Битва за пустыню. От Бухары до Хивы и Коканда

Глава первая

Крымская война была еще в разгаре, когда в 1855 году англичане сделали очередной ход в Большой Игре. Ударить они решили в самом тогда уязвимом для России месте – на Дальнем Востоке. В Приморский край для стратегической разведки были направлены 60-пушечный фрегат «Винчестер» и паровой шлюп «Барракуда», входившие в состав Гонконгской эскадры. Экспедиция имела конкретную задачу – найти удобную гавань, где можно было бы быстро создать военно-морскую станцию и тем самым закрепить за собой берега Дальнего Востока.

В ходе плавания англичане давали берегам Приморского края свои названия. Так, нынешний залив Золотой Рог они назвали по имени капитана «Винчестера» – Порт-Мэй. Тогда же на морских картах появились и другие английские названия: остров Терминешнл (т. е. конечная станция), впоследствии остров Аскольд, залив Герен, нынешний Амурский залив. Именем королевы Виктории был назван обнаруженный англичанами огромный залив, который вскоре наши моряки переименуют в залив Петра Великого. Другой залив капитаны шлюпов назвали в честь тогдашнего союзника Англии – французского императора Наполеона III, который наши переиначили в Уссурийский. Англичане подошли к вопросу обследования побережья очень серьезно, так как рассчитывали, что здесь впоследствии будет английская военно-морская база. Нынешний пролив Босфор-Восточный у них значился как пролив Хамелена, а бухта Новик – Динс Дандэс (по имени судового священника). Полуостров Муравьев-Амурский, на котором сегодня расположен Владивосток, «первооткрыватели» нарекли в честь принца Альберта.

Район нынешнего Владивостока пришелся англичанам по душе особенно. Здесь была укрытая от ветров бухта, хорошее дно, которое держало якоря, пресная вода и вдоволь строительного леса, а также возвышенности и острова, на которых впоследствии можно было бы поставить артиллерийские батареи.

В Англии карты тихоокеанского побережья были немедленно изданы с грифом секретно.

В это время нашим военно-морским агентом в Англии был не кто-нибудь, а воспитанник адмирала Лазарева, отличный моряк и прекрасный дипломат вице-адмирал Ефим Путятин. Буквально несколько месяцев до этого Путятин вернулся с Дальнего Востока, где, помимо дипломатической миссии в Японии, также занимался описью восточного побережья Приморья. Надо ли говорить, что, узнав о появлении английских карт, Путятин сделал все возможное, чтобы они оказались в его руках.

Вскоре, подкупив печатников, Путятин достал секретные карты и переправил их в Россию. В Петербурге карты скопировали и несколько копий немедленно отправили на Дальний Восток. Этими картами несколько лет пользовались наши моряки, а также генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев-Амурский, который плавал в 1859 году на юг Приморья. Впрочем, вскоре у нас появились свои карты, куда более подробные и точные.

В том же 1959 году в Лондоне вышли в свет воспоминания доктора «Барракуды» Джона Тронсона «Рассказ о плавании в Японию, Камчатку, Сибирь, Тартарию и многие участки побережья Китая на борту «Барракуды», с картами и зарисовками». В своей книге Тронсон пишет, что они открыли Императорскую (ныне Советскую) гавань еще в 1854 году, и, кроме нескольких туземцев, они в этой гавани никого не встретили. Это была неправда. Так как 6 августа 1853 года капитан 1 ранга Г.И. Невельской поставил там Константиновский пост из 8 человек с урядником. К 1854 году там уже было несколько сараев и казарм. Невельской в своих воспоминаниях прямо указывает, что англичане не смогли обнаружить ни Императорскую гавань, ни спрятанный в ней фрегат «Паллада», который был затоплен в этой гавани в январе 1856 года.

Стоит отметить, что последний акт агрессии со стороны англичан был зафиксирован уже после заключения мирного договора! Тогда шлюп «Барракуда» разбомбил и сжег несколько построек в Императорской гавани. Присвоив гавани название Барракуда-Харбор, англичане покинули Японское море. В том же, 1856 году в составе Тихоокеанской эскадры фрегат «Винчестер» и шлюп «Барракуда» приступили к военным действиям у берегов Китая. К этому времени Англия втянулась в так называемую вторую «опиумную войну». В ходе нее английские суда десятками топили беззащитные китайские джонки.

Было очевидно, что пока англичане отвлечены разборкой с Китаем, нам надо было срочно решать вопросы присоединения дальневосточного Приморья на законодательном международном уровне.

В конце зимы 1857 года в Петербург пришло письмо от военно-морского агента в Лондоне вице-адмирала Путятина о том, что Англия и Франция готовят серьезный поход в Китай, чтобы открыть его рынки для своих товаров и, прежде всего, для массового завоза индийского опиума. Горчаков к записке отнесся очень серьезно. В Петербурге поступили весьма необычно – немедленно вызвали из Лондона Путятина и командировали его в Пекин. Логика в том была, за время нахождения в Англии Путятин установил хорошие контакты с англичанами. Кроме этого, важным было и то, что англичане не воспринимали вице-адмирала как участника Большой Игры, что позволяло ему легко устанавливать нужные связи. Горчаков посчитал, что эти связи помогут Путятину в Китае.

Министр иностранных дел Горчаков писал генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьеву: «Цель отправления Путятина сохраняема должна быть в тайне величайшей, а потому поводом его поездки избраны следующие поручения: исследование берегов Восточной Сибири и поиск мест для нового порта».

Однако кратчайшим путем через Кяхту и Монголию китайцы Путятина не пустили. Они вообще не желали видеть его у себя. Так что моряку пришлось добираться морем. Присоединившись к англо-французской эскадре, которая шла карать китайцев за ослушание, он доплыл с союзниками до Тяньцзиня. Там, как представитель нейтральной страны, вице-адмирал удачно выступил посредником в переговорах, где англичане и французы продиктовали китайцам свои условия.

Присутствие Путятина дало России право наравне с победителями подписать с Китаем даже собственный Тяньцзиньский договор. Увы, касался он лишь морской торговли, поэтому был для нас практически бесполезен, так как морем мы тогда с Поднебесной не торговали. Это понимали и китайцы, которые вскоре без всяких проблем ратифицировали этот договор. А вот с Англией и Францией ратифицировать торговый договор Пекин отказался наотрез. Причина была значимой – Пекин не желал наводнения страны дешевым опиумом, который буквально выкашивал целые провинции.

Что ж, союзники утерлись и начали готовить новую карательную экспедицию…

Тем временем генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев старался уговорить китайцев отдать под российский контроль побережье от Амура до Кореи, чтобы в тамошних незамерзающих гаванях мог разместиться русский флот.

Переговоры шли успешно, и вскоре в местечке Айгунь Муравьев подписал договор, по которому левобережье нижнего Амура признавалось российской территорией, а правобережье реки территорией «общего владения».

Границы этих территорий, правда, окончательно еще не были определены. Да и сам договор китайский мандарин И-Шань подписал с большой неохотой.

За подписание Айгунского договора Муравьев был вознагражден императором Александром II титулом графа Амурского. Но как вскоре выяснилось, несколько преждевременно.

Вскоре китайцы заявили, что у И-Шаня не было полномочий подписывать столь важный документ. Разрешение должен был дать император-богдыхан, так как отписанные России территории считались родовыми землями династии Цин.

Так как ратифицировать договор китайцы отказались, пристав Русской духовной миссии Петр Перовский (кузен оренбургского генерал-губернатора) припугнул их войной, чем окончательно перепугал чиновников Поднебесной.

В результате этого положение России на Тихом океане стало очень сложным. Без признания китайцами Айгунского договора строить порты в Приморской области было делом рискованным. Тем более что Англия и Франция собирались в новый поход на Пекин и не было никаких оснований сомневаться, что они добьются своего. Китай же теперь видел и в России вероломного соседа, грозящего откусить кусок пусть и плохо исследованной, но формально китайской территории. При этом ни Муравьев-Амурский, ни тем более Перовский были не в состоянии это отношение изменить! Нужно было срочно искать неординарное решение и того, кто мог бы его блестяще выполнить. Нужен был настоящий гроссмейстер Большой Игры.

Пока шла Крымская война, у Лондона, по большому счету, руки до нашего Приморья не доходили. Только в 1857 году Адмиралтейство, Министерство иностранных дел и Лондонское географическое общество занялись этим вопросом вплотную. В середине года состоялась примечательная встреча министра иностранных дел графа Кларендона, первого лорда Мориса Беркли и президента Лондонского географического общества Родерика Мерчинсона. Трое собравшихся обсуждали перспективы английского влияния на дальневосточное Приморье. По воспоминаниям современников, встреча была весьма плодотворной. Лорд Беркли обосновал необходимость создания на полуострове Принца Альберта (нынешний Владивосток) своей военно-морской станции. По замыслу первого лорда, это должен был быть форт с гарнизоном в пару сотен солдат, прикрываемый с моря отрядом военных судов.

Географ Мерчинсон взял на себя организацию научной экспедиции, которая бы занялась разведкой близлежащих районов и составлением карт. Что касается министра иностранных дел графа Кларендона, то он пообещал надежное дипломатическое прикрытие будущей операции, а также лоббирование проекта в правительстве. Основные расходы было готово взять на себя Адмиралтейство.

Некоторое время спустя выразил свою заинтересованность проектом и премьер-министр Пальмерстон:

– Предложение весьма разумно. Мы уничтожили русское присутствие в Черном море, ограничили в Балтийском. Теперь осталось вышвырнуть их с дальневосточных берегов! Тогда Россия навсегда превратится в Московию. Закрыв русский вопрос на Тихом океане, мы легко закроем его затем и в Средней Азии!

После этого началась подготовка к снаряжению военно-морской экспедиции. Причем если вначале предполагалась посылка всего двух-трех небольших пароходов, то теперь Пальмерстон хотел, чтобы к дальневосточным берегам пришла полноценная эскадра с транспортами, десантом и инженерами, способная сделать порт Мэй настоящей морской крепостью. Увы, сроки экспедиции начали постоянно «смещаться вправо». Между тем посол в Петербурге Джон Крэмптон торопил:

– Русские успешно завершили свою экспедицию по исследованию Амура и прилегающих берегов, и теперь генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев сплавляет по Амуру в Приморье казачьи отряды и поселенцев. Россия начинает массовую колонизацию! Надо торопиться, иначе будет поздно!

Но быстро послать эскадру в Приморье у англичан все никак не получилось. На грандиозное предприятие, которое виделось Пальмерстону, банально не хватало финансов. Закрома государственной казны вымела Крымская и «опиумная» войны. В другое время можно было бы заставить платить Ост-Индскую компанию, но именно сейчас компания прекратила свое существование.

Пока суть да дело, в Лондоне было решено продолжить обследования судами наиболее перспективных районов дальневосточного побережья, чтобы хотя бы застолбить свои будущие владения.

Ну, а, что же Россия? Неужели мы сидели и смотрели, как английский флот «осваивает» наше дальневосточное побережье?

Разумеется, мы приняли брошенный вызов и Россия начала Большую Игру в тихоокеанских водах. В 1857 году вернулись с Тихого океана отправленные на Дальний Восток еще до Крымской войны парусные суда – фрегат «Аврора», корвет «Оливуца» и транспорт «Двина». Держать эти суда на Дальнем Востоке не имело смысла. Во-первых, они были сильно изношены и нуждались в серьезном ремонте, а, во-вторых, будучи парусными, устарели и не могли противостоять паровым и винтовым кораблям англичан. Поэтому взамен вернувшихся вымпелов в том же году на Дальний Восток был отправлен винтовой фрегат «Аскольд», под командованием флигель-адъютанта Унковского, а чуть позднее, сразу целый отряд судов капитана 1 ранга Кузнецова, в который вошли только что построенные винтовые корветы «Воевода», «Новик» и «Боярин», а также винтовые клипера «Джигит», «Пластун» и «Стрелок». По приходе их на Тихий океан в отряд было включено и судно снабжения «Николай I», принадлежавшее Российско-Американской компании. Однако в связи с провокациями англичан и сложной обстановкой вокруг Китая для обороны Дальнего Востока этих сил было уже недостаточно.

И в следующем, 1858 году на Тихий океан был дополнительно отправлен еще один отряд, под командованием флигель-адъютанта Попова, в составе винтовых корветов «Рында», «Гридень» и клипера «Опричник». Прибыв на Дальний Восток, Попов вступил в командование сформированной Тихоокеанской эскадрой.

В конце августа 1859 года на Тихий океан из Кронштадта ушло еще одно подкрепление: винтовой корвет «Посадник», клипера «Наездник» и «Разбойник». Чтобы затруднить слежение за ними английских кораблей, судам было приказано следовать раздельно.

Кроме этого, в Средиземном море была развернута эскадра контр-адмирала Истомина. Помимо своей прямой задачи – противостояния англичанам в Средиземноморском регионе, эти суда должны были служить резервом для Тихоокеанской эскадры и в случае необходимости быстро ее усилить. В Средиземноморскую эскадру первоначально вошли винтовой линейный корабль «Ретвизан», фрегат «Громобой», пароходо-фрегат «Рюрик», а также корветы «Баян» и «Медведь». Затем, разумеется, судовой состав менялся, увеличиваясь или уменьшаясь в зависимости от политической обстановки. Так, в начале декабря 1858 года в Генуе эскадру возглавил сам генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич, что говорило о серьезности ситуации и важности задач Средиземноморской эскадры.

Тем временем англичане даром времени не теряли. 20 июня 1859 года в бухту Святой Ольги пришла английская канонирская лодка «Дове», под командой лейтенанта Буллока. Но лейтенанта ждало разочарование, в бухте уже стоял российский транспорт «Байкал», а на берегу достраивался наблюдательный пост, над которым развевался российский флаг.

Согласно неписаным правилам Большой Игры, командир «Байкала» лейтенант Николай Дерпер пригласил своего коллегу отужинать. Разумеется, не обошлось без горячительных напитков. Как выяснилось уже в процессе общения, англичанин оказался не стоек и, приняв пару стаканов водки, рассказал Дерперу много лишнего. Например, то, что из Шанхая на соединение с «Дове» плывет специально оборудованный описной фрегат «Эктаеон». Этот фрегат должен прибыть в бухту Святого Владимира, чтобы от нее произвести опись берега Татарского пролива до 49° широты, а заодно установить на берегу английские флаги, закрепив тем самым «открытые» территории за английской короной.

На это известие Дерпер деликатно заметил:

– Сожалею, но вы, господа, опоздали. Опись всех тамошних бухт, как и берегов, уже произведена нашими судами. Помимо этого, в удобных местах основаны наши наблюдательные посты и подняты флаги.

– Надеюсь, это английские флаги? – поднял на Дерпера мутные глаза лейтенант Буллок.

– Снова сожалею, – вздохнул Дерпер. – Но флаги русские, а, следовательно, все побережье является российской территорией и без нашего разрешения подходить к нему запрещено.

– Что? Что? – сразу протрезвел Буллок.

Дерпер с милой улыбкой пододвинул к собеседнику очередной стакан:

– Вы лучше не расстраивайтесь, а пейте!

Между тем, ничего не подозревая о «русских кознях», капитан «Эктаеона» Вэрд на переходе к заливу Владимира, не торопясь, производил попутную опись островов Гамильтона, Цусимы и бухты Чусан, на корейском берегу. Когда же «Эктаеон», наконец, прибыл в бухту Святого Владимира, там его уже ждал… «Байкал». Хлебосольный лейтенант Дерпер снова разлил по стаканам водку:

– Мы недавно славно посидели с лейтенантом Буллоком. Надеюсь, наша встреча будет не менее приятной.

– Дерпер поднял свой стакан:

– За дружбу! Прозит!

Чтобы сразу не расстраивать собеседника, лейтенант предложил тост – за королеву Викторию и только после этого сообщил, что опись бухт и Татарского берега уже произведена нашими судами, а в бухтах расположены воинские гарнизоны.

Несколько минут Вэрд пребывал в полном ступоре. Затем попытался спасти ситуацию:

– Я хотел бы встретиться с капитанами ваших судов, чтобы вместе с ними посмотреть описные работы!

Требование было откровенно хамским, но Дерпер как вежливый хозяин выдержал марку:

– Увы, отряд наших судов находится теперь в крейсерстве, в Японском море, и встретиться с капитанами никак невозможно.

– А на каком основании вы заняли бухту Ольги, ведь у меня сведения, по которым ваши границы простираются только до 49°?

– Увы, ваши сведения сильно устарели, – пожал плечами Дерпер.

После этого Вэрд схватился за последнюю соломинку:

– А есть ли ваши посты южнее бухты Ольги?

– Мне неизвестны все наши посты, – уклончиво ответил Дерпер. – Но с давних пор, по договору с китайцами, границы наши по этому берегу простираются до берегов Кореи.

30 июня Вэрд несолоно хлебавши ушел в японский порт Хакодате.

Что касается Дерпера, то он, не теряя времени даром, послал разведывательную партию в составе штабс-капитана Генерального штаба Елеца и двух топографов в район бухты Владимира для окончательного закрепления этого района за Россией.

После этого «Байкал» перешел в бухту Тихую, заняв там брандвахтенный пост. Одновременно на берегу начали спешно строить казарму и батарею. Вскоре к «Байкалу» присоединился и корвет «Воевода». Англичанам наглядно дали понять, что у наших берегов их больше не ждут.

В июне этого же, 1859 года русские моряки на пароходе-корвете «Америка», под флагом генерал-губернатора Восточной Сибири графа Муравьева-Амурского, исследовали побережье Южно-Уссурийского края. Именно тогда впервые были нанесли на карту залив Петра Великого (с определением его границ), Амурский и Уссурийский заливы, заливы Стрелок и Находка, острова Аскольд, Русский, Путятин, бухты Новик и Воевода, полуостров Муравьев-Амурский, а также бухта Золотой Рог. Именно тогда на карте впервые появилась историческая надпись – порт Владивосток (т. е. владеющий Востоком, властелин Востока!). Говорят, что Муравьев-Амурский придумал название по аналогии с Владикавказом. При этом никакого порта и даже маленького наблюдательного поста на берегу построено не было, так как плавание «Америки» было чисто рекогносцировочным. Но на карте возле надписи «Владивосток» уже была изображена маленькая крепость. А это значило, что решение о будущем главном форпосте России на Тихом океане уже принято.

А вскоре о произошедших территориальных изменениях на Дальнем Востоке была извещена мировая общественность. «Петербургские ведомости» опубликовали статью анонимного автора, в которой освещалась тема освоения новых дальневосточных земель и где уже было «застолблено» имя «Владивосток»: «Едва ли можно найти другой берег в мире, где бы на таком малом пространстве прекраснейшие гавани следовали одна за другой в таком количестве, что трудно выбрать и определить, которая из них лучше. Знаменитая Севастопольская гавань и Золотой Рог в Босфоре должны уступить первенство здешним гаваням и бухтам. Недаром этот лабиринт заливов носит название залива Петра Великого, недаром лучший из портов назван Владивосток».

В первой половине XIX века крупнейшим на планете 300-миллионным народом правила маньчжурская династия Цин («Чистая»). Маньчжуры – кочевой северный народ, воспользовавшийся смутой в Китае, чтобы захватить власть. Иноземная династия – явление в истории нередкое. Особенность маньчжуров состояла в том, что завоеватели, сохранив традиции Поднебесной, сами очень быстро выродились, разучившись воевать. К середине XIX века Китай вступил в период застоя, а затем и кризиса. Разумеется, этим постарались воспользоваться многие и в первую очередь вездесущие англичане. Вначале Ост-Индская компания, а затем и английское правительство активно «осваивали» Китай. Пользуясь слабостью империи Цин, английские купцы наладили массовую доставку в китайские порты индийского опиума. Британская Ост-Индская компания наладила промышленное производство опия в Бенгалии. Именно руководители и акционеры компании начали фактически формировать в Китае наркоцивилизацию. Первоначально они учредила т. н. «Китайскую внутреннюю миссию», задачей которой было пристрастить к опиуму миллионы китайских крестьян. Полным ходом шла пропаганда потребления опиума, постоянно расширялся рынок его сбыта, который полностью контролировался Ост-Индской компанией. Наркоторговля вытесняла всю другую торговлю. Опиум распространяли английские миссионеры, захватывая один крупный город за другим. Суда Ост-Индской компании не успевали загружаться в Индии опиумом и разгружаться в Шанхае и Кантоне. А опиумные курильни множились в Китае с каждым годом, медленно убивая население.

«Торговля рабами была просто милосердной по сравнению с торговлей опиумом, – признавал английский экономист Ричард Монтгомери Мартин в 1847 году. – Мы не разрушали организм африканских негров, ибо наш интерес требовал сохранения их жизни… А продавец опиума убивает тело после того, как развратил, унизил и опустошил нравственное существо».

К концу 30-х годов XIX века употребление опиума превратилось в страшную разрушительную силу китайского общества. Население было поголовно поражено наркоманией. Императорский двор был напуган тем, что опиум курили даже солдаты. В то же время запрет китайского правительства на ввоз наркотика не мешал маньчжурскому императору Китая получать средства от главного директора таможенных служб. Это была немаловажная статья дохода. Когда же наконец знамя с борьбы с английским опиумом поднял один из китайских мандаринов Линь Цзэсюй, Англия в 1840 году развязала войну, которую назвали «опиумной».

К этому времени англичане блокировали Кантон и другие южные порты. В июле 1840 года они захватили Динхай, в августе появились в Тяньцзине, уже в непосредственной близости от Пекина. Вооруженные мечами, пиками и старыми мушкетами, китайцы оказались неспособны сопротивляться английским колониальным полкам. Вина за поражения была возложена на Линь Цзэсюя. Он был отстранен от должности и сослан в отдаленную провинцию.

В августе 1842 года Цинская империя капитулировала. Маньчжуры подписали Нанкинский договор, открывавший для торговли опиумом пять портов, включая Шанхай и Кантон, выплату контрибуции в 21 миллион серебряных юаней, а также передачу Англии острова Сянган (территории нынешнего Гонконга). После этого импорт опиума вырос сразу в несколько раз. Любопытно, что, когда китайский император Дао Гуан обратился с личным посланием к королеве Виктории, в самой учтивой форме обращая ее внимание на ужасающие последствия опиумной торговли, королева ему даже не ответила. Ответом на слабость династии Цин стало восстание на юге Китая тайпинов. Восставшие объявили своими врагами маньчжуров и…опиум. Курительную трубку их вождь, деревенский учитель Хун Сюцуань, сравнил с мушкетом, из которого человек стреляет в самого себя.

В 1851 году в империи Цин разгорелась полноценная гражданская война между Цинской империей и новообразованным Тайпинским государством.

На первых порах английские торговцы и миссионеры сочувствовали тайпинам, которые признавали христианство. При этом Англия, а за ней Франция и США соблюдали нейтралитет. Однако в 1854 году представители этих стран предъявили императору совместное требование о перезаключении старых торговых договоров. Теперь они требовали права неограниченной торговли на всей территории Китая и официального права торговать опиумом. Цинское правительство эти требования отклонило. В Лондоне расценили это как оскорбление. Но на вторжение Англия тогда не решилась, так как была занята – вначале воевала с Персией, затем с Россией, после чего усмиряла сипаев в Индии.

Однако, как только Англия решила эти вопросы, Лондон обратил свой взор на Поднебесную. Нужен был лишь повод, и он, конечно же, быстро нашелся! Когда китайцы задержали английское судно «Эрроу» с контрабандным опиумом, это немедленно было раздуто до вселенских масштабов. В октябре 1856 года Англия объявила Китаю войну. К этому времени у англичан все было готово для агрессии. И уже в конце октября английская эскадра бомбардировала и захватила порт Гуанчжоу. Вскоре к Англии присоединилась и Франция. В данном случае поводом стал арест и смерть французского авантюриста Шапделена.

Втягивание Франции в войну в Китае явилось несомненным успехом английской дипломатии. Вообще-то, Франция не торговала опиумом и не имела особых торговых интересов в Китае, но это не помешало сумасбродному Наполеону III, с ловкой подачи англичан, вмешаться в конфликт.

Летом 1857 года, под предлогом невыполнения Китайской империей условий Нанкинского трактата 1842 года, Англия организовала блокаду морских путей, ведущих к южному побережью Китая, захватила и частично истребила три крупные флотилии китайских джонок, которые пытались перехватывать везущие в Китай опиум торговые суда. Началась новая «опиумная война» против Китая.

В декабре 1857 года англо-французские войска после ожесточенной бомбардировки овладели Кантоном. К этому времени окончательно подавив восстание сипаев в Индии, английское правительство начало интенсивную переброску в Китай освободившихся войск.

После взятия Гуанчжоу англичане рассчитывали, что Цинская империя пойдет на переговоры. Но Пекин ответил молчанием. Тогда в апреле 1858 года союзная английско-французская эскадра, под общим командованием контр-адмирала Майкла Сеймура, перешла в Желтое море к устью рек Байхэ. Союзники решили блокировать устье реки, захватив защищающие его форты Дагу, чтобы, поднявшись затем вверх по реке, занять город Тяньцзинь. Дело в том, что через Тяньцзинь в Пекин по водным каналам поступало продовольствие. Лишив столицу продовольствия, можно было диктовать Цинской империи любые условия.

Сеймур был зол. Китайцы слишком ожесточенно сопротивлялись. Прохаживаясь по шканцам 84-пушечной флагманской «Калькутты», от нервного расстройства он то и дело тер изуродованную руку.

Во время Крымской войны Сеймур воевал на Балтике. В один из дней его матросы выловили из волн новую русскую мину. Заинтересовавшись, Сеймур нажал на торчащий из нее рычажок. Взрывом его выбросило за борт, а полтора десятка матросов разорвало в клочья. Из воды Сеймура выловили, но рука так и осталась висеть плетью. После этого в английском флоте не без ехидства говорили:

– Сеймуру осталось потерять глаз и выиграть бой, тогда он сравнится с лордом Нельсоном.

Однако выиграют ли англичане этот бой, у Сеймура ясности не было…

Вечером 19 мая, преодолев, наконец, речной бар, шесть английских канонерских лодок с десантом в тысячу человек вошли в реку и встали на якорь ниже фортов. Следующим утром китайскому командующему было послано предложение сдать форты, а в случае отказа обещано уничтожение. Китайцы ответили отказом. В половине девятого утра канонерские лодки двинулись к назначенным им по диспозиции местам. С обоих берегов реки по ним был немедленно открыт сильный артиллерийский и оружейный огонь. Так как канонерки шли близко от берега, солдатам было приказано лечь на палубу. Стоять остались лишь управлявшие движением канонерок офицеры.

Как только канонерские лодки достигли своих мест, с них был начат обстрел фортов. Действие артиллерии, стрелявшей почти в упор, было сокрушительным. Одновременно с мачт открыли огонь стрелки-снайперы, выбивая орудийную прислугу китайцев.

Спущенные в ответ китайцами по течению реки брандеры были перехвачены гребными шлюпками и посажены на мель. К 11 часам утра все орудия фортов левого берега были подавлены, после чего высаженный десант без сопротивления овладел левобережными фортами. Через четверть часа прекратили огонь и форты правого берега. Их также занял десант, которому, впрочем, пришлось отбивать контратаку из деревни Дагу. К полудню в руках англо-французских войск оказались все форты в устье Байхэ.

Бой уже стих, когда на одном из фортов правого берега из-за пожара взорвался пороховой погреб, уничтожив до сотни английских солдат. После этого Сеймур дал приказ разрушить захваченные форты и береговые батареи.

Спустя три дня канонерки осторожно двинулись вверх по реке и вечером 26 мая достигли Тяньцзиня. Так как китайское правительство считало взятие фортов Дагу невозможным, Тяньцзинь укреплен не был, и защищать его было невозможно. Теперь и правительству Цин стало очевидно, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Поэтому после прибытия союзной эскадры в Тяньцзинь китайский император прислал уполномоченных для заключения мирного трактата. 30 мая, после недолгих переговоров с представителями Англии, Франции, России и США, был подписаны Тяньцзиньские трактаты. Согласно им, для внешней торговли Китай открывал сразу шесть новых портов, а миссионеры получили право свободно передвигаться внутри всей империи. Кроме этого, император брал на себя возмещение всех военных издержек. Но подписав вынужденные бумаги, на деле Пекин исполнять их не торопился.

Вскоре в Лондоне стали понимать, что, несмотря на понесенное поражение, Китай намерен все же отказаться от опиумной заразы. Поэтому Англия начала подготовку к новой большой войне. Помимо этого, в Лондоне решили более внимательно присмотреться к восточным берегам Сибири и, наконец-то, нашли деньги на большую экспедицию к берегам русского Дальнего Востока. Экспедиция была назначена на весну 1861 года, и командующий эскадрой вице-адмирал Шерерд Озборн уже начал готовить корабли к дальнему походу. Однако последующие события в Китае заставили англичан перенести экспедицию еще на год, и в конечном итоге они опоздали, причем опоздали уже навсегда…

Глава вторая

Несмотря на то что Крымская война уже закончилась, английский премьер-министр Пальмерстон под предлогом борьбы за права человека по-прежнему разжигал ненависть к России. Что же касательно находившихся в Крыму английских войск, то из Балаклавы и Севастополя они были перевезены прямиком в Шанхай и Гонконг, где ожидались восстания китайцев.

