Блаженный Иероним и его век

XI

Последние годы Иеронима были омрачены бедствиями и волнениями всякого рода. Умерла Павла. Это было тяжелым ударом для него. Уже много времени спустя, когда он хотел написать похвальное слово ей, он все-таки не мог от горя. "Сколько раз я ни брался за стиль, чтобы написать обещанное, у меня костенели пальцы, падала рука, мутились чувства". Все-таки надгробие Павлы было украшено латинскими гекзаметрами Иеронима; он, выражаясь его же словами применительно к подобному случаю, "посеял на ее гроб цветы эпитафии".

Видишь ли тесный сей гроб, в глубинах скалы иссеченный? Это — Павлы приют, наследницы сеней небесных, Той, что покинувши Рим, отечество, кровных и брата, Сына, богатства свои, в Вифлеемской сокрылась пещере, — Здесь твои ясли Христос; здесь некогда древние маги Тайного смысла дары принесли человеку и Богу. Теперь все чаще стала ощущаться в вифлеемской колонии нужда. Громадное состояние Павлы было израсходовано ею на дела благотворительности. Содержание монастырей и странноприимного дома требовало тоже больших средств. После смерти ее остались только долги. Денег, вырученных Иеронимом от продажи собственных земель в Паннонии, также не могло хватить надолго. Постоянная тревога и ожидание нападений кочевых разбойничьих племен, соседних с Палестиной (иногда и действительно нападавших на нее, как видно из переписки Иеронима), еще увеличивали необеспеченность существования. Сказывался упадок сил, мучили болезни. Иероним писал Августину: "Я, когда-то солдат, а сейчас инвалид, могу только хвалить твои победы и победы других, а не сам сражаться, имея столь слабое тело, — Время уносит все, и самую душу. Как часто — Помню — детские дни я тешил пеньем веселым. Сколько забыто теперь тех песен. Неверен Мериду Стал даже голос......"

Ко всему этому присоединилось и общее горе всего Римского мира. Все ближе и ближе надвигалась катастрофа разрушения Империи. "Имеющий жить, доколе есть люди, Рим — victura dum erunt homines Roma" (Amm. Marc. XIII, 6), "princeps urbium" (Horat. Carm. IV, 3) доживал в агонии последние дни свои под ударами варваров. Они уже давно мирно завоевали его. Они уже были на службе его легионов, на высоких административных постах, во главе войска. Иероним в "Жизни Илариона" упоминает о кандидате (придворная должность) императора Констанция, "русыми волосами и белизною тела указывавшем на свое происхождение". В "Комментарии к Даниилу" находим следующее место: "Четвертое же царство (в видении этого пророка), которое, очевидно, относится к римлянам, сковано из железа, истребляющего и покоряющего все. Но пальцы и ноги его лишь отчасти железные, а отчасти глиняные, что яснее всего подтверждается в наше время. Потому что, как раньше не было ничего сильнее и крепче Римской державы, так при конце вещей нет ничего беспомощнее. Теперь мы и в междоусобных войнах, и против других народов не можем обойтись без поддержки чуждых варварских племен". И действительно, вандал Стили-хон являлся даже верховным начальником воинских сил Империи. Иероним на самом себе мог испытать все неудобство нового положения вещей, так как этому "полудержавному властелину" пришлись не по вкусу намеки ученого монаха в только что упоминавшемся Комментарии, и отшельник рисковал жестоко поплатиться за них, если бы смерть Стилихона не избавила его от могущественного недруга.

