Боец тишины

Глава 1

Беззвучно воет тревога — где-то вдали… где-то там, где продирает глаза среди ночи британский спецназ. А у меня бессонница! Огни на дверях горят предупреждением о блокировке объекта, а наушник шипит, что вирус окончательно внедрен в главную систему, что корни пускает, что готовиться открыть мне все двери с обратным отсчетом… с таким долгим обратным отсчетом! Только бы дотянуть до… один… пуск… Есть! Время — пошло! И я — пошел! И теперь у нас один путь — только вперед!

Подключаю подачу воздуха, делая первый вдох через короткий шланг. Передергиваю винтовку, всматриваясь в пустой темный коридор через прицел ночного виденья. Приборы показывают, что отравляющие вещества пустили не взрывоопасные, а винтовка мне скоро будет как нельзя кстати. Огнестрельное оружие меня всегда выручает… Вижу объект! Боец! Следом другой! Оба с автоматами… оба в броне… с кислородными баллонами… Идут тихо, в стороны смотрят… а вверх — нет! Подпускаю их к себе, отпускаю кабель, пускаясь в полет, спуская патрон за патроном… прошибая броню, падающего, бойца. Прыгаю за спину его соратника, чиркая клинком по ребристому шлангу у блока соединения с баллоном. Он так и не повернул головы, так и не посмотрел в глаза врагу, хрипя и вдыхая отраву. Да что там?.. Мои глаза ведь всегда скрыты, как и лицо… как, впрочем, и у моего врага, и у его соратника… они же — бойцы тишины, как я. Нас немногое отличает — только то, что бойцам, служащим в отрядах специального назначения, не дано свободы думать, а главное, — делать так, как они думают. А таким диверсантам, как я, должно действовать в одиночестве, не рассчитывая на связь с командованием… и все время думая, что делать, — как решать свои сложные задачи, как исполнять свои рисковые задания. Вот я и думаю… все время. Я и сейчас этим занят — сосредоточенно считаю ступеньки, ведущие вниз, и, не менее сосредоточено, размышляю над следующим шагом и… над жизнью! Ее ж!..

А черт… Решил проклинать жизнь, начинай не с конца, а — с начала. А началось все, когда… Когда Швед нажал клавишу «энтер», заканчивая виртуальную стройку, а я крепко пожал руку Игорю Ивановичу Загоройко, соглашаясь лететь в Англию. Тогда на меня из зеркала взглянул веселыми глазами молоденький лейтенант Слава Соколов, и старый суровый полковник Степан Петрович Снегирев при встрече стукнул меня по плечу, как доброго друга… точнее, — не меня, а моего Славу… лейтенанта с открытой солнышку душой и с улыбкой Гагарина на губах.

Обдавая меня слабым ветерком, вокруг взвились воздушные струи антисептиков. Бранясь на высокие меры безопасности, я вырвался из лаборатории. Минуя зону изоляторов, влетел в тоннель. Бегу к лестнице, ведущей вниз. Слетаю, не касаясь ступеней, — вернее, сразу через четыре ступеньки… с опорой на перила. А лампы шипят и щелкают, отключаясь у меня за спиной одна за другой… и включаясь… и снова отключаясь. Черт! Что вирус Шведа с объектом творит?! Мне эти колебания света ориентацию сбивают — так скоро совсем сообразить не смогу, каким зрением смотреть — простым или ночным виденьем… через очки или через экран на очках, выводящий изображение с камер на шлеме! Швед, ты что, думал, у меня время будет с ультразвуковыми датчиками возиться?! Недочет у тебя! Только тебе, что будет?! Это меня сейчас жесткими излучениями облучат — заодно с объектом обеззаразят! Эх, Швед, не довел ты свой вирус до ума, не додумал что-то с освещением, теперь у меня с другим вирусом морока — с реальным, а не с виртуальным! Я на тебя рассчитывал, а ты — не расстарался! Я из-за тебя спешить вынужден! Дышать чаще! А так не долго и кислород истратить раньше времени!

Шибанул стену сапогом, выбил панель. Боя больше быть не должно, но обтертый британский автомат меня ждет не дождется… мне ж дальше с прежним оружием пути нет — что не так выйдет, мне с винтовкой не вырваться. Считаю секунды… Спецназ на нижнем этаже объекта. Считаю секунды… Я обязан выйти до того, как бойцы сообразят, откуда я взялся. Не беда. Время еще осталось. Когда дело до британцев доходит — время всегда остается. Свет стал меркнуть, мигая, открывая мне дорогу во мгле. И я стрелой метнулся в коридор вслед за обгоняющим меня мраком. Мчусь сломя голову, а дышать все труднее… Черт! Кислород кончается! Я ведь все это время с этим проклятым баллоном таскаюсь! Из-за лаборатории и близости блоков изоляторов все! Бросился в темный боковой тоннель и…

Вашу!.. Вспыхнул свет… Кто-то крикнул! И в тишине клацнул мой затвор! Освещение вырубилось… Кто-то дал от меня деру в темноте! И я пустил пулю ему в спину!

— Что это?! Это что было?!

— Не стреляй!

— Это что было?! Спецназ — за спиной! Сотрудники — в безопасной зоне! А это, что такое?!

— Не стреляй! Это тебе не виртуальный объект!

— Кто это?!

— Это моя кошка, Слава! Опусти ствол!

Я стиснул челюсти, опуская оружие в пол.

— Свет включите, Степан Петрович!

— Сейчас включу! Ты только не вздумай!.. Сейчас я!.. Вспомню, где тут… Нет, не вспомню! Ты, Слава, иди так! Смотри в прицел! Только не стреляй!

— Так точно. Остановите время!

— Нет! Причины нет, — время останавливать! Скорее на выход иди! Спецназ на входе!

— Так точно! Через шестьдесят секунд у вас!

Взглянул в прицел и понял, что… Черт!

— Слава! Не отключай! Запрещено отключать аппарат! Я не разрешаю!

— Кислород кончается! Я задохнусь сейчас!

— Инструкции строгие! Отключишь — отравишься или заразишься!

— Фильтр респиратора с отравой или заразой справится!

— Нет! Нельзя!

— Здесь стерильно — жесткими излучениями все облучено и химикатами обработано!

— Нельзя инструкции нарушать! Давай двигайся на выход!

Рванул в темноту вслед за тишиной. Перескочил через распростертое тело — меркнущее и совсем исчезающее. Швед постарался с людьми — все, как не виртуальные. Молодец он — Швед. Он, как я, — во все дыры затычка… только — в виртуальные.

Вашу!.. Что-то мягкое кинулось на меня! Я что-то кинул в железную сетку! Что-то, что дерет глотку, как драная кошка! А я — влетаю в ржавую железную сетку строительного заграждения! Какого черта здесь эта кошка свободно в коридорах гуляет?! Какого черта эта тварь вообще здесь делает?! Здесь, на объекте британских вирусологов! Вашу ж!..

