Благосостояние для всех

Глава ХV. Решение европейской проблемы

На открытии Франкфуртской международной ярмарки 2 сентября 1956 года я выступил, уже не в первый раз, со следующим заявлением:

«Мы нуждаемся в интеграции Европы более, чем когда-либо; она стала просто необходимой. Но лучшая интеграция Европы, которую я могу себе представить, покоится не на создании и организации ведомств и разного рода администраций, и не на бдительности бюрократии; ее предпосылкой, в первую очередь, является восстановление свободного международного хозяйственного порядка, который лучше и полнее всего найдет свое выражение в свободном обмене валюты. Свободный размен валюты подразумевает, само собой разумеется, и свободу обращения товаров, услуг и капитала».

В этих немногих словах можно формулировать мое принципиальное понимание вопроса полезной интеграции Европы. По моему мнению, мир стоит перед бесконечными возможностями; существенно, чтобы он сумел использовать эти возможности. Трудно себе представить, насколько благотворно влияние свободной экономической политики. Однако к смелым аспектам завтрашнего дня можно прийти лишь через «суровое сегодня»[23].

Несмотря на общее согласие в том, что европейское единство необходимо и что, в частности, необходим общий рынок, все же представляется полезным и даже необходимым остановиться на рассмотрении ряда частных вопросов. Обсуждение этих проблем необходимо для того, чтобы приступить к серьезной дискуссии о будущем построении Европы.

В связи с тем, что уже несколько лет существует Европейское объединение угля и стали (ЕОУС), следует посвятить несколько слов вопросу, надлежит ли идти к организации Европы путем суммирования частичных объединений или же отказаться от этого пути, поскольку опыт и основанные на нем соображения говорят против этого. Этот вопрос приобрел большое значение за последние годы, когда появилась угроза того, что может войти в моду стремление создавать чуть ли не для каждой отрасли народного хозяйства свое собственное объединение. Я вообще полагаю, что является весьма сомнительным положение, когда хозяйственная интеграция – независимо от того, каких областей она касается, – охватывает только отдельные товары и продукты, то есть когда она мыслится только в порядке осуществления ряда частичных интеграции.

При этом не следует упускать из виду, что духовные отцы Европейского объединения угля и стали вполне сознавали эти недостатки. У них не было намерения ограничить Европейское сотрудничество только областью угля, железа и стали. Они воспринимали ЕОУС лишь в качестве первого связующего звена, принудительно заставившего всех сесть за один стол, обсуждать совместно проблемы народного хозяйства и приходить к полюбовным мирным соглашениям. Очень скоро всем трезво настроенным стало затем ясно, что при этом можно было с успехом обсуждать также и иные вопросы, как например, вопросы инвестиционной и конъюнктурной политики или проблемы валютные. Удастся ли опыт с ЕОУС и осуществится ли плодотворная работа этого объединения – это существенным образом будет зависеть от того, какими темпами, в каком объеме и в каких областях будут осуществлены иные формы подлинной интеграции[24].

Последние годы, к сожалению, не привели ни к какому решительному прогрессу, и мы находимся поэтому сегодня (несмотря на брюссельские переговоры об общем рынке) в промежуточной стадии разрешения этого вопроса.

Как бы ни были серьезны поставленные вопросы и как бы мы ни были поэтому вынуждены бороться за нахождение новых решений, не следует забывать, что реальный успех и плодотворное решение проблемы, вызванной к жизни Европейским объединением угля и стали, лежат в иной плоскости.

Мы должны найти путь к полной интеграции. Необходимо, прежде всего, создать основы для истинной интеграции. Однако мне представляется, что, в первую очередь, эти основы должны быть даны в другом секторе: в установлении согласованности в валютной политике[24]. При этом следует исходить из установленного в экономической науке положения, что экономический строй не есть результат сложения отдельных видов урегулирования по различным секторам, подобно тому, как народное хозяйство нельзя рассматривать как здание, построенное из отдельных «ящиков». Народнохозяйственный строй воплощает собой некую функцию, нечто целое и неделимое. Здесь дело касается разнородных отношений, отношений между людьми и отношений материального рода, связь между которыми не может быть нарушена или разорвана с тем, чтобы потом произвольным образом снова свести их воедино[29].

В связи с этим следует упомянуть и другую мысль. В настоящее время люди повсюду как будто опасаются той свободной конкуренции, которая по необходимости связана с созданием рынков крупного масштаба или вызывается таковым к жизни. Они представляют себе, будто условия для свободной конкуренции при подобной интеграции будут слишком неравными для того, чтобы можно было допустить здесь установление этого организационного принципа рыночного хозяйства. Следовало бы поэтому – как полагают многие, занимающиеся экономическим «конструкторством», – сперва устранить это неравенство или свести все различия к одному уровню, прежде, чем дать ход свободной конкуренции.

Подобные попытки могли бы в известных узких пределах действительно привести к скромному успеху. Однако было бы иллюзией считать, что в нашем мире, то есть в мире, построенном на конкуренции, можно создать для всех участвующих в народнохозяйственной жизни одинаковые, равные отправные условия в области отдельных факторов, определяющих производственные издержки. Даже уже только одно желание стремиться к этой цели должно было бы вызвать к жизни беспримерный дирижизм и дилетантизм, заранее обреченные на бесплодие.

Мы вполне можем допустить, что выгода и невыгода распределены сравнительно равномерно и «справедливо». Милостивый Бог сделал свое дело не так уж плохо, когда он в этом отношении дал одному народу несколько больше, в то время как другие народы были одарены иного рода преимуществами. Как бы ни сочетались отдельные статьи издержек – в цене они всегда найдут свою интеграцию. Только цена, в которой естественно находит свое отражение также и качество, является экономическим масштабом для оценки труда и достижений. Поэтому нельзя понимать интеграцию лишь как нечто механическое или количественное, – иначе мы вернемся очень скоро к грехам и неполадкам прошлого. Для всякого, кто здраво рассуждает, интеграция означает свободную и широкого охвата конкуренцию, означает экономическое сотрудничество на функционально более высоком уровне[31].

