Битва за пустыню. От Бухары до Хивы и Коканда

Глава первая

Вторая половина XIX века явилась переломным временем в азиатской политике Англии. Особенно сильными оказались противоречия с Россией в этом регионе. Крымская война и сипайское восстание в Индии заставили обратить англичан внимание на перспективах борьбы с Россией. Поэтому к вопросам Большой Игры, как и вообще к изучению Востока, в Англии стали подходить на самом серьезном уровне. Самодеятельность и инициатива одиночек ушли в прошлое. Отныне ко всем вопросам, связанным с Большой Игрой, решено было подходить на государственном уровне и денег не жалеть.

С 1865 году в Кембриджском и Оксфордском университетах начали целенаправленно готовить специалистов-востоковедов. Когда же неожиданно возникла нехватка толковых преподавателей, ее быстро восполнили за счет «призыва в науку» ветеранов-разведчиков.

Одновременно в Оксфорде была создана специализированная кафедра колониальной истории, а при Лондонском университете открыта школа по изучению Востока. Впоследствии проблемами Востока стали заниматься и в других крупных университетах Англии. Разумеется, продолжали наращивать свои усилия в военно-политическом изучении Востока Королевское географическое общество и т. н. Азиатское общество.

Помимо этого, в 60-е XIX века были организованы новые научные востоковедческие общества в Англии и Индии, в том числе такая серьезная разведывательная организация, как Ассоциация Восточной Индии. Наконец, в 1868 году в Англии был создан целый Королевский колониальный институт под патронажем наследника престола – принца Уэльского. Институт пропагандировал идеи английского колониализма, устраивал лекции и издавал брошюры. При институте была собрана огромная колониальная библиотека. Главной задачей института являлось оказание поддержки разведывательным миссиям и исследовательским экспедициям, в которые направлялись сотрудники института. В 1886 году Королевский колониальный институт был переименован в Имперский институт, что еще больше повысило его статус, и он стал играть ведущую роль в реализации всей внешней и колониальной политики Англии.

Надо ли говорить, что огромное место в деятельности всех этих институтов, кафедр и обществ занимала разведывательная и пропагандистская работа против России.

Наиболее активно эта работа велась в Королевском географическом обществе, которое в 60–70-е годы XIX века возглавил известный участник Большой Игры востоковед Генри Роулинсон, одновременно являвшийся и директором Королевского Азиатского общества. Свою карьеру Роулинсон начал чиновником Ост-Индской компании, затем трудился политическим представителем в Кандагаре и Багдаде, потом статс-секретарем по делам Индии и посланником в Персии. По возвращении в Лондон в 1860 году Роулинсон занялся парламентской деятельностью, получив известность как пропагандист антирусской политики. Несколько лет спустя Роулинсон снова стал статс-секретарем по делам Индии.

В течение нескольких десятилетий на русофобии делали карьеру множество английских политиков и политологов, пугая обывателей, что буквально завтра дикие казаки окажутся на берегах Инда. Но казаков все не было и не было. Удивительно, но даже во время сипайского восстания русские власти не попытались воспользоваться ситуацией и восставших не поддержали. Справедливости ради надо отметить, что часть членов английского парламента и даже министров полагали, что в Азии гораздо лучше иметь под боком русских, чем ханства с малопонятной политикой и дикой моралью.

– Если русские наведут порядок в Центральной Азии, то регион от этого только выиграет и местные рынки станут доступнее для британских товаров! – говорили в лагере либералов.

С «пораженцами» отчаянно сражались консерваторы, возглавляемые неутомимым Роулинсоном. В июле 1865 года Роулинсон дал скандальное интервью, в ходе которого заявил:

– Положение границ двух империй в Азии сегодня весьма изменилось. Во-первых, захватив Синд и Пенджаб, мы сильно продвинули нашу границу на север до Кашмира. В то же самое время русские укрепили свои позиции на Кавказе. После сокрушения имама Шамиля они высвободили большие силы и уже начали продвигаться в Туркестан. Русские построили железную дорогу от Петербурга до Нижнего Новгорода, откуда огромная пароходная флотилия возит товары до Астрахани и дальше по всему Каспию. Случись война, и все триста русских судов легко используют для переброски войск и военных грузов. Сегодня на Каспии у русских военная группировка, а на Аральском море пароходы, вооруженные пушками. И вы после этого еще верите в миролюбие русских, которые обещали не захватывать Ташкент, а сделали наоборот?

При этом никого не смутило, что, обвиняя русских в вероломстве, Роулинсон деликатно забыл, что английские политики в отношении России вели себя так же – обещали одно, а делали другое…

Вспомним, что в это время в Лондоне в поте лица трудился платный агент английских спецслужб Александр Герцен, издавая так называемую «вольную русскую прессу» (журналы «Колокол», «Накануне», «Народоволец», «Хлеб и воля» и прочие). Сегодня уже никто особо и не скрывает, что финансировал Герцена лично Ротшильд, ну, а заказывали музыку англичане. Со своей задачей – расшатыванием государственных устоев России Герцен справлялся неплохо. Но время быстро менялось. Настало время, и Герцен перестал устраивать своих хозяев. После отмены крепостного права в 1861 году Герцен уже не понимал реалий новой России. Поэтому ему быстро нашли замену. На место старого эстета были наняты откровенные террористы-убийцы Нечаев и Степняк-Кравчинский. Пока же будущие ниспровергатели России отсиживались в Лондоне и копили силы. Они ждали своего часа, когда кураторы бросят их в пекло Большой Игры… Сегодня уже не вызывает сомнений, что подготовка и финансирование английскими спецслужбами российских революционеров происходила именно в рамках Большой Игры, являясь, наверное, ее самым секретным проектом. Именно поэтому до сих пор эта страница Большой Игры покрыта полной завесой тайны и детали той грандиозной спецоперации мы с вами вряд ли когда-нибудь узнаем…

Наряду с серьезными изменениями форм и методов Большой Игры претерпела изменения и английская внутренняя политика. В 50–60-х годах XIX века Англию буквально сотрясали яростные общественно-политические дискуссии по колониальным вопросам. За грудки хватали друг друга политические и военные деятели, генералы и дипломаты, сотрудники колониальных администраций, путешественники, историки и публицисты. При этом дискуссии не были просто академической болтовней. Они отражали политическую борьбу властных группировок. Большая Игра, как некий организм-паразит, глубоко проникнув в «тело» Англии, начала оказывать влияние уже на ее внутреннюю жизнь.

Скажем честно, в начале 60-х годов XIX века нам серьезно повезло. Прорвавшиеся к власти либералы начали исповедовать политику т. н. «искусного бездействия». Именно политика «искусного бездействия» во многом способствовала нашим успехам в Средней Азии. В самой Англии либералам отчаянно противодействовали консерваторы, проталкивающие в жизнь совершенно противоположную «искусным бездельникам» собственную «наступательную политику». Именно подход к восточной политике, то есть к Большой Игре, и являлся на протяжении почти двух десятилетий главным камнем преткновения на выборах между либералами и консерваторами.

Сторонники школы «искусного бездействия» полагали, что Россия в реальности не стремится к захвату Индии, так как не имеет к этому ни желания, ни необходимых ресурсов. Исходя из этого, либералы считали, что нет необходимости проводить экспансию за пределы Индостана, а влияние Англии в Центральной Азии необходимо укреплять только за счет торговли и дипломатии. Наиболее яркими представителями школы «искусной бездеятельности» являлись ее создатель вице-король Индии Джон Лоуренс и его ближайшие сподвижники – премьер-министр Уильям Гладстон, политики и публицисты В.М. Торнберн, Ф. Тренч, Я.А. Мак-Гахан и Г. Ханна. Именно они заложили научную базу и разработали основные положения «искусного бездействия» в английской политике в Центральной Азии.

Согласно концепции либералов, исторический процесс представал как поступательное восхождение общества и государства по ступеням прогресса, как неуклонное расширение цивилизации, демократии и индивидуальной свободы. В рамках либеральной концепции получила право на существование и теория «бремени белого человека», которая подразумевала просветительскую миссию европейских народов, которые должны были нести отсталым народам Азии достижения современной, цивилизации и культуры. В реальности теория «бремени белого человека» явилась фундаментом для будущей нацистской расовой теории. Забегая далеко вперед, можем сказать, что истоки всего современного западного неолиберализма, который ныне сотрясает наш мир, были выпестованы именно тогда в горниле классической Большой Игры…

Очень важную роль в развитии школы «искусного бездействия», как и в становлении британской историографии Большой Игры, сыграл политик и ученый Джордж Дуглас Кемпбелл (герцог Аргайл). Выходец из древнего шотландского рода, он активно занимался политической деятельностью. Впоследствии он станет членом палаты лордов, ярым либералом, министром по делам Индии. Герцог Аргайл вещал с трибуны:

– Россия не стремится овладеть Индией, а желает лишь создать «больное место», чтобы доставлять нам неприятности в случае политических осложнений!

– А что вы намерены делать, чтобы у нас не было «больного места»? – кричали ему консерваторы.

На это герцог Аргайл разъяснял им, как объясняют взрослые надоевшим детям прописные истины:

– Дело в том, что расширение русского владычества в Центральной Азии, подобно расширению наших пределов в Индостане, просто нельзя устранить. Спросите меня: почему мне не приходила мысль воспрепятствовать подчинению Россией своему цивилизующему влиянию пустынь и разбойничьих племен? И я отвечу, что было бы странно требовать, чтобы Азия осталась обречена на варварство, лишь бы не тревожилось английское общество! Русские вовсе не так агрессивны, как мы порой думаем. Сегодня в Азии Россия единственная держава, которая может спасти миллионы людей от варварства. Пусть этим они и занимаются, не мешая нам!

– А как же Индия, ведь русские уже стучатся в ее двери? – перебивали его оппоненты, теребя в руках отделанные шелком цилиндры.

– Мы наглухо закрыты стеной Афганистана, который уже предпочел наше правление, – продолжал свои разъяснения герцог-либерал. – Ну, а если русские действительно что-то задумают, то наша индийская армия всегда сможет их разгромить в афганских горах.

– Так вы хотите без боя отдать русским всю Среднюю Азию?

– Я говорю лишь то, что нам не следует проливать английскую кровь за местных туземцев. Пусть это делают русские. Я же выступаю за экономию, спокойствие и удержание Индии. Россия, прибрав к рукам нищие и дикие ханства, только ослабнет, закачивая туда без всякого прока деньги и ресурсы.

– Все это слишком мудрено! – плевались консерваторы, водружая на головы цилиндры. – Гораздо проще было бы просто двинуть навстречу русским пару наших дивизий!

В отличие от прямолинейных консерваторов, которые предпочитали держать всех индусов в жесткой узде, либералы действовали более ухищренно. Прежде всего, они щедро одарили местные элиты, поддержавшие Англию во время восстания сипаев. Многим феодалам из северо-западных провинций были присвоены почетные титулы раджей и навабов, вручены крупные денежные суммы, пожалованы земли и пенсионы. Князьям Патиалы, Джинда, Рампура и Гвалиора были пожалованы значительные территории из земель, конфискованных у мятежников.

Наделяя помещиков и князей землями, либералы закрепляли свой союз с верхушкой индийского общества. В этом особенно ярко проявился один из основных принципов английской политики в Индии – «разделяй и властвуй». При этом администрация Индии изменяла территориальные границы княжеств таким образом, чтобы максимально обезопасить себя на будущее от возможных мятежей. Надо сказать, что колониальную политику либералов восприняло и левое крыло партии консерваторов, более трезво смотрящих на ситуацию, чем их твердолобые праворадикальные коллеги.

Впрочем, послабления индусской аристократии делались вовсе не из человеколюбия. Классик английской литературы Чарльз Диккенс в те дни публично заявлял:

– Хотел бы я быть главнокомандующим в Индии… Я бы тогда объявил всем, что считаю свое назначение божественным, и поэтому должен сделать все возможное, чтобы искоренить подлую индийскую расу!

Как говорится, ни прибавить, ни убавить…

Впервые о новом подходе в индийской политике было объявлено еще на большом приеме-дарбаре в ноябре 1859 года в Агре, куда для встречи с первым вице-королем Индии лордом Каннингом (из консерваторов!) были приглашены владетельные князья Раджпутаны и некоторых других районов Индии. Именно там Каннингом было объявлено об изменении подхода к «выморочнным» (т. е. не имевшим прямого наследника по мужской линии) княжествам. Каннинг публично разрешил правителю княжества Гвалиор князю Синдии выбрать себе приемного наследника. В следующем году право выбора приемного наследника было дано уже всем правителям, имевшим титулы выше джагирдаров, при условии их верного служения англичанам. Тогда же некоторые княжества, ранее конфискованные англичанами, были возвращены приемным сыновьям прежних правителей. Однако большая часть конфискованных территорий бывших княжеств так и осталась в составе Британской Индии, в том числе и долина Берар, наиболее плодородная часть княжества Хайдарабад, присоединенная к английским владениям под видом «вечной аренды».

Проводя с князьями политику поощрения и подачек, англичане в полной мере сохраняли над ними свой контроль. Русский ученый-индолог (и по совместительству, разумеется, разведчик) Иван Минаев во время поездки по Индии записал в своем дневнике, что в княжествах английский «резидент значит все».

Князья сохраняли право на содержание небольших армий для подавления местных мятежей. Однако в каждом из княжеств стояли (на всякий случай) и подразделения английской армии, держа под контролем большие города и основные коммуникации.

Усиление контроля английской колониальной администрации над княжествами было оформлено, когда на специальном приеме индийских владетельных князей у вице-короля английская королева была провозглашена императрицей Индии. Это означало, что отныне все княжества включались в состав Британской империи и не только фактически, но и юридически. Вскоре Британская Индия была разделена на несколько сот «туземных государств», каждое из которых имело собственные договорные отношения сначала с английским правительством. Различия в размерах выплачиваемой дани и в степени контроля способствовали усилению противоречий между князьями.

Во второй половине XIX века в Индии, помимо крестьянских восстаний, начались и религиозные мятежи. Первой ласточкой был мятеж новоявленной секты мусульман-ваххабитов в 1957–1859 годах. Ваххабиты создали тайную организацию с центром в городе Патне (провинция Бихар), где начали активно готовиться к вооруженному мятежу против англичан. Идеология ваххабитов привлекала к себе не только крестьян и ремесленников. Среди ее руководителей были мелкие чиновники, торговцы и интеллигенты. В Ситане, в районе независимых патанских племен, ваххабитами был создан крупный военный лагерь, куда теперь стекались добровольцы, тайно переправлялось оружие и припасы. Ситана, по мысли руководителей секты, должна была стать главным опорным пунктом восстания, которое будет проходить под знаменем джихада – священной войны с неверными, т. е. с англичанами.

Чтобы предупредить это восстание, в 1863 году англичане направили против Ситаны целый армейский корпус и лишь после нескольких ожесточенных сражений, ценой больших потерь, им удалось отколоть поддерживавшие ваххабитов афганские племена, а затем и разгромить сам центр восстания. Год спустя были разгромлены центры ваххабитов в Патне и Дели, после чего движение постепенно пошло на убыль.

В Пенджабе против англичан активно действовала сикхская секта намдхари. Секта активизировала свою деятельность после того, как в 1846 году во главе ее встал плотник Рам Сингх. В 1863 году Рам Сингх выступил с изложением своего учения намдхари, в котором требовал отказаться от всех английских товаров, а также игнорировать службу у англичан в колониальной администрации. Сама секта была максимально военизирована. Помимо этого, Рам Сингх установил связи с сикхами, служившими в сипайских частях колониальной армии. Намдхари, насчитывавшие около 50 тысяч человек, хорошо организованные, беспрекословно подчинявшиеся Рам Сингху и прошедшие военное обучение, представляли серьезную силу. Поэтому секта намдхари была взята под бдительный надзор полиции. Когда же намдхари попытались поднять восстание, то были безжалостно разгромлены, а руководителей просто-напросто привязали к пушкам и разорвали порохом.

В целом, несмотря на отдельные вспышки недовольства в Индии и даже мятежи, английская администрация твердо держала там власть в руках. Призрак кровавого восстания сикхов теперь всегда стоял перед глазами колониальной администрации. Но если в целом за безопасность внутри Индии руководство администрации было теперь относительно спокойно, то движение русских батальонов на юг Средней Азии вызывало большое беспокойство.

Как мы уже сказали, одним из основоположников школы «искусного бездействия» являлся Джон Лоуренс. Начав службу в Ост-Индской компании, он сделал блестящую карьеру. В качестве главного комиссара провинции Пенджаб Лоуренс удержал ее во время восстания сипаев и содействовал усмирению восставших в других округах. После упразднения Ост-Индской компании Лоуренс как один из опытнейших чиновников стал членом Индийского совета, а с 1863 по 1869 год – вице-королем и губернатором Индии. Вступление в должность ознаменовалось для Лоуренса известием о начале масштабного продвижения России в Азию.

– Россия перешла в наступление! Теперь Россию следует опасаться всерьез! – заметались в Лондоне.

– Чтобы грамотно противостоять врагу, надо иметь хороший план! – спокойно отреагировал Лоуренс.

Сказано – сделано. Теперь чиновники Лоуренса торопились выработать принципы политики «искусного бездействия» на северо-западных рубежах Индии. При этом сам Лоуренс считал, что опасность русского наступления на Индию чрезмерно преувеличена, и предлагал уладить противоречия между обеими державами мирным, дипломатическим путем.

– Зачем тратить бешеные деньги на вооружение, когда обо всем можно договориться! Надо только понять, что у русских тоже есть свои национальные интересы, как и у нас!

Лоуренс провозгласил для Индии так называемую «политику закрытой границы» («close border policy»). Суть которой сводилась к простому правилу: мы никуда больше не суемся, но и к нам никто не суется. Конечно, этому правилу англичане следовали в основном, когда было им выгодно, но все же истерия в отношении России заметно поубавилась.

При разработке концепции Лоуренс опирался на накопленные разведывательные документы. Принципы своей политики в Средней Азии и в Афганистане он сформулировал в меморандуме 1867 года. В нем вице-король выступил противником вторжения в Афганистан. Лоуренс заявил: «Независимо от того, войдем мы в Афганистан как друзья или как враги, конечный результат будет одним и тем же. Афганцы не хотят нас видеть. Они опасаются нашего вторжения в их страну. Последствия, связанные с последней афганской войной, оставили в их сердцах смертельную ненависть к нам. И эти чувства поддерживаются и укрепляются их священниками и вождями».

Относительно России Лоуренс считал, что ее «фундаментальный интерес» заключается не в захвате Индии, а «в консолидации в ее руках тех обширных пространств, которые уже находятся в ее власти». Исходя из этого, Лоуренс считал наиболее эффективной для безопасности Индии политику невмешательства в афганские дела. Когда Лоуренса пытались обвинить в потворстве России, он отреагировал болезненно:

– Глупцы меня не поняли. Согласно моей концепции, России запрещено вмешиваться в дела Афганистана или любой другой страны на границе Индии. А если это произойдет, мы дадим ей понять, что любое движение к Индии приведет к большой войне!

Но мечты Лоуренса так и остались мечтами. Россия темпа продвижения на юг Азии не снизила, а Англия ни о какой большой войне так и не заикнулась.

Влиятельные круги в Англии и особенно в Индии, в конце концов, добились отставки Лоуренса. Русский посол в Лондоне Бруннов в феврале 1869 года доносил в Петербург, что «система бездействия, которой придерживался вице-король Индии сэр Джон Лоуренс в своей политике по отношению к странам, расположенным за пределами управляемой им территории, приходит к концу. Эту систему, не пользующуюся популярностью не только в Калькутте, но и в Англии, теперь признано необходимым пересмотреть».

Несмотря на неудачу концепции Лоуренса по сдерживанию России, его принципы оставались основным трендом во внешней политике Британской Индии до конца 70-х годов XIX века. Главным соратником Лоуренса в разработке концепции «искусного бездействия» был граф Мэйо (впоследствии в 1869 году он сменит Лоуренса на посту вице-короля Индии). Мэйо авторитетно заявлял:

– Мы не опасаемся продвижения цивилизованной христианской России и ее влияния среди диких и беспощадных племен, но мы против того, что Россия хочет использовать свои позиции в Азии как рычаг давления на Англию в европейской политике и «Восточном вопросе». Если Англия и Россия смогут отбросить в сторону взаимное недоверие и подозрительность, то не будет никаких оснований для того, чтобы интересы России в Азии постоянно сталкивались с нашими.

Однако трудно шагать в общем строю не в ногу одному. Поэтому, быстро разобравшись в ситуации, лорд Мэйо принял старые правила игры.

Увы, зачатки примирительного направления в восточной политике Англии в 60-е годы XIX века так и не смогли одержать верх над традиционной агрессивной группировкой. Более того, уже с начала 70-х годов XIX века колониальная экспансия Англии в Азии приобрела более интенсивный характер. Вплотную занялись англичане и Африкой. Там соперниками выступила Франция, претендовавшая на Алжир и Тунис. Раздел мира шел к концу и Лондон пытался загрести под свою власть как можно больше стран и народов.

Поэтому при Мэйо «политика закрытой границы» («close border policy») окончательно и бесповоротно сменилась «наступательной политикой» («forward policy»).

Характерно, что сторонники агрессивного направления, беспрестанно кричавшие о русском вторжении на Индию, на самом деле сами не слишком верили в его реальность. Уже известный нам знаменитый игрок Большой Игры Генри Роулинсон в одном из своих докладов допустил многозначительную обмолвку, признав, что «Россия пока еще далека от планов вторжения в Индию». Приблизительно в том же духе высказывались в узком кругу и другие английские военные теоретики.

А еще граф Мэйо ввел понятие т. н. «индийского окружения» (Surround India) – необходимости создания пояса дружественных вассальных государств, которые будут заинтересованы в сохранении хороших отношений с Англией, чем с Россией. В этот пояс Мэйо включал Келат (Белуджистан), Афганистан, Кашгарию, Непал и Бирму, образующие своеобразную цепь буферных государств вокруг Индии.

Глава вторая

Увы, переговоры и соглашения о разделе сфер влияния в Центральной Азии лишь немного снизили накал Большой Игры в этом регионе, но никак ее не закончили. Более того, Игра стала еще более изощренной. Дело в том, что отныне противники уже не могли откровенно посылать на территорию, находящуюся под «патронажем» соперника, своих кадровых разведчиков. Время, когда английские офицеры, повязав на голову чалму, а то и вовсе в собственном красном мундире колесили по среднеазиатским ханствам, кануло в Лету. Теперь, если бы такое произошло, разразился международный скандал.

Именно поэтому англичане в конце 50-х годов XIX века резко начали внедрять достаточно эффективную систему агентов-пандитов. Они решали многие вопросы, но все же это были лазутчики массового производства, с относительно низким интеллектом, способные к добыванию конкретной информации, не способные к стратегическому анализу и серьезным политическим выводам. С уходом со сцены блестящей плеяды офицеров масштаба Александра Бернса Лондон испытывал кадровый голод именно в разведчиках экстра-класса.

А потому, когда предоставлялась возможность заполучить такого агента, Лондон от его услуг не отказывался. Потенциальных агентов теперь искали по всей Европе и, разумеется, находили. Там всегда было в достатке талантливых и беспринципных авантюристов. Это было выгодно по нескольким причинам. Во-первых, Лондон получал сразу готового специалиста, которого следовало лишь немного подучить специфике работы. Во-вторых, агент не являлся подданным Англии и никаких обязательств по его спасению Лондон на себя не брал. Если с таким агентом что-то случалось, то спасением его никто не занимался. Это избавляло от многих политических неприятностей. Расчет с агентом происходил, как правило, уже после выполнения им задания.

Никто никогда не скажет, сколько подобных агентов-авантюристов засылали англичане в Центральную Азию в 60–70-х годах XIX века. Кто-то из них навсегда безвестно сгинул в песках, горах и зинданах. Чьи-то имена до сих пор не подлежат разглашению. Впрочем, шила в мешке не утаишь, и время от времени агенты-наемники давали о себе знать.

Одним из самых знаменитых английских суперагентов начала 60-х годов XIX века являлся венгерский еврей Арминий Вамбери. Уровень Вамбери оказался столь высок, что скрыть его имя англичанам не удалось. Поэтому из разведчика его лихо «переделали» в путешественника-романтика. Удивительно, но к Вамбери особую любовь почему-то испытывали советские детские писатели. Во времена СССР в детских издательствах вышло несколько книг, рассказывающих о путешествиях этого прекрасного и смелого человека… Увы, вместо того, чтобы воспитывать детей на образах отечественных путешественников и разведчиков, советской детворе подсовывали россказни о приключениях благородного английского шпиона. Разумеется, о том, чем реально занимался Вамбери в Средней Азии, ни один из детских писателей не написал.

Но вернемся к личности Вамбери. Где и когда родился будущий суперагент, неизвестно. Известно, что он происходил из бедной еврейской семьи. В детстве перенес тяжелую болезнь, в результате которой остался хромым. С пятилетнего возраста помогал матери (отец умер еще до рождения) сортировать пиявок, которых та продавала в аптеки. Блестящие способности сына побудили мать отдать его в еврейскую школу, чтобы выучить на врача. Однако в восьмилетнем возрасте Вамбери оставил школу и поступил в услужение к портному. Шил он плохо, зато тайком изучал немецкий, венгерский и словацкий языки. Затем, бросив ножницы и иголки, пошел на работу к какому-то кабатчику, где, помимо помощи в торговле, обучал идишу и венгерскому его сына. Далее страсть к знаниям побудила Вамбери отправиться в Братиславу, где после ряда мытарств он поступил в Монастырскую коллегию. Жилось там Вамбери непросто. Средства к жизни он добывал тем, что чистил сапоги монастырским наставникам. Впоследствии упорный еврей продолжил учебу в Вене и Будапеште.

Вскоре, помимо идиша, венгерского, немецкого и словацкого языков, он выучил латынь, французский, английский, испанский, итальянский, датский и шведский, а чуть позднее русский, древнегреческий, начал изучать турецкий, арабский и персидский.

Увлекшись турецкой культурой и литературой, в двадцатилетнем возрасте Вамбери совершает поездку в Стамбул. Там он некоторое время живет, зарабатывая преподаванием европейских языков.

Как и когда Вамбери стал английским агентом, в точности неизвестно. Вполне возможно, что он был завербован английской разведкой именно перед поездкой в Турцию. Об этом косвенно намекает его «карьера» в Стамбуле. Преподаванием языков Вамбери на самом деле занимался недолго и вскоре по «некой рекомендации» оказывается в доме влиятельного турецкого вельможи Хуссейн Даим-паши, благодаря которому затем познакомился с министром иностранных дел Османской империи Мехмедом Фуад-пашой, у которого получает должность личного секретаря. Согласитесь, для любой разведки мира агент, занимающий столь серьезную должность, – это бесценная находка.

Надо отдать должное Вамбери, он занимается не только сбором разведывательной информации, но и наукой. В свободное от службы и шпионства время Арминий переводил труды османских историков, за что получил степень члена-корреспондента Венгерской академии наук. В 1858 году Вамбери опубликовал первый турецко-немецкий словарь, позднее написал еще несколько работ по лингвистике.

В 1861 году он внезапно бросил секретарскую работу у турецкого министра и срочно вернулся в Будапешт. Там Вамбери официально получил несколько тысяч гульденов от академии. После этого для всех он просто исчезает…

Снова объявляется Вамбери лишь три года спустя в Стамбуле. Где же он пропадал столь длительное время? Оказывается, что Вамбери все это время выполнял секретное задание английской разведки – трудился нелегалом в среднеазиатских ханствах.

Официальным предлогом для поездки на Восток было то, что Вамбери являлся сторонником гипотезы о тюркском происхождении венгерского языка и хотел якобы таким образом накопить материал в поддержку своей гипотезы.

Под видом странствующего дервиша Решид-эфенди он вначале направился через Трабзон в Тегеран. Там присоединился к возвращающимся из Мекки паломникам. Впрочем, дервишем Решид-эфенди был не простым. На самый важный случай в подкладке его халата был зашит особый паспорт, украшенный султанской печатью-тугрой, весьма почитаемой на Востоке. На самый крайний случай он имел яд. В Тегеране некий врач дал ему несколько белых крупинок, сказав:

– Когда увидите, что уже делаются приготовления к пытке и не остается никакой надежды на спасение, проглотите это!

Вскоре в одной из групп странствующих хаджи, держащих путь из Мекки в Бухару, появился хромой дервиш в грубой одежде, перехваченной вместо пояса веревкой. Ноги его были обернуты тряпьем, голову покрывала огромная чалма, а на груди, как у всех хаджи, висел мешочек с Кораном.

Надо сказать, что использование для прикрытия образа дервиша было давним фирменным пунктом английской разведки. Наши разведчики-нелегалы предпочитали представляться купцами. Каждый из вариантов имел свои плюсы и минусы. Дервиш мог передвигаться в группе с себе подобными, а мог долгие сотни верст следовать в одиночку. При этом на Востоке никто не имел права спрашивать дервиша, куда и откуда он идет. Святой человек сам выбирает путь и ни перед кем не отчитывается! Порой дервиши и сами не знают, куда идут, просто всю жизнь в угрюмом молчании скитаются по пыльным дорогам Азии… Поэтому дервиши не признают ни границ, ни законов.

«Святые люди», впрочем, могли без жалости убить не понравившегося им человека, украсть мальчика, чтобы подготовить себе преемника, приучая его ходить по горным дорогам и просить милостыню.

Но в эксплуатации образа дервиша крылась и большая опасность. Длительное время пребывать в образе юродивого фанатика было под силу не каждому. Помимо этого, надо было наизусть знать Коран и разбираться во всех тонкостях ислама. Любая фальшь и ошибка могла стоить головы.

По дороге в Хиву Вамбери, как предписывалось мусульманину, совершал молитву пять раз в день и непрерывно бубнил суры Корана. Он научился спать в седле, умываться песком, есть руками из общего блюда, расстилать одежду возле муравейников, чтобы избавиться от кишащих там вшей. Он замерзал по ночам, а днем страдал от жары и жажды. Однако, как ни маскировался Вамбери, его европейская внешность первое время выдавала его. «Конечно, он не дервиш, – говорило большинство, – он меньше всего похож на дервиша, так как бедность его одежды резко противоречит чертам и цвету лица».

В ходе своего путешествия Вамбери обзавелся верными друзьями – хаджи Билялом и хаджи Сали. Оба по-товарищески делили с ним все трудности, так и не узнав, кто на самом деле находился рядом с ними. И все же Вамбери прокололся. Один из бывших в караване афганцев заподозрил, что Решид-эфенди не настоящий дервиш.

«Он (афганец. – В. Ш.) с первой минуты принял меня за тайного эмиссара, путешествующего инкогнито в нищенском одеянии со спрятанными сокровищами, которыми он собирался во что бы то ни стало овладеть, запугав меня страшной угрозой – доносом, – писал впоследствии Вамбери. – Он часто уговаривал меня отделаться от этих нищих и идти в компании с ним. На это я отвечал, что дервиш и купец, будучи элементами разнородными, не подойдут друг другу и что речь о настоящей дружбе может идти только в том случае, если он откажется от пагубного порока употреблять опиум, совершит ритуал омовения и прочитает молитвы».