Отбиваясь от озлобленного зверька, впутался в кабель с незажженными фонарями. Черт! Как елка в новогодней гирлянде! И еще один кабель!.. И еще!.. А какой — земля, какой — фаза?! Сейчас Степан Петрович припомнит, какую кнопку нажать, и ток пустит! А британский спецназ меня возьмет — еще тепленьким… и местами обугленным! Хреново у меня дела обстоят! А главное, — воздуха не хватает!

Выбрался из сваленных сеток, свитых веревками кабелей… Сорвал с головы маску и судорожно вдохнул, давясь клочьями выдранной кошачьей шерсти… А кошка мстительно кинулась на меня, впиваясь когтями мне в лицо… Желтые глаза блеснули в темноте… а вслед и тусклые желтые лампы зажглись…

— Слава! Не бей мою Мурку!

— Товарищ полковник, ваша Мурка сейчас с меня скальп снимет!

Степан Петрович сурово засопел носом в наушник…

— Не верю! Слава, ты — диверсант ГРУ, а Мурка — домашняя барышня!

— Она мне глаза выцарапать пытается!

— Обезвредь, но не бей! Что мне жена скажет, если я ей изуродованную кошку верну?!

— А что вам товарищ генерал скажет, если вы ему изувеченного бойца вернете?!

— Скажу, что не годен боец его, что — с кошкой совладать не способен!

— Меня с врагами, а не с кошками биться посылают! Она мне подготовку к операции срывает!

— Оставь кошку в покое! Знаешь же, что жена у меня болеет, — в больнице лежит! Знаешь, что мне не с кем Мурку оставить было! Я кошку на себя взял, а ты!.. Не трогай ее!..

— Какая Мурка, какая жена, когда о враге речь заходит, когда судьба Отечества в наших руках?!

— Слава, ты одинок и свободен, как ветер в поле, — тебе позволительно только о судьбе Отечества думать! А у меня на руках — жена больная и кошка безумная!..

Я с трудом отдышался и, отдирая от себя кошку, так и стремящуюся обточить об меня когти, шикнул на нее. Она зло зашипела в ответ и — притихла… постаралась, правда, спастись, вырвавшись и скрывшись, но я ее отловил. Черт… Мы, известно, с разведчиками службы госбезопасности извечные соперники, но я начинаю жалеть, что операцию проводить поручили мне — разведчику главного разведуправления. Хорошо, конечно, что такое ответственное дело ГРУ доверили, но плохо, что мне заодно с этим заданием такая злая доля досталась… Снегирева с его Муркой терпеть.

— Товарищ Снегирев, доставлю я вам вашу Мурку в добром здравии и трезвом уме… Только на объект ее не пускайте… Под ногами ведь путается…

— Вот и ладно, вот и договорились… Молодцом ты сегодня, Слава… А Мурка… Давай, в общем, ее ко мне…

— Сейчас буду… Только свет не отключайте в боковых тоннелях…

Снегирев отрубил связь и… свет. А я… не стал спешить. Просто, сейчас я ловлю каждую возможность остаться в одиночестве и отдохнуть от общества Снегирева. Самое время выяснить, что в Москве случилось за эти сутки, — ведь Москва совсем близко… и в этом огромном грязном городе всегда что-то случается. Включил компьютер и вышел на незащищенную линию. Сейчас подключусь к компьютеру одного порядочного человека из столицы — одного из моего списка серых людей, созданного и хранимого моей памятью как раз на такой случай. Средний юрист средних лет, ведущий дела средних граждан — то, что надо. Госбезопасность такими серьезно не занимается… даже, когда следит, не особо утруждается. А главное, — этот человек с техникой не в ладах. Он и не догадывается, как рискованно все время держать компьютер подключенным к сети. Просто, сейчас, когда он на работе, я не только просмотрю всю его квартиру глазами его компьютерной камеры, не только прочту все данные на его жестком диске, но и пролезу в сеть через его линию.

Подсоединяюсь к его компьютеру, к его камере… Так, безумно дорогие часы в золоте валяются на ободранном столе, вся облезлая стена в дипломах и грамотах… и фотографии с более-менее известными людьми виднеются. Отлично, его тщеславие не только мелко, но и ущемлено — это лучшее доказательство его усредненности и моей безопасности. Что ж, начну подставлять его под пристальные взгляды вражеских разведчиков и дружеских спецслужб запросами на закрытую информацию… а когда подставлю, — отстану от него и найду другого такого. Таким ведь ничего не будет — слежку временно установят — и все… а мне, коль меня засекут, — не особо весело будет. А вот и цель — просматриваемая разведчиками врага, социальная сеть и Интернет-пророк, вещающий в ней к радости сплетников и недругов. Только вот вещает он в последнее время — дезу, скормленную ему госбезопасностью…

— Слава!

Черт… Неужто Игорь Иванович Загоройко?! Неужто приехал мне сказку на ночь рассказать?! Я отключился от связи, закрыл компьютер и засунул за ворот куртки, готовясь встретить командира.

— Слава!

— Слава Отечеству, товарищ генерал! А я тут с кошкой воюю.

— С какая кошкой?!

— С полосатой тигрицей Муркой, товарищ генерал, — с домашней барышней полковника Снегирева, шляющейся ночами по секретным объектам главного разведуправления.

— Слава, у меня голова болит, мне не до твоих… Свет включи.

— Светом у нас товарищ Снегирев ведает, но у него с техникой дела не заладились.

— Экраном посвети…

— Нет у меня при себе вещей с экраном.

— Я синий свет видел.

— Степан Петрович перепутал с освещением что-то…

— Не начинай… не со мной, Слава. Ты в сеть выходил, несмотря на то, что я сказал… что я — запретил.

— Да ладно, Игорь Иванович… Я кодекс разведчика соблюдаю — своим вопросов не задаю… а знать все, что здесь, в моей стране, творится, — я обязан.

— Слава!

— Я ж осторожно…

— Только беды с тобой…

— Да, только со мной все не беда.

— Верно, у тебя все — не беда… а мне, пока кто-то из нас концы не отдаст, спокойно не спать.

— У меня те же трудности с бессонницей, товарищ генерал.

— Никогда не знаю, когда тебя наказывать, а когда — награждать…

— Вот отчего вы меня не наказываете и не награждаете никогда…

— Включи фонарь… а то, хоть глаз выколи.

— Нет у меня фонаря — аккумулятор сдох. И у компьютера аккумулятор скоро сядет. Остаются прицелы винтовки и автомата с ночным виденьем.

— Сойдет и так…У меня нет времени… есть только плохие вести.

— Принесли их мне лично…

— Знаешь, что это значит?

— Знаю, Игорь Иванович. Готов ко всему, так что говорите все, как есть.

— Слава, у меня плохие известия… как всегда.

— Когда все, как обычно, — все не так уж и плохо.

— И это — верно… В общем, все меняется — все, Слава…

— Ясно. Наш враг не дремлет, но и у нас — бессонница.

