Битва за рай

15

После осмотра хижины Отшельника из Ада мы работали до вечера. Ли, неспособный пока что много двигаться, занялся составлением планов, в особенности системой питания, которая позволила бы нам растянуть наши запасы примерно на два месяца, если мы не будем позволять себе лишнего. Гомер, Фай и я вскопали землю под несколько небольших грядок, и, когда к концу дня стало наконец прохладнее, мы посеяли кое-какие семена: салат-латук, белую свёклу, тыкву, брокколи, фасоль и бобы. Вообще-то, нам не слишком хотелось питаться такими продуктами всю оставшуюся жизнь, но Фай твёрдо заявила, что овощи необходимы, а учитывая кулинарное искусство Ли, всё это должно превратиться в очень вкусные штуки, а тыква вполне могла вдруг стать волшебной каретой.

День был длинным, и жарким, и очень утомительным. Встали мы так рано. И разговор с Ли не облегчал жизни. Между нами возникло некоторое напряжение, и мне это было неприятно. Да и вообще все были слегка напряжены, из-за чего в последние часы светлого времени то и дело огрызались друг на друга. Единственным исключением оказался Гомер, он и не думал рычать на Фай. Правда, он рявкал на меня за то, что я лила слишком много воды на грядки, и на Ли, когда они выясняли, какой футбол лучше — австралийский или американский, но Фай оставалась неприкосновенной. Но для Фай Гомер неприкосновенным не был. Когда Гомер отломил и слопал здоровенный кусок фруктового пирога от миссис Грубер, Фай заставила его покраснеть, выдав сразу массу определений — «жадина», «обжора», «эгоист»... Гомер за свою жизнь так привык выслушивать всякое, что ему бы давно пора было закалиться, но, когда на него нападала Фай, он вёл себя как ребёнок, краснея и теряя дар речи. Да, он доел свой кусок, но не думаю, что ощутил его вкус. А я только порадовалась, что Фай не видела, как я недавно налетела на бисквиты.

В общем, находка хижины оказалась единственным радостным моментом в тот день.

Фай перебралась в мою палатку, когда ушла Корри, и той ночью, когда мы уже легли спать, сказала мне:

— Элли, что мне делать с Гомером?

— Ты о том, что ты ему нравишься?

— Да!

— Ну-у... это проблема.

— Мне бы хотелось понять, что мне делать.

Это было чем-то вроде моей специальности — разбираться в любовных переживаниях моих друзей. Когда я окончу школу, то сделаю это своей работой, карьерой: открою кабинет, куда люди смогут приходить прямо с улицы и рассказывать мне о своих трудностях в отношениях с парнями и девушками. Вот только в собственных проблемах я разобраться никак не могла, просто стыд!

В общем, я повернулась на бок, чтобы видеть в темноте лицо Фай. Её глаза были широко открыты от волнения.

— А он тебе нравится? — спросила я.

Надо же было с чего-то начать.

— Да! Конечно!

— Нет, я имею в виду...

— Я знаю, что ты имеешь в виду! Да, думаю, он мне нравится. В школе такого не было, но, честно говоря, он и вёл себя там как настоящий дебил. И если бы мне кто-нибудь сказал, что Гомер в конце концов начнёт мне нравиться, ну, я бы оплатила такому человеку такси до кабинета психоаналитика. Он казался таким... незрелым.

— Да, помнишь ту водяную битву на Хеллоуин?

— Ох, не напоминай!

— Но если теперь он тебе нравится, что тебя останавливает?

— Не знаю. Это и есть самое трудное. Я не знаю, нравится ли он мне так же сильно, как я ему, — это первое. Мне совсем не хотелось бы завязывать отношения, если Гомер будет думать, что мои чувства так же сильны, как его. Он такой...

Фай никак не могла найти правильное определение, и я предложила своё:

— Грек?

— Да! Ну, то есть я знаю, конечно, что родился он здесь, но он всё равно грек в том, что касается девочек.

— А тебе не нравится, что он грек или частично грек, или как это назвать?

— Нет! Мне это нравится! Греки сексуальные.