Поэтому Вамбери пришлось принимать экстренные меры. Когда чересчур любопытный афганец пил на привале похлебку, Вамбери бросил ему в чашу одну из крупинок, подаренных в Тегеране. Через час афганец был мертв. Что ж, на войне как на войне…

Несколько месяцев вместе с паломниками Вамбери провел в Центральном Иране, посетив Тебриз, Зенджан и Казвин. Далее в июне 1863 года, через Исфахан и Шираз, он прибыл в Хивинское ханство.

Несмотря на все свои старания, Вамбери не всегда вызывал доверие и у пограничных чиновников, и у таможенников. Так, на одном из пропускных пунктов перед Хивой ему было отказано в проезде, однако после долгих споров удалось уговорить чиновников при условии, что Вамбери даст себя обыскать на предмет наличия рисунков и деревянных перьев (карандашей), по которым обычно опознавались лазутчики-европейцы. Спасло Вамбери только то, что он был опытным разведчиком и ничего подобного при себе не имел. Впрочем, по его словам, впоследствии он все же кое-что записывал и прятал в своих лохмотьях.

Прибытие дервишей стало для Хивы большим событием. Паломникам целовали руки, каждый стремился прикоснуться к их одежде. Когда дервиши толпой входили в Хиву, произошел инцидент, который мог стоить Вамбери головы: «…Афганец (видимо, уже другой, т. к. первого Вамбери уже убил. – В. Ш.) громко крикнул: «Мы привели в Хиву трех интересных четвероногих и одного не менее интересного двуногого». Первый намек относился к еще невиданным в Хиве буйволам, а так как второй указывал на меня, то неудивительно, что множество глаз тут же обратилось в мою сторону, и вскоре я расслышал произнесенные шепотом слова: «Джансиз урус (русский шпион)».

Но Вамбери прекрасно играл свою опасную роль. Когда его привели к хивинскому баю, он сумел отвести от себя опасность, сказав, что он турок.

– Но что заставило тебя, эфенди, прийти в эти страшные страны, да еще из Стамбула, этого земного рая? – спросил удивленный вельможа.

Из воспоминаний Вамбери: «Я отвечал с глубоким вздохом: «Йа пир!» (т. е. священный владыка), положив руку на глаза, что является знаком должного послушания, и добрый старик, хорошо образованный мусульманин, смог легко догадаться, что я принадлежу к некоему ордену дервишей и послан моим пиром в путешествие, которое обязан совершить каждый мюрид (послушник ордена дервишей). Это объяснение доставило ему радость, он спросил только о названии ордена, и, когда я назвал ему Накшбенди, он уже знал, что целью моего путешествия была Бухара».

Вскоре слух о святом хаджи Решид-эфенди из Турции разнесся по городу. Уже на следующий день к Вамбери пришел ясаул (дворцовый офицер) и передал приказание явиться во дворец и благословить хана чтением первой суры Корана, так как хазрет (т. е. «его величество») непременно хочет получить благословение от дервиша родом из Святой земли. Вамбери, разумеется, пришел, суру Корана прочитал и произвел большое впечатление на хана. Что и говорить, Вамбери работал на высочайшем профессиональном уровне!

Время, проведенное в Хиве, Вамбери будет вспоминать как самое кульминационное по впечатлениям и по отношению к нему, как самое удачное во всем среднеазиатском походе.

Так как вести записи, находясь в компании паломников, Вамбери не мог, он все время бродил по базарам и улицам Хивы, подслушивая разговоры и наблюдая за всем, что могло бы представлять интерес его нанимателям. Мы не знаем, сколько именно полезной информации удалось добыть Вамбери в Хиве, но что-то он, конечно, разведал.

Из Хивы путь богомольцев лежал через знойные пески к святыням древней Бухары. При пересечении пустыни караван попал в песчаную бурю, погибли верблюды и люди. Вамбери тоже едва не умер. Спутники его бросили, и английского разведчика подобрали проходившие мимо пастухи-арабы. Очнувшись, Вамбери потерял бдительность и заговорил с ними на идише, а потом на английском… На его счастье пастухи ничего не заподозрили.

Затем Вамбери нагнал свой караван и уже с ним добрался до Бухары, которая славилась как оплот истинной исламской правоверности и поэтому ревностно оберегалась от чужестранцев. На центральной площади Ляби-Хаус, рядом с мечетью, под деревьями всегда сидели дервиши, и рассказчик-медах повествовал в стихах и прозе о подвигах знаменитых воинов и пророков.

Через Ляби-Хаус проходила и еженедельная процессия – полтора десятка дервишей из ордена Накшбенди, резиденция которого находилась в Бухаре. Вамбери был впечатлен: «Я никогда не забуду, как эти одержимые люди в длинных конусообразных колпаках, с развевающимися волосами и длинными посохами прыгали, как безумные, в то время как хор ревел гимн, отдельные строфы которого сначала пел им седобородый предводитель… Хотя на мне был строгий бухарский костюм и солнце меня так обезобразило, что даже родная мать вряд ли узнала бы меня, все же, где бы я ни оказался, меня окружала толпа любопытных, которые мне очень докучали рукопожатиями и объятиями. Благодаря огромному тюрбану и большому Корану, который висел у меня на шее, я приобрел внешность ишана или шейха и должен был делать вид, что мне нравится это бремя. Зато святость моего сана защищала меня от вопросов любопытствующих мирян, и я слышал, как люди вокруг меня расспрашивали обо мне моих друзей и шептались между собой». К Вамбери приходили за благословением, его слушали, когда он читал историю великого шейха Багдада, его хвалили…

Если с народом у Вамбери в Бухаре все сложилось как нельзя лучше, то с властями вышло наоборот. Рахмет-бей, исполнявший в то время функции эмира, непрерывно подсылал к странному дервишу шпионов, которые в разговорах все время касались Френгистана (Европы), надеясь, что Вамбери потеряет бдительность и какой-нибудь фразой выдаст себя. «Чаще всего этими ищейками были хаджи, которые по многу лет жили в Константинополе и хотели проверить мое знание языка и жизни в этом городе, – писал впоследствии Вамбери. – Долго и терпеливо выслушивая их, я обычно делал вид, что мне это надоело, и просил пощадить меня и не рассказывать о френги».

Почувствовав слежку, Вамбери, по его собственному признанию, очень боялся выдать себя неверным шагом. Чтобы усыпить бдительность стражников, он демонстративно посетил гробницу святого Бохауддина, где истово и неустанно молился.

Когда Рахмет-бей понял, что подловить Вамбери ему не удается, он пригласил подозрительного паломника на плов, где среди гостей должны были быть бухарские улемы. Из воспоминаний Вамбери: «Придя к нему (к Рахмет-бею. – В. Ш.), я понял, что мне предстоит тяжелое испытание, так как все заседание было созвано для того, чтобы устроить мне своего рода экзамен, во время которого мое инкогнито должно было пройти боевое крещение. Я сразу заметил опасность и, чтобы меня не застал врасплох тот или иной вопрос, сделал вид, что стремлюсь все узнать, и сам задал этим господам множество вопросов по поводу различий между религиозными принципами… После этого я жил в Бухаре довольно спокойно». Более того, Вамбери разрешили знакомиться с древними рукописями. Так отличная профессиональная подготовка и находчивость в очередной раз спасли английского агента.

Затем Вамбери добрался до особо интересовавшего англичан Самарканда. Являвшийся в Средние века столицей огромной империи Тимура, он и в XIX веке сохранил свое политическое влияние. Будучи достаточно самостоятельным городом, как и Ташкент, Самарканд пытался проводить самостоятельную политику. Возможные политические пасьянсы местной оппозиции и кокандского хана Вамбери и интересовали.

Во время пребывания в Самарканде Вамбери также едва не провалился, совершив какую-то ошибку. Судьбу разведчика решал лично правитель города. Но каким-то образом Вамбери удалось убедить Музаффара ад-Дина, что он настоящий дервиш. В результате, получив новый халат, Решид-эфенди был отпущен с миром.

Наконец, Вамбери достиг Мешхеда, где была английская резиденция. Из воспоминаний агента: «В Мешхеде я вместе с маской тягостного инкогнито мог сбросить обтрепанную одежду и угнетающую бедность и забыть многочисленные страдания опасного приключения, продолжавшегося несколько месяцев».

Там же состоялась встреча агента с местным резидентом: «Я… увидел, что передо мной стоит стройный молодой британец в европейском военном мундире… Мой голос заставил его вспомнить обо мне, о моих приключениях, которые он частично знал. Не отвечая, он бросился ко мне, обнял и, как дитя, заплакал, увидев меня жалким и оборванным. При первом же объятии множество насекомых, которыми кишела моя одежда, перешли на него. Он едва обратил на это внимание, но по его вопросам: «Ради бога, что вы наделали? Что с вами стало?» – я понял, какие изменения оставило на моей внешности это опасное приключение».

Надо сказать, что Вамбери оставался профессионалом и все время своего путешествия совершенствовался в языке. Из его воспоминаний: «Меня чрезвычайно забавляло, что благодаря костюму и разговору – среднеазиатский диалект стал для меня из-за длительного пользования им почти совсем естественным – все прочие спутники-пилигримы считали меня настоящим бухарцем. Напрасно я убеждал их, что я сын прекрасного Стамбула; все отвечали мне лукаво: «Да знаем мы вас, бухарцев; здесь, у нас, вы хотите перекраситься, потому что боитесь возмездия за свою жестокость. Но вы напрасно стараетесь; мы всегда видим вас насквозь!» Итак, бухарец – в Мешхеде, в Бухаре – мешхедец, в пути – русский, европеец или еще какая-нибудь мистическая личность! Что еще люди из меня сделают? Подобные предположения и подозрения, к счастью, не представляли серьезной опасности здесь, где по крайней мере существует хоть какая-то тень системы правления. В далекой Азии все и вся выступают инкогнито, но особенно странники. Как вздымалась моя грудь при мысли, что скоро я уеду из этого мира обмана и притворства на Запад, который со всеми его пороками все-таки стоит бесконечно выше древнего Востока, на Запад, где лежит моя родина, желанная цель моих стремлений».

Когда Вамбери добрался наконец до ворот Тегерана, был уже вечер и ворота были уже закрыты. Ночь английский агент провел в местном караван-сарае, а когда на следующее утро проезжал через забитые народом базары, рассыпая проклятия и удары, как это было принято на Востоке, то слышал, как некоторые персы с раздражением и удивлением восклицали, глядя на него: «Что за дерзкий бухарец!» – таким образом, к концу операции метаморфоза превращения венгерского еврея в мусульманского дервиша произошла окончательно.

Уже в Тегеране произошел еще один опасный инцидент. Вамбери отдыхал после долгого пути в европейской гостинице «Ахуана», когда к нему пыталась ворваться толпа персов.

– Вставай! Выходи! Кто ты, собственно? Говори же! Кажется, ты не хаджи! – кричали наглецы из-за двери.

Если бы раньше такой визит мог закончиться для Вамбери очень печально, то сейчас он был в европейской гостинице под охраной английского посольства и чувствовал себя в безопасности.

– Какой хаджи? Кто хаджи? – закричал в ответ английский агент. – Не произносите этого мерзкого слова! Я не бухарец и не перс, а имею честь быть европейцем! Меня зовут Вамбери-сахиб!

После этих слов за дверью стало тихо. Пришедшие вершить справедливый суд были ошеломлены. Они пришли выяснить, почему некий дервиш выдает себя за хаджи, и неожиданно нарвались на европейца. К этому блюстители мусульманской морали оказались не готовы…

По воспоминаниям Вамбери, больше всех был потрясен его друг и спутник татарин, который впервые узнал из собственных уст благочестивого друга-мусульманина, что тот на самом деле неверный. Из воспоминаний Вамбери: «Бледный как смерть, он (татарин. – В. Ш.) уставился на меня большими глазами. Я оказался между двух огней. Многозначительное подмигивание успокоило моего спутника, да и персы изменили свой тон».

После возвращения из экспедиции Вамбери был сразу же переправлен в Лондон, где его пригласила в Виндзорский дворец королева Виктория. Заслуги Вамбери были оценены по высшей шкале – он был награжден орденом Королевы Виктории. Данный орден являлся одним из самых престижных в Англии. Любопытно, что жаловался он только тем, кто оказал королеве значительные личные услуги. Что ж, Вамбери действительно оказал неоценимые услуги британской короне, проведя успешную стратегическую разведку под самым носом у русских. Какой именно степенью ордена (из пяти существующих) был награжден Вамбери, мы не знаем. Скорее всего, высших степеней, дающих право на рыцарское звание, он не получил. Наемник, пусть даже нужный и талантливый, наемником и остается…

Надо отметить, что, вернувшись из путешествия на Восток, Вамбери сразу же стал весьма состоятельным человеком. В том же 1864 году в Лондоне на английском языке вышла книга Вамбери о его подвигах и пережитых приключениях в Средней Азии. Впоследствии Вамбери подолгу жил в Лондоне, обучая новое поколение английских разведчиков тонкостям поведения на Востоке.

Свой самый знаменитый труд «Путешествие по Средней Азии» он написал на английском языке. Потом его перевел на немецкий, а позже почти на все другие европейские языки. В 1865 году книгу издали в Петербурге на русском языке.

Помимо первой книги, несколько позднее вышли и «Очерки жизни и нравов Востока». Затем Вамбери опубликовал «Историю Бухары, или Трансоксании», «Очерки Средней Азии», «Железная дорога в песчаном море (Закаспийская)». Последняя книга особо примечательна, так как являлась несколько беллетризованным разведывательным отчетом о перспективах железной дороги на восточном берегу Каспия. Примечательно, что в книге Вамбери вел речь именно об английской железной дороге…

В своих работах Вамбери дал яркое описание хозяйственной и социальной жизни Туркмении, Хивинского ханства и Бухарского эмирата. Он подробно написал о должностях, рангах, органах управления, системе взимания налогов, злоупотреблениях и произволе ханских чиновников. Исчерпывающие сведения дал разведчик о внутренней торговле, а также о торговле с сопредельными восточными странами и европейскими государствами. Описал Вамбери и главные рынки сбыта, перечислил основные товары, ввозившиеся из России, Англии, Персии, Афганистана и Синьцзяна. Описал характер торговли Хивы, Бухары и Коканда с Астраханью, Оренбургом, Уралом и Южной Сибирью. Разумеется, много место уделил и среднеазиатскому экспорту в Россию. Любопытно печальное признание Вамбери о том, что «во всей Средней Азии нет ни одного дома и ни одной кибитки, где нельзя было бы не найти какого-либо изделия из России». Русские промышленные изделия, предупреждал разведчик, успешно конкурируют на среднеазиатских рынках с английскими товарами.

В записках о Бухаре Вамбери свидетельствовал об упадке эмирата, в результате междоусобных распрей узбекской аристократии, деспотизма центральной власти и засилья мусульманского духовенства. Все это, по мнению Вамбери, неминуемо приведет к тому, что Бухару захватит Россия. Поэтому разведчик буквально умолял своих английских хозяев поторопиться сделать это раньше русских.

Впоследствии Вамбери часто выступал с англофильскими статьями, лекциями и брошюрами в прессе. Истовая защита им колониальных интересов британской короны вызывала недоумение и негативную реакцию в Европе и в России. Говорят, что во время встречи с премьер-министром Англии лордом Пальмерстоном Вамбери упрекнул того в пренебрежении интересами Англии на Востоке и легкомысленном отношении к козням России. «Мне возражали, – откровенно писал об этой встрече Вамбери, – что говорить, будто Россия стремится к границам Индии, полнейший абсурд, и только смеялись, когда я продолжал упорно твердить, что Англии грозит в Индии опасность со стороны русских». Выступая с публичными лекциями, Вамбери неизменно начинал и заканчивал их фразой: «Россия должна быть разрушена!», перефразируя Катона Старшего: «Карфаген должен быть разрушен!»

Надо ли говорить, что вскоре Вамбери стал одиозной фигурой даже среди английских «ястребов». Вскоре от Вамбери начали шарахаться все порядочные люди. И он с сожалением был вынужден констатировать, что его приверженность британским внешнеполитическим интересам оказала «сомнительную услугу» даже самой Англии.

Разумеется, не остался Вамбери в стороне от вопроса безопасности Индии. В своих открытых публикациях (не говоря уже о секретных отчетах!) он с упорством доказывал, что Туркестан – это лишь первый этап русской экспансии, главной целью которой является Индия. «Желал бы я встретить политика, – утверждал Вамбери, – который осмелился бы утверждать, что Россия, однажды овладев Туркестаном, будет в состоянии устоять против соблазна продвинуться дальше, в Афганистан или Северную Индию, где, как говорят, политические интриги всегда найдут плодоносную почву».

Если в Европе впоследствии глотали рассказы Вамбери, веря каждому его слову, то у нас его читали не только любители приключений, а профессионалы, у которых сразу же возникло много вопросов к автору. Надо сказать, что известный русский разведчик генерал Михаил Терентьев, прочитав впоследствии записки Вамбери о поездке в Самарканд, заявил:

– Мне удалось проверить в Самарканде две вещи, уличающие Вамбери в том, что он их не видел и, следовательно, в Самарканде никогда не был! Скажу больше, по-моему, он вообще не был в Средней Азии, а собирал о ней сведения, не покидая Персии!

Так что вполне возможно, умный, хитрый венгерский еврей Вамбери просто гениально водил за нос своих патронов из английской разведки, выдумывая свои невероятные приключения (или хотя бы часть из них). О принципиальности Вамбери говорить не приходится. Сам он снисходительно признавал, что в течение жизни четыре раза менял веру, переходя из иудаизма в ислам и обратно. Так что нарушить клятвы или просто обмануть было для него плевым делом.

По официальной версии, проехав всю Среднюю Азию, Вамбери добрался до Герата. Но там он почему-то так и не раскрыл своего имени местному английскому резиденту. Отказался Вамбери и от весьма заманчивой возможности посетить Кабул, где также была английская резиденция, а затем дойти до Индии. А ведь этот вариант был бы самым рациональным для английского разведчика, но Вамбери поступает иначе. Из Герата он возвращается в Тегеран, где присоединился к каравану, идущему в Стамбул, куда и прибывает в марте 1864 года.

Достаточно странный маршрут передвижений Вамбери в Центральной Азии наводит на предположение, что в своих выводах о деятельности Вамбери генерал Терентьев был, возможно, прав.

В последние годы жизни Вамбери преподавал восточные языки в будапештском университете. Считается, что Вамбери знал два десятка языков. Свои произведения он писал на немецком, венгерском и английском. Любопытно, что автобиографию на склоне лет он написал именно по-английски, полагая, что именно в Англии она будет востребована, прежде всего…

Научный мир и сегодня считает классикой труды Вамбери по чагатайскому и уйгурскому языкам, тюрко-татарской и угро-финской лексикологии, его «Этимологический словарь тюрко-татарских языков», работу «Происхождение мадьяр» и ряд других трудов.

В заключение о Вамбери можно сказать, что англичане действительно нашли талантливого авантюриста-ученого, на которого сделали ставку и не прогадали, получив от него даже больше, чем рассчитывали. Отрабатывая английские фунты стерлинги, венгерский еврей Вамбери стал столь истовым англофилом и русофобом, что испугал своей неистовостью даже собственных хозяев. Что ж, с наемными агентами бывает и такое.

Только в 2005 году Британский национальный архив рассекретил ряд документов, согласно которым официально признал, что Вамбери действительно являлся тайным агентом английской разведки. Однако секретные разведывательные отчеты и донесения Вамбери не опубликованы до сих пор. Видимо, в Лондоне полагают, что время для этого еще не пришло…

Глава третья

В марте 1862 года в Петербурге было созвано заседание Особого комитета, в котором приняли участие великий князь Константин Николаевич, министр иностранных дел Горчаков, военный министр Милютин, министр финансов Рейтер, генерал-губернатор Оренбурга Безак, директор Азиатского департамента Ковалевский и граф Игнатьев.

В начале заседания Безак изложил план совместного похода в следующем году войск Оренбургского и Сибирского корпусов на Ташкент. Оренбургский корпус должен был захватить Туркестан и создать на Сырдарье, по соседству с Ташкентом, военную базу. Сибирякам надлежало овладеть Пишпеком (нынешним Бишкеком), а затем крепостью Аулие-Ата. Члены комитета одобрили план Безака. Против высказался лишь министр финансов Рейтер:

– Господа! План генерал-адъютанта Безака несомненно хорош, – сказал он, поправляя вечно сползающие на нос очки, – но я все же предлагаю его отложить до изучения финансовой стороны вопроса.

– Если ко всему подходить с такой точки зрения, то тогда вообще никогда не следует воевать. Любая война – это всегда финансовые издержки! – подал злую реплику со своего места горячий Игнатьев.

Рейтер смерил его снисходительным взглядом.

– Зря вы так кипятитесь, Николай Павлович! Продление Сырдарьинской линии и завоевание Ташкента действительно потребуют больших расходов. Мы не партизанщиной занимаемся, а хотим целые государства присоединять со всеми их проблемами, а проблем, согласитесь, в ханствах тамошних предостаточно и все они требуют денег.

На том заседание комитета и закончилось.

Тем временем не присутствовавший на совещании генерал-губернатор Западной Сибири Дюгамель отправил в Петербург собственный план похода на Ташкент, где указывал на сравнительную легкость овладения городом. При этом Дюгамель требовал ассигнования на это огромных средств и подчеркивал, что новые приобретения не уменьшат, а увеличат расходы как на содержание Сырдарьинской линии, так и особенно Сибирского корпуса. Письмо Дюгамеля заканчивалось так: «Я признаю возможность добиться увеличения нравственного влияния России в Средней Азии в результате завоевания Ташкента, но считаю, что материальных выгод от этого приобретения ожидать нельзя, ни в настоящем, ни в будущем».

Познакомившись с посланием Дюгамеля, Милютин был вне себя.

– Экая каналья этот Дюгамель! – швырял он на пол документы с рабочего стола. – Не зря говорят, дураку хоть кол на голове теши, он все свое несет. Эх, вернуть бы в Омск старика Гасфорда и забот бы не было!

В свою очередь, ознакомившись с письмом Дюгамеля, министр финансов Рейтер остался весьма доволен.

– Что и требовалось доказать! – заявил он со значением при встрече посрамленному графу Игнатьеву.

Понимая, что ситуация изменилась не в лучшую сторону, Милютин пошел ва-банк и принялся уговаривать лично императора.

– Ваше величество, Дюгамель сам не ведает, что говорит. Вы же сами знаете его умственные способности! – напирал на императора военный министр. – Все его расчеты высосаны из пальца! Во-первых, мы весьма быстро сможем заселить поселенцами плодороднейшую Чуйскую долину, а тамошние леса значительно удешевят строительство укреплений. К тому же главный удар будет наносить не Сибирский, а Оренбургский корпус. Участие же сибирских войск Сырдарьинской линии будет заключаться лишь в изучении местности, что не требует, как вы сами понимаете, значительных расходов!

– Все это так, Дмитрий Алексеевич, – вздыхал Александр II, отводя взгляд. – Если бы кто-то один возражал против ваших наполеоновских планов – это еще ладно! Но когда двое, причем, помимо министра финансов, и губернатор Западной Сибири – это совсем иной коленкор!

Не сдаваясь, Милютин снова и снова обрабатывал императора. В конце концов, взвесив все «за» и «против», Александр II и Милютин предложили Дюгамелю подготовку к занятию Ташкента и Туркестана отменить, но вместе с тем не отказываться от мысли о необходимости сомкнуть пограничную линию. «Весьма быть может, что по ближайшем обзоре гор, разделяющих долины рек Сырдарьи и Чу, соединение южных оренбургской и сибирской границ наших окажется удобным и без занятия этих областей. До тех пор, пока граница не будет соединена, не будет достигнуто единство в действиях Оренбурга и Омска, а главное – самое развитие наших торговых и политических видов в Средней Азии не может быть доступно», – написал западносибирскому генерал-губернатору недовольный Милютин.

В своем письме Дюгамелю военный министр раздраженно напомнил генерал-губернатору, что подчиненный ему отряд Колпаковского летом 1862 года бесплодно простоял несколько дней в районе Пишпека, тогда как вполне мог занять его или двинуться к Аулие-Ате, в результате чего «значительная часть предполагавшегося для Сибирского корпуса (задания) на 1863 и 1864 годы могла бы осуществиться еще в нынешнем году без всяких затруднений… Подобные действия не только облегчили бы рекогносцировку Туркестана, но и способствовали бы изучению «главного пути к Ташкенту и Коканду из Аулие-Ата».

Фактически Милютин обвинял Дюгамеля в бездействии и некомпетенции. В заключение Милютин запрашивал Дюгамеля, что вообще тот намерен сделать «для осуществления высочайших указаний по соединению оренбургской и сибирской границ без особого напряжения сил и без больших расходов».

Удивительно, но на Дюгамеля внушения Милютина совершенно не подействовали. Вместо каких-либо конкретных действий он начал нудную переписку с Петербургом, отстаивая свою точку зрения. В новом письме Милютину Дюгамель опять ссылался на значительность издержек, с которыми связано «постоянное водворение» войск в отдаленных местностях Азии», указывал на бесполезность «набегов» на кокандские укрепления и предлагал дожидаться тех времен, когда «политические и финансовые обстоятельства позволят нам окончательно занять Зачуйский край».

Ответ Дюгамеля вызвал возмущение Милютина.

В ярости тот буквально исчеркал его негодующими пометками, наложив следующую резолюцию: «Так как переписка с ген. Дюгамелем по этому предмету, очевидно, не приведет ни к каким результатам и, по-видимому, нет надежды изменить его взгляд на положение наше относительно Коканда и Средней Азии, то полагаю оставить настоящий его отзыв вовсе без ответа и отложить дальнейшее разъяснение дела до других, более благоприятных обстоятельств».

Надо отдать должное военному министру, Милютин был человеком умным. Поэтому, взяв себя в руки, он еще раз попытался переубедить Дюгамеля, сообщив ему, что в Кокандском ханстве рассматривают «стояние» Колпаковского под Пишпеком как «полную неудачу» русских войск, тогда как войска Сибирского корпуса могли бы легко не только разрушить Пишпек, но и не допустить его будущего восстановления. При этом Милютин как мог пытался вбить в голову Дюгамеля очевидную истину: «Кокандцы, видя нашу решимость не терпеть их соседства, окончательно будут вынуждены очистить долину реки Чу».

– Честно говоря, уже и не знаю, как этому идиоту объяснить, что дважды два – это четыре, а не восемь! – в сердцах высказывал военный министр генералам Главного штаба. – Самым лучшим было бы как можно скорее его заменить, но государь, почему-то ждет от этого никчемного человека каких-то подвигов. Увы, подвигов не будет, а будет сплошное разочарование!

Возможно, все вышло бы именно так, как говорил Милютин, если бы в Сибирском корпусе все офицеры были ровня Дюгамелю. Но, слава богу, офицеры там были боевые и инициативные, готовые действовать без указаний сверху, а то и вообще вопреки им…

Степь только с первого взгляда кажется пустынной и безмолвной. Время в Азии течет так медленно, что кажется, будто оно совсем остановилось. Из века в век все оставалось неизменным: выжженные солнцем степи, безмолвные пустыни да медленно бредущие караваны. Медленно и мерно шагали верблюды, покачивались в такт ходьбе дремлющие погонщики. Так было тысячу лет назад, так происходило и в XIX веке. Вот движется по бескрайним просторам на север очередной караван. Не близок его путь. От Бухары до Оренбурга две с половиной тысячи верст, на что уйдет полгода. Еще столько же обратно. Сходил погонщик три десятка раз с караваном – вот и жизнь прошла.

Средней руки купец имел караван от двух до полусотни верблюдов, более мелкие объединяются. Хороший верблюд брал на спину тюк в 16 пудов (более 260 кг). Поэтому средний караван вез до восьмисот пудов товара.

Лучшими верблюдами в степи издавна считались верблюды из Каршинской степи, что раскинулась у подножия Зеравшанского хребта. Каршинские верблюды самые выносливые. Если обычный верблюд проходит в день не более двенадцати верст, то каршинец может одолеть более полутора десятков. И хотя на первый взгляд разница не слишком велика, за месяцы пути преимущество каршинских верблюдов весьма заметно. Заполучить несколько десятков каршинцев – это мечта любого караванщика, но по карману это далеко не всем, т. к. каршинцы стоят гораздо дороже остальных среднеазиатских бактианов.

Путь любого каравана пролегал от одного караван-сарая до другого, как у торговых судов от одного порта до другого. Только в караван-сарае можно почувствовать себя в безопасности, отдохнуть, развьючить и напоить верблюдов.

Торговля товарами производилась зачастую не на базарах, а прямо в караван-сараях. В больших караван-сараях выбор товаров всегда был настолько велик, что каждый может найти себе желаемое по средствам. Сабли и кольчуги, наконечники стрел из кости, стали и железа… Тут же древки для стрел из карагача, ясеня или бамбука, дамасские сабли, щиты, ювелирные изделия, алмазы и рубины, изумруды и гранаты, бирюза и оникс… Разумеется, большим спросом пользуются металлы – золотые и серебряные слитки, медные, свинцовые и стальные листы. Неизменно в большом выборе бумага и дрова, войлок и строительный лес, зерно и фрукты, овощи и сладости и, конечно же, хлеб.

Рядом с большими караван-сараями располагались небольшие базары, где торговали кормом для верблюдов и лошадей. Там же можно нанять новых погонщиков, поменять деньги у местных менял.

Сосредоточение больших богатств в одном месте всегда привлекало лихих людей. Поэтому караван-сараи имели крепкие стены и вооруженную охрану, а порой даже медные пушки. Но нападали разбойники не часто. Каждый караван-сарай имел свою «крышу» со стороны местных властей, а порой и от самих разбойников. Из-за этого грабить купцов предпочитали подальше от караван-сараев в безлюдных степях и пустынях.

Караванные тропы и караван-сараи были давно освоены участниками Большой Игры. Именно с караванами когда-то покоряли Азию еще Марко Поло и Афанасий Никитин. С тех пор к середине XIX веке ничего не изменилось, и караваны активно использовали для передвижения как наши, так и английские разведчики. Сколько ни пытайся, а лучше каравана для передвижения по азиатским степям и пустыням ничего еще не придумали! Одному ни в степи, ни в пустыне не спрятаться, а в караване всегда можно затеряться. Именно находясь в караване, можно выдать себя за купца и обмануть противника. Наконец, караваны всегда шли в самые богатые и важные города, то есть именно туда, куда и надо было попасть разведчикам.

