив бумагу и карандаши, изображал врачевателя, действуя по принципу «не навреди».

– Материала для изучения и рисования столько, что мне трудно было решиться, за что ранее приняться! – делился он вечерами своими впечатлениями с Гейнсом.

Самарканд, не являясь официально столицей Бухарского ханства, тем не менее был ключевым пунктом на Великом шелковом пути между Китаем и Европой еще со времен Тамерлана. С конца XVIII века Самарканд находился во власти династии Мангытов, правящей Бухарским эмиратом.

Расчет противостоящих сил был далеко не в нашу пользу. Гарнизон Самарканда и городское ополчение превышали шестьдесят тысяч человек. Мы же могли двинуть на Самарканд не более четырех тысяч солдат и десятка пушек. Когда штабные доложили Кауфману расклад сил, тот особо не расстроился:

– Численность неприятельских войск в Азии большого значения не имеет. Имеет значение лишь организация и дисциплина!

Именно в это время, не надеясь на прочность старых стен, возведенных еще при Тамерлане, эмир Музаффар решил встретить русских на подступах к Самарканду. Позицию он выбрал удобную. Войско эмира с фронта прикрывала быстрая и полноводная река Зеравшан с топкими, перерезанными множеством арыков берегами.

1 мая 1868 года русский отряд во главе с Кауфманом подошел к Зеравшану. Там его встретили выстрелами засевшие в прибрежных садах сарбазы. В ходе недолгой перестрелки наши выбили противника из садов и оттеснили на противоположный берег. После этого эмир прислал к Кауфману парламентера, который потребовал немедленно убраться восвояси. В ответ на это Кауфман заявил:

– Я остановлю свои войска только на противоположной стороне реки. А эмиру советую убраться из города, не дожидаясь штурма. Жду два часа. Потом будет поздно!

Так и не дождавшись ответа Музаффара, Кауфман приказал войскам двумя колоннами переходить реку.

Под сильным ружейным и пушечным огнем, угрожаемые к тому же атаками с флангов, обе колонны перешли по грудь в воде несколько протоков Зеравшана. При этом бухарцы все время пытались контратаковать переправлявшихся с флангов, но всякий раз были отбиваемы.

За рекой обороняющие вырыли шанцы, в которых засели стрелки. Пехота под командованием генерал-майора Головачева на глазах у неприятельских полчищ, перейдя Зеравшан, с ходу ударила в штыки, овладела шанцами, а затем и высотами Чапан-Ата, обратив бухарцев в бегство. «Неприятель ретировался очень быстро, – писал очевидец, – так что, взойдя на высоты, мы увидели только мелькавшие пятки удиравших».

Из описания похода, сделанного генералом А.Н. Куропаткиным: «Странный вид представляли эти горсточки наших солдат, окруженные и разъединенные тучею бухарских всадников, все подвигавшиеся вперед к позиции, признававшейся неприступною и занятой в 10 раз сильнейшим противником. Но такова сила духа, такова отвага, не знающая невозможного, русских войск, что уже одно это, безостановочное движение вперед наших колонн, поколебало сердца бухарцев, стало представляться и им неотразимым. Действительно, когда наши войска, перейдя последний проток, с криком «ура» бросились на длинные линии бухарцев в штыки, все бежало, оставив нам 21 орудие и массу оружия. Наша потеря составила около 40 человек».

Пока переходили реку, солдаты набрали полные голенища воды. Разуваться и вытряхивать воду времени не было, поэтому они становились на руки, а товарищи трясли их за ноги. После этого сразу ударили в штыки на бухарцев. Необычное поведение наших произвело на бухарцев ошеломляющее впечатление. Они решили, что наши солдаты исполнили некий магический ритуал, дарующий победу. Бой на Самаркандских высотах продолжался недолго.

«Неприятель, – вспоминал участник боя, – не ждал наших штыков и прежде, чем мы сблизились на сто шагов, оставил 21 орудие и бежал, бросая по дороге не только оружие и патронные сумы, но даже одежду и сапоги, в которых бежать трудно». О позорном бегстве с поля боя своих соотечественников бухарский дипломат Ахмади Дониш писал так: «Сражавшиеся нашли необходимым бежать: каждый бежал так, как мог бежать, бежали куда глаза глядят, бросали все имущество, снаряжение. Некоторые бежали в сторону русских, и последние, узнав их положение, накормив и напоив, отпускали их. Эмир, загрязнив штаны, тоже убежал. Никто не хотел воевать».

В этом бою особо отличился поручик Николай Каразин¸ впоследствии прекрасный художник-баталист и писатель. За подвиги Каразин получил орден Владимира 4-й степени с мечами и бантом, а также чин штабс-капитана.

Бежавшие сарбазы выглядели настолько жалко, что самаркандцы, стыдясь их позорного поражения, просто захлопнули у беглецов перед носом ворота, когда они огромной толпой хотели спрятаться за стенами Самарканда. Не пущенным в город воинам ничего не оставалось, как сдаться подошедшим следом русским…

Осматривая в подзорную трубу Самарканд, Кауфман хмурился. Понять его было можно. Одно дело разгромить слабо организованное воинство Музаффара на открытом месте и совсем другое осаждать или штурмовать столь серьезную крепость. Древняя цитадель Самарканда была выстроена на возвышенности над остальным городом и представляла собой неправильный многоугольник. Стороны многоугольника были обнесены глинобитной стеной, вышиной от трех до шести саженей и глубоким рвом шириною до двадцати пяти саженей. Северо-восточная часть стены рва не имела, но зато она стояла на берегу глубокого оврага. Если западная сторона цитадели прилегала к садам, то восточная и южная – к саклям и улицам города. Самарканд имел двое ворот – с южной стороны Бухарские, а с восточной – Самаркандские. Внутреннее пространство цитадели было перерезано продольными и поперечными улицами, сплошь застроена казармами и саклями. Здесь же располагалось несколько мечетей, дворец главного самаркандского бека с дворцом эмира, в котором на тронном дворе помещался знаменитый трон Тамерлана. Неизвестно сколько времени бы заняла осада и был ли удачным штурм столь большой крепости, но все сложилось совершенно иначе.

…В тот же день к Кауфману прибыла депутация из Самарканда, изъявившая полную покорность. Генерал поблагодарил жителей города за содействие, а главному судье и духовному предводителю повесил на шеи серебряные медали. После этого русские батальоны беспрепятственно вступили в город, заняв самаркандскую цитадель.

Фактически со взятием Самарканда для эмира Музаффара все было кончено. Дело в том, что тот, кто владел Самаркандом, владел всею водой Бухарского эмирата. Ну, а кто в Средней Азии владел водой, тот владел всем. Полагая, что занятие Самарканда образумит Музаффара, Кауфман приостановил дальнейшее движение войск и послал эмиру письмо, в котором предлагал мир на условии уплаты военных издержек и признании за Россией всех приобретений. Ответа на письмо не последовало.

Художник Верещагин приехал в Самарканд с тыловым обозом, через несколько дней после его занятия. Кауфман встретил живописца со всем радушием и поселил по соседству с собой и начальником канцелярии Гейнсом, только что получившим генерал-майорские погоны.

В Самарканде было что посмотреть! В центре за высокой стеной располагалась цитадель, центром которой был великолепный дворец. В нем и остановился Кауфман со штабом. В окружающих домах расположился гарнизон. Крепостная стена, впрочем, в нескольких местах уже разрушилась, и в ней виднелись проломы. В свободное время Верещагин любовался голубыми куполами мавзолеев Шахи-Зинда, порталами мечети Биби-ханум, величественной площадью Регистан, застроенной уже при внуке Тимура – Улугбеке, посещал его обсерваторию. Спустился и в подземелье усыпальницы Гури-Амира, чтобы прикоснуться к нефритовому надгробию великого самодержца, подержал в руках Коран Османа, послушал лекции в медресе, сделал зарисовки базаров и минаретов, помнивших еще великого Тимура.

«Все мы «завоеватели» Самарканда следом за главным начальником отряда генералом Кауфманом расположились во дворце эмира, – вспоминал впоследствии Верещагин. – Комнаты генерала Кауфмана и наш дворик сообщались со знаменитым тронным залом Тамерлана».

Надо сказать, что, взяв Самарканд, Кауфман предусмотрительно разослал отряды в близлежащие города Чилек, Ургут и Катты-Курган, которые разогнали тамошние бухарские гарнизоны. Однако, несмотря на это, большую часть территории вне взятых городов мы все же не контролировали.

12 мая отряд полковника Абрамова разбил бухарское войско возле города Ургута и штурмом взял город. Неделю спустя казаки и пехота генерал-майора Головачева взяла Катта-Курган. Шахрисабцы были рады, что ими теперь не управляют бухарские эмиры, но и русские у них симпатии не вызывали. Посчитав, что они смелее, сильнее и удачливее бухарцев, шахрисабцы двинули десять тысяч воинов против отряда Абрамова. У кишлака Кара-Тюбе они поняли, что жестоко ошиблись, когда три казачьи сотни казаков и восемь пехотных рот обратили их в бегство. Непонятно почему, но Музаффару донесли о том, что шахрисабцы победили русских. Это так ободрило эмира, что он решил – время для реванша настало.

В мае в Самарканд пришло тревожное донесение из передового отряда генерал-майора Головачева, что недалеко от Катты-Кургана, на Зерабулакских высотах, появился огромный военный лагерь бухарской армии, к которому ежедневно прибывают все новые и новые отряды. По самым скромным подсчетам там было более тридцати тысяч сарбазов. Еще пятнадцать тысяч собралось неподалеку от городка Чилек для атаки на занятый нами Яны-Курган.

Вскоре из Бухары лазутчики донесли Кауфману тревожную весть – эмир Музаффар решился на большую войну и лично выехал во главе войска в сторону Самарканда.

Все так и было. Эмир Музаффар, собрав беков, так изложил им свое видение разгрома русских:

– Подойдя на Зерабулакские высоты, что на полдороге между Бухарой и Самаркандом, мы выманим русских из Самарканда. Пользуясь этим, шахрисабцы нападут на Самарканд, перебьют оставшихся там русских и возвратят его мне. Одновременно я и бухарские беки, выманив русских, будем отходить к Бухаре, отдаляя их от Самарканда. В случае же движения русских против шахрисабцев к Кара-Тюбе, бухарские беки должны во что бы то ни стало овладеть Катта-Курганом, не вовлекаясь в сражение с русским передовым отрядом.

Что и говорить, план эмира Бухары был весьма толковым, теперь осталось его только исполнить.

А Кауфман, выслушивая поступающие донесения о передвижении бухарской армии, только качал головой:

– Теперь водворение мира и закрепление наших успехов зависит исключительно от быстрого и окончательного разгрома противника. Единственный выход – самим двинуться навстречу эмиру и захватить находящуюся на пути в Бухару крепость Катта-Курган.

К этому времени передовой отряд генерал-майора Головачева уже находился недалеко от крепости Катта-Курган, расположенной по дороге на Бухару.

Вскоре эмир с тридцатью тысячами регулярной пехоты с артиллерией и конницей и многотысячным ополчением, основу которого составили жители западной части Зеравшанской долины, уже сосредоточился в десяти верстах от Катта-Кургана на Зерабулакских высотах. Пользуясь огромным преимуществом в силах, бухарцы совершали непрерывные нападения на отряд Головачева, который отбивался от них артиллерией.