Слово «сексуальные» прозвучало из уст Фай весьма забавно. Она была так хорошо воспитана, что обычно подобных слов не употребляла.

— Значит, тебе мешает лишь то, что у тебя нет таких сильных чувств, как у него?

— Вроде того. У меня такое ощущение, что я должна держать его на расстоянии, а иначе он просто захватит меня. Ну, как будто ты строишь плотину, чтобы не дать воде снести целую деревню. Я и есть деревня, и я строю плотину, когда держусь с ним холодно и небрежно.

— Он от этого может только сильнее раскалиться.

— Ох... Ты так думаешь? Мне и в голову не приходило. Как всё сложно... — Фай зевнула. — А что бы ты делала на моём месте?

Вопрос оказался трудным, потому что я и так отчасти была в её положении. Ведь именно мои чувства к Гомеру мешали мне завязать отношения с Ли. Вот если бы мы втроём очутились на необитаемом острове и я могла бы позволить себе уделять внимание обоим парням... Но произнесённое Фай слово «сексуальный» вдруг заставило меня осознать, что моё влечение к Гомеру в основном физическое. У меня совсем не было желания проводить с ним долгие часы, говоря о жизни, хотелось просто физического контакта, вздыхать и бормотать: «Обними покрепче» или «Вот тут ещё раз погладь...».

А с Ли всё немного иначе. Меня привлекали его идеи, то, как он размышлял на разные темы. Возможно, если бы я больше разговаривала с Ли, то могла бы увидеть жизнь под другим углом. Я словно училась у него. О его собственной жизни я мало что знала, но когда смотрела в его глаза, это было всё равно что смотреть на Атлантический океан. Мне хотелось узнать, что я могу там обнаружить, какие интересные тайны он скрывает.

Поэтому на вопрос Фай я ответила:

— Не надо вечно его сдерживать. Гомеру нравится возбуждение. Ему нравится, когда оно нарастает. Вот только он не самый терпеливый парень в мире.

— Так ты думаешь, — сонно пробормотала Фай, — мне следует попробовать?

— Лучше иметь любовь и потерять её, чем не иметь любви вообще. Ну а если ты попробуешь и ничего не получится, чего ты лишишься? А вот если он утратит интерес к тебе, ты никогда и не узнаешь ничего, зато потом всю жизнь будешь гадать, что могло бы получиться.

Фай наконец заснула, но я лежала без сна, прислушиваясь к ночным звукам, к шуму ветра в разогретых деревьях, к вою диких собак вдали, к случайному бормотанию птиц... И гадала, что я буду чувствовать, если Фай всё-таки уступит Гомеру. Я всё ещё не могла до конца поверить, что мне самой вдруг так внезапно понравился Гомер. Он так долго был моим соседом, моим братом. Я попыталась вспомнить о том, как всё было какой-нибудь месяц или год назад или пять лет назад, когда мы были совсем ещё детьми. Мне хотелось разобраться, когда именно Гомер стал выглядеть привлекательным для меня или почему я не замечала этого прежде, но мешали новые чувства. Как будто Гомер претерпел внезапную метаморфозу. За одну ночь стал сексуальным и интересным.

Какая-то собака взвыла снова, и я начала думать об Отшельнике. Может быть, это сам дух Отшельника выл, возвращаясь в свой осквернённый дом, хотел взглянуть на людей, которые незаконно проникли в его тайное убежище. Слегка напуганная, я передвинулась ближе к Фай. Всё это так странно — обнаружение той маленькой хижины, так искусно скрытой... Должно быть, тот Отшельник воистину ненавидел род человеческий, если столь старательно прятался от него. А я ведь почти всерьёз ожидала ощутить в том месте присутствие зла, неких сатанинских сил, как будто там много лет подряд служили чёрные мессы. Но каким на самом деле был тот человек? Как он справлялся со своей жизнью? В его домике совсем не ощущалось зла. Там присутствовала некая атмосфера, но ей трудно было дать определение. Пожалуй, то место выглядело грустным, задумчивым, но никак не злым.