Это критическое замечание относится, естественно, так­же к таким представлениям, которые проталкивают столь же опасные мысли под другим лозунгом, под лозунгом «гармонизации», и пытаются под этим флагом провести уравниловку всех экономических отношений. Я не преувеличиваю, когда сообщаю, что при этом думают о заработной плате, о социальном обеспечении, о правилах для отпусков, об оплате сверхурочных часов. Если склониться к признанию тезиса гармонизации, то тогда логически нет дальше никаких границ, и с тем же правом можно тогда выставить требование о включении в эту область стоимости энергии, расходов по транспорту или налогов.

Если бы была сделана попытка привести все элементы производственных издержек предприятий в разных странах в пределах значительной зоны к одному знаменателю, то есть гармонизировать их до такой степени, что «разрушительные» последствия конкуренции больше не сказывались бы, то это привело бы не к интеграции, но к худшей форме дезинтеграции.

Этим я не хочу ни в коем случае отрицать, что каждый очаг заболевания в государственном организме в то же время является угрозой для межгосударственных отношений. Однако это понимание вещей не должно привести нас к предоставлению каждой стране права требовать от своих партнеров по общему рынку, или даже принуждать их к тому, чтобы они в срочном порядке вводили у себя сомнительные принципы, применяемые в данной стране.

Под лозунгом «гармонизации» с такого рода притязаниями зашли даже столь далеко, что стали выдвигать требование об уравнении в конце переходного периода ставок заработной платы в отдельных государствах-членах, а также о том, чтобы общие производственные издержки оказались «эквивалентными». Можно было бы это требование просто игнорировать, ибо совершенно исключено, что на всем пространстве от Сицилии до Рурского бассейна производительность могла бы быть одинаковой, и, следовательно, что издержки производства могли бы быть такими же. Применение этого принципа должно было бы местами привести к массовому отмиранию экономической деятельности. Размер издержек по заработной плате зависит от уровня производительности; но одинаковый размер этих издержек не свидетельствует о наличии одинаковой работоспособности.

Никто не станет полагать, что представляется возможным установить во всех соучаствующих странах и во всех отраслях производства одинаковые стандарты или нормы производительности и добиться одинакового роста производительности. Даже если при помощи искусственных манипуляций можно было бы в какой-либо заранее определенный день установить одинаковые отправные условия, то уже на следующий день имели бы место изменения, так как никогда нельзя привести к общему знаменателю представления и поступки людей, а также и народов, относящиеся к их стремлению к накоплению сбережений и к потреблению, к их стремлению к повышению производительности, к их прилежанию и так далее, – даже в условиях общего рынка.

Итак, это требование основано на иллюзии и на полном незнании экономических законов и фактов, но в то же время оно характеризует умонастроение, которому в рамках интегрированной Европы ни в коем случае не должно быть дано хода, если мы хотим избежать того, что окажутся задушенными инициатива человека и его творческая сила, и даже само его существование.

Было бы иллюзией, если не безумием, верить в то, что естественные данные поддаются исправлению и что можно искусственным образом сгладить разницу хозяйственных структур отдельных стран до такой степени, что во всех странах и во всех областях издержки производства окажутся одинаковыми. Я это и никоим образом не считаю столь ценным, что этого следовало бы добиваться, – независимо от того, что достижение когда-либо этой сомнительной цели не представляется возможным. Тогда не было бы причины, которая нас могла бы удержать от возвращения к изоляции отдельных наций. Это и понятно: если каждый человек смог бы покупать любой товар всюду по той же цене, то спрашивается, зачем тогда обращаться за границу, вместо того, чтобы покупать у себя дома. Тут межгосударственный обмен потерял бы всякий смысл. Именно в том и дело, что отдельные страны работают в различных условиях, так что выгода у одних распространяется на одни предметы, а у других – на другие, одна страна работоспособнее в одном направлении, другая – в другом. Как раз из этого вытекает необходимость взаимного дополнения и плодотворность подобных усилий.

Кто придерживается этой теории гармонизации, тот не может уклониться от ответа на вопрос, кто же должен принести жертвы и кто заплатит тому, кто в результате всего этого понесет убытки. Практическое применение этого безумия естественно приведет к созданию «общего горшка», то есть фонда, из которого будут даваться ссуды тем, кто терпит убытки, или считает, что он их терпит. Однако такие принципы не согласуются с рыночным хозяйством. Здесь вознаграждается не достижение в производительности, здесь делается обратное – более слабый с точки зрения производительности, какова бы ни была причина этого, получает поддержку. Этот принцип не представляется мне пригодным для способствования настоящему прогрессу, то есть тому быстрому прогрессу, который нам в Европе так нужен. Этим путем также не достигается цель улучшения жизненных условий нашего народа и других народов Европы.

Против этих теорий я не раз выступал, указывая, что эта «социальная романтика», которая находит в них свое выражение, чрезвычайно опасна[65]. Наоборот, я стою за то, чтобы общие средства были использованы на основании структурных и социологических масштабов, для подлинного повышения производительности, равно как и для поддержания жизнеспособных отраслей экономики. Мнения расходятся не в постановке вопроса, должен ли общий рынок быть создан как можно скорее или нет; дело сводится исключительно к пониманию принципов организации и к направлению нашего умонастроения.

