BLOGS

Египет. Древнейшие монастыри

Вред туристических экскурсий я в полной мере познал, как ни странно, не там, где они проводились, а совсем в другом месте... Но лучше по порядку.

В прайс-листе туристических достопримечательностей Египта мы с женой увидели поездку в монастыри «св.Ан-тония и св.Павла». Гид наш Эмад, между прочим, оказался христианин-копт, но он так и не смог нам ответить на вопрос: «Неужели это монастырь того самого Антония Великого - отца всех христианских монастырей мира?» Он нашёлся только в одном: «Там есть люди, которые тысячу лет лежат, и они не мумии. Они, как мумии, но они не мумии.»

- Святые мощи? - спрашиваю я у него?

- Нет. Я знаю, что такое мощи. Это не мощи - это святые лежат, - пытается объяснить Эмад.

Но мощи святых есть и в церкви самой Хургады. Я там был на службе в храме семь лет назад и помню, что там есть мощи святого Игнатия Великого и великомученика Мины. Про себя я с сомнением подумал, что, пожалуй, это типичная туристическая «замануха». Откуда появилась такая мысль? Я только потом - гораздо позже - пойму, что, когда читал Житие Антония Великого, я проникся его интонацией, которая была такова: как бы подразумевалось, что все описываемое было очень-очень давно, что это в тех временах и тех местах, которые сокрыты от нас толщей веков, тысячелетий и «заиеруса-лимским путём в страны бусурманские». Вот я про себя и думал, что это поездка «по местам преданий», где для туристов выстроен маршрут, цель которого коммерческая и не иначе.

Вспоминалась поездка в Греции в монастыри Метеоры, которая оказалась поездкой, по сути, в музей, а не в живой монастырь. На Метеорах в толпах туристов, которым позавидовала бы и московская Красная площадь, со сплошной «шопинго-вой программой», нехристианский дух пробивал нас везде: во всех этих бесконечных остановках у каждой лавочки, где вперемежку стоит Христос рядом с гераклами, минотаврами и фавнами, а Матерь Божья среди магнитиков, вин, коньяков и оливкового масла. Где русская женщина-гид, под восторги и бесконечные благодарности автобуса, несла околесицу об утехах Зевса и интрижках Аполлона, а о монастыре зачастую рассказывала больше в том смысле, сколько здесь монахов сорвалось со скал и погибло, и, кажется, ни слова о том, сколько спаслось и молитвенно спасало христианский мир. Там я был заражён раздражением на гидов и сарказмом на «религиозные путешествия»... Этот скепсис поехал теперь со мной тёмной египетской ночью в горы Красного моря, к пещере святого Антония в скалах, до которой идти сквозь облака 1400 ступенек и... мёрзнуть от ветра и неожиданного холода (плюс 8). Где? В Африке!

Первое, на что мы с женой, удивившись, обратили внимание, и чему ничуть не удивился ещё один египетский сопровождающий, - в автобусе было всего четырнадцать человек. Это из десятков отелей, из сотен туристических групп. А с сопровождающим нам очень повезло. Он был тоже христианином, и звали его Мина.

Что такое 1400 ступенек? Если один этаж - это 16-18 ступенек, то мы поднялись на высоту примерно 80-го этажа. На самом деле, гораздо больше, потому что идёшь ведь не только по ступенькам, но и участкам горы, где ступенек нет совсем. А ещё не везде есть перила.

Ноги отказывали, дыхание сбивалось, и колотило сердце где-то в ушах, но каждый из нас шёл, наверное, с молитвой. Во всяком случае, мы с женой шли точно с молитвой. Все идущие в гору из нашего автобуса - русские, украинцы и литовцы -были людьми верующими, поэтому я думаю, что они тоже шли и молились.