Когда на меня начал наползать сон, я мысленно обратилась к ритуалу, который теперь проделывала ежедневно, как бы ни устала. Это было нечто вроде фильма, который я прокручивала в голове каждую ночь. В этом фильме я видела своих родителей и их обычную жизнь. Я заставляла себя видеть их лица как можно чаще, представляла родителей во время разных дневных дел: папа бросает овцам кипы сена, ждёт за рулём, когда я открою ворота, потеет, затягивая болты на лемехе трактора, и на нём кожаные штаны, которые он надевает для работы в поле... Мама на кухне — она настоящий кухонный ангел, моя мама. Может быть, благодаря движению феминизма она стала более откровенна в высказываниях, но это не слишком отразилось на её обычных хлопотах. Я представляю, как мама выбирает для себя книги в библиотеке, окучивает картошку, говорит по телефону, как румянятся её щёки, когда она разжигает печь на жидком топливе и клянётся, что завтра непременно заменит её на электрическую. Но она так этого и не сделала. Мама оставила это старье потому, что, когда мы начали на ферме принимать туристов на постой, те решили, что печь уж очень живописна. Это вызывало у меня улыбку.

Не знаю, может, я лишь портила себе настроение, думая о родителях и пытаясь сделать вид, что всё хорошо, но это был мой способ сохранить их живыми в памяти. Я боялась, что если перестану это делать, то позволю им уплыть куда-то, как сама уплывала в сон. Обычно я думала и о Ли тоже, о том случае, когда мы прижимались друг к другу, представляла его гладкую тёмную кожу и твёрдые губы, но в тот вечер я слишком устала, да и днём думала о нём достаточно. Я заснула — и он мне приснился.

Два дня с Гомером, Фай и Ли обещали быть интересными, такими они и стали. На самом деле эти дни были даже слишком интересными. Мои эмоции испытывали излишнее напряжение. Но всё-таки все мы нервничали, не зная, что происходит с нашей четвёркой. Вторник начался с прохлады и, похоже, собирался стать особенным во многих отношениях. Это был любопытный день — день, который я никогда не забуду.

Мы снова решили встать пораньше. Я уже заметила, что чем дольше мы живём в Аду, тем сильнее поддаёмся естественному ритму природы, отправляемся спать, когда становится темно, встаём на рассвете. Дома такое было невозможно. Но здесь мы постепенно стали так жить, почти не замечая этого. Хотя и не сразу. Поначалу мы засиживались у костра после наступления темноты, чтобы приготовить какую-то еду на следующий день или просто выпить чая — в течение дня не все успевали это сделать, — но очень скоро мы начинали зевать, потягиваться и, выплеснув из чашек осадок, разбредались по палаткам.

В общем, когда утром того вторника мы обнаружили, что вокруг холодно и сыро, то собрались вокруг угасшего костра, болтая ни о чём, прислушиваясь к негромкому тарахтенью сорок и недовольному кудахтанью кур. Завтрак был, как обычно, холодным. Я с вечера замачивала сухие фрукты в воде, в плотно закрытом котелке, чтобы до них не добрались опоссумы. К утру фрукты становились мягкими и вкусными, и мы их ели с мюсли или какими-нибудь другими хлопьями. Фай пила разведённое сухое молоко, которое тоже готовила с вечера, чтобы к утру оно настоялось. Мы прихватили и несколько банок концентрированного молока, когда ездили в дом Груберов, но их хватило ненадолго: мы их высосали досуха за какие-нибудь сутки.

Главная наша задача на это утро состояла в добыче дров. Нам хотелось набрать их целую гору, а потом как-то замаскировать. Наверное, это звучит безумно, нас ведь окружал буш, сплошные заросли кустов, но дрова при этом найти оказалось нелегко, потому что кустарник был слишком плотным. И ещё нужно было сделать кучу мелких дел: нарубить щепок, выкопать дренажные канавки вокруг палаток, выкопать новую яму для туалета — первая уже заполнилась, — подготовить плотно упакованные продукты, которые мы собирались спрятать в окрестностях, как предложил Гомер.