Тем временем, раскатав на походном столе карту, Кауфман с начальником штаба Гейнсом колдовали над ней.

– Ваши предложения? – спрашивал Гейнса командующий.

– Сосредоточение противника на Зерабулакских высотах и его пикировки с отрядом Головачева дают повод думать, что эмир хочет принять бой именно на Зерабулакских высотах, как до этого принял на высотах Самаркандских.

– Согласен с вами, – кивал головой Кауфман. – Тогда способ наших действий может быть только один – оставив минимальный гарнизон в Самарканде и собрав все возможные силы в кулак, идти на соединение с Головачевым, чтобы вместе дать эмиру генеральное сражение на Зерабулакских высотах, а затем поспешить на выручку гарнизона Самарканда, если тот будет к этому времени осажден мятежниками. Таким образом, мы должны действовать не только неожиданно, но и предельно быстро.

Для своей экспедиции генерал-губернатор собрал тысячу семьсот солдат, три казачьи сотни, 14 пушек и 6 ракетных станков. Войска начали готовиться к новому походу.

– Василий Васильевич, поехали с нами. У нас предполагается сражение, так что получите незабываемые впечатления! – пригласил Верещагина генерал-майор Гейнс.

Подумав, Верещагин от поездки отказался. У него скопилось много работы: надо было писать старую мечеть «с остатками чудесных изразцов, когда-то ее покрывавших» и этюд весьма живописного афганца. К тому же он стал сомневаться в том, что скоро сможет наблюдать битву:

– Так надоели песок и пыль, которую я видел везде вместо сражений, – ответил художник. – Я уж лучше здесь займусь настоящей работой.

– Ну, как знаете! – кивнул Гейнс и, толкнув каблуком сапога коня, поехал к строящимся батальонам.

Но как говорится, человек предполагает, а Господь располагает…

Покидая Самарканд, Кауфман оставил там небольшой гарнизон. Комендантом города назначил сорокалетнего майора фон Штемпеля. Фридрих фон Штемпель был из курляндских немцев, являлся сыном генерала и воевать умел. В 1863 году он принимал участие в подавлении польского мятежа, за что получил сразу два ордена – Станислава и Анну 3-й степени, причем оба с мечами. С 1865 года воевал уже в Средней Азии. За отличие в кампании 1868 года против Бухары Штемпель был награжден Станиславом 2-й степени с мечами и Георгиевским крестом. Вскоре после этого он принял под команду 6-й Туркестанский батальон, с одновременным назначением комендантом Самаркандской крепости. Современники вспоминают, что Штемпель был мал ростом и тщедушен, к тому же в обычной жизни молчалив и очень застенчив.

Перед отъездом генерал Кауфман собрал участковых и волостных старшин и объявил им, что он оставляет город спокойным и возлагает на них обязанность смотреть за порядком в своих участках. В случае же появления какой-нибудь шайки немедленно давать знать коменданту крепости барону Штемпелю, чтобы он мог ее разогнать. Участковые клятвенно обещали хранить верность.

Увы, едва стало известно, что большая часть русских скоро покинет Самарканд, местные беи немедленно составили заговор и начали подготовку вооруженного мятежа. Все делалось тайно, четко и основательно.

– Отбитие у русских Самарканда и трона Тамерлана станет сигналом для поголовного восстания мусульман во всех наших владениях! – объявили заговорщики.

Главными агитаторами мятежа выступили дуваны-юродивые. Босоногие дуваны пели священные песни, кричали тексты из Корана, укоряли всех за грехи, требуя раскаяния и праведной жизни. На юродивых были рваные халаты, рубахи, сшитые из разноцветных лоскутков, на головах остроконечные колпаки с бубенчиками. Своими нескончаемыми воплями юродивые настраивали самаркандцев на воинственный лад, клеймя позором колеблющихся. Сарты жадно слушали уличных проповедников. Уже позднее стало известно, что часто под видом дуванов выступали и мастера агитации – переодетые муллы и ученики медресе.

Едва главные силы отряда покинули Самарканд, как по городу поползли слухи о приближении к нему большого бухарского войска. Это прибавило еще больше смелости. Богатые сарты начали зарывать ценности в ямы, угонять скот в камыши, отправлять жен и детей в соседние кишлаки. Одновременно в лавках начали раздавать оружие.

Глава пятая

Вскоре отряд Кауфмана уже двигался от Самарканда к Зерабулакским высотам – отрогам горного хребта Зера-Тау между Самаркандом и Бухарой. Тем временем передовые отряды уже вступили в бой с противником. Полковник Абрамов со своими несколькими ротами нанес поражение бухарскому отряду при Кара-Тюбе, а Головачев захватил на Бухарской дороге крепость Катта-Курган.

Теперь в дело надо было вводить уже главные силы. На рассвете 30 мая Кауфман, имея десять рот пехоты, три казачьих сотни и шесть пушек, форсированным маршем двинулся к Катта-Кургану. При этом один из наших батальонов был вооружен новейшими игольчатыми винтовками Карле, которые в реальном бою еще не использовались.

За все время перехода нашего отряда к генерал-губернатору Туркестана не явился с поклоном ни один аксакал, чего ранее никогда не бывало, а все придорожные кишлаки были совершенно пусты. Вскоре Кауфман получил тревожное донесение от Головачева, что тот с большим трудом сдерживает непрерывные атаки бухарцев, имея недостаток артиллерийских зарядов и патронов.

После этого Кауфман приказал ускорить движение и, сделав за сутки 65 верст, утром 31 мая был уже в Катта-Кургане, где соединился с отрядом Головачева, а чуть позднее и с Абрамовым. Теперь у нас было собрано в кулак уже двадцать рот пехоты, шесть неполных казачьих сотен и полтора десятка пушек.

– Сутки на отдых! – объявил Кауфман. – Печь сухари и готовиться к генеральному сражению!

Решающая атака на Зерабулакские высоты была назначена на утро 2 июня.

– Теперь главное, чтобы эмир не ушел в сторону Бухары! – переживал начальник штаба Гейнс. – Растягивать коммуникации и уходить далеко от Самарканда нам никак нельзя.

– Будем надеяться на лучшее, – философски ответил Кауфман.

Утром 1 июня бухарцы двинулись было с Зерабулакских высот к нашему лагерю, но после часовой перестрелки откатились на исходные позиции.

Непонятно почему, но эмир, отказавшись от своего первоначального плана заманить Кауфмана как можно дальше от Самарканда, решил все же дать русским решающее сражение на Зерабулакских высотах. Настроен Музаффар был воинственно. В бухарском войске зачитывали его приказ: «Благодарю вас, верноподданные мусульмане, за труды, уверяю вас, что победа еще за нами! Потеря Самарканда и Катта-Кургана для нас еще небольшая потеря. Мы потомки Тамерлана: мы покажем, как забирать наши земли! Мусульмане, я надеюсь, что вы постараетесь показать кафирам, как мусульмане бьются за веру и отечество. Народ ожидает победы, чтобы, по окончании битвы, встречая вас, он мог говорить, что вы сражались за веру и уничтожили на своей земле кафиров. На поле битвы будет воздвигнут памятник в честь убитых героев, павших на зера-булакской земле, мусульмане! 125 000 тилей, которых требует в контрибуцию туркестанский генерал-губернатор, будут выданы от меня в награду вам. Я надеюсь, что вы, мои войска, оправдаете мое ожидание, и сотрете грязное пятно, которое носят на своих халатах самаркандцы. Прощайте, мусульмане, желаю вам успеха».

Для большего эффекта воинственный приказ зачитывали при пушечных выстрелах.

В отличие от противника, в нашем лагере было тихо. 2 июня в час пополуночи пехотные роты заблаговременно начали вытягиваться по Бухарской дороге. Кауфман, объезжая идущих солдат, говорил проникновенно:

– Ребята! Поздравляю вас со счастливым днем славной победы, которую вы непременно одержите! Деритесь так же хорошо, как дрались до сих пор! «Ура» мне не кричать! Кричать будете в бою!

В авангарде с четырьмя сотнями казаков, четырьмя ротами и дивизионом казачьей батареи шел храбрый полковник Пистолькорс. За ним, в некотором отдалении, главные силы под начальством полковника Абрамова – восемь рот и два артиллерийских дивизиона. В арьергарде, прикрывавшем обоз, следовал майор Тихменев с четырьмя ротами, парой пушек и сотней казаков. Общее командование сражением Кауфман поручил Головачеву. Сам же с небольшой свитой находился с главными силами.

Вскоре бухарцы обнаружили наше движение. Затем в отдалении показались небольшие конные партии. Всадники не приближались, но кричали так, что солдаты затыкали уши.

– И с чего они так вопят, будто их на костре поджаривают? – спрашивали молодые солдаты.

– Показывают нам, какие они есть храбрецы! – отвечали ветераны.

По мере того как войска подвигались и начинало светать, впереди обнаружились огромные массы противника. Воздух буквально дрожал от оглушительного крика:

– Олынг! Олынг! Охыр!

В половине четвертого утра большая толпа бухарцев пробовала с фланга атаковать наш обоз. Подбадриваемые воплями, джигиты бросились на него со всех сторон. Майор Тихменев, вовремя заметив атакующих, выслал одну роту пехоты на курган, влево от дороги. Солдаты, заняв выгодную позицию, открыли по бухарцам частую ружейную пальбу, заставив конницу повернуть вспять.

Перед самым восходом солнца открылась наконец и главная неприятельская позиция.

Позиция противника простиралась на пять верст, вдоль по высотам и по сторонам дорог. На высотах непрерывной линией была расставлена регулярная пехота, построенная в две шеренги, из которых первая была вооружена ружьями и саблями, а вторая пиками. Гребень высот занимала артиллерия, прикрытая земляными брустверами. На дороге в Карши стояла регулярная конница с бунчуками и значками, а на дороге в Кермин масса вооруженного конного и пешего ополчения.

Штабные офицеры быстро на глаз прикинули силы противника:

– Регулярной пехоты до десяти тысяч, обычных воинов – более пятнадцати, а ополчение считать и смыла нет, сами видите, все окрестные курганы от них черные! – доложили офицеры Гейнсу.

– Меня более всего волнует артиллерия, – ответил тот.

– В зоне видимости полтора десятка пушек, – пояснили ему.

Вскоре от пойманного бухарца узнали, что командует армией некий турецкий сераскир по имени Ходжа и беглый сибирский казак по имени Осман, уже знакомый нам по «Инканскому делу».

– Этого Османа давно следует поймать и расстрелять как изменника Отечества! – нахмурился Кауфман, услышав знакомое имя.

Вставшее за холмами солнце осветило стоявшую у их подножия тридцатитысячную толпу бухарской пехоты.

Помня, как наши после перехода через Зеравшан вытряхивали воду из сапог, бухарцы решили также применить эту тактическую новинку. На виду нашего отряда их первые ряды стали головой вниз, тогда как задние добросовестно стали трясти их за ноги. По совершении этого обряда в победе никто из бухарцев не сомневался. Сказать, что наши, видя эту картину, были удивлены, значит не сказать ничего…

Посмотрев до конца устроенный аттракцион, Кауфман только хмыкнул, сказав:

– Будем атаковать!