На середине пути, там, где мы вошли в первое облако, как раз стоит часовенка и есть примерно пятидесятиметровая площадка. Можно перевести дыхание. Но мы не перевели - из облаков раздался смех, гогот и визгливые крики. «Бесы, не иначе, - перекинулись мы взглядами. - Даже если это люди, разве это нормальные звуки для этого места?» Визжащими и кричащими оказались арабские старшеклассники (не пишу «египетские», потому что точно сказать не могу, экскурсанты здесь бывают ведь и из Сирии, Иордании и других стран). У самой пещеры святого Антония Великого они вели себя так же, как на переменке в школе. Шутили, толкались, подтрунивали друг над другом. Пещера меня разочаровала, конечно. Ни тебе света, ни унитаза, ни дверей, ни телефона, ни холодильника. А если серьёзно, то пещера - это узкая-узкая щель в монолитную скалу, а внутри кромешная мгла, освещаемая пока только нашими телефонами и зажигалками. Голос изнутри настаивает, чтоб не толпились, проходили быстрее. Снисходительно кто-то для нас зажигает свечу. Совсем в глубину пещеры я уже не заходил, но жена моя, Наташа, пошла с арабчатами дальше и дальше. С ней, кажется, и женщины из нашего автобуса и несколько иностранок. Впечатлило её «маленькое чудо». Обладательница голоса во тьме, потрогав её за голову в платке, произнесла: «Russian? Put your head on the rock. (Русская? Положи свою голову на камень). Наташа положила, быстро уступив место следующему, но голос остановил. Невидимые руки взяли её голову и повторили: «Two minutes. Russian? Two minutes... (Русская? Две минуты)». Дело в том, что в самом низу пещеры все проходили мимо топчана святого Антония и его скального молитвенного столика. На топчан можно было присесть и даже прилечь. Для «рашен вумен», то есть для русской женщины, невидимый человек сказал, что ей можно две минуты. Не мгновение, не символические 3-4 секунды, а «ту минутс, рашен вумен, ту минутс.». Слишком далёк путь из России, и та арабка-христианка, наверно, по-своему оценила дальних паломников.

Я стоял наверху, смотрел с площадки вниз - в долину - и пытался себе представить, как тут жилось Антонию. И почему-то фантазий моих не хватало. Жёлтое безмолвие, серое безмолвие, палящее солнце, ночью звёздное небо своим бесконечным шатром. И молитва. Только внутренний мир, и диалог с Богом. Точно ведь «заживо погребённый».

Антоний Великий знаменит тем, что христианское монашество и первые общежительные монастыри начинал он. Это был второй-третий век от Рождества Христова. Антоний тогда уходил в пустыню и не думал создавать монастыри. Он просто раздал нищим всё своё немалое богатство, потому что был христианином, видел смерти молодых и богатых вокруг себя и глубоко проникся евангельским призывом Христа оставить всё и следовать Ему. Антоний хотел быть совершенным перед Богом.

Сначала он жил в пригороде Каира, этого ему казалось достаточным. Но однажды у его хижины женщины стирали бельё и разделись донага. Антоний сказал им, чтоб уходили и не смущали его. Но одна из женщин весело и беззлобно сказала ему: «Это тебе ведь надо... Ты нас не смущаешь, почему мы должны уходить? Хочешь жить отшельником и без плотских утех - иди в пустыню.» Антоний услышал в этой подсказке голос Бога.

Он первые годы был в пустыне один. Но всё чаще приходили люди, пытались жить и спасаться, молиться и уходить от мира. Многие не выдерживали. Антоний с горы видел, как то один пустынник не выдержит и, повредив душе, возвращается в мир, то другой умрёт без помощи от ран или простой болезни. Тогда ангел сказал Антонию, что этих разрозненных отшельников надо всё-таки организовать во взаимопомощи и укреплении друг друга. Так появился монастырь без стен. Отшельники один раз в неделю собирались на общую молитву, вместе трапезничали, делились хлебом и водой, а потом расходились опять по своим пещерам. Потом они построят храм прямо в скалах. Ещё через пару десятилетий, когда братии станет много, когда появятся и новые угрозы: то бедуины-разбойники, то пираты, то римские торговцы с вооружённой охраной караванов - решит Антоний, что пора строить и стены, а также скрытые пещеры.