Европа, которая не живет в сфере веры человеческого сердца, которая не понимается, как настоящее содружество перед лицом общей судьбы, ради которого стоит приносить жертвы, Европа, которая не ставит свободу во главу угла, но хотела бы ее обуздать и водить на помочах, наконец, Европа, которую в очертаниях своего духовного и политического облика нельзя узреть уже сегодня – такая Европа не может вызвать воодушевления ни у мира, ни даже у самих европейских народов. Бюрократически управляемая Европа, которая скорее переполнена недоверием, чем общностью, и от всего построения которой веет духом материализма, такая Европа принесет нам больше опасностей, чем пользы. Западная Германия добилась иммунитета против попыток инфильтрации с Востока благодаря своей политике сохранения устойчивости, и уже только из-за одного этого общий рынок должен быть подчинен тем же принципам. Изменить этой политике означало бы отказаться от первопричин этого положительного иммунитета против коммунизма.

Помимо политических опасностей, которые связаны с так называемой социальной гармонизацией, это понятие с чисто научной точки зрения вообще не выдерживает критики. Социальная гармонизация стоит не в начале, а в конце интеграции; она осуществима не с помощью вымученных конструкций, а путем сближения образа жизни и взглядов на жизнь по мере осуществления прогрессирующей интеграции. Хотя я таким образом и одобряю общий рынок, я все же придерживаюсь мнения, что и в такого рода интегрированной Европе условия жизни и производства никогда не будут едиными или одинаковыми. В известном смысле назначение общего рынка, наоборот, основано как раз на возможности и необходимости взаимного между отдельными странами плодотворного дополнения соответственно их особой и отличной от других работоспособности и наличию разнообразных природных и структурных особенностей.

Если путь частичных объединений, а также путь бездушной уравниловки не могут быть признаны пригодными, то остается задать себе вопрос – может ли Европа быть создана, следуя путем создания лишь соответственных учреждений, то есть путем «институциональным». Понятно, что при современном состоянии организации национальной экономики в отдельных странах повсеместно наблюдается склонность к созданию новых учреждений для осуществления межгосударственного сотрудничества. При наличии разного рода экономических неполадок и разнобоя какое-либо иное решение не представляется возможным. Однако и это утверждение не может быть принято без критики и без надлежащего рассмотрения.

С хозяйственной точки зрения Европу нельзя понимать только как организацию или учреждение, ее следует понимать как функцию. Тогда, однако, надо поставить вопрос следующим образом: что мы можем сделать, чтобы эта Европа оказалась способной к проявлению свободных функций. Тягостно приходить к сознанию того, что мы внутренне настолько закостенели, что понятия «порядок», «строй» воспринимаются нами уже лишь как нечто связанное с представлением об «организации». Мы потеряли чувство подлинного порядка, строя, который как раз там сильнее и яснее всего проявляется, где его вообще не замечают[19].

Этим не сказано, что я принципиально противлюсь установлению европейских организационных связей. Я хочу, напротив, создать предпосылки для этого, когда я высказываюсь за необходимость в первую очередь наладить внутренний порядок в народном хозяйстве отдельных стран, потому что иначе интеграция неизбежно приведет к надгосударственному дирижизму.

Европу нельзя построить при помощи дешевеньких средств. Ее следует понимать как сложную совокупность экономических и политических функций. Представление, согласно которому следовало бы во все возрастающей мере изымать из сферы государственного суверенитета отдельные области и секторы вопросов и дел и передавать их в руки надгосударственного управления, и что потом, с какого-то момента, удельный вес надгосударственного авторитета автоматически приведет к полному преодолению компетенции отдельных государств, – такое представление кажется мне мало реальным; оно не выдерживает критики с точки зрения экономической теории[58]. Народнохозяйственная функция является чем-то единым и целым и не поддается расчленению по компетенциям. Каждая попытка такого рода должна была бы привести к тому, что народное хозяйство каждой отдельной страны оказалось бы как бы между двумя стульями, и что никто уже не мог бы определить, кто чем ведает и кто за что отвечает.

Расширение сферы компетенции надгосударственных объединений может иметь известное политическое значение, но существенным образом содействовать решению затронутых экономических проблем оно едва ли будет в состоянии[51]. Мои опасения, поэтому, остаются в силе, что мы можем оказаться чрезмерно склонными придавать вес вопросу создания учреждений, то есть что мы переоцениваем институциональное в противовес функциональному, форму в противовес сущности[32]. Эти опасения находят за последнее время все большее признание.

В связи с этим следует сказать также несколько слов по поводу расчетов некоторых, сторонников планового хозяйства на то, что им удастся теперь провести в плане европейском свои идеи и идеологические соображения, осуществления которых им не удалось добиться в плане внутригосударственном. После нашего внутригосударственного опыта уже нет нужды объяснять, почему принципы планового и направляемого хозяйства не являются пригодным средством для того, чтобы способствовать – теперь уже в более широких рамках – раскрытию производительных сил Европы. Такое понимание проблем экономики неприспособлено даже для того, чтобы привести нас хотя бы только к самым примитивным формам разделения труда, не говоря уже о содействии плодотворному и бесперебойному сотрудничеству народного хозяйства отдельных стран.

По моему мнению у нас нет иного пути, как идти быстрым темпом по пути расширения свободы и воздерживаться на этом пути от всех государственных манипуляций, которые этой свободе препятствуют, – и это по всем вопросам, относящимся к обмену товарами и услугами, к обращению денег и капиталов, к таможенной политике и к свободе выбора местожительства и работы. Где нельзя обойтись без содействия каких-либо учреждений для проведения этих принципов свободы, там я всецело поддерживаю необходимость таких учреждений. Мне кажется, что истинно хорошим европейцем является тот, кто считает необходимым вменить такое единство действий и поведения в обязанность всем участникам[58].