— Верно все, верно… Поездка в Британию отменяется… летишь — в Уганду, не отставая от их вирусологов. Знаешь, что это значит…

Значит это, что британцы и их «великие туповатые товарищи» — наши старые скрытые враги — близки к отчаянью. Они обнищали и обтрепались, ведя секретную войну со всеми остальными странами… тайком внедряясь в их власти, ослабляя их тишком и незаметно вгрызаясь в них невидимыми зубами захватчиков. Рассчитывали они на полное непротивление их незримому захвату, но — просчитались, как все, кто законы физики в расчет не ставит. Противодействие последовало за их действиями, как и за всеми всегда следует, — в виде такого же тайного давления и таких же тихих столкновений. Их силы иссякли — стратегия исчерпала себя, атаки ослабли. Теперь все их недодумки и недоделки по их странам бьют негашеной отдачей. Пришло время, — и посеянный ими хаос стал порядком жестче прежнего. Они — враги, выдающие себя за друзей и считающие, что скрытое не откроется, окружили себя врагами со всех сторон. И теперь мы все рушим их планы… и они — паникуют. Сейчас мы — Россия, Осколки ЕС и Китай — способны разнести порядок в их странах на куски в считанные секунды… разрушить их экономику, стереть в порошок их менталитет, а следом — и систему власти. Но мы не спешим. Просто, они знают, что это — их последний вздох… и этим — они опасны. Сейчас Британия и их «туповатые товарищи» в отчаянье и готовы на все… а главное, — на глупости. С территорий наших стран мы их шпионов и приспешников в шею вытолкали. Они не в силах справиться с нашими хакерами и атаковать наше виртуальное пространство. Поэтому они стали стараться просто уничтожить нас… не открыто, конечно, — то, что они запускают на наши земли свою искусственную заразу строго засекречено. Но у нас — крайне сильные бактериологи и серьезные вирусологи. Так что запускают они инфекции экспериментальные — те, о которых, включая их, никто еще ничего не знает. Поэтому их вакцины не всегда действуют, и вирусы, считай, вольны гулять на все четыре стороны. Поэтому я должен ждать поездки не в Британию, где инфекции изобретают и в лабораториях испытывают, а в Уганду, где их впервые выпускают на свободу и на людей натравливают. Просто, вне лабораторий вирусы себя часто не так, как требуется, ведут. В период, пока их проверяют, исследователям нередко приходится на полигон наведываться. Специалистам проще на месте в случившемся сориентироваться и ситуацию исправить — свои недочеты ликвидировать и новые вакцины создать… ведь, когда встает такая задача, ее следует в кратчайшие сроки решать. За этим я в Уганду лететь и должен — за новым вариантом вакцины от нового неуправляемого вируса.

— Знаю, товарищ генерал. Да все не беда… Я все сделаю.

— Отлично. Сейчас бригаду строителей на объект вышлю — за ночь со всем справятся. Утром посмотришь и начнешь сразу… второй маршрут — водопровод. А вечером я на базе буду — сообщу детали, и вопросы по делу обсудим.

— Ясно.

— Да еще, Слава… Тебе ближнего боя не избежать. Огнестрельное оружие не обсуждается… и об ядовитых веществах речи не идет. В общем, думай, как драться будешь.

— А вы сколько противников насчитали, Игорь Иванович?

— В моих планах четверо — не более будет. Остальных обойдешь, думаю. Все, больше ничего — все завтра…

Глава 2

День другой, а мысли те же, что и бессонной ночью. Вынул из-за ворота застегнутые ножны и раскрыл вороненую застежку. Всмотрелся в остро заточенное под скос на конце лезвие своего заказного клинка из голубой стали с антибликовым покрытием. Перекинул нож в руке, еще более вдумчиво вгляделся в обтянутую нарезанной кожей рукоять и… скрутил набалдашник. Этот штырь с винтовой нарезкой предназначен не столько тупой железке, сколько… такой же рукояти, тонкой гарде и узкому лезвию — второй боевой поверхности моего клинка. Это лезвие коротко, но удлинено за счет кривизны — сильного скоса в заточке. Этот клинок вышел из рук невзрачного немца с кельнских окраин — оружейника старой закалки, пропадающего в музейной пыли, но знающего себе цену. Немцу я заплатил столько, сколько он запросил, сознавая, что его оружию в моих руках цены нет. Этот клинок ценен, как моя жизнь, как смерть моего противника… Как знал, что мне скоро в серьезную рукопашную вступить придется! Как знал, что скоро четверых человек прикончить предстоит, не применяя ядовитые вещества и подобные облегчающие мне жизнь средства! Эх, Игорь Иванович, не просто мне с британскими бойцами в броне и респираторах справиться будет!

Потянулся к очкам, пытаясь протереть разъеденные потом и засвеченные плазмой глаза рукавом куртки, а не пыльной перчаткой, но куртка такая же пропыленная. Черт… Я вам все эти недочеты припомню, Игорь Иванович! И то, что вы меня на этот объект заслали, и то, что вы меня из Берлина отозвали — припомню! Не вовремя ведь отозвали, товарищ генерал! У меня ведь в Берлине в свете последних событий в такую высокую гору на таких высоких оборотах дела пошли! Бросать жалко было! Новое правительство ведь только начало в стране после переворота порядок наводить! Я в этом хаосе в считанные часы на такую высоту головокружительную взлетел, так продвинулся, как за все два года не выходило! Я Эриха Шлегеля купил — их сильнейшего контрразведчика, Игорь Иванович! А вы… А главное, я… Я к цели нашей подошел! Объект их вычислил и вирус нашел! Главного их вирусолога на нашу сторону перетянул, ведущего специалиста на нас шпионить принудил! А вы… Я и охранника нашего подослал, и поломойку переманил! Подумайте, скольких честных людей я за это время прикончил-похоронил! Подумайте, скольких страшилищ я в постель перетаскал за весь этот срок! Я же переспал не только с той тупой толстой коровой, но и с той старой тощей шваброй! Я в отчете не написал, что мне, красавцу, с этими коварными и требовательными особами выделывать пришлось! Эх, трудно мне это далось, Игорь Иванович! До сих пор при одной мысли о сексе тошнит! Но я все во имя Отечества сделать готов — все, товарищ генерал! А вы… вы… Обидно мне, что вы со мной так, товарищ генерал! Не цените вы меня, не считаетесь вы со мной совсем! Да все не беда! Обрадовало меня, что в восстающее из мертвых Отечество вернусь! Только вы мне и осмотреться времени не дали!

Свет отрубили, и я застыл на месте. Следом за мной и весь объект замер в молчаливом мраке. Несколько шагов в сторону — и, считай, я надежно скрыт. Не нарушая темной тишины, направился к второй двери. Здесь запру озноб за стиснутыми зубами и задержусь.

Сполз по стене на пол — посижу в засаде, подожду, пока меня ненастье минует. Да и вообще… Пора перевести дух, а то в голове все путаться стало… все — от стоящих в центре мыслей о гниении в тюрьме на сыром британском островке до мечущихся на краю мечтаний о гульбе на бескрайней свободе нашего севера. Знаете же, Игорь Иванович, как меня в мой Архангельск тянет — в город, где над серебренным водным простором простирается серое небо, где круглый год дуют холодные колючие ветры… где солнце бледно и короткие дни блеклы, а длинные ночи горят загадочными зыбкими огнями… где за заснеженной и засвеченной белой далью возвышаются стеной черные чащобы и виднеются в дымке верхушки одиноко стоящих елей! Знаете, как я по местам лихой молодости и молчаливым людям тоскую! Уверен, вы не забыли, что обещали мне заслуженный отдых дать в местах моих добрых воспоминаний! Я же вам объяснял, как безудержно туда вернуться стремлюсь — в свой город или в места своей старой службы!

