Глава 18

Он хотел вырвать крючок. Страх, ярость, желание – все перемешалось у него внутри, когда она голой шла к табурету. Волосы ее разметались по плечам, глаза были прикрыты ресницами. Лицо – как у женщины-ребенка, как его рай и ад. Сев, она взглянула на него с таким выражением, словно это вещь, которая случайно привлекла се внимание. Он совершенно не представлял, что она сделает дальше, хотя всю жизнь учился читать намерения людей по их лицам. Только знал, что это наверняка причинит ему острую боль.

Но он сам позволил ей такую игру, он сам этого хотел, уступая шаг за шагом, презрев опасность. Смех и слезы, что он повержен девушкой. Но он никогда еще не встречал женщину, которая не боялась его. Он хотел ее. Хотел этого... и безумно страдал.

Элейн медленно встала. Он прижался к каменной стене, ухватившись за шнур.

Она чуть заметно улыбнулась, как будто угадала его мысли. Он пытался вообразить ее своей добычей, обрести прежнюю власть, но она забрала ее вместе с кинжалами, а вернулась с его ремнем, чтобы его бичевать. Вся его защита была уничтожена, отобрана, словно клочок жалкой одежды, прежде чем он понял опасность. Ему хотелось, чтобы она подняла шнур. Тогда бы он склонился, как грешник у позорного столба, смог бы вынести пытку от ее руки. Но он слишком поздно осознал, что она собирается делать.

Подойдя к нему, Элейн провела ладонью по его груди вниз, где одежда сжимала и терла восставшее копье, распустила нежными пальцами шнуровку.

Никакой сон, никакой дьявол или ангел не смог бы возбудить его страсть больше, чем она.

Она собиралась его использовать. Так она сказала. В этой игре в королеву она призналась, что любит его, и он почувствовал себя беззащитным перед нею. Она посмотрела на него с таким странным выражением невинности, что ему захотелось тут же бросить ее на пол и овладеть ею. Наклонившись, она целовала его грудь, кусала и тянула соски, а он, стиснув зубы, выносил это и почти умирал от наслаждения. Казалось, ни одна шлюха в христианском мире не знала того, что знала она. Потом она вдруг отпустила его.

Тяжело дыша, он смотрел на ее босые ноги и бедра. Он не смел поднять глаза. Темный треугольник у нее между ног походил на чудесный тайник, он готов был отдать жизнь, чтобы войти в него, перерезать горло самому папе, чтобы только увидеть его. Он издал тихий стон и, откинув голову, закрыл глаза.

Что-то глухо стукнуло об пол возле его ног, и, снова открыв глаза, он увидел, что она стоит на скамейке перед ним. Без единого слова она впилась ему в рот, нащупала мужское естество, изящным женственным движением приподняла бедра и направила твердую плоть в горячую влажную глубину. Затем она прервала поцелуй, уперлась руками в стену около его головы и начала двигаться. Медленно, потом все быстрее, глубже, доставляя себе удовольствие. Он был в полной ее власти, чувствовал, как изливает в нее семя, и наклонил голову, пытаясь дотянуться губами до ее груди. Она использовала его до тех пор, пока не вздрогнула и не закричала.

Он бессильно обвис на шнуре, вжимаясь в нее. Полнейшее наслаждение, которое почти убило его. Без всякой надежды, что он когда-либо сможет испытать это снова. Он повернул голову, поцеловал ей ухо, щеку, ища губы.

Но она быстро отступила и так внезапно освободила шнур, что это причинило ему острую боль. Он положил руки на голову, единственное движение, которое он мог сделать, пока не восстановится кровообращение. Элейн торопливо направилась в дальнюю часть комнаты.

Он медленно опустил руки, нашел конец шнура, связывающего запястья, и одним рывком освободился. Дыша сквозь зубы, он сжимал и разжимал пальцы, а когда к ним вернулась чувствительность, привел в порядок штаны. Но даже после этого все равно ощущал себя голым.

Элейн подошла к нему, держа ремень с уже пристегнутыми кинжалами в ножнах. Только стилет был у нее в руке.

– Осторожно, – хрипло предупредил он.

Склонив голову, она встала на колени, словно паж, и он в изумлении смотрел, как она уверенно надевает ему ремень, а потом застегивает пряжку. Он не мог найти слов, поэтому молча позволил ей вложить стилет в ножны на руке. Она прижалась лбом к его запястью и поцеловала раскрытую ладонь.

Он тоже опустился на колени, обхватил ее лицо, приподнял ей подбородок и, глядя в сине-фиолетовые озера глаз, сказал:

– Ты – моя королева. У меня нет другого повелителя.

Она улыбнулась, как довольный ребенок.

Завоеван. Без всяких армий.


Наступил третий день ожидания. Издали доносился звон колоколов. С тех пор как он привез сюда Элейн, они звонили ежедневно, призывая к заутрене и вечерне. Он видел, как она прислушивается, будто впервые слышала звон.