– Когда? – спросили штабные.

– Немедля!

В четыре часа утра по всей линии соприкосновения загремела канонада. Полковник Пистолькорс атаковал авангардом левый фланг и тыл бухарцев. Полковник Абрамов развернул два своих батальона вправо от дороги в Карши против центра и правого фланга сарбазов и, поставив между ротами орудия, двинулся вперед, стремясь ружейными залпами разогнать стоявших на подъеме холмов сарбазов, а артиллерийскими – сбить, стоявшие на гребне холмов пушки противника. Во главе пехоты Абрамова ехал и Головачев.

Вслед за пехотой двинулись казаки, а орудия открыли беглый огонь картечью. Бухарцы стояли кучно, а наши артиллеристы били точно, поэтому потери противника росли стремительно. Бухарцы пытались палить в ответ, но выпущенные ядра падали на полпути. Это привело к тому, что еще до подхода наших солдат ханское воинство уже запаниковало.

Первое время казалось, что малочисленные русские колонны вот-вот исчезнут среди огромных масс противника, но вопреки этому они не только не исчезли, но вскоре начали их теснить. Издали это смотрелось невероятно – маленькие белые шеренги тут и там теснили огромные красные (от цвета халатов) человеческие массы.

Уже через какие-то полчаса сарбазы левого фланга, осыпаемые с фронта картечью и градом пуль, а с флангов огнем стрелков и казаков, а также поражаемые осколками разрывавшихся над головами их гранат, пришли в состояние паники. Вместо того чтобы вступить с нами во встречный бой, они стояли с поднятыми ружьями и кричали от ужаса.

Прискакавший к ним ренегат Осман, желая привести свою пехоту в чувство, приказал трубить в трубы, а начальникам рубить трусов саблями. Но это только ухудшило положение дел. Видя, как собственные начальники хотят лишить их жизни, сарбазы бросились в бегство.

Увидев бегство сарбазов, Пистолькорс приказал казакам атаковать их. Атака была решительная: казаки изрубили немало бухарцев, но, когда крутой подъем холмов не позволил затащить на них орудия, чтобы поддержать и казачью атаку, все изменилось. Едва картечь перестала долетать, сарбазы пришли в себя и снова построились. Они все равно отходили, но теперь делали это организованно, отстреливаясь и поражая казаков пиками.

Пистолькорс еще дважды бросал казаков вперед, но эти атаки были уже безуспешны. Тем не менее лощина, где прошел авангард, стал могилой для полутора тысяч сарбазов. Убитые лежали грудами, и нашим солдатам пришлось буквально пробираться через эти страшные завалы.

Скоро отступление бухарцев сделалось всеобщим, и батальон, который Головачев с Абрамовым двинули в центр расположения неприятельской пехоты, взойдя на высоты, уже никого там не застал. В это время Осман и Ходжа, видя бегство левого фланга сарбазов, поспешно сняли свою артиллерию с позиции и начали отступать по дороге на Бухару. Но не все обстояло для нас так уж благополучно. 5-й батальон майора Грипенберга (280 человек), который, несмотря на сильный ружейный огонь противника, стремительно бросился в штыки на правый фланг сарбазов, был к этому времени окружен бухарцами. Сарбазы правого фланга атаковали батальон Грипенберга с фронта и флангов, в то время как бухарская конница бухарская бросилась на него с тыла.

В гуще схватки рубились отчаянно. Штабс-капитан Николай Каразин, например, даже сломал свою саблю.

Видя, что положение критическое, Грипенберг вначале отбросил сарбазов огнем, а затем, развернув батальон, ударил по, атаковавшей его с тыла коннице, в штыки. Это несколько улучшило положение, но пробиться из окружения сразу не удалось. Видя критическое положение 5-го батальона, Головачев послал на его поддержку две роты из колонны Пистолькорса. Но к этому времени 5-й батальон успел уже сам принудить противника к отступлению. Вскоре батальон вышел к своим, не потеряв ни одного человека убитыми. Всех семнадцать раненых вынесли на себе. В это время к 5-му батальону прискакал сам Кауфман и окончательно стабилизировал ситуацию. Впоследствии Николай Каразин, став известным художником, увековечит атаку своего батальона в картине «Битва при Зерабулаке».

Между тем регулярная бухарская пехота начала быстро уходить в горы, ища там спасения от нашего огня.

Массы конницы, стоявшие на дороге в Карши, к этому времени так же были рассеяны огнем наших орудий и скрылись с поля сражения. К девяти часам утра лишь вдалеке можно было увидеть поспешно уходящие конные отряды.

В это время на левом фланге противник, преследуемый Пистолькорсом, старался выйти на Бухарскую дорогу. Увидев, что одна из колонн сарбазов, никем не преследуемая, спокойно отходит к переправе через реку Нурпай, Головачев послал против нее казаков, которые почти полностью вырубили колонну.

Затем он послал полковника Пистолькорса с оставшимися тремя сотнями казаков на поддержку Кауфмана, а сам с пехотой авангарда направился к кишлаку Казы и овладел переправой через Нурпай.

К десяти часам неприятеля не было уже нигде. Бухарцы скрылись за высоты Зера-Тау, откуда частью разбежались по домам. Разбитый неприятель отступил, бежал, рассеялся. После этого наши могли отдыхать совершенно спокойно.

Усталость была так велика, что в конце сражения солдаты не могли держать в руках ружья и стреляли с плеч впереди идущих товарищей. Чтобы получить понятие о степени усталости солдат, приведем рассказ Искандер-хана, который с любопытством наблюдал за нашими солдатами во все время дела. Он говорил: «Следуя во второй линии, я посмотрел на одного солдата третьего батальона, который, не будучи в состоянии двигаться (хотя это было под перекрестным огнем), лег на спину и поднял кверху ноги. Солдат, заметив, что я на него пристально смотрю, думал, что я плохо о нем думаю.

«Эй, тамыр! – крикнул солдат – айда вперед! Я не трус, я сейчас побегу».

И вслед затем солдат вскочил на ноги и побежал догонять свою роту». В ходе сражения у нас погибло 63 человека, в то время как бухарцы недосчитались более десяти тысяч.

Когда подъехавший Головачев поздравил Кауфмана с одержанной победой, тот задумчиво ответил:

– Между прочим, Николай Никитич, бухарцы приобретают навык в бою. Они уже встречают атаки атакой, вступают в рукопашный бой, организуют правильное отступление с цепью отстреливающихся стрелков… Все это нам надо принять во внимание при дальнейших действиях.

Головачев расправил свои знаменитые усы, о пышности которых ходили легенды:

– Надеюсь, больше нам никто противостоять уже не сможет!

Объезжая батальоны, Кауфман увидел у штабс-капитана Каразина в руке только один эфес от сабли. Притворно сдвинув брови, сказал ему:

– Вы испортили свое оружие, поручик, а это не есть хорошо! Но… наказывать не буду и пришлю вам другое!

На следующий день Каразин получил от генерал-губернатора золотое оружие с надписью «За храбрость».

Тогда же генерал-губернатор лично сделал рекогносцировку местности вплоть до высот Зера-Тау. Ни казаки, ни джигиты, поднявшиеся на гребень высот Зера-Тау, противника не обнаружили. Зато нашли большое стало баранов, которые оказались очень кстати, так как запасы провианта в отряде были ограничены.

Путь в Бухару был открыт, тем более что лазутчики доставили сведение – у эмира всего осталось только двести человек конвоя, с которым он трепещет в Кермине.

Но в полдень прискакавший из-под Самарканда гонец рассказал, что в Самарканд ворвались шахрисабцы и гарнизон из последних сил отбивается от них в городской цитадели.

Глава шестая

Что же в это время на самом деле происходило в Самарканде? Проводив Кауфмана, майор Штемпель с чисто немецкой пунктуальностью приступил к исполнению комендантских обязанностей. Прежде всего, он приказал пополнить запасы воды, сделал переучет провианта, лично осмотрел оставленный боезапас в двести с лишним тысяч патронов. Недовольным остался комендант посещением госпиталя, в котором насчитал едва ли не полтысячи больных и раненых, т. е. столько же, сколько насчитывал сам гарнизон.

Помимо майора в крепости был оставлен (причем не по своей воле) и командир 9-го Туркестанского линейного батальона подполковник Назаров. Подполковник был воином опытным. Участвовал в Венгерском походе, дрался с турками на Дунае в Крымскую войну, воевал на Кавказе с горцами. Уже в Туркестане участвовал во многих стычках с кокандцами и бухарцами. Особо отличился Назаров при штурме Ходжента, где командовал общим резервом и первым занял городскую цитадель, затем при штурме Бухарской крепости, когда под убийственным огнем овладел несколькими орудиями. В сражении с бухарцами под Самаркандом на Чапан-Атинских высотах Назаров успешно командовал центром наших войск. За боевые дела подполковник имел ордена Анны 3-й степени с бантом, Станислава 2-й степени с короной и Георгиевский крест 4-й степени. Знавшие Назарова вспоминали, что он был отчаянным матерщинником, а «храбр какой-то особенной, залихватской храбростью».

После занятия Самарканда Назаров был назначен в подчинение полковнику Пистолькорсу для преследования отступающих бухарцев. Однако Назаров отказался выполнять какой-то приказ Пистолькорса. Что именно произошло между офицерами, в точности неизвестно, но произошел скандал. Узнав об этом, генерал Кауфман арестовал Назарова, заключив его на гауптвахту в Самаркандскую крепость. Отсидев несколько дней, подполковник вышел из-под ареста и тут же снова громко поскандалил с полковником Абрамовым. После этого, чтобы избежать наказания, он срочно лег в госпиталь, сославшись на болезнь. Впрочем, возможно, он и на самом деле был переутомлен непрерывными боями. Отсюда и раздражительность, и срывы. Именно поэтому Назаров не ушел из Самарканда с основными силами, а остался долечиваться.

Отстраненный от должности Назаров был несомненно обижен. Когда Штемпель вошел, подполковник лежал на походной кровати и курил сигару, пуская дым замысловатыми кольцами. На вошедшего Штемпеля Назаров не отреагировал.

– Могли бы и поприветствовать, – недовольно высказался Штемпель. – Все же я сейчас комендант Самарканда и, следовательно, ваш начальник!

– Никакой ты мне не начальник, а потому говорить с тобой не желаю! – грубо ответил Назаров и, демонстративно повернувшись к Штемпелю спиной, продолжил курение сигары.

Покинув палату, Штемпель решил, что обязательно напишет соответствующую докладную на имя Кауфмана, когда тот вернется. Прощать нанесенную обиду он был не намерен.

Чтобы солдаты не сидели без дела, Штемпель заставил их закладывать проломы в стенах и снаряжать старые бухарские гранаты, авось пригодятся!

Рачительный Штемпель нашел применение и старым бухарским пушкам, которые тоже поставил на стенах. Две батарейные и две трофейные бухарские пушки, а также мортиру он оставил в резерве.

Пока в самом городе было тихо, лишь местные узбеки зло посматривали на проходящих мимо солдат и офицеров. А вот сведения из окрестностей были уже тревожными. Там начали скапливаться толпы шахрисабцев, китабцев, ургутцев, найманов и китай-кипчаков, собиравшихся со всех сторон на призывы мулл идти освобождать священный город.