Я ведь только о елках и овчарках и думаю, товарищ генерал, когда на моей дороге зверюги вроде Геттлиха встают или волки вроде Шлегеля встречаются! Я, Игорь Иванович, только такими мыслями о глуши и границе себя в руках и держу — ведь эти контрразведчики всегда на такой тонкой грани такого обрыва глубокого меня держат! Был бы Геттлих сообразительнее, а Шлегель бескорыстнее — мне бы все… конец! И мне, и вашим коварным замыслам, и моим рисковым задачам! Ничего, с Геттлихом я еще справлюсь! А Эрих Шлегель… Это настоящее чудовище — это мой ночной кошмар! Он отстает от меня всегда только на один шаг — и только по причине тормозящей его корысти! А задача его покупки не так проста! Шлегель на месте не стоит — все выведывает, все сведения собирает! И цена его вопроса возрастает вслед за ценой его принципа! Он совсем не совершенен, но как-никак — человек с крепким стержнем! С покореженным, но — все же! Его продажности предел предписан — и с этим строго! Страшный он человек — страшно сложный! Просто, в корнях и истоках искалеченной личности этого скрытого садиста стоят прочные принципы! Шлегель — не всегда готовый спустить целое состояние на шлюх в цепях и пытки в подвалах извращенец! Он — не всегда согласный на содействие с нашей разведкой за окупающий этот разврат гонорар предатель! Этот контрразведчик в основе своей серьезнее этих потех и выше этих вещей! Его корневые понятия о правоте и преданности своей стране нашей разведке никак не по средствам! Стоит Шлегелю прознать про остальные, решенные мной, задачи, стоит признать во мне — в Дитрихе Вайнере, в скромном гражданине Дойчланда датских кровей, сотрудничающим с такой же скромной разведкой датчан, — того, кого они называют Стяжателем, — мне его не купить! Немцам не известно, какой стране служит Стяжатель, но они знают, что он — опасный чужак! И они подозревают, что за его спиной стоит — Россия! И стоит Шлегелю настолько серьезного противника во мне заподозрить — мне из моего «Фатерланда» в мое Отечество не вернуться! И снова — в мыслях встает военная тюрьма!

Австрия, Бельгия, Великобритания, Германия, Дания — везде меня готовы заточить в тесные застенки, везде меня ждут дознаватели и тяжкое давление! А про «великих туповатых товарищей» Британии и Японии, про Корею и Китай — я вовсе промолчу… А про Швецию… Шведы на меня особо озлоблены… Знаете же, какой острый они на меня зуб имеют из-за их хакера, Игорь Иванович… Мартин Йонсон — вторая величина во всем виртуальном мире — вперед выходит только служащий Китаю корейский взломщик Чой, о котором мы почти ничего не знаем. А шведский аутсайдер с колючками на голове и железками на лице — он сейчас служит у нас… в нашем главном разведуправлении. Так что со шведами мои дела обстоят особенно скверно, товарищ генерал. Маленькая оплошность, мелкий промах с моей стороны — и все! Останется мне, уставшему до смерти, только гнет отчаянья терпеть, а вам, взвинченному до крайности, на мою стойкость уповать! Вам это все, как и мне, думаю, вовсе не по душе! Так что потрудитесь мне достойный отдых обеспечить в ближайшем времени! Вот вернусь с задания — и сразу на-боковую! Залягу в укромном уголке в глуши, отдышусь, вырвусь на волю — и разгуляюсь на русском раздолье так, как немцам с англичанами и не снилось! Буду небритый в грязных сапогах со злобной собакой и старым обрезом в лесу бродить — и никаких людей и нелюдей близко не будет! Только безмолвные твари вокруг будут землю топтать! Нет, только вросшие в землю деревья вокруг будут стоять — немые и недвижимые!

Нащупал тонкую трубу и тихонько поскреб. Аккуратно стряхнул поверхностный слой ржавчины на подставленную снизу перчатку, стараясь не просыпать коррозийную пыль на пол. Осторожно стряхнул крупные осколки отставшей ржавчины в подсумок и отер перчатку о пропыленную куртку. Подтянулся на руках, надсаживая натруженные жилы. Пытаясь не сорвать сидящие прочнее куски покрытого коррозией железа, нашарил крепеж проведенных по трубам кабелей и нашел опору сапогу. Эх, Игорь Иванович, вынуждаете вы меня пойти на очередную пакостную проделку! Но этот скверный поступок я совершаю в следствии острого недостатка в покое! Просто, покой мне сейчас нужен, как воздух! Посмотрев на меня, вы конечно все поймете! Но вам меня видеть никак! Так что на слово поверить придется! Так нужно! Я ж только переключился с немецкой речи на русскую, а надо снова перестраиваться — на английскую… Нет, не сейчас… через сутки начну — со следующей ночи стану на английском мыслить. А сейчас…

Зажатый темной теснотой, застыл и закрыл глаза. Затаил дыхание и стал слушать тишину. Где-то близко гудят толстые кабели, заключенные в заржавленные трубы. Густая и вязкая жижа течет тонкой сбивающейся струйкой — на пол, но не с высоты потолка… видно, — дизтопливо… видно, — из старой бочки или коррозированной канистры потекло. Где-то вблизи и вода себе дорогу в тоннель проторила — редко и размерено капает с потолка. Капли гулко падают на бетонный пол — чудовищно громко бьют в мои чуткие уши высокими частотами. Звон раздражает, но не заглушает другие, более слабые, звуки. Чуть дальше — отчетливо трещат отключенные остывающие лампы, ветер воет в забитой птичьими перьями вентиляции. А вдали — различим гул допотопного трансформатора. Я четко распознаю и точно идентифицирую все эти звуки. Только все они ничего не значат здесь и сейчас. А в остальном — тихо. Так что я считаю, что — тихо. Просто, нет ни следа человека — ни шага, ни шороха, ни вдоха, ни стука сердца… ни скрежета железа, ни лязга оружия. Тяжелый воздух содрогается лишь от моего сердцебиения — слишком частого для такого тренированного диверсанта, как я. Да, сдаю ни по дням, а по часам. От боли и усталости уже тошнить стало. Снял маску и вдохнул духоту. Нет, не легче. Лучше здесь, в заброшенном тоннеле, глубоко не дышать. Не то еще сильнее затошнит от этой проросшей гнилостными грибками сырости. Из-за плесени ведь вся эта липкая затхлость просто пронизана вредоносными спорами. Стащил грязную перчатку, посушил руку в пропитанном влагой воздухе и отер с лица горячую испарину. Здесь не холодно. Считай, — тепло. Я так мерзну только из-за того, что мокрый весь… и из-за того, что на месте встал. Но я все стою… все слушаю…

Дождался! Все ж засада — великая вещь! Чуток терпения — и все в твоих руках! Загрохотали засовы, заскрежетали вентили, залязгали ключи, заскулили старые замки, застрекотали — электронные… О стену стукнула крышка люка — с потолка посыпалась пыль и осколки цементной коррозии… Тягучий воздух вздрогнул от твердого шага и тяжелого дыхания грузного человека. Всегда и везде, когда он идет, — все содрогается… все, — включая меня. Он ведь идет за мной — Снегирев.