Поскольку Ли всё ещё был не слишком подвижен, последнюю задачу возложили на него, а заодно мытье посуды и чистку оружия.

Мы предполагали усердно трудиться большую часть утра, после ланча сделать перерыв, а вечером отправиться к «лендроверу», чтобы перенести ещё часть груза. И мы действительно многое сделали, прежде чем снова потеплело и мы несколько снизили темп. Мы набрали кучу дров около метра высотой и шириной метра в три и ещё отдельно сложили горку растопки. Выкопали канавки и туалетную яму, потом получше устроили кур. Просто удивительно, как много могут сделать четыре человека по сравнению с тем, что успевали мы с папой. Но меня очень тревожило то, что мы до сих пор очень сильно зависели от снабжения, доставленного на четырёх колёсах. Это ведь только временное решение. Даже вырастив собственные овощи, даже имея кур, мы были далеки от того, чтобы перейти на самообеспечение. Предположим, нам придётся прожить здесь три месяца... или шесть... или два года... Это трудно было представить, но такое вполне возможно.

Во время ланча, когда двое других были чем-то заняты, Ли тихонько сказал мне:

— Сможешь показать мне сегодня хижину Отшельника?

Я была поражена:

— Но вчера, когда мы все туда ходили... ты сказал, что твоя нога...

— Да, конечно. Но сегодня я уже испытал её. Вполне нормально. Ну, всё равно вчера у меня не было настроения идти с вами.

— Ладно, — усмехнулась я, — отведу тебя. И в случае чего принесу тебя обратно на спине, как Робин.

Должно быть, в воздухе витало нечто особенное, потому что, когда я сказала остальным, что нога у Ли вполне поправилась и мы уйдём на пару часов, Гомер тут же подмигнул Фай. Думаю, Фай как-то поощрила Гомера этим утром, потому что его подмигивание не означало что-то вроде: «О-ох, Ли и Элли!» — а скорее нечто такое: «Отлично, мы неплохо проведём время вместе».

Вообще-то, это было весьма подло с их стороны.

Уверена, если бы мы с Ли не дали им такой возможности, они бы придумали, что соврать. Но во мне это вызвало зависть и даже захотелось отменить наше путешествие, чтобы остаться с этой парочкой и изобразить из себя надсмотрщицу. Потому что в глубине души мне совсем не хотелось, чтобы Гомер и Фай были вместе.

Впрочем, я ничего не могла поделать. Я оказалась в ловушке. И потому около двух часов дня отправилась к ручью, а Ли хромал рядом со мной. Путешествие на этот раз завершилось удивительно быстро, потому что я теперь знала дорогу и шла увереннее и Ли двигался куда более легко, чем я ожидала. Вода булькала вокруг нас, освежающе прохладная, и мы шагали вместе с течением.

— Идеальная дорога, — заметил Ли, — потому что мы не можем с неё сбиться.

— Мм... Знаешь, по другую сторону Ада текут реки Холлоуэй и Рисдон. Отсюда к ним наверняка есть какой-то путь. Вот было бы интересно найти его, может быть, даже прямо по этому ручью.

Мы уже почти добрались до хижины, однако Ли прежде всего хотелось поговорить. Он сел на мокрое бревно У Ручья.

— Пусть нога немного отдохнёт, — сказал он.

— Что, болит?

— Чуть-чуть. Скорее ноет, когда её нагружаешь. Наверное, лучшее лекарство теперь — упражнения. — Он немного помолчал. — Знаешь, Элли, я ведь даже не поблагодарил всех вас как следует за то, что забрали меня гой ночью из ресторана. Вы же настоящие герои. Вы буквально встали под огонь ради меня. Я не слишком умею выражать чувства, но я этого не забуду до конца жизни.

— Ну и ладно, — неловко откликнулась я. — Ты уже меня благодарил. Ты тоже сделал кое-что для нас.

— И извини меня за вчерашнее.

— Да за что тут извиняться? Ты сказал то, что хотел сказать. Сказал то, что думал. Куда больше, чем сказала я.

— Так скажи сейчас.