Надо сказать, что лазутчиков у Штемпеля, ввиду его малого нахождения в должности, было очень мало, и о намерениях местных он почти ничего не знал. К тому же местные аксакалы, приходя по разным делам, старались уверить Штемпеля, что в городе все совершенно спокойно.

Первые признаки грядущей бури проявились вечером 1 июня. Тогда к Штемпелю заявилось несколько аксакалов, которые попросили послать солдат, чтобы прогнать шахрисабцев, так как те якобы хотят ворваться в город через Хаджиарарские ворота. Поверив аксакалам, Штемпель послал майора Альбедиля с пехотной ротой, но Альбедиль никого у ворот не обнаружил и вернулся обратно. В это же время наблюдатели с крыши дворца эмира обнаружили на Чапан-Атинских высотах большие толпы. Взобравшийся на стену майор Серов озабоченно крутил седой ус, бормоча:

– Вот так штука, вот так штука!

– Неужели так плохо? – спросил его подошедший художник Верещагин.

– Пока еще ничего, но у нас пятьсот человек гарнизона, а у халатников, по моим сведениям, за двадцать тысяч! – ответил озадаченный Серов. – Пойду предупрежу Штемпеля!

Положение и впрямь было хуже некуда…

Поднявшись на стену и обозрев толпы вооруженных людей, Штемпель вызвал аксакалов, спросил, показывая на окружавшие город толпы:

– Что это за люди?

Аксакалы, не моргнув глазом, ответили:

– Это дикие китай-кипчаки, которые хотят ворваться в город для грабежа. Поэтому мы просим защитить нас от этих разбойников и еще раз послать солдат, чтобы разогнать.

Дело в том, что у восставших к этому времени все было уже готово для нападения на занимаемую гарнизоном цитадель. И теперь хитрые аксакалы пытались выманить часть гарнизона из города, чтобы там уничтожить.

Ни Кауфман, ни комендант Самарканда Штемпель еще не знали, что известие о захвате русскими священного для мусульман города привело в ярость окрестные народы. В отдаленных городах и кишлаках Бухарского ханства собирались и вооружались толпы мстителей, намереваясь идти на выручку священного города, истреблять неверных урусов. Захватить Самарканд эмир Музаффар поручил самому храброму племени – жителям Шахрисабза. Одновременно в сам город были посланы сотни агентов, чтобы уговорить жителей восстать против русских.

На следующее утро неутомимые аксакалы снова оповестили Штемпеля, что шахрисабцы опять подошли к воротам с намерением ворваться в город. Раздраженный непонятной ситуацией Штемпель решил сам во всем разобраться и направился к воротам с пехотной ротой, взводом саперов и двумя орудиями. У ворот действительно толпились вооруженные люди. На предложение Штемпеля убраться подобру-поздорову, толпа не прореагировала. Тогда он приказал ее обстрелять. После нескольких залпов шахрисабцы разбежались. Но вместо них из ближайших садов стали выдвигаться огромные массы вооруженных людей, с явным намерением отсечь отряд Штемпеля от ворот. Тогда майор приказал бить по толпам картечью. Вооруженные люди снова начали разбегаться. И снова вмешались в дело аксакалы.

– Господин! Господин! – кричали они Штемпелю. – Не стреляй по тем, которые сидят в садах, – это самаркандцы, вооружившиеся для защиты города от шаек шахрисабцев и китай-кипчаков!

На этот раз комендант старым обманщикам уже не поверил. Штемпель приказал запереть городские ворота, а сам отступил к Бухарским воротам цитадели, чтобы организовать оборону, но на подходе был атакован толпой самаркандцев. Отбросив их несколькими ружейными залпами, Штемпель прорвался в цитадель, запер ворота и стал готовиться к круговой обороне. Со стен было видно, как жители города, смешавшись с прибывшими толпами, воинственно потрясают оружием, готовясь идти на приступ.

Положение было действительно более чем серьезное. Гарнизон, оставленный в Самарканде, включал 6-й Туркестанский линейный батальон в пятьсот пятьдесят человек (включая нестроевых и музыкантов), сотню саперов, два десятка казаков да сотню артиллеристов. Артиллерия насчитывала всего две пушки и две мортиры. И это против десятков и десятков тысяч! Поэтому под ружье Штемпель поставил всех, включая писарей и музыкантов.

Несмотря на всю сложность нашего положения, воодушевление солдат было всеобщим. Кроме этого, все офицеры, чиновники, купцы и приказчики, бывшие в Самарканде, а также выздоравливавшие солдаты, общим числом около полутора сотен человек, также добровольно встали в строй. Все прекрасно понимали, что, если верх одержат мятежники, погибнут все. Среди прочих был и художник Верещагин, также вставший в общий строй. Немедленно прибежал из госпиталя и опальный подполковник Назаров. На этот раз он вел себя иначе, чем во время предыдущей встречи.

– Господин комендант! – доложил подполковник официально. – Невзирая на старшинство в чине, готов добровольно встать в ряды защитников и исполнять все ваши приказы! Располагайте мною, как посчитаете нужным!

В те минуты, когда на Зерабулакских высотах Кауфман начал атаку бухарской армии, в Самарканде вожди мятежников Ката-Тюря, Джура-бий и Баба-бий-бек повели свои несметные толпы на освобождение трона Тамерлана. Позднее станет известно, что в мятеже участвовало более пятидесяти тысяч фанатиков. Самаркандцы и шахрисабцы, жители Ургута и Мианкальской долины, найманы, каракалпаки, китай-кипчаки под бой барабанов и звуки труб наводнили улицы, ведущие к цитадели. Мятежники заняли ближайшие сады и сакли, открыв оттуда пальбу по стенам и незаделанным проломам. Спустя некоторое время с криками: «Ур, ур!» они устремились на крыши домов, с которых начали обстрел цитадели из ружей и фальконетов, буквально засыпая свинцом крепостной парапет. Вскоре у нас появились первые раненые и убитые. Впрочем, и наш ответный огонь наносил противнику серьезные потери.

Невзирая на огонь, Штемпель со стены высматривал, где больше всего скапливаются мятежники, значит, там вскоре будет и атака. Усилив оборону на угрожаемых участках, он ждал решающего натиска и дождался его.

Вскоре сотни мятежников бросились к Бухарским воротам с горящими головнями и мешками пороха, чтобы их зажечь. Часть осаждающих начала подкапывать стены цитадели. Третьи, под предводительством мулл и ходжей, с помощью надетых на руки и на ноги железных кошек, начали взбираться на стену у городского кладбища.

– Мы должны освободить трон великого Тимура! Мы должны вернуть наши оскверненные мечети! – вопили муллы, подбадривая штурмующих.

«Первый напор был страшен, – вспоминал один из участников событий, – дружный натиск на Самаркандские и Бухарские ворота, которые только успели затворить, грозные, неумолкаемые крики осаждавших, со стороны которых играли зурны, били барабаны, гремела труба – все это составляло только начало».

Но пока, неся потери, гарнизон на всех пунктах отражал бешеный натиск. Несколько прорвавшихся было в цитадель отрядов уничтожили ручными гранатами и короткими штыковыми контрударами. Но натиск не ослабевал. Особенно ожесточенные схватки происходили на подступах к кладбищу, а также у Самаркандских и Бухарских ворот.

Едва одна волна атакующих разбивалась о русские штыки и откатывалась, следом уже атаковала вторая и третья… Спустя некоторое время солдаты, находящиеся в бою с раннего утра, начали выбиваться из сил.

Сменить обороняющихся не было никакой возможности. Последний свой резерв – взвод подпоручика Сидорова, Штемпель держал при себе, бросая то в одно, то в другое место. Удивительно, но три десятка ветеранов постоянно бегали от кладбища до Бухарских ворот и обратно, преодолевая всякий раз почти полверсты, чтобы тут же кинуться в очередную штыковую контратаку.

К вечеру мятежникам удалось поджечь Самаркандские ворота, однако баррикада, устроенная штабс-капитаном Богаевским позади них, помешала штурмовавшим ворваться в цитадель.

А атаки на ворота были непрерывны. Отбиваемый ручными гранатами и штыками, противник откатывался, но потом, собравшись в улицах, снова бросался на ворота. Вскоре при отражении очередной атаки штабс-капитан Богаевский был ранен и его сменил капитан Шеметилло. Впрочем, Богаевский запретил себя нести в госпиталь, а остался здесь же у ворот, помогая советами. Шеметилло удалось потушить подожженные ворота, восстановить поврежденную баррикаду и при поддержке орудий до утра отражать все попытки неприятеля разрушить ворота. При этом защитники ворот, прикрытые от огня с фронта, теряли убитыми и ранеными не так уж много.

Бухарские ворота обороняла сводная команда саперов и выздоравливающих под началом подполковника Назарова. Здесь ситуация была еще хуже. Мятежникам удалось сжечь ворота, и оборонявшиеся на этом участке оказались теперь совершенно неприкрыты от огня противника. С дикими воплями мусульмане несколько раз бросались в проем ворот, но всякий раз, осыпанные картечью и встреченные штыковым ударом саперов, отступали с сильным уроном, бросая убитых и раненых. Во время небольшой передышки перед атаками командовавшие саперами подпоручики Черкесов и Воронец устроили завал из мешков, чтобы прикрыть орудия. После этого в течение ночи неприятель сделал еще три приступа, но всякий раз безуспешно.

Наши потери в первый день штурма были велики – два офицера и двадцать солдат убиты, четыре офицера и более пятидесяти солдат ранены. Под утро атаки стихли. Офицеры и солдаты переводили дух, понимая, что грядущий день не сулит им ничего хорошего.

Утром 3 июня мятежники возобновили обстрел по внутренней площади и стенам цитадели. Едва рассвело, огромные массы мятежников с горящими головнями и мешками пороха снова бросились к Самаркандским воротам и, несмотря на разрывы ручных гранат, ружейный и артиллерийский огонь, сумели их поджечь. Потушить ворота было уже невозможно, и они сгорели. Тогда штабс-капитан Богаевский предложил заложить сгоревшие ворота мешками с землей, оставив лишь амбразуру для орудия. Так и сделали. Мятежники пытались было еще раз атаковать, но, осыпанные картечью из орудия, бежали, оставляя горы трупов. Более в тот день у Самаркандских ворот атак уже не было.

Зато в пять утра сартам удалось проломать в нескольких местах крепостную стену левее Бухарских ворот. Узнав о прорыве, к пролому бросился подполковник Назаров. Там он застал толпу растерянных солдат. Те, увидев офицера, обрадовались.

– Как дела, братцы? – спросил Назаров.

– Врываются, ваше высокоблагородие, врываются!

– Ничего страшного, – успокоил их Назаров. – Не бойтесь, теперь с вами я!

Успокоив солдат, Назаров взял командование в свои руки. Тут же у пролома объявился в сером пальто нараспашку и пуховой шляпе набекрень Верещагин, ища глазами хоть какое-то оружие. Внезапно мимо него пробежал смертельно раненный солдат, держась рукой за грудь:

– Ой, братцы, убили! Ой, убили! Ой, смерть моя пришла!