– Мы должны исповедаться, – прошептала она.

Конечно. То, что они делали вместе, наверно, смертный грех. Любой священник признал бы их деяния несоответствующими природе: мужчина подчинился женщине, принял от нее в стыде и боли плотское наслаждение. Он не раскаивался, однако не хотел подвергать опасности ее.

– Я спрошу Джироламо, нельзя ли сделать это тайно, – сказал он, ведя пальцем по ее щеке. – Думаю, это возможно.

– И ты, – быстро сказала она.

– Я не могу, любимая.

– Тайно...

– Я не могу.

Он увидел, что она вспомнила, поняла. Он не имел права и не хотел принимать никаких причастий. Он только чувствовал печаль, что приходят к концу эти короткие дни его служения ей в любом се безжалостном или греховном удовольствии. Очистившись от греха или раскаявшись, она вряд ли будет так им распоряжаться. Вот и хорошо. У него больше нет защиты от нее, а мир снаружи не прощает ни малейшей слабости.

Она задумалась, обняв его за талию. Он мог ждать чего угодно, только не знал, чего именно.

– Ты сам назначишь мне наказание, – прошептала она, уткнувшись ему в плечо. – Твое наказание для меня как благодать.

Она прильнула к нему всем телом, и он хотел спрятать лицо от стыда за то, что жаждал сделать.

– Так бывает со всеми мужчинами? – застенчиво спросила она.

– Нет. Ты знаешь, что нет.

– Только с тобой?

– О Господи. Конечно, нет. Все ангелы, наверно, презирают меня, заставляя получать удовольствие от боли.

Элейн приподнялась, одной рукой опершись ему на грудь. Даже поза ее, чуть властная, и легкое прикосновение заставили его возбудиться.

– Я люблю доставлять тебе удовольствие, – сказала она.

Ее рука скользнула к твердому копью, пальцы сжимали нежную плоть до тех пор, пока он, вцепившись в простыню, чуть не задохнулся.

Она встала перед ним на четвереньки, чтобы он мог оседлать ее как дьяволицу. Он тонул в наслаждении, глядя на ее спину, черные волосы, круглый зад и свой член, погружающийся в него. Он держал ее за бедра, чтобы войти как можно глубже, слышал ее стоны и крик. Но это были восторг и требование, поэтому он яростно отвечал ей, даже когда в ослепительном экстазе изливал семя.

Потом он лежал, не разжимая объятий, чувствовал ее мягкость, теплоту, нежность и со всей ясностью понимал, что она под его защитой. Хотя беспрекословно подчинялся ей. Странная, приятная, вполне терпимая путаница.

Наконец он выпустил ее из объятий и поднялся. Она не протестовала, только смотрела, как он надевает чистую рубашку и серые штаны, которые принес ему Джироламо, идет к креслу, где лежали кинжалы, проверяет остроту лезвий.

– Как тебя наказывали, когда ты был маленьким? – вдруг спросила она. – Кнутом?

Он хрипло засмеялся и покачал головой:

– Это не наказание.

– Хуже?

– Меня вообще не наказывали. По крайней мере не так, как ты представляешь.

– Никогда? – удивилась Элейн.

– Отец бы просто убил меня за ошибку.

Элейн обняла подушку и всхлипнула. Он испугался, что она заплачет.

– Во всяком случае, я так думал. Наверно, только мальчишеский страх.

– Ты хороший лжец.

Вернувшись к кровати, он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал ей пальцы.

– Одевайтесь в дорогу, моя королева.


Джироламо все устроил.

Пожилой священник был верным человеком, тоже из рода Навона, дальний родственник, нашедший пристанище среди холмов рядом с озером. Семейство Навонов было уничтожено или рассеяно, замки разорены, деревни сожжены. Оставшиеся в живых скрывались, но их объединяла ненависть к Риате, жажда мщения и верность незаконнорожденному сыну Джино Навоны. Однако сам он нигде не показывался, не хотел, чтобы его видели и узнавали, не хотел лишних осложнений.

Священник отпустил грехи женщине в вуали, причастил ее, не задавая неподобающих вопросов о том, кто она и почему тут живет.

В последний момент, когда Джироламо, стоявший в тени церковной двери, подал ему знак, Аллегрето задержал ее.

– На исповеди не говори, что мы с тобой не венчаны. Не делай такой ошибки. Мы женаты пред лицом Господа. У тебя нет обязательств перед Риатой.

Он прикусил язык. Ведь ему она тоже не давала согласия. Элейн молча склонила голову. В черной одежде, с закрытым лицом, она могла сойти за какую-нибудь вдову из окрестностей, пришедшую зажечь свечу во спасение души мужа. Она несла священнику корзинку яиц, на дне которой лежала золотая монета. У него возникла безумная мысль упасть перед ней на колени, умоляя не покидать его. Она вернется чужой, снова невинной, какой была, когда они встретились. Она может все забыть или не захочет вспоминать. Его обуяло желание посадить ее в лодку силой и поплыть обратно в замок, где он навеки станет ее слугой и защитником.