Снегири — птички безобидные, из воробьиной рати, но про полковника Снегирева такого не скажешь. Степана Петровича Снегирева с веселыми щебетунами, скачущими с ветки на ветку, никак не спутаешь… ничем он на них не похож. Мужик он, конечно, добрый до крайности, но до такой же крайности — твердокаменный… в смысле, — не только твердохарактерный, но и твердолобый. Эх, Игорь Иванович, обрекли вы верного вашего «волка» на мучения с доверенным вашим «волкодавом»! Кто ж так делает, товарищ генерал?! Кто ж волка с волкодавом в одной клетке закрывает?! Благо, что я не обычный «волк», а — «оборотень»! Только я…

— Слава! Это еще не все! И с часами не сверяйся! Мне дела нет до того, что у людей — завтра! У нас с тобой еще — сегодня! Давай оттуда и живей сюда! Мне тут в голову такая вещь взбрела — дельная, в общем! Еще другой вариант есть, куда эту хрень крепить! Слава! Кончай ты с той штукой возиться! Выбирайся! Будем дальше думать, что с этой хренью делать!

Как он меня с «этой хренью» задолбал! Я под конец просто запутался, что из моей амуниции и аппаратуры он «той» хренью зовет, а что — «этой»! Но я, Игорь Иванович, считайте, — закончил! Сегодня стали тикать последние сутки в его компании, последние часы с ним и его четкими командами — «Эту хрень туда крепи, а эту — сюда клади». Мне бы пришлись по душе его крики и вопли вроде — «Голову — в сторону, руку — вверх, а остальное — влево», но — не сейчас. Просто, сейчас они тесно касаются такого трудного дела и кромсают на куски остатки такого короткого отрезка времени. Они отягощают мои тренировки, а готовлюсь я к крайне опасной и ответственной операции. Так что они меня не только не радуют, но и — злят. Спокойнее становится только от мысли, что завтра — все. Совсем — все. Я расстанусь с этим полковником, покину это место и отправлюсь… на английскую территорию в Уганде. Обернусь средне-серым британцем — скромным с виду, скрытным на деле и высокомерным в душе… Буду, покоряясь судьбе, вести сдержанные беседы с британскими «друзьями» и «докторами» — с вражескими военными и вирусологами — на чистом английском… Буду, не бранясь на жизнь, жрать чистый спирт и антибиотики перед тем, как сожрать что-то съестное, кишащее кишечными палочками и черт знает какими еще бактериями… Эх, Игорь Иванович, знали бы вы, каких сил мне стоило согласиться ехать в Уганду! Знали бы вы, как я боюсь зажариться и заразиться в этом центре земли! Вы ж знаете, с какого я края света, — в какой вечной мерзлоте я рожден! Да и выдохся я за все эти долгие годы всей этой не моей, а чужой жизни, Игорь Иванович!

— Слава! Давай живее! Ты куда девался вообще?! Как сквозь землю!..

Полковник, прислушиваясь, остановился подле меня… точнее, — подо мной. Но я прижался к стене и застыл, цепляясь за крепления проходящей поверху проводки. Полковник резко вдохнул и придержал дыхание, продолжая вслушиваться и всматриваться. Но я затаил выдох и зажал сердце предельно напряженным прессом, заставляя его, часто стучащее, замереть и хоть как-то замолкнуть. Полковник проворчал что-то под нос и просветил простенок почти посаженным фонарем. Но я в своей черной форме скрылся от света среди спутанных сплетений старой электро-паутины. Эх, Игорь Иванович, знаю я, что проводка старая, что изоляцию здесь невесть сколько лет назад проверяли! Знаю, что нельзя мне сейчас в такие провода впутываться, невзирая на риск получить током по нервам! Но я и, не рискуя попасть к вам в мертвом виде с метками электрика на теле, операцию сорвать могу, просто оставаясь на месте! Я ведь…

— Слава! Снова в этих норных простенках скрываешься?! Снова свою человекоосвиняющую отраву хлещешь или куришь тишком свою конебойную хрень?!

Человекоосвиняющая отрава — спирт, а конебойная хрень — никотин, Игорь Иванович. Полковнику не нравится, что я курю. Ну а про пьянство… Я не пью. Пьет полковник. От него порой настолько сильно перегаром разит, что он просто путает источник запаха, и считает, что разит от меня.

— Не пытайся от меня свою отраву спрятать! Сколько бы ты хвои ни сожрал, я твой табак почую! Он не пчелами переопылен, а генетиками! А эти генетики добрыми намерениями вооружены, а вирусами! Кончай травиться! Я тебе этого так с рук не спущу! Хоть весь муравейник, недожженный химикатами, сжуй заодно с муравьями, побитыми жесткими излучениями! Ходишь с дозиметрами и детекторами, как военный, а тащишь в рот всякую дрянь, как штатский! Только ты не штатский — тебе свободы выбора, что со своей шкурой делать, не дано! А мне свобода выбора, что с твоей шкурой делать, дана! И я тебе так просто подохнуть не разрешу! Ты у меня только с пользой стране подохнешь! Слышал?! Я тебе курить запрещаю! Я так решил! Ясно?! Слава! Я знаю, ты здесь! Здесь нет другого выхода — только эта бронебойная дверь! Я и у черта в заднице всех отслежу! Я ж тебе не такой слепо-глухо-тупой, как все думают! Слава! Словно сквозь стену!..

Старый полковник сотряс воздух крепко сложенным кулаком. А я сжал челюсти так, что желваки ходуном заходили. Нет, я не отзовусь. Я ведь… Я так устал, что — теряю облик. Несмотря на все мои волевые усилия, мое лицо — меняется. Мысли не концентрируются и, не зависимо от моих команд мышцам, скулы неумолимо заостряются, кончик носа задирается вверх, челюсть задвигается назад, а брови и верхняя губа — опускаются вниз… А главное, — мои глаза… Светлый и открытый взгляд веселого молодца Славы Соколова становится — сосредоточенным и жестким взглядом не столь молодого «волка». Нет, в своем виде мне Снегиреву показываться никак нельзя — ведь этому суровому диверсанту не известно, что я не обычный боец-«волк», а боец тишины высшего уровня — «волк»-«оборотень»… глумливый, как бес, и бесцветный, как белая бумага. Только мои мысли имеют окраску — они, как цветные карандаши, хранящиеся у меня не в коробке, а в голове. Ими я всегда могу раскрасить лицо точно так, как того будут требовать обстоятельства или Игорь Иванович. А главное, — я из тех, кто меняет не только тело, но и — душу, и — мышление. И об этом знает только Игорь Иванович. Он один знает, что я — это я. А полковник Снегирев считает, что я — Слава Соколов… такой добрый диверсант… такой боец с улыбкой Гагарина и трудолюбием Золушки.