– Чего кричишь-то, сердешный, ложись! – крикнул ему ближний товарищ, но бедняга побежал дальше, а затем, пошатнувшись, упал замертво.

– Вот вам и ружье, и патроны! – кивнул на убитого Назаров.

Этому сюжету Василий Васильевич впоследствии посвятит картину «Смертельно раненный».

Из воспоминаний художника: «Я взял ружье от первого убитого около меня солдата, наполнил карманы патронами от убитых же и 8 дней оборонял крепость вместе со всеми военными товарищами и… не по какому-либо особенному геройству, а просто потому, что гарнизон наш был уж очень малочислен, так что даже все выздоравливающие из госпиталя, еще малосильные, были выведены на службу для увеличения числа штыков – тут здоровому человеку оставаться праздным грешно, немыслимо».

Бой шел непрерывно, и вскоре большие потери начали оказывать гнетущее впечатление на солдат.

– Всем нам тут помирать! О, Господи, наказал за грехи! – переговаривались они между собой. – Выберемся ли уже живыми отсюда?

В это время примчавшийся в коляске артиллерийский капитан Михневич привез несколько ящиков гранат.

– Разбирайте скорее! – крикнул Назарову. – А я за новой партией!

Солдаты гранаты разобрали, но высовываться из-за стен боялись, так как пули жужжали прямо над головами. Несколько посланных Назаровым так и не сдвинулись с места, ведь высунуться – значило верную смерть. И тогда на стену полез Верещагин.

– Василий Васильевич, не делайте этого! – крикнул снизу Назаров.

Но было поздно. Спрятавшись за зубцом стены, художник отдышался, затем резко выпрямившись, привстал над зубцом и в течение нескольких мгновений обозрел поле боя. Едва он снова спрятался за крепостной карниз, рядом, выбивая щебень с камней, ударило несколько пуль.

– Слева за стеной толпа готовится к штурму! – крикнул Верещагин Назарову. – Минут через пять будут атаковать!

– Приготовить гранаты! – приказал Назаров. – Бросать через стену! Раз-два-три!

И через стену в самую гущу столпившихся для атаки мятежников полетел сразу десяток гранат. Раздались взрывы и истошные вопли – атака была сорвана.

Тем временем сарты все же ворвались сквозь сгоревшие Самаркандские ворота внутрь цитадели. Завалы из мешков они раскидали, а захваченнную пушку пытались утащить к себе.

– Братцы! Пушку забирают! – раздался чей-то отчаянный крик.

Художник Верещагин без шапки, с развевающимися волосами выбежал из рядов оборонявшихся:

– Сюда, ребята! Кто со мной?!

И побежал к Самаркандским воротам.

За ним следом устремился подполковник Назаров. Выглядел он нелепо – в желтой шелковой рубашке, с чехлом вместо фуражки на голове, с револьвером в одной руке и шашкой – в другой. Быстро бежать мешали то и дело спадавшие с ног больничные тапки:

– За мною, ребята! Ура!

Надо было немедленно контратаковать, но солдаты, увидев несущиеся на них толпы, внезапно оробели и остановились. Сорвавший голос Назаров лупил их плашмя шашкою по затылкам, но солдаты только пятились. Видя это, Верещагин бросился вперед с ружьем наперевес и крича во все горло:

– Братцы, за мной!

Это был поступок самоубийцы. Тут же за художником с саблей кинулся Назаров, за ним несколько унтер-офицеров и старых солдат. Началась отчаянная рукопашная схватка. Наши работали штыками и прикладами, как заведенные автоматы. Видя это, к храбрецам присоединились и пришедшие в себя остальные солдаты. Рукопашная свалка стала всеобщей. Наконец, бухарцы не выдержали мясорубки и отхлынули. Наши, вырвавшись из ворот наружу, еще некоторое время их преследовали, но затем, боясь окружения, вернулись. Все пространство вокруг Самаркандских ворот было завалено вражескими трупами.

– Это мы сегодня накололи! – удивлялись солдаты. – Аж самим не верится!

Но и у нас было немало убитых и раненых. Нескольких чересчур увлекшихся солдат бухарцы все же окружили и схватили, а затем, обезглавив, бросили.

После неистовой рукопашной приходил в себя и Верещагин. То, что сам он остался цел во время отчаянной вылазки за крепостные ворота, художник считал большой удачей. Впоследствии он вспоминал: «У меня за этот штурм одна пуля сбила шапку с головы, другая перебила ствол ружья, как раз на высоте груди – значит, отделался дешево».

Много неприятностей доставляли тянувшиеся вдоль внешней стороны крепостной стены сакли, в которых разместились бухарские стрелки. В очередной рукопашной у ближайшей сакли Верещагин схватился со здоровенным сартом. Хорошо на помощь вовремя подоспели наши солдаты – сарта прикололи, а художника выручили.

Однако радоваться было рано. В десять утра толпы фанатиков все же ворвались в цитадель сразу с двух сторон – со стороны провиантского склада и в пролом недалеко от Самаркандских ворот. Понимая, что счет пошел на минуты, три десятка легкораненых солдат, схватив ружья, бросились к провиантскому складу. Объединившись там с обозниками, писарями и музыкантами, они вступили в отчаянный рукопашный бой.

Вскоре к раненым и обозникам подоспела посланная Штемпелем команда артиллеристов с ручными гранатами. Гранаты сделали свое дело, и нападавшие были отброшены с огромным уроном. Пролом правее Самаркандских ворот также удалось отстоять.

Час спустя последовала уже бешеная атака Бухарских ворот. Командовавший там Назаров вначале отбивался картечью. Когда же мятежники придвинулись вплотную, ударил в штыки. Во время этой свалки, направляя огонь орудия, был поражен тремя пулями и умер, обняв орудие, храбрый подпоручик Служенко, успевший, уже умирая, прокричать:

– Ура, братцы! Пли!

В этой рукопашной Назаров опрокинул мятежников, после чего преследовал их по улицам, несмотря на огонь с крыш саклей. Пока Назаров отгонял противника от цитадели, подпоручик Черкасов исправил завал.

Более у Бухарских ворот мятежники уже не атаковали, а только беспокоили стрельбой.

К этому времени утомление офицеров и солдат было полным. Чтобы хоть как-то поддержать силы людей, купец Трубчанинов и приказчик купца Хлудова Самарин (сами дравшиеся в первых рядах) начали раздавать запасы чая, вина и водки. Это немного всех взбодрило.

Попив чаю, подполковник Назаров демонстративно установил возле Бухарских ворот свою походную кровать с красным одеялом, пообещал солдатам не покидать позицию даже во сне. Впрочем, поспать на кровати ему так и не удалось. Рядом с Назаровым все время обороны будет находиться и Василий Верещагин.

Между тем в три часа пополудни Джура-бий, Ката-тюря и Баба-бек, получив известие о разгроме бухарской армии на Зерабулакских высотах, поняли, что их дело проиграно, и начали понемногу отводить часть шахрисабцев из Самарканда. За шахрисабцами к Чапан-Атинским высотам потянулась часть найманов, каракалпаков, китай-кипчаков. После этого перестрелка прекратилась. Наши воспряли духом, надеясь, что на этом все закончилось.

Но два часа спустя вожди мятежа по какой-то причине решили продолжить штурм. Снова густые толпы с решимостью и фанатизмом рванулись в ворота и проломы, снова началось их безжалостное истребление.

Из воспоминаний художника Василия Верещагина: «Сильный шум, но ничего еще нет, шум все увеличивается, слышны уже крики отдельных голосов: очевидно, они направляются к пролому невдалеке от нас; мы перешли туда, притаились у стены, ждем.

– Пойдем на стену, встретим их там, – шепчу я Назарову, наскучив ожиданием.

– Тсс, – отвечает он мне, – пусть войдут.

Этот момент послужил мне для одной из моих картин».

После нескольких таких бешеных атак мусульмане были окончательно отброшены. Капитан Шеметилло даже сделал вылазку из Самаркандских ворот и зажег близлежащие городские сакли. К этому времени один из вождей мятежа Омар-Хаджи начал терять терпение:

– Вот уже второй день мы нападаем на цитадель и стреляем в московитов. А они, как и раньше, отстреливаются и не заметно, чтобы унывали или делались вялыми.

Его соратник Джурабек пытался его успокоить:

– Да, московиты держатся твердо, но у них нет ни воды, ни провианта, и рано или поздно они или умрут от жажды или сдадутся.

После этого Джурабек послал Штемпелю предложение сдаться, обещая всех оставить живыми. Ответа, разумеется, он так и не дождался…

Наши потери на второй день штурма простиралась до 70 убитых и раненых. Остальные были обессилены до такой степени, что не могли держать в руках ружья…

Впоследствии военные историки признают, что с тактической стороны оборона цитадели была безукоризненна. Фон Штемпель, своевременно получая донесения, грамотно использовал свой небольшой резерв. Поэтому, несмотря на большое протяжение цитадели, противник везде встречал надлежащий отпор. На своем месте был и командовавший артиллерией капитан Михневич. Его картечь и ручные гранаты зачастую являлись последним аргументом, обращавшим в бегство толпы мятежников.

Пятого, шестого и седьмого июня неприятель продолжал приступы, атакуя ежедневно по несколько раз ворота и проломы. Атаки следовали за атаками, и каждая увеличивала наши потери. Все больные и легкораненые давно были в боевом строю. В переполненном лазарете лежали только самые тяжелые. Ухаживать за ними было некому, так как санитары ушли в бой, единственный оставшийся врач делал все, что мог, но силы его были не бесконечны. Последних раненых складывали прямо в тронном зале Тамерлана…

Пальба по стенам и цитадели днем не прекращалась ни на минуту, ослабевая только к ночи. Гарнизон, отбивая приступы, делал вылазки, очищая площадки перед воротами, что значительно уменьшало пальбу неприятеля по цитадели.

На третий день, не зная, что Кауфман уже двигается на выручку, солдаты начинали терять терпение. Флегматичный Штемпель не мог уже поддерживать изначальный боевой дух в солдатах. В данной ситуации незаменимым оказался подполковник Назаров. Храбрый кавказский рубака, он обладал умением обращаться с солдатами, знал, как ободрить их соленой шуткой и забористым матерным словцом. Где появлялся Назаров, там снова воцарялся боевой настрой. Именно Назаров стал моральной опорой гарнизона, поддерживая дух геройского самоотвержения до последней минуты осады. Штемпель и Назаров прекрасно дополнили друг друга – спокойный и хладнокровный немецкий барон и горячий, храбрый русак Назаров. При этом если Штемпель был мозгом обороны, то Назаров стал ее душой.

В конце концов, ввиду больших потерь, не зная ничего о результатах похода Кауфмана к Катта-Кургану и его дальнейших намерениях, фон Штемпель пришел к убеждению, что оборонять всю цитадель малым числом людей долго не получится.

– Господа, предлагаю следующий план, – объявил он собранным во время одной из передышек офицерам. – В случае прорыва противника в цитадель отступаем в ханский дворец, запираемся там и обороняемся до последней возможности. Когда же нас почти всех перебьют, то последние, оставшиеся в живых, взорвутся вместе с порохом. Будут ли другие мнения?

Других мнений не было.