— Может, и надо бы, — усмехнулась я. — Хотя я, вообще-то, не предполагала ничего говорить. — Немного подумав, я решила ринуться в омут. — Хорошо, я скажу то, что, как мне кажется, я думаю, но только помни: это не обязательно значит, что я действительно так думаю. Я вообще не знаю, что я думаю.

— Эх, Элли, умеешь ты разочаровывать! — застонал Ли. — Ты ещё и не начала говорить, а уже вконец меня запутала. Точно так же, как вчера.

— Ну, так ты хочешь, чтобы я была честной с тобой, или не хочешь?

— Давай-давай, продолжай, а я попытаюсь держать в руках себя и кровяное давление.

— Ладно... — Выдохнув это, я вообще не представляла, с чего начать. — Ли, ты мне нравишься, даже очень. Думаю, ты интересный, весёлый, умный и у тебя самые красивые глаза во всём Виррави. Но я не уверена, что ты мне нравишься именно в том смысле, ну, ты понимаешь, о чём я. В тот день в сарае мной овладели чувства. В тебе есть что-то такое... я не знаю, что это, но ты заставляешь меня нервничать. Я никогда не встречала никого похожего на тебя. И вот ещё о чём я думаю... Предположим, мы начнём встречаться, а вдруг из этого ничего не выйдет? Сейчас мы все живём здесь, нас семеро... то есть уже восемь, и мы сидим в тайном месте в очень странное время, когда весь мир перевернулся вверх ногами, но нам хорошо вместе... в общем хорошо. И мне совсем не хочется всё испортить, если мы двое вдруг решим, что видеть друг друга не хотим или нам неловко быть рядом. Это будет ужасно. Всё равно что Адам и Ева поссорились бы в саду Эдема. С кем бы они тогда разговаривали? С яблоней? Со змеем?

— Ох, Элли! — заговорил Ли. — Ну зачем тебе нужно постоянно искать разумные причины и рассуждать? Будущее — это будущее. Оно само о себе позаботится. Ты можешь сидеть тут день напролёт и гадать о нём, и что ты получишь к вечеру? Кучу пустых догадок, вот что.

А тем временем ты ничего не делаешь, ты не живёшь, потому что слишком занята рассуждениями обо всём.

— Это неправда! — сердито возразила я. — То, как мы нашли тот грузовик и спасли тебя, есть результат правильных рассуждений. Если бы мы сначала не предусмотрели все возможности, ничего бы не получилось!

— Но большую часть всего вы делали экспромтом, — сказал Ли. — Я же помню, как ты мне говорила, что какая-то часть плана меняется, вроде бы относительно маршрута. И было ещё многое, например то, как тебе пришлось затормозить, чтобы остановить машину сзади. Это ты сделала не по плану и не рассуждая.

— Так ты считаешь, я должна жить чувствами, а не рассудком?

— Не в такой форме, как ты это выразила! — засмеялся Ли. — Полагаю, место должно быть и для того и для другого. Я тебе скажу, на что это похоже. На мою музыку. — Ли блестящий музыкант. Он уже учился в шестом классе музыкальной школы и был лучшим в своей возрастной группе в Виррави. — Когда я что-то разучиваю или исполняю, я включаю в работу и сердце и ум. Ум заботится о технике, а сердце чувствует страсть музыки. Наверное, и в жизни то же самое. У тебя есть всё.

— И ты думаешь, что я руководствуюсь умом, а не сердцем?

— Нет! Хватит уже искажать мои слова! Но вспомни о том человеке, который жил здесь. Его сердце должно было постепенно иссохнуть, пока не стало похожим на маленький сушёный абрикос, и у него остался только рассудок. Надеюсь, для него это было большим утешением.

— Ну да, значит, по-твоему, у меня один рассудок, а сердца нет! Ты думаешь, я тоже кончу жизнь в этой маленькой хижине, стану Отшельницей из Ада, без друзей, и никто не будет меня любить. Извини, но мне пора в сад, поесть червячков.

— Нет, просто я думаю, что для того, чтобы понять, нравится ли тебе кто-то — например, нравлюсь ли тебе я, — ты слишком осторожна и расчётлива. Тебе надо отдаться чувствам.