Внизу, прижавшись монастырской известняковой щекой к горам, стоит семнадцать веков обитель Антония Великого, родоначальница монашеского опыта Христа ради и для спасения душ человеческих.

Но поначалу я не верил, что это та самая обитель. Мне всё казалось (особенно по тщательно отремонтированным внешним стенам монастыря), что всё это новодел для туристов, своего рода мемориал ушедшей христианской культуре Египта. Заходим под аркой в монастырь, перекрестясь, и тут же. лавочка. В смысле, не просто церковная лавочка, а в ней пирамиды, египетские кошечки, маски Тутанхамона и открытки. Всё это рядом с иконами святого Антония, ну, и, конечно, Христа и Божьей Матери. Где-то я всё подобное уже видел. Метеоры в Греции - сплошная торговля. «Я так и знал!» - с чувством глубокой досады я, почти ничего не разглядывая и больше почти ничем не интересуясь, выхожу из лавки. А тут ещё и старый-престарый монах с густой седой бородой и седыми усами выходит на крыльцо лавочки, как-то слишком театрально призывает нас всех ближе и начинает знакомство: «Я - монах Раис, я вас всех люблю.» Ага. аллилуйа. Сарказму моему нет предела. Ещё бы нас, таких дебильных покупателей всего и вся, не любить! Счас мы у вас закупимся по самое не могу.

Монах раис рассказывает о том, что в обители 118 монахов, из них человек 15 - это люди с научными степенями, есть несколько врачей, а потому обитель эта своего рода что-то типа нашего МЧС на всю округу - и спасатели, и кормильцы, и лекари. По тому, как наш сопровождающий Мина обращался к Раису, стало понятно, что они знакомы не первый год. Впрочем, Мина (на вид этому парню года 22-23) скоро и сам всё пояснил. Он рассказал, что. его воспитал Раис, что, сколько он себя помнит, Раис всегда был таким - седовласым старцем. Воспитал он его не в фигуральном смысле - то есть не на каком-то повороте судьбы, а с детства: и кормил, и одевал, и читать учил. Мы постеснялись спросить у Мины, что же случилось с его семьёй и родителями. Однако стали замечать, что и здесь, в монастыре святого Антония, и потом в монастыре святого Павла этот худенький паренёк ведёт себя не как гид, приехавший с туристами, а как послушник. И вино поможет принести, и пол подметёт за всеми, и под руку поможет старым монахам подняться на ступени. Он был здесь как дома. Он в духе здесь - он христианин.

.А Раис продолжал рассказывать и водил нас по монастырю. Вот две башни, построенные в шестом веке по приказу императора Юлиана. Одна глухая, с маленькими-маленькими окошками, а вторая, рядом, построена только для того, чтоб через неё, поднявшись на верхние этажи, можно было по мостику перейти в первую башню. А потом мостик поднимался, и монахи оставались в закупоренной башне, как в консервной банке. Там монахи сидели порою месяцами, спасаясь от налетевших разбойников, со скудным пайком и непрестанной молитвой. Ни поджечь их было нельзя, ни залезть через маленькие окошки. В монастыре святого Павла, куда мы переедем за шестьдесят километров, будет точно такая же башня, но второй уже нет, она наполовину разрушена. И опять с уважением гид будет рассказывать про императора Юлиана, приказы о строительстве башен которого спасли, по сути, египетское монашество (спас, конечно, Бог, но императорские приказы не иначе как были Его промыслом).

- Неужели это тот Юлиан-Отступник? - спрашиваю я, пытаясь сопоставить называемые даты строительства. «Нет-нет... » - почти по-детски пытаются «заступиться» за императора наши русские женщины из группы.

- Да. Это тот самый Юлиан-Отступник, который потом предал веру Христову, - на удивление, на «шок» нашим женщинам кивает головой монах. Но спокойно поясняет: - Мы молимся о нём пятнадцать веков, потому что вот он - его дело, полезное для спасения, важное для развития всего монашества, а стало быть, мера его добродетелей не исчерпана до сих пор.