– Мы наказали Россию, теперь пора поставить на колени и Китай! – вещал Пальмерстон.

Окончательный захват Поднебесной виделся из Лондона делом несложным. В недавней «опиумной войне» Китай понес огромные убытки, и китайские товары уже не могли конкурировать с продукцией европейских мануфактур. Огромная страна стремительно беднела. Вдобавок ко всему Китай сотрясали мятежи яростных тайпинов.

Разумеется, активность англичан в Китае заставила принять меры и Петербург.

– Союзники считают, что после Крыма им все нипочем! – высказывал брату Константину император Александр II. – А потому надо будет сделать все возможное, чтобы умерить их пыл!

К моменту возвращения из Бухары в Петербург графа Игнатьева у России также возникли проблемы с Китаем. 16 мая 1858 года Китай и Россия подписали так называемый Айгунский договор, согласно которому левый берег Амура до морского устья отходил России. Однако стороны так и не пришли к соглашению о границе по Уссури и далее до моря, решив, что пока «впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами да будут в общем владении».

Разумеется, наши сразу же начали определять свои границы и послали для этого специальную экспедицию. Что касается китайского императора, то он все затягивал решение вопроса по «общим» землям.

Вначале Игнатьева вызвал к себе военный министр Сухозанет. Поговорив о разном, предложил возглавить группу военных советников, которые вместе с новыми ружьями отправлялись в Китай, чтобы учить тамошних солдат современной войне. В Петербурге тогда очень опасались, что англичане и французы, всего три года назад успешно воевавшие против России, пользуясь превосходством европейского оружия, смогут подчинить и Китай.

Игнатьев скосил глаза на лежавшую на столе министра английскую карикатуру. На ней петух (Франция) и лев (Англия) вовсю лупили несчастного дракона (Китай). Карикатура был откровенно вульгарная и совсем не смешная.

– Я согласен возглавить советников! – согласился молодой генерал-майор.

А что он мог еще ответить министру? Однако уже через несколько дней все поменялось. На очередном совещании с Горчаковым император Александр II неожиданно огорошил министра иностранных дел:

– Ах, Александр Михайлович! Мы сошлись грудь в грудь в Большой Игре с англичанами в Средней Азии, но вполне можем дать им пинок в спину на Дальнем Востоке! Для этого нужен только молодой, опытный и циничный дипломат.

– Ваше величество, – скривился Горчаков. – Вы называете исключающие вещи, молодой дипломат опытным быть не может, ибо наша наука постигается долгим служением. А цинизм вообще не свойствен нашей благородной профессии.

– В каждом правиле есть исключения, – отмахнулся от министра Александр. – Тем более я кандидатуру в общих чертах уже определил.

– И кто же это? – чопорно вскинул подбородок Горчаков.

– Игнатьев!

– Но ему нет и тридцати?

– Зато у него за плечами Лондон и Бухара! Он молод, но опытен, патриотичен, но циничен. Игнатьев – идеальная кандидатура для трудного и щекотливого дела в Китае. Поэтому эту дипломатическую партию мы начнем с козырей!

Хорошо зная императора и понимая, что он уже определился, Горчаков спорить не стал и согласился, хотя выбором остался весьма недоволен.

Отправляя Игнатьева, Горчаков не особо надеялся на успех молодого дипломата. По его сведениям, в Китай англичане бросили свои лучшие дипломатические силы, и не Игнатьеву было тягаться с английскими корифеями. По разумению министра иностранных дел Игнатьев должен был лишь не давать Пекину «забыть» о нерешенном пограничном вопросе, все время поднимая и будоража эту тему. Ну, а как выйдет дальше, так и выйдет.

Даже император Александр почему-то в самый последний момент тоже потерял веру в успех своего выдвиженца. Когда во время очередного доклада Горчаков хотел было что-то доложить по китайской миссии, император остановил его жестом:

– Так как ничего хорошего в этом деле не предвидится, поговорим о чем-то более приятном!

Ранней весной 1859 года Игнатьев во главе огромного обоза из 380 саней, с десятью тысячами новых нарезных ружей и массой других военных припасов двинулся от Урала к границам Китая. Из-за спешки Игнатьев выехал сильно простуженным Тем не менее гнал на санях по весенней распутице с сумасшедшей для того времени скоростью – до 300 верст в сутки. Преодолевая бездорожье и распутицу, он стремительно преодолел три с половиной тысячи верст до Иркутска, в ночь на 4 апреля прибыл в столицу Восточно-Сибирского генерал-губернаторства. Там Игнатьев провел неделю, обсуждая с генерал-губернатором Муравьевым-Амурским ситуацию в Китае.

– Обрадовать вас, Николай Николаевич, мне особенно нечем! – признался Муравьев послу за дружеским ужином. – Китайцы отказываются ратифицировать подписанный в прошлом году пограничный договор и категорически не желают согласовывать размежевание владений южнее Амура.

– Что ж, придется вытрясти из них душу, – невесело усмехнулся Игнатьев.

– Кстати, чья это идея подарить китайцам десять тысяч ружей?

– Насколько мне известно, его величество уговорил Горчаков, – осторожно ответил Игнатьев.

– Надо совершенно не понимать политический расклад на Дальнем Востоке! – недовольно воскликнул Муравьев. – Вечно мы вооружаем кого-то на свою голову!

Игнатьев вместо ответа вздохнул и развел руками, мол, и сам все понимаю…

Посовещавшись, Муравьев с Игнатьевым все же почли за лучшее оставить новейшие винтовки для вооружения сибирских линейных батальонов. А если в Петербурге все же будут настаивать на передаче ружей, то отправить соседям старые гладкоствольные.

Так что в Китай генерал Игнатьев отправился без щедрого подарка…

Любопытная деталь – покидая Иркутск, генерал Игнатьев несколько дней пропьянствовал со ссыльным революционером Михаилом Бакуниным. Знаменитый анархист к этому времени уже поучаствовал в нескольких европейских революциях и отбывал в Сибири вечную ссылку. Любимец императора и анархист совместно пили и похмелялись, обсуждали мировую политику и спорили о судьбе России. Расстались они довольные друг другом, на всю жизнь сохранив взаимные хорошие воспоминания.

Из Иркутска вместе с Муравьевым Игнатьев отправился в приграничную Кяхту. Там они в течение месяца дожидались от китайского правительства разрешения на въезд Игнатьева. Для маленькой Кяхты приезд двух столь высоких персон был событием выдающимся, поэтому местные начальники давали обеды и устраивали пикники почти ежедневно, приведя вскоре генерал-губернатора и посла в полнейшее изнеможение. На личные деньги Игнатьев закупил в Кяхте хрустальную и серебряную посуду, чтобы в будущем принимать у себя иностранных послов.

Уже в Кяхте Игнатьева догнала почтовая эстафета.

– Кажется, мне сейчас влетит на орехи за оставленные ружья, – вздохнул граф, распечатывая конверт.

Но депеша касалась совсем другого вопроса – министр иностранных дел приписывал послу «способствовать нашим пограничным интересам», то есть попробовать уговорить китайцев пойти на уступки в Приамурье и согласиться с договором, который они сами же подписали год назад.

Когда было получено разрешение из Пекина на въезд посла, купеческая Кяхта устроила Игнатьеву грандиозные проводы, которые должны были возвысить его в глазах китайцев. После прощального обеда на границе собралась большая часть населения Кяхты и Троицкосавска. Под звуки колоколов и артиллерийского салюта в сопровождении местного купечества, представителей духовенства и офицерства, а также конвоя из трех казачьих сотен Игнатьев пешком пересек границу и только после этого сел в догнавшую его коляску…

Вместе с послом в Пекин отправились артиллерийский капитан Лев Баллюзек (заместитель и первый помощник), секретарь Вольф, переводчик с китайского Александр Татаринов, переводчик с монгольского Вамбуев, пятеро конвойных казаков и верный камердинер Митрий Скачков… В дороге опытный переводчик Татаринов объяснил послу важность «китайских церемоний». Игнатьев все воспринимал как должное, быстро схватывая уроки китайских дворцовых традиций.

Через месяц, в середине июня посольство было уже у стен Пекина. Встретившие посла цинские чиновники сразу же намекнули, что приехавшему вовсе не рады. Это Игнатьева нисколько не задело:

– Мало ли кто кому не рад! Может, на меня их рожи тоже тоску навевают!

Затем чиновники запретили Игнатьеву въезжать в Пекин на носилках, что было обязательно для его чина. Налицо было явное издевательство.

– Еще чего! – возмутился Игнатьев. – Я сам решу, как мне по Пекину кататься – в седле или в карете!

Когда же кареты не нашлось, посол потребовал богатые носилки, в которых демонстративно проследовал через весь город к подворью Русской духовной миссии.

Навстречу послу на руках носильщиков проплыл, обтянутый зеленой материей, паланкин. Бежавшие вокруг слуги кричали:

– Разойдись! Разойдись!

Отдельный слуга тащил большой зонт с какими-то иероглифами.

– Кого-то в сем гробе волокут? – поинтересовался Игнатьев у шедшего рядом с носилками переводчика духовной миссии.

– Зеленый цвет – это свидетельство высокого ранга! – разъяснил тот. – А иероглифами обозначен титул мандарина!

На китайцев наглое поведение Игнатьева произвело должное впечатление, и отныне его стали уважительно величать – И-Дажень, что значит сановник И.

Русская миссия – это несколько домов и православная церковь, где трудятся священники и переводчики. С разрешения маньчжурских императоров духовная миссия занималась духовным окормлением немногочисленных православных китайцев-албазинцев, потомков русских казаков и первопроходцев. Помимо этого, миссия играла в империи Цин и роль нашего неофициального посольства.

Первая официальная встреча Игнатьева с местными чиновниками состоялась только через две недели после его прибытия в Пекин. Имперские чиновники предстали в синих шелковых халатах с длинными рукавами. В руках чиновники-мандарины держали сандаловые веера. На халатах были изображены птицы или животные, на ногах – высокие атласные ботинки на толстых белых подошвах, на головах – конусообразные фетровые шапочки с шариками и павлиньими перьями. Разговаривали и передвигались чиновники нарочито медленно, изображая значимость.

– Гражданские чиновники носят на халатах изображения птиц, военные – животных, – пояснил вполголоса Игнатьеву переводчик.

– Кто из них главный? – спросил Игнатьев, оглядывая мандаринов.

– Вон тот с белым журавлем на халате, а его помощник – с золотым фазаном. Все прочие павлины, гуси, фазаны и утки уже не в счет.

– Значит, мне их по птицам определять? – осведомился посол.

Толмач кивнул головой, добавив:

– Можно и по шапочкам. У самого главного на шапочке рубиновый шарик, у первого помощника – коралловый, у второго – нефритовый. Можно еще смотреть по пластинкам на поясах.

– Это уже излишне, – остановил его Игнатьев. – Дай бог, я хоть это запомню.

Тем временем мандарины в знак приветствия сжали кулаки и подняли их на уровень лица – это был самый из непочтительных ритуалов приветствия – гун-ши.

Родственник маньчжурского императора Су-Шунь (тот самый, с белым журавлем и рубиновым шариком), уполномоченный вести переговоры, щуря и без того узкие глаза, выразил удивление приезду Игнатьева, заявив:

– Наши ответы вашей стороне уже даны, и говорить более не о чем. Поэтому, может быть, русский посланник пожелает поскорее вернуться на родину…

– Увы, я должен вас расстроить – возвращаться домой я пока не намерен, – скорбно вздохнул Игнатьев, помня напутственные слова Горчакова.

После этого уже скорбно вздохнул Су-Шунь.

После этого обмена любезностями он пригласил русского посла пообедать. Игнатьев с переводчиком и несколько высших чиновников расселись за низкими столиками. Слуги в белых халатах поставили перед ними фарфоровые чашки. Угощали ароматным цветочным чаем с примесью лепестков жасмина и розы. После чая перед каждым положили изысканные палочки из слоновой кости. Подали сладости: очищенный корень болотного растения, жареные грецкие орехи, абрикосовые зерна, пастилу из мороженых яблок. Переводчик пояснил Игнатьеву, что сладости возбуждают аппетит. Тот, грызя болотный корень, вяло кивнул. Затем в комнату вошли, семеня крохотными ножками, пестро разодетые певицы. Лица их были напудрены и нарумянены, а высокие прически украшены цветами. Певицы поклонились, сели и стали играть на струнных инструментах и петь тонкими голосами.

После сладкого слуги внесли закуски: маринованные огурцы в кислом соусе из бобов; ломтики ветчины, вареные утиные лапки, кусочки мяса с уксусом и перцем, чеснок и редьку в уксусе. В конце поставили самое лакомое – соленые утиные яйца. Одновременно подали и рисовую водку. Водка была слабая и дрянная, но с ней дело пошло все же веселее. Игнатьева столь малый градус не брал, а вот мандаринов развезло быстро. Затем Су-Шунь хлопнул в ладоши и что-то крикнул – подали тушеных трепангов. Потом были плавники акулы, утиные языки, голубиные яйца, обжаренные рыбьи пузыри, рыбьи мозги и жареные луковицы лилий… Соблюдая этикет, Игнатьев съедал кусочек каждого подаваемого блюда, но все равно вскоре едва дышал. Маньчжуры же поглощали еду в объемах неимоверных. Наконец, подали главную фишку обеда – суп из «ласточкиного гнезда», особо дорогое и изысканное угощение. Дело в том, что свои гнезда морские ласточки строят из слюны, которая у китайцев считается полезной и вкусной. Отхлебнув мутного супца с плавающим гнездом, Игнатьев едва сдержал порыв рвоты. Переводчик тревожно посмотрел на него, но посол мужественно справился с позывом и даже передал слова восторга хозяину застолья. Последняя перемена состояла из шести сортов пирожков с различными начинками и горячим киселем. Закончился обед, как и начинался, чаем.

Итак, первое общение и разговоры обо всем и ни о чем состоялись. Теперь наступало время делового общения с Су-Шунем и его чиновниками.

Дальнейшие встречи с китайцами в Доме переговоров Игнатьев сразу же отверг – в этом здании китайцы принимали представителей вассальных государств. Посол заявил категорически:

– Все дальнейшие переговоры шли на территории Русского подворья!

И китайцы уступили. После чего потянулись долгие дни бесплодных переговоров. Теперь Игнатьев вспоминал былые неторопливые церемонии бухарцев и хивинцев как наивные провинциальные забавы. В Китае все было серьезней. Мандарины старались добиться от русского посла уступок, но тот твердо стоял на своем.

– По какой причине вы не желаете делить земли по реке Уссури? – спрашивал Игнатьев. – Возможно, у вас есть некие геополитические соображения, которых я не понимаю?

– Никаких высоких соображений у нас нет, – честно ответил ему Су-Шунь. – Просто наши вельможи очень любят собольи шубы.

– При чем тут шубы? – не понял граф.

– Как при чем? – обиделся переговорщик. – Вы и так забрали у нас лучшие соболиные участки. И теперь после появления ваших солдат на Амуре цены на соболей у нас увеличились вдвое. Если мы уступим вам еще и правый берег Уссури, то в ваши руки попадут уже все соболи!

– Какие соболи? Какие шубы! – топал ногами Игнатьев. – Вы заключили договор, и его следует исполнять! Если ваше правительство отречется от прежних трактатов и обещаний, то ни одно государство не будет иметь к вам доверия и это породит нескончаемую войну.

– Договор, заключенный с вашим губернатором Муравьевым в прошлом году в Айгуне, был ошибочным! – в конце концов, заявил кузен маньчжурского императора. – Я скорее буду бесконечно воевать, чем соглашусь с вашими требованиями!

– Что ж, каждый сам творец своей судьбы! – жестко ответил Игнатьев. – В таком случае войска наши тотчас же вступят в Монголию, Маньчжурию и Джунгарию, а также начнут войну в Восточном Туркестане.

– Но разве можно воевать сразу со всеми? – усомнился Су-Шунь.

– И не сомневайтесь! У русского царя солдат, пороха и пушек хватит на всех! – заверил его Игнатьев.

Возможной войны с цинскими маньчжурами в тот момент не исключал и Муравьев, приславший Игнатьеву тревожное письмо: «Вы не надейтесь окончить вопрос о нашем разграничении посредством переговоров в Пекине и склоняйтесь к мнению, что этот вопрос может разрешиться для нас единственно путем военных действий. Хочет или не хочет китайское правительство признавать теперь Айгунский договор, мы со своей стороны не можем отступиться и не отступимся от него, и удержим за собою все, что приобрели в силу этого договора… Если вместо слов китайцы вздумают перейти к действию и силою осмелятся помешать нам пользоваться тем, на что мы приобрели право вследствие договора, – тогда без сомнения – на силу мы ответим силою…»

Сам Игнатьев считал, что империя Цин, будучи в войне с Англией и Францией, на новую войну не пойдет. Ну, а то, что кузен императора забавляется словопрением, флаг ему в руки! Расклад Игнатьева оказался верен. Демонстративно объявив о сборе ополчения в приграничной Маньчжурии и Монголии, реально начать войну с Россией империя Цин так и не решилась.

Получив резкий ответ от Игнатьева, Су-Шунь сразу же перестал угрожать войной и уже во время следующей встречи неожиданно заговорил о дружбе.

– Неужели дело сдвинулось с мертвой точки?! – обрадовался Игнатьев, но напрасно.

При новой встрече Су-Шунь его огорошил:

– Я прошу досточтимого посла не настаивать на своих требованиях. Иначе другие государства будут смеяться над Китаем, узнав, что двухсотлетняя дружба между нашими державами нарушится от подобных мелочей…

– Дальневосточное Приморье – это не мелочь! – отрицательно покачал головой Игнатьев и придвинул свой стул ближе к мандарину. – Кажется, мне придется все объяснять в сотый раз!

Положение русского дипломата в Пекине было сложно еще и потому, что все решения он должен был принимать самостоятельно. Редкие письма из Петербурга поддерживали разве что морально. Да, полномочия у Игнатьева были, но была и ответственность!

А русско-китайские переговоры длились без всякого толка уже полгода. Стороны настойчиво пытались договориться о землях, лежащих к югу от устья Амура, между Уссури и Японским морем, т. е. о нынешнем Приморским крае. Государственная принадлежность северного берега Амура, как мы знаем, была уже решена генерал-губернатором Восточной Сибири Муравьевым, который в мае в 1858 года прямо на берегу Амура в селении Айгунь подписал с племянником императора договор о признании северного Приамурья частью российских владений. При этом земли между впадающей в Амур рекой Уссури и морем (будущее Приморье) были объявлены общим владением Китая и России, «впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами». Вот именно с этим «определением» и возникли проблемы. Теперь чиновники китайского императора не желали идти на дальнейшие уступки северному соседу и требовали пересмотра уже подписанного договора.

– Подписавшие Айгунский договор сановники сделали это самовольно и уже наказаны императором, – важно говорил Су-Шунь. – Если русский посол пожелает, то может вместо ратификационной грамоты увезти с собой в Россию главного виновника – князя И-Шаня, и на этом его миссия будет завершена.

На следующее утро китайский полицейский действительно привел И-Шаня в повозке-канге к подворью, но был отправлен обратно дежурившим у ворот казаком. В ответ Игнатьев заявил:

– Я уехать не могу, так как на то нет воли российского императора и мне нет никакого дела, доволен ли богдыхан своими подданными! Россия и Китай сотни лет живут в мире и дружбе, имея общую границу в семь тысяч верст. При этом у нас есть общие враги, которые немедленно захватят восточные гавани, если там не будет российских кораблей…

Чтобы выставить русского посланника из Пекина как можно быстрее, ожидавшие дипломатов Англии и Франции китайцы согласились, наконец, признать за Россией левый берег Амура. А пограничные вопросы предложили обсудить на месте с гиринским губернатором-амбанем. Но Игнатьев все равно никуда уезжать не собирался. К январю 1860 года он уже седьмой месяц вел нудные и бесплодные переговоры…

Следует сказать, что время вынужденного «пекинского сидения» Игнатьева нельзя назвать потерянным. Он знакомился с местными обычаями, заводил нужные знакомства, обрастал агентурой из числа китайских христиан и даже занимался благотворительностью, поддерживая деньгами албазинцев – потомков казаков, плененных китайцами в конце XVII века при взятии крепости Албазин.

Чтобы хоть как-то расположить к себе упрямых переговорщиков, Игнатьев прельщал их железными дорогами, которые Россия построит в будущем для Китая. Но на китайцев это впечатления не произвело. Для Маньчжурской империи Цин железные дороги и телеграф казались чем-то фантастическим и не слишком нужным. Зато рассказы о недавней войне русских с англичанами и французами их очень даже интересовали. При этом китайцы, даже ощутив всю силу европейского оружия, продолжали считать европейцев нецивилизованными варварами…

В череде вялотекущих переговоров случались и всплески активности. Так, однажды Су-Шунь швырнул на пол Айгунский договор с криком, что бумажка эта ничего не значит. Впоследствии Игнатьев вспоминал, что испытал острое желание «вцепиться в косу и кончить разговор дракой, как в кабаке», но сдержался. На следующий день он отправил в Верховный совет жалобу на переговорщика. Это возымело действие, и больше китайский сановник такого себе не позволял.

Надо сказать, что церемонным китайским чиновникам молодой русский аристократ, не испытывающий пиетета ни к конфуцианской мудрости, ни к сединам оппонентов, откровенно не нравился… Игнатьев такое отношение чувствовал, и настроение это ему не прибавляло. Приунывшего посла утешал в частных письмах начальник Азиатского департамента МИДа Егор Ковалевский (сам ранее работавший в Китае): «Восток, дорогой генерал, это школа терпения…» В ответном письме Игнатьев в отчаянии предлагал высадить в бухтах Приморской области десанты, заложить посты, не дожидаясь ратификации Айгунского договора… Кстати, это и было чуть позднее исполнено Муравьевым-Амурским, который распорядился отправить сотню стрелков и основать посты Владивосток и Новгородский.

В ответных письмах, которые приходили через три – пять месяцев, министр иностранных дел Горчаков ободрял Игнатьева и однажды посоветовал иметь в виду на крайний случай «вариант Путятина», т. е., улучив момент, примкнуть к союзникам, идти с ними на Пекин, где выступить в качестве посредника и миротворца, а в награду потребовать от Китая ратификации Айгунского договора. Идея министра пришлась Игнатьеву очень даже по душе.

Впрочем, о Игнатьеве все же не забывали и чем могли помогали. Вскоре пароходом «Америка» ему привезли только что отпечатанную подробную карту Приморья. Это был серьезный козырь, так как у китайцев никакой карты не имелось вообще. В пояснительной записке к карте значилось, что на текущий момент на огромных землях между Уссури и морем насчитывается всего 340 фанз и живет не более трех тысяч корейцев, китайцев, маньчжур, орочей, нанайцев и нивхов. Это значило, что весь Приморский край, по существу, являлся безлюдной пустыней. Для Игнатьева это послужило хорошим аргументом в затянувшемся споре.

Бесплодные переговоры шли почти год до конца весны 1860-го. Порой Игнатьева охватывало отчаяние, и он жаловался в письме отцу: «Боюсь, что меня отсюда выгонят либо запрут в тюрьму в Пекине».

Длинные вечера посол коротал чтением – изучил всю доступную литературу о Китае, что нашлась в библиотеке духовной миссии. Помимо уже действующей при миссии школы для мальчиков, Игнатьев организовал и школу для девочек местных христиан. С помощью православных китайцев посол составил за несколько месяцев подробную карту Пекина. «Честность и вежливость пекинского населения, сравнительно с простым народом европейских столиц, поражает меня», – писал Игнатьев в одном из личных писем.

Глава третья

Тем временем дипломаты союзников решили отправиться в Пекин, чтобы потребовать исполнения ранее заключенных Тяньцзиньских трактатов. Добираться в китайскую столицу дипломаты решили вначале морским путем до устья реки Байхэ, а затем поднявшись вверх по реке до Тяньцзиня, уже оттуда по суше добраться до Пекина. Однако, прибыв к устью реки Байхэ, союзники обнаружили, что разрушенные в прошлом году форты Дагу не только восстановлены, но и модернизированы, а обороной фортов командовал лучший из китайских полководцев – монгольский князь Сэнгэринчен, принадлежавший к 26-му поколению потомков Хасара (младшего брата Чингисхана). В 1853–1854 годах чингизид отличился в сражениях с мятежниками-тайпинами. В 1857 году Сэнгэринчен был назначен императорским уполномоченным по обороне Тяньцзиня. Теперь же возглавил оборону фортов Дагу.

Храбрый чингизид сразу же заявил союзникам, что никого из них в столицу не пропустит. Дипломатам он предложил высадиться в Бэйтане, находившемся в нескольких милях к северу, и уже оттуда следовать в Пекин сухим путем. Посланники сочли это оскорблением, заявив, что непременно желали доплыть до Тяньцзиня, и потребовали от нового командующего эскадрой контр-адмирала Джеймса Хоупа обеспечить им проход по реке силой. Когда же тот было замялся, английский консул Брюс приободрил нерешительного моряка:

– Сэр! Достаточно будет одного обстрела фортов для открытия входа в реку! Китайцы разбегутся от первых ваших ядер!

– Что ж, – нехотя согласился Хоуп, – может быть, и действительно пора прочистить горло моим пушкам!

Утром 25 июня 1959 года английские канонерские лодки двинулись, как и в прошлый раз, на назначенные по диспозиции места напротив фортов. Однако из-за быстроты течения и извилистости фарватера несколько канонерок сели на мель, в результате чего заняли свои места лишь к часу дня. После этого передовая канонерская лодка «Опоссум» двинулась к первому заграждению из железных рогаток и сумела сделать проход. После этого «Опоссум» с канонеркой «Плове» двинулись вверх по реке ко второму заграждению из бревен. Но как только они бросили якорь, форты с обоих берегов открыли перекрестный артиллерийский огонь. На этот раз китайцы стреляли на удивление метко, и вскоре палубы обеих канонерок покрылись убитыми и ранеными, причем сам адмирал Хоуп был ранен одним из первых выстрелов. Вскоре якорь-цепи канонерок были перебиты и их понесло вниз по течению.

Убедившись в бесполезности артиллерийской дуэли с фортами, Хоуп решил высадить десант у правобережного форта. Для этого канонеркам пришлось пробираться к илистой отмели, лавируя между вбитыми в дно реки надолбами. Кроме этого, от места высадки до форта десанту нужно было под артиллерийским огнем преодолеть около двухсот метров. В результате все получилось как получилось. Едва десант высадился, он был встречен сильным картечным и ружейным огнем, а также тучами стрел. Продвигаясь под этим огнем, англичане (именно они составляли большую часть десанта) то и дело проваливались по колено в вязкий ил. При этом раненые в нем и оставались. В результате, понеся большие потери, десант смог добраться до первого крепостного рва. Кое-как преодолев его, десантники двинулись дальше, но вскоре остановились, наткнувшись на второй ров, куда более широкий и наполненный водой. Часть десантников переправилась через него вплавь, но оказавшись под стенами форта обнаружила, что о штурме можно забыть, так как ни у кого не было штурмовых лестниц. Поразительный пример английского головотяпства! К тому же корабельная артиллерия так и не пробила обещанных брешей в стенах. А сверху китайцы уже расстреливали своих противников на выбор. Поняв, что дальнейшее стояние под стенами приведет к полному истреблению десанта, офицеры дали команду отступать. Отход происходил опять же под обстрелом китайцев. В довершение всего начался прилив, заливавший волнами илистые отмели, по которым брели англичане. Это привело к тому, что все застрявшие в иле раненые просто захлебнулись, так и не дождавшись помощи товарищей. Только поздно ночью остаткам десанта удалось добраться до своих шлюпок и отойти от берега. Как стало известно позднее, в бою 25 июня англичане потеряли около полутысячи человек убитыми и ранеными, в том числе большую часть офицеров. Так как французов было в десанте значительно меньше, то и потери их оказались меньше – около сотни солдат и офицеров. Кроме этого, китайцы утопили артиллерийским огнем пять канонерок, а еще три повредили.

Потерпев столь неожиданное и постыдное поражение, контр-адмирал Хоуп утратил всякую инициативу. Вернув эскадру в Шанхай, он объявил, что пока не получил новых указаний из Лондона, в море больше выходить не будет.

Волею случая в эти же дни французский экспедиционный корпус был наголову разгромлен и во Вьетнаме, после чего французы с позором бежали из Сайгона. Эти два одновременных поражения стали прологом новой большой войны, вошедшей в историю как третья «опиумная».

В Пекине праздновали триумф. Еще вчера робкие цинские министры настаивали теперь на полном истреблении европейцев.

– Зачем нам помощь русского медведя? – кричали китайские мандарины, и их длинные косы раскачивались за спинами. – Теперь наша мудрая обезьяна и сама порвет жалкую английскую собаку!

Теперь, к ужасу графа Игнатьева, союз с Россией в Пекине уже никого не интересовал. Это посол сразу же почувствовал по отношению к нему переговорщиков-мандаринов.