Везде, на всех рубежах римских, с севера и востока, толпились эти дотоле неведомые народы, сброшенные с насиженных мест недавним натиском гуннов, и теперь тем более страшные, что выведенные из инерции покоя, они могли течь в любую сторону, неудержимые и свирепые. Между прочим, мы находим любопытнейшее замечание Иеронима об этих самых гуннах: оказывается, эти неутомимые, выраставшие на лошадях наездники почти не умели ходить. "Римское войско, владыка и покоритель вселенной, побеждается теми, боится, трепещет вида тех, которые не способны ходить и считают себя погибшими, если они коснулись земли". И еще другая подробность: "Ныне большая часть мира Романского подобна Иудее былого времени. И думаем, что это произошло попущением Господа, Который, однако, не Ассириянами и Халдейцами отмщает поношение свое, а дикими народами, нам неведомыми, у которых страшен и вид и голос, и вот они — люди с женскими бритыми лицами — поражают в тыл убегающих бородатых мужчин". Если это относится к гуннам, то, пожалуй, здесь можно видеть косвенное указание на их монгольское происхождение: как известно, желтые племена бедны растительностью на лице. У Collombet мы читаем, между прочим, очень характерное историческое предание также и о готах. Их апостол Вульфила перевел, как мы знаем, Библию на готский язык. Но — чтобы не разжигать и без того неукротимые воинские страсти своих соплеменников — он выпустил из перевода все книги Царств как одни из самых кровавых страниц Св. Писания. Результаты постепенного захвата варварами римских провинций описаны также довольно ярко у Иеронима:

"Страшится дух останавливаться на ужасах нашего времени. Двадцать и более лет прошло, как между Константинополем и Юлийскими Альпами каждодневно льется римская кровь. Скифию, Фракию, Македонию, Фессалию, Дарданию, Дакию, Эпир, Далмацию и все области Паннонии терзают, грабят Готы, Сарматы, Квады, Аланы, Гунны, Вандалы, Маркоман-ны. Сколько дев Божиих, невинных и благородных тел служило для поругания этим зверям! Плененные епископы, избиенные пресвитеры и другие клирики, разрушенные церкви, кони, стоящие в алтарях Христовых, вырытые останки мучеников. — Всюду плачь и рыданье и многие образы смерти. — Римский мир рушится, а наша упрямая выя не гнется".

"Могунтиак (Майнц), некогда славный город, взят и разрушен, и в церкви убиты многие тысячи людей. Вангионы разорены после долгой осады. Могущественный город Ремов (Rheims), Амбианы (Amiens), Аттребаты (Arras) и "крайние в свете Морины", Торнак, Неметы (Nemegues), Аргенторат (Страсбург) принадлежат уже Германии. В Аквитании, в провинции Девяти Народов, Лугдунской и Нарбонской, за исключением немногих городов, опустошено все. И вдобавок к мечу извне, изнутри их опустошает голод. Не можем без слез вспомнить о Тулузе, которая если и не пала до сих пор, то лишь благодаря святому епископу Экзуперию. Сама Испания, вот-вот готовая погибнуть, ежедневно трепещет, вспоминая кимврское нашествие, и то, что другие претерпели однажды, она претерпевает постоянно в муках страха.

Умалчиваю об остальном, чтобы не показаться отчаивающимся в милосердии Божием. Уже давно перестало быть нашим все то, что наше от моря Понтий-ского до Альп Юлия. И уже в течение тридцати лет с тех пор, как была прорвана Дунайская граница, идет война во внутренних областях Римской Империи. За давностью уже высохли слезы. Кроме немногих стариков, все, рожденные в осаде и пленении, не могли и желать свободы, которой не знали. Кто поверил бы этому, какая история передаст это достойным языком? — Рим, в недрах своих, сражается не ради славы, а ради спасения! И даже не сражается, а золотом и драгоценной утварью покупает жизнь свою (намек на выкуп, заплаченный Алариху. — А. Д.). Это совершается не по преступному попущению императоров (Аркадия и Гонория. — А. Д.), которые исполнены всякого благочестия, а по злодейству по-луварвара — изменника (Стилихона, кстати сказать, к тому времени уже не бывшего в живых; иначе за эту фразу Иероним мог бы поплатиться головой. — А. Д.), который нашими же богатствами против нас самих вооружил врагов. Когда-то вечным позором мучилась империя Римская, что Бренн со своими все-опустошающими галлами, после поражения римского войска при Аллии, мог войти в Рим. И не прежде могла смыть позор со своего имени, как покорив под свою власть Галлию, родину галлов, и Галлогрецию, в которой тоже утвердились победители Востока и Запада. Ганнибал — эта буря, поднявшаяся с границ Испании — опустошая Италию, увидал Город, но не посмел осаждать его. Пирр был охвачен таким благоговением к римскому имени, что, разрушивши все, отступил из его окрестностей: победитель не осмелился взглянуть на Город, о котором слышал как о городе царей. И однако же за это нечестие (не скажу — дерзость), которое прошло благополучно для Рима, один, изгнанником всего мира, поплатился жизнью, отравившись в Вифинии, другой, вернувшись в отечество, там нашел смерть свою. А государства того и другого сделались данниками народа Римского. Теперь же, даже если и все окончится благополучно, мы не получим возможности отнять у врагов что-либо, кроме того, что было нами же потеряно. Описывая могущество Рима, пламенный поэт говорил: "Что велико, если Рим не велик?" Мы выразимся другими словами: "Что устоит, если падет Рим?" Если бы сто языков, сто уст и голос железный Я бы имел — и тогда перечислить все муки плененных, Падших всех имена назвать бы не был в состояньи".И затем Иероним добавляет: "И даже то, что вот только что сказал, уже опасно как для говорящего, так и для слушающих, потому что даже вздох не свободен для нас — не хотящих, вернее, не смеющих плакать из-за того, что мы терпим".