И в самом деле - чего тут скажешь? Но вернёмся к монастырю святого Антония.

Мы у престола, под которым могила самого Антония Великого. Храм построен был в четвёртом веке, но тот, старый, не сохранился совсем. Нынешние стены, в основном, 12-17-го века. Раис показывает нам место, где Антоний захоронен, и говорит, что Антоний боялся поклонения ему и просил спрятать его могилу так, чтоб она не мешала молиться Богу. А тут, стоя у престола, конечно, молишься Богу, нет искушения отвлечься на какие-то особые почитания святого угодника.

Раис по-арабски читает первую строчку «Отче наш». Женщины просят его прочитать молитву полностью. Он же печально говорит женщинам: «Может, вы перед престолом прочтёте по-русски?.. А я по-арабски. Вот Господа и порадуем.» Он поворачивается от нас лицом к престолу и начинает. И тут мы совсем неожиданно для нас самих, для немецкой группы, которая шла рядом с нами, вдруг ка-а-ак грянули стройно и слажено «Отче наш», и так звук полетел под свод храма, в вечность, в нашу общую христианскую память и историю, что когда мы закончили, Раис обернулся со слезами на глазах. Он явно не ожидал силы и русской слаженности. (Мы сами не ожидали.) Нечасто, наверно, здесь туристы так поют. Немцы же вообще смотрели на нас и, наверно, думали, что мы единая команда. Мы, православные, - «единая команда»? Я тоже задаюсь этим вопросом.

Далее иеромонах Раис повёл нас к мощам святых: здесь, в монастыре, хранятся мощи святого Юстиса (умер в 1928 году) -исихаста-молчальника, который, судя по непрямому пересказу нашего гида Мины, принял перед смертью ещё и подвиг юродства. Нас здесь помазали елеем, благословили, а имя второго святого, архиепископа коптской церкви 19-го века я, к сожалению, не запомнил. Здесь есть престол Архангела Михаила.

Нас кормили монастырским тёплым хлебом, и мы ели его так, будто проголодались на страшной каторжной работе.

По дороге к воротам мы видим арабские семьи, которые выходят из монастырских закоулков, в дверях построек их провожают невидимые нами до этого монахи, благословляют отцов семейств и детей. По дороге Мина что-то шепчет Раису и передаёт ему записочки, много записочек, - наверно, вёз из Хургады, от друзей и знакомых. Скорее всего, и от мусульман тоже, потому что он рассказывал нам, что живёт среди них и живут они дружно.

Когда Раис прощался с нами у ворот, он рассказал ещё одну примечательность этого монастыря.

- Эти ворота прорублены лишь в 1929 году, до этого людей поднимали вот в этот люк над вашими головами. Подходил человек к стене, кричал, звонил в колокол, дёргая вот за эту верёвочку, и если монахи узнавали, что человек пришёл с миром, то его поднимали. Такая вот была простая защита и суровая жизнь. Всего одно поколение назад.

В небольшом поселении через дорогу от монастыря тоже есть церковная лавка, в которой мы набрали уже чисто христианские сувениры, купили монастырского вина. Я пытался торговаться, как это принято везде в арабском мире. И тут были реакции, которые я тоже сначала неправильно понял. На меня смотрели и не понимали - как это я хочу дешевле, чем сказано и написано? Здесь всё стоит столько, сколько написано. В посёлке живут христиане. Это совсем другой характер людей. Они не делают барыши, они не живут шопингом и «наваром» от туристов. Они по своей «торговой психологии» точно такие же, как в сельпо где-нибудь в Коряжме или Усть-Куломе. Они даже немного с грустью смотрели на меня. А я, уже в окно автобуса, печально смотрел на них и на монастырь, который не сразу услышал и понял. Не открыл сердце своими подозрениями, не услышал духа живого, и только в конце Господь будто открыл духовное зрение, и увиделось всё естественно и просто. Вот это - для туриста, вот это для фотографий внешний вид, а вот тут посмотри - хлеб насущный, такие же «русские огородики» под пальмами, как и в твоём родном Княжпогосте, вот тебе святые, их могилы и башни. Вот четвёртый век, вот 17-й, вот 21-й. И вечный старец Раис с печальными глазами и неведомым возрастом. Он как-то перед расставанием даже горемычно махнул на меня рукой. Наверно, чуял: этот русский, как Фома неверующий, всё ходит с кривой улыбкой и корчит из себя шибко понимающего.