Караванные тропы соединяли среднеазиатские ханства Бухарское, Хивинское и Кокандское. Ханства почти всегда враждовали и часто воевали. Ханы похищали людей, обращая их в рабов, зверски казнили недовольных и наслаждались в гаремах. Азия не знала жалости. Человеческая жизнь здесь почти ничего не стоила, а каприз хана или ханского вельможи решал все. Единственное спасение от ханского гнета – смена кочевья, но и на новом месте киргизов и казахов настигали безжалостные сборщики податей.

В то время как в далеком Петербурге решали судьбу казахских и киргизских народов, в южной степи против Коканда поднялось киргизское племя солто, населявшее среднюю полосу Чуйской долины. Устав от притеснений и грабежей, киргизы сами пожелали встать под руку России.

Вслед за солто вожди сразу нескольких киргизских племен также начали переговоры о принятии российского подданства. Как всегда, причиной этому был произвол и насилие хана и его наместников. Непосредственным поводом к этому стало оскорбление сына авторитетного батыра Байтика Канаева Байсалы комендантом крепости Пишпек кокандцем Рахматуллой. Дело в том, что Байсалы находился в Пишпеке в качестве заложника, и надменный Рахматулла всячески над ним издевался. Как именно издевался Рахматулла над сыном уважаемого батыра, неизвестно, но, судя по всему, очень обидно. Простить этого Байтик Канаев не мог и поклялся отомстить обидчику.

Удобный случай расправы над Рахматуллой представился в сентябре 1862 года. Усыпив бдительность кокандского наместника, Байтик-батыр пригласил его на праздник обрезания (суннот-той) в окрестности Пишпека. Ничего не подозревая, Рахматулла прибыл туда в сопровождении шести десятков верных сарбазов. Начало праздника не предвещало ничего плохого. Киргизы были радушны и вежливы, особенно Байтик-батыр. Однако вскоре кокандцы были неожиданно окружены пятью сотнями отборных джигитов, во главе с Корчу-ба-батыром. К тому же у стреноженных кокандских лошадей были заранее отрезаны подпруги и уздечки.

Затем по сигналу, поданному Байтиком, его джигиты напали на кокандцев. Самому Рахматулле удалось бежать, так как у него был отличный конь-иноходец. Вдогонку за Рахматуллой бросился верный джигит Байтика Кер-Кашке. На полпути к крепости он догнал Рахматуллу и вонзил ему в спину пику, но тот все равно ушел.

«В этой схватке были перебиты 59 сарбазов. Только одному удалось скрыться», – докладывал генерал Дюгамель в своем рапорте от 19 сентября 1862 года Милютину.

После этого киргизы окружили Пишпек. Узнав об осаде Байтиком Пишпека, манап племени сарыбагышей Джантай также выступил со своими джигитами против крепости Токмак и окружил ее. Через некоторое время Токмак пал. В связи с тем что Байтик-батыр никак не мог взять штурмом Пишпек, он отправил своего брата Сатылгана за помощью к начальнику Алатауского округа Колпаковскому, находившемуся в крепости Верный.

К этому времени, установив порядок в управлении несколькими разбойными киргизскими кочевьями, полковник произвел рекогносцировку, а затем, перейдя реку Чу, взял кокандскую крепость Мерке. Теперь ему предлагали предприятие гораздо серьезней и важнее.

Кокандский Пишпек давно был настоящим бельмом на глазу, и штурмовать его все равно было надо рано или поздно. Сделать это совместно с влиятельными киргизскими вождями, конечно же, было несравненно легче.

Выслушав посланцев Байтик-батыра, Колпаковский ответил коротко:

– Я выступаю!

Когда кто-то из офицеров напомнил ему, что на поход нет указаний генерал-губернатора Дюгамеля, Колпаковский просто послал его ко всем чертям…

В это время в Петербурге произошли серьезные кадровые перестановки, способствующие нашему дальнейшему наступлению в Средней Азии. После выхода в отставку министра народного просвещения Евграфа Ковалевского, возражавшего против расправы с бунтующими студентами, с должности директора Азиатского департамента Министерства иностранных дел вынужден был уйти и его брат Егор Ковалевский. Вместо него был назначен добившийся за короткий срок крупных успехов на дипломатическом поприще граф Николай Игнатьев. Узнав об этом, военный министр Милютин перекрестился:

– Ну, теперь наше дело значительно облегчится.

Подчиненным министр объяснил доходчиво:

– О дипломатических подвигах графа Игнатьева вам известно не хуже меня. Помимо этого, как генерал Генерального штаба, граф состоит со мной в товарищеских отношениях и является нашим полным единомышленником.

Так что теперь будем в оба уха успокаивать пугливого Горчакова.

Разумеется, было бы в корне неправильно сводить все дело к личным отношениям между Милютиным и Игнатьевым. Решения среднеазиатских вопросов требовала сама военно-политическая обстановка.

Полная поддержка Игнатьева усиливала позиции Военного министерства на заседаниях Особого комитета, обсуждавшего важнейшие проблемы политики.

Горчаков назначением Игнатьева был недоволен, но что поделать – это было личное распоряжение Александра II, которому смелая позиция военных нравилась куда больше, чем осторожная горчаковская.

Теперь, когда руки были развязаны, Милютин начал действовать более решительнее. Для начала, ссылаясь на полученные в Оренбурге известия о концентрации кокандских войск в окрестностях Туркестана, Ташкента и Сузака, он предложил Дюгамелю учесть это в его «действиях и сношениях» с Кокандом. Министр также обратил внимание генерал-губернатора Западной Сибири на намерение кокандского правительства сочетать мирные переговоры в Омске с наступлением на Сырдарьинскую линию. Дюгамелю поручалось провести военный маневр в случае выступления кокандских войск, чтобы отвлечь их от Сырдарьинской линии.

Однако Дюгамель, получивший одновременно письмо Безака с просьбой о содействии, сослался на маловероятность военных операций в зимнее время и заявил, что движение крупного русского отряда к крепости Сузак «совершенно невозможно». Менее затруднительно, писал он Милютину, направить небольшой отряд к реке Чу и Пишпеку, но это вряд ли поможет войскам на Сырдарье из-за огромного расстояния между операционными линиями Оренбургского и Сибирского корпусов. «Перейти же за реку Чу, значило бы начать военные действия, к чему я не считаю себя уполномоченным, и резко противоречило бы принятой мной системе».

Помимо этого, генерал-губернатор информировал военного министра о значительном сокращении расходов на содержание Сибирского корпуса и предупреждал, что снаряжение военных экспедиций не только помешает осуществить «предполагаемые сбережения», но и вовлечет казну в новые значительные денежные траты.

Это письмо встретило резкую отповедь Военного министерства. Милютин напоминал Дюгамелю о категорическом, отказе правительственных кругов России признавать реку Чу «чертой, ограничивающей круг действий вверенных вам войск». Он разъяснял далее, что при характерных для внутреннего положения Коканда феодальных раздорах и усилившейся враждебности к России «нельзя ожидать успеха ни от мирных с ними сношений, ни от строго оборонительного образа действий». Ссылаясь на участившиеся нападения кокандских отрядов на казахские племена русского подданства и на слухи о подготовке совместного выступления Хивинского и Кокандского ханств против России, Милютин указывал на необходимость быть готовым к решительным действиям.

Этот инцидент заставил правительство ускорить выработку общих принципов среднеазиатской политики, тем более что Безак продолжал призывать к осуществлению предложенных им наступательных мероприятий.

Между тем далеко на юге события шли своим чередом, независимо от того, что решали в Петербурге и в Омске. К этому времени начальник Алатауского округа полковник Герасим Колпаковский срочно сформировал отряд из восьми рот пехоты и двух сотен казаков при 8 орудиях. Больше наскрести для экспедиции было просто нельзя.

6 октября отряд двумя колоннами спешно выступил к Пишпеку. Главные силы отряда со всей артиллерией и тяжестями направились, под начальством самого Колпаковского, по Курдайскому перевалу к Кассыкскому броду на реку Чу. Казаки, под командой штабс-капитана Генерального штаба Проценко, двинулись по Кастекскому ущелью на Чумикский брод. 13 октября обе колонны подошли к Пишпеку и расположились в двух верстах на реке Алаарча. В тот же вечер, не теряя времени, Колпаковский начал осадные работы.

По сравнению с 1860 годом Пишпек был серьезно укреплен и имел больший гарнизон. Крепостью начальствовал еще не оправившийся от раны Рахматулла. Ему помогал начальник сарбазов Тюре-Кул.

Кокандцы рассчитывали, что мы можем взять крепость только штурмом, так как были уверены в непробиваемости толстых стен. Для мины, по мнению Рахматуллы, у нас просто не было пороха.

Вскоре по приказу Колпаковского были устроены и вооружены три батареи. После чего артиллерия открыла навесный и прицельный огонь. Неприятель отвечал из одного большого орудия, поставленного на южной башне цитадели, и нескольких меньшего калибра. Через некоторое время башня была сбита и большое орудие замолчало. Наша же бомбардировка и осадные работы продолжались.

Однако кокандцы исправили за ночь понесенные повреждения и следующим утром открыли удачный ответный огонь – одно из ядер попало в пороховой погреб. При взрыве погибло семь солдат, еще два десятка было ранено, обожжено и контужено. Впрочем, контуженные остались в строю. В самой батарее взрыв, однако, не произвел особых повреждений, и наши орудия продолжили стрельбу.

На следующий день из Пишпека бежало несколько узбеков. Перебежчиков привели к Колпаковскому, и те показали, что гарнизон, несмотря на значительные потери, не падает духом, решив защищаться до последней крайности.

Действительно, гарнизон оборонялся энергично. Производимые днем разрушения за ночь постоянно исправлялись, кроме этого, постоянно проделывались новые амбразуры и бойницы, перетаскивались орудия. Несмотря на сильную рану, Рахматулла был на редкость деятелен.

Утром 16 октября гарнизон сделал внезапную вылазку. Более сотни сарбазов выскочили из крепости и укрылись на дне рва, чтобы потом атаковать роющих траншеи солдат. Но эта затея провалилась. Бывший неподалеку прапорщик Никольский, не растерявшись, собрал попавшихся под руку три десятка солдат и бросился с ними на противника в штыки, вынудив бежать в крепость. После этого кокандцы на вылазки уже не отваживались.

А наши с каждым днем осады подводили траншеи все ближе и ближе к крепостным стенам, готовясь к решительному штурму. Земляные работы сильно замедлял каменистый грунт. Гарнизон несколько раз пытался обстреливать работавших картечью, бросал бомбы и ракеты, но неудачно.

В одну из ночей поручик Панов с пятнадцатью охотниками, пользуясь темнотой, спустился в крепостной ров и определил его размеры.

В это же время нашими выстрелами в крепости был произведен сильный взрыв и пожар. Граната, как впоследствии оказалось, попала в арбу с запасами пороха.

21 октября траншейные работы были наконец окончены, и на следующий день солдаты начали делать подземный спуск в ров. Подземную галерею вели толковые и распорядительные военные инженеры братья-близнецы штабс-капитаны Криштановские.

Кокандцы, заметив работы во рву, открыли сильный огонь, кидая в ров камни и горящие снопы. Но, невзирая на огонь, фельдфебель Мастеров бросился вперед и начал долбить в стене углубление (горн). Через пару часов минный подступ был готов, оставалось только зарядить горн.

– Взрыв произведем завтра на рассвете! – распорядился Колпаковский. – Пока же я займусь диспозицией на штурм!

Однако в полдень в крепости поднялся сильный шум и из-за стен раздались крики:

– Аман! Аман! (Пощады! Пощады!)

– Прекратить огонь! – скомандовал Колпаковский и перекрестился. – Неужто все кончено?

Через час к передовой батарее вышел командир сарбазов Тюре-Кул, который вручил письмо Рахматуллы о сдаче крепости.

– Казнить никого не будем, – пообещал Колпаковский. – Гаремы не тронем и грабить не станем!

После этого кокандцы открыли крепостные ворота и сарбазы начали выходить, бросая оружие.

Всего вышло 22 кокандских начальника и 560 воинов, в том числе шестеро беглых русских. Помимо них, сдались торговцы и около сотни женщин с детьми. Раненому Рахматулле Колпаковский в знак уважения к его мужеству вернул его саблю.

Нашими трофеями стали пять больших и полтора десятка мелких орудий и фальконетов, большое знамя Рахматуллы и два меньших, значительное количество разного оружия, до 200 пудов пороха, до семи тысяч ядер, бомб и гранат, значительное количество свинца и пуль. Наши потери при осаде и взятии Пишпека составили тринадцать солдат убитыми, а ранеными три офицера и полтора десятка солдат. Отныне Пишпек окончательно стал российским.

Вскоре наши солдаты уже распевали новую песню:

Взятие Пишпека и Токмака имело большое значение. Теперь Сибирская линия была обеспечена от вражеских нападений. Россия твердо встала в Семиречье и вышла на этом направлении к китайским границам. Кокандское господство над киргизскими племенами Чуйской долины фактически было уничтожено, и коренные жители начали массово принимать российское подданство. За эти успехи Колпаковский был произведен в генерал-майоры. Его союзник Байтик-батыр за услуги во взятии крепости Пишпек был награжден золотой медалью на Аннинской ленте.

Когда Милютин получил телеграмму от Дюгамеля, что кокандская крепость Пишпек сдалась нашим войскам со всем гарнизоном и вооружением, он не поверил своим глазам. Сообщив новость графу Игнатьеву, Милютин, усмехаясь, добавил:

– Знаешь, Николя, я готов поставить сто к одному, что Пишпек взяли не благодаря, а вопреки Дюгамелю. Представляю, как он был удручен, получив сие известие.

В ответ Игнатьев рассмеялся:

– Я бы, Дмитрий Алексеевич, непременно ответил на вашу ставку, но, увы, я и сам готов поставить триста к одному, что Дюгамель о походе к Пишпеку не знал и не ведал!

В целом неожиданный захват Пишпека, на который долго и упорно толкал Дюгамеля военный министр, был встречен в Петербурге с полным одобрением. Если кто удержался от эмоций, так это министры иностранных дел и финансов, каждый по своим корпоративным соображениям.

Ободренный Милютин немедленно сообщил генерал-губернатору Западной Сибири, что императору «было весьма приятно получить известие» о взятии Пишпека, но он «выражает лишь опасение», что туда вернутся кокандские войска и восстановят свои укрепления, что они по-прежнему будут «оспаривать» у России левобережье реки Чу. Военный министр уже не намекал, а прямо призывал Дюгамеля в следующем году окончательно овладеть Чуйской долиной, пусть даже пока без укрепленного пункта, а лишь расположив там войска: «Новое укрепление сейчас возбудит толки о новом захвате нашем в Средней Азии; подвижная колонна не будет иметь этого вида и не свяжет нас нисколько в будущем».

Слава богу, Дюгамель, наконец-то, понял, что от него требуется, и выдвинул встречный план. Согласно ему, «подвижная колонна» должна была весной 1863 года двинуться из Верного на кокандскую крепость Мерке, затем занять Аулие-Ату, превратив ее в опорную базу. Появление русских войск, согласно видению Дюгамеля, оказало бы влияние на казахские и киргизские племена региона, «вызвав у них желание принять подданство Российской империи».

– С поганой овцы хоть шерсти клок! – удовлетворенно буркнул Милютин, прочитав план Дюгамеля.

Итак, 1862 год ознаменовался неожиданным взятием Пишпека. Теперь Военное министерство совместно с двумя генерал-губернаторами готовилось к нанесению ударов в следующем, 1863 году. На весну этого года предусматривалась совместная экспедиция войск Сырдарьинской линии и судов Аральской флотилии из форта Перовского и Джулека вверх по течению Сырдарьи в пределы Кокандского ханства. Экспедиция должна была разведать подступы к городу Туркестана и дороги через хребет Каратау к крепости Сузак. После этого можно было уже приступать и к организации захвата этих городов-крепостей.

Готовясь к наступательным действиям, Военное министерство учитывало внутреннюю обстановку в Коканде, где в тот момент в очередной раз обострилась межплеменная борьба. Притеснения казахских племен и кипчаков Худояр-ханом, произвол кокандских чиновников вызвали во время очередного сбора податей мятеж казахов и кипчаков. Мятеж возглавил брат Худояр-хана Малля-хан, который осадили Ташкент, прервав связь между ним и Туркестаном.

Армии двух враждующих братьев встретились при Саманчи. В результате Худояр был разбит и бежал в Бухару, а Малля-хан был объявлен кокандским ханом. Стремясь усилить свою личную власть, Малля-хан начал проводить массовые репрессии с неугодными, что привело к появлению оппозиции, члены которой устроили дворцовый переворот и убили хана на четвертом году его правления. На трон Коканда был возведен сын позапрошлого хана Сарымсака 15-летний Шахмурад, министром-аталыком при нем стал мулла Алимкул из киргизов-кипчаков. Вскоре жители кокандского Ташкента, однако, вспомнили своего прежнего правителя Худояра и призвали его из Бухары на престол. В этот раз удача сопутствовала Худояру – он разбил войско Алимкула и овладел Кокандом. Захваченного в плен Шахмурада увезли в Ташкент, где вскоре и убили. Через некоторое время Алимкул выступил против Худояра, объявив новым кокандским ханом спасенного им сына Малля-хана – Султана Саида. В результате нескольких сражений Худояр-хан был разбит и снова бежал в Бухару. Отныне фактическим полновластным властителем Коканда стал умный и хитрый мулла Алимкул, который сразу же начал готовиться к войне с Россией.

Но тревожными известиями из Коканда дело не ограничивалось. В Петербург поступали не менее тревожные сообщения о выходе к берегам Амударьи передовых отрядов афганского эмира Дост Мухаммада. Самому афганскому эмиру этот поход был совершенно не нужен, но он был нужен его покровителям-англичанам. Было очевидно, что Лондон сменил тактику и теперь действует руками своих вассалов. Непрекращающимся потоком шла информация и об интригах английской агентуры в среднеазиатских ханствах. Особенно тревожным было сообщение генерал-губернатора Оренбурга Безака о намерении англичан создать свою флотилию на Амударье и о начатых ими переговорах в Бухаре по этому вопросу. Даже такой упертый противник активных действий в Средней Азии, как Горчаков, на этот раз в письме Безаку выразил свою озабоченность планами англичан насчет Амударьи и просил Безака сообщить о принимаемых им мерах против англичан.

Еще более резко отреагировал на донесения Безака военный министр Милютин. Говоря о серьезной тревоге, какую произвело в Петербурге сообщение «о намерении английских агентов положить основание пароходству на Амударье», он категорически заявил:

– Мы должны во что бы то ни стало противодействовать этому покушению! Если англичане построят флот на Амударье, Средняя Азия сама упадет к ним в руки!

В связи с тревожными запросами из Петербурга Безак предлагал немедленно занять дельту Амударьи и построить там серьезный форт, который дал бы возможность оказывать влияние и на Хиву, и на Бухару. При этом Безак пока не видел необходимости в походе на саму Хиву, опасаясь «упреков в завоевательных замыслах», находя нужным «сколь возможно долее поддерживать ее самостоятельное существование» как противовес Коканду и Бухаре. Вместе с тем Безак просил срочно помочь ему солдатами и финансами для занятия дельты Амударьи, подчеркивая, что в случае появления на этой реке английских судов уничтожить их можно будет только, вступив в войну с Англией. Ответ генерал-губернатора Оренбурга Милютин воспринял очень нервно.

– Письмо Безака лишний раз указывает на необходимость координации действий всех наших государственных органов и выработки единого четкого плана в отношении Средней Азии! – заявил он во время своего очередного визита к императору.

На это Александр II сделал удивленные глаза:

– А кто вам мешает, Дмитрий Алексеевич, выработать такой план? Право, я не пойму?

Скрепя зубы, министр промолчал. Только дома в кругу семьи он дал волю чувствам:

– Я бьюсь головой о каменную стену! Остальные только смотрят – расшибу я лоб или все же расшибу камень!

– Зачем же ты бьешься, родимый! – всплеснула руками супруга Наталья Михайловна, женщина домашняя и недалекая. – Поберег бы лучше голову свою, а вдруг мозги расплескаешь!

– Уже, кажется, расплескал! – безнадежно махнул рукой Милютин, направляясь в столовую. – Вели лучше подавать ужин!

Глава четвертая

А на повестке дня был уже Ташкент. Один из богатейших и огромных городов Средней Азии, он являлся неистощимым источником богатства для Коканда. Отними у Коканда Ташкент, и ханство сразу лишится денег, военной силы и влияния. Не взяв Ташкент, победить Коканд было нельзя. Генерал-губернаторы Безак и Дюгамель уже определяли будущую судьбу города. Если первый предлагал занять Ташкент и включить его в состав Российской империи, то второй считал более целесообразным добиться создания в Ташкентском оазисе самостоятельного ханства «под покровительством России».

Между тем решения Особого комитета, утвержденные 2 марта 1863 года императором, предусматривали пока лишь детальное изучение местности между передовыми укреплениями Сырдарьинской и Сибирской линий. Начальнику Аральской флотилии Бутакову поручалось исследовать течение Сырдарьи вверх от форта Перовского. Исполнявший должность начальника штаба Оренбургского корпуса полковник Черняев должен был провести рекогносцировку района от Джулека до города Туркестана и выслать «летучий отряд» к северным склонам гор Каратау до кокандской крепости Сузак. Западносибирские войска получили задание обследовать пути к Аулие-Ате (отряд полковника Лерхе) и дороги из Заилийского края по долине реки Нарын (верхнее течение Амударьи) в Кашгар (отряд штабс-капитана Проценко). Эти операции, проводившиеся исключительно с разведывательными целями, привели к неожиданному результату. Гарнизоны кокандских укреплений Куртка и Джумгала без единого выстрела сдались отряду Проценко.

Летом 1863 года, при приближении отряда Черняева к Сузаку, там вспыхнуло восстание против кокандских властей. Население Сузака заставило гарнизон сложить оружие и объявило о своем желании принять русское подданство. Решительный Черняев, взяв ответственность на себя, тут же «объявил Сузак с окружающим ее населением под покровительством России».

Это событие явилось отправным пунктом в подготовке к активным действиям против Кокандского ханства. Сразу же после этого подданство России принял многочисленный казахский род Чирчик. Вскоре за родом Чирчик в подданство России перешел не менее многочисленный род Бурукчи, кочевавший в окрестностях бывшего кокандского укрепления Куртка. Таким образом, в кратчайшее время к России присоединилась вся горная страна от крепости Верный до пределов Кашгарии. Имя Черняева появилось на страницах российских газет. Так взошла звезда нового талантливого полководца.

Михаил Черняев был личностью сильной и сложной, во всем всегда самостоятельный и упрямый в убеждениях. Сын участника войны 1812 года, он двенадцати лет поступил в Дворянский полк, откуда в 1847 году вышел в гвардию. Не довольствуясь гвардейской карьерой, поступил в Военную академию Генерального штаба. В стенах академии путь Черняева впервые пересекся с Милютиным, читавшим военную географию. Впоследствии их будут связывать непростые отношения.

Затем, будучи причислен к Генеральному штабу, Черняев был послан на Дунай в действующую против турок армию, где все время был с казаками на аванпостах. Осенью 1854 года, прибыв в Крым, Черняев участвовал в Инкерманском сражении, во время которого в отчаянной рукопашной схватке зарубил нескольких зуавов. На протяжении всей обороны Севастополя он находился на Малаховом кургане при генерале Хрулеве и адмирале Нахимове, бесстрашно исполняя самые опасные поручения. При оставлении Севастополя последним перебрался через Северную бухту на лодке, так как все мосты были уже разведены. За оборону Севастополя Черняев был награжден золотой саблей с надписью «За храбрость» и произведен в подполковники. По окончании войны он был назначен начальником штаба 3-й пехотной дивизии в Царстве Польском, но не довольствуясь мирной службой, попросил перевода в Оренбург. Там, во время своего двухлетнего пребывания на передовых постах, неустанно изучал географические особенности края, характер и психологию его обитателей. В 1858 году Черняев, как мы писали выше, принял участие в речной экспедиции капитана 2 ранга Бутакова, командуя небольшим сухопутным отрядом. Тогда экспедиция забралась по течению Сырдарьи к хивинскому городу Кунграду. В конце 1859 года Черняев был назначен обер-квартирмейстером левого крыла Кавказской армии. Участвуя в покорении Кавказа, он обратил на себя внимание фельдмаршала князя Барятинского и сблизился с известным военным писателем и славянофилом Ростиславом Фадеевым. Затем Черняева снова вернули в Оренбург начальником штаба при генерал-губернаторе Оренбурга Александре Безаке. С Безаком Черняев характером не сошелся. Первый был нетороплив и обстоятелен, второй – быстр и импульсивен. Когда началось усиление войск Заилийского края для продвижения вперед, Черняев выступил сторонником скорейшего соединения Заилийской и Сырдарьинской линий.

Неожиданные успехи Черняева со взятием Сузака вызвали беспокойство генерал-губернатора Безака, опасавшегося недовольства Министерства иностранных дел. В донесении правительству оренбургский генерал-губернатор на всякий случай отмежевывался от действий Черняева. Начальник Сырдарьинской линии полковник Веревкин также отрицательно отозвался о «сузакской авантюре» исходя из соображений «большой политики»:

– Разрушение Сузака будет считаться прекрасным делом, если не поднимут шума в Англии. Боюсь, что в Петербурге испугаются давать англичанам повод к неудовольствию!

Но Безак и Веревкин ошиблись. Дело в том, что именно в это время отношения с Англией опять ухудшились, и в Петербурге восприняли действия Черняева как щелчок по носу надменным бритам. Близкий друг Черняева полковник Полторацкий оповестил его в конфиденциальном письме, что и Милютин, и Игнатьев довольны «Сузакским делом».

Успех Черняева, не потребовавший особых затрат, как и успех штабс-капитана Проценко, стали основой для выработки Министерством иностранных дел быстрого решения проблемы «соединения линий». Игнатьев, черкая карту, провел границу по северному склону Каратауских гор: через Сузак – Чолак-Курган – Аулие-Ату. Довольный Горчаков при встрече с гордостью сообщил Милютину:

– Дмитрий Алексеевич, дело нами сделано! Для соединения пограничных линий не потребуется ни завоевания Ташкента, ни дорогостоящих экспедиций, ни даже овладения силой Туркестаном!

– Это как же? – удивился собеседник.

Посмотрев мидовскую карту, Милютин пожал плечами:

– Вы думаете, что после этого мирные сношения с ханствами сохранятся, а положение Сырдарьинской линии улучшится?

– Вне всяких сомнений! – гордо ответил Горчаков, победно блеснув стекляшками очков.

Военный министр без энтузиазма поставил подпись на горчаковской карте:

– Поживем – увидим!

В августе 1863 года оба министерства согласовали записку «Соображения относительно будущих действий в Средней Азии». Это был редкий случай единства мнений генералов и дипломатов. В записке отмечалось, что действия Черняева «без особых расходов и пожертвований» создали благоприятные предпосылки для занятия линии Сузак – Чолак-Курган – Аулие-Ата. Отвод войск с занятых позиций министры посчитали политической ошибкой, но вместе с тем предложили Безаку и Дюгамелю обходиться на новых территориях только своими военными силами и денежными средствами.

Военное ведомство, и в прошлом ратовавшее за «соединение линий», и дипломатические круги (в первую очередь директор Азиатского департамента Н.П. Игнатьев) заняли в этом вопросе решительную позицию и резко выступили против очередной попытки сторонника осторожной политики Дюгамеля оттянуть осуществление активных действий.

Если Безак воспринял решение двух министров как должное, то его коллега Дюгамель начал нудить, что его войска заняты на различных строительных работах, а денежных средств недостаточно для взятия Аулие-Аты. Но из Петербурга последовал резкий окрик, и генерал-губернатор Западной Сибири притих. Зато развил бурную деятельность глава Азиатского департамента МИДа граф Игнатьев. Он требовал, чтобы новая граница России как можно быстрее стала реальностью:

– Пока в Средней Азии сложилась выгодная обстановка – внутренние разборки в Коканде и очередная бухаро-кокандская война, надо безотлагательно решить эту задачу. Пропустим время, потеряем плоды всех экспедиций прошлого лета и должны будем все начать сызнова при обстоятельствах куда менее менее благоприятных!

Мнение Игнатьева о возможности соединения линий уже в 1863 году поддержало Военное министерство.

Оренбургский генерал-губернатор Безак, в отличие от трусливого Дюгамеля, считал, что намеченная пограничная черта будет лишь промежуточной позицией, заняв которую нужно сразу же начать подготовку к дальнейшему продвижению на юг. Безак намечал в качестве главной задачи овладение городом Туркестаном и создание пограничной линии по реке Арысь. Мнение Безака одобрил Милюков, предложивший «иметь в виду» дальнейшее передвижение войск, чтобы занять города Туркестан и Чимкент. Горчаков, вопреки своему обыкновению, и на этот раз также признал предложение генералов целесообразным.

Нетерпеливый Черняев буквально кричал:

– Пусть правительство возьмет на себя инициативу, тогда придет конец бесконечным совещаниям! Пора решительно идти вперед!

Вскоре из-за разногласий по вопросу об управлении башкирами Черняев окончательно разругался с генерал-губернатором Оренбурга. Обиженный он вернулся в Петербург. Возможно, на этом бы участие Черняева в азиатских делах и закончилось, но как раз в этот момент в столице было, наконец-то, решено соединить Оренбургскую и Сибирскую линии, так как в имевшееся между ними неохраняемое пространство постоянно вторгались шайки кокандцев, грабя селения и угоняя людей.

В один из дней Милютин обсуждал вопрос формирования особого отряда для решения этого вопроса. Зашел вопрос и о командире отряда.

В это время Черняев как раз сидел в приемной в ожидании нового назначения.

– Зачем нам искать кого-то, когда за дверью уже сидит готовый начальник! – воскликнул дежурный генерал.

– Кто же? – спросил министр.

– Полковник Черняев!

Милютин поморщился:

– Черняев скандалит с Безаком и ждет нового назначения.

– Лучшей кандидатуры нам не найти! – убеждал генерал. – За плечами Черняева огромный боевой опыт, Академия Генштаба. К тому же он прекрасно знает степи и казахов. Ну, а то, что своенравен и упрям, то это только в пользу – значит, все выполнит, как должно, невзирая на препятствия.

– Что ж, возможно, вы и правы, – подумав, махнул рукой министр. – Зовите!

Так совершенно неожиданно для опального полковника состоялось назначение, которое вскоре прославит его на весь мир.

Не теряя времени, новоиспеченный начальник Западно-Сибирской линии поспешил в неблизкую крепость Верный, где формировался вверенный ему отряд. Надо сказать, что Черняев приступил к выполнению поставленной задачи с очень ограниченными средствами. Так, расходы по экспедиции должны были покрываться остатками интендантских сумм и ни копейкой больше! Поэтому приходилось экономить буквально на всем.

