Блин и клад Наполеона

Глава IV
Болотные копатели

Разбудил их папа.

– Подъем, господа восьмиклассники! Волчье солнышко встало.

В широком капюшоне спальника, где помещались обе головы – Иркина и блинковская, – оставалась щелка для вентиляции. «Молния» там не доходила до конца. Блинков-младший посмотрел в эту щелку и увидел печальную луну с ровно откушенным краем. Небо было чистое, звезды дрожали от космического холода.

– Вылезайте, – поторопил их папа. – Через полчаса будем у Виталия Романовича.

Почему-то он говорил полушепотом.

Блинков-младший решительно расстегнул «молнию». Мороз резанул так, что перехватило дыхание. Он спохватился, что лежит в одной рубашке. И ведь не холодно было, пока не раскрылся.

– Закройте форточку, – сонно пробормотала Ирка.

Папа уже протягивал им нагретые над костерком куртки.

– Одевайтесь. Только тихо.

– А в чем дело? – тоже понизила голос Ирка.

– Да ходят наверху какие-то люди. Мне это не нравится: что им нужно ночью на болоте?

– Пиявок выдалбливать. Ломом, – предположила Ирка. – От бронхита и от гриппа и как там еще поется.

Папа успел собрать все вещи, кроме спальника, в котором лежали Блинков-младший с Иркой. Теперь он дырявил ножом новенький вкладыш в спальный мешок, сшитый из простынки специально для каникул.

– Митек, вылезешь первым и посмотришь, что за люди и как их обойти. Я не хочу, чтобы нас видели. Помощь нам не нужна, а на неприятности можно запросто нарваться.

Папа делал маскхалат! Похоже, он серьезно беспокоился.

С Блинкова-младшего слетели остатки сна. Он вылез на мороз, оделся и, присев на рюкзак, с удовольствием обулся в нагретые на огне ботинки. Сказать в классе, что ночевал на морозе в стылой яме, а ноги теплые, как из домашних тапочек – никто не поверит. Все-таки героический у него папа. Пускай дураки дразнят «ботаниками» заучившихся очкариков. Папа – ботаник, очкарик и ученый, но с ним нигде не пропадешь!

– Встань, руки в стороны.

Папа нахлобучил на голову Блинкову-младшему угол вкладыша и стал затягивать только что приделанные веревочные завязки: вокруг запястий, вокруг щиколоток, на животе… Вкладыш – простыня, только с одного конца зашитая колпаком, – превратился в свободный балахон. Спереди в прорехах мелькала синяя Митькина куртка, казавшаяся черной в слабом лунном свете. Но если упасть в снег, балахон ляжет бесформенными складками, прикроет с головы до пят – в двух шагах не разглядишь.

– Вперед, – сказал папа, присел у стенки и сложил замком руки.

Блинков-младший встал на них, как на ступеньку, папа выпрямился, подкинул его, и – раз! – Митек уже лежал на краю ямы.

Исторический город Боровок был совсем близко. Блинков-младший различал кресты аккуратной, как игрушка, церковки на крутом берегу. За ней вдоль обрыва тянулись какие-то развалины – похоже, руины древней крепости. По пустынной улице проехала машина. Вот и отлогий спуск к реке, сделанный еще наполеоновскими саперами, а сама река… Реки, считай, нет – обмелела. Мост есть, хотя и недостроенный: голые балки без настила. Он тянется далеко над низким болотистым берегом, но под ним – камыши, камыши, камыши почти до самой горы. Между камышами и высоким берегом – узенькая полоска чистого льда. Похоже, это и есть река Боровка, без малого двести лет назад остановившая армию Наполеона. Так, а что с нашей стороны? Где эти ночные гуляки по болоту?

Блинков-младший огляделся и поначалу не увидел ничего подозрительного. В голубых снегах четко выделялись заросли камышей, слишком редкие, чтобы в них мог спрятаться человек. Вдалеке, на пригорке, темнел густой лес, который они сегодня прошли по пути с безымянной платформы. Черные ели сливались с черным небом. На километры вокруг все замерло, как нарисованное. Хоть бы ветер колыхнул камыши – нет…

Таинственные любители ночных прогулок по болоту успели уйти. Если только не затаились, укрывшись маскхалатами, как Блинков-младший.