— Но как раз в чувствах-то я и запуталась! — жалобно ответила я.

— Может быть, это потому, что твои чувства запутывает твой ум. Твои чувства могут зазвучать громко и отчётливо, но, прежде чем они вырвутся наружу, твой мозг ловит их и пытается развернуть в другую сторону.

— Ага, то есть я вроде тех телевизоров, которые больше похожи на компьютеры? Я вмешиваюсь в изображение, меняю его?

Я сама не знала, верю ли я во всё это, или просто Ли ведёт к чему-то своему. Парни это умеют.

— Да, — кивнул Ли. — Вопрос в том, какая программа идёт по телевидению? Спор о смысле жизни или страстная любовная история?

— Представляю, какую программу хотел бы увидеть ты! — фыркнула я. — Какую-нибудь порнуху.

Ли засмеялся:

— Разве я могу сказать, что люблю тебя за твой ум, после всего, что сам только что наговорил? Но так оно и есть.

Ли впервые произнёс слово «любовь», и меня это немного отрезвило. Такие отношения могут внезапно стать серьёзными. Проблема в том, что я ни разу не упомянула о Гомере, и одной из причин того, что Ли не мог меня понять, было то, что он не понимал моего отношения к Гомеру... хотя ему и следовало уже что-то заподозрить.

Думаю, он был бы не так растерян, если бы я была с ним честнее. Но я-то знала о Гомере и по-прежнему путалась во всём. Я вздохнула и встала:

— Идём, хромоножка, давай лучше заглянем в хижину.

Я в третий раз пришла сюда, так что мне уже было не так интересно. Но Ли долго осматривался вокруг. На этот раз здесь было светлее. Наверное, всё зависело от времени дня, но ещё и солнечные лучи, проникая в дверной проем, смягчали темноту у задней стены. Ли подошёл к единственному окну хижины, незастеклённому квадрату в задней стене. Он высунулся наружу и внимательно осмотрел заросли мяты, потом исследовал сгнившую оконную раму.

— Прекрасная работа, — оценил он. — Ты посмотри на эти соединения. Эй, да тут ещё что-то металлическое.

— О чём ты?

Я подошла и встала рядом с Ли, а он принялся дёргать подоконник. Я теперь поняла, что он имел в виду: подоконник прогнил насквозь и между щепками виднелась тускло-чёрная металлическая поверхность.

Внезапно Ли поднял весь подоконник целиком. Тот, похоже, и был сделан съёмным, потому что под ним оказалась аккуратная геометрическая выемка, не больше коробки для ботинок. И там лежал серый железный денежный ящик, примерно такого же размера.

— Вау! — в изумлении воскликнула я. — Невероятно! Тут, наверное, куча золота!

Ли, не менее изумлённый, поднял ящик.

— Он лёгкий, — сказал он. — Слишком лёгкий для золота.

Ящик начал уже ржаветь, кое-где по нему поползли рыжие полосы, но в целом был ещё в хорошем состоянии.

Он не был заперт и открылся без труда. Заглядывая под руку Ли, я не увидела ничего, кроме каких-то бумаг и фотографий. Это разочаровывало, хотя, как я сообразила позже, от золота нет особой пользы, пока мы жили, как партизаны, в горах.

Ли достал из ящика бумаги и снимки. Под ними лежала небольшая синяя коробочка, похожая на бумажник, но сделанная из более жёсткого материала, с маленькой золотой застёжкой. Ли осторожно открыл её. В ней, завёрнутая в папиросную бумагу, лежала на белой льняной подушечке тяжёлая бронзовая медаль на короткой широкой ленте ярких цветов.

— С ума сойти! — выдохнула я. — Он был героем войны!

Ли достал медаль. На одной её стороне просматривалось изображение — вроде бы короля, но не знаю, какого именно, — и слова: «За отвагу». Ли повернул медаль. На другой стороне была гравировка: «Бертраму Кристи — за храбрость в битве при Маране», дату разобрать не удавалось. Лента была трёхцветной — красно-жёлто-синяя. Мы так и эдак вертели медаль, восхищаясь ею, потом снова аккуратно завернули в бумагу и положили в коробочку, а уж потом стали рассматривать бумаги.