Из воспоминаний участника совещания: «С этого тщедушного, морщинистого, любезного, но молчаливого русского немца, едва, впрочем, владевшего немецким языком, сталось бы исполнить решение и отправить нас всех сначала на воздух, а потом туда, откуда еще никто не возвращался…»

Следует сказать, что Штемпель неоднократно посылал людей известить Кауфмана о происходящем в Самарканде. Но дозоры мятежников по дороге в Катта-Курган ловили наших посланников. Позднее станет известно, что пробраться удалось только седьмому из посланных, остальные были пойманы и запытаны до смерти. Только на седьмые сутки после начала штурма Штемпель, наконец-то, получил письмо командующего о его движении к Самарканду. В письме значилось: «Держитесь! Завтра я буду у вас».

Обрадованный комендант сам обошел всю линию обороны, зачитывая солдатам записку генерал-губернатора Туркестана. Радостная весть была встречена дружным «ура!». А взвившаяся вскоре в ночном небе ракета возвестила, что Кауфман уже совсем рядом.

Глава седьмая

5 июня Кауфман после одержанной победы на Зерабулакских высотах прибыл в Катта-Курган. Небольшая толпа жителей и аксакалы поздравляли его с победой. Кауфман созвал военный совет. Решали, что делать дальше: идти ли к Бухаре, путь на которую после этой победы был открыт, или вернуться в Самарканд? Мнения разделились. Генерал Гейнс убеждал, что надо брать Бухару, сопротивления, мол, не будет. Генерал Головачев настаивал на скорейшем возвращении в Самарканд – судьба оставленного там гарнизона внушала ему тревогу. С Головачевым после некоторого раздумья согласился и Кауфман.

Оставив в Катта-Кургане батальон и два орудия, он со всем остальным отрядом и артиллерией немедленно выступил к Самарканду. Дорога была совершенно свободна; кишлаки по-прежнему пусты, нигде ни души, только в долине, в садах, бродили толпы безоружных жителей.

Отряд переночевал в кишлаке Карасу, на половине расстояния между Катта-Курганом и Самаркандом. Там к Кауфману явился бек Джаны-Кургана, сообщивший, что Самарканд осадили сыновья эмира и шахрисабзские беки. Рано утром Кауфман продолжил движение. В полутора десятка верстах от Самарканда отряд остановился на привал. Со стороны Самарканда была уже слышна канонада. На привале Кауфман, наконец, получил донесение майора Штемпеля, которое передал верный казах. Чтобы противник не мог его прочитать, Штемпель писал по-немецки: «Мы окружены, штурмы непрерывны, потери большие, нужна помощь…»

После этого отряд двинулся вперед уже почти бегом. К вечеру Кауфман подошел к садам Самарканда, наполненным шайками мятежников. При виде русских войск многие мятежники начали разбегаться во все стороны.

Утром 8 числа командующий лично повел отряд с песнями и барабанным боем в Самарканд. Колонны солдат двинулись по узким улицам Самарканда, обращая в бегство толпы вооруженных самаркандцев. Одновременно сделал вылазку и гарнизон. С городских мечетей по нашим палили из фальконетов.

– Непорядок! – мотнул своей белобрысой головой подполковник Назаров. – Надо их оттуда выкурить!

Сказано – сделано! Солдаты мгновенно ворвались в мечети и перекололи штыками их защитников.

В это же время герой Ташкента полковник Абрамов со своей колонной разгромил огромную толпу китай-кипчаков, заставив их бежать на северный берег Зеравшана.

К полудню наши колонны полностью зачистили город от мятежников. Теперь Самарканд являл собой груды развалин, над которыми клубился дым. Повсюду валялись горы трупов, обгоревших скелетов и человеческих костей…

Всего наши потери за все время обороны Самарканда составили 180 офицеров и солдат. Ранены были почти все. Что касается самой беспримерной шестидневной обороны цитадели Самарканда, то она заняла почетное место в летописи славных дел нашей армии. «Шесть дней защиты Самарканда, – писал впоследствии историк русской армии Антон Керсновский, – навсегда останутся блистательной страницей в летописях и традициях туркестанских войск».

Героический гарнизон Кауфман поблагодарил следующим приказом: «Храбрые войска гарнизона самаркандской цитадели! Шагрисабские войска и массы вооруженных городских и окрестных жителей, увлеченных возмутителями, возымели дерзкую мысль уничтожить вас. Они ошиблись и наказаны. Вас руководили долг, присяга и честное русское имя. Больные и раненые, могущие стрелять и колоть, все были в строю, на стенах и в вылазках. Распорядительный, храбрый комендант и все господа штаб– и обер-офицеры были с вами всегда, руководили вами и разделяли ваши опасности. Их распорядительность, а ваша храбрость и стойкость сделали ничтожными все попытки неприятеля. Вы не уступили ему ничего. Вы бились семь дней, и когда на восьмой я пришел к вам – все были так бодры и веселы, что нельзя было мне не любоваться, не гордиться вами! Помяните доброй и вечной памятью падших во время этой славной семидневной обороны цитадели. А вам молодцам – спасибо за службу»!

На похоронах погибших Кауфман сказал слова, облетевшие вскоре всю Россию:

– Здесь русская земля, в которой не стыдно лежать русским костям!

Следует сказать, что в первый же день солдаты попросили отслужить молебен за здоровье подполковника Назарова как своего главного спасителя. При этом Назаров был строг к нарушителям порядка и воинской морали. Когда на его глазах подвыпивший солдат подошел к валявшемуся трупу мятежника и, глумясь, со всего маха воткнул штык в глаз, да еще повернул, так что в черепе скрипнуло, проходивший мимо Назаров вспылил.

Подбежав к солдату, он отпустил ему увесистую оплеуху:

– Ах, ты подлец, над мертвым издеваться!

…В тот же день к Кауфману явились с повинной аксакалы. С ними теперь не церемонились. Руководители мятежа тут же были выявлены, приговорены к казни и расстреляны.

К сидевшему на стуле посреди дворцового двора Кауфману подтаскивали очередного главаря.

– Расстрелять! – устало кивал головой генерал-губернатор. – Расстрелять! Расстрелять!

В наказание Кауфман приказал… сжечь городской базар, а за измену, по старой военной традиции, отдать город на три дня на разграбление. Женщинам и детям, впрочем, было разрешено уйти.

Уже через сутки жители Самарканда запросили пощады и получили ее. Спокойствие и порядок были быстро восстановлены. Самарканд стал очищаться от костей и пепла.

Вскоре солдаты уже пели кем-то сочиненное на злобу дня:

Тем временем мятежные шахрисабцы бежали за горы, понимая, что пощады им после всего содеянного не будет. Последним ушел с остатками сил Абдул-Гафар, до последнего стоявший с 15-тысячной конницей против Яны-Кургана.

Получив известие о разгроме своих войск, эмир Музаффар бежал в пески Казылкума, боясь по пути заезжать даже в преданные ему кишлаки. Для успокоения народа эмир послал в Бухару сердара Наджмуддина-ходжу. Когда Наджмуддин-ходжа подъехал к воротам Дерваз-Мезар, озлобленный народ бросился на него, угрожая смертью за преданность эмиру. Увещаниями Наджмуддин-ходжа все же кое-как успокоил толпу, а большой обед, данный им народу, восстановил в Бухаре некоторое спокойствие. Тогда и эмир после трехдневного укрывательства в голодной степи, где ему пришлось испытать всевозможные лишения, не исключая даже недостаток воды, приехал в Кермине. Жители Кермине приняли его неохотно.

Тем не менее благодаря влиянию преданных беков эмиру удалось собрать там совет беков. Решали, что делать дальше. Наджмуддин-ходжа энергически доказывал необходимость заключения мира с русскими. После этого большая часть беков согласились, что дальнейшая борьба с русскими бесполезна. Сеид-Музаффар окончил заседание совета словами:

– Теперь мне остается только одно: собрать все войска, оружие и орудия, отдать все это Белому Царю и просить, чтобы он позволил мне отправиться в Мекку на покаяние. Я чувствую, что смерть моя близка.

Что и говорить, блистательный план Кауфмана увенчался успехом. Неприятель был полностью разбит и теперь фактически капитулировал. Отныне все Бухарское ханство было в наших руках. Но, увы, войск для занятия Бухары у нас просто не было…

К 10 июня в Самарканде у Кауфмана имелось всего две тысячи штыков и три казачьих сотни да 16 орудий. На спокойствие со стороны Шахрисабза рассчитывать было нельзя, так как там собирались беки, не пожелавшие сдаться. Туда же скрылся и старший сын эмира Катта-тюря, мечтавший стать ханом Бухары и восставший против отца. Когда Катта-тюря прибыл в Шахрисабз, местные беки подняли его на белом войлоке и провозгласили новым ханом.

Для Кауфмана было очевидно, что едва он пойдет к Бухаре, шахрисабцы во главе с Катта-тюрей спустятся с гор и начнут снова подбивать жителей равнины на новый мятеж, собирая толпы для нападения на Бухару и Самарканд. В такой ситуации занятие Бухары было возможно только в случае, если бы мы имели возможность оставить в Самарканде все наличные на тот момент войска. Для осады и взятия же самой Бухары нам требовалось еще, как минимум, три тысячи штыков, взять которые было просто неоткуда. К тому же действующий отряд был до крайности изнурен болезнями и поносами, которыми страдали почти все. По этим причинам о немедленном принятии Бухары в российское подданство думать было нечего. Кауфману надо было срочно искать какой-то другой выход.

Тем временем из Петербурга пришли награды за оборону Самарканда и другие бои. Они были на редкость щедрыми. Надо отдать должное императору Александру II, наград для туркестанских героев он никогда не жалел.

Майор фон Штемпель получил чин подполковника за Зеравшанское дело, а за отбитие штурма Самарканда – сразу и чин полковника, с Георгиевским крестом в придачу. Впоследствии фон Штемпель дослужится до генерал-майора, будет командовать пехотной бригадой, выйдет в отставку и умрет в 1891 году.

Подполковник Николай Назаров был прощен за прошлые прегрешения и произведен в полковники, а чуть позднее получил золотую саблю «За храбрость» и Владимира 3-й степени с мечами. Впоследствии Назаров дослужится до генерал-майора, отличится в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов и умрет в Петербурге в 1907 году.

Во время службы в Андижане с Назаровым произойдет любопытный случай. Полковник влюбился в 15-летнюю дочку мелкого купца по имени Сары. Это для нас пятнадцатилетняя девочка – ребенок. Для Азии XIX века – это уже невеста. Впервые увидев девочку в лавке, Назаров накупил у ее отца столько товаров, что пришлось заказывать повозку. Сопровождать товары в дом покупателя была отправлена Сары. Назаров показал гостье свой дом, угостил сладостями и шербетом. Особенное впечатление на юную красавицу произвел красивый сундучок с «двигающимися картинками». Надо было крутить ручку и заглядывать в окошко, в котором сменяли друг друга виды Парижа с гуляющей публикой, среди которой девочку особенно поразили диковинные женщины – дамы в красивых европейских платьях по фигуре и шляпках, украшенных цветами.

– Я тоже хочу быть такой, как они! – безапелляционно заявила она Назарову.