Если я только что указал, что политический деятель склонен в вопросе о надгосударственных организациях судить иначе, чем деятель экономики, то, исходя из точки зрения этого последнего, я не могу не высказать опасения по поводу того, что можно потерять из виду правильную последовательность во времени и придти к политическим формам европейской организации до того, как будет в той же мере осуществлена экономическая интеграция. Большая опасность состояла и состоит еще сегодня в том, что, несмотря на наше общее стремление к свободной Европе, чисто политические устремления односторонне, то есть без соответственных экономических предпосылок, выдвинутся на первый план и могут в результате этого привести к централизму, – к такому централизму, который должен был бы удушить все, что выросло богатого своей пестротой и своим многообразием на этой древней почве европейской культуры.

Такое рассмотрение вопроса должно по необходимости повести к критической оценке существующих общеевропейских учреждений. Об Европейском объединении угля и стали уже шла речь постольку, поскольку его значение усматривалось главным образом в той роли, которую оно должно сыграть в создании почвы для скорого и широкого европейского объединения. Конечно, не вина Европейского объединения угля и стали, что оно не выполнило всех возлагавшихся на него надежд. Можно ли еще высоко расценивать значение этого объединения как фактора в деле создания Европы – об этом пусть каждый выносит свое индивидуальное суждение. Вне зависимости от этого, Европейское объединение угля и стали может в сфере своей непосредственной деятельности принести, несомненно, большую пользу.

Чтобы избежать упреков в том, что из-за леса мы не видим деревьев, укажем в этой связи подчеркнутым образом на большие успехи, достигнутые при помощи Европейского платежного союза (ЕПС). Этой, основанной на принципе многосторонности, системе объединения мы, главным образом, обязаны тем, что участвующие в ней государства смогли освободиться от узких рамок двусторонних хозяйственных отношений, что дало импульс успешному развитию хозяйственных сил Европы[27].

Беглый взгляд на статистику подтверждает это положение. Так, например, вывоз ГФР в страны ЕПС возрос с 6,32 миллиардов марок в 1950 году (год основания Союза) до 21,96 миллиардов марок в 1956 году. Это возрастание нашего экспорта в указанные страны развивалось на протяжении ряда лет следующим образом:

(Источник: Федеральное статистическое бюро)

Торговля между странами-членами Организации европейского экономического сотрудничества (ОЕЭС) повысилась с 17,5 млрд. долларов в 1949 году до 30,0 млрд. долларов в 1954 году и 34 176 млрд. долларов в 1955 году. За первое полугодие 1956 года она достигла размера 18 066 млрд. долларов.

Однако при всем признании указанных успехов, нельзя все же не коснуться и отрицательных сторон и не выявить всего того, что в самом ЕПС еще не приведено в надлежащий порядок, что еще несовершенно и не может быть так просто достигнуто даже путем применения средств, которыми ЕПС будет располагать в будущем. И в этом случае критика означает не отказ или осуждение, но наоборот, – предупреждение, призыв к решительным действиям.

Тем, что экономика отдельных стран-участниц ЕПС не может быть со связующей силой побуждена или принуждена к упорядоченному образу действий в области экономики и финансов с целью сохранения внутренней стабильности. И в Европейском платежном союзе также еще играет значительную роль национальная щепетильная обидчивость и неправильно понятые представления о хозяйственнополитической автономии и государственном суверенитете. Ни одно европейское государство не проявляет готовности подчиниться общим обязательным директивам. Европейский платежный союз может в лучшем случае давать рекомендации, но у него нет возможности превратить эти рекомендации в действия и поступки даже только во внутригосударственном масштабе.

В Америке существует поговорка, которая гласит, что: устойчивость и свободная обратимость валюты начинаются дома. Это как раз то, чего нам не хватает в Европе. В этом отношении ЕПС обречен на такую же судьбу, как и такой общий рынок, в котором у участников его не хватало бы воли к порядку. Участие государства в подобного рода объединениях требует определенного образа действий и поведения этого государства в области экономики и финансов. Государство-член объединений, только тогда может созреть для интеграции, когда оно намерено не только установить у себя внутренний порядок, но и соблюдать его.

Само по себе теперешнее состояние Европы совсем непредставляется столь удивительным, если учесть, насколько эта Европа была разрознена и разрознена еще сегодня. Сколько догматических мыслей пытались претворить в жизнь в народном хозяйстве отдельных стран, какие различные представления о хозяйственных и финансовых возможностях еще живы, сколько теорий владело умами! Стоит только вспомнить учение Кейнса, так называемую «политику дешевых денег» со всем тем, что сюда относится, чтобы понять, что в Европе будет и должно быть чрезвычайно трудно добиться совместного действия и твердой, единой политики. Это однако является предпосылкой для свободной обратимости валют.

Если во времена господства золотых валют некоторые государства полагали, что они могут отказаться от упорядоченной экономической и финансовой политики и не считаться с необходимостью построенной на чувстве ответственности кредитной политики или, иначе говоря, если какая-либо страна следовала бы идеологии, которая противоречила бы этому постулату внутреннего порядка и равновесия, тогда последствия такого образа действий ее не заставили бы себя долго ждать. Когда в условиях правил игры золотой валюты исчерпывалась возможность привлечения капитала или отлива золота за границу, тогда ни одна сила в мире не могла защитить вексельный курс этой страны от понижения. Во времена золотой валюты ни учреждения, ни люди не отдавали приказов. Существовал только анонимный приказ, который исходил из самого установленного порядка, из самой системы. Но такой анонимный приказ не был отягчен ни соображениями государственного суверенитета, ни сумасбродной верой в возможную хозяйственно-политическую автономию, ни какими-либо иными предрассудками или проявлениями болезненного самолюбия. К сожалению, мы еще не вернулись снова к такому положению.