– Как странно тасуется политическая колода, – говорил вечером секретарю миссии Игнатьев. – Я, закоренелый англофоб, вынужден желать сейчас успеха англичанам!

Конечно, Игнатьев хорошо понимал, что успех китайцев временный и их разгром лишь вопрос времени. Он слишком хорошо знал англичан. Да и было бы смешно, если бы вымуштрованные колониальные полки с нарезными ружьями и современными орудиями не разгромили средневековое воинство. На этом Игнатьев решил построить теперь свой расчет в переговорах. Осталось лишь немного подождать, когда ситуация станет такой, какой ему надо.

Сокрушительное поражение под Дагу продемонстрировало Лондону, что с небольшой эскадрой рассчитывать на успех в Китае нельзя – нужна полноценная армия и полноценный флот. Лорд Пальмерстон заявил в парламенте категорично:

– Если не взять реванша за поражение при Байхэ, то авторитет первой державы мира будет подмочен. Англия ждет реванша!

Парламентарии приветствовали его бурными аплодисментами.

Вскоре в Китай был отправлен экспедиционный корпус генерала Гранта – две пехотные дивизии и бригада кавалерии.

Ранее генерал-майор Джеймс Хоуп Грант отличился в сикхской войне и в подавлении восстания сипаев. Там Грант выказал запредельную жестокость, получив за массовые расстрелы пленных орден Бани.

И вот теперь генерал-лейтенант Джеймс Грант был назначен командующим британскими силами в Гонконге и Китае, чтобы совместно с французами провести решающие операции против Китая. Под командованием генерал-лейтенанта Джеймса Гранта поставленные задачи были выполнены в течение трех месяцев: он взял форты Дагу, пробился к Пекину и вынудил китайское правительство подписать мир на английских условиях.

Затем в Шанхае высадился и французский корпус генерала Кузена де Монтебана – две пехотные бригады и батальон морской пехоты. Почти все офицеры и солдаты обоих корпусов – участники севастопольских штурмов. Значительно были усилены и эскадры союзников. Теперь под флагом вице-адмирала Хоупа имелись два винтовых линейных корабля, 17 фрегатов, 9 корветов и более семи десятков вспомогательных судов. Более шестидесяти вымпелов насчитывала и французская эскадра вице-адмирала Шарнэ. Помимо этого, для перевозки солдат, вооружения и припасов было зафрахтовано более двухсот крупных коммерческих судов. Это была армада, сопоставимая по количеству вымпелов с союзническим флотом под Севастополем. Фактически союзники готовились повторить Крымскую кампанию, но в восточном исполнении. Противник, правда, у них был на этот раз не столь упорный, как у стен неприступного Севастополя, но рисковать в Лондоне и Париже уже не желали.

22 апреля 1859 года союзные войска высадились на островах Чжоушань. В июне французы заняли Чифу, а англичане – бухту Даляньхуан (будущий порт Дальний), превратив их в свои маневренные базы. Китайские войска почти не оказывали сопротивления. Еще не вступив в бой, они уже теряли волю к победе. Теперь Грант и де Монтебан готовились к маршу на Пекин.

28 июля объединенный англо-французский флот и транспорты с войсками бросили якорь в бухте Шэлюйтян, в 17 километрах от Бэйцана, а 1 августа началась высадка экспедиционной армии. 12 августа союзники начали генеральное наступление в устье Байхэ. Впереди был очередной штурм фортов Даго…

Когда до Игнатьева дошли сведения, что англичане с французами готовят поход на Пекин, собирая войска и флот в Шанхае, он немедленно вытащил из шкафа свой дорожный кофр.

– Ну вот и пробил мой час! – объявил посол членам миссии и направился прямо в Шанхай.

Намерение русского посла поехать к врагам империи вызвало переполох в Пекине. Су-Шунь объявил, что русский дипломат может ехать только в Россию, а все иные пути ему заказаны.

– Имею соответствующее повеление своего царя и выполню его, чего бы это ни стоило! – дерзко ответил Игнатьев.

Бросать русского посла в застенки император Сянь Фэн не решился, но приставил к нему соглядатаев и усилил караулы у всех городских ворот.

Побег из китайской столицы Игнатьеву пришлось устраивать по всем правилам детективного искусства. 28 мая 1860 года носилки русского посла и несколько повозок посольства отправились к городским воротам, ведущим в сторону Монголии. Дальше начался спектакль. Именно в воротах «неожиданно» сломались оси повозок. Игнатьев поднял скандал и приказал носильщикам нести его обратно. В произошедшей толчее и суматохе, которую специально устроили сотрудники Русской духовной миссии, посол незаметно покинул носилки и бесследно исчез. Пока китайцы искали его следы в Пекине, Игнатьев незамеченным добрался до морского побережья, где его уже ждал клипер «Джигит».

Через несколько дней Игнатьев был уже в Шанхае. При этом он сразу показал, с кем союзники имеют дело. Когда английский фрегат поприветствовал входивший в бухту «Джигит» всего 13-пушечным салютом (посла полагалось приветствовать 17!), он заставил английского командующего принести извинения и выполнить положенное ему по должности количество залпов.

В Шанхае русский посланник познакомился с союзниками. Английскую дипломатию представлял там бывший губернатор Канады лорд Элджин, а французскую – барон Гро. Коллеги встретили русского коллегу настороженно и даже высокомерно, что неудивительно, учитывая разницу в возрасте. Лорду Элджину было тогда пятьдесят лет, а барону Гро – почти семьдесят! Игнатьеву, напомним, было тогда всего 28 лет.

Уже во время первой встречи с ними Игнатьев объявил:

– Господа! Я успешно решил все дипломатические дела в Пекине и теперь намерен стать нейтральным наблюдателем вашей войны с китайцами.

Союзники попали в щекотливое положение. С одной стороны, они прекрасно понимали, что Игнатьев является активным участником Большой Игры, но с другой – его лично знали английская королева и французский император. В конце концов, Игнатьеву разрешили остаться.

После этого началось общение. Лорд Элджин, мечтавший стать вице-королем Индии и считавший себя корифеем Большой Игры, на самом деле оказался высокомерным дилетантом. Уже после первого разговора с ним Игнатьев понял, что переиграет напыщенного лорда по всем позициям. Очень быстро Игнатьеву удалось убедить Элджина, что он присоединяется к экспедиции исключительно в качестве миротворца и добровольного помощника.

Барон Жан-Батист Гро оказался заядлым путешественником и фотографом. Вся предшествующая дипломатическая служба Гро прошла в Латинской Америке, поэтому о Востоке он имел самое отдаленное понятие. Кроме этого, к своим обязанностям Гро относился спустя рукава, ибо был одержим изготовлением… дагерротипов. Наплевав на здоровье, он часами колдовал над контейнерами со ртутью в ожидании образования ртутной амальгамы, а удачными снимками гордился, как генералы гордятся выигранными сражениями.

О, эти дагерротипы, первыми запечатлевшими для потомков мгновения человеческой жизни! Это потом будут щелкать фотоаппаратами, как спусковыми курками, а в то время объективы открывали на долгих двадцать минут! Изготовление каждого дагерротипа было делом дорогим и очень сложным. По этой причине мастера дагерротипии почитались как маги! Именно таким магом был и барон Гро. Нащупав уязвимое место француза, Игнатьев быстро нашел к нему ключ. Не чуждый техническому прогрессу, он немедленно изобразил свою заинтересованность дагерротипами и сразу обрел в лице Гро собеседника, ну, а когда вызвался лично отполировать тонкий лист серебра на медной пластине до зеркального блеска, барон стал его наилучшим другом. Теперь Гро постоянно советовался с Игнатьевым, как ему лучше поступить в том или ином случае, и Игнатьев, разумеется, такие советы давал…

Вскоре коммуникабельный и ловкий Игнатьев наладил отличные отношения и с военным командованием союзников. Преисполненные холодного презрения ко всему остальному человечеству, британцы воспринимали его настоящим джентльменом и равноправным партнером, а французы вскоре начали считали, что русский генерал куда душевнее, чем надменные бриты. Для руководства англо-французской карательной экспедицией Игнатьев оказался и весьма полезным человеком, т. к. был единственным, кто хорошо знал Пекин. К тому же он был полезен и как политический советчик, т. к. только что прибыл из китайской столицы и был в курсе всех тамошних дел.

К середине апреля 1860 года в Печилийском заливе близ китайского порта Таку (что всего в 150 верстах от Пекина) собралась и наша Тихоокеанская эскадра, под флагом капитана 1 ранга Ивана Лихачева, в составе фрегата «Светлана», корвета «Посадник», клиперов «Джигит», «Разбойник» и «Наездник». Вот-вот должны были подойти посланные из Кронштадта корвет «Калевала», клипера «Абрек» и «Гайдамак», а также канонерская лодка «Морж». К Лихачеву за помощью и обратился Игнатьев.

Тот, разумеется, не отказал и любезно предоставил послу для удобства передвижения свой флагманский фрегат «Светлана». Командир «Светланы» капитан 2 ранга Чихачев, в соответствии с флотскими законами гостеприимства, отдал Игнатьеву свой кормовой салон. Игнатьев таким размещением остался доволен.

– Самое приятное, – смеялся он вечером в кают-компании, – что окна всегда с видом на море!

– Вы к нам надолго? – осведомился Чихачев.

– Это вынужденный отпуск, – уклончиво ответил Игнатьев. – Надеюсь, он не будет продолжительным.

Воспользовавшись возможностью, Игнатьев на неделю отправился в Нагасаки, чтобы посмотреть Японию. Политической необходимости в том никакой не было, было лишь любопытство.

К 10 июля Игнатьев на фрегате «Светлана», в сопровождении корвета «Боярин», клиперов «Джигит» и «Наездник», прибыл в район Печилийского залива, где уже собралась военно-морская армада союзников в двести вымпелов. Затем отряд русских кораблей, следом за эскадрой союзников, подошел к устью реки Байхэ. С борта фрегата «Светлана» граф Игнатьев внимательно наблюдал за штурмом англичанами и французами фортов Даго. Утром 21 августа высаженные на берег войска и артиллерия союзников начали обстреливать левобережный форт. Как и в прошлом году, обороной фортов командовал монгольский князь Сэнгэринчен. Поняв, что вот-вот начнется штурм, он приказал своим артиллеристам вступить в дуэль с противником, а китайские батареи с правого берега реки открыли анфиладный огонь по противнику, нанося большие потери французским войскам и вынудив их развернуть свои орудия против них. В это время на помощь сухопутным войскам пришли английские и французские канонерские лодки, открывшие огонь с моря. Около 7 часов утра в атакуемом форте взорвался пороховой погреб, но форт замолк лишь на пару минут, после чего возобновил огонь с прежней силой. Услышав взрывы, союзники начали штурм форта. На этот раз по пути им пришлось преодолеть под огнем два наполненных водой рва. Наконец, прорвавшись к основанию стены, англичане и французы смогли ворваться в форт. Внутри его завязалась рукопашная схватка. Как впоследствии выяснилось, в этом форте находился командующий Сэнгэринчен, который личным примером ободрял войска.

Из-за больших потерь и утомления войска атака следующего форта, находившегося у моря, была назначена обоими командующими на следующий день, но проведенная сразу же рекогносцировка показала, что подступы к нему хорошо укреплены. Тогда было решено двинуться в атаку немедленно, надеясь на панику, овладевшую китайскими войсками после только что понесенного поражения. Этот расчет оказался верным: едва союзники начали штурм, как на приморском форту был поднят белый флаг. На следующий день наместник Чжили согласился на капитуляцию фортов и правого берега, а также на открытие реки Байхэ для прохода судов союзной эскадры. Сэнгэринчен же увел основные войска в сторону столицы, чтобы прикрыть Пекин от грозящего наступления англо-французов.

– Скажу честно, во мне борются два чувства, – говорил Игнатьев командиру фрегата капитану 1 ранга Чихачеву. – Со всех сторон нам выгодно, чтобы в данном случае победили англичане, и разумом я это понимаю. Но душой и сердцем я все равно за китайцев. Ну, не лежит у меня душа радоваться за англичан! Уж слишком много гадости они нам принесли.

– Мои офицеры того же мнения! – кивнул Чихачев. – С китайцами мы всегда жили в мире, тогда как «гличанка» треклятая нам всегда только гадила!

Когда же над китайскими фортами взметнулись английские и французские флаги, Игнатьев пришел к выводу, что его час пробил.

– Николай Матвеевич, – обратился он к командиру «Светланы» Чихачеву. – Высадите меня на берегу к юго-востоку от Пекина у Тяньцзиня.

– Ваш отпуск подошел к концу? – хитро сощурил глаза Чихачев.

– Вроде того, – усмехнулся граф. – Начинаем играть по-крупному!

– А что на кону?

– На кону наши дальневосточные границы! – гордо вскинул голову Игнатьев. – А за это стоит скрестить сабли хоть с самим дьяволом!

Тем временем, погрузив войска на мелкосидящие канонерки, генералы Грант и Монтебан двинулись вверх по реке.

Русское посольство осталось на рейде догоравших фортов Даго в одиночестве. Среди русских кораблей не нашлось ни одного с малой осадкой, чтобы войти в реку. Игнатьев нервничал. Плоскодонные канонерки союзников уже давно ушли вверх по реке, а он все еще торчал в устье Байхэ, тогда как должен был сейчас находиться в гуще событий, ведь от этого зависел успех всего его предприятия в Китае!

Наблюдая, как медленно скрываются за поворотом реки корабли союзников, Игнатьев в бессилии стучал кулаками о планширь. На непонимание Чихачева он ответил так:

– После поражения у Дагу китайцы обязательно начнут искать мира с англичанами, и, чтобы продолжить игру, мне необходимо быть там, где будут происходить эти переговоры!

В отчаянии Игнатьев написал письмо в русскую миссию отцу Гурию, в котором просил найти способ сообщить Верховному совету империи, что он, граф Игнатьев, может остановить англо-французские войска, сможет спасти династию Цин, поможет заключить выгодный мир… Впрочем, надежд, что священник миссии справиться со столь сложным поручением, было немного.

Чтобы выручить Игнатьева, вице-адмирал Лихачев пошел на крайность, приказав снять орудия и лишние тяжести с клипера «Разбойник». Только после этого клипер смог во время прилива пройти коварный бар Пейхо и, взяв на борт посла, двинуться вверх по реке.

К этому времени, поднявшись вверх по реке, союзники беспрепятственно заняли Тяньцзинь. Не дождавшись там китайских парламентеров, генералы Грант и Кузен-Монтебан, свезли войска на берег и продолжили движение на Пекин. Путь им преградил монгольский князь Сэнгэринчен, сосредоточивший большую армию у городка Тунчжоу, рассчитывая неожиданным ударом уничтожить растянувшиеся на марше англо-французские силы. По его распоряжению в лагерь союзников послали парламентеров, но вовсе не для мирных переговоров. Парламентеры должны были тянуть время и усыпить бдительность противника до подхода своей главной ударной силы китайцев – маньчжурской конницы.

Опоздание Игнатьева принесло в данном случае ему только пользу. Если бы русский посол двигался вместе с войсками союзников, то не смог бы общаться с местными китайцами без риска скомпрометировать себя перед англичанами и французами. Теперь же он поднимался на «Разбойнике» по реке в одиночестве, созерцал бесчинства победителей и… принимал китайских жалобщиков, которые стекались к нему толпами в поисках защиты… Помимо простых людей, к российскому посланнику за защитой обращались и местные чиновники с торговцами. Популярность Игнатьева росла с каждой пройденной речной милей. «Жители селений, лежащих на берегах, – вспоминал он позднее, – как только распознавали русское судно, встречали нас как избавителей, почитая нас людьми мирными и приязненными к Китаю, и просили покровительства от грабящих их англичан и французов».

– Я вижу ваши страдания и полон желания выручить вас из беды, но мне нужна официальная просьба вашего императора! – всякий раз говорил Игнатьев просителям.

Вскоре, опережая его, уже распространилась новость, что русский посол И-Дажень едет спасать китайцев от злобных инглизов и франков, но ему мешают пекинские чиновники.

– Храбрый И-Дажень готов защитить всех нас, а могущественная Россия готова запретить Англии с Францией воевать с Китаем! – передавали из уст в уста китайцы. – Но столичные мандарины должны протянуть русским руку!

Когда Игнатьев добрался, наконец, до Тяньцзиня, где застал союзников, он немедленно отправился к своим коллегам лорду Элджину и барону Гро.

– Господа! Я готов предложить свои услуги по защите от мародеров местных христиан…

Лорд с бароном нервно переглянулись, не понимая, что замышляет этот молодой русский. Перехватив их взгляд, Игнатьев лишь развел руками:

– Никаких выгод для себя я выторговывать не буду, а руководствуюсь лишь состраданием к единоверцам!

После этого Элджин и Гро дали свое согласие на деятельность Игнатьева.

По просьбе Игнатьева на «Разбойнике» организовали импровизированную типографию, в которой печатали бумажные листочки с надписью «Christian» – «Христианин». Эти листки китайцы наклеивали на ворота и двери своих домов. И вскоре у Игнатьева от просителей листков не было отбоя, так как прошел слух, что «русские бумажки» – это обереги, которые защищают от грабежей…

Надо сказать, что в Тяньцзине Игнатьев серьезно помог союзникам. Когда присланный монгольским князем мандарин Гуй Лянь начал переговоры, чтобы затянуть время, Элджин с Гро ему поверили. Но не поверил Игнатьев, сразу раскусивший хитрость китайцев. Английскому и французскому дипломатам Игнатьев втолковывал:

– Господа! Извините, что я вас учу, но существуют прописные истины дипломатии. Одна из таких истин гласит, что, прежде чем начинать с кем-либо переговоры, вы должны удостовериться в реальных полномочиях вашего переговорщика. Вы требовали Гуй Ляня предъявить свои полномочия?

– Нет! – потупили взгляд союзники.

– Я так и думал! – усмехнулся Игнатьев. – Спросите о них завтра вашего мандарина и готовьтесь к неожиданностям!

На следующий день все так и получилось. Когда Элджин с Гро попросили Гуй Ляня представить документ, демонстрирующий его полномочия, такового у вельможи не оказалось. На этом переговоры и закончились.

История сохранила слова лорда Элджина, который посетовал своему коллеге Гро:

– Я уверен, что наши переговоры расстроил Игнатьев из желания довести дело до крайности!

17 сентября союзники (девять тысяч англичан и шесть тысяч французов) достигли деревушки Мадао в десятке километров от Тунчжоу, уже под Пекином. Туда отправилась и делегация союзников из четырех десятков человек (включая конвой), за которыми увязался корреспондент лондонской «Таймс» Джон Боулби. По итогам переговоров дипломаты договорились решить дело миром, кроме этого, оговорили все малозначительные вопросы, включая церемонию представления союзных дипломатов богдыхану и сроки отхода союзных войск…

Дело в том, что на обратном пути дипломаты обнаружили, что случайно вышли в тыл 60-тысячной китайской армии, стоявшей на позиции в ожидании результатов переговоров. Еще более был изумлен английский полковник Уолкер, который выехал в сопровождении небольшого отряда французов встречать делегацию и внезапно наткнулся на правое крыло китайской армии.

Через несколько минут началась стрельба. Как выяснилось позднее, французскому офицеру-интенданту понравился вьючный лошак монгольского всадника и он попытался этого лошака отобрать. Завязалась драка, свидетелем которой стал полковник Уолкер. На подмогу монголу подоспели еще несколько всадников. В ответ Уолкер, схватив саблю, поскакал на выручку французу. Монголы полковника ранили и разоружили. Когда же Уолкер с окровавленной головой проскакал вдоль китайских укреплений, по нему начали стрелять вначале из ружей, а потом и из пушек. Предположив, что переговоры сорваны и Уолкер единственный, кто уцелел из переговорной делегации, командир французского авангарда начал атаку и смял правое крыло китайской армии. Вслед за этим во фронт ударили подошедшие англичане… Китайская армия была разбита за несколько часов, но… парламентеры остались в руках китайцев! Некоторых из них казнили сразу, некоторых замучили до смерти, в том числе и репортера Боулби… Живыми вернутся только 13 человек. Зверской расправой дипломатов англичане и французы были справедливо возмущены. Они жаждали мести!

В результате на всем протяжении линии соприкосновения китайцы были отброшены мощным артиллерийским огнем с большими потерями. Однако чингизид Сэнгэринчен не считал дело проигранным. Он собрал маньчжурскую кавалерию к западу от Тунчжоу, готовясь дать еще одно сражение. 21 сентября в районе моста Балицяо Сэнгэринчен бросил в бой ударную кавалерию, но снова проиграл – манчьжуры были сметены шквалом артиллерийских орудий. Потеряв более трех тысяч всадников и всю артиллерию, Сэнгэринчен отступил. Потери союзников были ничтожны: пять убитых и полсотни раненых.

Как вспоминал один из наших офицеров, находившихся в те дни вместе с Игнатьевым: «Превосходство огнестрельного оружия англичан не давало никакой возможности китайским солдатам сойтись грудь в грудь с английскими войсками, которые с дальних расстояний беспощадно расстреливали китайцев, осыпая их целым градом бомб, гранат и картечи…»

Получив известие о поражении своей армии, император Сянь Фэн бежал из Пекина в провинцию Жэхэ, оставив вести переговоры своего младшего брата – великого князя Гуна. После безуспешных недельных переговоров союзники решили продолжить движение на Пекин и уже там продиктовать жесткие условия капитуляции.

Архимандрит Гурий, глава остававшейся в Пекине Русской духовной миссии, слал в те дни тайные донесения Игнатьеву о положении в столице Китая: «Кто может, все бегут. Боятся английских бомб, а больше – своих воров. Разбой на улицах все чаще… Обороны серьезной никакой. Китайские войска без пищи и управления, грабят…»

Спустя несколько дней в китайскую столицу прибыл и сам Игнатьев, застав там панику и слезы. Не теряя времени, через православных китайцев Игнатьев известил китайские власти, что готов выступить посредником в мирных переговорах с англо-французами и добиться для них приемлемых условий. Ответа на свое предложение он не получил, но особо не расстроился.

– Значит, еще дозревают. Что ж, мы подождем еще!

Тогда же, проявив чудеса храбрости и изворотливости, Игнатьев сумел вытащить из китайского плена оставшихся в живых союзных парламентеров. Это был настоящий подвиг, и союзники оценили его по достоинству. Отныне авторитет Игнатьева стал непререкаем как у лорда Элджина и барона Гро, так и у простых английских и французских офицеров и солдат.

Глава четвертая

6 октября англичане с французами достигли городской стены Пекина.

Ворвавшись в летнюю резиденцию бежавшего императора дворец Юань-минь-юань, союзники начали совместный грабеж дворца. Дело в том, что во дворце много веков собирались ценнейшие сокровища Поднебесной и там было чем поживиться. Как вспоминал один из сотрудников русского посла: «Европейское начальство не только не удерживало войска от грабежа, но, напротив, весьма усердно помогало им в этом. После все с завистью указывали на одного французского офицера, который успел захватить разных вещей на 600 тыс. франков…»

Так как англичане в деле грабежа равных себе не знали, то быстро обставили французов, и те возмутились. Дабы дело не дошло до перестрелки, генерал Грант создал комиссию «по справедливому распределению награбленного» между союзниками. После этого генералы потребовали от китайцев передачи под контроль крепостных ворот Аньдинмэнь, угрожая в противном случае взять их силой и начать обстрел города.

Вместе с драгоценностями в Юань-минь-юань союзники захватили и архив Верховного совета и в том числе всю переписку с ним русского посланника. К счастью, барон Гро, в чьи руки попали документы, вникать в них не стал, а по-дружески вернул Игнатьеву.

Сам он в это время метался между Элджином и Гро, стараясь остановить дальнейшее кровопролитие.

– Если падет династия Цин, то с кем союзники будут подписывать договор? – внушал он своим коллегам. – Кто заплатит вам контрибуцию? Вам придется создавать в Китае новую власть и самим нести огромные расходы!

В словах русского посла был смысл, в то же время англичанин с французом боялись подвоха. Но Игнатьев был так убедителен…

К тому же он оказался единственным, кто знал реальное положение дел в китайской столице и имел карту Пекина. Английские и французские генералы долго выпрашивали у него этот документ.

– Я сделаю вам копию карты, при условии, что вы не будут штурмовать и поджигать город! – заявил Игнатьев. – К тому же в случае сожжения Пекина карта вам просто не понадобится.

И союзники согласились…

Под стенами Пекина английские и французские солдаты остановились.

13 октября великий князь Гун прислал от себя уполномоченного Хань Ци, который старался отговорить союзников от требований передачи ворот. Союзники упорствовали, и ворота были им открыты. Городская депутация поднесла генералам символические ключи. Но первым, кто вошел через открывшиеся ворота в Пекин, был, разумеется, Игнатьев! Причем сделал он это очень торжественно, чтобы китайцы видели, кто здесь главный.

Мандарины были удивлены тем, как русский посол, еще молодой человек, столь ловко укротил «даньцзы» – печенку храбрости их неприятелей. Теперь они величали Игнатьева не иначе, как И-Дажень – Один Большой Человек, который спас столицу.

Когда лорд Элджин узнал о хитром ходе русского посла, он был раздосадован:

– Игнатьев удивительно нагл! Не имея армии, он изображает из себя победителя! Первым в Пекин должен был въехать не он, а я!

– Так почему не въехали? – спросил лорда более сдержанный барон Гро.

– Я слишком долго думал! – передернул Элджин плечами.

– Что ж, оказывается, иногда мыслительный процесс вреден и в дипломатии! – расхохотался француз.

Как только Игнатьев прибыл в Русское подворье, к нему тотчас прибежала китайская делегация с просьбой о посредничестве. Граф с облегчением вздохнул: «Ну, вот и китайцы доозрели для серьезного разговора!»

– Я готов помочь в вашем нелегком деле, – хмуря брови, ответил цинским министрам посол. – Однако вы должны будете выполнить ряд моих условий!

– Мы согласны! – разом закивали ходоки, и заплетенные косицы замотались позади голов, как крысиные хвосты.

– А условия мои такие, – перешел к делу Игнатьев. – Во-первых, чтобы замещающий сбежавшего императора его брат князь Гун Цин Ван обратился ко мне с официальной письменной просьбой о посредничестве.

Китайцы снова утвердительно затрясли косицами.

Во-вторых, – продолжал Игнатьев, – чтобы китайское правительство не скрывало от меня никаких своих действий с англичанами и французами и ничего не предпринимало, не спросив у меня предварительного совета.

– Согласны! – снова закивали переговорщики.

– Наконец, в-третьих, чтобы Гун Цин Ван обязался признать и утвердить Айгунский договор, а также согласился на разграничение по Уссури до Кореи.

Вместо ответа китайцы начали переминаться с ноги на ногу.

– Я неясно сформулировал свое условие? – грозно спросил Игнатьев и начал нарочито медленно поворачиваться к собеседникам спиной, якобы собираясь уходить.

– Согласны! Согласны! – разом закричали просители.

Китайцы, в свою очередь, просили Игнатьева смягчить притязания союзников, которые, кроме немедленной выплаты за погибших компенсации в 500 тысяч лан, требовали наказания виновных, уничтожения до основания Летнего дворца и прочее, угрожая в противном случае штурмом Пекина…

Игнатьев пообещал содействие по девяти пунктам из десяти. Он отказался лишь от личного участия в церемонии подписания договоров с союзниками, чтобы лишний раз не нервировать Элджина и Гро. Зато согласился отложить подписание договора Китая с Россией до окончания выяснения отношений Пекина с Лондоном и Парижем, а также гарантировал князю Гуну личную безопасность при подписании всех договоров. Следует сказать, что и Игнатьев, и китайцы в дальнейшем все свои обязательства исполнили.

На следующий день после подписания договора с англичанами и французами в Русское подворье прибыл лично князь Гун Цин Ван, бывший ровесником Игнатьева.

Брату богдыхана, согласно его высокому званию, полагался «пурпурный шарик и трехочковое павлинье перо на головной убор». Игнатьева, однако, поразило не павлинье перо, а длинные острые ногти маньчжурского принца.

Брат китайского императора очень боялся, что за убийство английских и французских парламентеров европейцы его казнят. Игнатьев пообещал принцу личную неприкосновенность.

В ответ князь Гун подтвердил готовность подписать Айгунский договор и установить границу между державами, в соответствии с русскими пожеланиями, южнее Амура. При этом оба договорились, что подписываться договор между Россией и Китаем будет в тайне от остальных.

Проводив Гуна, Игнатьев занялся обработкой лорда Элджина и барона Гро.

– Я советую вам как можно быстрее заключить не слишком унизительный для Китая мир, – сказал Игнатьев английскому и французскому дипломатам.

– А что нас ожидает в противном случае? – насторожился англичанин.

– В противном случае вас ожидает беспощадная партизанская война посреди многомиллионного населения.

Лорд с бароном переглянулись. Такая перспектива им не улыбалась.

12 октября 1860 года в здании Русской миссии князем Гуном был подписан трактат с лордом Элджином, а на следующий день – с бароном Гро.

