Блиндаж

3. Серафимка

Почувствовав недоброе, Серафимка прибежала на свой порушенный, обросший чернобыльником дворик и сразу увидела раскрытую сенную дверь. Все же дверь она закрывала, когда уходила утром, значит, там побывали. Серафимка бросила наземь лопату и метнулась к кадке, где в порыжелом слое соли она с зимы берегла два куска сала. Но где там! Рядом на земле валялась почерневшая крышка, а в кадке было пусто, одна соль на дне. Значит, взяли, чтоб их взял кровавый понос!

Серафимка вбежала в свою тесную холодную хатку, громыхнула заслонкой. Чугунок стоял на прежнем месте в остывшей печи, картошечку они не взяли. Тогда она привычно выдернула из шкафчика ящик — краюшка тоже уцелела, значит, все ж будет чем покормить человека.

Торопливо начала собираться в поле: завязала в старый платок миску с вывернутой в нее картошкой, поверх которой положила краюху и два соленых огурца из кринки — поесть голодному человеку покамест хватит. А там будет видно. Она очень спешила, будто боясь, что опоздает, не спасет горемыку, поправила платок на голове и выбежала во двор. Пилипенков уже нигде не было видно — может, пошли на свой хутор или еще где-нибудь слоняются на пепелищах. Тут она впервые подумала, что про ее красноармейца никто не должен знать, тем более эти злодеи, от которых всего можно ждать. Еще донесут немцам, тогда кто знает, что будет. И ему, и ей тоже.

Снова начинался мелкий холодноватый дождик с западным ветром, в поле было неуютно, но, не очень замечая это, она торопливо бежала сначала дорогой, потом перекопанным снарядами косогором до торфяника. Воронки в низких местах уже стали наполняться водой на дне; в одной она увидела нечто подобное на одежину, хотя это мог быть человек, который будто бы плавал там, и только его спина высовывалась поверх воды. Испугавшись, она шмыгнула в сторону, выбежала к траншее и долго плутала в траншейных лабиринтах, пока нашла знакомый с чуть поблекшим дерном взгорок. Похоже, это был тот самый блиндаж. Но теперь ее никто не встречал, зиял чернотой низкий вход в него, и она тихо позвала:

— Вы тутака?..

Не сразу в ответ послышался сдержанный стон, который еще больше встревожил ее, и Серафимка, едва одолевая страх, полезла в темень.

— Казали, поесть… Так вот принесла бульбочки…

Человек пластом лежал в углу на разостланной шинели, в полумраке едва белело его обмотанное бинтами лицо.

— Воды мне…

— Воды?..

Серафимка виновато удивилась: про воду она и не подумала, она несла поесть. Но, правда, если больной, раненый, надо ж воды, как же она не сообразила сразу?..

Узелок с миской она оставила в блиндаже, а сама выползла в траншею, размышляя, где бы взять воды? Кроме луж в воронках да на торфянике, другой воды вокруг не было, нужно бежать домой.

Где шагом, а где трусцой она преодолела страшный косогор, добежала до картофляника, тут стала спокойнее. Дождик все сыпал — мелкий, но неутихающий; она уже порядком промокла — и куртка, и юбка; босым ногам дождь был не страшен, хуже, что намок платок — второго такого теплого у нее не было.

Еще издали она всмотрелась в свой двор за вишенником — нет, кажется, нынче там не было никого. Соседская хата сгорела дотла: и постройки, и амбар, хлевки, остались только заборы да черная громадная Ахремова печь с закопченной трубой, какие-то рогули в истопке. На огороде, однако, покачивался на ветру крюк старого склоненного журавля над их общим колодцем. Там должно быть и ведро, жбан же Серафимка взяла свой в сенях и по тропке побежала к соседскому пепелищу, на котором еще кое-где слабо дымились уголья даже в дождь, вблизи увидела кучу камней на месте былого овина, да в истопке на прежнем месте стоял забросанный головешками Ахремов жернов, на котором и она когда-то изрядно помолола зерна. Своего жернова у нее не было. Этот же только обгорел немного с уголков деревянного желоба, а так камни были целы и готовы к работе.