Мы используем ЕПС, так сказать, как костыль. Когда все страны, участвующие в Европейском платежном союзе придут к выводу, что они должны сами взять на себя ответственность по созданию порядка у себя дома, только тогда будут созданы предпосылки для выполнения целей, которые ставит перед собой ЕПС.

Все же деятельности Европейского союза с самого начала было предпослано следующее положение: члены Союза должны стремиться к постоянной либерализации обращения товаров и услуг, идя этим путем к свободной обратимости валют. Это означает, что в конце концов все участники обрели бы в качестве зрелого плода своих стараний – свободные, обратимые валюты. Я совсем не собираюсь преуменьшать заслуги системы, когда я задаю себе вопрос, сколько еще имеется верующих, надеющихся, что ЕПС будет еще в состоянии достигнуть или принудительным путем добиться этой цели[27].

При этой оценке Европейского платежного союза все же нельзя упускать из виду, что в своих практических последствиях эта система приводит к сохранению дискриминации в отношении долларовой зоны и даже усиливает эту дискриминацию. Этим, конечно, устраняется возможность интеграции в более широких рамках западного свободного мира. Америка, которая оказала Европе помощь и хотела ее оказать, должна ожидать или опасаться, что потоки товаров во все большей степени будут проходить мимо американского рынка. Во время многочисленных переговоров в Париже я не раз обращал внимание на то, что здесь должна иметь место ошибка в конструкции всего начинания, раз более либеральная политика европейских стран по отношению к долларовой зоне воспринимается как ущерб, хотя и не прямой, для значения и эффективности ЕПС. Мы не раз сталкивались с этой неправильной оценкой при наших повторных мероприятиях по либерализации торговли с долларовой зоной, либерализации, доведенной до уровня, превышающего 90%[32].

Эта критика Европейского платежного союза ни в коем случае не должна затмить собой то чувство благодарности, которое мы испытываем по отношению к этому союзу. Как уже было сказано, большим успехом ЕПС было превращение двусторонних международных сношений во многосторонние. Здесь ЕПС указал первый выход из узкого места.

То, что двусторонние сделки не в состоянии привести к удовлетворительному результату, едва ли требует еще сегодня обоснования. Нельзя себе представить, чтобы потребности и желания двух стран так полно и органически дополняли друг друга с точки зрения экспортной политики, что между ними мог бы возникнуть удовлетворяющий обе стороны обмен. Поэтому всегда будут недовольные, ибо предел общему объему двустороннего товарообмена автоматически устанавливается по возможностям поставок или закупок более слабого партнера. Весь обмен в целом остается на таком низком уровне, что экономическая цель максимального или хотя бы только оптимального сотрудничества между народными хозяйствами ни в коем случае не может быть достигнута[12].

Деятельность ЕПС и ОЕЭС необходимо расценивать с учетом тех границ, которые поставлены задачам этих организаций. В рамках этих учреждений, мы, правда, продвинулись вперед в деле либерализации. Тем не менее, мы знаем, что пока существуют предписания касательно валютных ограничений, поставленная цель вообще не достижима.

Как же, спросят меня мои читатели, я себе представляю будущую Европу. В начале попытки представить по этому поводу конкретные соображения надо установить следующее положение: все усилия добиться политической и хозяйственной интеграции должны потерпеть неудачу, если все участники не найдут в конце концов мужество и силу, чтобы признать правильной необходимость постоянно прогрессирующей либерализации обращения товаров, услуг и капитала, необходимость ускоренного понижения и устранения таможенных пошлин, равно как и других протекционистских перегородок и манипуляций, – и не только признать необходимость всего этого, но соответственно и действовать.

Свободному и общему рынку, как и раньше в условиях золотой валюты, необходимы не богатство и сила, а скромное уразумение того, что государство, как и народ, не могут жить «выше своих средств». Я определенно отдал бы предпочтение этому свободному сближению, охватывающему не только отдельные страны или группы стран, сближению исключительно лишь в экономическом аспекте, – предпочтение перед попытками провести интеграцию в менее крупном масштабе. Я полагаю также, что этот путь, путь вхождения в пространственно обширную зону свободных экономических отношений, является с точки зрения целесообразности как раз для Германии лучшим, ибо наше благосостояние основывается не в последнюю очередь на наших связях и сношениях по возможности со всеми рынками.

Поскольку мы в политическом аспекте все же вступаем на путь интеграции шести государств, членов Европейского объединения угля и стали, то мы должны особенно тщательно следить за тем, чтобы либерализация и свобода экономической деятельности осуществлялись в этой менее крупной зоне интеграции быстрее, чем на всем пространстве Западного мира. Ни в коем случае не должно случиться, чтобы устранение многочисленных перегородок, еще отделяющих друг от друга отдельные страны в экономическом отношении, было проведено в международном масштабе быстрее, чем, например, в рамках будущего общего рынка Западной Европы. Особенно уродливым явлением было бы, если этот Европейский союз стал бы тогда островом разъединения.

Эта европейская интеграция, на первых порах в виде таможенного союза, представляется нам оправданной нравственно, экономически и политически лишь в том случае, – и принимая при этом во внимание упомянутое требование об относительно более быстром устранении всего разъединяющего, – если это объединение с своей стороны не вызовет новых расхождений и трений. Это означает, что торговая политика таможенного союза по отношению к третьим государствам должна быть либеральной и не допускать их дискриминации.