Согласно Пекинскому договору, цинское правительство соглашалось выплатить Англии и Франции 8 миллионов лянов контрибуции, разрешало открыть для внешней торговли город Тяньцзинь, подтверждало передачу Гонконгской бухты, а также разрешало использовать китайцев в качестве носильщиков-кули в английских и французских колониях. Помимо этого, к Англии с этого момента переходила южная часть Цзюлунского полуострова, а поток опиума в Китай никто отныне не имел права ограничивать.

По новому мирному договору Цинская империя фактически перестала существовать как самостоятельный субъект международных отношений. Удивительно, но ее сановников тогда больше беспокоил вопрос о том, будут ли европейские дипломаты соблюдать церемонии, обязательные при дворе Сына Неба.

В целом «опиумные войны» стали страшным национальным унижением для Китая, который считал себя единственным центром цивилизации. Впрочем, была и другая сторона последствий «опиумных войн» – Китай стал открываться для западных технологий и инноваций, западной системы образования и медицины, стали создаваться современные школы и больницы. Именно тогда Китай был включен в систему международных отношений.

Демонстрируя официальный нейтралитет, Игнатьев во время церемонии подписания параграфов в комнате для переговоров не появился. Но все стороны постоянно обращались к нему за советами. Одним словом, молодой русский граф, не имея ни армии, ни связи с собственным правительством, оказался самым влиятельным и востребованным человеком в Пекине. Русский посол был в центре внимания. Принц Гун благодарил И-Даженя за содействие, а европейские лорд Элджин и барон Гро – за ценные советы.

Пока принц Гун и союзники договаривались о мире, Игнатьев приготовил собственный текст договора о будущей русско-китайской границе.

– Теперь надо мой договорчик перевести на китайский и маньчжурский, чтобы условия его уразумели! – велел он толмачам из духовной миссии.

Когда переводы были готовы, Игнатьев торжественно вручил их цинским чиновникам. Положив договоры в большую шкатулку, чиновники торжественно покинули посла, неся шкатулку над головой на вытянутых руках.

– Таким образом они выражают наивысшее почтение! – сообщил Игнатьеву сопровождавший его сотрудник миссии.

– Еще бы не выражали, когда я у них теперь последняя защита! – усмехнулся граф.

А через несколько дней войска союзников покинули Пекин. Дело в том, что Игнатьеву и здесь удалось убедить Элджина и Гро разместить до весны свои армию и посольства в Тяньцзине. Доводы графа были вескими – посольства союзников будут находиться под защитой своих войск, не испытывая неудобств со снабжением и почтой, а, кроме этого, данный шаг успокоит китайцев.

На прощание Игнатьев устроил в Русской миссии союзникам шикарный прием. Пробки шампанского били в потолок так, что отлетала штукатурка!

Дипломаты и генералы пили за победу и благодарили Игнатьева за помощь. А в это самое время в соседней комнате помощники Игнатьева согласовывали с китайскими чиновниками последние разногласия по тексту будущего секретного договора. Время от времени Игнатьев покидал банкет, чтобы немного проветриться и выкурить сигару. Пока граф курил, он выслушивал доклады помощников, делал замечания, после чего с радушной улыбкой хозяина возвращался к гостям.

Следует признать, что устроенное Игнатьевым политическое шоу в Пекине явилось демонстрацией выдающегося профессионализма. За всю долгую и непростую историю Большой Игры второго такого случая, когда одна сторона буквально на глазах второй решала свои геополитические интересы, заставляя эту вторую присутствовать лишь в качестве бестолкового статиста, просто не было. Китайская эпопея графа Игнатьева – это, вне всяких сомнений, высший пилотаж Большой Игры. Своеобразный «момент истины».

Когда в Лондоне узнали обо всех нюансах банкета в Пекине, там испытали шок. Подобного позора английская разведка и дипломатия еще не знали.

Что ж, граф Игнатьев уже в какой раз показал себя как выдающийся мастер Большой Игры, рядом с которым английский и французский комиссары выглядели, несмотря на свои титулы, как уличные шавки перед породистым мастифом.

28 октября европейские уполномоченные покинули Пекин.

Ну, а потом настал черед России пожинать плоды последней «опиумной войны» – Цинская империя подписала с Россией Пекинский трактат о границе по Амуру и Уссури. Китай подтвердил передачу России земель к северу от Амура. После этого Игнатьев взял красный карандаш и лично прочертил новые границы от устья реки Уссури до озера Хинкай (ныне Ханка), а отсюда по горам до реки Ту-мынь-дзян (ныне Туманная). Возражений с китайской стороны не последовало. Все произошло именно так, как рассчитал русский посол.

Торжественная церемония подписания Пекинского договора состоялась в Русском подворье 2 ноября 1860 года в половине четвертого пополудни. При этом князь Гун уступил Игнатьеву право первым поставить свою подпись. Было подписано два экземпляра на русском и два на китайском языках, в затем совершен размен. После церемонии было подано шампанское, сладости и чай.

В историю подписанный Игнатьевым договор вошел как Пекинский. Надо сказать, что и сегодня наша граница на Дальнем Востоке проходит именно там, где ее более полутора веков назад прочертил Игнатьев.

В тот же вечер довольный посол написал в письме к отцу: «Договорчик мой не соответствует вполне моим ожиданиям, но смело могу сказать, что он лучший и наивыгоднейший из всех заключенных нами до сего времени с Китаем».

На прощание с Игнатьевым китайские мандарины трижды вставали на колени, причем каждый раз трижды касались лбом земли, то был самый почтительный ритуал прощания – сань-гуй цзю-коу.

Сам Николай Игнатьев, через месяц после подписания исторического договора, на прощальной встрече с князем Гуном пошутил, что уезжает из Китая, только потому, что ему приказано жениться в Петербурге на какой-нибудь княгине.

– Неужели вы даже женитесь по приказу вашего императора? – не понял шутки Гун.

– У нас с этим делом очень строго! – сделал Игнатьев серьезное лицо.

10 ноября по первому снегу он навсегда покинул Пекин…

Известие о подписании Пекинского договора произвело в Петербурге оглушительное впечатление. Это был не просто успех, это был успех ошеломляющий! В России никто его не ожидал. Всеобщее изумление лучше всех выразил губернатор Муравьев-Амурский в письме к министру иностранных дел Горчакову: «Все сомнения рассеяны, теперь мы законно обладаем и прекрасным Уссурийским краем, и южными портами… Все это без пролития русской крови, одним уменьем, настойчивостью и самопожертвованием нашего посланника, а дружба с Китаем не только не нарушена, но скреплена более прежнего. Игнатьев превзошёл все наши ожидания…»

Любопытно, что при проезде Игнатьева через Кяхту ему был преподнесен адрес, подписанный более чем сотней богатейших купцов Сибири, где выражалась благодарность за попечение об интересах русской торговли.

Игнатьев так спешил домой с радостной вестью, что весь путь проделал за шесть недель. В Петербург он прибыл 1 января 1861 года – смертельно уставший и весь покрытый инеем. Впоследствии он вспоминал, что мать хотела его обнять, но он ей этого не позволил, сбросив прежде завшивленную шинель, которую велел немедленно сжечь.

Петербург принимал Игнатьева как героя, да он действительно и был таковым. Император лично прицепил к груди молодого графа звезду Святого Владимира 1-й степени и вручил генерал-адъютантские эполеты со своим вензелем. А вскоре Игнатьев будет назначен на весьма престижную и важную должность директора Азиатского департамента Министерства иностранных дел.

Вернувшись в Россию, Игнатьев вскоре женился на признанной петербургской красавице – юной княжне Екатерине Голицыной, правнучке фельдмаршала Кутузова, так что шутка, сказанная князю Гуну, оказалась пророческой.

Но Дальний Восток его не отпускал. Даже готовясь к свадьбе, Игнатьев написал императору Александру II записку «О безотлагательном принятии мер по населению Приморья преимущественно славянами…», став тем самым одним из инициаторов заселения Приморского края. В своей записке бывший посол Игнатьев рекомендовал раздать приезжающим крестьянам землю и налоговые льготы.

Из Парижа Игнатьеву прислали орден Почетного легиона, пожалованный за заслуги императором Наполеоном III. Что касается англичан, то слишком хорошо зная Игнатьева, они его награждать не стали. Говорят, что когда вопрос о награждении рассматривался в английском правительстве, премьер-министр Пальмерстон, услышав имя Игнатьева, возмутился:

– Этого проходимца следует не награждать, а отравить самым смертельным ядом за все те гадости, которые он учинил британской короне!

Через два года, устав от кабинетной работы, Игнатьев уедет послом в Константинополь, где совершит еще немало дипломатических подвигов во имя России, за что заслужит там прозвище «вице-султана». Впоследствии Николай Игнатьев, ставший к тому времени графом, будет участвовать в Русско-турецкой войне 1878–1879 годов, подпишет Сан-Стефанский мирный договор и будет признан национальным героем Болгарии…

При Александре III он станет министром внутренних дел и Государственного совета, но с новым императором не сработается. В конце жизни великого игрока Большой Игры будут ждать неудачи, разорение и никем не замеченная кончина в киевском имении в 1908 году. На мраморном саркофаге могилы графа Николая Игнатьева выбили надпись: «Пекин. 14 ноября 1860 года». Воистину, sic transit gloria mundi (так проходит мирская слава)…

Реализация выгодного для России Пекинского трактата имела дальние последствия. Так, вскоре она стала залогом улучшения внутреннего положения в Кашгаре (Синьцзяне) и в первую очередь в укреплении там государственной власти.

– Включив в Пекинский договор статью о назначении нашего консула в Кашгаре, мы тем самым не только усилили собственное положение относительно англичан, но и подтвердили права Китая на эту страну, – доложил министру Горчакову директор Азиатского департамента Ковалевский.

– Как вы думаете, Егор Петрович, что, по вашему мнению, сегодня нам в Кашгаре выгоднее всего? – задал вопрос Горчаков.

– То, чтобы там удержалось центральное китайское правительство! – без обиняков ответил директор департамента.

Опытный Ковалевский считал, что ввиду стратегического и торгового значения Кашгара Россия должна и впредь добиваться «открытия» его для нашей торговли, для чего следует воспользоваться правами, предоставленными нам соглашением в Пекине.

Дело в том, что кроме отсутствия прочной государственной власти, в Кашгаре, имелась и внешняя причина, мешавшая полному осуществлению решений Пекинского трактата. Дело в том, что доступ в Южный Синьцзян со стороны Средней Азии находился под полным контролем Кокандского ханства. Надо ли говорить, что враждебные отношения между Россией и Кокандом препятствовали развитию русско-кашгарской торговли и учреждению в Кашгаре русской фактории.

Планы Ковалевского по расширению торговли с Кашагаром совпали с планами Военного министерства по наступлению на Кокандское ханство.

Вместе с генерал-квартирмейстером Главного штаба бароном Ливеном Ковалевский предложил создать в Кашгаре русское военное укрепление для защиты торговой фактории, а также захватить важный пункт на пути из России в Кашгар – кокандский город Аулие-Ату, а если это не окажет воздействия на кокандские власти, то завоевать Ташкент. Удивительно, но эти вопросы Ковалевский обсуждал без ведома своего осторожного начальника Горчакова…

За разработку плана наступления на Коканд взялись генерал-квартирмейстер Ливен и подполковник Генерального штаба Романовский.

Их план решал сразу несколько задач: обеспечивал безопасность сибирской и части оренбургской границы России, укреплял наше влияние в Кокандском ханстве и, наконец, способствовал созданию торговой фактории в Кашгаре. В докладе Ливена и Романовского подчеркивалось, что кокандские власти извлекают большие доходы от торговли с Кашгаром. Выгодная торговля и обилие переселенцев из Коканда говорит об особом значении, которое Коканд придает Кашгару. Отсюда следовал единственный вывод – если Россия стремится расширить торговлю в Южном Синьцзяне, ей неминуемо придется разгромить Коканд.

Выступая на совместном совещании двух министров, военного – Сухозанета (дело происходило еще до назначения министром Милютина) и иностранных дел – Горчакова, барон Ливен убеждал их в своей правоте:

– Открытие Кашгара и создание там факторий сулит нам благие и обильные результаты для торговли. Но при этом нельзя забывать и наш план общих действий в Средней Азии. Прежде всего, соединение Сибирской и Оренбургской линий, а также окончательное определение видов на Коканд, Ташкент и Туркестан.

Если военный министр Сухозанет и Ковалевский были не против плана барона Ливена, то Горчаков, как всегда, осторожничал:

– Господа! На бумаге все прекрасно, но как получится в реальности? Вы в Военном министерстве тесно увязываете приобретение экономических выгод от открытия рынков Кашгара с нашим наступлением на Кокандское ханство. При этом вы склонны к немедленному наступлению на Коканд, а это просто недопустимо! Каждая военная акция должна обеспечиваться дипломатическим прикрытием. Мы сегодня предоставить такое прикрытие вам не можем. У нас еще слишком мало сил, чтобы на равных соперничать с Англией. Нужна пауза и пауза значительная.

В результате совещания его участники расстались, так и не придя к единому мнению, недовольные друг другом. Надо сказать, что Горчакову удалось переубедить в свою пользу Сухозанета, и вскоре военный министр занял куда более сдержанную позицию по Средней Азии. Что касается своевольного Ковалевского, то Горчаков начал искать директору Азиатского департамента срочную замену, которую, как мы знаем, вскоре и нашел в лице Игнатьева.

Но на этом дело, разумеется, не кончилось. Уже в январе 1861 года генерал-майор Циммерман представил в Военное министерство записку «О положении дел на кокандской границе», которая наделала немало шума. Циммерман выражал недоумение по поводу отношений с Кокандом, которые характеризовал как «не мир и не война». Циммерман призывал нанести удар по ханству, не опасаясь гнева Англии. Он писал: «Кокандское ханство, а может быть, и Бухара с Хивой признают над собой власть русского государя» (против этого места записки любопытная пометка Сухозанета: «Какая от этого польза?»). Циммерман видел в таких действиях и другую положительную сторону: «Приобретая преобладающее влияние в Средней Азии, мы тем самым приближаемся к пределам английских владений в Индии и в случае войны с Англией можем угрожать ей с этой стороны, самой для нее чувствительной» (запись военного министра в данном случае была краткой и выразительной: «Это химера»).

Несмотря на это, предложение Циммермана об усилении давления на Кокандское ханство с целью проложить дорогу русским товарам в Центральную Азию нашло полное понимание в торговых кругах России.

В этом решительному Циммерману помог не менее решительный Ковалевский. Директор Азиатского департамента не ограничился в данном случае лишь официальными действиями. Стремясь всеми силами к развитию торговли с западными провинциями Китая через Сибирь и Среднюю Азию, Ковалевский постарался заинтересовать выгодами торговли с Кашгаром русских купцов. Чтобы расшевелить купечество, глава Азиатского департамента заказал журналисту Тарасову статью: «Очерк торговли с Западным Китаем» в весьма почитаемом купцами издании «Журнале мануфактур и торговли». Статья имела явно официозный характер, как, впрочем, и сам журнал, печатавшийся в типографии департамента торговли. Тарасов писал, что торговля с Западным Китаем очень выгодна «для торговых деятелей и предпринимателей русского купечества», которые найдут новый «богатый и обширный рынок для сбыта отечественных мануфактурных изделий». В Синьцзяне русские товары перепродаются кокандскими торговцами по повышенным ценам, а через Кашмир усиливается поток английских товаров. Поэтому Тарасов призвал купцов увеличить доставку в Западный Китай русских товаров, чтобы «привлечь на свою сторону выгоды, получаемые англичанами и кокандцами». Надо сказать, что Ковалев и Тарасов были услышаны и купцы обратили внимание на новое перспективное направление торговли.

Теперь торговое лобби России было за решительные действия на Востоке по расширению рынка!

После ухода англо-французских войск из китайской столицы и заключения выгодных для союзников трактатов Китай остался наедине со своей бедой – восстанием тайпинов, которые, быстро захватывая одну провинцию за другой, вскоре были уже у ворот Пекина. В те июньские дни 1861 года на заседании Особого комитета под председательством Александра II в числе прочих были приняты решения и по русско-китайским отношениям. Так, сменившему Игнатьеву в Пекине послу Баллюзеку категорически запрещалось вмешиваться во внутренние дела Китая и вступать в какие-либо сношения с повстанцами, пока в столице Китая существует правительство маньчжурского императора.

Новый генерал-губернатор Восточной Сибири Корсаков (сменивший Н.Н. Муравьева-Амурского) был настроен еще более решительно, чем его предшественник. Свои планы он формулировал так:

– Если в случае успеха тайпинских мятежников маньчжурский император будет вынужден бежать в Маньчжурию, я предлагаю принять Маньчжурию и Монголию под вооруженное покровительство России!

Однако Особый комитет решительно отверг слишком радикальные предложения губернатора Восточной Сибири. Члены комитета в данном случае прислушались к аргументам министра Горчакова, а тот говорил следующее:

– Осуществление покровительства над Маньчжурией и Монголией вызовет немедленное противодействие Англии и может понудить ее к оккупации какой-нибудь части Китая, например Кореи. В результате мы окажемся в непосредственном соприкосновении с Англией, что гораздо опаснее, чем соседство с Китаем! Мне остается лишь спросить вас: вы к этому готовы?

На это члены Особого комитета, потупив взгляд, дружно сказали, что не готовы.

– Что бы сейчас ни происходило в Китае, мы должны добиваться своих целей исключительно дипломатическими методами и избегать военных столкновений, – продолжал увещевать собравшихся Горчаков.

– Но почему? – подал голос кто-то из генералов.

– Любое наше военное столкновение с Китаем ослабит его, а значит, облегчит последующий полный захват Англией! – разъяснил министр иностранных дел.

В конце концов сошлись на том, что если китайские власти откажутся выполнять условия заключенных с ними трактатов, то Россия будет действовать, как действовала доныне, а именно: настоятельными требованиями наших уполномоченных, не прибегая к военной силе. Закрывая заседание, император Александр подвел его итог:

– Господа! В настоящее время, когда Китай находится в положении весьма сомнительном и когда мы не знаем, в чьих руках очутится там власть, мы менее, чем когда-либо, намерены использовать там свои войска. Что бы ни случилось, мы воевать с Китаем не будем!

Глава пятая

Но блестящей победой Игнатьева наши успехи на Дальнем Востоке не ограничились. Победную эстафетную палочку от российского посла в Китае снова приняли русские моряки. На рубеже 60-х годов эпицентр Большой Игры прочно переместился на берега Тихого океана. Самым удивительным было то, что англичане (сами инспирировавшие это перемещение!) оказались к серьезному противостоянию на Дальнем Востоке не готовы.

Мы уже говорили выше о взаимодействии посла Игнатьева с командующим Тихоокеанской эскадрой капитаном 1 ранга Иваном Лихачевым, бывшим адъютантом генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича. В годы Крымской войны Лихачев являлся флаг-офицером вице-адмирала Корнилова, участвовал в Синопском сражении, отважно сражался на севастопольских бастионах, получил сильную контузию при взрыве баркаса с порохом, когда в тот угодила французская бомба, участвовал в экспедиции Невельского на Дальнем Востоке, затем услужил атташе в Лондоне и Париже. Современники единодушно отмечали, что Лихачев отличался боевым характером, эрудицией и жаждой деятельности. Именно Лихачев и подал генерал-адмиралу «Записку о состоянии русского флота», в которой доказывал необходимость дальних плаваний судов российского флота и образования в морях Дальнего Востока самостоятельной эскадры. В «Записке…» говорилось: «Только не держите эти суда в наших морях, где они как рыбы, вытащенные на берег… Не ограничивайте их поприще дорогою к Амуру и обратно… держите их в океане, в Китайском и Индийском морях, естественном поприще их военных подвигов в случае войны… У Вас образуются со временем настоящие адмиралы, которые будут бояться одной ответственности перед отечеством… которых не будет вгонять в идиотизм страх начальства». «Записка» пришлась как нельзя кстати. Россия просто обязана была после неудачи в Крымской войне продемонстрировать свой флаг в океане, к тому же англичане уже заинтересовались дальневосточным Приморьем, и надо было срочно наращивать там наше военно-морское присутствие.

Разумеется, линейные корабли и фрегаты, которых было по пальцам посчитать, посылать на Тихий океан не стали. Нашли другой выход – корветы и клипера. Как раз концу Крымской войны на Архангельских и Охтинских верфях сошли со стапелей первые серии этих кораблей.

Тем временем на Балтике заканчивал подготовку к походу на Дальний Восток так называемый 3-й Амурский отряд, который должен был усилить и частично сменить уже ранее ушедших два корабельных отряда.

Дело в том, что в начале января 1860 года в Особом комитете под председательством императора Александра II решили в помощь русскому посланнику графу Игнатьеву собрать в китайских водах особую эскадру под командованием капитана 1 ранга Лихачева. Самому Лихачеву было при этом сказано:

– Ты сии вояжи дальневосточные предложил, тебе и флаг в руки!

На что тот лишь обрадовался:

– О назначении таком я и мечтать не мог! Доверие, оказанное, оправдаю и за честь России постоять сумею!

И Александр II, и его младший брат Константин Николаевич понимали, что корветам и клиперам будет трудно противостоять английским эскадрам. Если они и могли нанести удар владычице морей, то только атаковав ее торговые коммуникации.

– Конечно, наши морские силы не идут ни в какое сравнение с английскими! – признался брату генерал-адмирал. – Однако во главе эскадры и командирами кораблей мы поставим самых боевых и храбрых. Думаю, это с лихвой окупит слабость наших пушек!

Из воспоминаний дореволюционного историка А. Беломора: «…Плохенькие тихоходы-корветы со слабосильными механизмами, не дававшими более 5 узлов в штиль, эти морские игрушки – клипера с неудобным рангоутом и шхунским вооружением не были тогда плавучими гостиницами, или станционными домами, несколько месяцев пребывания в которых составляли бы необходимое условие иерархического передвижения служащих, а были действительными боевыми единицами, материальные недостатки которых пополнялись духовными качествами годами сжившихся на палубах экипажей. В описываемый период в нашей морской среде не было и недостатка, какой, например, сознавал министр иностранных дел князь Горчаков в людях, умевших храбро и сознательно брать на свои плечи ответственность за быстрое принятие никогда непредвиденных и нигде не предписанных администрацией мероприятий и решений, и зачастую вопреки категорически высказанных ею желаний и соображений нередко трусливых и эгоистичных. Великий князь в возникавших спорах всегда становился на сторону адмиралов плавающих, строго придерживаясь правила, что отдаленное действие центральной власти очень слабо заменяет постоянное действие власти поместной; что самая искусная администрация не может заменить управления непосредственного; что сила созидающая, может заключаться только в военачальнике».

Особо следует остановиться на командах отправляемых на Тихий океан корветов и клиперов. Дело в том, что комплектовались они из оставшихся в живых защитников Севастополя. Прошедшие Синоп и год севастопольской бойни, матросы-черноморцы имели огромный боевой опыт, но наряду с этим подчиняться не слишком любили. Война научила их смотреть опасности в глаза. Именно поэтому и командирами первых клиперов ставили исключительно офицеров, прошедших севастопольские бастионы. Они пользовались большим и вполне заслуженным авторитетом, а потому легко находили общий язык с матросами-ветеранами. Надо ли говорить, каким авторитетом, например, с самого начала пользовался у матросов корвета «Посадника» известный севастопольский храбрец капитан 2 ранга Николай Бирилев. Даже среди севастопольских героев Бирилев выделялся своей удалью, являясь неизменным командиром ночных вылазок на позиции англичан у 3-го бастиона. Наградой за подвиги в Севастополе были ему четыре боевых ордена, включая Георгиевский крест, золотую саблю «За храбрость» и флигель-адъютантские аксельбанты.

В состав 3-го Амурского отряда, помимо «Посадника», вошли так же клипера «Наездник» (капитан-лейтенант Ратьков) и «Разбойник» (капитан-лейтенант Селиванов). Отрядным начальником был назначен капитан 1 ранга Дюгамель.

Что касается Ивана Лихачева, то, не став дожидаться отправки отряда, он решил отправиться на Дальний Восток «на перекладных», чтобы как можно скорей объединить под своей дланью находящиеся там российские суда. Как мы уже знаем, обстановка на Дальнем Востоке была в то время непростая. Англичане и французы наращивали силы на берегах Китая, готовясь к броску на Пекин. Кроме этого, английские корабли в 1858–1859 годах усиленно осваивали берега Приморья и было очевидно, что в следующем, 1860 году они будут действовать еще решительнее. Поэтому требовались срочные меры по укреплению обороны морских дальневосточных рубежей России. Лихачев не без основания полагал, что союзники, расправившись с Китаем, первым делом попытаются захватить побережье нынешнего Приморского края с Владивостоком и Посьетом. Не секретом для него было и то, что многие бухты и заливы Приморья уже были нанесены на английские карты как принадлежащие им. В России же по вопросу о землях южнее Амура только велись переговоры между Петербургом и генерал-губернатором Восточной Сибири графом Муравьевым-Амурским. Теперь все решали какие-то месяцы, а то и недели. Кто сумеет первым застолбить еще ничейные территории, тот и победит в этом туре Большой Игры.

Потому капитан 1 ранга Лихачев срочно выехал из Петербурга во Францию и на пассажирском пароходе в частном порядке добрался из Марселя в Шанхай. Там он зафрахтовал французский пароход «Реми» и уже на нем поспешил в Хакодате. По прибытии туда Лихачев узнал, что англичане уже начали подготовку к высадке десанта в заливе Посьет с последующей оккупацией этого района. Писать в Петербург и просить указаний было уже поздно. Поэтому храбрый офицер принимает решение опередить англичан и занять залив Посьет, формально принадлежавший Китаю. Фактически же это была ничейная территория, и в радиусе сотен верст там не было ни китайских солдат, ни китайских чиновников.

В то время в Хакодате находились клипер «Джигит» и транспорт «Японец». «Джигит» занимался ремонтом котлов и быстро выйти в море не мог. Транспорт в боевом отношении мало что значил, но выбирать не приходилось.

Не теряя времени, командующий эскадрой накоротке встретился с нашим консулом в Японии Гошкевичем.

– Какие последние новости об англичанах?

– Насколько мне известно, сейчас они готовятся к занятию залива Посьет и ведут гидрографическое обследование острова Цусима.

– О Цусиме подумаем после, сейчас важно опередить их в Посьете! – махнул рукой Лихачев.

В тот же день он отправился в залив Посьет на единственном ходовом судне своей будущей эскадры «Японце».

11 апреля 1860 года «Японец» бросил якорь в Новгородской гавани залива Посьет. Лихачев осмотрел бухту и объявил ее территорией Российской империи. Собственной властью он поднял там русский флаг, распорядился основать пост в бухте Новгородская и оставил команду под командованием лейтенанта Назимова.

Лейтенанту он велел:

– В случае появления иностранных судов поднимай флаг и объявляй их капитанам, что бухта Новгородская и залив Посьет являются собственностью России. Ежели увидишь противодейство, пали из всех ружей!

Объявив Посьет русской территорией, Лихачев рисковал эполетами. Но что такое собственная судьба, когда на карту поставлена будущность России!

Узнав о дерзком своеволии своего любимца, великий князь Константин Николаевич отписал Лихачеву: «Ты совершенный молодец, и я обнимаю тебя мысленно от всей души!.. Все письма твои я давал читать государю, и он в высшей степени доволен твоей распорядительностью и находчивостью…»

К этому времени на Дальний Восток начали подходить и наши боевые корабли. Одновременно, не теряя времени, экипаж транспорта «Манджур» основал будущий порт Владивосток.

2 июля (20 июня по старому стилю) 1860 года на берегу полуострова Муравьева-Амурского с транспорта «Манджур» высадились солдаты 3-й роты 4-го Восточно-Сибирского батальона во главе с капитаном Иваном Черкавским и прапорщиком Николаем Комаровым. Над полуостровом был навсегда поднят русский флаг и заложены первые здания, положив начало форпосту России на Тихом океане, будущему порту и городу-крепости Владивосток.

Узнав об этом, англичане поход в Приморье эскадры вице-адмирала Шерерда Озборна отменили. Одно дело поднять флаг над какой-то ничейной территорией и совсем другое сделать это на уже присоединенной, вступив тем самым в открытое противостояние с Россией. Тем более что та усиленно наращивала свои военно-морские силы в регионе.

К лету в Печилийском заливе у порта Таку, от которого до Пекина каких-то 150 верст, собралась вся наша эскадра: фрегат «Светлана», корвет «Посадник», клипер «Джигит», «Разбойник», «Наездник», транспорт «Японец» и несколько мелких судов. «Таким образом, под моим брейд-вымпелом, – писал позднее И.Ф. Лихачев, – формировалась впервые независимая эскадра Тихого океана, через которую прошло впоследствии не одно поколение лучших моряков наших, и я почитал всегда крайне счастливым, что на мою долю выпало отстоять это учреждение в самом его начале – это обошлось в то время не без препятствий».