И вдруг он заметил промельк света. Еще. Еще! Свет ритмично мелькал из-под земли, как будто там копали яму, подсвечивая себе налобным фонариком вроде шахтерского. Нет, почему «как будто»?!

Мороза Блинков-младший не чувствовал. Он встал и прошел вперед шагов двадцать. Подходить ближе было опасно: рано или поздно болотные копатели вылезут из ямы и заметят следы на снегу… Сомнений не оставалось: в яме, такой же, как та, в которую свалился папа, работали двое. Один взламывал мерзлый торф киркой или ломом: его фонарик часто мелькал в такт ударам. А когда торфа набиралось на лопату, второй выкидывал его наверх широким взмахом, черкая лучом своего фонарика по камышам на краю ямы… Непонятно, зачем им копаться на болоте. Добывают торф? Ночью?!

Было бы любопытно еще понаблюдать за ними, но пора подумать и о папе с его раненой ногой. Блинков-младший стал пятиться к яме, которую про себя уже называл своей. Свет фонариков метался по стене. И вдруг на ней, как на черном экране, появилась голова в оранжевой строительной каске!

Человек выкарабкивался наверх по невидимой лестнице.

Блинков-младший упал в снег и пополз к папе с Иркой.

– Засыпайте костер! – прошептал он. – Идут.

Зарывшись лицом в снег до самых глаз, невидимый в своем маскхалате, Блинков-младший остался лежать на краю ямы. Болотные копатели прошли от него шагах в пяти. Митек разглядел на плече у одного легкую алюминиевую стремянку, другой шел с пустыми руками. Фонари на касках они погасили и почти не разговаривали. Только раз тот, что со стремянкой, спросил:

– Как ты видишь, куда идти?

– А я не вижу. Я ухом, – ответил второй.

– На слух?! – изумился первый.

– Не-а. Церковь должна быть за левым ухом.

Они шли к лесу, забирая чуть правее от осинника, который по пути сюда проехали наши. Ни одного огонька не светилось в той стороне.

Когда болотных копателей не стало видно, Блинков-младший поднялся и вышел на еле заметную в темноте цепочку их следов. Лес вдали стоял, как подстриженный, глазу не за что зацепиться. А церковь, действительно, за левым ухом: не сбоку и не за спиной, а посередине. Ориентир не самый удобный – надо все время оглядываться, – но лучше нет.

– Ушли, – объявил он своим.

Папа выкинул из ямы Ирку и вещи, а потом вылез сам. Без посторонней помощи! Одна нога у него была разута. Ирка, улегшись на край ямы, выудила палкой лыжу с ботинком, и тогда стал ясен папин секрет: он прислонил лыжу к стенке и как на ступеньку встал на ботинок.

Исторический город Боровок манил теплыми огоньками окон. Усыпанный чистым снегом, с луной, зацепившейся за купол церкви, он был красивый, как на открытке. Все встали на лыжи и поехали. Папа шел хорошо, только старался подольше скользить на здоровой ноге, а так и не заметишь ничего. Его рюкзак и тюк со спальниками Блинков-младший тащил на чемодане.

Пусть не через полчаса, а минут через сорок-пятьдесят они стояли у двухэтажного бревенчатого дома Виталия Романовича.

Участок у боровковского Леонардо да Винчи был большой, за глухим забором. В доме не горел ни один огонек. Папа подергал калитку. Она даже не шелохнулось.

– Виталий Романович! – крикнул папа и обернулся к Блинкову-младшему с Иркой. – Неудобно может получиться. Я твердо пообещал, что мы приедем сегодня. Похоже, он встретил последний автобус, не дождался нас и поехал на станцию.

– Или спит, – предположил Блинков-младший.

– Не такой он человек, – ответил папа и еще раз крикнул: – Виталий Романы-ич!

В окне на втором этаже распахнулись ставни. Свет не горел, но под луной был отчетливо виден блеск ружейных стволов.

– Что надо? – металлическим голосом спросил «не такой человек».

В морозном воздухе один за другим звонко щелкнули взводимые курки.