— Черт бы этого парня побрал! Проскользнул, видать… Не зря, видно, Игорь Иванович из-за него все с ног на голову поставил… Проскользнул! Больно шустрым стал, как до ужина дело дошло. Еще бы — не заголодаешь здесь. К ужину и я не дурак поспешить. Хоть бы догадался парень эту лапшу сварить отдельно от этой тушенки. А нет, не догадается — бухнет все в котел — и делу конец. А надо… Да, сначала лапшу надо в кастрюле сварить, а после — на сковороде зажарить, заодно с мясом… Точно… Тогда лапша, пропитанная бульоном, не только пахнуть специями будет, но и на зубах хрустеть… Да еще бы хлеба с маслом… И сахара бы с чаем и с лимоном еще хлебнуть… А после — и водочки! Кристальной да чистой… с огурчиком и черным хлебом…

Полковник с довольным видом хлопнул себя по выставленному вперед брюху и двинул к выходу. Перечисляя мечты о любимых блюдах, он бурчит и мурлычет, как скрещенный с самосвалом кот. Так у него повелось — с людьми полковник мало говорит, а с собой — много. Занятный он мужик — за ним и просто, интереса ради, последить можно. Забавит он меня изрядно. Но мне сейчас не до веселья. Задач и забот у меня по горло, а времени… Мне время, как всегда, позарез нужно, а его у меня, как назло, — нет никогда. Я вслушался в отдаляющиеся шаги, выпутался из электро-паутины, слетел на пол и потащился следом за Снегиревым. Выжимал он меня в течение всех суток так же безжалостно, как лимон, — и выжал. Сдавил тяжелой рукой и отправил в рот, не кривясь. Так что теперь, вырвавшись из его мертвой хватки, я встал возле двери, кислый, как выплюнутая им лимонная корка.

Эх, Игорь Иванович, не вовремя вы меня из Берлина вытащили! Знаю, что дела англичан горячими кострами горят и холодные тени мне под ноги бросают, но — не вовремя вы меня из Берлина отозвали!

Я выглянул тайком из темноты, вдохнул чистый воздух с горьким дымом догорающей сигареты и огляделся тихонько. Вдали виднеется лучик белого света — Снегирев в пролеске бродит, собирает что-то под сосной… видно, — шишки. Это он о жене заботится — болеет она у него постоянно и поделки мастерит из всяких таких штук вроде шишек. Жена у него — подруга боевая, верная и преданная. Она с ним вместе по всем горячим точкам моталась — по всем, в какие она только могла попасть… в какие ей только разрешали поехать. Вот и подцепила где-то там чужеземную заразу какую-то… вот полковник и старается ее болезнь долгую скрасить хоть как-то — он никогда ее мучений из головы не выпускает. Да, они друг о друге много думают. А я… Я о многом думаю… в основном, — о себе, о своей стране и о своей службе. У меня ведь нет ничего, кроме страны, и никого, кроме командира, — Игоря Ивановича. Я пережал окурок пальцами, гася дымящий огонек, положил в пустой подсумок. Прикрыл рукой пламя, прикурил еще одну сигарету. Закрыл люк, закрутил вентиль, и всмотрелся в затянутые тучами выси. Видно, будет гроза… видно, от этого гнетет так тягостно.

Пропахший прелой травой и сосновой хвоей ветер обдал меня осенним холодом. Обернулся, вглядываясь в темный и тихий лес, скрывающий вдали завитые колючей проволокой заборы… вошел в открытые двери еще более темного и тихого корпуса… Все на объекте будто вымерло… Да вообще так оно всегда и бывает… Так оно и должно быть, когда на объектах объявляюсь я, — ведь меня запрещено видеть… меня нельзя знать. Все системы слежения отключены — иду к лестнице по короткому коридору, не думая, что меня видят, и светлый открытый взгляд Славы Соколова окончательно меняется, становясь иным, — моим истинным, никаким… похожим на чистый лист. Я скидываю мокрую куртку, стягиваю словно приклеенную к спине майку, поднимаясь по ступенькам… сжимаю челюсти и свожу плечи на пропахшем хвоей сквозняке. Из головы не идет, что недалеко отсюда, в Москве, снова бунтует толпа, заведенная старым правительством и пока не задавленная новым. Никак люди не поймут, что ничего не сделают нашей нынешней власти, как ничего не сделали ставленнику британцев и их товарищей. Они не понимают, что сейчас у власти не человек, взявший у врага деньги и отдавший врагу волю вместе с душой. Не понимают, что наши генералы поставили другого человека, могущего объединить и освободить от, скрыто вторгшегося, врага страну… могущего захватить власть и стать не человеком, а кошмаром — очередным чудовищем беспредельного властвования… ведь после вражеского вторжения и беспредела всегда приходит или конец, или — жесткая диктатура. Они никогда ничего не понимают — только хотят или не хотят… А главное, — всегда хотят хорошего и никогда не хотят терпеть плохого, хоть плохого — всегда столько же, сколько хорошего. Когда хорошего мало, — мало и плохого, но им не по душе, что хорошего — мало. А когда много хорошего и много плохого, — им не по душе, что плохого — много. Из-за этого люди и кружат по страницам истории, обжигая, как мотыльки, свои крылья об одни и те же огни и сгорая, как мотыльки, вдали от своей цели. Из-за этого жизнями людей и распоряжаются — «волки»… «Волки» ведь видят то, что стоит у них в глазах, а не — в голове… Мы видим войну, а не мир… видим всегда и везде… и воюем всегда и везде.

Я остановился, когда расслышал знакомый шаг — широкий, решительный… и при этом — приглушенный.

— Слава!

— Слава Отечеству, Игорь Иванович! А я вид теряю и от Снегирева скрываюсь.

Генерал выступил из мглы, и всмотрелся в мое лицо, лишенное возраста и отличительных черт, хитро-прищуренным взглядом. Ничего другого от него и не ждал. Просто, разведчики нелегалы вроде нас — народ насмешливый, как никто иной… Просто, знания подноготной людей и правды жизни не позволяют разведчикам вроде нас жить, не насмехаясь надо всем, что остальные люди считают серьезным… Мы ведь в такой кровавой грязи возимся, что только за счет жесткого веселья выживаем и высокой цели из виду не теряем.

— Я Слава, на час — спешу… водителя у ворот оставил.

— Ясно.

Игорь Иванович закрыл окно, опустился на подоконник… поднялся, стряхнул палые листья, принесенные ветром, и снова сел, серея лицом в тусклом лунном свете.

— Скверные у меня известья, Слава…

— Неужто хуже прежних, Игорь Иванович?

Я сел на подоконник подле генерала, прикрывшего глаза, покрасневшие после недолгого сна в дороге, и прикурил. Он заезженным жестом отмахнулся от дыма, задумался на секунду, стряхнул с седеющей головы тягостные думы, взял зажигалку, вынул сигарету и закурил… Видно, не судьба ему бросить курить… как и мне.