Последние слова замечательны. Мы уже имели случай указывать, как рискованно было самое выражение неудовольствия по поводу варварского господства в Риме.

Далее, в том же письме, обращаясь к женщине, предполагавшей выйти замуж, Иероним спрашивает ее: "Какого же ты возьмешь мужа? Того ли, что будет бежать от врага, или будет сражаться? Но ты ведь знаешь, что следует за тем и другим. И вместо фесценнинских песен тебе будет звучать диким завываньем военный рог. И твои свахи, может быть, превратятся в плакальщиц".

Конечно, эта эпоха не была благоприятна для личного счастья. Казалось, что настал час, когда должно было исполниться пророчество славнейшего римского поэта. Напомним здесь его вещие стихи:

Рим, что сумел устоять пред германцев ордой синеокой, Пред Ганнибалом, в дедах ужас вызвавшим, Ныне загубит наш род, заклятый братскою кровью,- Отдаст он землю снова зверю дикому! Варвар, увы, победит нас и, звоном копыт огласивши Наш Рим, над прахом предков надругается; Кости Квирина, что век не знали ни ветра, ни солнца, О ужас! будут дерзостно разметаны... Или, может быть, вы все, иль лучшие, ждете лишь слова О том, чем можно прекратить страдания? Слушайте ж мудрый совет: подобно тому, как фокейцы, Проклявши город, всем народом кинули Отчие нивы, дома, безжалостно храмы забросив, Чтоб в них селились вепри, волки лютые, — Так же бегите и вы, куда б ни несли ваши ноги, Куда бы ветры вас ни гнали по морю!

Однажды волна варваров, через Кавказ, переплеснулась в Малую Азию и чуть не достигла Иерусалима. "Вдруг затрепетал весь Восток, когда пронеслись слухи, что от крайней Меотиды, между льдистым Доном и свирепыми племенами Массагетов, где Александровы ворота скалами Кавказа удерживают дикие народы, нахлынули полчища Гуннов, которые, на быстрых конях пролетая повсюду, все наполняли ужасом и убийством. Римское войско тогда отсутствовало, будучи удерживаемо в Италии гражданскими войнами. Геродот передает, что это племя при Дарий, царе индийском, в течение 20 лет держало в порабощении Восток и получало в течение года дань с египтян и эфиоплян... Был согласный слух, что они идут на Иерусалим из-за своей жадности к золоту. Стены, бывшие в небрежении во время мира, восстановлялись вновь. Антиохия была в осаде. Тир, желая оторваться от земли, искал древнего острова. Тогда и мы принуждены были готовить корабли и жить на берегу в ожидании прихода врагов, и, несмотря на бурную погоду, более бояться варваров, чем кораблекрушения: не о собственном спасении заботились мы, а о чистоте девственниц"227'. И так характерно для Иеронима, что он тут же добавляет: "В то время были у нас несогласия, и войны домашние превосходили сражения с варварами". Что касается этих несогласий и домашних войн, то Иероним имеет здесь в виду свою ожесточенную распрю с Иерусалимским епископом Иоанном все по тому же злополучному оригенианскому вопросу. Только усилиями Феофила Александрийского спор был прекращен около 400 года, хотя последствия его сказывались еще долго: именно он и повел к разрыву с Руфином.