Здесь оказались блокнот, пара писем, несколько газетных вырезок и какие-то документы. И ещё три фотографии: молодая смущённая пара в свадебный день, женщина, стоящая перед простым деревянным домом, и женщина с малышом. Молодая женщина, похожая на испанку, выглядела печальной, у неё были длинные тёмные волосы и худощавое лицо. Я внимательно всмотрелась в снимки.

— Вероятно, именно их он убил, — прошептала я.

— Странно, что он хранил их фотографии, если убил их, — сказал Ли.

Я посмотрела на лицо мужчины на свадебном снимке. Он выглядел очень молодым, может быть, даже моложе женщины. Смотрел он прямо в объектив камеры, и у него были ясные честные глаза и крепкий, чисто выбритый подбородок. Я не могла рассмотреть ничего злобного в этом лице, а его супруга и ребёнок совсем не были похожи на жертв.

Ли стал рассматривать бумаги. Первой была газетная статья о какой-то проповеди. Я прочитала только первые строки. Проповедь строилась на каком-то стихе из Библии. Выглядело это длинным и скучным, так что я и читать не стала. Второй оказалась вырезка из газеты, короткая статья с заголовком: «Жертвы трагедии в Тамблере упокоились с миром». Там говорилось:

«Небольшая группа скорбящих присутствовала в прошлый понедельник в англиканской церкви в Тамблере, где преподобный Гораций Грин отслужил панихиду по Имоджин-Мэри Кристи и её сыну Альфреду-Бертраму Кристи, трёх лет от роду.

Семью Кристи знали не слишком хорошо, поскольку они переехали в наши края недавно и жили довольно далеко от города, в уединении, но случившаяся трагедия пробудила немалые волнения в округе, задев чувства многих, к которым и обращался преподобный Грин.

Затем скончавшиеся были захоронены на городском кладбище Тамблера.

В следующий понедельник состоится общее собрание в Школе искусств, под председательством мистера Доналда Макдоналда, мирового судьи, чтобы снова обсудить возможность организации постоянной медицинской помощи в округе Тамблер. Трагедия Кристи снова пробудила горячий интерес к этому вопросу.

Дознание по поводу смерти миссис Кристи и её ребёнка состоится в магистратуре округа 15 апреля. А тем временем констебль Уайкс предостерегает всех от праздных домыслов об этом случае».

И всё. Я прочла это через плечо Ли.

— Похоже, тут больше вопросов, чем ответов, — сказала я.

— А о муже вообще не упоминается, — заметил Ли.

Следующим был плотный официальный лист кремовой бумаги, уже пожелтевшей. Похоже, благодарность, сопровождающая медаль. Затейливыми буквами описывались действия рядового Бертрама Кристи, который бросился вперёд под вражеским огнём, чтобы спасти раненого и потерявшего сознание «капрала из другого полка». «Доставляя товарища на свои позиции, рядовой Кристи рисковал собственной жизнью и проявил незаурядную храбрость, за которую его величество с удовольствием награждает рядового Кристи медалью Святого Георгия».

— Всё любопытнее и любопытнее, — покачал головой Ли.

— Похоже на вас с Робин, — заметила я. — Ей бы тоже полагалась медаль.

Потом мы просмотрели ещё несколько разных бумаг: свидетельства о рождении всех троих Кристи, свидетельство о заключении брака между Бертрамом и Имоджин, открытка Бертраму от его жены, на которой было написано совсем немного: «Мы приедем поездом в 4.15.

Матушка посылает наилучшие пожелания. Ваша преданная жена Имоджин».

Ещё там лежало несколько банковских документов и блокнот, в котором было записано множество расчётов и сумм. Я показала на одну из них, гласившую: «За двуспальную кровать четыре фунта десять шиллингов шесть пенсов».

— Это сколько? — спросил Ли.

— Полагаю, около восьми долларов. Вроде бы фунты нужно умножать на два? А что делать с шиллингами и пенсами, понятия не имею.