Как мы уже знаем, на клипер «Джигит» немедленно перебрался наш посланник граф Игнатьев. Находясь под защитой Андреевского флага, он мог уверенней держаться на нелегких переговорах с министрами богдыхана. Китайцы сразу стали сговорчивее. Как мы уже писали выше, 2 октября 1860 года Игнатьевым был заключен исторический Пекинский договор, по которому неразграниченные ранее территории отошли к России: Уссурийский край, Приамурье и Приморье «на вечные времена» объявлялись нашими владениями.

Заслуги моряков были оценены по достоинству. Лихачеву, по заключении Пекинского договора, был присвоен чин контр-адмирала и дан орден Владимира 3-й степени. Высочайший указ Александра II гласил: «Во внимание к чрезвычайно полезным трудам эскадры Китайского моря и отличной точности, с которой были выполнены ею предначертания, послужившие к заключению трактата с Китаем, Государь Император изъявил свое монаршее благоволение начальнику эскадры и всем командирам».

Что и говорить, российские дипломаты, прекрасно разыграв партию, а моряки, подкрепив слова политиков демонстрацией реальной силы, оставили недавних противников по Крымской войне в круглых дураках. После непростой войны англичан с Китаем все выгоды мирного договора достались исключительно России.

На кораблях откровенно радовались:

– Энто вам, гады, за Севастополь! За дружков наших, что смертию пали на кургане Малаховском! Чешите теперь свои загривки!

Занятие Посьета и основание Владивостока были первыми щелчками по носу союзникам, но, как оказалось, не последними. Наши останавливаться на достигнутом не собирались.

19 июня 1859 года великий князь Константин Николаевич прибыл в Кронштадт проводить уходящие в дальнее плавание корабли. В дневнике он записал: «Утром осматривал Амурский отряд. Корвет «Посадник» (Бирилев)… Разрешил некоторые необходимые работы…»

Герой Севастополя ходил в любимцах у генерал-адмирала, а потому великий князь обращался с ним почти по-дружески:

– Готов ли ты, Николя, к новым подвигам во славу Отечества?

– Готов, ваше высочество! Мы, черноморцы, на все способные!

В конце августа 1859 года отряд вышел в плавание. Чтобы затруднить слежение англичан и быстрее дойти до места, командирам судов было приказано идти раздельно.

Итак, плавание на Дальний Восток началось. Конечно, Бирилеву не было легко. При всей его опытности в океан он шел первый раз, да не просто в океан, а вокруг света! Но севастопольцам ли бояться трудностей, а потому только вперед!

Из хроники плавания: «Пройдя Нарген и получив легкий Ost-S-Ost, прекратили пары и вступили под паруса. Ночью свежий S-S-Ost достиг крепости шторма и заставил взять все рифы у марселей. Пройдя Дагерорт в полный бейдевинд, с нижними парусами, при большом волнении, корвет шел до 10 узлов. Спокойствие судна было необыкновенным, однако же размахи доходили до 20°, к 29 августа ветер до того окрепчал, что вынуждены были закрепить нижние паруса и спустить брам-стеньги. К вечеру стало стихать».

Вскоре впереди заморгал желтым глазом плавучий маяк Фалстебро. Ветер засвежел и противный. Чтобы не лавировать, Бирилев решил перейти на машину.

– Развести пары! – велел передать он вниз механику Скирмунду.

Бросили якорь на большом Копенгагенском рейде. Перевели дух и начали заливаться водой и грузить уголь. Прогноз на погоду был неутешителен. После некоторых раздумий Бирилев принял единственно правильное решение:

– Рисковать не будем, переждем равноденственные бури, а потом свое нагоним в океане.

Дождавшись маловетрия, «Посадник» покинул Копенгаген, работая машиной. Плавание по узким и изобилующим подводными камнями Датским проливам всегда требует особого внимания и осторожности. До Ангольтских маяков шли в тумане как в молоке самым малым. Наконец разглядели огни, определились, стало полегче.

На выходе в Немецкое море вступили под паруса, но пары не прекращали. Делали до 10 узлов. Затем остановили машину и шли уже под парусами.

Прошли Английский канал и бросили якорь на Спитхедском рейде. Пошли дальше.

Из хроники плавания: «Корвет бежал под марселями и нижними парусами в галфинд по 10 и 10,5 узлов… С рассветом с корвета увидели к югу милях в двух французский купеческий бриг, лежавший в дрейфе и выражавший все знаки бедствия».

Матросы, почти все участники Севастопольской обороны, бедствию своих недавних врагов были даже рады:

– Ну, и пусть собака тонет! Это их за Севастополь Господь карает!

Но командир думал иначе.

– Войны промеж нас нет, а потому будем спасать! – объявил он офицерам.

«Посадник» осторожно (чтобы ветром не навалило) спустился к нему. Капитан брига, срывая голос, кричал в мятый жестяной рупор:

– Мы бриг «Понт де Челс». Сели на риф. Разворотило все днище. Затем волной сбросило с камней. Сейчас же просто тонем. Команда не успевает откачивать воду, так как днище – одна дыра. Умоляю, помогите!

– Все будет хорошо! – отозвался командир «Посадника». – Мы вас спасем!

По приказу Бирилева мичман фон Шанц с двенадцатью матросами и помпой Доутона перебрались шлюпкой на борт тонущего брига и, засучив рукава, принялись за дело. Пока одни откачивали воду, другие заделывали пробоины. Вскоре течь была остановлена.

«Понт де Челс» взяли на буксир и притащили в Брест.

На Брестском рейде «Посадник» застал нашу и французскую эскадры. Французы сердечно благодарили Бирилева за спасение брига и людей. Когда же они узнали, что перед ними один из самых знаменитых защитников Севастополя, восторгу их не было предела.

Из-за противных ветров в Бресте пришлось несколько задержаться. Не теряя времени, за это время полностью обновили запасы воды, закупили и на пять месяцев провизии, причем по вполне сходной цене.

5 ноября «Посадник» под парами покинул Брест. Волнение было большое, но шли хорошо. Затем и вовсе поймали попутный ветер и вступили под паруса. Через неделю пришлось выдержать приличный шторм, а потом еще и утомительную, выматывающую зыбь. Затем была стоянка на Мадере, где запаслись хорошим вином и перевели дух.

После того как «Посадник» пересек тропик, Бирилеву удалось поймать ровный пассат, и дальше уже плыли, что называется, в свое удовольствие до самого Рио-де-Жанейро. Матросы вечерами пели:

На переходе экватора по старой морской традиции провели ритуал с обряжанием Нептуна. Во время посвящения в океанские мореходы Бирилев и другие офицеры откупались от Нептуна и его свиты вином, остальных бросали в купели. В Рио снова пополнили запасы и перевели дух. Из каждого порта Бирилев, как и положено, писал рапорта о ходе плавания в Морское министерство, а так как командир «Посадника» являлся и флигель-адъютантом императора, то писал прямо и ему, и великому князю Константину Николаевичу.

Из дневника великого князя Константина Николаевича: «Вечером (1 марта 1860 года. – В. Ш.) во время собрания читал рапорт Ратькова (командир клипера «Разбойник». – В. Ш.), Селиванова (командир клипера «Опричник». – В. Ш.), Бирилева и очень интересно про них толковали и спорили».

А «Посадник» уже разворачивал свой форштевень на мыс Доброй Надежды.

Из хроники плавания: «Выйдя в море, при ветре, идущем от ONO, прекратили пары. Пролежав на SO до параллели 35° южной широты, шли по ней и, придерживаясь по возможности этой широты, прошли 11 февраля 1860 года на вид мыса Доброй Надежды и того же числа стали фертоинг в Саймонс-бее».

Стоя на шканцах, Бирилев с удовольствием подставлял лицо свежему ветру.

– Обратите внимание, господа, – обратился он к стоявшим рядом старшему офицеру лейтенанту Селиванову и штурману Чуркину, – северный ветер здесь не разводит никакого волнения, несмотря на то, что мы вынуждены «вогнать все рифы», закрепить фок с гротом и спустить брам-стеньги.

Селиванов с Чуркиным признались, что тоже удивлены столь необычным явлением.

В последующие дни ветер был сильный, но волна опять небольшая и «Посадник» быстро мчался вперед, наматывая на лаг все новые и новые мили. Попутный ветер был настолько устойчивым, что 50 дней не вводили в работу машину.

Затем пришлось пережить шторм и в Индийском океане. Когда тот достиг максимальной силы, огромная волна вкатилась на палубу и унесла вельбот, переломив железный шлюп балки. Но к счастью, обошлось без жертв.

– Никак, местный Нептун взял свою добычу и успокоился! – комментировали происшедшее матросы.

– Никола-угодник сжалился над нами сердешными! – на свой лад констатировал окончание шторма мичман.

Всему плохому когда-то приходит конец. Стих и шторм. Попали еще в шквал с дождем, но это уже сущие мелочи. Потом опять настало время маловетрия.

– Вот так и живем – то густо, то пусто! – шутили на «Посаднике».

В один из дней штурман подпоручик Чуркин доложился командиру:

– Пересекаем тропик Козерога, долгота 102°.

– Теперь пора ворочать на норд-ост! – выслушав, кивнул Бирилев. – Попытаемся поймать местный пассат.

Расчет оказался верным, вскоре снова поймали хороший ветер и помчались дальше.

Но вот впереди и огни Сингапура. Когда положили якоря на Сингапурском рейде, разглядели вдали фрегат «Светлана». Радости-то было! Как приятно на другом конце земли вдруг увидеть свое судно, где много твоих товарищей и земляков. Бирилев съездил на «Светлану», переговорил с ее командиром капитан-лейтенантом Дрешером, после чего фрегат взял для экономии угля «Посадник» на буксир.

10 июня подошли к острову Гутслаф и увидели на якоре клипер «Наездник».

Спустя неделю «Посадник» прибыл на внутренний рейд Нагасаки. Полукругосветное плавание было завершено блестяще. Теперь корвет вошел в состав эскадры Китайского моря под началом капитана 1 ранга Лихачева, сослуживца Бирилева по севастопольским бастионам. Сразу же по прибытии в Нагасаки на Бирилева возложили наблюдение за больными матросами, которых доставляли в Нагасаки со всей эскадры Китайского моря.

– Пехотинцем и пластуном я уже побывал, теперь придется побывать и доктором! – почесал затылок капитан-лейтенант.

Одновременно, не тратя времени попусту, на «Посаднике» занялись починкой котлов, но продвигалось это дело медленно, потому что японские заклепщики еще только учились. Пришлось нашим матросам самим брать в руки молотки и показывать, что и как надобно делать. В Нагасаки «Посадник» поступил в распоряжение Лихачева.

А взор Лихачева в это время уже был устремлен на маленький, но стратегически важный остров, лежащий посреди Корейского пролива с ничего никому не говорящим названием – Цусима. Корейский пролив и остров посреди него имели важное стратегическое значение, сравнимое с Гибралтаром, Мальтой и Аденом. А потому к Цусиме уже примеривались англичане. Они уже произвели гидрографическую съемку острова. Японский историк Синтаро Накамура писал: «Английский консул в Хакодате в «Памятной записке» сообщил: «Для нас срочной необходимостью является захват Цусимы…» А некий капитан Уорд, зайдя в гавань Имосаки, уже напрямую требовал открытия Цусимы для английских судов. Обо всем этом, разумеется, знал Лихачев.

Еще в апреле 1860 года он записал в своем дневнике: «По слухам… англичане имеют виды на этот остров… мы должны там их предупредить». Не откладывая дела в долгий ящик, он тут же отправил докладные записки великому князю Константину Николаевичу и управляющему Морским министерством адмиралу Краббе с предложением опередить англичан и создать на Цусиме «военно-морскую станцию». В этом случае Россия получила бы незамерзающий порт на Тихом океане, который, «как часовой на страже», стоял бы посредине Корейского пролива.

Занятым китайскими делами англичанам было пока не до острова. К тому же в данный момент они весьма нуждались в посредничестве графа Игнатьева при переговорах с китайцами. Момент для занятия острова был самый подходящий, другого такого могло уже не случиться никогда. Надо было только действовать стремительно и решительно. Но письмо ушло уже несколько месяцев назад, а ответа все не было. Драгоценное время же уходило и уходило.

В мае 1860 года в Печилийском заливе на клипере «Джигит» он посвятил посланника в Китае графа Игнатьева в Цусимский проект.

– Я не исключаю, что именно вам великий князь Константин Николаевич поручит вести дипломатические переговоры в Эдо.

Но посланник на уговоры не поддался. От всех предложений Лихачева он вежливо уклонился, а едва капитан 1 ранга откланялся, граф тут же отписал Горчакову срочную депешу с предупреждением о возможных осложнениях с японцами из-за ненужной инициативы моряков.

Признаем, что инициатива и предприимчивость Лихачева весьма превышали его официальные полномочия. Но ведь ему было тогда всего 35 лет, а за плечами уже был Севастополь и унижение Парижского мира! Именно так же, как Лихачев, поступал в это же времени в далекой Средней Азии его соратник по севастопольским бастионам Черняев.

Это была плеяда людей, не боявшихся взять на себя ответственность государственную, если видели в том пользу для России. Именно они, молодые ветераны Севастополя, как никто другие, горели желанием взять реванш за недавнюю проигранную войну и возвеличить Отечество.

– Битва за Китай близится к концу, англичане ее явно выигрывают, но и мы не проиграли, зато опередили с занятием Приморья. Следующая схватка будет уже за влияние на Японию. И Цусима – козырный туз в предстоящей схватке. Владеющий этим островом, сразу становится господином всех морских путей! Это понимаем мы, понимают и англичане. Теперь кто кого опередит! – откровенничал Лихачев, ужиная с командирами кораблей в своем салоне на «Светлане».

– Ну, а что насчет этого думают японцы? – подал голос.

– Японцам тоже сейчас не до этой каменной скалы. У них сегун вовсю истребляет старых самураев и наводит новый порядок, а вот когда наведет, тогда к Цусиме без большой войны уже не подступишься! – вздохнул Лихачев.

– А чего тут ждать! Разводим пары и прямо к Цусиме! Поднимаем там флаг Андреевский. Пусть только после этого кто сунется! – вскочил со своего кресла всегда решительный и нетерпеливый Бирилев.

– Все это так, но нам надо хотя бы формальное разрешение из Петербурга, а на это, увы, надо время, которого у нас сейчас очень мало, – покачал головой командующий. – Эх, кабы мне прав малость поболее!

Затем перевел взгляд на Бирилева:

– А тебе, Николя, задание особое. Завтра же выбирай якорь и следуй в Нагасаки. Мы в здешних водах надолго, а потому надо устраиваться основательно. Консул Гошкевич договорился о выделении нам землицы в тамошней деревеньке Иноса. Посему начинай там строительство береговой базы.

– С чего начинать стройку-то? – поинтересовался командир «Посадника».

– С бани! – разом ответствовало несколько голосов.

Как это часто бывает в большой политике, в нее неожиданно вмешались дела, на первый взгляд совсем ничтожные, семейные. Дело в том, что ответ на письмо Лихачева из Петербурга было отправлено с чиновником для особых поручений генерал-губернатора Восточной Сибири майором Хитрово. Последний же только что женился в Петербурге и совсем не торопился покинуть молодую супругу. Казалось, можно было бы передать ответ по уже работавшему тогда телеграфу, но то ли по нерадению, то ли по чьему-то злому умыслу и этого сделано не было.

Разумеется, великий князь Константин и адмирал Краббе против приобретения Цусимы не были. Но все уперлось в Министерство иностранных дел. Узнав о намерениях Лихачева, министр иностранных дел Горчаков пришел в ужас:

– Мы только-только выбрались из крымского дерьма, а моряки снова хотят нас втянуть в драку с Англией! Да из-за чего? Из-за какого-то островка, о котором мы до сего дня и слыхом не слыхивали!

Только 12 декабря 1860 года, прибыв на клипере «Наездник» в Шанхай, начальник эскадры получил депеши из министерства и письмо от генерал-адмирала.

«С этим вместе ты получишь, – писал великий князь Константин, – мое официальное отношение вследствие твоей записки о Цусиме, но, чтобы ты его вполне понял, мне надобно написать тебе несколько объяснительных слов. Записку твою я читал Государю в присутствии Горчакова 22 июля. Государь немедленно ее понял и понял всю действительную важность Цусимы. Горчаков тоже не мог не признать этой важности, но по своей обыкновенной привычке побоялся, чтобы из этого не вышло политического вопроса и, главное, чтобы нам из-за этого не перессориться с японцами. Он тотчас вспомнил о разнице положения, в которое себя поставили в Иеддо Путятин и Муравьев: как с японцами мирно жил и ладил первый, и как с ними чуть-чуть не поссорился, второй. Потом он говорил, что решительно не знает, кому это дело поручить, а что поручить его Игнатьеву ему решительно не хочется. Кончил он тем, что просил меня его от этого дела освободить и что нельзя ли смотреть на него не как на дело дипломатическое, а как на вопрос чисто морской и поэтому поручить его тебе. Я, разумеется, был очень рад этому обороту и тотчас согласился: нам же лучше. Вот почему и написал я тебе, что дело это должно иметь характер морской сделки, а не дипломатического трактата. Дело в том, чтобы мы могли основать на этом острове морскую станцию a la Villafranca. Для этого никакой дипломатии не нужно, и никто этого лучше тебя самого не сделает. Если можешь ты ограничиться местными сношениями с островскими властями, или еще лучше безо всяких соглашений… но только так чтоб от японцев не было официального протеста… На счета твоих будущих действий ты сам лучший судья…»

Итак, проект Лихачева фактически отклонен. Впрочем, генерал-адмирал в письме своему бывшему адъютанту предложил «под его личную ответственность» попытаться заключить частную сделку с главой княжества Цусима относительно аренды участка земли для морской станции. При этом отдельно оговорив, чтобы эта сделка не вызвала протеста центрального правительства Японии и вмешательства западных держав. Лихачеву предлагали взять всю ответственность на себя!

Почти одновременно Лихачеву было велено немедленно отправить на Балтику и несколько кораблей своей эскадры. 15 января 1861 года скрепя сердце он составил отряд из корветов «Боярин» и «Воевода» и клипера «Джигит», под общею командой капитан-лейтенанта Майделя, и отправил его в Кронштадт. И без того не слишком сильная в сравнении с английской эскадра совсем ослабла. А ведь как пойдут дела в случае занятия Цусимы, не знал никто. Оставшиеся корабли Лихачев собрал в Нагасаки. Пологие волны качали фрегат «Светлана», клипера «Опричник», «Наездник» и корвет «Посадник».

Историк флота А. Беломор писал об этих днях: «Однако ж и сильно запоздавшее, вероятно, не без ведома министра иностранных дел, согласие генерал-адмирала на занятие острова было получено и равнялось приказанию, которое ни один морской офицер не мог тогда не попытаться исполнить, приложив все свои способности, старания и энергию к доведению дела до благополучного и желаемого конца. В те достопамятные в русской морской истории годы, когда, к величайшему несчастию, материальная часть за неимением денег была слаба и ничтожна, личный состав в особенности офицеров от самых младших субалтернов до адмиралов включительно вследствие неусыпных забот и попечений генерал-адмирала достиг высокого нравственного уровня».

Итак, время почти потеряно, боевых кораблей почти не осталось. Можно, казалось бы, и отказаться от затеянного? Никто бы Лихачева за это не осудил. И все же Лихачев решился действовать, при этом отчаянно рискуя собственной карьерой, так как отныне все последствия он брал на себя. Что и говорить, смелые были эти ребята, прошедшие севастопольские бастионы!

Глава шестая

Едва англичане навели свой порядок в Китае, они тоже вплотную занялись делами японскими. В столице Японии Эдо тем временем, по своему обыкновению, интриговал известный русофоб английский посол Рутерфорд Алькок. В Японское море вошла эскадра вице-адмирала Хоупа, флаг которого развевался на корвете «Инкаунтер». Теперь Алькоку с Хоупом нужен был только повод продемонстрировать силу. И повод нашелся быстро. Когда в пьяной драке в Эдо был убит английский купец Роберт, японскому правительству был предъявлен счет на 110 тысяч фунтов стерлингов, а столица княжества Кагосима была бомбардирована и сожжена до основания.

Поэтому надо было торопиться и нам. Пытаясь наверстать упущенное, Лихачев отправил на переговоры с японцами своего флаг-капитана Мусина-Пушкина. Сам тем временем на клипере «Наездник» отправился на север японского архипелага. Мусин-Пушкин должен провести предварительную работу. Он же подключится позже, когда наметятся хоть какие-то перспективы.

Из воспоминаний участника событий: «…Знакомство русских офицеров с только что приехавшим сюда в Нагасаки губернатором. День был назначен 2 ноября (речь идет о 1860 годе. – В. Ш.). 20 человек русских офицеров отправились к губернатору, имея при себе двух переводчиков… Губернатор встретил нас в передней комнате, и в сопровождении свиты, несшей его доспехи впереди, повел нас в одну из комнат, нисколько не отличающуюся от первой… В этой комнате стояло 2 ряда столов, один для губернатора и его штаба, а другой – для русских офицеров. Остановясь в середине между столов, он приветствовал всех офицеров, спросил о нашем здоровье и о команде. Потом просил садиться… Разговор во время обеда велся очень хорошо. Лейтенант Корнилов, один из командиров судов нашей эскадры, так хорошо его вел, что осторожный японец, заметно было, разошелся и невольно стал задавать вопросы! Все разговоры велись через переводчиков, которые сидели, ноги под себя, с обязательно наклоненными головами, в середине между рядами столов. Я и забыл сказать, что губернатор, его свита и мы помещались в креслах. Во время разговора Корнилов очень ловко высказывал европейцам, деликатно, хвалы; или замечал недостатки японцев… Потом высказал, что русские чрезвычайно рады, что их соседи японцы будут скоро могущественная нация, сильная; что у них теперь есть военный паровой флот… Советовал поскорее завести лучшие пути сообщения между внутренними городами, устроить железные дороги. Японец слушал с большим вниманием и видимым сознанием пользы этого предложения… Разговаривая таким образом, мы у губернатора просидели около полутора часов. Пожелали взаимно всяких счастий, обе стороны расстались, довольные друг другом. Он пригласил русских офицеров на праздник, называемый Минури, который назначен через 2 дня. 4 ноября. Он дается ежегодно в память основания Нагасаки». Обе стороны остались друг другом вполне довольны.

Присутствовал на этой встрече и флигель-адъютант Бирилев, корвет которого находился тогда в Нагасаки. Он от рассвета до заката занимался обустройством взятой в аренду земли в деревне Инаса. От фрегата «Аскольд», ремонтировавшегося в Инасе в 1858 году, осталась казарма, шлюпочно-такелажный склад и кузница. Так как на нашей эскадре были трудности с сухарями, предприимчивый Бирилев решил построить небольшой сухарный завод, а заодно и дом для офицеров, ну и, конечно же, хорошую баню для всех.

Помимо этого, командир «Посадника» исподволь начал заниматься еще одним важным делом. По собственному почину он тоже решил помочь командующему. Заручившись поддержкой губернатора Инасы, Бирилев попросил его попросить цусимского губернатора Со Цусима-ноками разрешить его корвету «Посадник» временно обосноваться в бухте Татамура, на полуострове Иммосаки. Губернатор Инасы Окаба Суруга-ноками письмо написал и Цусима-ноками воспринял эту новость с должной учтивостью. Так было положено начало истории, ставшей впоследствии известной как «Цусимский инцидент».

Спустя месяц капитан 1 ранга Лихачев снова появился в Нагасаки. Мусин-Пушкин доложил о визите к губернатору Окаба Суруга-ноками, Бирилев – о своих начинаниях. Начальник эскадры одобрил действия подчиненных.

– Пока посвящать в наш план никого не будем, и держи свой визит на Цусиму в тайне! Далеко не всем наша затея по душе! – сказал он Бирилеву.

Из дневниковых записей Лихачева:

«6 апреля. Гошкевич не разделяет моих видов на острове Цусима».

«29 января (1861 год. – В. Ш.). В 1 часу приехал Гошкевич, которому объяснил, зачем ему надо быть в Еддо».

«31 января. Утром был Гошкевич и решил, что он шел на «Посаднике» в Хакодате, куда к нему вслед за ним приехал один из клиперов, на котором он пойдет в Эдо».

«1 февраля. Был опять Гошкевич. Переговорили о подробностях. Призвал Бирилева и объявил ему о назначении, приказав содержать в тайне. Гошкевич перебрался на корвет, где был обед…»

Что и говорить, советнику Гошкевичу затея моряков по душе не пришлась. Если бы затеваемое было одобрено Горчаковым, тогда бы и он расстарался, но идти на поводу авантюристов моряков – это не для него!

– Во-первых, я не намерен отступать от данных мне инструкций! А во-вторых, устройство новой морской станции на Цусиме идет вразрез со статьями нашего договора с Японией, подписанного графом Путятиным в 1858 году в Эдо, – выговаривал Гошкевич в сердцах Лихачеву.

– Договоры не вечны, но вечны наши интересы в здешних водах! В договор всегда можно внести поправку, а стратегически важную станцию провороним!

Но ко всем уговорам Лихачева старый дипломат остался глух. Между начальником эскадры и консулом пробежала черная кошка.

– Ладно! – плюнул в сердцах Лихачев. – Попробуем зайти с другой стороны! Передайте командиру «Джигита», что завтра мы выходим в Печилийский залив!

Из дневника Лихачева: «13/25 марта. Написал длинное письмо Гошкевичу, в коем старался его вразумить относительно того, что нам делать. Чрезвычайно боюсь его неосторожности и болтливости. Кроме того, он явился сюда один с пьяным лакеем, держит себя сам так грязно, так лишен всякого наружного достоинства и приличия, что он меня крайне беспокоит, как относительно японцев, так и Гарриса (английский консул в Нагасаки. – В. Ш.), который навязывается ему в дружбу. Просил Селиванова (командира клипера «Опричник». – В. Ш.) наблюдать за второй частию и приказал назначить караул с офицером, которому вменить в обязанность вымыть и вычистить дом и содержать там порядок…»

Лихачев в Нагасаки нанес визит губернатору Окаба Суруга-ноками, во время которого сумел его убедить в том, что занятие Цусимы русскими – несомненное благо для Японии.

– Вы получаете противовес против Англии! – убеждал Лихачев. – В этом случае любая из европейских держав, реши она усилить свое влияние в здешних водах, неминуемо войдет в конфликт с другими, а это европейская война! Японии при этом останется лишь пожинать плоды!

Окаба Суруга-ноками в этом был с Лихачевым согласен:

– Вы мудрый человек Федор-сан, и мне ваш план нравится! Но вам следует торопиться. У ваших соперников уже давно посольства в Еддо, а у вас только консульство в Хакодате!

– Совершенно с вами согласен, многоуважаемый Окаба Суруга-ноками!

Лихачев торопится. После встречи он отправляет письмо великому князю Константину Николаевичу о том; что уже получил словесное согласие: «…посредством частной сделки с местными властями выговорить себе право устроить некоторые склады для наших судов на острове Тсу-сима; вместе с тем правительство желало вести дело так, чтобы отнюдь не делать из этого дипломатического вопроса и не входить ни в какие переговоры с правительством Тайкуна».

Что ж, теперь все мосты были уже сожжены…

Теперь Лихачев думал, кому поручить столь ответственную и деликатную миссию. Раздумывал он не долго. Лучшей кандидатуры, чем Бирилев, не было. Между Лихачевым и Бирилевым отношения самые дружественные. За плечами обоих севастопольские бастионы. Когда Бирилев исполнял должность флаг-офицеров у контр-адмирала Панфилова, Лихачев занимал аналогичную должность при вице-адмирале Корнилове. Да и по возрасту Лихачев был всего на два года старше своего боевого товарища. Служба службой, но наедине отношения были самые доверительные. А потому кому, как не Бирилеву, мог поручить столь деликатную миссию начальник Тихоокеанской эскадры!

Вызвал он к себе командира «Посадника», объяснил ситуацию. Спросил напрямую:

– Я уже свою голову в петлю засунул! Теперь предлагаю и тебе взобраться на эшафот со мной. Рискнешь?

– Ваня! – усмехнулся Бирилев старому боевому товарищу. – Если помнишь, я от опасностей никогда не бегал. А потому полезем в петлю вместе!

20 февраля 1861 года «Посадник» из Хакодате вышел курсом на Цусиму и уже 1 марта бросил якорь вблизи деревни Осаки в западной части бухты Татамура (ныне залив Асо). Главой княжества Цусима в ту пору был Мунэ Ёсиёри. По прибытии в Цусиму Бирилев заявил:

– Я хочу вручить главе княжества послание русского императора о готовящемся нападении англичан и обязательно встретиться с ним!

Мунэ Ёсиёри с русским офицером встретился, но все ограничилось чайной церемонией. Помимо этого, князь отправил Бирилеву 20 литров саке и двадцать куриц. Бирилев в качестве ответного дара передал ружье, бинокль и несколько бутылок вина. Князю подарки понравились, и отношения наладились.

О приходе русских Мунэ Ёсиёри сообщил правительству-бакуфу, но никакого ответа не получил. Престарелый Андо Нобумаса (глава тогдашнего японского правительства) был застигнут сообщением врасплох и откровенно не знал, что делать дальше.