В связи с этим следует упомянуть крайне важную инициативу Великобритании осенью 1956 года, согласно которой предлагалось расширить общий рынок шести государств ЕОУС и включить в него государства зоны свободной торговли стран Организации европейского экономического сотрудничества (ОЕЭС)[9]. Мне вполне понятно указание Лондона, что таможенная стена, ограждающая от остального мира предполагаемый меньшего масштаба европейский общий рынок не соответствует общим интересам всей Европы. За этой формулировкой скрыты именно те опасности, на которые я только что хотел указать. Вполне последовательным выводом из этих истин является отказ от валютно-денежного хозяйства и возвращение к свободнообратимым валютам. Национальная политика, которая еще сегодня окапывается за этой варварской системой преград и ограничений, препятствует настоящему и широкому экономическому и социальному прогрессу. Это препятствие столь чудовищно, что лишь незнание действительной взаимосвязанности вещей препятствует всем свободным людям и свободным народам энергично восстать против такого порядка.

Мы не должны также забывать, что устранением этих ограничений свободы, и по-видимому именно только этим путем, мы сможем восстановить утраченные основы настоящего общественного строя в лучшем смысле этого слова.

Чем больше мы преуспеваем в том, чтобы люди себя чувствовали свободными индивидуумами и свою силу и свое достоинство как раз черпали в рамках личной свободы, тем лучше и благодетельнее будет общественное устройство в целом. Это общество будет покоиться на более высоких нравственных основах, чем то, которое нуждается в постоянном создании новых организаций и учреждений, чтобы совладать с хаосом в лишенном внутреннего единства народном хозяйстве. Я охотно беру на себя неблагодарную роль одного из самых яростных глашатаев свободы. Я поступаю так, исходя из заботы о построении свободного мира и свободного сотрудничества между народами. Я стремлюсь к честному порядку вещей и в наднациональных рамках. Сюда в первую очередь относится ограждение человеческой свободы. Мы повсюду должны стремиться к осуществлению принципов общественного порядка, обеспечивающих свободные и истинно человеческие отношения между людьми, – как в области экономики, так и в области политической жизни[29].

При этом мы должны заботиться о том, чтобы – как это было до 1914 года – в наших руках были не только применимые на практике методы и орудия; теперь дело идет о том, чтобы сверх этого мы соединили наши духовные устремления в одном направлении – на преодоление национального эгоизма и протекционизма в новых формах настоящих и подлинных объединений. Настоящая интеграция духовно и нравственно поднимает нас на более высокий уровень сотрудничества.

Качественная сторона сотрудничества имеет большее значение, чем количественная. Интеграция и свободная обратимость валют не противоположные полюсы, которые исключают друг друга или такие, когда один полюс может сделать другой ненужным; наоборот, эти устремления дополняют друг друга. Например, когда мы говорим о конкуренции в масштабе общего рынка, то мы под этим понимаем такую форму сотрудничества, возможность которой подрывается тесными рамками разных ограничений на пространстве Европы. Поэтому приходится все время возвращаться к вопросу, почему же народное хозяйство разных стран Европы менее доходно и выгодно, чем американское народное хозяйство?[30]

Ясно видимое здесь огромное различие проистекает не из того, что люди в США гораздо прилежнее и способнее европейцев. Оно является скорее следствием масштаба экономического пространства, а также результатом большей свободы в экономической деятельности. То и другое приводит к тому, что в США оказалось возможным достичь большей степени производительности и лучше использовать человеческие и технические возможности.

Это сравнение должно было бы нам также указать, что следует стремиться к созданию таких же условий, осуществление которых должно стать общей европейской целью. Мы должны создавать заново. Мы должны в связи с этим поставить во главу угла новый дух и обосновать солидарность, которая должна слить воедино усилия народов Европы и их экономики[31].

Из этих соображений вытекает то, что мы должны оказывать предпочтение функциональной интеграции, существенные особенности которой здесь неоднократно уже были отмечены. Как и во всех моих хозяйственно-политических соображениях, я и здесь исхожу из принципа неделимости свободы.

Для меня само собой разумеется, что тот, кто стоит за свободный народнохозяйственный строй внутри страны, будет также и передовым борцом за свободное разделение труда в мировом хозяйстве и сторонником тесного межгосударственного сотрудничества. ГФР, исходя из признания неделимости экономической свободы, не раз выдвигала эту свою точку зрения перед международными собраниями и учреждениями, настаивая на освобождении международных хозяйственных сношений от всех близоруких регламентации и мелочных придирок.

Разрешите мне в связи с этим коснуться вкратце одного принципиального вопроса, который всплывает в дискуссиях, как в частных кругах, так и в общественности: должно ли благосостояние какой-либо страны в свободном мире вызывать у соседей заботу или страх?

Само собой разумеется, что это следует отрицать со всей решительностью.

Избитой экономической истиной является то, что каждый участник экономических сношений может рассчитывать на благополучие лишь в том случае, если и другой участник будет преуспевать. С нищими дела не делаются[53].

Мое убеждение и мой опыт говорят мне, что все то, что имеет силу во внутригосударственных рамках и признано правильным, может и должно иметь значение и за пределами данной страны. В наших странах мы поставлены перед необходимостью освободить народы от бедности и нужды, открыть все большему числу людей возможность достижения более высокого жизненного уровня, обеспечить народу возможность свободно раскрывать свои силы и способности, стать независимым от могущества государства, и при этом все же чувствовать свою обязанность подчиняться государственному порядку; все эти принципы надлежит применять также в экономическом сотрудничестве народов свободного мира[32].

Тот, кто осознает значение этих устремлений, тот согласится со мной, что раз достигнутая степень свободы деятельности не смеет быть снова снижена при помощи односторонних мероприятий государства. Пока не исключена эта возможность возвращения вспять, до тех пор всякое признание необходимости европейской интеграции остается лишь объяснением в любви весьма платонического характера.