В самом начале 1863 года губернатор Пенджаба Монтгомери представил вице-королю Индии лорду Элгину объемистый доклад: «Торговля и ресурсы стран на северо-западной границе Британской Индии». В докладе подчеркивалось, что близость английских владений к торговым пунктам Средней Азии и Западного Китая благоприятствует быстрой и легкой доставке товаров на местные рынки. Этому способствует также развитие железнодорожной сети Индии и пароходного движения по рекам Пенджаба.

Опытнейший разведчик и основатель школы пандитов, Монтгомери знал, что и как надо делать. Не полагаясь на бумагу, прибыв в Калькутту, он лично убеждал вице-короля:

– Мои предложения – это лишь начало нашей торговой экспансии в Центральной Азии. В дальнейшем условия доставки товаров должны улучшиться за счет строительства железнодорожной линии от Амритсара в Пешавар, Мултан и далее к портам Инда, а также прямого пути из Калькутты на север Индии.

– Не думаю, что несколько миллионов потенциальных покупателей на севере обогатят корону, – пожевав толстыми губами, ответил Элгин. – В данном случае для нас важнее перебить торговлю русским.

– Именно так, сэр! – поддержал мысль вице-короля Монтгомери. – Поэтому я предлагаю проводить в Пешаваре ежегодную торговую ярмарку, куда, разумеется, не пускать русских. Кроме этого, добиться допуска китайцами нашего торгового агента в Яркенд в Кашгарию, улучшить качество дорог, уменьшить пошлины на привозимые в Индию товары.

– Генри, все, что вы говорите – это завтрашний день, а что сделано уже? – поинтересовался лорд Элгин.

– Я веду приватные переговоры с махараджей Кашмира о снижении таможенного обложения наших товаров.

– Очень похвально, Генри! – улыбнулся вице-король. – Я полностью одобряю ваши предложения. Уверен, что их одобрят и в Лондоне. Как вы думаете, стоит ли хранить твой доклад в секрете?

– Думаю, что не надо! – вскочил со своего кресла Монтгомери. – Я задумал прекрасную операцию! Доклад надо распечатать большим тиражом в Лондоне. Тогда о нем узнают русские. Одновременно я подготовил двух хороших агентов-пандитов для поездки в Коканд к тамошнему хану. Пусть переговорят о торговле нашими товарами. Это тоже станет известно русским. И то и другое вызовет панику в Петербурге. Ну, а где паника, там неизбежны ошибки, которыми мы и воспользуемся.

– Что ж, в принципе неплохо, – согласился лорд Элгин. – Главное, не перемудрить! Но доклад я переправлю для распечатки в Лондон, а вы отправляйте в Коканд своих агентов. Как говорится, белые начинают и выигрывают…

Расчет Монтгомери оказался верен. Вскоре отпечатанный доклад об английской торговой экспансии в Азии заполучил в свои руки наш военный агент в Лондоне полковник Новицкий, который немедленно переправил его в Петербург. Одновременно в российскую столицу пришло известие о появлении в Коканде двух английских агентов, склонявших хана к торговому союзу. Особенное беспокойство вызвали известия, что англичане продолжают стремиться к освоению водных путей в Средней Азии.

Впрочем, хватало беспокойств и самим англичанам. В том же 1863 году внезапно умер эмир Афганистана Дост Мухаммад, после чего началась междоусобная борьба за престол. В результате победил сын Доста Шир Али-хан, провозгласив себя властелином Афганистана. Но до полной власти над страной было еще далеко. Главный соперник нового эмира Абдуррахман-хан сбежал в русский Туркестан и уже оттуда строил козни, да и вожди окраинных племен не желали подчиняться самозванцу Шир Али.

Чтобы поддержать молодого эмира и сделать его «своим человеком», вице-король Индии пригласил его посетить с визитом Калькутту.

Встречу Шир Али англичане обставили подчеркнуто торжественно и пышно. Во время переговоров лорд Элгин пообещал оказать любую помощь деньгами, оружием и снаряжением. А вот договор о сотрудничестве заключать не стал. Зачем брать на себя какие-то обязательства?

После окончания переговоров лорд Элгин стал рассматривать афганского эмира как своего вассала.

Британские замыслы в Афганистане послужили дополнительным толчком, ускорившим осуществление планов России в Средней Азии. Стремясь ликвидировать возможность каких-либо отсрочек и отговорок со стороны ведомств и противников активной политики в Средней Азии, Милютин подготовил окончательный план действий в Средней Азии. Согласно плану, весной 1864 года войска Оренбургского корпуса должны были занять Сузак, а отряды Сибирского корпуса овладеть городом Аулие-Ата, создав сплошную пограничную линию по хребту Каратау. Кроме этого, Милютин указывал, что впоследствии эта граница должна быть перенесена на реку Арысь, с включением в состав России города Чимкента. Боевые действия против Коканда облегчались только что образованной Семиреченской областью, где на страже русской границы с Китаем встали казаки Семиреченского казачьего войска. Осуществление милютинского плана возлагалось на оренбургского и западносибирского генерал-губернаторов. 20 декабря 1863 года план военного министра был утвержден Александром II, став на годы вперед программой наших действий в Средней Азии.

После этого началась подготовка к походу на Сузак и Аулие-Ату.

К концу 1863 года была завершена череда разведывательных экспедиций, дипломатических переговоров, случайных и разрозненных военных походов против того или иного города. Начинался новый этап внешней политики России в Средней Азии. Теперь ближайшей целью было окончательное занятие линии Сузак – Аулие-Ата, а конечной – включение в состав России Чимкента и Туркестана, заключение выгодных договоров со среднеазиатскими ханами и укрепление влияния России в этих ханствах.

В свою очередь, правитель Кокандского ханства мулла Алимкул принимал меры для укрепления своего военного и финансового положения. По его указанию правитель Ташкента парваначи Hyp-Мухаммед начал укреплять близлежащие крепости Чолак-Куртан и Аулие-Ату. Сменивший впоследствии его парваначи Койчи старался поднять против России казахские племена Зачуйской долины. Правитель города Туркестана Мирза Давлет собрал двухтысячный отряд, имевший десять пушек, ввел в подвластном ему округе повышенные налоги и напал на соседних кочевников-казахов – русских подданных. Это был уже открытый вызов.

В ответ начальник Сырдарьинской линии полковник Веревкин поставил перед Безаком вопрос о нанесении удара по Туркестану. Безак не возражал.

В Петербурге предложение о занятии Туркестана формально отвергли, но вместе с тем оренбургским властям предоставили возможность обойти этот запрет. В письме военного министра туманно намекалось, что если представится легкий случай занять Туркестан, то занимать, а если не представится, то не занимать. Как говорится, под вашу личную ответственность!

Прочитав письмо, Безак нехорошо выругался, но потом махнул рукой:

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского!

Выполнение плана по объединению Оренбургской и Западно-Сибирской линий стало прологом будущего завоевания всей Средней Азии. При этом авторы плана сами не предполагали, к каким масштабным последствиям приведет их рутинная работа.

Итак, первый удар по Коканду было решено нанести из Семиречья. Если из укрепления Верного к крепости Аулие-Ата должен был выдвинуться двухтысячный отряд полковника Михаила Черняева, то со стороны Оренбурга из форта Перовский (бывшая Ак-Мечеть) на крепость Туркестан должен был выступить командующий Сырдарьинской линией полковник Николай Веревкин, имевший тысячу двести штыков и сабель.

Пройдя Пишпек, отряд Черняева 4 июня 1864 года взял кокандскую крепость Аулие-Ата (Тараз), стоявшую в промежутке между двумя нашими пограничными линиями. Как доносил Черняев, комендант крепости «с 400 конными бежал из цитадели… Пешие сарбазы, бросив оружие, смешались с жителями». Потери кокандского гарнизона – несколько сот убитых и раненых, царских войск – 5 раненых.

Отряд Веревкина тем временем осадил еще одну важную кокандскую крепость Туркестан. 12 июня, отбив многочисленные вылазки противника, он изготовился к решающему штурму, но бек Туркестана Мирза Давлет вместе с тремя сотнями сарбазов отступил по Ташкентской дороге, а остальной гарнизон разбежался. После бегства Мирзы Давлета жители Туркестана прислали в русский лагерь депутацию, заявившую о сдаче города. Купцы и духовенство Туркестана, считавшегося одним из священных городов ислама, подали Веревкину петицию, в которой, ссылаясь на притеснения кокандских властей и бека Мирзы Давлета, просили сохранить «все права и привилегии, какие только существовали у нас прежде», – шариатский суд, движимую и недвижимую собственность; освободить от всех налоговых обложений и рекрутской повинности; особый пункт содержал просьбу о сохранении за духовенством мечети Хазрета-Али всей принадлежавшей ему собственности. Веревкин не возражал.

Успешные действия передовых отрядов вызвали живой отклик в Петербурге. Черняеву и Веревкину присвоили чин генерал-майора, а всем офицерам было объявлено «высочайшее благоволение».

Обрадованный удачей, Александр II принял решение о создании новой передовой линии из укреплений от реки Чу до крепости Яны-Курган на Сырдарье. Начальником этой линии, названной Новококандской, был назначен Черняев. Ободренный легкими победами, он решил без промедления нанести удар по Чимкенту.

Дело в том, что именно там сосредоточивались кокандские войска, которые должны были отбить у нас Туркестан и Аулие-Ату. Для руководства военными действиями в Чимкент прибыл правитель Кокандского ханства Алимкул. Хитрый мулла вступил в переговоры через захваченного в плен географа Северцова, требуя прекратить наступление и вывести русские войска из занятых крепостей. На это Черняев заявил: «Я не правомочен решать этот вопрос, находящийся всецело в компетенции центрального правительства!»

После этого Черняев выслал летучий отряд подполковника Лерхе (две роты, полсотни казаков и два орудия), который, перейдя с большими трудностями снежный хребет Кара-Бура, спустился в долину реки Чирчик, где, напав на кокандцев, разбил их. А затем покорил каракиргизов, кочевавших в долине Чирчика. Сам Черняев тем временем продвинулся вперед, к урочищу Яс-Кич, а потом прошел с боем до урочища Киш-Тюменя.

Затем Черняев, не теряя времени, перенаправил отряд подполковника Лерхе к Чимкенту для соединения с авангардом Оренбургского отряда. В это время Веревкин, укрепившись в Туркестане, сам выслал к Чимкенту навстречу Черняеву свой летучий отряд капитана Мейера (две роты, казачья сотня и три орудия).

В это время кокандцы, получив сведения о движении русских отрядов с двух сторон, стянули к расположенному у Чимкента урочищу Акбулаку более десяти тысяч человек. 14 июля они обрушились на малочисленный отряд капитана Мейера. Тот сумел продержаться два дня, пока к нему не подошел на помощь отряд Лерхе. После соединения оба отряда, под общей командой Лерхе, выдержав 17 июля еще несколько атак кокандцев, двинулись к урочищу Киш-Тюмень, где находились главные силы Черняева.

Тем временем Черняев, дав своим войскам небольшой отдых в Киш-Тюмени, сам двинулся к Чимкенту. Подойдя, он произвел рекогносцировку крепости. Чимкент располагался на значительном возвышении, господствовавшим над окружающей местностью. К этому времени на подступах к нему скопилось уже более 25 тысяч кокандцев. Выдержав с ними жестокий бой, Черняев, ввиду неравенства сил, принял решение отступить в Туркестан. В донесениях Дюгамелю он называл свой поход «рекогносцировкой Чимкента» и заявлял, что намерен через некоторый срок занять этот город.

После отступления Черняева в самом Чимкенте развернулась борьба между кипчаками – приверженцами кокандской ориентации и сартами – сторонниками укрепления связей с Россией. В результате этой борьбы «кипчаковская партия взяла верх, зарезав шесть главнейших представителей сартовской партии, желавших мира с русскими».

Едва Черняев ушел от Чимкента, мулла Алимкул получил тревожное известие о наступлении бухарского эмира на Ферганскую долину. Хитрый Музаффар решил воспользоваться моментом и отхватить себе плодороднейшую долину у соседа. Делать нечего, и мулла Алимкул с большей частью войск поспешил к Ташкенту, оставив в Чимкенте десятитысячный гарнизон под начальством парваначи Нур-Мухаммеда.

Узнав об уходе Алимкула, Черняев обрадовался:

– Ну вот и в наш околоток пришел праздник! Немедленно разворачиваемся и возвращаемся к Чимкенту!

Не согласовывая вопроса ни с Петербургом, ни с Омском, Черняев 3 сентября приказал подполковнику Лерхе, возглавлявшему войска в Зачуйском крае, снова двигаться из Аулие-Аты на Чимкент. Одновременно с этим двинулся из Туркестана и сам.

Соединившись 19 сентября, оба отряда встретили войска кокандцев и, вступив с ними в бой, опрокинули их, взяв с бою небольшую крепость Сайрам. Там к нему присоединилось несколько сотен союзных казахов.

20 сентября Черняев отправил своему другу полковнику Полторацкому в Главный штаб письмо, в котором оправдывал свой поход, не предусмотренный высшими властями, тем, что «овладение Чимкентом до наступления зимы не только полезно, но даже необходимо для спокойствия края»: его захват, подчеркивал он, нанесет «решительный удар Коканду, и все Ташкентское ханство поступит в наше распоряжение».

Через два дня Черняев начал штурм неприступного Чимкента. Почти у самых стен штурмующие наткнулись на неожиданное препятствие – глубокий ров, наполненный водою. Быстро оглядев местность, Черняев заметил на некотором расстоянии от себя деревянный водопровод, в виде длинного ящика, перекинутого через ров. Времени под выстрелами терять было нельзя, поэтому, выхватив револьвер и саблю, Черняев первым перебежал ров по водостоку прямо в крепость.

– Ребята, делай, как я! За мной! – кричал он, размахивая саблей.

Солдаты, не колеблясь, последовали за ним. Благополучно пробежав через низкий свод, пробитый в стене, Черняев и его несколько солдат очутились внутри цитадели. Гарнизон крепости был так ошеломлен внезапным появлением русских солдат внутри города, что не оказал никакого сопротивления…

Одновременно, невзирая на жестокий артиллерийский и ружейный огонь защитников, крепость штурмовала колонна Лерхе. Подполковник первым ворвался в крепость и погнал по узким улицам обезумевших кокандцев.

В штурме участвовал прибывший из Перовского священник Андрей Малов (впоследствии митрофорный протоиерей), назначенный оренбургским епископом к отряду полковника Веревкина. По воспоминаниям современников, отец Андрей обыкновенно ехал впереди отряда на белом коне, безоружный, высоко держа над головой крест, на груди – дароносицу. При штурме Чимкента отец Андрей шел в двух-трех шагах впереди атакующей цепи, с крестом в руке, увлекая и вдохновляя солдат. На крепостном валу, куда отец Андрей взобрался среди первых, он громко провозгласил:

– С нами Бог! Разумейте, языцы, и покоряйтеся!

– Идем, братцы, победа наша, батюшка Малов с нами! – кричали солдаты, работая штыками.

В Чимкенте было захвачено четыре знамени, три десятка пушек и много другого оружия. Наши потери составили 6 убитых и четыре десятка раненых, убитых кокандцев никто не считал.

Любопытно, что во время штурма Черняев был удивлен удивительно точным и грамотным огнем кокандской артиллерии.

– Что-то тут не так, – хмыкал он, разглядывая стоящие на стенах пушки в подзорную трубу. – Ну, не могут халатники столь толково организовать настильно-рикошетную пальбу!

Сразу же после взятия Чимкента генерал-майор приказал найти ему главного артиллериста противника. Вскоре ему доложили, что артиллерией крепости командовал некий английский офицер, который вовремя удрал через задние ворота.

– Очень жаль, – искренне опечалился Черняев. – А я хотел пожать ему руку за военное искусство!

25 сентября Черняев сообщил Дюгамелю о захвате города. Весть о взятии русскими Чимкента штурмом быстро разнеслась вокруг, и все кокандские отряды кинулись бежать к Ташкенту, ища защиты за его крепкими стенами.

Посланный Черняевым с донесением в Петербург о взятии Чимкента поручик Туманов был лично награжден Александром II Владимиром 4-й степени.

Награды за Чимкент были щедрыми. Например, подполковник Лерхе одновременно получил за штурм города и предыдущие дела: Владимира 4-й степени, Станислава 2-й, Георгия 4-й и полковничьи погоны.

Следует сказать, что и офицеры, и солдаты с большой охотой участвовали в боевых походах. На время походов и рекогносцировок офицерам выдавались серьезные подъемные деньги и дополнительные рационы, а солдаты получали «жалованье по усиленным окладам» и другие льготы, включая призовые за взятие крепостей. К тому же в Петербурге не скупились на ордена и чины. Поэтому среди российского офицерства желающих служить в Средней Азии, где делались стремительные карьеры, было предостаточно.

В результате успешных действий Черняева Западно-Сибирская и Сырдарьинская линии, наконец-то, соединились в единую пограничную полосу, важными пунктами которой стали Аулие-Ата – Чимкент – Туркестан. Отныне казахские степи по всей своей протяженности были окончательно присоединены к России, а Кокандское ханство навсегда потеряло власть над Южным Казахстаном. Помимо всего прочего, это предотвратило возможную опасность превращения всего края в английский протекторат. После взятия Чимкента нашим войскам был открыт путь на крупнейший город Средней Азии – Ташкент.

Карьера Черняева была на взлете. За рекогносцировку Сырдарьи и окрестностей Туркестана он был награжден орденом Владимира 3-й степени, за занятие Чимкента получил Георгия 3-й степени, а «за все вообще распоряжения и действия после взятия Аулие-Аты» – орден Станислава 1-й степени. Любопытно, что за взятие Чимкента Черняев был награжден Георгием 3-й степени, то есть награждение было сделано вопреки статусу ордена, так как Черняев не имел еще и Георгия младшей, 4-й степени! Но таково было решение императора Александра II. Итого, за какие-то полгода генеральские эполеты и три ордена! Есть от чего закружиться голове!

Надо сказать, что Черняев трезво оценивал расклад сил в Средней Азии и в письмах в Военное министерство предостерегал от недооценки сил Коканда: «…У них руководители не хуже наших, артиллерия гораздо лучше, доказательством чего служат нарезные орудия, пехота вооружена штыками, а средств гораздо больше, чем у нас. Если мы их теперь не доконаем, то через несколько лет будет второй Кавказ». Этими доводами начальник Новококандской линии хотел убедить министерство в необходимости дальнейшего наступления на кокандцев.

Однако военный министр, ознакомившись с письмом Черняева, выразил противоположное суждение:

– Нетерпение Черняева вызывает у меня серьезное беспокойство по поводу его намерений не только овладеть Чимкентом, но и удержать его за собой. Такое расширение границ никогда не входило в наши планы, ибо оно чрезвычайно растягивает нашу линию и требует значительного увеличения сил.

После этого Милютин по телеграфу приказал Дюгамелю урезонить Черняева, чтобы тот не увлекался «далее того, что было предположено».

За своего друга пытался было заступиться дежурный офицер Главного штаба полковник Полторацкий:

– Выше высокопревосходительство, овладение Чимкентом лишь довершает первоначальное предположение устроить пограничную черту по реке Арыси!

На это военный министр возразил:

– Согласен, но кто поручится, что за Чимкентом Черняев не признает необходимым взять Ташкент, а там – Коканд, и конца этому не будет!

Вечером в письме Полторацкий настоятельно рекомендовал другу: «Не идите далее, ограничьтесь линией Арыси!»

Однако Черняев и его окружение уже мечтали о захвате Ташкента…

Глава пятая

После взятия Чимкента и соединения пограничных линий в Петербурге задумались: а что делать дальше? Закрепляться ли на достигнутых рубежах или двигаться дальше? Столичные дипломаты и генералы ратовали за остановку боевых действий. Милютин ратовал за передышку, аргументируя свою позицию малочисленностью наших войск в Средней Азии. Его полностью поддерживал канцлер Горчаков, пугая собеседников неизбежными политическими осложнениями с Лондоном:

– В условиях международной изоляции и широких внутренних реформ никакой нужды в больших территориальных захватах у нас нет!

Однако категорический тон канцлера вскоре насторожил военного министра.

– Своим слишком категоричным заявлением вы связываете себе руки в дальнейших действиях, – заявил Милютин. – При первом же обострении в Азии это позволит Англии обвинить нас в вероломстве. Не надо никому ничего обещать!

Тем временем вместо старика Безака новым генерал-губернатором Оренбурга был назначен генерал от артиллерии Николай Крыжановский. Воин он был опытный, прошел всю Крымскую войну, дрался и на Дунае, и на бастионах Севастополя. Затем служил в Царстве Польском. Любопытно, что Безак приходился Крыжановскому родным дядей. Поэтому недоброжелатели говорили, что свою должность в Оренбурге Крыжановский получил «по наследству».

Как бы то ни было, но и Крыжановский, и Черняев единодушно были за движение в глубь Средней Азии, видя в этом не только улучшение наших стратегических позиций и расширение границ, но и реванш с англичанами за недавнее поражение в Крымской войне. Крыжановского и Черняева горячо поддерживали все офицеры, да и общественное мнение в стране было за то, чтобы побольше насолить вредным бритам.

Новые разногласия между столичными министерствами и местным командованием, а также нервная реакция Англии потребовали срочной выработки единого курса. В октябре 1864 года канцлер Горчаков вместе с Милютиным прибыл на доклад к Александру II.

– Ваше величество, мы совместно с военным министром разработали конкретный план по среднеазиатскому вопросу, – первым заявил Горчаков.

– Что же вы предлагаете? – нахмурился император, которого среднеазиатские дела за последнее время уже изрядно достали.

– Мы считаем, что дальнейшее расширение наших владений в Средней Азии нецелесообразно, поскольку ведет только к раздроблению и ослаблению сил. Необходимо установить на вновь приобретенных территориях неподвижную границу, придав ей значение настоящего государственного рубежа. Одновременно предлагаем более не вмешиваться во внутренние дела ханств, оказывая на них лишь нравственное влияние.

– Право, не знаю, какое нравственное влияние мы сможем оказать на кокандских и хивинских разбойников, – пожал плечами Александр.

Затем, обмакнув перо в чернила, он размашисто подписал представленный проект. В тот же день документ был направлен в российские миссии за границей для последующей передачи главам государств.

Разумеется, что наибольший интерес данная бумага вызвала в Лондоне.

– Российское правительство пытается нас усыпить! – декларировал премьер-министр Пальмерстон. – А это значит, что они замышляют что-то очень серьезное.

– А что может быть серьезней, чем подготовка вторжения в Индию! – поддакнул ему министр иностранных дел Джон Рассел.

Разумеется, подписанная императором программа отражала, прежде всего, взгляды Горчакова. Прежде всего, в ней были намечены лишь общие цели России в регионе. Решения же по конкретным вопросам оговорены не были. Это объяснялось как слабым знанием в столице реальной обстановки в Средней Азии, так и разногласиями между правительством и местным командованием.

В окончательной инструкции канцлера генерал-губернатору Крыжановскому прослеживалась мысль, что применение военной силы допустимо лишь в случае вторжения кокандских войск на нашу территорию.

Горчаков считал целесообразным добиваться для Ташкента самостоятельности, утраченной им в начале XIX века, но так, чтобы (опять же!) не раздражать англичан. В этом случае Россия могла бы использовать Ташкент как для отпора нападений Коканда и Бухары, так и для давления на них. Исходя из всего этого на границе нужен был толковый и опытный начальник. Поэтому решением Особого комитета на территории Ново-Кокандской и Сырдарьинской линий от озера Иссык-Куль до Аральского моря создавалась новая – Туркестанская область, куда военным губернатором с особыми полномочиями и был назначен герой Чимкента генерал-майор Черняев.

Тем временем борьба за Ташкент между кокандским и бухарским правителями продолжалась. Дело в том, что богатый Ташкент долгое время оставался независим и был захвачен кокандцами относительно недавно. Старики еще помнили времена, когда налоги были щадящими и город выгодно торговал со всей ойкуменой, без оглядки на кого бы ни было. Ташкент, с его многочисленными мастерскими и садами, виноградниками и базарами, с населением в сто тысяч человек, являлся на тот момент самым богатым городом Центральной Азии. Своим процветанием он был обязан не только обилию ресурсов, но и предприимчивости торговцев, а также близости к России, с которой существовали давние торговые связи. Не было секретом, что ведущие торговые кланы мечтали сменить кокандское правление с его непомерными поборами на российское. Эту группировку возглавлял богатейший ташкентский купец Мухаммед Саат-бай. Много лет торгуя с Россией, он содержал постоянных приказчиков в Петропавловске и Троицке, неоднократно посещал российские города, был напрямую связан с торговыми домами Москвы и Нижнего Новгорода и к тому же сам неплохо знал русский язык.

В то же время часть жителей Ташкента, преимущественно мусульманское духовенство, стремилась установить связь с главой среднеазиатских мусульман – бухарским эмиром.

– Лучше уйти под руку к единоверному благочестивому хану Бухары, чем отдаться в руки неверных московитов! – вещали на площадях седобородые муллы, смущая умы горожан.

Священнослужители тайно отправили в Бухару собственное посольство и, воспользовавшись продвижением войск эмира к Ташкенту, объявили о принятии бухарского подданства. Но вовремя вернувшийся в Ташкент Алимкула безжалостно расправился со сторонниками бухарского хана. А его сарбазы заставили отступить отряды эмира Музаффара от Ташкента. Узнав об этом, хитрый Саат-бай лишь посмеялся:

– Победа всегда достанется тому, кто вытерпит на полчаса больше, чем его противник!

Решительные действия Алимкула укрепили позиции кокандских властей в Ташкенте, но не могли прекратить недовольство жителей.

В конце 1864 года в Чимкент из Ташкента бежал видный кокандский сановник Абдуррахман-бек, управлявший восточной частью города. Он подробно рассказал Черняеву о положении в Ташкенте и укреплениях города. Особо важной была информация о наличии в городе мощной прорусской партии, возглавляемой Саат-баем.

Всем этим и решил воспользоваться Черняев. Сложная политическая обстановка в городе представлялась ему удобным поводом для его захвата.

Для начала Черняев запросил у Оренбурга инструкции на случай, «если в городе произойдет переворот и жители обратятся с просьбой о помощи». Черняев писал Крыжановскому, что очень рассчитывает на Саат-бая как одного из самых влиятельных людей, принадлежащего к группе «цивилизованных мусульман», готовых «на уступку противу Корана, если это не противоречит коренным правилам мусульманства и выгодно для торговли».

Когда же Черняев получил правительственную программу по усилению русского влияния в Средней Азии, то перечитав ее несколько раз, он обрадовался:

– Программа декларативна и не имеет никакой конкретики. Этим мы и воспользуемся! Мы захватим Ташкент!

Именно отсутствие конкретики в полученной директиве позволило Черняеву совершить поступок ранее в российской армии абсолютно невозможный. Проигнорировав все полученные из столицы инструкции, он решил действовать так, как посчитал нужным.

Когда офицеры штаба поинтересовались, а не боится ли генерал-майор последствий за столь вызывающее своеволие, Черняев рассмеялся:

– Я отвык бояться за свою жизнь еще на севастопольских бастионах, так чего мне бояться бумажек из Петербурга?

В конце сентября 1864 года, с отрядом в тысячу человек, Черняев неожиданно для всех двинулся на Ташкент. Свои действия он объяснил так:

– Кокандцы бессовестно притесняют мирных ташкентцев за их сочувствие к России. Можем ли мы бросить несчастных на растерзание безжалостному деспоту?

Начальник артиллерии Новококандской линии полковник Иван Качалов считал этот поступок авантюристическим: «Самая безумнейшая мысль – с отрядом в 1000 человек овладеть Ташкентом, городом со 100 тысяч жителей и раскинутым на 50 верст в окружности». Качалов пытался даже противостоять действиям своего начальника, но Черняев его успокоил:

– Мы просто подойдем к Ташкенту, жители вышлют посольство. Это посольство я тотчас отправлю в Петербург и, простояв день-два под Ташкентом, возвратимся обратно.

– А затем? – интересовался въедливый начальник артиллерии.

– А затем буду ожидать распоряжения, как поступить с городом.

1 октября 1864 года восемь рот пехоты при 12 орудиях подошли к Ташкенту со стороны Чимкентской дороги и стали лагерем в местности Ак-Курган.

Расчеты начальника Новококандской линии не оправдались. Ташкент оказался хорошо укрепленным городом с большим гарнизоном. Попытки связаться со сторонниками «русского подданства» успехом не увенчались: посланные в город люди, ранее торговавшие с ташкентскими купцами, были перехвачены кокандским разъездом и вернулись ни с чем.

15 ноября командовавший артиллерией подполковник Обух (вредного Качалова Черняев предусмотрительно в поход не взял) добился разрешения на штурм города. Генерал какое-то время пребывал в сомнениях, но затем махнул рукой:

– А, была не была!

Вскоре артиллерия пробила брешь в крепостной стене, через которую в город должны были ворваться солдаты. После этого на штурм были брошены две пехотные роты. Однако кокандцы успели быстро завалить брешь и разобрать мост через крепостной ров. Вдобавок к этому атакующие сразу были встречены шквальным огнем. Одним из первых был смертельно ранен храбрый подполковник Обух. После него команду принял подпоручик Рейхард, но буквально через несколько минут был убит и он. Оставшись без командования, роты смешались и залегли в крепостном рву. Теперь кокандцы расстреливали наших солдат с крепостных стен на выбор. Надо было срочно что-то делать. Не обращая внимания на свистящие вокруг пули, Черняев сам бросился ко рву и с большим трудом смог организовать отход. В результате погибло два десятка солдат и два офицера, еще полсотни были ранены.

После этого удрученный Черняев отступил к холмам на городище Минг-Урюк, расположив свой лагерь на Куйлюкской дороге близ Саларского моста. Как и прежде, на Черняева особое впечатление произвела кокандская артиллерия, сравнявшаяся с нашей по быстроте и меткости стрельбы и даже превосходящая по дальности огня.

Убедившись в отходе русских, кокандцы спустились в ров, где отрубили головы у шести оставленных убитых солдат. Нацепив головы на пики, они носили их по городу, празднуя свою победу.

Впрочем, на ташкентцев демонстрация отрубленных голов особого впечатления не произвела. В ближайшие несколько дней более трех тысяч местных жителей бежали в уже занятые нами Туркестан и Чимкент. В Чимкент отошел на зимовку и Черняев.

В своем донесении военному министру он написал, что, дескать, вовсе не собирался занимать Ташкент. Просто постоянно получая сведения, что в городе «население мирное, промышленное, живущее преимущественно торговлей с Россией, сильно тяготится произволом кокандцев, он решил воспользоваться моральным воздействием на кокандцев, чтобы изгнать их и из Ташкента, а затем, если жители выскажутся в нашу пользу, то предоставить им собственное городское управление… вплоть до дальнейших распоряжений правительства». Конечно, это была хорошая мина при плохой игре…

У начальства поражение под Ташкентом вызвало различную реакцию. Генерал-губернатор Западной Сибири Дюгамель характеризовал его как «несчастное дело, которое все испортило и произведет весьма невыгодное впечатление в Петербурге». Он писал Черняеву, что даже рекогносцировка Ташкента была излишней и ненужной: «Успехи наши в настоящей кампании были так велики, что незачем нам было гнаться за новыми лаврами, и благоразумие требовало только прочно укрепиться в занятых нами позициях».