Юная Сары оказалась своенравной и даже дерзкой! Вернувшись домой и отдав отцу деньги, она вдруг громко крикнула вознице:

– Вези меня обратно! К урусу, во дворец!

Только родные ее и видели…

Надо сказать, что в то время многие местные девушки и женщины охотно шли на содержание к русским. Так, в Фергане, спустя всего несколько месяцев после прихода наших войск дочь бывшего раиса (начальника) вступила в открытое сожительство с русским чиновником. Жить с русскими было престижно. Они были не только богаче азиатских женихов, но и давали сожительницам такую свободу, о которой те раньше и не мечтали. Современник пишет: «Жены уходили от мужей, а дочери от родителей, издеваясь над теми, кто за непослушание мог раньше вывести их за город и побить камнями». Впрочем, чтобы решиться на такой шаг, надо было обладать сильным характером.

Что касается Назарова, то на следующее утро он приехал в лавку купца с подарками, чтобы объясниться. Однако хозяина там уже не было. Как оказалось, купец за одну ночь продал лавку вместе с товаром, собрал жену, остальных детей и уехал из Андижана восвояси, чтобы никто не попрекал его страшным позором, который навлекла на весь его род непокорная Сары…

Надо сказать, что Назаров серьезно занялся преобразованием Сары в европейскую даму. Он нанял ей русских учителей, она училась языкам, математике и хорошим манерам, проявляла большие способности к точным наукам, прекрасно играла в шахматы. Известно, что впоследствии у Назарова и Сары родился сын Сахиб. А саму Сары именовали в Андижане не иначе, как Сары-байхатын (женщина-властительница). Женился ли Назаров официально на Сары и приняла ли она православие – неизвестно. Но судя по тому, что своего сына она назвала Сахибом, Сары осталась в мусульманстве, а, следовательно, в официальном браке с Назаровым не состояла…

…Следующие чины и ордена получили и все другие, участвовавшие в обороне Самарканда офицеры, награждены были и солдаты.

Что касается главного тогдашнего участника Большой Игры в Средней Азии генерал-майора Гейнса, то некоторое время спустя он получил назначение на должность военного губернатора Тургайской области. К этому времени здоровье генерала уже оставляло желать лучшего, и через год Гейнса перевели в европейскую часть России, назначив одесским градоначальником, а еще через пару лет генерал-губернатором Казани. В истории России генерал Гейнс, помимо разведки, оставил весомый след в этнографии. В научных кругах он и сегодня считается одним из признанных дореволюционных специалистов по Средней Азии.

Художник Василий Верещагин за участие в защите Самарканда получил Георгиевский крест 4-го класса. Имея впоследствии множество наград за свое творчество, Верещагин всегда признавал и носил до самой гибели на груди только этот «самаркандский» крест. Когда его спрашивали о том, изведал ли он в своей жизни счастье, художник отвечал:

– Дни в обороне Бухарских ворот и были самыми счастливыми днями моей жизни!

Впоследствии Верещагин успеет еще отличиться в годы Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, а погибнет уже в Русско-японскую войну у Порт-Артура, вместе со своим другом – вице-адмиралом Макаровым, на броненосце «Петропавловск».

Глава восьмая

А вскоре к Кауфману прибыл любимец эмира Бухары Мусса-бек с письмом, в котором эмир Сеид-Музаффар выражал готовность оставить ханство, прося разрешения сложить оружие и, поручив судьбу ханства великодушию и щедротам российского императора, удалиться в Мекку.

Письмо было как нельзя кстати и сразу решало множество проблем. Довольно хмыкнув, Кауфман сказал посланцу:

– Передайте эмиру, что в планы России вовсе не входит лишение его власти и уж тем более русский царь не собирается ликвидировать Бухарский эмират. России выгоднее иметь его в качестве подданного, нежели ликвидировать бухарские владения!

– Все передам! Все передам! – беспрестанно кланялся Мусса-бек, уходя.

Когда он удалился, Кауфман продолжил свою мысль уже для окружавших его офицеров:

– Ликвидация эмирата вызовет значительные траты на создание новой системы управления, содержание гарнизонов, а, кроме того, такой шаг вызвал бы новые протесты со стороны Англии и новую истерику нашего Министерства иностранных дел.

Еще через десять дней был заключен русско-бухарский мирный договор на условиях Кауфмана.

Бухара заключила мир с Россией, признав все ее завоевания, фактически признав свою вассальную зависимость от Петербурга. По мирному договору 23 июня 1868 года Бухара признала за Россией все захваченные нами кокандские земли, уступила свои приграничные территории, обязалась обеспечивать безопасность и свободу торговли наших купцов и отменила рабство.

Договор включал и пункт о контрибуции – 500 тысяч рублей. До полной выплаты контрибуции Самарканд и Катта-Курган с окрестностями включались в состав русских владений, как новый Зеравшанский округ.

Временный Зеравшанский округ возглавил произведенный в генерал-майоры Абрамов. Выбор был весьма удачным. Абрамов происходил из дворян Новгородской губернии, воспитание получил в Дворянском полку и откуда в 1854 года выпущен прапорщиком артиллерии. Затем служил артиллеристом в Сибири, а с 1862 года в Средней Азии, где сразу же попал в круговорот сражений. Штурмовал Пишпек, Аулие-Ату, Чимкент и Чиназ. Буквально через пару лет за боевые дела молодой офицер уже имел ордена Анны 4-й и 3-й степеней, а также Станислава 3-й степени и капитанские эполеты. При взятии Пишпека Абрамов был тяжело контужен в голову. С тех пор его мучили сильные головные боли. Единственным спасением от них была небольшая кожаная шапочка, которую Абрамов носил, не снимая. Сказалась контузия и на зрении храбреца. Теперь Абрамов всегда носил очки с толстыми стеклами. И шапочка, и очки, в сочетании с бородой придавали ему вид профессора, что было всегда предметом шуток и подначек. Теперь Абрамова именно так и величали, как в кругу молодых офицеров, так и в высших кабинетах. Отличаясь флегматичным характером, Абрамов реагировал на шутки в свой адрес спокойно. По воспоминаниям современников, Абрамов всегда был прям в суждениях и честен в отношениях с товарищами, слыл хлебосолом, не дурак был выпить в узком кругу шампанского и перекинуться картами в популярную тогда среди офицеров «табельку».

…А еще через пять лет Бухара согласилась на установление полного российского протектората. В свою очередь, Россия обязывалась оказывать эмиру поддержку во время внутренних смут и помогать в случае какой-либо агрессии.

Между тем мятеж против потерявшего популярность Музаффара поддержал его старший сын Абдумалик, который уже давно имел контакты с англичанами. Восстание Абдумалика было поддержано китабским и шахрисабзским беками. Кауфман свое слово сдержал. Посланный им отряд помог эмиру вернуть Шахрисабз и разгромить сторонников Абдумалика. После этого Абдумалик бежал в Хорезм, а затем в Индию к англичанам. Восстание китабских и шахрисабзских беков против Музаффара было подавлено силами российских войск.

Что касается эмира, то после этого, до своей смерти в 1885 году, он не создавал России никаких хлопот, тихо сидя в окружении гарема в своем дворце.

Покорение Бухарского ханства явилось выдающейся победой в противостоянии с Англией. Отныне Бухара становилась нашим передовым форпостом в Средней Азии со всеми вытекающими последствиями. Фактически мы ответили англичанам на подчинение ими Афганистана Бухарой. Теперь противникам по Большой Игра предстояла схватка за оставшиеся ханства – Хивинское и Кокандское.

Заняв новые рубежи в Средней Азии, Россия теперь основательно на них закреплялась, готовясь к дальнейшему продвижению в глубь пустынь.

После получения известия о взятии Самарканда в нашем Министерстве иностранных дел начался переполох. Министр Горчаков трепетал – англичане прислали ему резкую ноту. Теперь Горчаков пытался настроить Александра II против «самовольного» генерал-губернатора Туркестана.

В результате в августе 1868 года, когда Кауфман выехал из Ташкента в Петербург для личного доклада, в степи на одной из почтовых станций его встретил фельдкурьер с высочайшим предписанием немедленно вернуть Самарканд и Катта-Курган эмиру Музаффару. Кауфман молча прочитал предписание, положил его в походный саквояж и, не сделав никакого распоряжения, продолжил свой путь. В данном случае генерал-губернатор отчаянно рисковал своей карьерой, но все равно поступил так, как подсказывала ему его совесть и честь. Александр II встретил Кауфмана криками и угрозами, но выслушав оскорбительную тираду императора, Кауфман заявил:

– Мы не имеем права отдавать то, что уже взято с боем. Отдать Самарканд и другие завоеванные города и кишлаки – значит полностью уронить престиж России в глазах местных правителей и населения. После этого к нам никто не будет относиться с почтением и уважением. В результате этого, не ударив палец о палец, Англия получит себе всю Среднюю Азию. Если вы, ваше величество, желаете отдать все Англии, то я в этом не участвую. Посему прошу немедленной отставки.

Категоричность Кауфмана впечатлила Александра. Помолчав, он подошел и приобнял генерал-губернатора.

– Не будем горячиться, Николай Петрович, – сказал он уже совершенно спокойно. – Езжай и скажи все эти слова Горчакову.

Когда Кауфман повторил свои слова, присовокупив, что его позицию поддерживает император, у Горчакова запотели очки… Скрывая свою досаду, он пригласил Кауфмана испить с ним чая. Тот отказался.

В тот день победа осталась за генерал-губернатором Туркестана. Но что будет завтра, не знал никто.

Вернувшись осенью в Ташкент, Кауфман говорил в кругу соратников:

– Наша дипломатия да и все правительство поддались беснованию Англии. К сожалению, в столице господствует полное непонимание нашего положения в Средней Азии… Это бюрократическое невежество просто поразительно. Ведь истерики в Лондоне должны не пугать наше правительство, а, наоборот, радовать! Если наше движение в Азии приводит англичан в этакое неистовство, значит, вы верно нащупали их ахиллесову пяту. Ведь несомненно, что, являясь нашим главным врагом, Англия нигде так не уязвима, как в Азии. Средняя Азия – это узда, которой мы всегда можем сдерживать заносчивых бритов. Чуть рыпнутся, а вожжи-то и натянем! Не балуй!

Вечером, сидя за письменным столом, генерал-губернатор, будучи человеком обстоятельным, записывал планы нововведений в Ташкенте: полная отмена рабства и зверских казней, учреждение городской думы и публичной библиотеки, издание газеты «Туркестанские ведомости» (для русских) и «Туземной газеты» (на арабском – для местных)…

В июне 1868 года между Петербургом и Бухарой был заключен мирный договор. Бухарское правительство официально признало вхождение Ходжента, Ура-Тюбе и Джизака в состав России. Кроме этого, русским подданным предоставлялось право свободной торговли и учреждения торговых агентств в ханстве, проезда через его территорию в другие государства, а также гарантировалась безопасность личности и имущества.

Таким образом, большая часть Средней Азии стремительно вошла в состав России, а Кокандское и Бухарское ханства были вынуждены признать свою вассальную зависимость от нее. Подчинение остальных регионов Средней Азии стало теперь лишь делом времени. Отныне Россия могла уделить больше внимания Хивинскому ханству, овладению восточным побережьем Каспийского моря и всей Туркмении, а также развитию связей с Китаем, особенно с его западной провинцией Синьцзян.