Сегодня этим уже нельзя больше помочь делу.

Этот принцип, естественно, должен быть действительным также и для общего рынка и для таможенного союза (как он определен в брюссельских рекомендациях). Было бы несомненно неразумным предоставить отдельным государствам право идти на попятный в деле интеграции. Так, например, в случае наступления затруднений в платежном балансе отдельное государство могло бы, в силу восстанавливаемого для этого случая суверенитета его, применить разные защитные мероприятия. Никак не может быть признано удачным решение, когда такое государство – как было предложено во время брюссельских совещаний – может быть впоследствии принуждено отменить эти защитные мероприятия, если соответственное постановление принято квалифицированным большинством голосов организации. Не требуется большой фантазии, чтобы признать, что подобное решение большинства едва ли вообще возможно на практике, ибо оно могло бы быть признано недружелюбным актом по отношению к данной стране. Подобные правила никак не свидетельствовали бы также о живом сознании связанного единой судьбой сообщества. Но именно такое сознание необходимо зажечь; покуда оно отсутствует, мы никогда не достигнем цели, не найдем в себе сил для создания настоящего содружества, которое было бы сравнимо, например, с северо­американской экономической зоной.

Нужны, наконец, действия на этом поприще. Слов было сказано достаточно.

Сколько бы мудрые мужи ни говорили на эту тему – я твердо убежден: можно проблему довести до благополучного конца в кратчайший срок, если только мы приложим немного больше мужества и уверенности. Я в течение моей жизни не раз убеждался в том, что свобода и, прежде всего, мужество стоять за свободу, стоили того, чтобы за них бороться. Все, что только мы ни предпринимали в этом направлении, закончилось хорошо, – но там, где не хватало мужества быть на стороне свободы, там трудно было избежать беды[17].

К сожалению, в отношении упомянутой темы мне приходится подлить немного воды в мое вино. При теперешнем положении (январь 1957 года) нельзя ожидать, что в будущей организации общего рынка не будет предусмотрена возможность применения так называемых защитных оговорок. Однако в связи с этим следовало бы установить, в качестве меньшего зла, что неследование одной страны дальнейшим совместным мероприятиям или даже ее желание отступиться от некоторых уже установленных совместно условий не должно препятствовать другим участникам продолжать начатый путь в их динамическом стремлении вперед. В подобном случае взаимоотношения с таким государством должны были бы быть закреплены на уже достигнутом уровне взаимных соглашений.

По моему ощущению не звучит особенно убедительно, когда с пафосом говорят о европейской интеграции, но одновременно, рядом со свободным обменом товаров или услуг, не дают людям возможность свободно проявлять свою деятельность там, где они захотят. Невозможным является положение, когда в одном государстве есть еще миллионы безработных, а другие государства не знают откуда им взять рабочие руки и умы, чтобы справиться со всеми предстоящими задачами.

Я пришел к этому утверждению не сегодня и не вчера. Я всегда придерживался точки зрения, что о Европе можно будет говорить только тогда, когда всем гражданам всех стран будут предоставлены в любом другом государстве одинаковые возможности свободного применения своего труда. Пока этого нет, наше признание единства Европы в конечном счете не честно!

Пока у нас не хватает смелости коснуться этих невралгических точек, все общие разговоры об интеграции или самый усовершенствованный механизм чисто экономических правил процедуры представляются мне мало пригодными средствами для достижения наших политических, экономических и социальных целей[65].

Если все усилия, направленные на достижение интеграции Европы, вообще могут быть приведены к одному знаменателю, то только к этому: осуществление свободы во всех областях жизни.

Разрешите мне только на одном примере показать, что в состоянии дать свобода, даже когда она еще далеко не совершенна. Последствия либерализации товарооборота для нашей внешней торговли являются настолько убедительными, что значение их нисколько не будет умалено, если я ука­жу на то, что Западной Германии пришлось, следуя этому пути, преодолеть в конце 1950 и в начале 1951 года один из самых тяжелых, да, пожалуй, самый тяжелый кризис послевоенного времени. Этот кризис послужил даже для многих поводом считать, что моя экономическая политика окончательно провалилась. Когда я в 1948 году занял мою должность в управлении двойной зоны[10], экспорт составлял в среднем 200 млн. нем. марок в месяц, причем он составлялся преимущественно из таких статей принудительного экспорта, как уголь, лес и другие виды сырья, в которых Германия сама испытывала острый недостаток.

Готовые изделия фигурировали в балансе нашей внешней торговли только в качестве мало заметного придатка. Ныне среднемесячный вывоз колеблется от 2,4 миллиарда до 3 миллиардов нем. марок – причем от 1,7 до 2 миллиардов приходится на зону Европейского платежного союза. Эти убедительные результаты были не в последнюю очередь достигнуты благодаря последовательному проведению в ГФР политики либерализации, доведшей эту либерализацию по отношению к странам ЕПС и долларовой зоны до уровня, превышающего 90%, причем в отношении участников ЕПС либерализация практически будет теперь расширена для товаров промышленного сектора до 100%. Предоставление свободы и в международных сношениях также оплачивается. Эта свобода не является чьим-то односторонним подарком кому-то; она вызывает к жизни последствия, действующие оплодотворяющее и оздоровляюще.

Для подтверждения сказанного бросим еще мимолетный взгляд на структуру нашего вывоза. Доля готовых изделий в вывозе, решающая для западногерманского народного хозяйства, превысила теперь 80% вывоза. Здесь особенно четко видно, что уже некоторое расширение сферы свободы, которое мне представляется еще далеко недостаточным, все же приводит к структуре вывоза, которая в основном соответствует структурным данным народного хозяйства отдельных стран.