В Петербурге Полторацкий, стремясь выгородить товарища, пытался заверить Милютина, что Черняев вовсе не хотел овладеть Ташкентом. На это Милютин в недоумении воскликнул:

– Зачем же иначе было ходить туда?

Сам Милютин оценил неудачу Черняева как «прискорбную для России, поскольку в Азии мы должны держаться не столько материальной силой при малочисленности наших войск, сколько нравственным авторитетом».

Впрочем, докладывая Александру II о неудаче Черняева, Милютин постарался акцентировать внимание императора на мерах Черняева по укреплению Новококандской линии. В результате Александр II лишь выразил сожаление по поводу того, что Черняев «решился на ненужный штурм, стоивший нам столько людей». После этого Полторацкий написал Черняеву письмо, сообщая, что «Ташкентское дело» не произвело «особенно дурного впечатления».

Именно поэтому, несмотря на досадную неудачу, Черняев вскоре был серьезно повышен в должности, став военным губернатором Туркестанской области. Это открывало ему совершенно новые горизонты…

Что касается Кокандского ханства, то там не собирались только обороняться. Потеряв города-крепости Аулие-Ата, Туркестан и Чимкент, аталык (регент) ханства мулла Алимкул был полон решимости вернуть утраченное. Следует отметить, что Алимкул являлся признанным вождем кочевой «кипчакской партии», наиболее непримиримой и агрессивной. Узнав о провале русского нападения на Ташкент, он воспрял духом.

– Теперь мы сами нанесем внезапный удар и покажем московитам остроту наших сабель! – объявил он своему окружению.

– Куда же намеревается направить копыта своего коня досточтимый аталык? – интересовались вельможи.

– Для начала я отберу у неверных Туркестан, а затем верну и Чимкент! – важно объявил воинственный мулла.

– О, это воистину мудрое решение! – закивали головами вельможи.

Дело в том, что в Кокандском ханстве Туркестан занимал особое место, считаясь священным городом. Посещение мазаров и мечетей приравнивалось кокандцами к малому хаджу. Что касается нашей стороны, то после взятия Чимкента Туркестан уже не считался прифронтовым городом, поэтому его гарнизон не достигал и пятисот человек.

Вскоре в Ташкенте было собрано большое войско. При этом Алимкул собрал не ополчение с каждой «войлочной крыши», а взял лучших из лучших. Историки в своем большинстве говорят о десятитысячном войске кокандцев. Но надо понимать, что, скорее всего, несколько тысяч из них составляли погонщики верблюдов-лаучи, обозники и артиллеристы. Так что боевое ядро войска составляло не более пяти тысяч всадников. Впрочем, и этого количества было более чем достаточно для внезапного штурма Туркестана. Показательно, что авангард войска составляла тысяча казахов султана Садыка Касымова, в то время как два его родных брата уже перешли на службу к русским.

План Алимкула был таков: быстро пройти мимо Чимкента и внезапно напасть на Туркестан, укрепления которого не были еще восстановлены после штурма. При этом в город под видом купцов были заранее посланы агенты, которые в нужный час должны были поднять на мятеж верных людей. Расчет Алимкула строился на внезапности. Обычно зимой в степи никто не воевал. Самые активные действия происходили весной, когда появлялась трава. На этот раз регент Коканда решил изменить старому правилу и застигнуть русских врасплох.

Глава шестая

Итак, распустив ложные слухи о своем уходе в Коканд, Алимкул с конницей обошел с востока Чимкент, затем форсировал по льду Сырдарью и внезапно появился в окрестностях Туркестана. 4 декабря 1864 года его авангард дошел уже до кишлака Инкана, находящегося всего в двадцати верстах от города. На следующий день к Туркестану Алимкул послал на разведку отряды казахского султана Садыка Касимова.

Это не осталось незамеченным, и наши лазутчики сообщили коменданту Туркестана о том, что у Инкана появились большие шайки кокандцев. К сожалению, подполковник Николай Жемчужников, больше занятый личными коммерческими делами, чем служебными, отнесся к этому известию легкомысленно:

– Видать, опять пришли караваны грабить. Ударим из пушки и разбегутся!

Вызвав к себе есаула Серова, командира только что прибывшей из Перовска казачьей сотни, он приказал ему взять пушку и идти на Инкан, чтобы разогнать нарушителей спокойствия.

Опытный Серов поинтересовался:

– А какова численность разбойников?

– До нескольких сотен, не более, – небрежно махнул Жемчужников. – Вам, Василий Родионович, предстоит не боевой поход, а прогулка по зимней степи. Так что главное – не застудитесь!

– Насколько верны известия лазутчиков? – спросил недоверчивый Серов.

– Точнее не бывает! – уже со злостью ответил комендант. – Неужели уральцы боятся зимней степи?

– Мы ничего не боимся, – хмуро ответил Серов. – Я лишь уточнял диспозицию.

Гремя ножнами, он покинул кабинет коменданта.

Надо сказать, что сотня есаула Серова была особенной. Основу ее составляли старые казаки-старообрядцы, прослужившие по пятнадцати и более лет. Некоторые из них успели поучаствовать в Крымской войне и имели кресты за Севастополь. Именно поэтому серовцы первыми в Уральском войске получили новые дальнобойные нарезные винтовки. Говоря современным языком, сотня Серова являлась казачьим спецназом. Всего отряд состоял из двух офицеров, пяти урядников и девяноста восьми казаков. Кроме того, сотне придали четырех артиллеристов, фельдшера, старого обозного солдата и трех посыльных казахов.

Перед выходом в степь Серов распорядился, чтобы его казаки получили двойной боекомплект – по 120 патронов на винтовку.

– Лишний запас никогда не помешает! – ответил он упиравшемуся арсенальскому чиновнику. – А не пригодится, вернем.

Несмотря на то что разведка предполагалась недалекой, Серов настоял, чтобы ему придали и дюжину верблюдов, на которых погрузили фураж и другие припасы.

– Словно не в Инкан, а на Луну собирается, – ворчали тыловые чинуши, но не спорили, будучи наслышаны о крутом нраве есаула.

Покинув город и двинувшись по заснеженной дороге к Инкану, отряд вскоре встретил двух курьеров-казахов, посланных с бумагами в Чимкент. Казахи сообщили, что под самым Инканом восемь человек из них попались в руки кокандцев, которые захватили и сам Инкан.

– А много ли самих кокандцев? – с тревогой спросил Серов.

– Этого мы не знаем, – ответили курьеры и заторопились в Туркестан.

Терзаясь сомнениями, Серов отправил вперед верного казаха Ахмета. Вернувшись, тот сообщил, что кокандцев очень много, «как камыша в озере». После этого Серов остановил отряд и послал Ахмета к Жемчужникову, чтобы предупредить о многочисленности неприятеля.

Пользуясь остановкой, уральцы достали кисеты и раскурили трубки. Надо сказать, что старообрядцы-казаки курили только в походах, возвращаясь в родные края, они обязательно выбрасывали кисеты и ломали трубки.

– Чего это Серов трусит, у него же целая сотня! Передайте приказ идти вперед! – разозлился Жемчужников, когда замерзший Ахмет передал ему слова есаула. – Попривыкли станичники зимой на печке сидеть, и во двор палкой не выгонишь!

Поправил Ахмет шапку, сменил лошадь и снова помчался в степь. Выслушав вернувшегося посланника, Серов продолжил на рысях движение на Инкан.

Уже в сумерках, не дойдя четыре версты до Инкана, Серов увидел многочисленные лагерные огни. Так неожиданно для себя уральцы столкнулись лоб в лоб с главными силами Коканда. Надо сказать, что к противнику казаки подошли скрытно, ни передовой, ни боковые дозоры их не заметили.

Сдвинув на лоб папаху, Серов чесал затылок:

– Судя по кострам, тут не четыреста азиатов, а более четырех тысяч! И это не разбойничий набег, а военный поход!

– Отходим! – распорядился, оценив обстановку есаул. – Большое войско посреди зимней степи стоит не просто так. Ясно, что их цель – Туркестан. Надо предупредить наших.

Но уйти далеко не удалось. Внезапно в лагере заржали кони, и им тотчас ответили казачьи. Даже издали было видно, что у костров начался переполох. Увы, казаки не слишком соблюдали маскировку и кокандцы быстро вычислили их по огню курительных трубок.

Затем в сторону казаков понеслась масса конницы, и в какую-то четверть часа они были окружены. Уральцы успели лишь занять ближайший овраг, развьючить верблюдов, сбатовать лошадей да накидать вокруг себя мешки с провиантом.

Из отчета есаула Серова коменданту Туркестана: «Не находя возможности держаться на лошадях и продолжать отступление, я живо спешил отряд, приказавши наскоро сбатовать лошадей, залечь в небольшую канаву, а с открытых сторон устроить завалы из мешков с провиантом и фуражом и из всего, чем можно было оградиться, поставил в то же время на одном из фасов единорог».

Размахивая саблями, кокандцы проносились вдоль оврага, вздымая снег копытами лошадей.

– Ну, теперь дело будет жарким! – крестились ветераны, снимая с плеч дальнобойные штуцера.

Первую атаку конницы возглавил беглый урядник Сибирского казачьего войска Алексей Яковлев, принявший ислам и ставший отныне Османом. Кокандцы кинулись в атаку – сперва с «тихим молчанием», а затем с громкими криками, паля из ружей и размахивая саблями.

– Зря патроны не тратить! – крикнул Серов. – Подпустим халатников поближе!

Дождавшись, когда конница была уже в каких-то десятках метрах, он махнул саблей:

– Вали их, ребята!

Окрестные холмы огласились звуком дружного залпа сотни штуцеров и единорога. Первые ряды атакующих были буквально выкошены. Едва их место заняли скакавшие сзади, прозвучал еще один столь же сокрушительный залп. Опешив от столь яростного отпора, оставшиеся в живых всадники унеслись прочь в беспорядке и смятении.

Однако передышка была недолгой, и вскоре уже следующая волна конницы, выбивая комья стылой степной земли, понеслась на уральскую сотню.

Толпы наездников неслись вперед на небольших поджарых лошадках, в высоких малахаях, вооруженные длинными пиками и ружьями. Некоторые из них были одеты в латы и кольчуги и размахивали кривыми саблями. Наряду с гладкоствольными ружьями у тех, кто побогаче, были английские и бельгийские винтовки и даже револьверы. Казалось, еще чуть-чуть и эта кипящая волна захлестнет уральцев. Но дружный огонь казаков и картечь единорога снова заставили повернуть вспять атаковавших.

Не удовлетворившись этим, Алимкул еще трижды бросал в атаку все новых и новых всадников, и всякий раз повторялось: крики «Алла», ружейный залп, свист картечи, вопли умирающих и раненых…

И эти атаки захлебнулись. Только тогда, когда вокруг залегших казаков образовался целый вал человеческих и лошадиных трупов, бешеный мулла прекратил свои кровавые атаки.

Угомонившись, кокандцы отошли на ночь. Само собой, обе стороны зажгли костры. В декабре ночью без костров в степи никак…

Позвав опытного сотника Абрамичева, Серов решал с ним, как быть дальше. Обоим было понятно, что передышка ненадолго. Решили просить помощи из Туркестана. Под покровом темноты в сторону Туркестана был отправлен верный казах. Увы, как выяснилось уже позднее, гонец так и не добрался до крепости – был перехвачен и убит.

Ночь для казаков прошла без сна. Кокандцы периодически обстреливали их из пушек и фальконетов. И пусть били они не слишком точно, гранаты и ядра выбивали лошадей. К этому времени люди уже два дня почти ничего не ели и не пили. К тому же к концу подходили и патроны.

Пользуясь ночной передышкой, Серов решил послать новых гонцов в Туркестан. Вызвались пробраться казаки Борисов и Коновалов вместе с неутомимым казахом Ахметом. Серов напутствовал их кратко:

– Вы, ребята, наша последняя надежда. Надо любой ценой пробиться в Туркестан и сообщить о нашей беде.

Помимо ружей, охотники взяли у офицеров револьверы, вскочили на последних оставшихся коней и скрылись во тьме. Вскоре они нарвались на пикет противника и вернулись обратно. Отдышавшись, уже вторично помчались на прорыв, который на этот раз удался.

Уже ближе к утру дозорные вовремя обнаружили ползущих диверсантов, которые пытались пробраться в лагерь и кого-нибудь зарезать. Диверсантов тут же перебили.

Утром 5 декабря огонь противника усилился. Появились первые раненые. К полудню уже было убито несколько казаков…

Молодые казаки рвались в атаку. Опытный Серов охлаждал их пыл:

– На каждого из нас по сотне халатников! Сколько ты сможешь зарубить? – спрашивал он наиболее ретивого.

– Пяток уж точно завалю, а так как Господь даст! – подумав, отвечал о тот.

– Ну, а шестой тебе голову саблей и снесет! А в обороне, метко стреляя, ты куда больше их наваляешь! – ставил точку в разговоре Серов.

Кокандцы до этого не встречались с войсками, вооруженными дальнобойными винтовками, поэтому поначалу беспечно гарцевали на дистанции гладкоствольных ружей, когда их неожиданно начали расстреливать, как в тире. Особо досталось всадникам на лучших конях и в дорогой одежде. Потеряв таким образом несколько десятков человек, степные батыры прыти поубавили и к казачьему лагерю близко уже не приближались.

К этому времени у единственного нашего единорога осталось всего три десятка зарядов, к тому же сломалось колесо. Сберегая картечь, Серов приказал пока из него не палить. Не теряя времени даром, артиллеристы приспособили колесо от зарядного ящика, но его ступица была большего размера, чем ось орудия, в результате новое колесо пришлось намертво примотать веревками, так что оно перестало крутиться. Теперь стрелять снова было можно, но тащить единорог с некрутящимся колесом по степи – почти невозможно.

Несмотря на изматывавшую ночную канонаду и ночную перестрелку, никто духом не падал. А со стороны Инкана прибывали все новые и новые конные и пешие отряды кокандцев…

Чтобы обмануть неприятеля, казаки таскали теперь единорог с одного фаса на другой, показывая, что орудие у них не одно. Весь этот день Серов ободрял подчиненных, говорил, чтобы не тратили зря патронов и держались стойко, что из Туркестана скоро вышлют к ним выручку. Кокандцы между тем начали подвозить из-под Инкана камыш и мелкий лес для устройства щитов для пехоты.

Уже в первую ночь со стен Туркестана были усмотрены сполохи далекой ружейной и артиллерийской стрельбы. Стало ясно, что сотня Серова столкнулась с большим отрядом противника и ведет неравный бой. Затем из степи один за одним прискакали два гонца с просьбой о помощи.

Утром подполковник Жемчужников собрал отряд охотников-добровольцев – полторы сотни солдат из числа лучших стрелков. Командиром этого отряда назначили подпоручика Сукорко. Отряд получил два единорога и спешно выступил из крепости.

Но затем Жемчужникова стали одолевать тяжкие думы. Буквально вчера до него дошел слух, будто правитель Коканда намерен объединиться с эмиром Бухарским и совместно атаковать Чимкент и Туркестан. А у него после отправки отряда Сукорко осталось всего три сотни солдат. Сможет ли он с такими силами удержать большую крепость?

Внутри города завалили ворота и поставили в караул верных жителей. Аксакалы просили дать им пушку, так они сами желают драться с кокандцами. Им, конечно, отказали.

Пометавшись, Жемчужников не нашел ничего лучше, как отправить записку к Сукорко: «П.Л. (Петр Логинович. – В. Ш.), ежели увидите огромные силы, то, не выручая сотни, возвращайтесь назад, дабы дать средства здешнему гарнизону».

По некоторым данным, эту записку прислал даже не комендант, а комиссионер-снабженец Петров, только что развернувший местную торговлю и очень переживавший за свои товары…

Нарочный догнал отряд Сукорко и вручил поручику послание от начальства. Тот прочитал и сунул его в карман. Отряд двинулся дальше. Наконец, вдалеке показалась гряда песчаных барханов, за которыми слышалась пальба.

Первым обнаружил приближающуюся роту Сукорко султан Садык. Опытный степной воин сразу понял – если солдаты соединятся с казаками, о победе кокандцев можно будет забыть. И он пошел на военную хитрость, которая удалась в полной мере…

Конница Садыка, внезапно выскочив из-за холмов, окружила отряд Сукорко и, попугав выстрелами, обошла его, помчавшись по дороге на Туркестан. Следом, по просьбе Садыка, мулла Алимкул послал еще две тысячи конных, которые, повторив маневр Садыка, помчались в сторону Туркестана. Видя это, Сукорко сделал вывод: Туркестан подвергается большой опасности, так как враг многочислен. Поручик еще раз перечитал послание Жемчужникова – не ввязываться в бой, ежели встретятся «полчища». После чего отдал приказ отходить к Туркестану.

В отряде началось недовольство. Все понимали, что до попавшей в беду казачьей сотни осталась одна верста. Но Сукорко остался непреклонен, и отряд двинулся обратно к Туркестану, сопровождаемый кокандской конницей. Впрочем, Садык не слишком донимал отступавших. За все время перестрелки у Сукорко была ранена шальной пулей одна лошадь. К 6 часам вечера уставшие солдаты Сукорко вернулись в Туркестан. Одновременно поблизости появился и Садык, заняв окрестные сады.

Услышав звуки выстрелов и заметив движение кокандцев, казаки поняли – помощь уже идет! Люди приободрились, встрепенулось. Чем громче доносился звук выстрелов, тем больше радовались казаки. Между тем приказал участить стрельбу и Алимкул.

В два часа пополудни выстрелы слышались уже совсем близко. Все ждали, что вот-вот из-за пригорка покажутся русские штыки. Но внезапно стрельба начала отдаляться, а затем и вовсе затихла. Затем внезапно прекратился и обстрел сотни Серова. По степи во весь опор к уральцам мчался всадник с белой тряпкой в руке.

– Никак парламентера послали! – кивнул в сторону скакавшего Абрамичев.

Достигнув бруствера из мешков и убитых лошадей, парламентер вручил Абрамичеву записку на татарском языке с печатью Алимкула. Казах Ахмет по слогам начал тихо переводить текст записки, однако тот громко сказал:

– Читай вслух, пусть все казаки слышат!

Послание муллы Алимкула гласило: «Куда теперь уйдешь от меня? Отряд, высланный из Азрета (так кокандцы называли Туркестан. – В. Ш.) – разбит и прогнан назад. Из тысячи твоего отряда не останется ни одного! Сдайся и прими нашу веру! Никого не обижу…»

Есаул молчал. Стало ясно, что помощи ждать больше неоткуда. Оставалось драться до конца. Казаки стояли, понурив головы, понимая, что ждет их впереди. Тягостное молчание нарушил простуженный голос казака Павла Мизинова. Решительно перезарядив винтовку, он выкрикнул с решимостью:

– Не любо! Ох, не любо, братцы!

– Ужо басурманам дорого наши головы обойдутся, – поддержал его урядник Александр Железнов, самый авторитетный из казаков. – Ой, дорого они заплатят!

– Эх, зададим карачун Алимкулу! – подал голос и Абрамичев.

После этого казаки воодушевленно загудели, заряжая винтовки. Есаул Серов поднялся со своего места:

– Спасибо, братья казаки! Иного ответа от вас я и не ожидал! Вишь, как Алимкула вы напугали: вместо сотни ему тысяча мерещится!

Казаки рассмеялись. Нервное напряжение было снято. Выбор был сделан.

После этого Серов снял папаху и, осеняя себя крестным знамением, начал читать «Отче наш…». Ему вторили голоса его боевых товарищей… Сотворив молитву, сотник Абрамичев командным голосом крикнул:

– Сотня, по местам! К бою товсь!

По команде Абрамичева казаки дали дружный залп в сторону противника – ответ на присланное письмо.

Поняв, что казаки сдаваться не собираются, мулла Алимкул пришел в бешенство.

– Я сдеру с них живых кожу, а головы отправлю их царю! – кричал он, потрясая кулаками.

Однако, будучи впечатлен огневой мощью сотни, Алимкул на этот раз не решился сразу атаковать, а начал готовиться к решительному штурму. Кокандцы спешно делали из повозок-арб своеобразные штурмовые щиты-мантелеты, наваливая на них кучи камыша и хвороста. К вечеру они подготовили шестнадцать таких щитов.

На протяжении всей ночи казаки напряженно вглядывались во тьму, прислушиваясь к каждому шороху. Но кокандцы молчали.

Наступило 6 декабря. Стало светать. Вдали начал обрисовываться лагерь противника; а вместе с тем казаки заметили арбы с наделанными на них щитами из хвороста и камыша.

Положение отряда становилось очень трудным, и Серов решил вступить в переговоры, чтобы оттянуть начало нового и, быть может, последнего боя.

Предупредив казаков о своем намерении, командир сотни вышел вперед и махнул неприятелю рукой, показывая этим, что хочет вступить в переговоры. Навстречу ему вышел перебежчик Осман, завязались переговоры:

– Сегодня у нас праздник, и нам не хотелось бы начинать дела, – сказал Серов.

На это Осман ответил, что он и сам русский и советует лучше сдаться:

– Алимкул обещает тебя сделать большим начальником, подарит аргамака с золотой сбруей и гарем! – соблазнял Осман.

Серов потребовал вызвать на переговоры муллу Алимкула, но Осман предложил ему самому поехать к мулле… В это время кокандцы уже начали катить к нашим позициям мантелеты.

Сказав, что при переговорах наступлений не делается, Серов вернулся на позицию и вовремя, так как по сигналу Османа дорогу ему попытались преградить три кокандца с саблями. Увидев их, казаки закричали:

– Лягайте, ваше благородие, мы стрелять будем!

Серов упал на землю, и казаки тремя выстрелами завершили земной путь нападавших.

Тем не менее цель переговоров была отчасти достигнута, так как заняла около двух часов времени. Только вот со стороны крепости по-прежнему ничего не было ни слышно ни видно…

А затем, прикрывшись мантелетами, кокандцы пошли на очередной штурм. Им удалось подойти сначала на примерно сто шагов, а потом еще ближе. Тогда в дело вступил наш единорог. Часть мантелетов была пробита «дальней картечью». Все последующие попытки противника сблизиться отражались винтовочным и орудийным огнем… К часу дня после четырех атак все лошади были перебиты, казаки потеряли тридцать семь человек убитыми, почти все из живых были ранены. Подходили к концу и патроны.

Отбив подряд четыре бешеные атаки, Серов понял, что если даже посланные за помощью казаки добрались до Туркестана, то та к ним прийти уже не успеют.

Потеряв надежду на помощь и не находя сил сдержать огнем все ближе и ближе подходящего противника, Серов решился на отчаянную попытку: пробиться к городу или пасть в открытом бою. Медлить им было нельзя – зимний день короток, а до города предстояло пройти около шестнадцати верст.

Казаки заклепали орудие, переломали лишние винтовки, сняли с себя все лишнее, в том числе полушубки, чтобы было легче идти, оставшись лишь в белых рубахах. Построившись в некое подобие каре, они двинулись на пробой…

Ошалевший от такой наглости, Алимкул некоторое время просто смотрел, как удаляются от него остатки казачьей сотни, затем крикнул:

– Они хотят, чтобы мы снова их атаковали. А они будут в нас стрелять! На этот раз мы сами будем расстреливать их из ружей!

Перебежчику Осману Алимкул велел, не приближаясь к идущим казакам, просто расстреливать их издали.

Быстро догнав медленно идущих по степи уральцев, которые несли с собой и раненых товарищей, кокандцы начали их обстреливать.

Сначала казаки двигались тесной толпой, но потом увидели, что так они мешали друг другу стрелять и обороняться. Тогда сам собою образовался трехшереножный строй. Но чем далее шли, тем более строй этот редел и растягивался в длину. При этом метким прицельным огнем казаки сдерживали массу кокандцев на почтительной дистанции.

Когда упал первый убитый казак, то, едва мимо прошли его товарищи, к упавшему подскочило сразу несколько кокандцев. Отрезав мертвому уральцу голову, они с криками проскакали с ней к Алимкулу в надежде на награду.

Когда пал еще один уралец и кокандцы снова попытались отрезать ему голову, обозленные казаки быстро укоротили их пыл, метко сняв из седел самых шустрых.

Между тем идти становилось все тяжелее, люди выбивались из сил. Вскоре даже самые двужильные не могли тащить на себе ослабевших.

Помимо этого, неприятельские всадники, сажая на крупы лошадей сарбазов с ружьями, начали заскакивать вперед, ссаживали стрелков, и те со всех сторон начинали расстреливать отступающих уральцев.

Периодически отдельные дерзкие конные латники и кольчужники врывались в самую середину казаков, за что некоторые платились головой, но другие благодаря доспехам проскакивали наш строй, успев поранить несколько казаков. Иные, подскакивая вплотную, метали в казаков пики и копья. Настал момент, когда усталость стала столь велика, что нести с собой раненых товарищей уже не было никаких сил.

Едва какой-то раненый казак отставал, кокандцы, как звери, кидались к нему, кололи и пиками и рубили шашками, отрезали голову. Некоторые из тяжелораненых, будучи еще в силах защищаться, бросали в глаза неприятеля горсти снега…

Каждый шел, пока были силы, понимая, что, если отстанет, его ждет неминуемая смерть.

По мере движения все больше и больше было отставших. Вот очередной казак, выбившись из сил, истекая кровью, падал в изнеможении…

– Прощай, товарищ! – шептали ему ковылявшие мимо уральцы…

Военный историк М.А. Терентьев так описывал этот прорыв: «…Они (кокандцы. – В. Ш.) не посмели приблизиться к казакам и только провожали их сильным огнем на протяжении всех восьми верст; остатки сотни шли, бросая одежду, в одних рубахах, с ружьями и патронами. Взбешенные азиаты излили всю свою месть на тяжелораненых, оставленных на дороге: на глазах отряда их рубили шашками и отсекали им головы».

Минул час, минул другой. Все меньше и меньше оставалось бредущих по заснеженной степи казаков, все больше трупов оставалось сзади…

Так, еле передвигая ногами, уральцы отступали три часа, пройдя за это время всего восемь верст.

Одною из последних жертв был сотник Абрамичев. Первая пуля попала ему на излете в висок. Вторая – ударила в бок. Но и после этого сотник продолжал идти до тех пор, пока сразу две пули не поразили его в ноги.

Упав, он крикнул проходившим мимо товарищам:

– Ребята! Рубите скорее голову, не могу идти!

Проходивший мимо Серов только и мог сказать:

– Прощай, брат! Прости нас, Христа ради!

Из рассказа участника событий: «Не отошли мы и 15 шагов, как кокандцы тучей насели на сотника Абрамичева и дорезали его, уже мертвого, у нас на глазах». Позднее обезглавленный и зверски изуродованный труп Абрамичева едва удалось опознать.

Начинало уже темнеть. Остатки отряда шли из последних сил… Неожиданно впереди вдалеке послышалась ружейная стрельба. И вскоре толпы кокандцев со стороны города отхлынули прочь в разные стороны, а на пригорке, в полуверсте, показались бегущие навстречу русские солдаты. Послышалось родное «ура!»

Это был второй отряд, высланный комендантом Туркестана на помощь Серову. Увидев его, кокандцы немедленно развернули своих лошадей вспять. Раненых и обессиленных казаков солдаты уложили на подводы и повезли прямо в лазарет.

Из донесения Серова: «Не нахожу слов, чтобы вполне высказать все подвиги своих лихих удальцов-товарищей и верных слуг государя: не было ни одного, который чем-либо не заявил себя. Эта храбрая горсть, пробиваясь между тысяч неприятеля, не смотря на сильный холод, побросала с себя последнюю одежду и, вся измученная и израненная, шла в одних рубашках, с ружьем в руках, кровью обливая путь свой».

Как оказалось, казаки и казах Ахмет, посланные Серовым в Туркестан, сумели незаметно к вечеру 5 декабря добраться до Туркестана, подав весть о тяжелом положении сотни. Однако утром 6 декабря помощь еще не была отправлена. Комендант Жемчужников все метался в сомнениях, не зная, как ему поступить.

Офицеры гарнизона требовали немедленно отправить отряд на выручку Серову, такое же настроение было и у солдат. В итоге отряд в двести штыков с двумя орудиями выдвинулся из крепости только к часу дня… Отряд снова возглавил подпоручик Сукорко. Солдаты, понимая, что от них зависит сейчас жизнь товарищей, не шли, а бежали.

Если бы есаул Серов не затеял своих переговоров, позволивших выиграть драгоценное время, то из сотни не выжил бы никто.

Три дня спустя из Туркестана выслали отряд собрать тела убитых. В город привезли пятьдесят семь человек – голых, изрубленных и безголовых.

10 декабря, отслужив панихиду, погибших героев похоронили в братской могиле. Вскоре оставшиеся в живых казаки вернулись обратно в Уральск…

Окончательные потери были такие: из двух офицеров один убит, сам Серов был ранен в верхнюю часть груди и контужен в голову. Из пяти урядников четверо были убиты и один ранен. Из девяноста восьми казаков пятьдесят было убито и тридцать шесть ранено. Все четыре артиллериста были ранены, фельдшер, обозный солдат и один казах – убиты. Таким образом, инканская сотня потеряла половину своего состава. Цена казаками была заплачена огромная.

Впрочем, и итоги подвига уральцев были огромны. По собранным сведениям, кокандцев убито и ранено до двух тысяч. Под Алимкулом была ранена лошадь. В результате нападение на Туркестан было сорвано, и неприятель убрался в Ташкент, увозя на сорока арбах раненых.

Все выжившие после боя казаки были награждены солдатскими Георгиевскими крестами. Сам Серов награжден орденом Георгия 4-й степени и произведен в войсковые старшины и назначен комендантом Туркестана. Уже позднее 4-й сотне 2-го Уральского казачьего полка на головных уборах были введены особые знаки отличия за Инканский бой.

Когда генерал-майору Черняеву донесли обо всех обстоятельствах «Инканского дела», он был потрясен героизмом казаков и возмущен нерасторопностью коменданта Туркестана. Помимо всего прочего, Черняеву стало понятно – Алимкул бросил вызов и заявил о себе как о серьезном противнике, который намерен возвратить контроль над потерянными городами.

Сукорко сначала, по первому рапорту, где был представлен героем, получил Владимирский крест, но потом поднял скандал Черняев, обвинив поручика в трусости. Поэтому вскоре Сукорко спешно перевели куда-то в Россию. Черняев обвинил в трусости и подполковника Жемчужникова, но расправиться с ним не дали, так как тот имел серьезные связи в торговых делах, не без оснований считаясь негласным местным олигархом.

Глава седьмая

Между тем Черняеву донесли о начале сбора в Ура-Тюбе уже бухарского войска. Поведение бухарцев давало повод предположить, что они хотят забрать у Алимкула Ташкент. Чтобы опередить бухарцев, генерал-майор решил ближе к весне произвести повторный штурм города.