Стоя на берегу озера в зарослях камыша, скрытый нависшими ветвями оливкового дерева, он смотрел, как она идет к старой маленькой церкви. Вспомнил ее внутреннее убранство, каменный пол, тяжелые колонны, разрисованные бело-красными спиралями, уходящими вверх, к неясным святым, которые с улыбкой глядели на середину придела.

Теперь он стоял тут изгнанником. Когда она подошла к двери, Аллегрето отвернулся.

Если она не вернется, он сам пойдет за нею, и старик Навона его не остановит. Вероятно, так и следовало поступить. Тогда никто уже не мог бы сказать, добровольно она терпела его общество или он ее принудил к этому.

Над вершинами гор начали собираться облака. Аллегрето прыгнул на борт лодки, проверил их поклажу: одежда для путешествия в горах, немного денег, мешочек с трутом, дорожные посохи. Джироламо стоял на страже у двери церкви.

Она вышла намного раньше, чем он предполагал. Вместе со священником, который держал корзинку и что-то ей говорил. Покачав головой, она почтительно коснулась его рукава, и быстро пошла к Аллегрето.

Он спрыгнул на песчаный берег и жестом приказал Джироламо удалиться.

– Что случилось? – резко спросил он, когда она вошла под тень оливы.

Элейн откинула вуаль и посмотрела на него.

– Я подожду исповедоваться.

– Подождешь? Но такого случая не будет, – прошипел он. – Где-нибудь в другом месте я не смогу гарантировать безопасность.

Священник глядел на нее, стоя в ожидании у церковной двери. Аллегрето догадывался, с какой настойчивостью тот убеждал ее облегчить душу.

– Я понимаю, насколько это трудно, – уже более мягко сказал он. – Но священник тебя не знает и не узнает никогда.

– Я не стыжусь. – Элейн вскинула подбородок. – Я буду ждать тебя.

– Меня?

– Я знаю, ты не можешь. Пока. Но я буду ждать, когда и тебе отпустят грехи.

– Почему? Я считал, ты хочешь именно этого.

– Потому что я думала об этом... думала... – Элейн посмотрела в сторону озера, на облака. – А вдруг что-нибудь пойдет не так? Вдруг нас убьют?

– Тем более. Это смертные грехи, ты знаешь. Тебе грозит проклятие.

– И отлучение от церкви даже за общение с тобой. Я спросила его, и он мне так сказал.

– Ты спросила его?

– Я не сказала твое имя. Просто спросила, как будто сомневалась.

Аллегрето стиснул зубы.

– И он правильно ответил. Но ведь мы женаты, следовательно, ты можешь общаться со мной без наказания. Я сам интересовался подобными вопросами.

Элейн посмотрела на него. Да, жена не должна избегать собственного мужа, это правда.

– Мы женаты, – упрямо повторил он. – И получим благословение в церкви, когда сможем. Нельзя откладывать другое. Тут исповедник, ты хотела получить отпущение грехов... нельзя откладывать!

– Я подожду. – Она улыбнулась, словно знала тайну, неизвестную ему.

– Елена! В опасности твоя бессмертная душа. – Ее легкомыслие почему-то раздражало Аллегрето.

– Ты что, священник, чтобы тревожиться о моей бессмертной душе?

– Нет, я не священник. Но ад не игра в морру, чтобы ты могла с улыбкой говорить о нем. Я не хочу подвергать тебя опасности проклятия. Не обременяй мою совесть и этим.

– А я не хочу попасть на небеса, зная, что тебе туда нет дороги. Поэтому я подожду.

– Елена! Риск...

– Да, я это понимаю. Но я так решила. Я буду скучать по тебе в загробном мире. Я буду горевать.

Он безмолвно покачал головой. Если бы она предложила ему несметные богатства, города с золотыми башнями, протянула бы на ладони звезды, солнце и луну, он бы мог говорить. Но сейчас – нет. Она будет скучать по нему. Она будет горевать по нему. Она не понимала, чем рискует. Он читал поэмы, церковные гимны и проповеди об этом, изучал страшные фрески с изображением ада. Ради него она ставила на карту спасение своей души... Ему казалось, что он сейчас умрет, где стоял, просто от замешательства. Аллегрето положил руку на кинжал, чтобы ощутить нечто понятное, надежное.

– Это безумие. Иди покайся. И оставайся там.

Элейн не повернулась, не побежала туда, где безопасно, где до сих пор стоял у двери церкви священник, дожидаясь ее возвращения.

– Нет. Я буду ждать тебя.

Загрузка...