Лондон отреагировал на взятие Самарканда и фактическую ликвидацию Бухарского ханства очень нервно. Понять англичан было можно. Русские уверенно занимали огромные пространства Средней Азии, подчиняя себе ханства, которые всегда были англичанам не по зубам (как не вспомнить казненных в Бухаре английских офицеров-лазутчиков!).

В Лондоне понимали, что Бухарой дело не ограничится и далее настанет черед Коканда и Хивы, после чего Россия окажется уже на границе Афганистана – последнего барьера перед Индией. Одна мысль об этом доводила английских дипломатов до обморочного состояния, но что они могли сделать в реальности? Начинать полномасштабную войну с Россией теперь в Лондоне боялись. Одно дело воевать в далеком Крыму и совсем другое дело в афганских предгорьях, откуда рукой подать до долин Инда.

Да, в Лондоне вызвали в Министерство иностранных дел нашего посла Бруннова и вручили ему ноту. Тот повертел в руках листок бумаги, повздыхал, пожал плечами, мол, сам ничего не знал и искренне вам сочувствую, после чего был таков.

За англичан на взятие Самарканда реально ответили лишь их ближайшие собратья американцы – книгой секретаря американского посольства в Петербурге Юджина Скайлера. Почуяв конъюнктуру, дипломат написал книгу «Туркестан», собрав весь скандальный материал по Средней Азии, в том числе о коррупции и плохом управлении на завоеванных территориях. Русские либералы встретили книгу с восторгом.

– Вот она настоящая правда о том, что творит прогнивший царизм в азиатских пустынях! – радостно кричали они, потрясая еще пахнувшей типографией книжкой.

– Но ведь сам Скайлер никогда не был дальше Нижнего Новгорода, как же можно писать о том, чего не знаешь? – призывали к голосу разума приверженцы более умеренных взглядов.

– Никто из нас не видел Господа, но все мы знаем, что он есть! – нагло парировали либералы.

– Что-то действительно смешалось в нашем доме, если ставят вровень Бога и американского секретаря! – качали головами умеренные и отходили подальше от буйных.

В «Таймс» в те дни можно было прочесть: «В Петербурге все еще размышляют над проектами включения Востока в одну большую империю… Такие проекты будут неизбежно представлять собой сумасбродную и невыполнимую мечту». Судя по отсутствию (временному) сильных ответных ходов, английская верхушка сочла за благо пока держаться данной точки зрения.

Тогдашний вице-король Индии лорд Нортбрук писал министру по делам Индии Аргайлу: «Чем больше Россия расширяет свои владения (в Туркестане), тем более она открыта для нашего удара и тем меньше у неё сил его отразить». Мол, пусть ситуация зреет, мы ответим в нужный момент. Но это была попытка сохранить хорошую мину при плохой игре…

Теперь только хан Хивы, отделенной непроходимой пустыней, все еще бросал вызов России. Кауфману в Ташкенте и Игнатьеву в Петербурге было очевидно, что для покорения Хивы следует радикально улучшить коммуникации. Пока что войска прибывали в Туркестан только после длинного и трудного марша из Оренбурга, в то время, как Хива, как показали предыдущие экспедиции, была еще более труднодоступна. Чтобы переправлять войска и снаряжение, нужен был прямой маршрут из европейской части России, а также дороги в самом Туркестане. Наиболее очевидным способом решить это – было строительство порта на восточном берегу Каспия. Тогда войска можно было бы отправлять вниз по Волге и далее через Каспий. Возможна также была бы быстрая переброска и кавказских войск.

Зимой 1869 года, всего через восемнадцать месяцев после покорения Бухары, небольшой отряд российских войск был перевезен из Петровска в пустынный залив на восточном берегу Каспийского моря. Место это было известно как Красноводск, считалось, что когда-то именно здесь Амударья впадала в Каспий. Вся операция была строго засекречена, поскольку задача состояла в том, чтобы построить в Красноводске нашу опорную базу. И все же известие о высадке русских в Красноводске вскоре достигло ушей англичан. Строительство русской крепости на восточном берегу Каспия встревожило их куда сильнее, так как это расценивалось как непосредственная угроза Афганистану, а значит, и Индии.

Если до тех пор, следуя политике «умелого бездействия», английское правительство ограничивалось тем, что заявляло Петербургу протесты по поводу продвижения в Центральной Азии, указывая, что оно происходит вопреки его собственным официальным заявлениям, то теперь в Лондоне активизировались сторонники политики «наступательной школы» и их идейный предводитель Генри Роулинсон.

– Надо как можно скорее отказаться от предательской политики неумелого бездействия! – вещал он. – И как можно скорее сделать Афганистан нашим протекторатом, пока вместо нас этого не сделали русские!

Теперь к Роулинсону прислушались куда более внимательно, чем раньше. Даже некоторые бывшие сторонники либералов начали говорить о разумности утверждений неистового Роулинсона. Вскоре к сторонникам нового подхода в отношениях с Россией присоединился и новый вице-король Джон Лоуренс. Теперь бывший сторонник бездействия утверждал:

– Россию следует серьезно предупредить о недопустимости вмешательства в дела Афганистана или любого другого государства, граничащего с Индией. Надо ясно дать понять Петербургу, что продвижение к Индии, переходящее некоторый рубеж, повлечет за собой войну с нами во всех частях света.

Надо сказать, что англичане регулярно получали информацию и из Коканда, и из Кашгара, и из Хивы. Анализ ее показывал – русские готовятся к новому броску.

Английский историк писал: «Русофобский психоз разжигали консервативные лондонские газеты. Англичане словно забыли о том, что двинуться в Азию русских заставила в том числе и активность их дипломатии и военных в Центральной Азии и Персии. Дипломатия сродни физике – сила действия равна силе противодействия. И англичане получили от Петербурга совершенно логичный ответ на свою активность. Но это их конечно возмущало. Потому что хорошо известно – что можно Западу, то нельзя никому другому. Впрочем, пока вице-королем Индии был либерал Джон Лоуренс, позиция Англии была весьма сдержанной. Лоуренс полагал, что опасность русского похода на Индию сильно преувеличена, кроме того, он был уверен, что противоречия между империями можно уладить дипломатическим путем. Хотя бы потому, что Англия промышленно более развита, чем Россия, и ей есть чем надавить на русских в дипломатическом плане».

К тому же в середине 60-х годов XIX века в Индии сложилась очень тяжелая ситуация. В стране разразился катастрофический голод, который привел к массовым волнениям. Непрочность своего присутствия в Индии англичане ощущали все более отчетливо. Английские генералы и колониальные чиновники считали, что упрочить британское господство можно только одним способом – показать всем силу Британии с помощью оружия, активной дипломатии и жестких мер внутри Индии. Так что отставки либерала Лоуренса добивались многие влиятельные политики. Вскоре после ухода Лоуренса в феврале 1869 года наш посол в Лондоне Бруннов написал в депеше, что «система бездействия, которой придерживался вице-король Индии сэр Джон Лоуренс в своей политике по отношению к странам, расположенным за пределами управляемой им территории, приходит к концу. Эту систему, не пользующуюся популярностью не только в Калькутте, но и в Англии, теперь признано необходимым пересмотреть».

Преемник Лоуренса лорд Мэйо, прибывший в Индию в начале 1869 года, при вступлении в должность объявил:

– Если мы и Россия сможем отбросить в сторону взаимное недоверие и подозрительность, то не будет никаких оснований для того, чтобы интересы России в Азии постоянно сталкивались с нашими.

Была еще одна важная причина для волнений в Лондоне. Дело в том, что там прекрасно понимали – русская модель завоевания совершенно отлична от английской. Если англичане превращали завоеванные государства в классические колонии с бесправным рабским населением и откровенным грабежом, то русские давали всем равные права с собой. Именно поэтому расширение территории империи и влияния России так беспокоило англичан. Ведь Россия предлагала совершенно отличный от британского принцип взаимодействия с покоренными народами. И этакое отношение многим в Азии нравилось.

Поэтому лорд Мэйо, который никогда не был оголтелым русофобом, быстро стал сторонником «наступательной политики» в отношениях с Россией. В этом большую роль сыграли генералы и разведчики, которые с агентурными докладами и картами в руках как дважды два доказывали – еще несколько лет бездействия, и Индия будет потеряна.

Увы, но покорение Бухары стало поворотной точкой в Большой Игре и началом ее «горячей» фазы. Центральная Азия была на пороге больших геополитических перемен. Россия и Англия были готовы к решающим сражениям за зоны влияния. Соперники ждали, кто первым сделает свой ход. И этот ход сделает Россия…

В.А. Кокорев в 1850-х гг. Художник К. фон Штойбен

С.А. Хрулев. Художник В.Ф. Тимм

Пароход «Фельдмаршал Суворов» общества «Кавказ и Меркурий»

Великий князь Константин Николаевич

Е.П. Ковалевский

А.М. Горчаков. Художник Е.И. Ботман

А.И. Барятинский. Художник В.Ф. Тимм

А.В. Головнин

Н.П. Игнатьев

А.А. Катенин. Художник Э.Г. Боссе

Г.Х. Гасфорд

Британские войска пересекают Сатледж (Пенджаб) в лодках. Первая англо-ситхская война. Художник Г. Юль

Площадь в укреплении Верное. 1857 г. Художник П.М. Кошаров

Автопортрет Ч.Ч. Валиханова

П.П. Семенов-Тян-Шанский

Ч.Ч. Валиханов и Ф.М. Достоевский в Семипалатинске

Порт-Мэй. Английская гравюра. XIX в.

Порт Хакодатэ

Г.И. Невельской. Старинная гравюра

Н.Н. Муравьев-Амурский. Художник К.Е. Маковский

И.Ф. Лихачев. Художник П.Н. Бажанов

Н.А. Бирилев. Старинная гравюра

Русская эскадра на пути в Америку. Художник А.П. Боголюбов

С.С. Лесовский

А.А. Попов

Раздел Китая на сферы влияния. Французская карикатура

«Спасите меня от моих друзей». Карикатура времён Большой Игры. Афганский эмир Шер Али между Россией (медведь) и Англией (лев)

Н.А. Крыжановский. Старинная гравюра

М.Г. Черняев

К.П. Кауфман. Старинная гравюра

Д.И. Романовский

Тревога в крепостном редуте. Нападение кокандцев на казачий выселок Узун-Агач. Художник Н.Н. Каразин

Брошенная ставка эмира у Ирджара. Гравюра с акварели генерала Романовского

Взятие Ташкента генералом Черняевым. Художник Н.Н. Каразин

Руины укреплений в Джизаке

Цитадель Ура-Тюбе

Дворец эмира в Бухаре. Фото С.М. Прокудина-Горского

Н.А. Северцов. Старинная гравюра

И.И. Воронцов-Дашков

А.К. Гейнс. Художник И.Е. Репин

Н.К. Краббе. Художник И.А. Тюрин

Главная улица в Самарканде с высоты цитадели ранним утром. Художник В.В. Верещагин

Вступление русских войск в Самарканд. Художник Н.Н. Каразин

Сражение на Зерабулакских высотах. Художник Н.Н. Каразин

Хивинская крепость