Со времени неудавшейся попытки овладеть Ташкентом осенью 1864 года Черняев, по выражению его соратника генерал-майора Качалова, «целую зиму бредил Ташкентом». А когда оренбургский генерал-губернатор Крыжановский сообщил ему о своем намерении отправиться в Туркестанскую область для осмотра военных укреплений, Черняев насторожился. Своими мрачными мыслями он поделился с артиллеристом Качаловым:

– Знаешь, Иван Андреевич, сдается мне, что хитрый Крыжановский вздумает повести сам войска к Ташкенту. Овладеет им, получит графа, а мы, трудящиеся, останемся тут в дураках!

– Что же вы предлагаете? – насторожился Качалов.

– Как что? – удивился наивности вопроса Черняев. – Самим захватить Ташкент и оставить хитрюгу Крыжановского в дураках!

Стоит заметить, что накануне выступления в поход Черняев получил от военного министра очередной приказ с запрещением «отваживаться на штурм в виду недостаточности находящихся в его распоряжении сил». Но это его нисколько не смутило. На дальних границах империи к столичным бумагам относились всегда спокойно.

На этот раз Черняев собрал в свой экспедиционный отряд все, что было можно, – восемь рот пехоты, две казачьи сотни и десять орудий. Несколько позднее к нему подошли еще две пехотных роты. Всего набралось до двух тысяч штыков. На этот раз генерал-майор решил действовать более осторожно и не лезть напролом. Своим офицерам он объявил:

– Мы принудим Ташкент к сдаче строгой блокадой и голодом, отведя от него воду. Для этого вначале необходимо взять Ниязбек.

Крепость Ниязбек была расположена в двадцати пяти верстах от Ташкента, в том месте, где громадные оросительные каналы Ташкента брали воду из реки Чирчик.

Появление русских у Ниязбека было столь неожиданно, что через день, не оказав никакого сопротивления, крепость пала. Заняв Ниязбек и отведя рукава реки, Черняев двинулся уже на сам Ташкент.

Подойдя к городу, он остановился в восьми верстах от него на холме Сары-Тюбе. Черняев надеялся, что местная знать в Ташкенте уже свергла кокандцев. Но депутации о сдаче города он так и не дождался.

Но обмануть Алимкула у Черняева не получилось. К этому времени к Ташкенту подошла и кокандская армия. 8 мая 1865 года авангард русского отряда встретился с кокандскими войсками на берегу Салара у кишлака местечка Алтын-тепа. Кокандские силы были развернуты по правому берегу арыка Дархан. После ожесточенного боя наш авангард отошел к главным силам.

Ободренный первым успехом, Алимкул на следующий день снова атаковал. Под началом воинственного муллы числилось до шестидесяти тысяч воинов. Десять тысяч из них составляли обученные пехотному бою сарбазы. При армии имелось и сорок пушек. Но ничего не помогло. После двух часов ожесточенного боя кокандцы были разбиты наголову и бежали во все стороны. Главным итогом боя стало тяжелое ранение самого Алимкула. Через день регент Кокандского ханства умер от полученных ран. Теперь Коканду стало уже не до Ташкента.

После смерти Алимкула оборону Ташкента возглавил прибывший туда во главе небольшого отряда один из лучших полководцев Искандербек. Разумеется, воспользовавшись смятением, вызванным разгромом огромной кокандской армии и смертью Алимкула, Черняев мог попытаться сразу же ворваться в город. Но на этот раз он не хотел рисковать.

Кроме того, он был уверен, что отсутствие воды и тесная блокада неминуемо рано или поздно, но отдаст Ташкент ему в руки. Поэтому Черняев решил выжидать благоприятных обстоятельств. К тому же от лазутчиков он получил сведения, что пока в городе «бухарская партия» (т. е. сторонники перехода под власть эмира Бухары), состоящая из военных и духовенства, взяла вверх над «русской партией», состоящей из купцов и мастеровых.

Более того, лазутчики донесли, что город послал депутацию в Бухару к эмиру с предложением верноподданства. Теперь не исключалась возможность появления под стенами Ташкента еще и бухарской армии. Это заставило Черняева сойти с Кокандской дороги на восточной стороне Ташкента и перейти на Бухарскую (Самаркандскую) дорогу на южной стороне города. Укрепив холм Сары-Тюбе как опорный пункт, Черняев поставил свой отряд между Ташкентом и кишлаком Чиназ.

К этому времени ташкентцы уже начали терпеть лишения, связанные с осадой. Резко взлетели цены на продукты на базарах, в городе почти не осталось воды. И все же гарнизон пока сдаваться не желал. Таким положение оставалось до середины июня, когда Черняев получил верные сведения, что бухарский эмир уже собрал в Ура-Тюбе громадную армию, а сам выступил с регулярными войсками из Самарканда с целью выручить Ташкент и установить над ним свою власть.

Полученные сведения вывели генерал-майора из состояния выжидания. Больше ждать у стен Ташкента было нечего. Надо было действовать, причем чем быстрее и решительнее, тем лучше.

И Черняев решает штурмовать огромный город, несмотря на то, что его силы были в несколько раз меньше, чем силы защитников Ташкента.

В противном случае ему пришлось бы идти навстречу эмиру, оставив в тылу Ташкент с пятнадцатитысячным гарнизоном, и очутиться, таким образом, между двух огней, или вообще, сняв осаду, вернуться на Чимкентскую дорогу, отдав Ташкент эмиру.

Особенностью командования Черняевым было то, что он никогда не собирал военных советов, решая все единолично. Впрочем, он всегда брал на себя и всю ответственность за принятые решения. Однако накануне штурма Ташкента он все же пригласил в свою палатку офицеров для того, чтобы выслушать и их мнение.

– Наше отступление сейчас нанесло бы непоправимый удар престижу России и значительно осложнило бы наше положение в Средней Азии в целом, так как было бы равносильно настоящему поражению! – объявил Черняев собравшимся. – Такого я допустить не могу!

Офицеры были согласны со своим командиром. В результате было решено взять Ташкент до прихода основных сил эмира Бухары, тем более что Черняев мог рассчитывать на успех. Гарнизон города, хотя и значительный, но по обширности оборонительной линии был разбросан на протяжении всех двадцати четырех верст крепостной стены и потому, при внезапном нападении, не мог быстро сосредоточиться для отпора в одном месте. Это касалось и артиллерии, размещенной на множестве барбетов. Такая обстановка требовала внезапной атаки в пункте, где штурма ожидают меньше всего.

Что касается последующих неизбежных боев на улицах огромного города, то Черняев рассчитывал, что после того, как он ворвется в город, «русская партия» поможет ему окончательно овладеть Ташкентом.

В ночь на с 6 на 7 июня была предпринята разведка боем с юго-западной стороны города. В нем участвовало три роты с четырьмя орудиями под командованием подполковника Краевского. После того как Черняев отделил из своего отряда гарнизон для защиты Ниязбека, гарнизоны для прикрытия полевого укрепления на холмах Сары-Тюбе и Ногай-Кургане, а, кроме того, выделил две роты и два орудия, с полусотней казаков, для занятия отдельным отрядом Кокандской дороги на Куйлюке, у него осталось всего около тысячи штыков и сабель. И вот с этими небольшими силами он ночью 15 июня начал штурм Камеланских ворот города.

Первыми двинулись добровольцы-охотники, за ними штурмовая колонна под началом штабс-капитана Абрамова. На некотором отдалении от штурмовой колонны шел майор Делакроа с двумя ротами и двумя орудиями, за ним уже знакомый нам по Туркестану подполковник Жемчужников с двумя ротами резерва при четырех пушках. В пригородных садах Ташкента Черняев расположил арьергард – взвод пехоты и казачью сотню. Арьергард прикрывал обоз. Сам Черняев с маленьким штабом и казачьим конвоем двинулся за штурмовой колонной. Чтобы соблюсти скрытность, колеса орудийных лафетов обернули войлоком.

В 2 часа ночи атакующие подошли на полторы версты к городской стене. Там солдаты сняли с верблюдов штурмовые лестницы и дальше понесли их уже на руках. Охотники двинулись садами по обе стороны дороги. Сама штурмовая колонна шла несколько позади, также придерживаясь садов. Наши двигались столь тихо, что охотники подошли к стене незамеченные ташкентскими караульными, стоявшими перед воротами.

Приближаясь к стенам, охотники наткнулись на спящего стражника. Его присутствие вне стен указывало на существование тайного прохода. Несколько уколов штыков, и пленник почел за благо показать тайный ход. Умело замаскированный серым войлоком, он вел вверх к барбету, возвышающемуся над воротами. Обнаружение хода было большой удачей.

Присутствие наших солдат ташкентцы обнаружили только тогда, когда те начали приставлять к стене штурмовые лестницы. В числе первых полезли на стену ротмистр Вульферт, поручик Петр Шорохов и священник Малов. Одновременно некоторые взобрались на стену по потайному ходу. В результате защитники были захвачены врасплох. Но едва караульные подняли крик, как немедленно были заколоты штыками, а охотники, взобравшись на стену, уже двинулись по ней, снимая караульных.

Затем в считаные минуты и без всяких потерь наши захватили и открыли Камеланские ворота, растаскивая подпиравшие их мешки с песком и камни. После этого несколько рот, возглавляемые полковым священником Маловым, устремились в город, сминая на баррикадах и парапетах пытавшихся занять оборону защитников. Все это произошло так стремительно, что защищавшие ворота пятьсот сарбазов кокандской пехоты не успели ничего понять, когда их сонных начали колоть штыками. Ни о каком сопротивлении речи уже не было. Охваченные паникой, сарбазы просто разбежались.

Часть охотников бросилась занимать ближайшие сады и дома. Вскоре в крепость через ворота в город уже вошла штурмовая колонна майора Делакроа.

После этого Черняев направил штабс-капитана Абрамова с пятью сотнями солдат направо, вдоль стены, на соединение с отрядом полковника Краевского, которому приказано было, снявшись с позиции на Куйлюке, подойти ночью к городской стене и стоять скрытно, пока не услышат сильной перестрелки.

Храбрый Абрамов смело бросился по дороге между садами и стеной. Но к этому моменту кокандцы уже опомнились. С барбетов Абрамова был встречен артиллерийским и ружейным огнем и отчаянным сопротивлением двух сотен сарбазов. Понимая, что его спасет только быстрота, Абрамов бросился в штыки. Решительным натиском противник был опрокинут и уничтожен. Захваченные пушки тут же заклепали и сбросили в ров, после чего Абрамов со своими солдатами двинулся далее. За первым барбетом он столь же решительной штыковой атакой захватил и второй, а затем, в жестоком бою, и третий. Более никакого сопротивления Абрамову противник уже не оказывал. Завидев его колонну, сарбазы просто разбегались. Вскоре Абрамов беспрепятственно соединился с отрядом полковника Краевского. Включив в свой отряд его пехоту, Абрамов двинулся далее вдоль стены, разгоняя ее защитников и уничтожая крепостную артиллерию, а полковник Краевский с казаками и четырьмя конными орудиями бросился к Кашгарским воротам, куда бежали резервы противника.

В это время Черняев вызвал к захваченным Камеланским воротам последние резервы, а также послал вслед за Абрамовым майора Делакроа с двумя ротами и орудием. При этом майору снова пришлось сбрасывать с барбетов крепостной стены набежавших туда сарбазов. Между тем прибежавшие к воротам солдаты были направлены занять ближайшие дома и улицы. Опомнившийся противник пытался также занять ближайшие к крепостной стене дома, открывая оттуда огонь по цепи русских стрелков. Но эту задачу наши решили быстро и отбросили кокандские отряды в глубь города. После этого Черняев ввел на ближайшие к воротам городские улицы пять орудий. Теперь они сметали картечью пытавшихся контратаковать сарбазов. После этого Черняев подтянул к воротам арьергард, устроив там и перевязочный пункт, куда сносили раненых и убитых.

Едва из вида скрылись последние солдаты отряда Делакроа, Черняев отправил по параллельной улице и подполковника Жемчужникова с двумя ротами и двумя пушками.

Как острые копья, отряды Абрамова, Делакроа и Жемчужникова, сметая все на своем пути, буквально пронзили ближайшие ташкентские улицы.

Сам Черняев, с оставшейся у него ротой солдат и полусотней казаков занял оборону на ближайших к Камеланским воротам улицах, сам занявшись координированием действий ушедших в глубину города отрядов.

В половине второго ночи Жемчужников занял городскую цитадель. После этого, разгромив противника в районе, прилегавшем к Камеланским воротам, Черняев отозвал отряды назад. Генерал-майор не без оснований опасался, что если отряды уйдут слишком далеко в бесконечность ташкентских махалей, то будут там легко окружены и перебиты. Поэтому ближе к утру почти все отряды собрались между Кашгарскими и Кокандскими воротами, где ранее находилась ханская ставка. Ожидали лишь возвращения отряда Абрамова для того, чтобы, соединившись, действовать уже всеми силами.

В это время Абрамов упорно пробивался вдоль городской стены к Карасарайским воротам. Именно там, по донесениям лазутчиков, обитала прорусски настроенная часть горожан. Ожидания себя частично оправдали. Если жители карасарайской махали и не примкнули к нашим, то, по крайней мере, из домов там никто в нас не стрелял. Дойдя до Карасарайских ворот, Абрамов повернул влево в глубь города, чтобы выйти кратчайшим путем к пункту сбора между Кашгарскими и Кокандскими воротами. Но лишь только он углубился в лабиринт узких городских улиц, как встретил самое упорное сопротивление. Почти каждый шаг приходилось брать с боем!

Засев за глинобитными заборами и за деревьями, кокандцы вели яростный ружейный огонь. То и дело улицы перегораживали баррикады, которые приходилось брать штурмом. А за очередным поворотом снова ждали стрелки из-за заборов и новые баррикады. Наиболее фанатичные защитники города бросались на солдат с кинжалами и пиками, а то и с голыми кулаками. Этих успокаивали штыками. Солдаты Абрамова буквально выбивались из сил, отбиваясь от нескончаемых противников. При этом они несли на себе всех раненых и убитых товарищей.

Предполагая, что Абрамову приходится несладко, Черняев вовремя выслал ему навстречу подмогу. Подкрепление подошло как раз вовремя, и вскоре Абрамов соединился с остальными отрядами. Очевидцы рассказывали, что, когда подошел отряд Абрамова, солдаты прыгали от радости, целовались между собой, пели песни, а некоторые даже пустились в пляс! Теперь, когда все отряды объединились, они представляли внушительную силу (более девятисот человек!), всем стало понятно, что победа однозначно будет за нами. Но долго веселиться не пришлось. Вскоре прискакал казак от Черняева:

– Едва к вам пробился! Командующий требует войска назад к его позиции! На него наседают отряды из центра города!

– Ребята! Ноги в руки и вперед! Надо наших спасать! – первым бросился в темный проем улиц штабс-капитан Абрамов.

За ним устремились остальные…

…Первое время после проникновения в город у Камеланских ворот, где расположился с резервом Черняев, все было более-менее спокойно. Сарбазы периодически атаковали из глубины улиц, но их легко отбрасывали назад. Однако с двух часов дня атаки противника резко усилились. К этому времени Черняев разослал почти все имевшиеся у него силы по окружающим садам и улицам, так, что, в конце концов, у него оставалось два десятка солдат, несколько казаков да обозная прислуга, занятая перевозкой раненых. Но и последних двадцать солдат пришлось послать кому-то в подкрепление. При этом защитники города избрали хитрую тактику. Они забаррикадировали все близлежащие к Камеланским воротам улицы и проулки. Эти баррикады пришлось отбивать штыками. Но со слабыми силами удаляться в глубь города было невозможно, поэтому Черняеву приходилось постепенно оставлять взятые баррикады и отступать к воротам. Так Черняев держался до 5 часов вечера, когда к нему, наконец-то, подошли отряды Абрамова и Жемчужникова. Прибывшие войска отбросили противника и зачистили ближайшие улицы.

В это время в глубине одной из улиц появилась депутация от торговцев и аксакалов города. Аксакалы размахивали белым флагом, заявляя о покорности всех торговцев и хлебопашцев Ташкента. Впрочем, они же сообщили, что на базаре, в центре города, собралось до пятнадцати тысяч защитников, которые поклялись на Коране умереть за веру и город. Тут было над чем задуматься.

– Пятнадцать тысяч фанатиков это слишком много даже для наших объединенных сил! – мрачно сообщил Черняев своим офицерам. – Они просто сомнут нас своей массой!

– Что же делать? – спросил подполковник Жемчужников.

– Зажжем дома полукругом от Камеланских ворот, чтобы отделить себя ночью огненной полосой от центра города, а там посмотрим.

Данная мера была необходима хотя бы потому, что к этому времени все уже едва держались на ногах. Предыдущую ночь никто не спал, затем все утро и целый день шел непрерывный бой, и теперь людям надо было дать время хотя бы прийти в себя.

Окружив Камеланские ворота со стороны города густой цепью стрелков с резервами, Черняев расположил отряд на ночлег в очень тесном пространстве вокруг ворот. При этом он даже позаботился о горячей каше. Спать же велено было поочередно. При этом артиллерийский огонь с нашей стороны не умолкал. Ядра и картечь несколько раз отбрасывали в глубь улиц пытавшиеся атаковать отряды фанатиков.

Прорываясь мимо горящих домов, кокандцы сразу же обнаруживали себя, после чего их просто расстреливали из пушек и ружей. После нескольких таких кровавых и бесполезных попыток противник прекратил атаки, но перестрелка не прекращалась всю ночь. А ближе к утру защитники города, сообразив, начали тушить дома, чтобы прорываться к нам под завесой дыма, но и эти попытки были отбиты.

Утром 16 июня Черняев отправил полковника Краевского с тремя ротами и двумя орудиями собрать сброшенные с барбетов орудия и взорвать цитадель. Улицы и переулки, по которым двигался Краевский, были снова заняты противником, и нашим опять пришлось штурмовать бесконечные баррикады и сакли. Однако поручение Краевский исполнил. Все неприятельские пушки были заклепаны и сброшены со стен, а крепостная цитадель взорвана. Выполнив задачу, отряд Краевского вернулся к Камеланским воротам.

А вскоре к воротам вышла новая депутация купцов с просьбой прекратить огонь.

– Наш город сдается на милость победителей! – восклицали купцы, воздевая руки к небу.

– Я не вижу среди вас аксакалов и почетных граждан! – ответил им опытный Черняев. – А без них какая же сдача?

– Лучшие люди города восстанавливают сейчас порядок, успокаивают чернь и обезоруживают пробравшийся в город кокандский сброд.

– Что ж, стрельбу я на время прекращу, но аксакалов дождусь, тогда и поговорим о вашей капитуляции! – здраво решил Черняев.

Ждать пришлось долго – до следующего дня. На наших, правда, уже никто не нападал, зато в глубине города все время гремели выстрелы и доносились крики – там кто-то с кем-то выяснял отношения и, судя по всему, выяснял серьезно.

Молодые офицеры были недовольны долгим бесцельным стоянием.

– Ваше превосходительство! Давайте еще раз ломанем в штыки и разом решим все проблемы! – уговаривали они Черняева.

Тот только отмахивался:

– Ни в коем случае, господа! Ни в коем случае! Восток – дело тонкое! Тем более наша задача не перебить все здешнее население, а сделать их нашими друзьями. Поэтому наберемся терпения и будем ждать!

Тем временем на подступах к Ташкенту наша казачья полусотня (39 казаков!) в яростной атаке разгромила пятитысячный отряд вражеских всадников, многие из которых утонули при бегстве через реку.

Наконец, утром 17 июня к Черняеву прибыли аксакалы с почетными жителями, заявившие, что передают Ташкент в руки России. Слушая их, Черняев прислушивался – стрельба в городе действительно прекратилась.

Затем представители ташкентской знати принесли 12 символических золотых ключей от всех городских ворот. Сдача ключей являлась актом официальной капитуляции.

На следующий день Черняев со своим штабом и конвоем в пять казаков спокойно проехал по улицам Ташкента, побывал в центре, на базаре, и даже посетил нескольких влиятельных горожан. Такое доверие и смелость поразили и обезоружили ташкентцев. В их глазах Черняев стал непобедимым и сказочным героем.

Из воспоминаний жителя Ташкента: «Я увидел перед собой знакомого ташкентского торговца Хамут-Ходжу… Город был взят, и наши ташкентцы вышли к нему, именно на этом самом месте с покорностью, бледные, дрожат от страха, низко опустили головы… Ты сам знаешь, какие порядки у нас, когда кто-нибудь победит: уж кого там пощадят, особенно вождей… Наши аксакалы думали, что всех накажут за то, что много русских погибло при взятии Ташкента… Другой на месте генерала, пожалуй, сделал бы им что-нибудь дурное… Вскрикнули «аман» и упали наши на землю, закрыли головы руками и ждали своей участи… И что же? Черняев нагнулся, поднял их ласково, как простой человек, принялся объяснять: «что он не думает их казнить, что если они сделали много вреда, за то теперь верностью Ак-паше могут загладить прежнюю вину и не только не будут считаться врагами, но могут сделаться друзьями русских, что война кончилась и настал мир»… и долго говорил он, и все так ровно, тихо».

В итоге отряд генерал-майора Черняева численностью в 1300 штыков и сабель при десяти орудиях взял штурмом громадный город (24 версты в окружности, не считая городских садов!) со стотысячным населением, вооруженный 63 орудиями, обороняемый 30-тысячным гарнизоном. Этот малочисленный отряд дерзко ворвался в город, а затем два дня дрался на его улицах, взял штурмом до сорока баррикад, потеряв убитыми 25 солдат, ранеными и контуженными 7 офицеров и 120 солдат. При этом нашими трофеями стали все 63 пушки, 16 знамен, множество ружей, две тысячи пудов пороха и десять тысяч ядер. Расходы на всю Ташкентскую экспедицию не превысили 250 000 рублей.

Такой фантастический успех объяснялся в первую очередь личными качествами генерал-майора Черняева, профессионализмом его подчиненных, а также недовольством местной знати и жителей Ташкента властью кокандского хана.

Глава восьмая

Надо сказать, что часть кокандского гарнизона через Кашгарские и Кокандские ворота заблаговременно покинула Ташкент. В частности, в Бухару на службу к эмиру бежали местные военачальники Сиддык-Тура и Арслан-Тура. Через Кукчинские и Самаркандские ворота ушла из города вместе со своими семьями и часть городской знати, а также некоторые купцы. Уходящих никто не преследовал. Сбежали и ладно! Некоторые, например богатый и влиятельный Мухаммед Салих-бек Ахун, наоборот, остались в городе, чтобы действовать в качестве агентов и эмиссаров бухарского эмира. С ними разберутся чуть позднее…

Впоследствии Михаил Черняев вспоминал о тревожных моментах после взятия Ташкента: «Несколько дней после взятия штурмом Ташкента, когда стотысячная армия населения его едва успела в знак покорности выдать оружие (конечно не все), а я стоял с отрядом у одних из ворот города, не решаясь расположиться внутри его стен, из опасения попасть в западню, бухарский эмир, Музафар с громадным скопищем занял Ходжент, сдавшийся ему без сопротивления. Оттуда он прислал мне письмо, в котором напоминая, что не только Ташкент принадлежал его предкам, но и Россия до Владимира Святого была им подвластна, требовал немедленного отступления от города, грозя в противном случае истребить всех до последнего. Положение маленького отряда (1100 человек пехоты с 85 ранеными на руках) между стотысячным населением, только что покорившимся и таким же почти многочисленным бухарским скопищем, было поистине трагическим. Так как почты и телеграфа там в то время не было, то послав нарочного за две тысячи верст в Оренбург к генерал-адъютанту Крыжановскому с просьбой задержать бухарских купцов, по возвращении их с Нижегородской ярмарки, для того чтобы воспрепятствовать «ндраву» эмира разыграться над теми из нас, кто попадет в его руки, я призвал в свой лагерь аксакалов (старейшин) и влиятельных лиц вновь покоренного города. На мой вопрос, знают ли они о прибытии ко мне бухарского посольства, они отвечали утвердительно, а на вопрос, известно ли им содержание письма эмира, они отговорились незнанием, но я был уверен, что, если не всем, то некоторым из них и это было известно. Так как при малочисленности отряда обложить город, имеющий оборонительную стену в двадцать четыре версты не было никакой возможности, то сношения жителей с бухарцами могли происходить беспрепятственно. Я приказал переводчику прочесть вслух письмо эмира и видел, как по мере чтения постепенно лица большей части слушающих принимали выражение ужаса. Им хорошо было известно по многочисленным опытам прошлого, что победы и даже посещения наследников калифов сопровождаются всегда крайними неприятностями не только для самих правоверных, но и для их жен и дочерей. Таким образом судьба города очутилась между двух огней. Как угадать, на чьей стороне останется победа? К кому пристать? Я вывел их из затруднения, объявив, что пойду навстречу бухарцам и если успех будет на моей стороне, то все останется по-старому. Если же я буду разбит, то мой им совет броситься на меня с тылу, чтобы приобресть расположение эмира. До решения же, чем борьба кончится, я потребовал заложить камнями все ворота и не впускать никого в город, а равно и не выпускать из него. Они мгновенно взялись за бороды, прокричали «ля иллями иль алла» и обещали в точности исполнить все им сказанное, в чем я ни на минуту не сомневался. Эмир же, получив мой ответ на свое письмо, повернул из Ходжента на Коканд».

Когда ситуация успокоилась, офицеры расселились в уцелевших домах, солдат поместили в казармах Кокандского гарнизона. Сам Черняев и его штаб расположился в уцелевшем при пожаре здании внутри цитадели.

Всех погибших при штурме Ташкента похоронили в братской могиле недалеко от Камеланских ворот города. Позднее на месте захоронения была поставлена часовня.

С аксакалами Черняев подписал договор, который зачитывали жителям на базаре глашатаи-джарчи. В договоре объявлялось, что жители Ташкента должны соблюдать все прежние законы и предписания, установленные мусульманской религией. Немедленно отменялось лишь рабство и торговля людьми. Все рабы освобождались и становились свободными. Кроме этого, все население города на год освобождалось от податей и налогов – ход весьма популярный, хотя и дорогостоящий. Для поддержания порядка была оставлена старая полиция.

Затем Черняев постарался завоевать расположение ташкентцев. Он пришел в дом к главе мусульман города, поклонился в знак уважения и заявил:

– Я вступил в город, не собираясь препятствовать старейшинам управлять делами Ташкента, как прежде, и не буду вмешиваться в религиозную жизнь!

Черняев в одиночку разъезжал по улицам и базарам, говорил с простыми людьми и даже принимал пиалу чая от случайных людей. Открытость и добросердечие Черняева и его солдат, их великодушие не могли не покорить многих из тех, кто прежде представлял русских чуть ли не людоедами.

Старейшины преподнесли генерал-майору прекрасный бриллиант, а за выдающееся мастерство полководца, которое позволило русским захватить их город столь малыми силами, дали почетное прозвание «Лев Ташкента». Сын убитого в сражении под Ташкентом предводителя кокандских войск Алимкула поднес Черняеву саблю своего отца и поклялся никогда больше не воевать с русскими. Затем старейшины города поднесли старинный щит с пространной, но знаковой надписью: «Вы не покоритель, а истинный избавитель от азиатских деспотов. Вы кротким отеческим управлением, говорили они далее, «дали нам понять, что ежели и есть на этом свете счастие, то счастие это заключается в том, чтобы быть подданными Великого Русского Царя и иметь над собою такого начальника, как Вы, достойнейший Михаил Григорьевич. Сказанное нами не лесть, а святая правда, которую говорят Вам 100 тысяч ташкентцев, испытывающих ныне истинное благополучие под вашим мудрым правлением. В такое короткое время Вы успели внести значительные улучшения в нашем быту. К Вам каждый из нас имеет доступ во всякое время, и Вы всегда с кротостью и терпением выслушиваете наши жалобы, по которым каждый из нас без задержки получает удовлетворение. Не будучи ташкентцем нельзя понять и оценить того бескорыстного к Вам уважения и любви, какой Вы пользуетесь между нами».

Некоторое время Черняеву пришлось в окрестностях Ташкента вести борьбу с мелкими вооруженными группами сторонников бухарского эмира под руководством некого Рустамбека. Однако затем тот был разгромлен и бежал. После этого как в окрестностях города, так и в самом Ташкенте стало спокойно. А вскоре жители города обратились к представителям русских властей, прося о присоединении Ташкента к Российской империи.

В начале июля в Петербург был послан инженер-поручик Александр Макаров с двенадцатью золотыми ключами, поднесенными Черняеву жителями Ташкента. Император Александр II был чрезвычайно доволен столь блестящей победой. За взятие города Черняев был награжден бриллиантовой шпагой с надписью: «За взятие Ташкента» и орденом Святой Анны 1-й степени. Все отличившиеся офицеры тоже были достойно вознаграждены. Солдатам выплатили по два серебряных рубля.

Овладение Ташкентом дало Петербургу ключ к завоеванию всей Центральной Азии. Прежде всего, был вбит клин между Бухарой и Кокандом, навсегда отделив их друг от друга. К тому же отказ англичан прийти на помощь хану Коканда вынудил его искать мира с нами. Это хотя бы на время защитило наш тыл, позволяя концентрировать силы в направлении Бухары. Следует признать, что завоевание Черняевым обширной среднеазиатской территории, составляющей значительнейшую часть Туркестанского края, включая Ташкент, было совершено не только с необыкновенной легкостью, но и без крупных затрат. Сам Черняев при этом сумел приобрести доверие и уважение местного населения не только личной храбростью, но своей доступностью и искренним вниманием к нуждам каждого.

Смерть Алимкула дала основание Черняеву поставить вопрос о дальнейшей судьбе Кокандского ханства. Черняев был немногословен:

– Предлагаю провести границу по Сырдарье как самую естественную и прошу инструкций в связи с намерением бухарского эмира занять бесхозную часть Кокандского ханства за Сырдарьей!

Милютин губернатора Туркестанской области поддержал:

– Утверждения бухарского эмира в Кокандском ханстве нежелательно, это сделает его излишне сильным.

Тогда же министр приказал Черняеву уведомить эмира, что захват кокандских земель будет рассматриваться как враждебный акт против России и приведет к «совершенному стеснению торговли бухарцев в России».

Одновременно Министерство иностранных дел предложило Крыжановскому договориться с бухарскими властями о предоставлении нашим купцам в ханстве тех же прав, какими пользовались бухарские торговцы в России: обеспечение личности и имущества, право свободной торговли во всех городах и уравнение в пошлинах.

В целом Военное министерство и Министерство иностранных дел поддержали Черняева, объясняя его действия враждебными выступлениями бухарского эмира и обращением жителей Ташкента за помощью к России. Однако министр внутренних дел Валуев недоумевал: «Ташкент взят ген. Черняевым. Никто не знает, почему и для чего». А госсекретарь Российской империи А. Половцев в своем дневнике написал еще откровеннее: «Сегодня пришло сообщение, что генерал Черняев взял Ташкент. Никто не знает, почему и зачем. Есть все-таки что-то эротическое в происходящем на границах нашей империи».

