Блудный муж

ОБИДЧИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

— Я этих самых артистов, писателей… не особенно одобряю. Но и критиковать не берусь. Шут их знает, может, они и в самом деле народ незаменимый для всякого там прогресса.

Говорят про них: дескать, хапуги сплошь, алкоголики и вообще… Я лично — чего не знаю, того не знаю. Сколько он там баб бросил, сколько огребает — не в курсе. С этой прослойкой лишь однажды столкнулся — с артистом одним. Даже по телевизору его из области показывали.

Должен сказать вам: страшно обидчивый человек.

Познакомился с ним я через Саньку Бугрова, завклубом. Его на этот пост с инкубатора перебросили за недостачу. Прихожу это к нему, а он на себе волосы рвет.

— Что такое? — спрашиваю. — Занавес, что ль, сперли?

— Занавес, — отвечает, — это что! Занавес как-нибудь списал бы, отчитался… Тут похуже дело: артист у меня пропал!

— Как пропал?

— А так. Чуть свет из гостиницы ушел в энном направлении и до сих пор нету! Они ведь какие! Должно отправился по злачным местам!

— Какие же, — говорю, — у нас злачные места? Не Париж, слава богу, — не развернешься!

— Командированный, — говорит, — найдет, где развернуться! Он как вырвется с глаз жены и начальства, и… дело известное. Я, брат, сам этой весной в Днепропетровск ездил, там в яме с соляркой ночевал!

— Что же теперь делать?

— А я, — говорит, — уж кое-какие меры принял. Актив разослал: Михаил Яклича отправил по всем забегаловкам, чтоб поспрошал. Борьку Терентьева, как он парень молодой, — по девчатам. Дал им по афише с портретом. На и тебе… Помоги, брат! Сходи в морг, милицию, гормедвытрезвитель — нет ли там его? А то мне отойти нельзя, ну-ка откуда вынырнет?

Я и пошел. Везде показываю афишу, тактично навожу справки: так и так, не поступало ли к вам этого типа?

В морге — нету.

В вытрезвителе знакомая фельдшерица все портретом любовалась и расспрашивала, что за артист такой и как он здесь оказался.

— К сожалению, — говорит, — такого не было. Я бы с удовольствием обслужила!.. А тут — все свои: вон отдыхает слесарь Петька Индюк, пенсионер Сметанин. Приезжих только двое, но они не артисты, а агрономы. Для обмена опытом приехали…

В гормилиции обнаружился только Михаил Яклич. Уж острижен честь-честью, но еще не обсох и волнуется:

— Дайте, — орет, — мне этого артиста!.. Наехали тут, пьянствуют, а меня через него тупой машинкой стригли. Вот закончу эту канитель, в Совет Министров буду жаловаться, почему машинка тупая!

Так и вернулся ни с чем. Борька Терентьев, к девчатам посланный, и вовсе не явился.

Санька Бугров еще больше убивается:

— Главное, — говорит, — я за него личную ответственность несу. Теперь с меня спросят: почему не провел среди него воспитательную работу? Знал бы такое дело, лучше б я его на квартиру к себе пригласил, выставил бы хоть ведро — пей! И жене бы лестно послушать, как известный артист исполняет «Очи черные» прямо на дому!

Но тут сам артист заявляется, и на ж тебе — ни стыда, ни совести. Трезвый в дымину, и удочка в руках.

— Какие, — говорит, — у вас окрестности замечательные… Я рыбку тут ловил.

Бугров и говорит:

— Окрестности-то хорошие, но с вашей стороны довольно нетактично так поступать. Мы тут весь город на ноги подняли.

И, значит, расскажи ему о всех наших мытарствах.

А он:

— Эх вы, аники-воины! — И рассмеялся. — Вы меня, — говорит, — осрамили.

Обидчивый больно. И выступать не захотел. Собрал свой шурум-бурум и — будьте здоровы, не чихайте…

Санька уж так и сяк; дескать, что тут такого, с кем не бывает: я, мол, сам в Днепропетровске в яме с соляркой…

Уговорить остаться — уговорили.

Только наш артист всю эту историю в Управлении культуры взял да рассказал.

К нам едет инспектор!