Серафимка налила в жбан воды из колодца и вдоль забора снова отправилась в поле.

В этот раз блиндаж нашла быстрее, чем давеча, еще издали увидев приметный взгорочек, и, затаивая в душе страх от предстоящей встречи, влезла в блиндаж. Раненый, как и прежде, лежал на спине, лишь отрывисто бросил, едва услышав ее:

— Тетка?

— Она самая! Вот водицы вам.

Командир вытянул руку с растопыренными пальцами, в которые она вложила шейку своего жбанка, приподнявшись, глотнул воды и снова лег спиной на землю.

— Спасибо.

Она переняла из его рук жбанок и, не зная, куда тут приткнуть его, держала возле себя.

— Может, ты и спасешь меня, тетка? — помолчав, горестно сказал раненый.

— Так абы как-то можно было, — легко отозвалась она, стоя перед ним на коленях. — Вот перекусить вам, хлебца и бульбочки.

Не поднимаясь, он молча протянул к ней руку, и она подала ему краюшку, затем в другую вложила пару холодных позавчерашних картофелин. Командир с готовностью все взял, но тут же изнеможенно опустил на живот занятые едой руки.

— Спасибо вам.

— Так пожалста. Извините, больше нет ничего. Было сало, так Пилипенки забрали.

— Какие Пилипенки?

— А, худые люди. Здешние.

— Худые?

— Ага. Очень дрянные. Просто никчемные.

Командир помолчал, подумал и, все не поднимая рук с едой, спросил:

— А ты кто же будешь?

— Да баба. Колхозница. Серафимой кличут.

— Ну что ж, значит, Серафима? Семья у тебя большая?

— Не-а. Одна я.

— Одна?

— Одна. Одинокая, — грустно призналась Серафимка.

— В Любашах живешь?

— В Любашах, ага. Попалили Любаши, одни головешки остались.

— Да-а, — задумчиво сказал командир и смолк.

Она тоже молчала, не зная, что сказать еще.

— Ты никому только… про меня. Понимаешь? — сказал он, помедлив.

— А то как же. Я — никому.

— Может, я поправлюсь еще. А там… Посмотрим.

— Так поправляйтесь. Я вам буду носить что нужно.

— Спасибо, тетка. Видно, хорошая ты душа, — проникновенно сказал Хлебников, и Серафимка едва удержалась, чтоб не заплакать от похвалы этого бедолаги.

— Доктора б вам. Да где тут…

— Да, доктора… Но, наверно, увы. Может, если бы кого-то из начальства? Из прежнего руководства, может? Связаться чтоб.

— Кабы ж был кто! — сказала она. — А то в Любашах ни бригадира, ни председателя. Председатель так в Судиловичах жил. Партейный. Но остался ли теперь?..

— Да-а… Все рухнуло. Как в прорву… Немцев пока нет?

— Покуда не было. Может, обойдут?

— Нет, не обойдут. Скоро появятся, — выдохнул Хлебников и снова трудно и надолго замолк.

Может, он заснул или забыл о ее присутствии здесь — понятно, человек незрячий, — и она долго сидела тихо, как мышка, стараясь ничем не потревожить его. Хлеб и картофелины он все держал в руках, но ни разу не укусил даже. В блиндаже было, кажется, не холодно и сухо, не то что в траншее, одну сторону которой — видно было на входе — мочило дождем, и мутная вода с кровли тоненькой струей лилась в траншею.

Еще немного поразмыслив, Серафимка вылезла из блиндажа и вдруг оглянулась — почудилось, кто-то мелькнул невдалеке за обрушенным траншейным поворотом. Спохватившись, она постояла немного, послушала, повглядывалась, но никто там не появился, и она подумала, что ей померещилось. Тем более что уже стало темнеть от низких туч на небе, или, может, начинало вечереть; дождь все сыпал и сыпал с неба, везде по траншее сочилась вода, стекала на дно с разбитых, местами обваленных брустверов. Тогда Серафимка подумала, что сегодня она, видать, накормит раненого, но что он будет есть завтра? Об этом следовало подумать, и, пока не смеркалось, она вылезла из траншеи и ходко направилась по косогору в деревню.