Тайный советник Петр Стремоухов, сменивший в 1864 году графа Николая Игнатьева на посту директора Азиатского департамента, был более осторожен, чем его предшественник, и полностью следовал линии Горчакова с ее главной задачей – не волновать Англию! В своих инструкциях в Оренбург Крыжановскому и Черняеву Стремоухов прямо предупреждал военачальников о неизбежных политических и торговых затруднениях для России в случае дальнейшего продвижения наших войск в Среднюю Азию. Как и прежде, речь шла о возможном столкновении с Англией. В конце концов, Крыжановский даже заколебался.

В целом же действия генералов встретили поддержку у части российского общества, считавшего, что успехи России в Средней Азии важны для ее престижа в Европе.

– Теперь, опасаясь за Индию, англичане станут гораздо сговорчивее и по всем вопросам европейской политики! – говорили приверженцы Крыжановского и Черняева.

С целью расширения русско-среднеазиатской торговли оренбургский генерал-губернатор просил министра финансов Рейтерна послать в Ташкент группу «предприимчивых лиц» для изучения на месте условий торговли, учреждения там ярмарки для всей Средней Азии.

Во время одной из бесед с канцлером Горчаковым Черняев, рассказывая ему о ходе экспедиции, помимо Ташкента, вспомнил и ранее взятую им крепость Аули-Ату, полагая, что руководителю российской внешней политики хотя бы немного известна география Средней Азии. На следующий день Черняев встретился со своим однокашником по Академии Генштаба графом Игнатьевым и воодушевленно принялся ему рассказывать о беседе с канцлером.

– Я имел с ним разговор сегодня утром, – усмехнулся Игнатьев, – и Горчаков спросил меня, кто такая эта Тру д’Аульета, о которой мне все время твердил Черняев?

Для Черняева столь откровенная неосведомленность канцлера в среднеазиатских делах стала откровением.

– По всему выходит, что наш канцлер – это очередной салонный господин, умевший лишь говорить удачные bon-mots (хорошие слова)!

– Чем дальше находишься от сильных мира сего, тем лучше о них думаешь! – со смехом похлопал его по плечу Игнатьев.

Тем временем петербургские дипломаты готовились к лавине английских протестов, которые казались неизбежными, в свете недавнего меморандума Горчакова, объявившего на весь мир, что Россия никакого наступления в Средней Азии проводить не собирается. Поэтому в столичных газетах официальное извещение о занятии Ташкента объявлялось не более, чем временным, причем указывалось, что сделано это было исключительно для защиты города от его захвата Бухарой. Англичан петербургские газетчики успокаивали еще и тем, что как только опасность исчезнет, будет восстановлена и независимость Ташкента.

Английское правительство, как и ожидалось, отреагировало негативно. Без ноты не обошлось. В ноте указывалось, что Ташкент расположен далеко от тех границ, которые князь Горчаков назвал в своем известном меморандуме «южными пределами России». Кроме того, Лондон заявлял, что взятие Ташкента штурмом «вряд ли совместимо с выражаемым российским правительством намерением уважать независимость государств Центральной Азии».

Наши ноту приняли и стали ждать, что будет Лондон делать дальше. Удивительно, но дальнейшая реакция Лондона была на редкость вялой. Даже жадные до сенсаций английские газетчики отреагировали несколькими маловразумительными статьями.

Ветеран Большой Игры, а тогда член парламента от консерваторов Роулинсон, понимая, что русские поставили Англии если не «мат», то уж точно «шах», в сердцах кричал:

– Безразличие нашей публики к событиям, происходящим сейчас в Центральной Азии, является одним из самых позорных эпизодов английской истории!

Причины безразличия Роулинсон видел в том, что русофобы буквально перекормили общество русской опасностью. Все до того к этому привыкли, что известие о захвате никому не ведомого азиатского Ташкента никакого впечатления не произвело. Ну, захватили и захватили, ведь эти русские всегда что-то захватывают!

В июле 1865 года неутомимый Роулинсон все же добился публикации в газете «Квотерли ревю» («Ежеквартальном обзоре»). При этом он почему-то посчитал остаться анонимом. Что же хотел донести до мозгов своих соотечественник старый герой Афганской войны? Генри Роулинсон писал: «…Захватив Синд и Пенджаб, мы сильно продвинули нашу собственную границу. Британская Индия расширила свое политическое влияние на север до Кашмира. В то же самое время русские укрепили свои позиции на Кавказе, после сокрушения имама Шамиля высвободили большие силы для развертывания в других местах и уже начали продвигаться в Туркестан… Русские намного улучшили сообщение с Центральной Азией. Железная дорога теперь доходит от Санкт-Петербурга до Нижнего Новгорода на Волге, полностью судоходной до Каспийского моря, навигацию обеспечивают 300 пароходов. Во время войны они плюс дополнительно 50 судов непосредственно на Каспии могут быть использованы для перевозки войск и военных грузов в восточном направлении, к Афганистану и Индии…»

Но страшилки из статьи опять никакого впечатления не произвели. Большая часть тиража «Квотерли ревю» так и осталось нераспроданной.

– Почему никто не боится русских? Что произошло? – недоумевали члены парламента.

Роулинсон как главный специалист по азиатским делам пытался им втолковывать:

– Все дело, джентльмены, в том, что публика еще помнит афганскую катастрофу и не желает, чтобы мы ее повторили, ввязавшись в войну с русскими в далеких пустынях. Во-вторых, все убеждены, что надвигающийся захват Россией Хивы, Бухары и Коканда все равно уже не предотвратить.

– А что будет, если мы спустимся в пустыню с афганских гор и преградим им путь? – возбуждались самые горячие головы.

– Любая наша попытка остановить сейчас русских просто заставит их двигаться к своей цели быстрее! – сокрушались те, кто были поумнее.

– А что в этом плохого? – раздавались редкие голоса либералов-вигов. – Может, вообще лучше иметь соседями русских, чем дикие племена? Управляемая Петербургом Азия принесет процветание региону и откроет новые рынки для наших товаров.

На это Роулинсон лишь качал головой:

– Говорить так может только полный невежа. Если русские освоят азиатский рынок, то уж никак не для наших товаров!

Самое удивительное, но против парламентариев-«ястребов», во главе с Роулинсоном, выступило правительство вигов, возглавляемое лордом Расселом, которого энергично поддерживал вице-король Индии Джон Лоуренс, ветеран индийской службы и бывший губернатор Пенджаба. Лоуренс убеждал воинственных оппозиционеров:

– Если русские попытаются напасть на Индию через Афганистан, их войска будут также уничтожены местными племенами, как была уничтожена зимой 1842 года наша армия, поэтому никакой опасности для нас их продвижение не несет!

– А вы не исключаете, что Петербург может убедить афганцев разрешить пройти его армии через их страну или даже присоединиться для совместного нападения на Индию? – не сдавались те.

На этот вопрос вице-король снисходительно улыбался:

– Такое развитие событий столь маловероятно, что его можно не учитывать! Лучший способ ограничить Россию, заключается в проведении прямой дипломатии из Лондона. Если царь Александр только посмеет продемонстрировать признаки наступления на Индию через Азию или Персию, то немедленная отправка нашего военного флота на Балтику сразу заставит его одуматься!

Разумеется, что в Лондоне никто всерьез не ожидал ранее обещанного Петербургом вывода войск из Ташкента. Этого и не случилось. А когда все окончательно утихло, в Англии узнали об учреждении Петербургом нового Туркестанского генерал-губернаторства. При этом именно Ташкент становился его военным и административным штабом, а также официальной резиденцией. При этом Петербург не счел уже нужным оправдывать это ничем, кроме заявления, что ход этот вызван «военной целесообразностью». Граф Милютин написал: «Нам нет нужды просить прощения у министров Британской короны за каждое наше свершение. Они отнюдь не торопятся совещаться с нами, когда завоевывают целые королевства, оккупируют иностранные города и острова. Мы же не просим, чтобы они оправдывались в своих действиях».

Что ж, Россия дала Англии звонкую оплеуху и Англия на него не ответила! Думаю, это был момент торжества не только для участников и ветеранов Большой Игры. Это был момент торжества для всех участников недавней Крымской войны. Теперь, когда бывший победитель не только испытал, но и безропотно снес доставленное ему унижение, можно было говорить о том, что отмщение за Севастополь началось…

Стремясь в максимально короткий срок восстановить в Ташкенте нормальную жизнь, подорвать антирусские проповеди мусульманского духовенства и приверженцев бухарского эмира, Черняев опубликовал обращение к жителям, в котором провозглашал неприкосновенность веры и обычаев, гарантировал обывателей от постоя и мобилизации в солдаты. Черняев сохранил старый мусульманский суд, отменил все произвольные поборы. Как мы уже говорили, на целый год ташкентцы освобождались от каких-либо податей и налогов. Все это позволило снизить накал противостояния. Жизнь в Ташкенте быстро налаживалась, когда неожиданно произошло событие, взбудоражившее и Петербург, и Лондон, событие, которое могло перевернуть весь ход Большой Игры.

Хорошо известно, что Восток всегда любил силу. Поэтому после падения Ташкента авторитет России на Востоке серьезно поднялся. Англичанам здесь противопоставить было нечего. У всех на памяти еще был их позорный разгром в Афганистане, тогда как русские без особых усилий захватили самый большой город Средней Азии. Ну, а к сильным, как известно, всегда льнут слабые и обиженные. Так получилось и на этот раз.

В ноябре 1865 года в Ташкент неожиданно приехали послы махараджи Рамбира Сингха, правителя североиндийского княжества Кашмир, издавна поддерживавшего торговые и политические связи со среднеазиатскими ханствами. Кашмирские послы прибыли через несколько месяцев после вступления русских войск в Ташкент, проделав длительный и опасный путь. Это свидетельствовало о том, что в Индии внимательно следили за развитием событий в Средней Азии. Для Петербурга это был настоящий политический прорыв. Впервые в истории состоялся первый официальный контакт с индийским махараджем, причем, что самое главное, независимо и вопреки англичанам!

К сожалению, посольству махараджи не удалось добраться до Ташкента в полном составе. Отъезд посольства стал известен английскому резиденту в столице Кашмира Сринагаре, и колониальная администрация приняла меры, чтобы посланцы не достигли цели. На подчиненной англичанам территории между границами Кашмира и Пешаваром посольство подверглось нападению. Двое членов посольства были убиты, а послание махараджи к русским похищено. Пропажа письма, не представлявшего ценности для случайных грабителей, подтверждает, что организаторы нападения преследовали исключительно политические цели. Надо отдать должное мужеству индусов. Несмотря на смертельную опасность, уцелевшие члены миссии Абдуррахман-хан ибн Сеид Рамазан-хан и Сарафаз-хан ибн Искандер-хан, пройдя через Пешавар, Балх и Самарканд, прибыли в Ташкент. Разумеется, Черняев встретил индусов как самых дорогих гостей. Приветствуя его, Абдуррахман-хан сказал:

– Достопочтимый русский владыка Ташкента! Мой господин шлет тебе самые добрые пожелания долголетия и процветания. Удача подобна лотосу, который расцвел и раскрыл всю свою красоту, но он не долговечен, если его не сберечь, а для этого нужно много сил и терпения!

– Передайте многоуважаемому Рамбиру Сингху и мои самые искренние пожелания! – скромно ответил Черняев.

Рассказав обо всех трудностях поездки, Абдуррахман-хан сообщил, что он не знаком с содержанием похищенного письма Рамбира Сингха, но тот на словах поручил передать, что в Кашмире уже осведомлены об успехах русских и радуются за них.

– Какова главная цель вашей миссии? – осведомился Черняев.

– Изъявление дружбы, а также изучение возможности дружбы и взаимной помощи в случае нужды!

Черняев и стоявший рядом штабс-капитан Абрамов переглянулись. Вот как! Кашмир предлагал ни много ни мало, а военный союз. При этом не надо было быть провидцем, чтобы понять, против кого именно хочет заключить союз правитель Кашмира. Так совершенно неожиданно перед Петербургом вырисовались контуры совершенно нового расклада политических сил в регионе, причем с выходом на Индостан. Это был настоящий политический прорыв.

Далее послы сообщили, что махараджа хотел направить в Россию еще одно посольство, через Кашгар, но они не знают, осуществил ли он намерение. Из дальнейшей беседы с кашмирцами выяснилось, что многие народы Индии возмущены английским гнетом и только и ждут, когда их освободят от ненавистных поработителей.

– Вы даже не представляете, как у нас ненавидят инглизов. Мы считаем их порождением проклятого джинна Иблиса! Достаточно одной искры, чтобы вспыхнул пожар, в котором сгорят эти проклятые рыжие шайтаны!

– Я представляю, как рвут сейчас волосы на голове в Калькутте и Лондоне! – смеялся вечером в кругу своих офицеров Черняев. – И это мы взяли лишь один Ташкент! А что начнется, когда мы возьмем Коканд, Бухару и Хиву? Уверен, что тогда Индия сама откроет перед нами ворота. Ну, а нам останется только промаршировать до Индийского океана и вымыть в нем свои сапоги!

– Не слишком ли смело, Михаил Григорьевич? – спросил его верный Абрамов.

– Смелость не только города берет, но и целые царства! – весело ответил Черняев, крутя свой рыжий ус.

Невдалеке с высоты минарета закричал муэдзин, с другой стороны его молитву тут же подхватил другой, созывая правоверных на молитву. Глуша эти звуки, под раскрытыми окнами губернаторского дома промаршировала рота солдат…

Опасаясь провокации со стороны англичан и не располагая достоверными сведениями о прибывших, Черняев ограничился несколькими беседами с индусами, одновременно запросив инструкции у Крыжановского. Однако и застигнутый врасплох оренбургский генерал-губернатор также не мог самостоятельно решить вопрос о договоре с Кашмиром, боясь осложнений с Англией. Крыжановский позволил послам остаться в Ташкенте до следующей весны, поскольку с наступлением зимы закрылись горные перевалы. При этом он запретил Черняеву делать какие-либо антианглийские заявления, рекомендовав лишь воспользоваться прибытием индусов для изучения политической ситуации в Кашмире и в Индии в целом.

Одновременно Крыжановский срочно проинформировал Горчакова о прибытии кашмирского посольства и изложил свой взгляд на развитие отношений с Кашмиром и другими странами Азии.

Мыслил Крыжановский так: в случае получения письменных просьб о помощи от народов, находившихся под английским господством, было бы «противно интересам Российской империи резким отказом отталкивать от себя людей, могущих быть нам впоследствии полезными, особенно для торговых связей». В то же время генерал-губернатор Оренбурга предлагал, что «положительное обещание помощи, без возможности подать ее населениям стран, отделенных от нас Гималайскими горами, было бы бесцельно и только уронило бы значение России в глазах среднеазиатских народов».

Поэтому он предлагал дать представителям Кашмира, как и другим посланцам, в случае их прибытия следующий письменный ответ: «Император Всероссийский пребывает в полной дружбе с английской королевой, и пока со стороны английского правительства не будет сделано никаких враждебных заявлений, войска наши не предполагается вести к берегам Амударьи…»

Позиция Крыжановского, изложенная в конфиденциальном письме, свидетельствовала о его нежелании воспользоваться прибытием посольства из Индии для подрывных действий против Англии. К тому же Крыжановский, в отличие от прямолинейного Черняева, не был уверен, что кашмирское посольство не является английской провокацией, организованной с целью обострения политической ситуации и остановки нашего продвижения в Средней Азии. Что ж, такой поворот событий, на самом деле, тогда не исключался. Короче, ситуация с кашмирцами на самом деле была очень непростая. Поэтому осторожная и взвешенная позиция Крыжановского не встретила возражений ни императора, ни Горчакова с Милютиным.

– Одно посольство, тем более только с голословными заверениями, не может являться основанием для изменения нашей сегодняшней политики в Азии. Мы только что, с большим трудом добились некоторого снижения накала противостояния с Англией, поэтому, основываясь лишь на рассказах двух неизвестных нам кашмирцев, вступать в открытый конфликт с Англией есть самая отчаянная авантюра! – заявил Горчаков.

И Александр II с Милютиным с ним полностью согласились.

Несмотря на всю секретность, окружавшую посольство, информация о том, что посланцы Кашмира добрались до Ташкента, стала известна английским властям в Индии. 19 января 1866 года директор Азиатского департамента Стремоухов направил Милютину для ознакомления «выписку из индийской газеты». В ней говорилось, что вице-король Индии Джон Лоуренс «отправил в Среднюю Азию по разным направлениям трех агентов из туземцев… Им предписано отправиться в Бухару, Самарканд и Коканд, наблюдать за всем там происходящим и по возвращении донести об отношениях, существующих между различными владетелями, о движении России и о состоянии умов народонаселения». Стремоухов сообщал, что, хотя подобные статьи не заслуживают полного доверия, но данные сведения совпадают с аналогичными, полученными Крыжановским.

Разумеется, что «выписка из индийской газеты» имела вполне конкретную цель. Такой шаг Лондон предпринял впервые. Ранее, как мы знаем, Англия неоднократно отправляла своих разведчиков в Среднюю Азию, при этом не оповещая об этом лондонские газеты. Утечка информации об отправке тайной агентуры была сделана умышленно и рассчитана именно на российские дипломатические круги.

Таким образом, уже сам факт появление в Ташкенте кашмирского посольства вызвал настоящую панику в Англии. А ведь Россия на появление послов еще даже не прореагировала!

Кроме этого, «сообщение индийской газеты», возможно, должно было ввести российские власти в заблуждение, заставив относиться с недоверием ко всем, прибывшим из Индии с официальной или неофициальной миссией, и тем самым помешать установлению прямых связей России с индийскими княжествами. Короче, все было очень сложно.

Глава девятая

Завоевание Ташкента поставило перед правительством вопрос и о его дальнейшей судьбе. Так возникла проблема «Ташкентского ханства». Дело в том, что первоначальный план действий не предусматривал занятия города, поэтому Петербург считал целесообразным превратить Ташкент и окружающие его земли в отдельное ханство, которое должно находиться под контролем России и играть роль буфера между нашими владениями и Бухарским эмиратом. Горчаков резко возражал против прямого включения Ташкента в состав России, как всегда, боясь осложнений с Англией.

Когда Крыжановский разрешил Черняеву занять гарнизонами крепости Ниязбек, Чиназ и укрепленный пункт близ Ташкента, а также устраивать военные посты на Сырдарье вплоть до ее верховьев, Горчаков начал жаловаться Александру II на генеральское самоуправство. Милютин мнение Горчакова поддержал. Получив взбучку, Крыжановский занял позицию выжидательную. Что касается Черняева, то он открыто пошел на обострение отношений со всеми сильными мира сего.

– Я открыто заявляю о практическом неудобстве превращения Ташкента в самостоятельное ханство, – заявил строптивый генерал-майор. – Если ранее я опасался больших расходов на содержание в городе войск и полиции, то теперь установленный порядок самими жителями дает возможность и управление городом, и сбор податей возложить на маленький административный аппарат. Образование самостоятельного Ташкентского ханства ликвидирует политическое значение овладения Россией этим городом. Поэтому я настаиваю на проведении границы по Сырдарье вплоть до верховьев реки, чтобы отдалить пограничную черту от Ташкента, установить более тесный контакт с Кокандским ханством и открыть для торговых караванов доступ в Кашгар.

Черняев надеялся на поддержку Крыжановского, но тот его неожиданно не поддержал, заявив:

– Считаю более выгодным иметь под боком слабое в военном отношении вассальное торговое государство, чем приобщать к империи целое государство и сажать туда русских чиновников! Поэтому предлагаю не передвигать линию границы из Южного Казахстана, а образовать в Ташкентском оазисе и в остальной части Кокандского ханства два независимых владения, обеспечив для России возможность судоходства по всей Сырдарье, заняв для этого крепости Ниязбек, Чиназ, чтобы не допустить ничьих посторонних посягательств на независимость Ташкента.

В специальном послании директору Азиатского департамента Крыжановский написал о необходимости прекратить все дальнейшие завоевания и заняться административным устройством присоединенных земель, развитием экономики и торговли.

Недовольный самоуправством Черняева, он говорил:

– Я намерен подтянуть поводья кое-каким лицам, увлекающимся военными авантюрами в Туркестане. Я намерен направить их воинственный пыл на что-нибудь более разумное, чем расширение и без того широчайшей России!

Эту позицию Крыжановского Черняев расценил как трусость и предательство.

Надо сказать, что Горчаков отказался принять даже ограниченную программу Крыжановского. Императору министр иностранных дел доложил об этом так:

– Занятие различных пунктов в районе Ташкента есть мера временная, подлежащая безусловной отмене, когда будут ликвидированы притязания бухарского эмира на господство в Ташкенте!

– Вы хотите, чтобы я вывел оттуда наши войска? – удивился Александр II.

– Этот жест доброй воли был бы с пониманием воспринят в Лондоне, – закивал Горчаков лысеющей головой. – Нам надо ограничиться лишь нравственным убеждением, что Россия всегда поможет Ташкенту в случае нападения на него.

– Право, даже не знаю, что и думать по сему поводу, – только и нашелся что сказать император.

Если бы во главе Азиатского департамента был граф Игнатьев, возможно, ситуация была бы иной, но там уже властвовал, смотревший в рот Горчакову трусоватый Стремоухов, классическое воплощение грибоедовского Молчалина.

– Если мы будем расширять наши пределы только потому, что будем желать присоединять к себе каждое воинственное кочевое племя, могущее делать набеги, то вряд ли удастся нам когда-либо остановить свое движение на юг! – заученно заявлял директор Азиатского департамента, никогда в самой Азии не бывавший и знающий о ней только из книжек и донесений.

Во время визита к военному министру Милютину Стремоухов и вовсе огорошил того, заявив:

– Сегодня мы не ставим своей задачей распоряжаться судьбами Средней Азии, проникая даже до Бухары. Подобные замыслы не должны входить в нашу политическую программу, потому что не дадут нам ничего, кроме неизбежных политических проблем!

– Если мы не желаем распоряжаться судьбами Средней Азии, то зачем тогда было вообще двадцать лет огород городить? – только и нашелся что ответить ошарашенный министр.

После ухода Стремоухова Милютин долго сидел, смотря в окно и думая о своем единомышленнике графе Игнатьеве.

– Эх, Николя, Николя! И какой черт дернул тебя отправиться послом в Турцию? Какой в том прок, когда здесь бы принес гораздо больше пользы!

Надо сказать, что Милютин был единственным, кто хотя бы частично поддерживал упрямого Черняева.

– Губернатор Туркестанской области отчасти прав, – защищал он генерал-майора перед императором. – Независимость Ташкента вовсе не обязательно должна быть связана с утверждением во главе города нового хана. Мы вполне можно обойтись созданием в Ташкенте муниципального управления под охраной наших войск. Эти войска, не занимая города, всегда будут на страже его внутренней самостоятельности.

– Вчера мне Горчаков объяснял все совершенно иначе. Сегодня ты говоришь свое. Почему мои министры не могут выработать единую точку зрения, а каждый тащит одеяло на себя! – выслушав Милютина, недовольно высказался император. – Вы все время ставите меня перед непростым выбором, а я желаю просто утверждать единую правильную позицию.

– Увы, ваше величество, но с Горчаковым у меня, наверное, никогда не будет единой позиции по Средней Азии. Причина проста: Горчаков патологически боится англичан, а мне на их козни глубоко наплевать!

– Ступай, с Богом! – устало махнул рукой Александр II. – На сегодня мне неприятностей достаточно, пора подумать о хорошем!

В те дни у императора начался его знаменитый роман с юной княжной Екатериной Долгорукой, поэтому мысли Александра II были весьма далеки от проблем Средней Азии и Ташкента.

В мае 1865 года генерал-губернатор Оренбурга Крыжановский созвал заседания специальной комиссии. Было решено перенести оренбургско-сибирскую таможенную черту, проходившую по Уралу, Тоболу, Ишиму и Иртышу, на новую границу в Южном Казахстане. Помимо этого, был принят ряд решений по укреплению таможни и лоббированию русских товаров. Решение комиссии серьезно укрепило позиции наших купцов на среднеазиатских рынках. Одновременно были предприняты меры по превращению Ташкента в главный торговый центр Средней Азии.

Крыжановский активно агитировал московское купечество серьезно заняться восточным направлением. Однако московские купцы с опасением отнеслись к предложению, т. к. ранее многие потерпели крах из-за грабежей караванов.

Тем не менее при содействии губернатора Москвы князя Долгорукова и московского фабриканта Хлудова удалось добиться существенных результатов. Сам Хлудов, собрав бородатых предпринимателей Белокаменной, доходчиво разъяснил им политику текущего момента:

– Почтеннейшая публика! Мы надеемся нынче совершенно вытеснить английские товары из Туркестана, так как можем доставить подобные произведения лучших качеств и по меньшим ценам! Для сего предлагаю создать московско-ташкентское товарищество для торговли со Средней Азией!

Выслушав Хлудова, московское купечество решило послать в Ташкент пробный караван с товарами на 100 тысяч рублей. В январе 1866 года в Москве было учреждено и товарищество для торговли с Ташкентом и Средней Азией. В него вошли крупнейшие купеческие конторы второй столицы России империи – торговые дома: «Ивана Хлудова сыновья» и «Саввы Морозова сыновья», «М.А. Хлудов» и «Владимир Третьяков», «Братья Барановы», «Братья Ремезовы» и «Братья Солодовниковы»…

Одновременно была окончательно решена и судьба самого Ташкента. В августе 1866 года Александр II подписал указ о присоединении Ташкента к России. Наконец, 27 августа 1866 года произошло поистине историческое событие – жители крупнейшего города Средней Азии приняли русское подданство. Так Ташкент стал важнейшим экономическим и военно-политическим центром среднеазиатских владений России. Таким образом, «ташкентская проблема» была решена всего лишь через год с небольшим, после завоевания города.

В том же 1865 году завершилось принятие в русское подданство киргиз-кайсацкого народа, начавшееся с Малой Орды, тянувшееся около ста тридцати лет и окончившееся Большой Ордой. К 1865 году киргизские орды в отношении административного управления были распределены по разным областям: бывшая Малая Орда входила в состав Тургайской, Уральской, Сырдарьинской областей и Астраханской губернии (Внутренняя, или Букеевская, Орда); бывшая Средняя Орда находилась в Акмолинской, Семипалатинской и частью Тургайской областях; и, наконец, бывшая Большая Орда обитала в Семиреченской и Сырдарьинской областях.

Таким образом, северная часть Киргизской степи была умиротворена. Но в южной ее части по подстрекательству кокандцев, которые вторглись в нее между Джулеком и Пишпеком на протяжении около 800 верст, продолжались беспорядки. Для окончательного замирения степи нужно было сомкнуть Оренбургскую и Сибирскую линии – окончательно соединить Сырдарьинские и Сибирские укрепления, опоясавшие современный Казахстан.

В сентябре 1865 года Крыжановский, решив лично разобраться с ташкентскими делами, отправился в инспекционную поездку в Туркестанскую область. Прибыв в Ташкент, Крыжановский собрал городскую знать.

– Я объявляю о создании Ташкентского ханства и предлагаю избрать хана! – объявил генерал-губернатор.

К удивлению Крыжановского, собравшиеся вовсе не обрадовались царской милости. Они мрачно смотрели на большого русского начальника. Сажать себе на шею нового хана никто из собравшихся не хотел. Ничего не понимающий Крыжановский обернулся к стоявшему поодаль Черняеву:

– Чего же им еще надо?

– Увы, ташкентцы еще слишком живо помнят все неудобства, сопряженные с ханской властью! – деликатно пояснил Черняев.

– Если вы не хотите хана, то что же вы хотите? – грозно спросил Крыжановский именитых граждан. – Какую желаете избрать себе власть?

Сгрудившись в кучу, именитые граждане несколько минут шептались, затем вперед вышел седобородый мулла:

– Хотим мы немного, – сказал он, – пусть духовной жизнью распоряжается главный мулла, а обыденной – верховный судья-кази-калян, а нового хана нам не надо! Правителем же своим желаем видеть Белого Царя!

Особенно против восстановления ханской власти были влиятельные купцы Ташкента во главе с местным олигархом Мухаммедом Саат-баем.

– Что ж, может, так будет действительно лучше? – вздохнул обескураженный таким поворотом Крыжановский и удалился с площади.

– Необходимо понять местную обстановку и учесть мнение жителей самого Ташкента. Поймите естественность их желания войти в состав сильного государства, способного защитить от внешнего врага и избавить от вечных внутренних волнений и смут! – попытался объяснить ему Черняев, но генерал-губернатор был слишком зол, чтобы воспринять сказанное.

Впрочем, в тот же день он отослал письмо военному министру: «…Сами ташкентцы усиленно просили меня не покидать их на произвол ханов и эмиров…»

Что касается Черняева, то он настойчиво убеждал своего начальника о включении города в состав России.

– Создание Ташкентского ханства лишит Россию политического влияния, которое мы приобрели с занятием города, стоящего во главе Средней Азии! – доказывал он Крыжановскому.

– Что ж, теперь я больше склоняюсь к вашему мнению! – согласился с ним генерал-губернатор Оренбурга.

Покидая Ташкент, Крыжановский все же приказал Черняеву опубликовать объявление, что Ташкент с окрестностями до Сырдарьи будет отныне самостоятельным государством. На всякий случай…

Черняев бумагу начальника положил под сукно… Как показали последующие события, он правильно сделал!

31 декабря 1865 года Крыжановский в письме на имя Милютина изложил свой взгляд относительно будущего гражданского устройства Ташкента, склоняясь уже к точке зрения Черняева. Свои соображения по этому поводу, основанные на письме Крыжановского, Милютин доложил 15 января 1866 года Александру II.

Между тем в российском правительстве по-прежнему не было ясности и в вопросе об общей политике в Средней Азии и относительно статуса Ташкента.

– Сведения, имевшиеся в Министерстве иностранных дел, – признавался Горчаков, – сбивчивы и отрывочны! Для окончательного решения вопроса надо вызвать в Петербург обоих возмутителей спокойствия – и Крыжановского, и Черняева.

Надо сказать, что оба генерала вели себя на высоком паркете достойно. Говорили честно и свою точку зрения отстаивали упорно.

– Мы были обязаны ответить на притязания бухарского эмира на Ташкент, а также поддержали желание горожан принять подданство России! – бойко докладывали оба.

Эти доводы показались петербургскому кабинету убедительными, и в августе 1866 года Ташкент вошел в состав России. 17 августа 1866 года Крыжановский снова посетил Ташкент, где объявил о принятии города в русское подданство.

Во время этой поездки генерал-губернатор Оренбурга в пух и прах разругался с Черняевым. Что уж там произошло между двумя начальниками, уже никто не скажет, но как говорится, нашла коса на камень. Расстались генералы врагами. Разумеется, от этой ссоры проиграл Черняев.