Наконец мы добрались до последнего из официальных документов, длинного листа бумаги с красной печатью наверху. Текст был отпечатан на машинке, а внизу красовалась подпись чёрными чернилами. Мы устроились поудобнее, чтобы прочитать его, и увидели, что это сухой отчёт коронера об истории убийства мужчиной его собственных жены и ребёнка.

«Да будет известно всем, имеющим отношение к Королевскому суду, что я, Гарольд Эмори Дуглас Бэтти, будучи назначен коронером магистратуры округа Тамблер, с должным уважением к смерти провёл следующие исследования тела Имоджин Мэри Кристи, двадцати четырёх лет, замужней, прихожанки данного прихода, и тела Альфреда Бертрама Кристи, трёх лет от роду, сына данной прихожанки, проживавших в доме 16А по дороге Эберфойл, в сорока четырёх милях к юго-западу от горы Пинк, и сообщаю:

1. Оба покойных встретили смерть примерно 24 декабря от руки Бертрама Хьюберта Секстона Кристи, в результате выстрелов в их головы.

2. Оба покойных состояли в родстве с упомянутым Бертрамом Хьюбертом Секстоном Кристи, фермером, будучи женой и сыном последнего, и проживали в деревянном коттедже по упомянутому адресу, то есть в особенно удалённой части округа Тамблер.

3. Мы не обнаружили никаких признаков супружеских проблем между Бертрамом Хьюбертом Секстоном Кристи и Имоджин Мэри Кристи; напротив, Бертрам Хьюберт Секстон Кристи являлся любящим мужем и отцом, а Имоджин Мэри Кристи — добросовестной и терпеливой супругой, а их сын Альфред Бертрам Кристи был спокойным ребёнком с крепким здоровьем, — по свидетельству Уилсона Хьюберта Джорджа, фермера, соседа покойных, и Мюриэл Эдны Мейберри, замужней, соседки покойных.

4. Ближайшие к дому Кристи практикующий врач и сиделка находились на Дунстан-лейк, в полутора днях пути и дальше.

5. Сильный пожар в буше начался вокруг дороги Эберфойл, вдоль Тамблер-Октопус-роуд, Уайлд-Гоут-трек и к югу от горы Пинк, в результате чего земли Кристи оказались в полной изоляции, и это было известно Бертраму Хьюберту Секстону Кристи.

6. Оба покойных сильно обгорели в результате того, что пожар в буше добрался до жилища Кристи, и Бертрам Хьюберт Секстон Кристи, будучи уверен в том, что их ожоги смертельны, и не в силах выносить их страдания, и зная также, что медицинской помощи им ждать не приходится, убил обоих выстрелами в голову из винтовки, принадлежавшей Бертраму Хьюберту Секстону Кристи. Таковы показания Бертрама Хьюберта Секстона Кристи.

Таким образом, ясно, что оба покойные были сознательно и умышленно убиты Бертрамом Хьюбертом Секстоном Кристи из упомянутой винтовки, а тела намеренно сожжены в попытке скрыть этот факт.

7. Медицинская наука не в состоянии определить, что случилось прежде — ожоги или выстрелы, и таково свидетельство доктора Джексона Мюрфилда Уотсона, практикующего врача и судебно-медицинского эксперта из окружного госпиталя в Страттоне.

8. Полицейское расследование не смогло обнаружить каких-либо свидетелей и свидетельств относительно данного случая, и таковы показания констебля Фредерика Джона Уайкса из полицейского участка Тамблера.

9. На основании всего вышеизложенного я не в состоянии сделать каких-либо выводов относительно того, как именно покойные встретили свою смерть.

РЕКОМЕНДАЦИИ:

1. Необходимо срочно рассмотреть вопрос о предоставлении медицинской помощи округу Тамблер.

2. Государственный обвинитель должен учесть информацию о добровольном и сознательном убийстве при рассмотрении дела Бертрама Хьюберта Секстона Кристи.

Заверено и подписано Гарольдом Эмори Дугласом Бэтти в магистратском суде Тамблера 18 апреля».