Досада осталась в моём сердце по сегодняшний день. Досада на себя. Святогорцы на Святом Афоне учили: «Лучше ошибаться, чем не доверять». Я забыл, что «лучше». А ведь так и есть. Ошибка - она, в любом случае, целостна для души, даже если отдаётся печальным уроком. Недоверие же - это ежесекундное разрушение и неспокойствие сердца. Вот это я и «заработал» в монастыре святого Антония. Поклон тебе, монастырь. Научил.

Мы едем от монастыря святого Антония к монастырю святого Павла за шестьдесят вёрст. Когда-то этот путь Антоний Великий проделал по пустыне пешком. Место это - граница ливийской пустыни и Большой пустыни Красного моря.

Когда святому Антонию было уже более девяноста лет, молился он, славил Бога, радуясь тому, что удалось наладить монастырскую жизнь, и благодарил Бога за то, что дал Он ему жизнь необычную начинателя монашеского дела. Но тут пришёл к нему ангел и сказал: «А ты не первый.» «Ка-ак? -удивился Антоний. - Я же за девяносто лет не слышал и не встречал здесь никого, кто был до меня.». И тогда повёл его ангел в пустыню и привёл в укромное место, где вышел навстречу Антонию старец - борода до земли, одетый в паутину пальмовых волокон и листьев, чёрный от солнца и седой от молитв. Это был святой Павел. К этому моменту Антоний уже был готов увидеть нечто необычное, потому что ангел сказал: «Сейчас ты увидишь человека, ступни которого земля недостойна.»

Павел, или как его зовут копты - Паоло - пришёл в пустыню, как оказалось, лет на десять-пятнадцать раньше Антония. Он тоже был родом из богатой александрийской семьи. У него умер отец. Павел с братом не могли поделить наследство. Конфликт с братом зашёл так далеко, что они пошли в суд. А по дороге Павел увидел похороны молодого богатого человека. Наверно, они с братом даже были знакомы с этим своим ровесником. А Паола посетила уже принятая им во христианстве евангельская истина: не собирай ничего на земле, не судись с братом своим. И Павел сказал брату: «Прости. Не пойдём мы в суд. Забирай всё».

Павел прожил в пустыне без малого сто лет. Они сидели и беседовали с Антонием, и тут Антоний увидел, как ворон принёс Павлу лепёшку. Чудо да и только. Но чудо было и дальше. Павел рассказал, что ворон носит ему уже шестьдесят с лишним лет пол-лепёшки, а он, грешный и слабоумный, понять не мог, что рядом появился кто-то, кто ест вторые пол-лепёшки (это он говорил об Антонии и появившейся монастырской братии - ведь они уже стояли в пустыне шестьдесят с лишним лет). Павел рассказывал о своей жизни, о помощи ему животных и птиц, о том, как приходят ангелы и как Бог зрит на землю всенощно и вседенно.

В день, когда они встретились, полную лепёшку ворон принёс впервые. Павел радовался встрече и ещё, видимо, по одной причине. Святой угодник встречу с себе подобным принял как знак Божий, что его путь на земле закончен. Святой Павел попросил Антония принести ему полотно, чтоб укрыть свою наготу. И, конечно, эта просьба была безвременной - оба они понимали, что просто так «шляться» по пустыне по шестьдесят вёрст - это не душеполезно. Наверно, подразумевалось, что как Бог даст. Но на обратном пути духом Антоний просветился и понял, что Павел не одежду попросил у него, а саван. Впервые за почти семьдесят лет своего монашества спешил девяностолетний Антоний туда и обратно. И уложился по меркам того пути и по своему возрасту очень быстро. Но не успел.