Затем Бирилев добился разрешения Мунэ Ёсиёри на обследование бухты Имоскака, куда корвет перешел 2 апреля. На следующий день команда сошла на берег, где была поставлена палатка и на флагштоке поднят русский флаг. Русские офицеры во главе с Бирилевым осмотрели берег и выбрали место, удобное для постройки склада и лазарета, а также ремонта корвета, поскольку необходимо было заменить фок-мачту и сделать понтоны для осмотра кормовой части корабля и дейдвудной трубы. Японские чиновники выделили в помощь русским матросам пятнадцать плотников и снабдили команду продовольствием. При входе с запада в бухту Татамура на скалистом островке Уси русские моряки установили сигнальный пост.

Лихачев дважды – в марте на клипере «Опричник» и в апреле на фрегате «Светлана» – посетил Цусиму и остался доволен действиями командира «Посадника». Бирилев в рапорте Лихачеву отметил дружелюбное отношение местного населения к русским. При рубке леса японцы указывали на лучшие деревья и помогали доставлять бревна. Очень им понравилась русская песня «Дубинушка». В начале апреля русские моряки и японские плотники приступили к строительству зданий морской станции. Предстояло построить коттедж для командира, больницы, бани, шлюпочные и угольные сараи и другие постройки. Во время отлива «заложили пристань и 20 футов ширины».

Мунэ Ёсиёри, сообщив центральному правительству о приходе русских, ждал указаний «из центра», но их долго не было. Дело в том, что главный принцип внешней политики главы совета старейшин бакуфу Андо Нобумасы выражался словами «как бы чего не вышло».

Бирилев для начала подарил Мунэ Ёсиёри пару малокалиберных пушек из вооружения гребных судов. Для обучения японских мальчиков русскому языку на Цусиме была организована небольшая школа. Бирилев рапортовал, что «дружба царствовала во всей силе».

Однако, как явствует из японских источников, все наладилось не сразу. 12 апреля, когда русские матросы начали высадку на берег, жители деревни по инициативе крестьянина Ясугоро попытались воспрепятствовать этому. Ясугоро был убит, двоих японцев русские взяли в плен, а остальные жители деревни разбежались. Волнение охватило весь остров, сложилась напряженная ситуация. Это событие встревожило Мунэ Ёсиёри, но он успокаивал жителей, говоря, что «это дело государственное, и следует обратиться по этому поводу к правительству-бакуфу, мы направим туда гонца. Поскольку решается судьба дома Мунэ, прошу проявить преданность, чтобы не запятнать имени дома».

Затем все само собой успокоилось и отношения стали на самом деле вполне дружескими. Тем временем «Посадник» разоружился, сняли часть рангоута и приступили к ремонту корабля. Часть команды занялась подсобным хозяйством и развела огород. Описная партия под руководством старшего штурмана корвета подпоручика Чуркина занялась промером глубин. Карты островов Цусима, составленные офицерами «Посадника», впоследствии были изданы Гидрографическим департаментом Морского министерства.

В мае в Цусиму приехал, наконец, уполномоченный правительства-бакуфу Огури Тадамаса. Между ним и Бирилевым состоялась встреча. Огури вежливо потребовал ухода русских, но Бирилев отклонил требование и заявил, что «без приказа начальства из Цусимы ни за что не уйдет». Огури, напрасно прождав 13 дней, покинул Цусиму. Во время беседы Огури вручил Бирилеву документ, разрешающий встречу с главой княжества.

В конце концов, Бирилев сумел договориться с главным советником князя Мураока Ооми и губернатором острова Нии Моготииро. Участники совещания подготовили проект, где, между прочим, говорилось: «Князь Цусимский вполне желает принять покровительство России во всех отношениях, во исполнение чего если Русское Правительство признает нужным держать здесь суда, то мы согласны охотно на это, и место от Хироуры до Имосаки включительно и по указанную черту отдать в распоряжение русских судов и под защиту их всю бухту Тата-мура, то есть от Усисима до Обунокоси. С другими нациями никакого дела иметь не будем. Мы просим Русское Правительство снабдить нас сколько будет можно новейшими огнестрельными оружиями, а также и просим русских обучать наших молодых офицеров новейшему военному делу… просим русских не нарушать наших древних обычаев и не стараться вскоренять их веру… Но все это мы можем выполнить только тогда, если не будет к тому препятствий со стороны нашего Правительства в Эдо».

Чтобы окончательно задобрить местную власть, Бирилев решил сделать ей поистине царский подарок. Из одиннадцати пушек, что были на корвете «Посадник», он передал в дар князю Со Цусима-ноками – пять, к которым прибавил и комплект боеприпасов. Для обучения канониров были выделены опытные унтер-офицеры, понюхавшие пороха на бастионах Севастополя. Они передавали свои знания японцам. Цусимцы откровенно радовались, что с помощью великодушных русских они усилятся и правительство Тайкуна будет относиться к ним более уважительно.

2 июня 1861 года на Цусиму прибыли уполномоченные из Эдо – Огура Бунго-ноками и Мидзогути Ясагуров, которым не было смысла ставить под удар свою репутацию и, может, карьеру. Бирилев показал им постройки морской станции, постарался объяснить выгоду от контактов с русскими. Уполномоченные не высказали никаких соображений, однако покинули остров довольными.

Что касается Лихачева, то он дважды – 27 марта на клипере «Опричник» и 16 апреля на фрегате «Светлана» – посетил Цусиму и остался доволен действиями командира «Посадника». Проверив, как идут дела у Бирилева, он направился в бухту Новгородскую. Затем командующий эскадрой посетил посты Ольга, Владивосток, осмотрел бухты Врангеля и Находку. В его дневнике появилась запись: «Находка – прекрасное якорное место». И все же преимущества Цусимы как незамерзающего круглый год порта в Японском море были очевидны.

Некоторое время пребывание «Посадника» на Цусиме удавалось хранить в тайне. Сами японцы тщательно скрывали от британцев факт затянувшегося пребывания русских, чтобы он не стал прецедентом для аналогичных действий других держав. Официально считалось, что «Посадник» лишь периодически заходит на Цусиму, где занимается описанием ее берегов и промеркой глубин в прилежащих к острову бухтах. Но все тайное когда-то становится явным.

20 мая в бухту Имосаки зашел английский фрегат «Актеон», которым командовал капитан Уорд, и две канонерские лодки. Бирилев был чрезвычайно удивлен их появлением, но сумел сохранить хладнокровие. Он попытался наладить дружественные отношения с англичанами и с чисто русским радушием принял их, щедро поделившись своими припасами, а также познакомил Уорда с хозяйством станции. В донесении Лихачеву Николай Алексеевич писал: «Отношения наши с японцами по-прежнему самые дружеские, во всех концах острова принимают наши шлюпки приветливо и гостеприимно…» В то же время цусимцы отказались дать какую-либо провизию и даже дрова англичанам.

К сожалению, посещение английского корабля не прошло бесследно. И вскоре к Гошкевичу прибыл английский посол Алкок.

– Вы обязаны отозвать свой корвет с островов Цусима! Иначе будет не только международный скандал, но возможна и война!

– Увы, но командующий эскадрой мне не подчинен, – грустно качал головой консул.

– Самовольство ваших моряков возбуждает неудовольствие других держав, вследствие чего японское правительство боится сделать и для них какие-либо соответствующие уступки! – продолжал Алькок. – Я жду вашего решения!

Под давлением Алькока изменило свое отношение к «Цусимскому делу» японское правительство, явно не желая обострений с англичанами. Пример строптивого Китая был еще очень свеж, а потому нагляден.

«В Эдо случилось новое происшествие, – информировал великого князя Константина Николаевича Лихачев, – опять заставившее правительство трепетать от гнева европейских держав, и в особенности Англию. Толпа японцев, принадлежавших к числу неблагонамеренных приверженцев партии Мито или просто преступников, напала ночью на дом английского посланника и ранила двух чиновников посольства. Дальнейших последствий дело не имело, но заставило слабое правительство сделаться более чем когда-либо уступчивым и подобострастным к требованиям англичан, а этим последним, которых в то же самое время поразило известие, что они были предупреждены на остров Тсу-сима корветом «Посадник», дало повод отыскать какую-то таинственную связь между этими двумя различными фактами. Не останавливаясь на опровержении такого толкования, можно заметить только, что на месте в Японии никто этому толкованию верить не мог, ибо настоящие или более близкие причины нападения на г. Алькока всем хорошо известны. Японское правительство, готовое на всякие уступки, чтобы успокоить г. Алькока и подчиняясь более и более английскому влиянию, которое не встречает в Эдо решительно никакого противодействия, согласилось на разные требования, из коих нам известны пока: отправление посольства в Англию на английском казенном пароходе и представление англичанам исключительного права делать опись всех берегов Японской империи…»

В возмещение морального урона англо-японским отношениям Алькок потребовал немедленно выдворения русских с Цусимы, грозя карательными мерами адмирала… И японцы согласились уладить конфликт так, как пожелали англичане. Ситуация сразу зеркально поменялась. Теперь уже Гошкевича взяли в оборот и японские чиновники, грозя выдворением нашего флота из Хакодате. Делать нечего, Гошкевич уступил требованиям и направил письмо Лихачеву с предписанием отозвать с острова корабль, грозя международными санкциями.

Вскоре и центральное правительство Японии выступило против присутствия наших на Цусиме. Оно дало указание губернатору Хакодате Мурагаки Авадзи вступить в переговоры с русским консулом Гошкевичем о «принятии надлежащих мер с тем, чтобы немедленно удалить русский военный корабль из Цусимы». Параллельно правительство обратилось за посредничеством к английскому посланнику Алкоку, который в середине августа 1861 года отправил на Цусиму своего секретаря Олифанта с отрядом из двух кораблей под командованием вице-адмирала Хоупа. Последний незамедлительно послал письма на имя Лихачева, где требовал удаления русского корабля. Лихачев, находившийся во Владивостоке, получил письма от Гошкевича. Делать нечего. Надо было отзывать Бирилева. С таким приказом Лихачев отправил на Цусиму клипер «Опричник», о чем проинформировал в письме Гошкевича.

Из письма графа Игнатьева:

«Японцы согласились на все требования флигель-адъютанта Бирилева. Строения были возведены в бухте Имосаки, материалы и рабочие из туземцев (т. е. японцев. – В. Ш.) доставлялись по распоряжению чиновников. Между тем внимание англичан возбуждено было продолжительным пребыванием нашего корвета в порту, который они осматривали еще за год перед тем; два раза английские суда приходили на Цусимский рейд, а в августе прибыл начальник Английской эскадры. Адмирал Хоуп вступил в переписку с флигель-адъютантом Бирилевым и затем отправился в наши гавани Приамурской области для свидания с контр-адмиралом Лихачевым (он тогда еще был капитаном 1 ранга. – В. Ш.). Не встретившись с ним, адмирал Хоуп обменялся письмами с начальником эскадры нашей по поводу стоянки корвета «Посадник» на острове Цусима. В это время суда наши (корвет и клипер) были отозваны контр-адмиралом Лихачевым для отстранения дипломатического вопроса. Перед уходом последнего нашего судна, клипера «Опричник», строения, возведенные нами на берегу, были сданы японцам, и княжеский губернатор острова прислал письменное удостоверение, что все постройки и запасы, оставляемые нами в Имосаки, будут сохраняться в целости. Между тем англичане старались всячески возбудить опасение центрального японского правительства в Эдо. Во время стоянки корвета «Посадник» в Цусиме приходили несколько раз военные суда японские и был прислан военный губернатор нагасакский для переговоров с командиром корвета. Дружественные отношения между нашими и японцами не были прерваны, хотя хакодатский губернатор выставлял неоднократно консулу нашему Гошкевичу незаконность пребывания судна нашего в Цусиме. Наконец губернатор объявил Гошкевичу, что прислан из Эдо формальный протест по поводу сего обстоятельства, то он не передает этот несвоевременный протест нашему консулу и возвращает его назад в Эдо. Так, не меняясь, дубликат протеста дошел ныне до Петербурга, вероятно через посредство англичан».

7 сентября после теплого прощания с жителями острова Бирилев покинул Цусиму. Вспоминая об этом, он впоследствии писал: «Множество шлюпок с чиновниками выехало на середину залива ожидать прохода корвета, и, когда корабль поравнялся с ними, они махали и кричали русское «ура». На острове остались различные постройки, склады и леса. Князь Цусимы через своих поверенных и позднее губернатор Хакодате от лица японского правительства обязались сохранить все в целости впредь до востребования русскими.

Некоторое время у острова оставался «Опричник», к которому пришел клипер «Абрек», но в конце сентября оба клипера были вынуждены окончательно покинуть Цусимские острова.

Всегда боявшийся обострений с Англией, Горчаков предписал консулу Гошкевичу разъяснить правительству-бакуфу, что военно-морская станция на Цусиме была основана Лихачевым и Бирилевым самовольно, без санкции русского правительства. Японское правительство выразило удовлетворение этим объяснением, и на этом инцидент был исчерпан. Впоследствии вице-адмирал Лихачев писал: «Одного только мы, может быть, достигли: не дали Англии захватить этот остров». Однако теперь, когда министр иностранных дел официально отказался от российских офицеров, их действия можно было считать пиратскими! Ни Лихачев, ни Бирилев не знали, как поступит теперь с ними Петербург. Заступится ли за них великий князь Константин, как отнесется к происшедшему император?

Наши уже покинули Цусиму, а англичане все никак не могли успокоиться. Из Лондона переслали весьма резкую ноту в Петербург. Дело принимало скандал мирового уровня. Отношения с Англией в очередной раз обострились до предела. Под нажимом англичан с протестом выступило и правительство Японии.

– Как можно снова провоцировать войну с Англией, когда мы еще не очухались от предыдущей! – топал ногами министр иностранных дел Горчаков. – Я не успеваю тушить пожары, то Черняев со штурмом Ташкента, то Лихачев с его Цусимой. Когда же угомонятся наши генералы и адмиралы! Надо срочно что-то предпринимать.

23 декабря 1861 года в Зимнем дворце собрались члены Особого комитета. Один за другим рассаживались в креслах министр иностранных дел князь Горчаков, военный министр генерал от инфантерии Милютин, министр финансов и сенатор Княжевич, генерал-адъютант адмирал Путятин, бывший директор Азиатского департамента МИДа, а ныне сенатор генерал-лейтенант Ковалевский. При Горчакове два важных чиновника – директор Азиатского департамента генерал-адъютант Игнатьев, начальник отделения, отвечающий за протокольную часть Азиатского департамента МИДа барон Остен-Сакен. Председательствовал на заседании генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич. Рассматривался же вопрос о так называемом Цусимском деле.

Вначале Игнатьев коротко изложил историю вопроса и ход исследований, проведенных Азиатским департаментом. Члены комитета ознакомились с донесениями российского консула в Хакодате Гошкевича, письмами Тайкуна к императору Александру II, двумя посланиями Горчакову от японского правительства, перепиской командиров наших судов в Тихом океане.

Затем Игнатьев зачитал справку «По делу об острове Цусима»: «Положение острова Цусима в Корейском проливе побудило Начальника эскадры нашей (контр-адмирала Лихачева. – В. Ш.) желать ознакомиться с этим островом вполне и предупредить другие нации. С этой целью, одобренною правительством, отделен был на остров Цусима, в феврале сего года, от эскадры нашей в Китайских водах, для исправления на кораблях повреждений, командир судна флигель-адъютант Бирилев, приступил к составлению описи острова при содействии местных властей и вошел в сношение с высшими чиновниками князя, владеющего островом Цусима, о снабжении корвета всем нужным, о беспрепятственном производстве описей и снятии карт и об отведении для Русских избранного нашими моряками места для постройки рабочего сарая, казармы, госпиталя, бани и проч…»

К чести великого князя, он не стал увиливать и полностью признал свою вину в разразившемся скандале.

– Господа, это я разрешил начальнику эскадры под его личную ответственность заключить частную сделку с князем Цусимы относительно аренды берегового участка для стационара, – заявил он. – Правда, как генерал-адмирал, я предупредил Лихачева, чтобы пребывание «Посадника» на Цусиме не переросло в дипломатическую плоскость и не вызвало неудовольствие со стороны иностранных держав. Поэтому я, как председатель Особого комитета, хотел бы знать точку зрения его членов, затем выработать единый взгляд на этот инцидент и предоставить документ на усмотрение государя.

После недолгих обсуждений было решено следующее: Лихачева от должности командующего Тихоокеанской эскадрой отстранить. Бирилеву немедленно покинуть Цусиму (в столице еще не знали, что он уже три месяца назад ее покинул). В остальном решено было оставить дело в том положении, в котором оно теперь находится, т. е. довольствоваться строениями в консульстве нашем в Хакодате, а японцев обязать принять на хранение наши постройки на острове Цусима. Гошкевичу было велено объяснить происшедшее досадным недоразумением, не имеющим никакого отношения к дружбе двух государств. Назначенному новым командующим Тихоокеанской эскадрой контр-адмиралу Попову на будущее было приказано разрешить заходить в Цусимский рейд лишь кратковременно, поддерживая дружественные отношения с жителями и отвечая, в случае запроса иностранных судов, что заходили только чиниться. При этом контр-адмирал Попов должен был внимательно следить, чтобы англичане не учредили на острове своей станции.

– Что ж, может, мы в чем-то и перегнули палку, но теперь уж англичанам Цусима тоже не светит. К тому же пока мы морочили им голову с островом, англичане не мешали нам столбить Приморье, а это дорогого стоит! А потому, что бы дальше с нами ни было, свой долг перед Отечеством мы исполнили! – доверительно говорил Лихачев Бирилеву.

Тот лишь усмехнулся:

– Ну, нам, Ваня, не привыкать. Мы же севастопольцы, прорвемся!

Намерения англичан подтвердили результаты беседы Горчакова с британским послом лордом Нэпиром, который в ответ на просьбу русского министра иностранных дел дать обещание, что Англия «никогда не завладеет Цусимою», уклонился от ответа. Историк В.Г. Гузанов пишет: «Цусимский инцидент, в котором отразилось столкновение английских и русских интересов, еще раз подтвердил стремление России осуществить свои цели дипломатическим путем, сохраняя мирные отношения с Японией, в отличие от военного нажима и агрессивных действий западных держав».

После демонстративного отъезда за границу Лихачева во всех грехах был обвинен Бирилев. Читая письма друзей, он недоумевал:

– С чего мне завидовать! Что флигель-адъютантские аксельбанты да Георгия получил, так ведь нет ничего проще – иди в бой первым, а уходи последним! Что остров японский занял, так не о себе же пекся!

Историк российского флота А. Беломор впоследствии писал: «Имя покойного Н.А. Бирилева, одного из главных действовавших в этом (Цусимском. – В. Ш.) эпизоде лиц, нередко подвергалось легкомысленным и ни на чем не основанным порицаниям. Ему приписывали неудачу, его винили в ней. Даже в среде моряков наших эпизод этот или малоизвестен, или передается и толкуется неверно, со слов посторонних людей, не имеющих привычки церемониться с истиной».

Английские газеты требовали отдать командира «Посадника» под суд за самоуправство. Неожиданно англичан поддержал и Гошкевич. Он собирал слухи и отправлял их в Петербург: «Имею честь донести следующее: Цусимское дело, как уже известно департаменту, решено, и решено почти тем способом, какой указан настоящим предписанием. Японцы остались не совсем уверены в том, что командир корвета «Посадник» зашел на остров Цусиму по необходимости, для исправления повреждений, хотя и выражают это сомнение одними намеками. Вообще же, этот поступок не относят нисколько к распоряжениям нашего Правительства, но главную идею приписывают начальнику эскадры, а подробности, особенно насильственные меры, падают на командира корвета, который поэтому прозван «Цусимским героем» и сравнивается с Хвостовым и Давыдовым. Я говорю не только о мнении правительства, но и о толках в народе…»

Причиной столь недостойного поведения Гошкевича была его личная неприязнь к севастопольскому герою. Горчаков с удовольствием передавал все слухи Константину Николаевичу. Тот, однако, показал себя в данном случае весьма порядочно.

– Я не намерен верить слухам! – заявил он. – Пока якобы недостойному поведению Бирилева нет никаких подтверждений, я по-прежнему остаюсь к нему доброжелательным!

Одновременно он велел управляющему министерством Краббе сделать запрос командующему эскадрой Попову, чтобы он доложил по существу вопроса, и вместе с тем потребовал: «Объявить командирам наших судов высочайшую государя императора волю, чтобы как сами они, так и их подчиненные, старались в сношениях своих с японцами упрочить за нами то хорошее мнение, которым русские по справедливости пользовались там преимущественно перед другими народами».

Спустя восемь месяцев, получив от Попова ответ, Краббе решил раз и навсегда положить конец кляузам дипломатов. Он переслал министру Горчакову письмо командующего эскадрой Тихого океана со своей припиской: «Его сиятельству князю А.М. Горчакову. 18 августа 1863 г. № 1661. В январе сего года ваше сиятельство препровождали ко мне для прочтения донесение нашего консула в Хакодате о неблагоприятных слухах, которые ходили в Иокогаме о командире корвета «Посадник» флигель-адъютанте Бирилеве. Доставленные ныне вследствие предписания моего начальнику эскадры Тихого океана объяснения по сему предмету я повергал на высочайшее воззрение, и государю императору благоугодно было повелеть сообщить оные вашему сиятельству. Во исполнение этой высочайшей воли, имею честь препроводить к вам копию донесения контр-адмирала Попова от 28 мая сего года № 44». Начальник эскадры Тихого океана контр-адмирал А.А. Попов: «Управляющему морским министерством Краббе… Я имею честь донести, что до меня не доходили никакие неблагоприятные слухи относительно поведения флигель-адъютанта Бирилева в Японии; напротив, как в Хакодате, так и в Нагасаки, при свидании с местными губернаторами я не мог не заметить их особенного расположения лично к нему, расспросы о его здоровье, о том, скоро ли он возвратиться в их порт, просьбы о передаче ему поклонов и проч. я слышал от них. Только в отношении к г. Бирилеву чего, конечно, не могло бы быть, если бы слухи, изложенные в вышесказанном предписании, имели какое-либо правдоподобие. По прибытии в Хакодате, а впоследствии и в Нагасаки, я соберу самые подробные сведения о причинах, послуживших основанием к этим неблагоприятным слухам, а теперь спешу доложить вашему превосходительству, что, сколько мне известно, то г. Бирилев во время пребывания в Японии при сношениях с местными властями обнаружил особенные, даже позволю себе сказать, замечательные способности и искусству приобрести всеобщее расположение, соединяя вместе с тем твердость в преследовании интересов службы его величества, что и было в числе главных причин, по которым я представлял о подчинении ему клиперов «Разбойник» и «Наездник», которых после катастрофы с «Опричником», я считал своим долгом отправить не иначе как под конвоем судна большего, чем они, ранга».

На этом «Цусимское дело» было предано забвению.

С 29 июня по 3 ноября клипер «Посадник» чинил котлы в Нагасаки, а потом был отправлен за почтой в Шанхай.

– Господи подай, уплываем в Шанхай! – шутили тогда на корвете.

В Шанхае «Посадник» загрузился на четыре месяца провизией и шкиперскими материалами, после чего взял курс к устью китайской реки Пейхо, что в провинции Хэбэй. Там деньги и строительные материалы передали на стоящий в починке клипер «Разбойник» и снова повернули в Шанхай, а оттуда уже вернулись в Нагасаки. Вернувшись, вытянули стоячий такелаж, починили паруса и загрузились углем. Покинув Нагасаки, взяли курс на Хакодате. Был уже февраль, и мороз изрядно донимал верхнюю вахту, а тут еще и сильный ветер. В Хакодате пополнили запасы. Не удержавшись, Бирилев, проходя мимо, еще раз мимолетом завернул на Цусиму. Увы, кроме разочарования, его там уже ничего не ждало.

10 октября 1862 года «Посадник» отправился в неблизкий обратный путь. Вначале зашли в Гонконг, где простояли почти месяц, а затем взяли курс на Манилу и Сингапур.

10 января Бирилев получил окончательный приказ идти в Кронштадт. Обратный путь прошел без скольких-нибудь заметных происшествий.

А как сложились судьбы главных героев «Цусимского дела», которых можно с полным основанием назвать участниками Большой Игры?

Контр-адмирал Иван Лихачев за проявленное своеволие был отправлен «в резерв», т. е. фактически изгнан с флота. Оскорбленный, он выехал в Европу «для поправки здоровья». В 1863 году Лихачева вернули на службу, и он возглавил броненосный отряд на Балтийском море, и даже дали вице-адмиральский чин. Но «Цусимское дело» так и не было забыто, и вскоре немногочисленные недоброжелатели Лихачева добились его смещения с этой престижной должности. Лихачеву предложили занять место председателя Морского технического комитета, но оскорбленный вице-адмирал ответил прошением об отставке. Вначале строптивца отправили в бессрочный отпуск, а в 1883 году официально уволили в отставку с мундиром и пенсией. Располагая большим состоянием и не имея семьи, Лихачев уехал в Париж, где занялся коллекционированием предметов искусства и изучением языков. В то же время он не порвал связи с флотом, занялся научной работой, старался знакомить русских морских офицеров со всеми полезными для них европейскими новинками, рецензировал и переводил на русский язык труды иностранных морских специалистов, изобретателей и моряков.

Серьезным потрясением для Лихачева стало поражение в войне с Японией и особенно разгром флота при Цусиме.

– О, Цусима! – рыдал престарелый вице-адмирал. – Снова ты разрываешь мое сердце!

В ноябре 1907 года Иван Федорович Лихачев скончался в Париже, завещав свою коллекцию и библиотеку в дар родному городу Свияжску. Тело покойного было доставлено на родину и погребено в монастыре в Свияжске. Увы, ныне могила Лихачева утрачена.

Что касается Николая Алексеевича Бирилева, то после возвращения на Балтику он был назначен командовать парусно-паровым фрегатом «Олег», на котором совершил плавание в Средиземное море. В 1865 году Бирилев женится на младшей дочери знаменитого поэта и дипломата Ивана Тютчева Марии. Отношения между тестем и зятем, к сожалению, не сложились. В 1872 году Бирилева постигло большое горе – вначале умерла только что родившаяся дочь, а за ней и любимая жена. После этого капитан 1 ранга Бирилев впал в депрессию. В том же, 1872 году он вышел в отставку. Вскоре на фоне полученной при обороне Севастополя контузии головы у Бирилева начала стремительно развиваться деменция. Несмотря на полную потерю памяти, помня о заслугах Бирилева, император Александр II присвоил ему чин контр-адмирала. Умер Николай Алексеевич Бирилев в июне 1882 года в Петербурге и был похоронен на Новодевичьем кладбище рядом с любимой женой и нелюбимым тестем.

Глава седьмая

Пока в Средней Азии и на Дальнем Востоке Россия преподавала Англии один урок за другим, в Европе началась очередная политическая рокировка. Еще в конце 50-х годов XIX века там образовались два противоборствующих блока – Англия, Франция и Австрия, с одной стороны, и Россия с Пруссией, со второй.

Канцлер Бисмарк, ставший у руля прусской политики, не скрывал своих планов по объединению Германии. Это волновало Лондон, поскольку считали создание сильного немецкого государства опасным. К тому же позиция Пруссии была тогда достаточно прорусской, одновременно антифранцузской и антианглийской. Одновременно в Европе резко активизировались и русские дипломаты, т. к. во главе угла политики Александра II и Горчакова была борьба за отмену позорного Парижского договора 1856 года.

Что касается США, то Россия им симпатизировала. России требовалось сблизиться с серьезной державой, с которой у нее не могло быть противоречий, а еще лучше с державой, враждебной Англии и Франции. Именно такой державой были тогда США. В политике не бывает совпадений, поэтому отмена крепостного права в России и последовавшая вслед за этим отмена рабства в США, безусловно, являлись звеньями одной цепи. Это еще больше сблизило две могучие державы.

Как оказывается, в США также давно симпатизировали России, внимательно следя за нашими успехами в Средней Азии. Еще в декабре 1858 года нью-йоркский корреспондент «Русского вестника» Мантль писал, что американцы «с большим удовольствием смотрят на развитие русской силы в Азии и на расширение пределов Вашей империи… они (США. – В. Ш.) предчувствуют, что из всех могущественных европейских держав с одной Россией она может жить в наилучших отношениях», а американская печать интересовалась всем, что происходило в России, и сообщала все, что русские газеты и журналы писали о Соединенных Штатах. Одновременно Мантль писал об обострении экономической борьбы между США и Англией, «последствия которой будут значительнее последствий побед, одерживаемых на поле битвы».

Теплое отношение к России в США было неслучайным. Американцы видели в России силу, направленную против Англии, которая всегда враждебно относилась к США. Ни для кого не было секретом, что Лондон стремится господствовать и на американском материке, но наталкивается там на противодействие США, которое базировалось на быстром экономическом росте последних. К тому же США выступали соперником Англии и на море. Торговый флот США достиг огромных размеров и сравнялся с английским. Более того, обладая быстроходными клиперами, американцы не только начали угрожать монополии английского флота на Дальнем Востоке, но даже отчасти вытеснять последний. В Лондоне это всех нервировало. Поэтому англичане всячески поддерживали разногласия Севера и Юга США, чтобы раздробить конкурента на мелкие враждующие территории.