На первый взгляд после взятия Ташкента можно было ожидать, что перед ним широко распахнутся двери политической и военной деятельности. Но на самом деле Ташкента Черняеву не простили многочисленные враги, которых генерал, к сожалению, умел множить с огромной скоростью. Так, вспоминая о приказе военного министра о недопустимости экспедиции на Ташкент, Черняев публично хвастался:

– Я, засунув сей глупый приказ в карман, с горстью людей и на медные деньги положил к подножию России одну из богатейших наших окраин!

Возможно, не обошлось и без английских агентов влияния. Такие люди, как Черняев, были для Лондона весьма опасны. Сегодня он самостоятельно захватил Ташкент, а завтра, также самостоятельно, двинется в Индию!

И вскоре над губернатором Туркестанской области сгустились тучи. Несмотря на все заслуги, Черняева посчитали в Петербурге излишне амбициозным, самонадеянным и неуправляемым. Негатива добавил и конфликт Черняева с его начальником Крыжановским, который открыто заявил императору:

– Или я, или Черняев, но вместе мы служить не сможем!

Разумеется, Александр II выбрал генерал-губернатора Оренбурга. После этого «Льва Ташкента» отозвали в столицу. Вместо него в марте 1866 года новым военным губернатором Туркестанской области был назначен генерал-майор Дмитрий Романовский, до этого занимавший должность наказного атамана Уральского казачьего войска. Романовский был толков и опытен, имел инженерное образование, окончил Академию Генерального штаба, воевал с горцами на Кавказе и с турками на Дунае в Крымскую войну. Но самым главным его отличием от Черняева было отсутствие политических амбиций. Романовский являлся хорошим исполнителем, а именно такой и требовался Крыжановскому в Туркестане.

Именно Романовскому пришлось завершать эпопею с кашмирским посольством в Ташкенте. 23 июня 1866 года он сообщил Крыжановскому, что семимесячное пребывание послов в Ташкенте под негласным надзором убедило его в том, что кашмирцы действительно посланы махараджей и являются теми, за кого себя выдают. Романовский писал о них, что это «простые, но честные и умные люди, которые весьма откровенно говорят, что явились сюда, чтобы поздравить нас с нашими военными успехами». При этом Романовский ссылался на высказывания прибывших, что благожелательная позиция со стороны России, «весьма сильно возвысив политическое значение Кашмира, вместе с тем была бы весьма выгодной для них и в торговом отношении, так как сбыт их произведений очень затрудняется англичанами».

Следует признать, что Министерство иностранных дел в данном случае повело себя совершенно правильно, придерживаясь осторожной тактики в контактах с правителями индийских княжеств. Так, в ответ на официальный запрос Милютина о кашмирских послах Горчаков заявил о нежелательности публикации в русской прессе сообщений о пребывании в Ташкенте кашмирской миссии, что могло возбудить «весьма неприятные для правительства толки в английских журналах». При этом правительство выступало за развитие торговых отношений с княжествами Индии. Кашмирским послам было объявлено, что отныне купцам из Кашмира будут предоставлены те же права, какими пользуются среднеазиатские купцы в торговле с русскими. Исполнявший должность товарища министра иностранных дел тайный советник Вестман в сентябре 1866 года писал по этому поводу в Оренбург: «Не входя в переговоры с Кашмиром о заключении какого-либо обоюдообязательного условия, можно ограничиться лишь объявлением им через наше пограничное начальство о дозволении торговать с Россией на вышеупомянутых условиях».

Исполнительный Романовский, избегая разговоров на политические темы, в беседах с послами делал поэтому упор на вопросах торговли. Кашмирцам такие разговоры нравились.

Глава посольства Абдуррахман-хан, перебирая агатовые четки, разъяснял Романовскому пожелания своего махараджи:

– Мой господин Рамбир Сингх, тот, чьи колеса колесницы всегда движутся, очень заинтересован в развитии торговых связей с Россией.

– А вас не смущает большое расстояние между нами? – поинтересовался Романовский.

– Да, дорога не близкая, – согласился Абдуррахман-хан, – но торговля Кашмира с Ташкентом через Кокандское ханство вполне возможна. Караванные пути из Кашмира до Коканда полностью контролируются Рамбиром Сингхом, ибо от него зависят дунганы, овладевшие ныне Кашгаром.

Ну, а затем, получив уверения в дружбе русского императора, кашмирское посольство двинулось в обратный путь. Дальнейшая судьба отважных посланцев Рамбира Сингха нам, к сожалению, неизвестна.

Эпизод, связанный с прибытием в Ташкент кашмирского посольства, весьма характерен для тогдашней российской политики в Средней Азии. Петербург не желал давать повод Англии к новым нападкам на наши действия в Азии и отказывался от шагов, которые могли быть истолкованы как подстрекательство индусов к новому мятежу против английского господства. Что ж, политика есть политика, как говорится, ничего личного…

Тем временем отозванный в Петербург генерал-майор Черняев, узнав, что в правительственных кругах решено в ближайшее время учредить в Средней Азии независимую административную единицу – Туркестанский край, во главе с самостоятельным генерал-губернатором, начал предпринимать активные меры, чтобы на эту престижную должность назначили именно его. Однако Милютин был склонен видеть во главе Туркестана своего выдвиженца генерал-майора Романовского. В ответ на это Черняев развернул против Романовского настоящую войну компроматов. К чести Романовского, он на склоку Черняева почти не отреагировал, предпочитая заниматься служебными делами. Черняев же столь увлекся «вытаскиванием грязного белья», что растерял весь свой недавний авторитет. В результате начатый скандал обернулся против него самого. Обозленный Милютин уведомил императора о недостойном поведении «Льва Ташкента». В результате Черняева так и оставили за штатом без должности и на половинном жалованье.

Глава десятая

Как мы уже не раз говорили, что в ходе Большой Игры соперники постоянно совершенствовали структуры своих разведок. Что касается России, то только к 60-м годам XIX века в армии была, наконец-то, создана единая разведывательная вертикаль.

Так, в 1959 году в департаменте Генерального штаба было учреждено временное отделение по разведывательным делам Кавказской армии, отдельных корпусов Оренбургского и Сибирского и войск, расположенных в Восточной Сибири. Именно это отделение должно было находиться на острие Большой Игры. Помимо изучения иностранных армий и будущих театров войны, на военную разведку теперь возлагались задачи сбора политической и экономической информации. Разумеется, для полноценной и серьезной работы этого было недостаточно, но первый шаг в нужном направлении был сделан. Далее реформирование органов разведки было продолжено.

В сентябре 1863 года император Александр II утвердил положение и штаты главного управления Генерального штаба как центрального органа управления в составе Военного министерства. При этом департамент Генерального штаба и военно-топографическое депо были объединены в единое учреждение, получившее название главного управления Генерального штаба. Отныне именно оно стало заниматься разведкой. В свою очередь, главное управление подразделялось на военно-ученую и Азиатскую части (затем их переименовали в отделения). При этом военно-ученое отделение имело всего четырнадцать должностей, а Азиатское – восемь. Проблемой было и отсутствие общего руководителя этих отделений (начальника военной разведки), если таковым не считать начальника Главного штаба.

Это не облегчало взаимодействие двух структурных подразделений разведки, если таковое вообще существовало… Почему не была введена должность начальника военной разведки, так и осталось тайной… Ходили слухи, что здесь руку приложило английское лобби Петербурга, но слухи и есть слухи…

Еще в конце 1853 года в рамках нарастания противостояния в Большой Игре была сделана попытка ввести преподавание восточных языков в Академии Генерального штаба. Инициатором выступил профессор Петербургского университета, известный востоковед А.К. Казем-Бек обратился через попечителя учебного округа к военному министру с предложением открыть для слушателей академии и офицеров Генерального штаба временный курс турецкого языка. Позднее планировалось учить офицеров-разведчиков и другим восточным языкам. Идея была прекрасная и своевременная, но что-то пошло не так. «Турецкий курс» просуществовал менее года и был распущен. Увы, в этом вопросе мы значительно уступали англичанам.

Что касается военно-ученого отделения, то оно ведало разведкой в европейских государствах, перепиской с заграничными военными агентами, военно-статистическими работами и т. д. Информация поступала из документов иностранных армий, заграничных периодических изданий и публицистических сочинений, донесений посланников и от военных агентов.

В начале 60-х годов зарубежные силы военной агентурной разведки русской армии были представлены военными агентами, которые состояли при миссиях России в европейских столицах. В Париже находился флигель-адъютант князь Витгенштейн, в Вене – генерал-майор барон Торнау, в Берлине – генерал-адъютант граф Адлерберг, во Флоренции трудился генерал-майор Генштаба Гасфорд в Константинополе – полковник Франкини и, наконец, в Лондоне – кавалергард полковник Новицкий.

В мае 1860 года в европейскую разведывательную командировку был направлен (и, следовательно, введен в Большую Игру) профессор кафедры Академии Генерального штаба полковник Николай Обручев, будущий руководитель военной разведки и начальник Главного штаба. Цель его командировки состояла «в непосредственном ознакомлении с разнообразными явлениями территориальными, этнографическими и военными, что может считаться почти единственным и самым надежным средством к приобретению Вами более верного практического взгляда, как на самые эти явления, так и на отношение их к предмету Ваших академических занятий – военной статистики России». Первую часть командировки Обручев провел во Франции. В конце ноября он получил разрешение посетить Англию для ознакомления с ее армией. Одним из итогов зарубежной поездки Обручева явились «Заметки о снаряжении пехоты пяти первостепенных европейских армий…». В сентябре 1862 года, выполнив поставленные задачи, Обручев вернулся в Петербург.

Активно включились в Большую Игру и учрежденные агенты Морского министерства. После окончания Крымской войны первым агентом Морского министерства при российских посольствах в Лондоне и Париже был назначен вице-адмирал В.Е. Путятин.

20 марта 1856 года, всего лишь спустя два дня после подписания Парижского договора, генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич написал министру иностранных дел графу Нессельроде следующее:

«Я признаю совершенно необходимым иметь при посольстве нашем в Лондоне способного, весьма образованного и весьма опытного морского офицера для доставления Морскому министерству подробных сведений о всех новейших улучшениях поморской части, подобно тому, как находится в Стокгольме контр-адмирал Глазенап. Желая назначить в эту должность в Лондоне вице-адмирала Путятина, я прошу ваше сиятельство, предварительно доклада мною об этом государю императору, уведомить меня, не изволите ли вы предвидеть к тому какого-либо препятствия».

Что касается задач военно-морского агента, то генерал-адмирал сформулировал их для Путятина так:

– Путятин должен неусыпно следить за всеми усовершенствованиями по морской части и неотлагательно сообщать Морскому министерству все сведения, которые могут быть нам полезны, нисколько не касаясь собственно политических!

Фактически Путятин должен был заниматься лишь военно-промышленным шпионажем.

Однако Путятин пробыл в Англии недолго и в 1862 году был сменен героем Крымской войны контр-адмиралом Григорием Бутаковым.

В Англии Бутаков первым делом познакомился со строительством новейших военных кораблей с башенными орудийными установками и с новыми системами артиллерийских орудий, изготавливавшихся на заводах Армстронга. Энергичная деятельность Бутакова, связанная с броненосным судостроением, довольно быстро стала вызывать недовольство русского чрезвычайного и полномочного посланника в Лондоне Бруннова, который считал производимые военно-морским агентом технические заказы слишком расточительными.

– И зачем он тратит казенные деньги на какие-то чертежи, в которых сам черт ноги сломит! – ругался посол, подписывая платежные квитанции. – У этих моряков вообще все шиворот-навыворот!

Бруннов несколько раз жаловался министру иностранных дел Горчакову на расточительность Бутакова. Горчаков, в свою очередь, адресовал жалобы посла в Морское министерство.

– Мы находимся в глобальном противостоянии с сильнейшей морской державой, а потому обязаны иметь боеспособный флот. Ну, а, чтобы снова не изобретать телегу, лучше выкупить ее у главного противника! – парировал Бутаков все претензии. – Или вы хотите воевать с английскими броненосцами на парусных судах?

Поскольку в 1863 году политические отношения Лондона и Петербурга обострились до крайности, Морское министерство, опасаясь конфискации строившейся на английской верфи броненосной батареи «Первенец», решило ускорить ее перегон в Кронштадт. Несмотря на препятствия и козни, чинимые англичанами, Бутакову удалось добиться отправки корабля в Россию. Увы, в самом начале перехода «Первенец», сильно рыская при свежем ветре, ударил тараном и едва не потопил английское госпитальное судно. Поднялся страшный шум, русских моряков обвинили в терроризме. Лондонские газеты призывали к новой войне с Россией. Военно-морскому агенту стоило огромных усилий уладить этот опасный инцидент.

На Азиатское отделение Главного управления возлагались составление военно-статистических сведений о пограничных областях в Азии, военно-дипломатические контакты с соседствующими ханствами, а также снаряжение военно-научных и других экспедиций.

Создание специализированного Азиатского отделения явилось показателем резко возросшего значения «восточного вопроса» в политике России и усиления роли Военного министерства в решении внешнеполитических вопросов с целью решения военных вопросов в Азии еще за четыре года до описываемых событий.

С момента создания Главного управления Генерального штаба Министерство иностранных дел перестало быть основным организатором сбора разведывательной информации за границей, в том числе и военной. Это вызвало вполне понятную ревность и неудовольствие у руководства МИДа, в том числе и у министра Горчакова, что обострило и так не простые взаимоотношения между двумя министерствами.

Надо сказать, что центральные органы военной разведки были первоначально сформированы в качестве эксперимента всего на два года, однако принятая структура оказалась эффективной и жизнестойкой, что и предопределило ее сохранение.

Именно Азиатское отделение находилось на острие Большой Игры. Помимо всего прочего, офицеры Азиатского отделения занимались изучением армий в сопредельных странах (в том числе в Индии), а также снаряжением военно-ученых и других экспедиций.

К сожалению, штат Азиатского отделения насчитывал всего двух офицеров – заведующего частью и его помощника. Разумеется, два специалиста не могли качественно отслеживать состояние восточных дел. Прежде всего, это относилось к проблеме присоединения Средней Азии к России. К сожалению, разведывательные функции Азиатской части были ограничены лишь статистическим изучением вновь присоединенных территорий в Средней Азии и на Кавказе. Задачи «составления военно-статистических сведений» об азиатских странах должны были решаться генерал-губернатором Туркестана.

Военный министр Милютин, разумеется, отдавал себе отчет в том, что для борьбы за присоединение Средней Азии необходимо всестороннее изучение и разведка этого края. Без точного представления о географии и природных ресурсах Туркестана, о быте и обычаях населения невозможно успешное решение политических задач. Назначенному на должность туркестанскому генерал-губернатору Кауфману Милютин заявил:

– Малая известность этого края, разнообразие богатств природы, начинающееся развитие промышленности, быт среднеазиатского населения, в среду которого мы впервые проникли так далеко, – все это представляет богатый и интересный материал для исследований.

Став туркестанским генерал-губернатором, Кауфман начал активную разведывательную деятельность по исследованию края. В Ташкенте началось активное географическое, историческое и статистическое изучение края. Наделенный правом самостоятельных внешних отношений с приграничными странами, генерал-лейтенант Кауфман начал сам организовывать военно-научные экспедиции для изучения сопредельных территорий.

Вообще военно-научные экспедиции как форма военной разведки применялись Россией на мусульманском Востоке весьма активно и весьма эффективно. На первом месте среди задач таких экспедиций стояли именно военные. Возглавляли их либо видные ученые, либо офицеры генштабисты, либо торговцы. Чаще всего такие экспедиции осуществлялись под прикрытием Русского географического общества и официально, чтобы лишний раз не возбуждать англичан, имели вид научных. Разведка всегда производилась комплексно. В составе экспедиции обязательно присутствовал топограф, иногда топографов было несколько, а возглавляли их офицеры-геодезисты. В их обязанности входила съёмка местности для последующего нанесения на карту, изучение путей возможного продвижения войск, обеспеченность их водой, запасами пищи, фуража, знакомство с местным населением, изучение особенностей государственного устройства стран, через или в которые направлялась экспедиция.

Следует сказать, что военно-научные экспедиции почти всегда предшествовали военному наступлению России в тот район Востока, куда они были направлены. Помимо этого, в ряде случаев совершались и одиночные поездки офицеров Генерального штаба как под своими фамилиями, так и инкогнито под различными предлогами (путешествие, возвращение из отпуска, научная деятельность). В ряде случаев, чтобы избежать скандала с Горчаковым, это делалось без ведома Министерства иностранных дел. Особенно это касалось Афганистана – страны, закрытой для иностранцев и поэтому представлявшей большую проблему для нашей военной разведки.

Что касается военно-дипломатических миссий, то они имели много общего с военно-научными. Отличие же заключалось в том, что на первом месте среди задач миссий стояли дипломатические, а остальные являлись уже второстепенными.

При этом все равно в составе дипломатических миссий всегда находились генштабисты, которые в ряде случаев и возглавляли их.

Нужно заметить, что важным отличием всех военно-научных экспедиций было то, что участвовавшие в них офицеры-разведчики должны были предоставить в качестве отчета не простое военно-топографическое или геодезическое описание как при рекогносцировках, а полноценный военно-статистический анализ.

Весьма распространенной формой военной разведки, как нашей, так и английской, во время Большой Игры была агентурная разведка. Агенты получали сведения от местных жителей, завербованных ими в качестве информаторов. Способы вербовки информаторов были различны: добровольно-принудительный, когда будущие информаторы сами предлагали сотрудничество или получали разведывательные задания «в нагрузку» к основным (купцы и путешественники). Второй способ вербовки – подкуп. На мусульманском Востоке этот способ создания агентуры всегда был особенно распространен. Брать деньги за информацию не брезговали ни бедные, ни богатые, ни простые крестьяне, ни чиновники, ни даже представители верховной власти. Поэтому подкупом пользовались все и всегда. Наконец, третий способ – принуждение к шпионству путем шантажа ни нашей, ни английской разведкой на Востоке почти не применялся.

Сведения, которые доставлялись информаторами, обычно носили разноплановый и спорный характер. В основном это были отрывочные сведения. Но на основании таких сведений, полученных из разных источников, очень часто и составлялись в Военном министерстве и штабе оренбургского генерал-губернатора аналитические отчеты.

Но были и исключения, так, в Персии наша агентура работала как хорошо отлаженный часовой механизм, десятилетиями не давая сбоев. Из Тегерана мы получали детальные сведения о тайных замыслах и действиях англичан не только от посла и своих консулов, имевших многочисленную агентуру в туркменских племенах (которые англичане постоянно пытались натравить на Россию), но и непосредственно от персидского министра иностранных дел, который сам был нашим платным агентом.

Увы, начальный период централизации военной разведки не обошелся без серьезных интриг. Когда заведующий Азиатским департаментом Министерства иностранных дел граф Игнатьев официально объявил, что видит главную задачу азиатской политики России в наступлении в глубь Средней Азии, он сразу наткнулся на полное непонимание своего шефа Горчакова.

– Куда вы все время лезете, граф! – довольно грубо предостерег Игнатьева министр. – Умерьте свой юношеский пыл!

– Как вы не понимаете, что нам надо как можно быстрее вытеснить из азиатских ханств англичан, эмиссары которых уже давно нагло там действуют.

На это Горчаков демонстративно затыкал уши. Увы, Игнатьев тоже вел себя вызывающе. Нарушая служебную этику, он часто действовал откровенно против своего же министра заодно с генералом Милютиным, дерзко выступал на совещаниях в министерстве, продолжая вводить в ступор своего начальника:

– Я утверждаю, что вся будущность России – политическая, торговая и промышленная – находится только в Азии, а не в прогнившей Европе! Наше присутствие в Средней Азии будет несравненно большими ручательствами сохранения мира, нежели содержание самой многочисленной армии в Европейской России и союз с европейскими державами. Даже одна пехотная бригада у границ Афганистана станет спусковым крючком пистолета у виска Англии!

Так и не найдя понимания у Горчакова, опасавшегося, что слишком активная политика России вызовет создание против нее новой европейской коалиции, как это было во время Крымской войны, Игнатьев, в конце концов, решил покинуть свой пост в МИДе и перейти на военно-административную службу. Обрадованный военный министр Милютин тут же предложил ему престижную должность генерал-губернатора во вновь создаваемом Степном округе (в Заоренбургской степи), имея в виду, чтобы Игнатьев занялся там стратегической военной разведкой.

Узнав об этом, Горчаков возмутился:

– Хитрый Милютин ворует у меня лучшие кадры! Да, Игнатьев азартен и безмерно строптив, но он прирожденный дипломат и мы не столь богаты, чтобы разбрасываться такими кадрами. За Игнатьева можно с Милютиным и повоевать.

– А не слишком ли рискованно воевать с военным министром? – спросили его ближайшие сотрудники.

– Совсем нет! – усмехнулся Горчаков. – Он ведь о нашей войне никогда ничего не узнает!

Первым делом министр иностранных дел начал обрабатывать Александра II, чтобы тот назначил Игнатьева послом в Турцию. Когда же император заартачился, Горчаков пошел ва-банк и… пригрозил своей отставкой.

Наконец, Александр сдался и махнул рукой:

– Я не возражаю, но пусть решение примет сам Игнатьев!

Теперь Горчаков начал обработку Игнатьева, расписывая графу все преимущества его нового назначения:

– Имейте в виду, Николай Павлович, что Константинополь всегда будет важным центром международной политики и вы там принесете гораздо большую пользу России, чем в забытых Богом степях. Помимо этого, именно в Константинополе вы сможете серьезно повысить свой политический престиж и материальное положение. К тому же климат на берегах Босфора отличается в лучшую сторону от условий степного края. Думаю, последнее имеет значение для вашей жены и маленького сына.

Доводы министра были настолько серьезными, что Игнатьев сдался. 14 июля 1864 года он был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Турции.

Любопытно, что, несмотря на жесткое противоборство в ходе Большой Игры, оба ее научных центра – Королевское географическое общество и Российское географическое общество контактировали между собой.

Так, начиная с 1866 года начальник Большой тригонометрической съемки Индии полковник Уолкер регулярно направлял в Петербург все новейшие карты и географические публикации, посвященные Центральной Азии, получая, в свою очередь, аналогичные материалы из России. Обмен шел достаточно честный. Мы тебе – эксклюзив, ты нам – эксклюзив, вы нам – нечто второстепенное, мы вам – такое же…

При этом Уолкер состоял в личной переписке с начальником картографического отдела военно-топографического депо нашего Генерального штаба полковником фон Штубендорфом. В одном из писем Штубендорф поблагодарил своего коллегу за полученную от него английскую карту Туркестана и написал, что взамен направляет в Индию подборку новейших русских карт и публикаций, посвященных тем же районам.

Среди российских корреспондентов полковника Уолкера помимо Штубендорфа были известный исследователь Северного Памира А.П. Федченко и его жена, секретарь Русского географического общества барон Остен-Сакен, директор Пулковской астрономической обсерватории академик фон Струве, астроном А. Вагнер из той же обсерватории и некоторые другие.

В августе 1866 года директор Пулковской астрономической обсерватории академик Отто Струве направил в Англию таблицу географических координат, определенных в Центральной Азии его братом Карлом Струве, который незадолго до этого возвратился в Россию после длительной экспедиции по Туркестану, завершившейся семимесячным пленом в Бухаре.

Немного позднее академик Струве, для согласования результатов российских и британских магнитных наблюдений в Центральной Азии, отправил в Индию маятниковый прибор, использовавшийся в Пулковской обсерватории и в экспедициях на территории Туркестана. Этот маятниковый прибор затем был переправлен для юстировки в Лондон. Причем Струве предложил руководителю топографо-геодезической службы Индии воспользоваться стремительным продвижением друг к другу двух империй, чтобы воплотить в жизнь высказывавшуюся ранее полковником Уолкером идею продолжения индийского градусного измерения на территории Российского Туркестана.

Струве писал Уолкеру: «Не думаете ли Вы, что наше время может предоставить благоприятный шанс для осуществления Вашей давней идеи о продолжении Индийской дуги меридиана на Север через Туркестан и Сибирь? Кампания в Хиве фактически открыла путь для этого. И я чувствую уверенность в том, что в настоящий момент такое предложение будет встречено здесь (в России) благожелательно. Если Вы намереваетесь осуществить Вашу давнюю идею, пожалуйста, дайте мне об этом знать… Я убежден, что русские геодезисты были бы очень рады кооперироваться с англичанами в таком деле, и, что касается меня самого, Вы можете быть уверены в том, что я был бы в высшей степени горд, если бы смог в какой-то мере споспешествовать осуществлению столь значительного проекта…»

Впрочем, обменивались материалами соперники по Большой Игре далеко не по самым важным стратегическим районам, а по периферийным, которые представляли интерес для обеих сторон больше с научной точки зрения, чем с военной. И все же такой обмен какое-то время существовал.

Еще в 1864 году, после занятия Южного Казахстана и в связи с окончанием войны на Кавказе, нам стал доступен торговый путь в Среднюю Азию из центральных районов России по Волге и Каспию. Это, разумеется, не осталось незамеченным.

В сентябре 1864 года влиятельный журнал «Морской сборник» опубликовал статью Василия Бутыркина «Самый удобный путь для развития морской торговли на Каспии и торговли с Средней Азией», в которой автор показал преимущества отправки товаров по Волге и Каспийскому морю к Красноводскому заливу, а оттуда караванами – до Амударьи. Такая доставка делала наши товары намного дешевле английских. Бутыркин писал: «Медлить более открытием его опасно, потому что англичане уже недалеко от этой стороны наших границ. Для состязания с ними нам крайне необходимо иметь опорным пунктом хоть бедную Хиву и пароходство по Амударье. Позволив предупредить себя и на этом пункте, мы дадим большой простор их влиянию в этих местах, вредящему нам уже и теперь в отношениях с туркменами: интриги англичан в последние годы проникли и сюда; таким образом, не встречая преграды, влияние их может усилиться до того, что для нашей торговли закроются даже рынки Хивы и Туркмении».

Выступление «Морского сборника» поддержал крупный астраханский купец Савельев, который ходатайствовал перед Министерством финансов о разрешении ему основать в Красноводском заливе торговую факторию, построить на острове Челекен и на побережье залива парафиновый, стеклянный и «фотонафтагилевый» (нефтеперерабатывающий) заводы, начать разработку здесь полезных ископаемых и наладить рыболовный промысел. Савельев просил предоставить ему определенные льготы: свободный вывоз из России рыболовных снастей и необходимых лесоматериалов, десятилетнюю привилегию на заводское производство и рыболовство в этом районе, беспошлинный ввоз 100 тысяч пудов соли и выработанного им парафина и фотонафтиля (осветительное масло). Поскольку Министерство финансов затягивало рассмотрение ходатайства Савельева, он обратился в Военное министерство, которое информировало об этом Министерство иностранных дел.

Министерство иностранных дел приступило к непосредственному изучению вопроса об использовании волго-каспийского пути для развития торговли в Средней Азии и о разработке природных богатств юго-восточной части Каспийского моря и его побережья. В декабре директор Азиатского департамента Стремоухов представил Горчакову записку о юго-восточном береге Каспия, где указал, что в этом районе надо создать пункт для торговли на восточном берегу, что русские купцы должны иметь возможность ввозить продовольствие и мануфактуру для сбыта в Средней Азии и вывозить нефтепродукты и рыбу из Туркмении, хлопок и шелк – из Бухары и Хивы. При этом следовало уделить особое внимание укреплению дружественных отношений с Персией, «сделав безуспешными все происки англичан». Наиболее подходящим районом для создания такого пункта Стремоухов считал побережье Красноводского залива, где быстро можно было построить большую торговую факторию с меновым двором, складские помещения для нужд пароходства и стоянку для судов Каспийской флотилии.

В январе 1865 года на заседании особого комитета при участии военного министра Милютина, управляющего Морским министерством Краббе, генерал-квартирмейстера Главного штаба Веригина, главного командира Астраханского порта Воеводского и директора Азиатского департамента Стремоухова комитет решил изучить условия доставки товаров от Красноводска до низовьев Амударьи, собрать сведения о перевозочных средствах Каспийской флотилии и компании «Кавказ и Меркурий» на Каспийском море и заручиться содействием главнокомандующего Кавказской армией для занятия восточного берега Каспия. Весной было решено снарядить из Оренбурга специальную экспедицию для исследования южной части Устюрта и старого русла Амударьи.

Одновременно комитет решил предложить «благонадежным торговцам» отправить в Красноводск ко времени прибытия туда экспедиции свои товары с целью завязать торговые сношения с населением городов Хивинского ханства в низовьях Амударьи.

Запрос Савельева поддержали, но с оговоркой, что никому торговая монополия представлена не будет.

Тем временем с ходатайством к оренбургскому генерал-губернатору Крыжановскому обратились знаменитый купец-керосинщик Василий Кокорев и выдающийся химик профессор Дмитрий Менделеев с запиской об учреждении нефтяного промысла на восточном берегу Каспийского моря. Она предусматривала освоение залежей нефти и озокерита в этом районе (и в первую очередь на острове Челекен) на средства Кокорева и под научным руководством Менделеева Компаньоны предполагали привлечь для этой цели не только отечественный, но и иностранный капитал, чтобы облегчить вырабатываемым нефтепродуктам сбыт на мировом рынке. Они просили гарантировать им пятнадцатилетнюю монополию на добычу нефти и разрешить беспошлинный ввоз ее в Россию.

Крыжановский предложение поддержал, рассчитывая привлечь к Красноводскому заливу хивинских и бухарских купцов. Из письма Крыжановского: «Целесообразно развить нефтяное производство, получившее в последние годы такое важное значение в торговых оборотах Америки, что, кроме местного потребления нефти, оттуда вывозится оной в Европу на десятки миллионов (рублей) ежегодно». В России условия благоприятнее, чем в Америке… Нужны только частная предприимчивость и некоторое со стороны правительства покровительство этому промыслу… Наших промышленников привлечет преимущественно разработка нефти как предприятие более верное…»

В письме военному министру Крыжановский предлагал не намечать больше военных экспедиций, требовавших огромных расходов, а заняться развитием торговли со Средней Азией через Каспийское море «путем частной предприимчивости», оказав содействие Савельеву и Кокореву с Менделеевым. Милютин, прочитав послание, решил мудро:

– Одно другому не мешает!

Увы, в ходе дальнейших бюрократических дрязг предложения Кокорева, Менделеева и Савельева были отвергнуты, так как те просили о предоставлении им монопольного права на разработку полезных ископаемых и торговлю на восточном берегу Каспийского моря. Было отклонено также предложение Кокорева о привлечении иностранного капитала как «совершенно противное русским интересам».

Ну, а затем военно-политическая ситуация в Туркестане и вероятность войны с Бухарой вынудили правительство отложить «до более благоприятного времени» занятие Красноводского залива и учреждение там укрепленной фактории. Так было загублено очень перспективное дело, которое смогло коренным образом изменить весь ход Большой Игры.