Эволюция, имевшая место в последние годы, может быть освещена при помощи следующих данных. При этом я беру за исходную точку год основания Европейского платежного союза (19 сентября 1950 года) и выключаю из моего обзора первые послевоенные годы, когда внешняя торговля была чрезмерно обременена осуществлением в принудительном порядке ей предписанных задач.

(Источник: Федеральное статистическое бюро)

Не говорит ли это об уродливом извращении, когда мы стараемся подвести под рубрику «порядок» такую худшую форму непорядка, как принудительное валютно-денежное хозяйство. Мы должны, наконец, освободиться от воззрения, будто наибольший порядок существует там, где возможно большее число людей должно заниматься принудительным установлением порядка и борьбой с непорядком.

Когда не видно никого, кто охранял бы порядок, тогда еще слишком многие полагают, в состоянии странного ослепления, что вообще никакого порядка нет. В той же плоскости лежит мое утверждение, что при всех разговорах о создании Европы следует не только думать о том, что можно организовать и каким образом, но в одинаковой степени и о том, что мы могли бы или даже должны были бы упразднить, чтобы сделать возможным естественное, органическое становление Европы. Например, свободная обратимость валют привела бы к правильному и лучшему решению множества проблем, и поэтому можно ожидать, что последствия установления этой свободной обратимости окажут влияние почти на все области общественной жизни. Экономическая политика стала бы при этих условиях гораздо более ярко выраженной. Я иду даже дальше и утверждаю: тот, кто сможет упразднить принудительное валютно-денежное хозяйство, сделает для Европы больше, чем все политики, государственные деятели, члены парламентов, предприниматели и чиновники вместе взятые.

Мои постоянные призывы и напоминания, что следует добиваться «функциональной» организации Европы[11], не должны дать повод к ложному толкованию, будто я являюсь упрямым противником каких-либо учреждений европейского масштаба. Однако я решительно отвергаю ту точку зрения, что подлинные трудности могут быть действительно преодолены путем создания учреждений [12]. Расхождение во мнениях в этом как раз и заключается.

Каждая попытка решить проблему только путем создания тех или иных учреждений несет в себе опасность того, что можно застрять на мнимых решениях. Для меня здесь не существует дилеммы «или – или»; я стою за формулу «как то, так и другое», – причем ударение определенно лежит на преимуществе функциональной интеграции.

Я неоднократно имел возможность убедиться, насколько могут оказаться плодотворными результаты того, что люди должны сесть за один стол, чтобы найти общие для всех решения[32]. Однако решающее значение имеет то, чтобы работа учреждений, в качестве специфически «учрежденческой» деятельности, не пыталась вытеснить, заменить или даже совсем устранить функциональное взаимодействие, функциональную игру сил. Задачей учреждений должно быть служение, – и притом исключительно, – служение, направленное на поддержание функции общего рынка; они должны содействовать установлению свободы. Если, вместо этого, учреждения намерены сами «наводить порядок», то они явно не на месте.

Современный человек, в самом деле, привык представлять себе какой-либо настоящий порядок или строй лишь выраженным в наличии ряда «организаций» или целой армии чиновников, причем ему хотелось бы, по возможности, даже слышать, как «песок хрустит в механизме». Таким образом и получается, что предложенный мною путь свободы подвергается все новым и новым нападкам, а меня упрекают, что я якобы плохой европеец. Это заставило меня обстоятельным образом высказаться на страницах «Дейче корреспонденц», в номере от 21 июля 1955 года, на тему «Кто является хорошим европейцем?» Я заявил следующее:

Я во всяком случае не намерен допустить, чтобы мое европейское сознание, а также моя вера в это дело подвергались сомнениям из-за того, что я поставил соответствующие вопросы иначе и предложил всем участникам пересмотреть вопрос, действительно ли в деле построения Европы лишь один путь и лишь один метод, или, может быть, есть и другие средства, которые скорее и эффективнее привели бы к цели. Я хотел бы совсем ясным образом выразить и объявить, что я не в меньшей степени стремлюсь к Европе, а в большей, чем такое стремление находит себе выражение в проектах дальнейших «частичных интеграции». Если понятию «частичная интеграция» теперь склонны придавать иное толкование и при этом скорее имеют в виду передачу частичных функций, а не эффективные объединения по отдельным отраслям, то это может только внести путаницу в понятия.

Каждая настоящая функция неделима. Поэтому является не бегством от Европы, а моей заботой о Европе, если я высказываю опасения, что путем такого рода операций сложения и аккумуляции не будет достигнута ни наша экономическая, ни наша политическая цель. И далее, – я не противлюсь европейским соглашениям, но, наоборот, я хотел бы создать для них предпосылки; ибо необходимо сначала добиться внутреннего упорядочения в народном хозяйстве отдельных стран и обеспечить таковое в плане государственной ответственности каждой отдельной страны, – иначе интеграция должна привести к надгосударственному дирижизму.

Но из этих моих соображений вытекает также ясным образом, что я не склонен рассматривать Европу в качестве последней и абсолютной цели создаваемого экономического порядка и строя. Здесь хозяйственно-политический деятель может разойтись во мнениях с деятелем внешней политики. Для меня интеграция представляется только первой «станцией», только первым этапом, который нам ясно виден и на котором, прежде всего, необходимо снести и упразднить все препятствия и преграды международному товарообмену.

Я стремлюсь во всяком случае идти по пути основанного на свободе деятельности и труда свободного объединения со всеми странами Западного мира, и особенно, конечно, с нашими европейскими партнерами. Европа может предста­вить собой хозяйственную или политическую форму интеграции. Но цель лежит дальше, – а это означает, что мы не смеем допустить, чтобы Западный мир оказался еще раз расщепленным на различные отдельные экономические зоны[8].