– Джентльмены! – объявил членам своего кабинета Генри Пальмерстон. – Мы всего лишь не забываем старого римского правила: «Разделяй и властвуй!» Именно так мы всегда поступали и поступаем в Индии. Именно так нам следует поступить в США… Пальмерстон обвел пристальным взглядом своих министров:

– Может быть, кто-то из вас усомнился в мудрости древних римлян?

Министры отрицательно замотали головами. Древним римлянам и своему премьер-министру они доверяли.

Увы, повернувшись лицом к Атлантическому океану, Пальмерстон оказался спиной к России и тут же был за это наказан.

В начале 1861 года Петербург, совершенно неожиданно для Лондона, решил сыграть в Большую Игру, помимо Европы, Закавказья, Средней Азии и Дальнего Востока, на совершенно новом для себя поле – американском.

В июне 1861 года министр иностранных дел России канцлер Горчаков поручил русскому послу в Вашингтоне барону Эдуарду Стеклю довести до сведения президента Линкольна позицию Петербурга.

– Американский Союз в наших глазах является не только существенным элементом мирового политического равновесия, – передал Стекль послание Горчакова, – кроме этого, наш государь и вся Россия питают к вам самые дружественные чувства!

Это было более чем откровенное приглашение к политическому союзу, и Линкольн все правильно понял.

– Я придерживаюсь такого же мнения! – улыбнулся он уголками губ. – Скажу больше, именно я, как президент, должен проводить эту политику в жизнь.

– Я готов передать вам и то, что мое правительство заинтересовано в сохранении единого государства США и категорически отвергает южный сепаратизм!

Линкольн провел рукой по своему лошадиному лицу, будто смахнул некую пелену:

– Спасибо, господин посол! Передайте мою благодарность. Америка этого никогда не забудет!

В ответном донесении в Петербург Стекль написал, что Линкольн и его окружение весьма заинтересованы в дружбе с Россией и благодарны, что та высказала заинтересованность в сохранении Соединенных Штатов как единого и сильного государства.

Что касается американского посла в Петербурге Джона Эпплтона, то он был окружен особым вниманием и заботой.

В феврале 1861 года Эпплтон сообщал: «Наиболее активным и энергичным сторонником императора в его мероприятии по освобождению стал его брат, великий князь Константин. Он затронул вопрос о крепостничестве, когда я был представлен ему в январе, и сообщил мне, что является председателем комитета, который занимается этим вопросом. «Из этого, – добавил великий князь, – вы легко поймете, на чьей стороне находятся мои симпатии в борьбе между свободными и рабовладельческими штатами в вашей стране».

С начала 1861 года в США начался «парад суверенитетов» южных штатов, которые один за другим объявляли о своей независимости. А затем объявили о создании собственных Конфедеративных Штатов Америки.

В апреле южане атаковали и захватили форт Стамтер в бухте Чарлстон. В ответ президент США Линкольн объявил южные штаты мятежниками, провозгласил морскую блокаду их побережья и издал прокламацию о наборе добровольцев в армию. Так началась Гражданская война в США.

Уже в самом ее начале выявилось принципиальное различие позиций России и Англии. Как сообщил в беседе со Стеклем английский посол лорд Лайонс, Англия не потерпит блокады южных штатов и без затруднений признает Конфедерацию.

В Лондоне не могли забыть, как США в конце XVIII века отделились от империи, а в начале XIX века еще раз нанесли Англии поражение. Формально английское правительство провозгласило нейтралитет. Но на английских верфях сразу же начали строить суда для флота Конфедерации, в том числе вооруженные пароходы «Алабама» и «Флорида», уничтожившие в будущем в своих рейдерских операциях в Атлантике около сотни коммерческих судов США.

Кроме того, посланцы Юга постоянно возбуждали общественное мнение Англии против Севера и добивались от Лондона дипломатического признания, и в парламенте несколько раз обсуждался вопрос об объявлении войны США. Антиамериканскую политику Англии поддержала и Франция во главе с императором Наполеоном III.

А вскоре в Англии была опубликована «Королевская прокламация о нейтралитете», которая одновременно признавала Юг воюющей стороной. По отзыву Стекля, в США прокламацию королевы Виктории восприняли как оскорбление.

Совсем иной оказалась реакция со стороны России, выраженная в депеше Горчакова от 28 июня 1861 года. Как и прежде, политика России исходила из заинтересованности России в сохранении сильных и единых Соединенных Штатов, которые служили бы важным противовесом Англии. Именно заинтересованность в сохранении «баланса сил» в Большой Игре предопределила благорасположение России к северным штатам.

Императору Александру II на докладе в апреле 1861 года министр Горчаков говорил так:

– Ваше величество! Я считаю, что для нас нет ни Севера, ни Юга, а есть федеральный Союз, на расстройство которого мы смотрим с сожалением, разрушение которого мы наблюдали бы с прискорбием!

– Вы читаете мои мысли, Александр Михайлович, я именно так и думаю! – отвечал император.

Вернувшись в министерство, Горчаков тут же продиктовал письмо послу в США Стеклю. Он был предельно откровенен:

– Передайте американскому президенту, что во всех случаях Американский Союз может рассчитывать на самую сердечную симпатию со стороны российского императора в течение этого серьезного кризиса, который Союз ныне переживает.

Понимая значение своей депеши, Горчаков решился на из ряда вон выходящий поступок – он предоставил Стеклю право ознакомить с содержанием своей депеши не только президента США, но и опубликовать ее в газетах.

Это был серьезный сигнал, прежде всего, Англии. Надо ли говорить, что публикация депеши Горчакова вызвала восторг в Вашингтоне и оторопь в Лондоне.

«Это (позиция России. – В. Ш.) заставит Англию дважды и трижды подумать, – с удовлетворением отмечалось в передовой статье «Нью-Йорк таймс», – прежде чем признать южных повстанцев».

В декабре 1861 года госсекретарь США Сьюард в письме премьер-министру Пальмерстону пригрозил «превратить весь мир в труху», если Англия продолжит свои вмешательства во внутренние дела США. Президента Линкольна Сьюард уговаривал вторгнуться в английскую Канаду и захватить Квебек. В ответ англичане начали готовить свое вторжение в штаты Вермонт и Мэн.

В нападении на территорию США должны были участвовать 10-тысячный армейский корпус и эскадра контр-адмирала Милна. Главный удар по Нью-Йорку должна была нанести эскадра Милна, бомбардировав его так, чтобы стереть Манхэттен с лица земли. Удар планировался именно по Нью-Йорку, потому, что он считался «истинным сердцем американской коммерции, а также столицей североамериканского истеблишмента.

– Ударив по Нью-Йорку, – мы парализуем все конечности американского спрута! – хвастался лорд Пальмерстон.

Но на открытое нападение англичане все же не решились. Против войны выступили министр иностранных дел Рассел и военный министр Льюис. Дело ограничилось лишь криками «ястребов» в британском парламенте. Тем не менее в феврале 1862 года из США был изгнан британский посол, которого объявили «персоной нон грата». В ответ Лондон начал готовить сразу несколько эскадр, чтобы блокировать берега северных штатов, лишая их морской торговли и принуждая к капитуляции перед Югом.

В Европе на сторону Севера встали Пруссия и Россия. Немцы сосредоточили у Рейнских княжеств ударный кулак, чем лишили Англию поддержки Франции, ну, а русские готовили еще один сюрприз.

17 сентября 1862 года северяне в кровопролитном сражении у Энтитеме смогли обескровить армию южан. После этого стало очевидно, что конфедераты не смогут выиграть войну. Поэтому в октябре министр финансов Англии Гладстон и глава МИДа Рассел снова потребовали на совете министров поддержать Конфедерацию в борьбе с Союзом вооруженным вторжением. Рассел хотел выдвинуть ультиматум Вашингтону, угрожая англо-французской блокадой побережья США и признанием Конфедерации. Планы Англии сильно напугали Линкольна. Войны с Англией президент США очень боялся.

Поэтому в Петербург он срочно отправил нового чрезвычайного посланника Баярда Тейлора. Вопрос был только один – насколько сможет Россия поддержать США? Тейлор сообщил Горчакову об опасениях американского президента и услышал в ответ, что Россия занимает строго нейтральную позицию, но Англию от вмешательства удержит:

Канцлер Горчаков сделал для американцев даже больше – свой ответ американскому послу он опубликовал в официальном органе Российского МИДа «Journal de St. Petersbourg», добавив еще пару строчек от себя, где выразил глубокую обеспокоенность захватническими планами Англии, осудил стремление соперников по Большой Игре к немотивированной агрессии.

Надо сказать, что администрация Линкольна восприняла политическую демонстрацию России своеобразно. Никто не знает, что было в голове у американского президента, но он решил, что Россия… готова объявить войну Англии, если та вдруг вторгнется на территорию Союза. Джон Биггелоу, влиятельный американский журналист и политик, писал еще в 1861 году:

А госсекретарь США Сьюрд выступил даже с публичным заявлением, в котором сказал:

– Я имею полную уверенность в том, что если хоть одна европейская страна вмешается в дела Северной Америки, она окажется лицом к лицу с одной восточноевропейской страной, которая не отличается любезностью нравов, но отличается своим духом!

Если Пальмерстон рвал и метал на неблагодарных русских, то министр иностранных дел Англии Рассел его успокаивал:

– К сожалению, в настоящий момент не должны делать ничего кардинально, не оглядываясь на Россию.

– Это унизительно, ведь всего шесть лет назад наши знамена реяли над Севастополем! – стучал кулаками по письменному столу разъяренный Пальмерстон. – Теперь же, подло сговорившись с Линкольном, русские подложили нам большую мину.

– Все это так, сэр, но таковы сегодняшние реалии! – как мог успокаивал шефа Рассел.

В январе 1863 года политическая ситуация в Европе резко изменилась. В Польше началось антирусское восстание. Польское шляхетство, возмущенное отменой крепостного права и грезящее о Польше «от можа до можа», решилось на открытый мятеж.

Разумеется, мятежники, надеялись на помощь «мирового сообщества», и прежде всего Англии. 23 января поляки одновременно напали на 17 русских гарнизонов, расположенных преимущественно в небольших городках. Главной движущей силой восстания выступили католическая церковь и городской люмпен. В Польшу были введены войска, поезда взяты под охрану, заодно вырублен весь лес вдоль железных дорог, чтобы исключить безопасность нападений. Восстание постепенно пошло на убыль. Часть бандитствующей шляхты была перебита, часть переловлена и отправлена на перевоспитание в Сибирь, остальные бежали на Запад, где объявили себя политэмигрантами.

Что касается европейских держав, то польские события были сразу же использованы для политического давления на Россию. Им было чего опасаться! После отмены крепостного права и начала полного реформирования госаппарата Российская империя стала развиваться дотоле невиданными темпами. Одновременно русская армия, а за ней и купцы двинулись в среднеазиатские пределы, быстро приближаясь к границам Индии, а русские эскадры активно осваивали Дальний Восток и Тихий океан.

Первым о своей «заинтересованности» в польском вопросе заявил Наполеон III. Одновременно папа Пий IX призывал всех католиков в мире помочь Польше, то есть к новому крестовому походу.

В апреле 1863 года послы трех держав (Англии, Франции и Австрии) вручили российскому вице-канцлеру князю Горчакову три согласованных ноты, требуя для Польши «реформ» и восстановления конституции. Князь ответствовал послам устно:

– С нашими внутренними делами мы как-нибудь управимся сами… К тому же, полагаю, вам известно, что главные устроители смуты обретаются не в Мазовецких лесах, а в Лондоне и Париже.

Английский посол Нэпир вздернул подбородок:

– Но ведь поляки отстаивают свою свободу!

На что князь небрежно махнул рукой:

– Ах, оставьте эти ваши выдумки! Инсургенты во всеуслышание объявили своею целью восстановление Польши в границах 1772 года, включая Смоленск и Киев… Так что, милорд, не надо газетных лозунгов.

Настал июнь, и послы вручили Горчакову три новые ноты, еще более жесткие. По сути, России навязывался выбор: либо принять диктуемые ей условия, либо новая война со всею Европой… Времени для обдумывания уже почти не было.

Российская армия спешно готовилась к большой войне. Не отставал и флот. На Балтике спешно возводили новые укрепления, модернизировали форты Кронштадта. В марте 1863 года была утверждена программа строительства новых броненосных кораблей. Из Англии были отозваны на Балтику стоявшие там в ремонте клипера «Алмаз» и «Жемчуг», которые получили приказ крейсировать у курляндских берегов от Либавы до Полангена, чтобы пресечь доставку оружия мятежникам. С открытием навигации в сторожевую службу к ним присоединился и броненосный фрегат «Генерал-Адмирал» под флагом контр-адмирала Ендогурова. Моряки горели желанием послужить Отечеству в столь не простой для него час.

Тем временем в США полным ходом шла Гражданская война. Армия северян терпела поражение за поражением. Появление Конфедеративных Штатов стало реальностью. У берегов Америки крейсировала англо-французская эскадра, готовая высадить прямо в Нью-Йорк пятитысячный десант.

Канцлер Горчаков был обеспокоен этой ситуацией. Посланнику в США барону Стеклю он писал так: «Ваша нация явила доказательства политической честности, которая дает вам право на уважение и признательность всех правительств, заинтересованных в мире на море, а начала права восторжествовали бы над силой в международных отношениях, для спокойствия вселенной, прогресса цивилизации и блага человечества».

В этой ситуации к канцлеру князю Горчакову и прибыл американский посол Баярд Тейлор.

– Президент Линкольн выражает вам свои самые дружеские чувства. Увы, но наше положение ужасно, и мы просим вашей помощи, хотя бы дипломатической.

Горчаков выдержал паузу:

– Мы испытываем к американцам самые теплые чувства. Между нашими державами много общего. Я передам вашу просьбу государю. Думаю, что он примет мое сообщение благосклонно.

Тейлор выразил благодарность Горчакову. Тот пожал руку американского дипломата:

– Нам не нужны Северные и Южные штаты – нас устроят только Соединенные Штаты Америки! Да хранит Бог вас и вашу страну!

После встречи с Горчаковым Тейлор отписал в Вашингтон: «…Только Россия с самого начала поддерживала вас и впредь будет поддерживать… Можете положиться на то, что она не изменит своей позиции. Но мы просим вас разделаться с затруднениями. Не могу выразить вам, как глубоко наше беспокойство, как серьезны наши опасения».

Именно в это время в Царское Село и прибыл управляющий Морским министерством адмирал Николай Карлович Краббе.

Уставший от нескончаемой политической нервотрепки Александр был визитеру рад. Краббе славился умением рассказать пикантный анекдот, которых знал бесчисленное множество.

Но на сей раз вице-адмиралу было не до фривольных историй.

– Ваше величество, – начал Краббе. – Ситуация с Европой такова, что для разрешения кризиса в свою пользу у нас есть единственное средство!

– Какое же? – сразу напрягся Александр II.

– Флот!

– ??!

Откашлявшись в кулак, вице-адмирал доложился уже обстоятельно:

– На Балтике у нас имеются вполне современные корабли. Нам остается лишь сформировать из них эскадру, тайно вывести ее в Атлантический океан и перерезать английские коммуникации. Одновременно это же проделает на Дальнем Востоке и эскадра контр-адмирала Попова. Англия желает воевать! Пожалуйста! Но только не так, как это видят в Лондоне, а так, как это выгодно нам! Отныне война будет не в Крыму, а на океанских торговых путях, где мы произведем полный погром. Как показал опыт конфедератского крейсера «Алабама», крейсера-каперы могут нанести огромный вред торговле и военному флоту неприятеля. Посмотрим, кто первый повернет назад свои оглобли! Пойдут ли англичане на такие жертвы ради каких-то поляков!

Александру предложение пришлось по душе.

– Где же будут базироваться наши эскадры?

– В Америке!

– А как отнесутся к этому американцы?!

– Президент Линкольн будет счастлив. Наше присутствие не допустит вмешательства Англии и Франции в Гражданскую войну Севера и Юга на стороне последнего. А вот и мои соображения в письменном виде!

В записке Краббе говорилось: «Примеры истории морских войн прежнего времени и нынешние подвиги наскоро снаряженных каперов Южных штатов служат ручательством в том, что вред, который подобные крейсеры в состоянии нанести неприятельской торговле, может быть весьма значителен. Не подлежит сомнению, что в числе причин, заставляющих Англию столь постоянно уклоняться от войны с Американскими штатами, – опасения, возбуждаемые воспоминаниями об убытках, понесенных английской морской торговлей в прошедшие войны с Америкой. Они занимают одно из первых, если не первое место, и потому я позволяю себе думать, что появление нашей эскадры в Атлантическом океане в настоящее время может иметь на мирное окончание происходящих ныне переговоров более влияния, нежели сухопутные вооружения, имеющие в особенности в отношении к Англии чисто оборонительный характер, который не угрожает жизненным интересам этой морской и коммерческой страны».

– Резонно…Резонно… – прочитав записку, кивнул головой Александр. – Ну, с Поповым мне все ясно, а кого поставим на Атлантическую эскадру?

– Думаю, лучше Лесовского нам не найти.

– Это какой же Лесовский? «Дядька Степан», что ли?

– Он самый, ваше величество. Лесовский уже однажды прорывался на Дальний Восток мимо английских эскадр. Имеет опыт океанских плаваний, да и в Америке только что был, знает тамошние особенности.

– Что ж, Лесовский так Лесовский! – кивнул император. – Кандидатура вполне достойная! Подробную разработку планов операций для обеих эскадр я поручаю тебе.

Разработанной адмиралом Краббе инструкцией предписывалось провести военную демонстрацию в поддержку правительства президента Линкольна, боровшегося за сохранение территориальной целостности США, а с другой – избежать «блокирования» наших военно-морских сил в отечественных портах в случае возникновения военного конфликта с Англией и Францией и распределив суда эскадры на морских торговых путях, нанести максимальный вред неприятельской торговле, а в случае возможности, производить и нападения на слабые места английских и французских колоний.

Вернувшись в министерство, Краббе велел звать к себе Лесовского. Встретил его, по своему обыкновению, в халате и тапках на босу ногу. Так управляющий министерством встречал тех, кого считал своими.

– Придется тебе, Степа, снова ехать в Америку! – сообщил он контр-адмиралу, почесывая волосатую грудь.

– Надо так надо! – пожал плечами старый служака. – Только дождусь первого рейсового парохода.

– На сей раз ждать никого не надо. Вот тебе секретная инструкция, читай.

Прочитав бумагу, «Дядька Степан» поднял на Краббе изумленные глаза:

– А не шибко ли забираем?

– Самый раз! – закинул ногу за ногу Краббе, качая тапок на носке ноги. – Ты-то готов?

– Я? – еще больше удивился Лесовский. – О чем речь, конечно, готов!

– Тогда готовь корабли!

В опере композитора Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане» есть одна из лучших тем – полет шмеля над морем. Шмель (преображенный царевич Гвидон) летит через море скрытно, чтобы узнать тайны мира и отомстить обидчикам своей матери, что и проделывает с блеском. Прибавить к этому следует то, что мичман Римский-Корсаков в 1863 году в чине гардемарина был приписан к клиперу «Алмаз», включенному в секретную эскадру контр-адмирала Лесовского (по прозвищу «Дядька Степан»). Так же как пушкинскому шмелю, нашим кораблям предстояло тайно пересечь океан, раскрыть тайные помыслы врагов и отомстить им за унижение России. То, что тема шмеля в опере Римского-Корсакова одна из лучших, конечно же, не случайно, в ней композитор воплотил то, что пережил лично.

В состав секретной Атлантической эскадры включили все лучшее, чем располагал в то время Балтийский флот: 50-пушечные винтовые фрегаты «Александр Невский», под началом капитана 1 ранга Федоровского, «Пересвет», под командой капитан-лейтенанта Копытова, корветы «Варяг», капитан-лейтенанта Лунда и «Витязь», капитан-лейтенанта Кремера, а также клипер «Алмаз» при командире капитан-лейтенанте Зеленом.

Уже в Америке к эскадре должен был присоединиться и фрегат «Ослябя», под началом старого соплавателя Лесовского на «Диане» – Григория Бутакова. Сейчас «Ослябя» находился в Средиземном море и должен был оттуда самостоятельно идти в Америку.

Сразу же после разговора с управляющим Морским министерством Лесовский был назначен младшим флагманом Балтийского флота. Дела и обязанности ему, однако, принимать было не велено.

То, что все происходило стремительно и секретно, значительно усложняло подготовку. Экспедиция держалась в строжайшей тайне, о ней не знал даже генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич, на тот момент наместник в Царстве Польском. Командам кораблей было объявлено, что корабли следуют на смену судам, крейсирующим у берегов Курляндии. В море они выходили в одиночку и без особой огласки. Флаг-офицером командира эскадры был назначен лейтенант Леня Семечкин, бывший студент и большой романтик. Именно он рассчитал все перемещения эскадры. Все было спланировано исключительно грамотно, а исполнено просто ювелирно. По соглашению с командирами обеих эскадр и с русским посланником в Вашингтоне капитан 2 ранга Кроун должен был организовать, в случае начала войны с Англией, доставку на эскадры всех нужных припасов при помощи зафрахтованных судов, на заранее условленных рандеву.

Александр II напутствовал «Дядьку Степана» так:

– Если какой-нибудь командир эскадры, встреченный вами, посмеет сделать оскорбление для чести нашего флага, то вступать немедленно в бой и силой поставить наглеца на место!

Инструктируя своих командиров, Лесовский слово в слово передал им слова императора. От себя прибавил:

– Сигнал к началу боя – боевой выстрел с «Невского»! Есть ли вопросы?

Вопросов не было.

А за день до отплытия вечный холостяк «Дядька Степан» неожиданно объявил о своей женитьбе на вдове петербургского купца Софье Александровне Батищевой.

В Андреевском соборе народу набилось битком, всем не терпелось увидеть адмиральскую избранницу… И невеста явилась! Один из офицеров оставил следующее описание невесты: «Очень некрасивая собой, подслеповатая, с седым пушком на верхней губе, с утиным носом и с непередаваемым «шармом» саратовской барыни…»

Кто-то из мичманов не смог удержаться и хохотнул в кулак:

– А молодой-то лет шестьдесят, никак не меньше!

– Какие шестьдесят? – возразили ему. – Самое большее – пятьдесят девять!

Медовый месяц Лесовского уместился в одну ночь. Вечером следующего дня на «Невском» уже подняли пары.

– Степушка! – едва донеслось с Петровской пристани до отошедшего катера. – Ангел мой! Береги себя!..

Ответа не последовало. Лесовский жил уже в ином мире…

За «Александром Невским» вышли в море по одному и остальные суда секретной эскадры. У Ревеля к флагману присоединился фрегат «Пересвет», у Дагерорта корветы «Варяг» и «Витязь». Последняя встреча состоялась уже в проливе Малый Бельт. Там к эскадре присоединился клипер «Алмаз», а с винтовых транспортов «Артельщик» и «Красная Горка» прямо в море пополнили запасы угля.

Только утром 26 июля, когда корабли находились в походном строю, командам было объявлено, что «Александр Невский» – флагманский корабль впервые сформированной эскадры Атлантического океана, следующей к берегам Северо-Американских штатов. Сберегая уголь на случай боя или длительного штиля, отряд шел в основном под парусами.

Трудностей хватало. Быстрота и скрытность подготовки имела свою оборотную сторону. Из-за режима повышенной секретности эскадра отказалась даже от доставки свежего продовольствия на корабли. Корабли были плохо снабжены, команды сырые, офицеры не сплаваны, а матросы сплошь новобранцы. Ветра и туманы изматывали нервы, а недостаток свежей пищи вскоре вызвал цингу.

Каждый командир корабля имел в своем сейфе особый засургученный пакет. Информация, хранившаяся в них, на самом деле была наисекретная! Это были указания относительно рейдерства с указанием районов крейсирования каждому из кораблей. Так, флагманский «Александр Невский» должен был в случае начала боевых действий пересечь пути английских судов, направляющихся из Ливерпуля с военными припасами в южные штаты. «Пересвет» перекрывал пути судов, идущих из Англии в Вест-Индию. Корвет «Варяг» перерезал путь судов, идущих в Южную Атлантику за экватор. Корвет «Витязь» заступал путь ост-индийских судов, от мыса Доброй Надежды до острова Святой Елены, и, наконец, клипер «Алмаз» должен был сторожить район между экватором и 5° северной широты, перехватывая все суда, следующие из Европы и в Европу. Разумеется, Лесовский понимал, что в случае войны англичане немедленно вышлют на торговые пути мощные эскадры и начнут погоню за русскими рейдерами.

Лейтенант Семечкин, не зная отдыха, постоянно обеспечивал координацию кораблей эскадры. Лесовскому он говорил так:

– Риск, конечно, огромный, ведь в случае начала войны и встречи с англичанами шансов на победу у нас никаких!

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского! – отвечал Лесовский, зябко поеживаясь на свежем ветру. – Конечно, они нас со временем, может, и переловят, но погром в их посудной лавке мы устроим первостатейный!

Эскадра на всех парах проскочила Северное море, а затем, обогнув северную оконечность Шотландии, вырвалась в Атлантику. Курс Лесовский проложил максимально в стороне от торговых путей. Несмотря на это, орудия держали в готовности к открытию огня. 24 сентября эскадра бросила якоря на Нью-Йоркском рейде. Там Лесовского ждал фрегат «Ослябя», пришедший из Средиземного моря, перекрыв все теоретические расчеты. Лесовский с особым удовольствием обнял командира «Осляби» Ивана Бутакова, своего старого и верного соплавателя на «Диане».

– Искренне рад, Иван, что вижу тебя снова! Забудем былые обиды, кто старое помянет, тому глаз вон!

– И я рад, Степан Степанович, что будем снова вместе служить Отечеству!

Из «Обзора заграничных плаваний судов русского военного флота с 1850 по 1868 год»: «Эскадра вышла из Бельта соединено. При самом входе Скагеррак встретились ильные противные ветра, упорно дующие в 28 июля по 3 августа. Клипер «Алмаз» значительно замедлял плавание, идя под парусами гораздо хуже других судов эскадры; поэтому начальник эскадры решился оставить его и 1 августа перестал ждать его. Через два дня, когда эскадра штилевала под парусами, увидели вдали клипер «Алмаз», который 4 августа соединился с эскадрою, на назначенном рандеву в 100 милях от норвежского берега. Но на другой день он снова отстал от эскадры.

С самого выхода в океан, до прохода через Ньюфаундлендскую банку, т. е. 3 сентября, плавание эскадры сопровождалось обстоятельствами весьма трудными и утомительными, с ходом столь несоразмерным, какой оказался между быстрыми ходоками фрегатами, далеко уступавшими им в ходе корветами. Трудность эту составляли беспрестанные дожди, перемежавшиеся с густыми туманами. Но несмотря, однако ж, на эти неблагоприятные условия, эскадра шла соединено до 26 августа. В ночь с 25 на 26 августа, во время дождя, был сделан сигнал «развести пары». Но в это время туман все скрыл из виду. На другой день, когда мгла начала несколько редеть, с флагманского фрегата «Александр Невский» увидели, что фрегат «Пересвет» и корвет «Варяг» на своих местах; первый под парусами, с разведенными парами, а второй под парами и без парусов. Но корвета «Витязь» нигде не было видно.

По разлучении с «Витязем», шли в ордере фронта и 30 августа были застигнуты попутным ветром, с пасмурностью, во время которой корвет «Варяг» в ночь на 31 августа разлучился с эскадрой. На другой день, когда ветер стих, фрегаты оставались под малыми парусами, в надежде, что, если «Варяг» отстал, то он подгонит. Но ожидания остались тщетными. По прибытии 13 сентября фрегатов в Нью-Йорк здесь нашли фрегат «Ослябя», который пришел сюда из Средиземного моря 30 августа. Того же 13 сентября прибыли на рейд корветы «Варяг» и «Витязь», а 29 сентября и клипер «Алмаз». До ноября месяца эскадра находилась в Нью-Йорке, где занималась разными судовыми работами, которые оказались необходимы после бурного перехода в Америку».

И сегодня военно-морские историки считают трансатлантический бросок Лесовского одной из самых выдающихся океанских операций в истории мирового флота. Если бы «Дядька Степан» более в своей жизни не совершил ничего, то и этого его плавания было бы вполне достаточно, чтобы имя его было включено в пантеон великих российских флотоводцев. Почти одновременно пришла в Сан-Франциск и Тихоокеанская эскадра контр-адмирала Попова.

Итак, первая часть операции была осуществлена блестяще. Теперь оставалось ждать реакции тех, против кого все это затевалось. И реакция последовала!

Глава восьмая

…Кончился июль, за ним август, наступил сентябрь. Из Лондона в Петербург спешил специальный курьер с ультимативной нотой. Экспресс остановился для смены паровоза в Берлине. В купе неожиданно заглянул секретарь английского посольства.

– Выходите! – хмуро объявил он. – Форин-офис распорядился прервать вашу миссию.