— Сложная у нас ситуация. Перейду сразу к… Черт… Слава, ночью Варягова скончалась со всеми своими людьми — с нашими сильнейшими специалистами-вирусологами. Захоронить их мы не можем. Мы не знаем, как их захоронить. Мы еще не знаем, как уничтожить этот вирус, грозящий утечкой при всех старых стандартных вариантах захоронения.

— Ясно. Их тела на объекте. Близко от Москвы… в области. Ясно. Транспортировать их сейчас никак нельзя. Осталось только закрыть объект, оцепить территории — и все… и ждать…

— Мы закрыли объект. Пока это все, что мы предприняли. Иначе секретности не сохранить. А риск осложнений — высок. И опасность распространения вируса — велика.

— Ясно. Я закончил. Хоть завтра в Лондон вылечу — и в Уганду.

— Операция отменяется… Англичане в срочном порядке покидают Уганду. Сегодня ночью последние их специалисты полетят прочь от этой чумы — от последнего варианта этого похожего на чуму вируса. А скоро — они покинут весь черный континент…

— Ясно. Оставят свой полигон на произвол своей заразы. Их специалисты не справились — вирус совладал с их вакциной. Вы правы, Игорь Иванович, известие скверное. Особенно с учетом того, что образец их убойной и бесконтрольной заразы на нашем объекте, вблизи Москвы… что наши вирусологи бессильны бороться с ней своими средствами, а мы с вами бессильны бороться с ней средствами врага… ведь у врага нет вакцины.

— Слава, ты скоро летишь… Но не в Британию — в Германию.

Я закурил еще сигарету, стараясь скрыть… стараясь скрыть все, — усталость, боль, боязнь за свою участь и участь своей страны…

— Игорь Иванович, вирус на людях и в лаборатории еще не испытан…

— У нас выбора нет… У нас нет другого варианта. У нас одна дорога! И у тебя одна дорога — в Германию!

— Нам про этот вирус-целитель почти ничего не известно!

— Мы знаем о нем все, что знают немцы!

— Немцы про него — почти ничего не знают! Они изучают его! Они знают, что они собирались создать, но не знают, что — создали! И не узнают, пока не исследуют и не испытают! Нам еще рано к их вирусологам… За их специалистами еще следить и следить…

— Слава, англичане в отчаянии… Они проводят испытания на подопытных людях на полигоне черного континента, запуская экспериментальные инфекции, не проверенные в лабораториях. И их специалисты не справляются с новыми, недавно запущенными, инфекциями. Их специалисты не в силах управлять своими вирусами, не в состоянии уничтожить свои вирусы… они этого — не исправят, но это их — не остановит. Слава, средства врага на исходе — его время подходит к концу. А это значит, что…

— Значит, что над Сибирью и севером Китая зависла угроза распространения черт знает какой заразы.

— Мы знаем, какой… Зарегистрированы случаи заражения еще неизученной формой энцефалита со стопроцентным летальным исходом.

— Снова Япония… у них ведь этот вирус на вооружении.

— Скорей всего — Япония… скорей всего — новая версия их старого вируса… но точно неизвестно. Зоны заражения невелики. Очаги найдены, изолированы и ликвидированы, но — не все. Распространение инфекции не остановлено, несмотря на все наши старания. А в скором времени мы столкнемся с угрозой — серьезнее энцефалита. Нас ждет не просто вирусная атака, а атака вируса, неконтролируемого врагом… неконтролируемого никем… вируса, с которым никто не совладает и не справится. Думаю, ты догадываешься, каким оружием враг готовятся нанести нам решающий удар…

— Я знаю, что они замыслили вирусы свиного, птичьего и человеческого гриппа в свинье скрестить. Решили вывести воистину величайшую военную заразу на свете. Их мысли давно все вокруг да около свиней вертелись. Они, просто, замкнулись на этой задаче — серьезно этим занимались. Но мне неизвестно, что у них в итоге вышло.

— У них вышла «величайшая военная зараза на свете». И мы знаем об этом. Они готовы обрушить ее на наши головы… на нас — беззащитных и безоружных. И мы знаем, что этого вражеского удара нам — не выдержать. А это значит…

— Значит, что скрытой войне придет конец, что мы перейдем к открытой агрессии… вооружаясь всем подряд, атакуя врага всем, что под руку попадет…

— Север, юг, запад, восток… земля, воздух, вода… техника, химикаты, жесткие излучения… Это все, что будет… больше ничего. Кто выживет, тот и выживет…если кто-то вообще — выживет. Мы должны заполучить этот вирус, Слава, — это оружие, эту защиту!

— Мы знаем, что вирус-целитель уничтожает все другие вирусы. Но еще неизвестно — может он уничтожить человека или нет, неизвестно — может человек уничтожить его или нет.

— Иначе мы с вражеским вирусологическим оружием бороться не можем!

— Верно, человеку с вирусами совладать трудно… Они не такие сложные, как бактерии, которые возможно уничтожить, воздействуя и на те, и на иные звенья ДНК, — они так просты, что уничтожить их сложно… почти невозможно.

— Слава, ты проведешь эту операцию — скоро. И начнешь подготовку к этой операции — сейчас.

— Понял…

— Утром ты перейдешь на четвертую площадку и пройдешь по первому маршруту.

— Площадку не достроили еще…

— Ночью бригада на объект прибудет.

— Я со Снегиревым останусь?

— На ночь на квартиру поедешь.

— А после?

— Со Снегиревым.

— Он знает много.

— Ничего. Я с ним скоро… я с ним сейчас… Слава, слушай… Нам надо…

Игорь Иванович положил руки на виски, прижал пальцы к векам…

— Что нам надо, Игорь Иванович?..

— Сейчас… Я не спал…Старею я, Слава…

— Да и я сдавать стал…

— Сосредоточусь сейчас и скажу…

— Кем и откуда я лечу, Игорь Иванович?

— Не решил еще точно… Нет, решил, но… Непросто у меня все получается, Слава… Получается, что ты Ларсеном летишь… из Осло.

— Это как, Игорь Иванович?..

— Так, что мы не одного зайца одним выстрелом убивать будем. В Берлине дезу запустишь насчет оружия, предназначенного странам третьего мира. Немцы не должны знать, что мы, а не британцы, груз перехватили.

— С этим разберусь — ведь через мои руки все грузы проходили… и немцев, и скандинавов.

— И со Шлегелем встретишься.

— В другом лице в Берлине появиться?..

— Придется рискнуть. Нам нужна информация. А главное, — вирусный образец получить. Во Франкфурт поедешь, как только Шлегель тебе информацию передаст.

— Так точно…

Мы замолчали, слушая ночную тишину. Не знаю, что со мной теперь будет. Перегрузите вы меня, Игорь Иванович, — так, что все под угрозу срыва поставите. Да все не беда… Не долго мне на базе тренироваться и Снегирева терпеть. И в Берлине я быстро управлюсь, хоть и трудно придется. А вот дальше не просто будет — во Франкфурте не одно лицо сменить предстоит и не один маршрут пройти. Скверные у меня мысли появляются по этому поводу, но пока их следует из головы выбросить, как и все остальные — такие же.