Когда он пришёл, то увидел картину, от которой упал: Павла хоронили.. .львы. И львы выли и плакали. «Слёзы человеческие катились из глаз бессловесных животных», - так говорится в Житии Павла. Антоний сам пал ниц от такого чуда и молился Богу.

Вот где меня Господь посетил и прибил уж окончательно -так это тут, у престола святого Павла, у плиты над могилой его. Без слов, среди людской толчеи и, в общем-то, не совсем благоговейного гомона паломников-туристов произошёл обратный процесс: «очима зрил и видел, ушима слышал и слышал.» (в псалме по грехам нашим «очима зриши и не виде-ши, ушима слышишь и не слышиши»).

Здесь, в храме святого Павла, тоже три престола. Самый древний, конечно, престол святого Павла: он построен в третьем веке, сам храм был построен ещё при жизни прямых учеников святого Антония. В храм надо спускаться на глубину примерно в два-три метра - так глубоко ушла земля (впрочем, возможно, я не всё услышал, возможно, так строились «от злых глаз» первые храмы). И вход был в другом месте. Тут вот было это самое «очима видел и видел». О том, что вход был в другом месте, нам скажут гораздо позже, а мне почему-то духом сразу открылось - вот он, древний ход: вот здесь ходили люди и вот здесь были великие стояния и моления. Второе чудо «видения» - это внятное, живое (совсем не фантазийное) понимание, что Павел лежит вон там: не прямо под гробницей, а чуть левее и глубже. И незримо стоит он тут же. Ну, может, не совсем правильно сказать, что стоит он тут, но дух его не у гробницы, а у престола - между престолом и гробницей. Как когда-то в святилище монастыря св.Пантелеймона на Святом Афоне, как у мощей Григория Паламы в Салониках, так и здесь у входа в алтарь святого Павла я стоял, молился, дышал и не мог настояться, не мог напиться, намолиться, не мог насытиться Правдой Жизни и Света. Какого-то невидимого, умом непонятного, но так всем нам, православным, известного.

Рядом алтарь, который был построен в 17-м веке. Именно тогда произошла перестройка храма, его расширили и вход сделали с другой стороны. И третий алтарь тут же. Они в ряд, но приделами не называются. Один из престолов Рождества Христова. Второй, к сожалению, мы не запомнили. Вроде бы, Вознесения Христова. Третий - святого Павла. Росписи храма, в основном, первой половины 17-го века. И стиль чувствуется тот же, что и в храмах монастыря святого Антония. На некоторых фресках даже даты видны: 1624, 1627.

Здесь экскурсию для нас проводит иеромонах Фома. Он закончил Каирский университет, по основному своему образованию биохимик, но получил и богословское образование. Очень улыбчивый и постоянно будто к чему-то невидимому прислушивающийся человек. Как-то было слишком очевидно, что он потянулся к нам с Наташей. Сначала он вообще спросил меня, не монах ли я? Не думаю, что это было только потому, что я был с бородой. Потом, когда узнал, что мы муж и жена, расспрашивал про детей и про нашу работу, а в конце призвал нас, читал над нами какие-то молитвы и сфотографировал нас себе на память. Чем-то мы его тронули.

Как я уже сказал, башня спасения монахов здесь одна. Вторая, с которой монахи при Юлиане-Отступнике переходили в другую, уже разрушена наполовину, и на её основании, как раз под нею, и построен третий престол (над остатками башни просто крыша). Монастырь святого Павла внешне меньше и беднее, он какой-то плотный, хотя снаружи арки и галереи строений создают ощущение, что он громадный. Здесь восемьдесят монахов, святой источник, штук сорок кошек, которые любят только одного инока и питаются только из его рук. В монастыре очень много паломников-арабов, громадное дерево жожоба посреди монастырского двора (плоды его показались мне похожими по вкусу на что-то среднее между боярышником и абрикосами-жердельками). Здесь так же угощают изумительными лепёшками и чаем. Иеромонах Фома ведёт нас от престолов в трапезную. Она очень похожа на трапезную монастыря святого Пантелеймона на Святом Афоне, но меньше и без росписей по стенам.