– Что произошло?

Вместо ответа дипломат извлек из кармана свежий номер «Альгемайне цайтунг», увенчанный громадной «шапкой»: «РУССКОГО ФЛОТА В БАЛТИКЕ НЕТ. ОН В АМЕРИКЕ!»

Такого апперкота Англия не испытывала уже давно. При этом опозорена была не только разведка и дипломатия, но и военно-морской флот. Русских проморгали все. Самое страшное же было в том, что исправить сложившуюся ситуацию было уже невозможно.

Переход эскадры Лесовского был совершен столь стремительно и скрытно, что не только за границей, но и в России узнали о существовании эскадры Лесовского только… из американских газет.

Планировавшаяся ранее высадка англо-французского десанта в районе Нью-Йорка сразу же стала невозможной. Хотя объединенные силы союзников были значительно больше, от прямого столкновения с русской эскадрой они отказались.

Успешный переход нашей эскадры вогнал в ступор и нашего посла в Лондоне барона Бруннова. Испугавшись за исход мирных переговоров с Англией, он слал панические телеграммы вице-канцлеру Горчакову. А тот, в свою очередь, устраивал сцены Краббе. Но толстокожего Краббе не так-то легко было взять:

– Советую вам поменьше читать английских газет и пить на ночь успокоительные капли!

Разобиженный Горчаков тут же нажаловался Александру II, обвинив Лесовского в… плохой скрытности!

Узнав об обвинении, хитрый Краббе рассказал Александру II парочку свежих пикантных анекдотов, и инцидент был исчерпан.

В служебной же записке управляющий Морским министерством написал так: «Это, быть может, синопские выстрелы были причиной падения Севастополя, но если бы выстрелы эти могли в то время раздаваться в Океане на путях английской морской торговли, то торговое сословие этой страны, имеющее на ход государственных дел то огромное влияние, о котором упоминает барон Бруннов, вероятно, столь же сильно восстало против войны с Россией, как оно всегда восставало и восстает против войны с Америкой, несмотря на то, что каждый англичанин ненавидит американца более всего на свете за исключением разве француза».

Копия записки была препровождена Александру II, на которой тот написал: «Дельно». Повздыхав, Горчакову пришлось успокоиться.

Итак, к концу сентября эскадра собралась на рейде Нью-Йорка, готовая вырваться на просторы Атлантики, перекрыв главные британские и французские морские артерии. Но хватало и проблем: по Парижской декларации, к которой присоединилась и Россия, каперство запрещалось, товары нейтральных судов и сами суда были неприкосновенны – за исключением, разумеется, военной контрабанды. На все это наслаивалось то, что американцы активно торговали с Англией и Францией через Атлантику, а также Гражданская война в самой Америке. В канадских портах Лесовского уже сторожила эскадра контр-адмирала Милна, насчитывавшая четыре винтовых линкора, три фрегата, четыре шлюпа, а также канонерские лодки и вспомогательные суда. К устью Гудзона англичане не подходили, но время от времени курсировали на горизонте. Всеми этими сложными правовыми аспектами пришлось заниматься флаг-офицеру Семечкину.

Прибытие эскадры адмирала Лесовского в Нью-Йорк произвело огромное впечатление на население города. Морской министр США Уэллес записал по этому поводу в своем дневнике: «Боже, Благослови русских!»

Из американских газет: «В четверг между «Янки дудл» и «Русским медведем» совершился братский союз. Они обменялись взаимными приветствиями из уст своих пушек. Они вместе преломили хлеб и пили грог на палубе паровой яхты «Дядя Сэм». Река Гудзон как бы слилась своими голубыми волнами со студеными водами Невы… Депутация оставила набережную в 11 часов утра. Пароход был украшен американскими флагами. Он не пошел прямо к русской эскадре, но сделал обход около английских и французских судов. Проходя мимо английского «Найла», оркестр заиграл «Боже, храни Королеву». Но в половине гимна замолчал, вероятно, потому, что на корабле не обнаружено было ни малейшего сочувствия приветствию. Когда яхта проходила мимо французских судов, музыканты уже не хотели проиграть ни одной нотки из «Марсельезы». Приближаясь к русским судам, пароход поднял русский флаг, и музыканты заиграли «Боже, царя храни»… Мы имели удовольствие переехать на «Александр Невский» на катере с сильными гребцами, которые развили свои мускулы в степях Татарии, потому что русских матросов не набирают из прибрежных жителей. Их без различия набирают из крестьян, но, тем не менее, из них выходят очень хорошие моряки»… Около 2 часов яхта остановилась у пристани. Начался торжественный проезд. Полные народа тротуары окаймлялись войсками. Дома разукрашены флагами. Дамы и дети в нарядных платьях занимали все окна и балконы. Народ с восторгом встречал процессию… Ратуша была убрана великолепно… Мэр встретил гостей речью: «…Мы видим в вашем Государе Императоре Александре просвещенного правителя могущественной страны, обессмертившего свое царствование одним из благороднейших дел, какие когда-либо занесет на свои страницы история (имеется в виду отмена крепостного рабства. – В. Ш.). В его подданных мы видим мужественный и предприимчивый народ, который идет быстрым шагом по пути прогресса». В Балтиморе также составлена депутация. В резолюции, данной ей, говорится: «… В то время когда другие правительства и народы, близко связанные с нами узами интереса и общим происхождением, материально и нравственно помогают восстанию на Юге, русские благородно предоставили нам неопровержимые удостоверения своего сочувствия и благорасположения…»

Наших моряков встречали как дорогих гостей. Газеты пестрели восторженными публикациями по поводу исторического визита русских в Америку. Многочисленные делегации чуть ли не ежедневно посещали корабли, неизменно выражая уважение и признательность России за поддержку американского правительства в его нелегкой и справедливой борьбе с конфедератами. Популярность русских моряков была настолько велика, что она не обошла стороной даже дамскую моду. Газеты писали, что непременными атрибутами туалетов многих американских модниц стали элементы российской морской формы одежды: кокарды с фуражек, мундирные пуговицы и офицерские аксельбанты.

Лесовского донимали местные репортеры:

– Каковы цели вашего прихода в порты США? Может, это секрет?

– Никакого секрета нет! – отбивался «Дядька Степан». – Мы пришли с визитом дружбы!

Но ушлые репортеры скептически улыбались. Даже они знали, что перед российской эскадрой поставлена задача проведения военной демонстрации для поддержки федерального правительства США.

– Ваша дружба нам пришлась как нельзя кстати! – говорили они на прощанье Лесовскому.

В «Астор-хаузе» состоялись три банкета в честь русских офицеров. В здании Музыкальной академии был дан «бриллиантовый бал».

Бывший там гардемарин Римский-Корсаков писал домой: «Нашу эскадру приняли здесь дружелюбно, даже до крайности… В военном платье на берег и показаться нельзя: не ты будешь смотреть, а на тебя будут. Будут подходить (даже дамы) с изъявлениями своего уважения к русским и удовольствия, что они находятся в Нью-Йорке…»

Перед гостиницей, где жил Лесовский, постоянно толпились горожане, солдаты, матросы. Однажды, когда к гостинице подошла процессия с оркестром и флагами обеих стран, Лесовский вышел на балкон и произнес по-английски речь, закончив ее словами:

– Я благодарю вас за оказанное гостеприимство и убежден, что мои чувства разделяются моими офицерами, командирами и всем великим русским народом…

Но не все было так безмятежно. Управляющему Морским министерством вице-адмиралу Краббе Лесовский доносил: «…Считаю нелишним успокоить Вас насчет площадной брани, которой осыпает нас одна из здешних главных газет – «Нью-Йорк геральд». Жена редактора этой газеты, заносчивая и сварливая баба, была у меня на фрегате и жаловалась своему мужу, что она была там оскорблена. Я принял ее сам, водил по фрегату, был с ней столь же вежлив, как со множеством других дам, посещающих фрегат, представил ей секретарей нашего посольства и генерального консула барона Остен-Сакена, которые были у меня в это время… Газета эта есть отголосок английской партии». Про самого Лесовского распространяли слухи, что он в приступе бешенства откусывает провинившимся матросам уши…

До ноября месяца Атлантическая эскадра находилась в Нью-Йорке. Но корабли не стояли недвижно на рейде. Они активно плавали в американских водах, демонстрируя флаг, обучая команды и изучая новый для себя морской театр. Вначале фрегат «Александр Невский» под флагом Лесовского с «Пересветом» и корвета «Витязем» отправился в Карибское море и Мексиканский залив, буквально кишащие английскими торговыми судами.

Фрегат «Ослябя», корвет «Варяг» и клипер «Алмаз» были при этом оставлены в портах США. Командовать этим отрядом Лесовский поручил капитану 1 ранга Бутакову. В пути отряд Лесовского разделился. «Пересвет» обошел южные порты Кубы. «Витязь» продемонстрировал Андреевский флаг в Британском Гондурасе, Гаване, порте Рояль на Ямайке, Кюрасао и Картогене. Сам Лесовский на «Александре Невском» посетил северные порты Кубы. При этом испанцы с явным удовольствием снабжали русских углем и продовольствием. Дело в том, что наши платили золотом, а с другой стороны – испанцы всегда не терпели англичан.

Корабли отряда Бутакова также не стояли на одном месте, а постоянно перемещались вдоль восточного побережья США. Они заходили то в крепость Моир, то в Балтимор, то в Аннаполис. Делалось это для того, чтобы англичане не могли внезапно заблокировать эскадру. Не прекращались крейсерства и на английских торговых путях. Когда в апреле 1864 года в Нью-Йорк после крейсерства у Больших Антильских островов и захода в Гавану возвратился «Пересвет», вместо него к Антильским островам отправился «Варяг».

Русские корабли посетили аванпорт Вашингтона Александрию. Там Лесовский принял на борту фрегата «Ослябя» государственного секретаря США Сьюарда и супругу президента Линкольна. Сам Линкольн в это время болел.

В знак особого расположения к своим гостям американские власти организовали поездку группы моряков в действующую Потомакскую армию. Русские офицеры, во главе с капитаном 1 ранга Бутаковым, были сердечно приняты северянами. Затем офицеров эскадры дружески принял главнокомандующий Потомакской армией генерал Мид. После обеда у генерала американские офицеры разобрали русских в свои палатки. В завязавшейся беседе, сообщал один из русских офицеров, федералисты с симпатией вспоминали о капитане артиллерии Раздеришине, который с дозволения нашего Военного министерства служил полгода в Потомакской армии.

В манифестацию дружбы двух народов вылилась и поездка офицеров эскадры к Ниагарскому водопаду. «По дороге, – делился своими впечатлениями один из наших моряков, – из домов и домиков, отовсюду слали нам приветствия, и флаги американский с русским и в городах, и в селах, и в отдельных хижинах, повсюду нам напоминали дружественные международные отношения».

За время пребывания в США наши офицеры и матросы обзавелись многими знакомыми, случались и романы.

Президент А. Линкольн, высоко оценивая значение визита русских кораблей, предложил Лесовскому посетить Вашингтон и другие порты атлантического побережья. Перед уходом из гостеприимного Нью-Йорка офицеры решили собрать по подписке некоторую сумму для передачи в благотворительные заведения города. В своем письме к мэру, Лесовский писал: «…Прошу Вас принять прилагаемую при этом сумму 4760 долларов… с целью предложить оную на покупку топлива бедным семействам». Пожертвование было с большой благодарностью принято. «Могу Вас заверить… что граждане Нью-Йорка платят Вам тем же чувством за Ваше дружеское к ним расположение», – писал в ответном письме мэр Нью-Йорка.

А военная и политическая ситуация постепенно менялась к лучшему. Северяне одержали решающие победы над войсками Юга. О военном вмешательстве западноевропейцев не могло быть и речи. Исчез и призрак крейсерской войны России против Англии и Франции. К лету 1864 года и польский мятеж сошел на нет. На глазах начала разваливаться и антирусская коалиция. Первой поспешила уйти в сторону Австрия, предвидя близкую размолвку Англии и Франции и боясь принять на себя совместный удар России и Пруссии. Австрия, круто изменив свою политику, не только пошла на мировую с Россией, но даже стала помогать ей в усмирении польского мятежа.

После этого же примолкли англичане. Пытаясь «спасти лицо», император Наполеон III предложил созвать конгресс для обсуждения польского вопроса. Но и эта его попытка не была принята ни Англией, ни Австрией. Оставшись в одиночестве, Наполеон и сам пошел на попятную. Плюс к этому у Европы появилась новая головная боль: умер датский король Фридрих III, и Пруссия начала претендовать на Шлезвиг-Гольштейн. Дело шло к новой войне и о Польше как-то все сразу забыли.

Когда напряженность спала, наши начали готовиться к возвращению на Родину. Прощаясь с русскими моряками, мэр Бостона сказал: «Русская эскадра не привезла к нам с собою ни оружия, ни боевых снарядов для подавления восстания. Мы в них не нуждаемся. Но она принесла с собою нечто большее: чувство международного братства, свое нравственное содействие».

4 июня 1864 года эскадра Лесовского покинула Нью-Йорк и 20 июля стала на якорь на Кронштадтском рейде.

«Кронштадтский вестник» писал 22 июля 1964 года в передовой статье: «Эскадра г. контр-адмирала Лесовского, состоящая из винтовых фрегатов «Ослябя», «Пересвет» и винтового клипера «Витязь», пришла на наш рейд под парусами двадцатого, в шестом часу вечера. Весь переход из Америки эскадра сделала соединено, не заходя на пути ни в какие порта, в течение 47 дней, проведенных под парусами, за исключением нескольких часов парового плавания при входе в Английский канал и в Большой Бельт. Попутные ветра и маловетрие сопровождали эскадру, и по нескольку дней кряду она бежала, делая не менее 200 миль в сутки. Такой переход может поистине считаться прекрасным морским переходом и наши моряки после приятной, кстати, проведенной зимы в Америке, возвратились к нам бодрыми, здоровыми, веселыми, и главное, сделавшими большой успех в морском деле. На матросов с эскадры весело смотреть: это бравый и чисто морской народ, как будто бы назло тем господам, которые уверяют нас, что русский человек не имеет ни охоты, ни способности к морю».

28 июня смотр Атлантической эскадре произвел Александр II.

– Я доволен состоянием судов и команд! – заявил он по окончании смотра. – Офицеров представить к орденам, матросам по два целковых и двойную чарку! Ваше плавание это одна из лучших страниц в истории русского флота и уж точно лучшая страница моего царствования.

В тот же день Лесовский был определен в свиту императора.

По возвращении в Кронштадт русские моряки были приглашены в американскую миссию, где посланник США в России генерал К. Клей сказал в своей речи: «…Россия, великая держава Востока, и Соединенные Штаты, великая держава Запада, не имея противоположных интересов, должны руководствоваться законами сближения… Из разности форм правления не следует еще антагонизма… С часа нашего рождения как нации мы всегда были друзьями. Это было в наших общих интересах».

В начале 60-х годов XIX века российской эскадрой на Тихом океане командовал контр-адмирал Попов. Андрей Александрович Попов был более колоритной фигурой – любимец адмирала Нахимова и герой обороны Севастополя, храбрец и строптивец, прекрасный моряк и выдающийся кораблестроитель.

Когда контр-адмирал Попов, после плавания в южной части Тихого океана, в мае 1863 года зашел пополнить припасы в Шанхай, узнал из местных газет о польском восстании, кроме того, в них высказывались предположения о неминуемой войне с Россией. Он немедленно перенес свой фланг на клипер «Гайдамак» и вышел в северный японский порт Хакодате, приказав идти туда же корветам «Новик» и «Калевала», а также всем другим всем судам эскадры.

Понимая, что в связи с польскими событиями Англия может в любой момент объявить нам войну, Попов весьма логично решил собрать свою эскадру в единый кулак.

Прибыв в Николаевск-на-Амуре в июле, Попов получил инструкции от адмирала Краббе, тот писал, что международная обстановка, осложнившаяся вследствие мятежа в Польше, вызывает необходимость принять меры, нужные для того, чтобы Попов «мог по получении известия об открытии военных действий направить свои суда на уязвимые места неприятельских владений, а также для нанесения противникам вреда на торговых путях сообщения».

Инструкции Краббе были конкретными: нанести удар по торговым путям предполагаемого противника. Под «предполагаемым противником», конечно же, подразумевалась Англия. В заключение Краббе писал: «Политический горизонт настолько покрыт тучами… при могущих быть военных действиях вы не упустите нанести вред неприятелю везде, где это окажется возможным… с честью поддержите достоинство Русского флага на славу государя и отечества».

Интересно то, что в инструкциях управляющего Морским министерством ничего не говорилось об отправке эскадры в Сан-Франциско. Адмирал Краббе только предписывал сосредоточить эскадру в подходящем порту и с началом боевых действий немедленно нанести удар на путях сообщения противника. Решение пойти в Сан-Франциско и собрать свою эскадру именно там было принято Поповым единолично. Он так и писал Краббе: «Я принял такое решение потому, что не имею здесь других указаний, кроме собственных своих соображений, которые мне говорят, что наши дальневосточные порты неудобны для сосредоточения, так как не представляют никаких способов ни для продовольствия эскадры, ни для необходимых исправлений и, следовательно, в случае даже своевременного получения известия о войне я, вместо того чтобы выбежать с полными запасами и совершенно исправными судами, отчего наиболее зависит успех наших действий, принужден буду выйти в море в таком состоянии, которое заставит нас искать не успехов, а пропитания, не борьбы с неприятелем, а широт, обещающих спокойное плавание. Кроме того, наши порты почтовых сообщений не имеют, а, следовательно, я должен буду держать одно из судов в Шанхае, откуда оно, наверное, не будет выпущено англичанами, потому что они, как я уже доносил, могут воспользоваться Бомбейскою почтою и телеграфом до Калькутты, а оттуда военными судами. Таким образом, англичане могут получить необходимые известия, по крайней мере, на две и даже на три недели ранее нас. Испанские, португальские и голландские колонии представляют нам не более удобные ручательства за успех нашей задачи… Республики Центральной и Южной Америки, разумеется, не осмелятся выгнать нас из своих портов, хотя они и наводнены поляками. Зато они, как и Мексика, не помешают ни французам, ни англичанам наблюдать за нашей эскадрой на своих рейдах. Таким образом, остаются С.-А. Соединенные Штаты, которым Англия и Франция надоели своими вмешательствами». Эти соображения и подвигли Попова к решению идти именно в Сан-Франциско, где он мог пользоваться для проведения в жизнь своего плана телеграфом.

В октябре 1863 года, преодолев Тихий океан, эскадра Попова пришла в Сан-Франциско – корветы «Богатырь», «Калевала», «Рында», «Новик», клипера «Абрек» и «Гайдамак». Прибытие русских кораблей в Сан-Франциско оказалось, как нельзя кстати. Город жил в страхе перед фрегатом «Алабама», построенным в Англии для южан. Поэтому русская эскадра рассматривалась, как подарок судьбы для защиты Сан-Франциско от «Алабамы». Мэр города сразу же обратился к Попову с вопросом, который его больше всего волновал:

– Будете ли вы готовы применить силу, если «Алабама» появится у Сан-Франциско?

– Можете не сомневаться, я пущу его на дно! – утвердительно ответил русский контр-адмирал.

Впоследствии этот ответ будет стоить Попову его должности. Дело в том, что после решительных слов Попова российская дипломатия оказалась в весьма щекотливом положении, поскольку Петербург официально отрицал вмешательство во внутренние дела Соединенных Штатов. В Лондоне подняли из-за заявления Попова страшный шум. Дело в том, что власти Британской Колумбии сильно испугались появления русских. На Англию ответ Попова все же оказал несколько отрезвляющее воздействие. В Лондоне решили, что между Петербургом и Вашингтоном существует секретный договор о союзных отношениях, а русский контр-адмирал просто неосторожно обмолвился.

23 октября 1863 года в Сан-Франциско вспыхнул большой пожар. Его с трудом тушили городские власти, и, естественно, русские моряки не могли оставаться в стороне. Контр-адмирал Попов распорядился отрядить на берег команду. От российской эскадры, стоявшей на якоре, начали одна за другой отходить шлюпки. На берег высадились более четырехсот матросов во главе с офицерами. Все имели при себе пожарный инвентарь. Моряки вместе с пожарными Сан-Франциско вступили в битву с огнем.

Газеты того времени писали: «Пожарные жалуются, что у них мало шансов выиграть битву с огнем. Они делают все, что в их силах, но непосильная нагрузка, высокая температура, а главное, ручные приводы, которые буквально выматывают их, послужили тому, что они покидают место работы. К тому же несколько ручных приводов вышли из строя… Неожиданно раздались радостные крики. Тысячи людей, включая пожарных, приветствовали шлюпки с русскими моряками, которые подплывали с ведрами и другими огнетушительными приспособлениями. Моряки заменили вымотавшихся американских пожарных и, долго орудуя насосами, сумели потушить пожар». В результате тушения пожара погибли шесть русских матросов, еще больше моряков, включая самого Попова, получили различные ожоги и травмы.

Сегодня оглядываясь назад, невольно спрашиваешь себя: «А надо ли было нам жертвовать русскими людьми, чтобы спасать Сан-Франциско? Кто это сейчас там помнит? Не лучше, чтобы он тогда вообще сгорел дотла? В мире уж точно хуже бы не стало!»

Вскоре из Петербурга пришло распоряжение: «Действия корсар в открытом море… нас не касаются, даже в случае нападения их на форты, обязанность Вашего превосходительства соблюдать строгий нейтралитет». Попову предоставлялось право применять оружие лишь в одном-единственном случае – если каперы южан, пройдя форты, будут угрожать самому городу. «В этом случае, – указывалось Попову, – Вы имеете право, единственно во имя человеколюбия, а не политики, употребить влияние Ваше для предупреждения зла». К счастью, все обошлось благополучно. Пока русские корабли, находясь в полной боевой готовности, стояли в порту, ни один корсар южан не посмел приблизиться к городу.

Для координации действий между командующими Тихоокеанской и Атлантической эскадрой была немедленно установлена оперативная связь – курьерами и шифротелеграммами. Надо сказать, что одновременное появление в портах Соединенных Штатов двух русских эскадр произвело на Англию и Францию именно тот эффект, на который и рассчитывало русское правительство. Операция «наших морских сил в Северной Америке, – писал вице-канцлер Горчаков, – в политическом смысле мысль удачная, а в исполнении отличная».

В начале лета в ближайшем канадском порту Эскмольт появилась английская эскадра в пять вымпелов, в том числе двух фрегатов. И хотя англичане открыто демонстрировали готовность поддержать конфедератов, от Сан-Франциско они держались подальше.

1 августа 1864 года эскадра Попова, выполнив стоявшую перед ней задачу, покинула Сан-Франциско, вернувшись к берегам российского Приморья.

По возвращении в Кронштадт Александр II объявил Лесовскому свою особую благодарность. На борту фрегата «Ослябя» в Кронштадте был дан торжественный банкет. На нем выступил секретарь американской миссии Генри Берг. Он заявил:

«…Между нами существует дружба, не омраченная никакими дурными воспоминаниями. Она будет продолжаться при соблюдении твердого правила не вмешиваться во внутренние дела друг друга… И тогда больше никто не увидит горящих городов и опустошенных полей, так хорошо нам знакомых сегодня, никто не услышит предсмертных криков жертв эгоистической и жестокой политики. Словом, господа, весь мир поймет, в чем заключается «таинственный союз», существующий между Россией и Америкой…»

Потом офицеры дружно поднимали бокалы с шампанским и водкой.

Отметим, что многие из подчиненных Лесовского в дальнейшем сделали прекрасную карьеру. Так, командиры «Александра Невского» Федоровский и «Пересвета» Копытов впоследствии дослужатся до вице-адмиралов, командир корвета «Витязь» Кремер станет полным адмиралом и сенатором, командир фрегата «Ослябя» Бутаков – контр-адмиралом, командир клипера «Алмаз» Зеленый – редактором журнала «Морской сборник», а его гардемарин Римский-Корсаков – всемирно известным композитором. О чем это говорит, да о том, что на эскадре (как когда-то на «Диане») Лесовским были собраны действительно лучшие из лучших.

В 1864 году Лесовского буквально осыпали дождем наград: помимо аренды по 2000 рублей в год на 12 лет, ему был пожалован орден Святого Станислава 1-й степени, итальянский орден Святого Маврикия и Лазаря, французский орден Почетного легиона и гессен-дармштадтский орден Филиппа Великодушного. Вскоре Лесовский был назначен командиром эскадры в Средиземном море, затем стал главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором Кронштадта, товарищем (заместителем) управляющего Морским министерством. В 1876–1880 годах являлся управляющим Морским министерством, т. е. фактически командовал всем российским флотом, а затем, по собственному желанию, в связи с возникшими сложностями в отношениях с Китаем, возглавил Тихоокеанскую эскадру, а затем и все наши морские силы на Тихом океане. В последние годы своей жизни Лесовский руководил комиссией по пересмотру Морского устава. Скончался «Дядька Степан» в 1884 году, через месяц после выхода в отставку и был похоронен на Новодевичьем кладбище в Петербурге.

Что касается контр-адмирала Андрея Александровича Попова, то после возвращения в Россию в 1865 году он занялся наукой, работая над созданием броненосного флота России. Надо сказать, что еще со времен обороны Севастополя Попов являлся убежденным англофобом. Всю свою жизнь после Крымской войны он готовился к возможному столкновению с Англией на море, строя корабли именно для этого. В 1867 году он победил в устроенном Морским министерством конкурсе на проект лучшего монитора, представив проект брустверного броненосца «Крейсер» (впоследствии знаменитый «Петр Великий»). С 1870 года Попов являлся членом кораблестроительного отделения Морского технического комитета. На этой должности он руководил строительством броненосных фрегатов, впервые в отечественном флоте реализовав идеи сочетания сильной артиллерии с высокой скоростью. Фрегаты Попов строил именно для войны с Англией на ее океанских коммуникациях. В 1871 году Попов был назначен генерал-адъютантом, а год спустя был произведен в вице-адмиралы. Позднее являлся членом Адмиралтейств-совета, возглавлял проектирование и наблюдение за строительством первых русских миноносцев, руководил переоборудованием океанских торговых судов во вспомогательные крейсера-рейдеры для борьбы с Англией на океанских коммуникациях, занимал должность председателя кораблестроительного отделения Морского технического комитета.

В 1891 году Андрей Александрович Попов стал полным адмиралом. Последний период своей жизни он, занимая различные должности, все равно делал главное дело своей жизни – строил корабли для войны против Англии, в частности являлся инициатором использования в военных целях переоборудованных коммерческих пароходов. Скончался адмирал Попов в 1898 году и был похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище.

Можно или нет, считать адмиралов Лесовского и Попова участниками Большой Игры? Да, с одной стороны, они не занимались стратегической разведкой в отдаленных регионах и не сражались с англичанами на дипломатических ристалищах. Однако, с другой, адмиралы возглавили российские эскадры во время одной из самых блестящих российских стратегических операций, когда наш флот одним своим присутствием заставил Англию отступить с позором. Не сделав ни одного выстрела, Лесовский и Попов, по существу, выиграли морскую войну с Англией! Поэтому с полным основанием мы можем назвать обоих выдающимися русскими флотоводцами Большой Игры.

Что касается отношений России и США, то они остались вполне дружескими и после завершения Гражданской войны в Штатах. Сегодня мало кто знает, что главной причиной продажи Аляски американцам было то, что в Лондоне решили отторгнуть этот огромный северный полуостров от России. Отомстив, таким образом, за свои неудачи в Средней Азии и в дальневосточном Приморье. К сожалению, в то время реальных сил удержать Аляску у нас не было. Тогда-то и возник в 1867 году так называемый «американский вариант». В Петербурге посчитали, что лучше продать Аляску за 7,2 миллиона долларов союзнику, чем его заберет геополитический противник. Кроме этого, когда Россия продала Аляску США, то в Петербурге надеялись, что американцы, получив Русскую Америку, устроят оттуда вторжение в Британскую Колумбию, отделяющую Калифорнию от Аляски (нынешнюю Канаду), и тем самым свяжут по рукам и ногам Англию, которая на время перестанет совать свой нос в Европу и в Среднюю Азию. Кстати, такие планы у США действительно были. Одним из горячих сторонников захвата Британской Колумбии был госсекретарь Сьюард. Увы, американцы смогли, в конце концов, договориться с англичанами, и войны за Ванкувер не последовало.

Если же говорить в целом о Дальневосточном и Американском актах Большой Игры, то в обоих случаях Россия решила все стоявшие перед ней задачи.

Что же касается острова Цусимы, который, безусловно, весьма бы нам пригодился в будущем, то в данном случае моряки сделали все от них зависящее и даже больше. Но проявило слабость Министерство иностранных дел. Впрочем, неизвестно, хватило ли бы у нас тогда сил, чтобы хорошо закрепиться на Цусиме.

В любом случае на дальних рубежах Большой Игры первой половины 60-х годов XIX века Россия вышла безусловным победителем. А это значило, что Англия обязательно нанесет ответный удар и Большая Игра продолжится с новой силой. Единственно, что никто еще не знал, где и когда…