Бодлер

ЖИЗНЬ ВПЕРЕДИ

Едва получив звание бакалавра, Шарль Бодлер вновь признается старшему сводному брату, ставшему теперь помощником судьи в Фонтенбло:

«Закончился последний учебный год, и у меня начнется совсем другая жизнь; мне это кажется необычным, и среди одолевающих меня тревог самая большая — выбор будущей профессии. <…> Советы, которых я прошу, не слишком мне помогают; ведь чтобы выбрать, надо знать, а я не имею ни малейшего представления о различных жизненных профессиях».

Итак, что выбрать? Чем заняться в жизни?

Он ощущает в себе неистовое рвение, пылкое желание все объять, огромную потребность в приключениях. И чувствует, что в девятнадцать лет он не такой юноша, как другие. Шарль смотрит на окружающих его людей и убеждает себя, что с ними у него нет ничего общего. Не в пример запоздалым приверженцам романтизма, которых, правда, он находит смешными и которые все еще живут временами битвы романтиков с классиками на премьере «Эрнани»[11]. И чтобы подчеркнуть свое отличие, он стремится одеваться с большим тщанием, на манер секретаря английского посольства, и никогда не выходит из дома без трости с набалдашником из слоновой кости.

Он не отрицает, что, хотя сам родом из славной французской буржуазии, идеи прогресса ему безразличны. Точно так же, впрочем, как идеи демократии. По его мнению, бунт, мятеж прежде всего изливаются, если только им суждено излиться, душой и сердцем. Плотью и кровью. Словом.

Его шаги — мягкие, неторопливые, почти ритмичные — приводят Шарля в Латинский квартал с переплетением узких и смрадных улочек. Толкают его на поиски людей, о которых он до той поры не имел никакого представления, — эти создания живут в основном замкнуто, взаперти, почти не моются, время проводят в сладострастии и распутстве.

Это сильнее его: ему нужны разом восторг и ужас, грех и прощение, кошмар и мечтания, грязь и блаженство. Словно он был двуликим существом, словно он был самим собой и в то же время своим призраком: ненавидя жизнь, изрыгая проклятия на нее и ее уродства, питая отвращение к существованию и вместе с тем в том же душевном порыве всегда готовый воспламениться, прийти в восторг, приобщиться к новым наслаждениям, поверить в красоту вещей и «вечные познания».

Во время своих блужданий он как-то ночью познакомился с еврейкой-проституткой Сарой, по прозвищу Косенькая — из-за ее косоглазия, и какое-то время посещает ее на улице Сент-Антуан, где она проживает и где вместе с ней он упражняется в «любовных наслаждениях».

Не от нее ли, бедной потаскушки, он заразился сифилисом?

Впрочем, от нее или от другой — не важно! Ясно одно, что уже в 1840 году Бодлера начинают мучить ужасные головные боли и ломота, и, чтобы умерить свои страдания, ему приходится прибегать ко все более сильным наркотическим средствам.

Он поселился в пансионе Байи на площади Эстрапад. Эмманюэль Байи был одним из основателей «Общества Сен-Венсан-де-Поль». В этом пансионе Бодлер нашел себе друзей. Однокашник по коллежу Людовика Великого, в частности, познакомил Шарля с Гюставом Ле Вавассёром. Уроженец Аржантана, Ле Вавассёр был на два года старше Бодлера. Он оказался неплохим стихоплетом и не лишал себя удовольствия показывать свои стихи Шарлю, дабы узнать его мнение. Равно как и при каждом удобном случае поносить Наполеона, которого он терпеть не мог, считая его бессовестным тираном.

Другой тогдашний друг Шарля из пансиона Байи — Эрнест Прарон, уроженец Абвиля, также пописывает стихи. Любит сочинять басни, не слишком, однако, заботясь о грамматике и красоте стиля.

Иное дело Огюст Дозон, с которым Бодлер познакомился в коллеже Людовика Великого. Родившийся в Шалон-на-Маране в 1822 году, Дозон посвятил себя праву, но тоже не чурался поэзии.

Нормандец Ле Вавассёр, пикардиец Эрнест Прарон, уроженец Шампани Огюст Дозон, парижанин Шарль Бодлер: этот квартет, своего рода литературный и сентиментальный фаланстер, ощущает в себе готовность переделать, перестроить французскую поэзию.

Двадцать четвертого февраля 1840 года Бодлер осмеливается попросить о личной встрече с Виктором Гюго. В адресованном ему письме он пишет, что опасается совершить «беспримерное нахальство», но поясняет в свое оправдание, что находится «в полном неведении относительно приличий этого мира» и что это должно было бы сделать его адресата «снисходительным» к нему.

«Я люблю Вас, — пишет он далее, — как любят героя, книгу, как любят чисто и бескорыстно любую прекрасную вещь. <…> Ведь Вы тоже были молоды и должны понять эту любовь к автору книги и то, как нам хочется поблагодарить его лично и почтительнейшим образом целовать его руки».

В ожидании — «с крайним нетерпением» — ответа, которого не последовало, Бодлер сближается с более или менее определившимися литературными кругами и сходится с авторами постарше себя, как, например, Эдуар Урлиак, сотрудничавший с Бальзаком, или Анри де Латуш, один из приближенных к Жорж Санд. Еще с лионцем Петрюсом Борелем, который сам дал себе прозвище Оборотень. Не слишком богатое творчество Бореля населяет безудержная фантастика в духе английских готических романов Анны Радклиф и Хораса Уолпола, о чем свидетельствуют его сборник страшных и мрачных новелл «Шампавер» (1832) с подзаголовком «Безнравственные рассказы» и роман «Госпожа Пютифар» (1839).

Благодаря Петрюсу Борелю, ставшему демократом из ненависти к буржуа и по причине… оборотничества, Бодлер имел также возможность встречаться иногда с другим странным человеком, загадочным Жераром де Нервалем. В 1840 году Нервалю было тридцать два года, он уже перевел нескольких немецких авторов, таких как Клопшток, Бюргер, Шиллер и Гёте[12]. Не считая того, что несколько раз сотрудничал с Александром Дюма и был одним из авторов книги «Лео Бюркар, или Заговор студентов» и фантастико-аллегорической драмы «Алхимик», имевшей огромный успех.

Чаще всего Бодлер встречает Нерваля в кафе вроде «Диван Лепелетье»[13] неподалеку от «Оперы». Он находит его симпатичным и приветливым. Его удивляет легкость, с какой его старший товарищ пишет тексты, не перегружая их помарками и исправлениями.