Здесь на совместную трапезу собираются один раз в неделю. Так повелось со времён Антония Великого. И в монастыре святого Павла, как в монастыре святого Антония, монашеский куколь будто сшит из двух половинок. Это дань памяти тому, как однажды в молитвенной и противоискусительной схватке с дьяволом на голове святого Антония от напряжения лопнул этот самый куколь-капюшон.

Посты в Египте строже. Гораздо строже. Наш гид Мина, гордясь за монахов, рассказывает нам об «особости» коптской церкви, но мы с нашими русскими тётями усмиряем его: поживи-ка парень, в наших льдах, где солнца в двадцать раз меньше, чем в твоём Египте, где финики и олива не растёт. А чтоб испечь хлеб и создать тепло в храме, надо дров заготовить на морозе, привезти, наколоть, да встать ни свет ни заря, чтоб храм протопить. На жаре плоть солнцем питается, а в стуже мороз питается плотью.

Ворота монастыря тоже появились в 1929 году, реставрации и ремонты по-серьёзному начались здесь лишь в 1950-х. Внутри монастыря всё по-домашнему тихо и как-то нетронутовечно. Так же, наверно, и во времена, когда гремела Османская Империя, когда заходил в Египет и выходил из него Наполеон, когда шумели политические бури двадцатого века. Стоял здесь вот у лампадки в стене какой-то монашек и молил Господа о спасении души. Горел от американских бомбардировок Дрезден, налетала на Испанию мрачная ночь фашистской диктатуры, а тут всё так же, всё так же горела свеча и уходила в небеса молитва о «мире и мире, о братьях-православных, о том, что Христос Воскресе и смерти нет.»

Мы уходим из монастыря к автобусам, оборачиваемся поклониться ему, и на нас смотрят с удивлением многочисленные копты (тут, как на восточном базаре, - приезжают-уезжают, в том числе и туристические автобусы). Русских тут нет, и потому мы заметны. «Раше, раше.» Только русские кладут на себя крёстное знамение, как делаем это мы - от края плеча до края. Только русские поясные поклоны кладут, как положено -земли коснувшись и разгибаясь не спеша.

.И ещё нам несут хлеб напоследок. И ещё хлеб. И ещё. Как Христа. Как символ Единства веры.

В автобусе мы едем обратно со странным ощущением, будто побывали на родине, где-то в забытых с детства краях, а сейчас вот опять - в огни отелей, музыки «опа-гопа», в негу шезлонгов, обжорства и синевы бассейнов. Только видится всё это теперь иначе.

В номере отеля мы делаем с женой и ещё кое-какие выводы. О том, как можно навредить душе «старой» туристической поездкой, как полтора года назад в Метеоры (Греция), когда вместо святости и православия погружаешься в мир торговли, трепотни и иллюзий, что «такое православие и есть». А потом это представление переносишь в действительно святое место, и нет сил открыть сердце. Второе открытие в том, что теперь, после монастырей святого Антония и святого Павла, как-то крепче веришь в то, что монашеское спасение и монашеские молитвы держат мир, и Бог рядом. По-другому, со светлой надеждой смотришь и на наши маленькие северные монастыри. Степень их труда в своём скромном величии становится понятнее.

Канонически Коптская православная церковь ближе всех к Русской православной церкви. В журнале «Русский паломник» как-то на вопрос, у кого можно причащаться русскому православному человеку, если, например, нет церкви нашей рядом, а опасность уже смертельная или совсем невмоготу, ответ там давался такой: если нет уж совсем прямых единоверцев сербов, греков, болгар, то самые близкие - копты (Египет), затем - армянская церковь, затем - Антиохийская, а далее - все остальные.

2009 год