Глава 3

Сижу на съемной квартире в Москве, на краю раковины возле электроплиты, — варю в прогоревшей кастрюле нечто вроде глинтвейна… глинтвейн без рома и без остальных правил… и вообще — без правил. Эх, Игорь Иванович, надо было вам стулья предусмотреть! Или стол — на худой конец! Шибанет ведь меня так током рано или поздно — верное дело! А за окном в ночи слышны одиночные выкрики и выстрелы. Да не беда. Новое правительство только начало после переворота порядок наводить, правила прописывать и людей на места расставлять. Старые власти свергнуты — и точка. Так что беспорядки — остаточное явление, временное… такая тень этой короткой и не особо кровавой гражданской войны. Пытались без нее обойтись, но — не получилось. Просто, тогда еще деньги в труху не обратились — и бумажки были оружием вместо железок… а у нашего старого скрытого врага, все время старающегося тайно внедрять своих людей в наши власти и тишком вредить нашей стране, бумажек было больше. Враг, хоть своей цели в итоге не достиг, свой кусок добычи не упустил, конечно, — нашу страну он ослабил, как и все остальные, стоящие его внимания… но и враг ослаб, посягая на все страны нашей планеты. Поистрепались, поистратились, в общем, британцы со своими «великими и туповатыми товарищами». Да и теория управляемого хаоса подвела… Что за дурь вообще?.. Управляемый — хаос… Хаос на то и хаос, что — неуправляемый. Конечно, они контроль потеряли — заварили свою ядовитую кашу, распустили ее по всему свету растекаться… нахлебались все их отравы, только вот она и на их территории со временем затекла… А они люди — разнеженные, к жесткой жизни непривычные и неприученные… Куда им свое варево расхлебать — горькую ведь кашу они другим уготовали… сготовили, вернее. А как оборотились все их злые козни, сговоры да заговоры в их британскую сторону, они только рты открыли. Обернуться вокруг себя не успели, как из «друзей» всем врагами стали. И сейчас, после долгого угнетения, после длительного усыпления, мы и остатки ЕС начинаем на ноги вставать и врага на колени опускать. Не впервой за вражеский же счет освобождаемся и вооружаемся. Выждалось время — и оказалось, что ручная партия оппозиции поставленного врагом правительства ручной только притворяется… а возглавляет ее совсем не подлый предатель и преступник, видящейся врагу в лице лидера. Собирался враг устроить у нас затяжную тупиковую гражданскую войну — он войны добился… но не такой, как требовалось. У нас все было точно рассчитано и подконтрольно, подготовлено и приведено в исполнение по четкому плану — операцию провели в короткие сроки без сучка без задоринки. Правда, при поддержке Китая — нашего будущего врага… Но главное, что… Не вышло у противника окончательно устранить нашу способность к сопротивлению… и вообще, — все наши способности и свободы. Не верную он стратегию избрал. Считал, что, действуя скрытно, а не в открытую, он не вызовет противодействия… Что ж… С него станется… думать, что его «невидимое» остальным действие действительно не видно другим… и вообще — не идет в счет из-за того, что его — не видно. Как дети, считающие, что стоит им закрыть глаза, — они сразу станут незаметными… только так дети и все окружающее не исчезает… так дети только перестают видеть окружающее.

Не иначе и с нашими заядлыми захватчиками произошло… да и в прошлом происходило — с их старыми колониями. Хлебнули они последствий давления в виде объединительных и освободительных движений… а главное, — в виде возврата всего худшего, вышедшего из их больной головы и обрушенного на завоеванные территории, — все обратно на их голову ливануло. Как с Китаем… Британцы думали китайцев опиумом одурманить и усыпить досмерти, а вышло, что китайцы не только выжили и, вторгшихся, британцев со своих территорий выставили, но и стали их сильнейшим соперником. И с опиумом все не так просто получилось — как захлестнуло британцев откатной волной, так и захлебываются в ней… до сих пор не знают, как от наркоты избавиться. Считаешь человека рабом — считай, что он твой раб сегодня, а завтра — ты его рабом запросто станешь. Иначе и не случается — все отзывается… только никогда заранее точно не знаешь, что с какой стороны вернется… Чаще именно с той, куда целишь, куда стреляешь возвращается, а иногда — и с другой… непонятно, с какой. Главное, — знать… а еще главнее, — запомнить, что ты — считаешь себя сообразительным, а пуля — дура. Ты думаешь, а она — нет. На расчеты траектории полета и прицел ей, конечно, не плевать, но все, что касается человеческих задумок, ей параллельно. Пуля проста настолько, что путается в изощренных замыслах людей и плутает в выдуманном ими законодательстве… зато законы физики — соблюдает исправно, следуя им слепо и повинуясь беспрекословно. Так что, когда мы совершаем промах, — промахиваемся мы, а пуля — всегда попадает в цель. Эх, Игорь Иванович, надо людям срочно тупеть или умнеть скорее — тогда они, как пули, на простые и понятные законы физики равнение и ориентировку держать будут… тогда они будут в силах избежать кучи ошибок, бьющих рикошетом то в грудь, то в спину.

Глава 4

Как всегда, зажатый тенями, затаил дыхание, слушая тишину. Ничего — ни шороха. Тяжелый воздух содрогается лишь от моего сердцебиения, как всегда. И, как всегда, от боли, усталости и духоты тошнит. Отер с лица холодную испарину. А скоро, считай сейчас, с меня опять потоки жаркого пота потекут.

Заломил закостенелую руку за спину и просунул под промокшую куртку, стараясь не замечать амуницию, стягивающую все мое тело, вроде как спутанными сплетениями путины. Черт… Меня всего, как в клей окунули! Как потопили в клее, которого я напился и надышался! Оперся о стену и опустился на затянутый скользкой слизью пол. Постарался расправить плечи и растереть сведенные судорогой мышцы. Шея скована так, что не повернуть. А вдоль позвоночника к лопаткам и к пояснице тянутся твердые тяжи. Еще часа три, и я — сдохну, Игорь Иванович! На рассвете я немо насмехался надо всем подряд, не зная пощады и оставаясь спокойным! Но к закату сил на злое веселье, защищающее меня от простой злости, у меня — не осталось! Ночь не знаменует конец моих мучений, и я начинаю считать, что моего мучителя пора приструнить жестче! Попрекаете?! Не надо!

Пора мне сосредоточиться на системе, следящей за темнотой и тишиной этого сектора. Определил частоты просматривающей и прослушивающей сектор аппаратуры — не автономной, а связанной с центральной системой беспроводным соединением. Эта аппаратура серьезная. Она следит, снимает и слушает все время и постоянно пересылает все сведения центральной системе на запись и анализ. С одной стороны с этой системой слежения сложностей полно, но только — с одной стороны. С системами, спящими в покое и просыпающимися, только замечая тепловое излечение или движение, сложностей столько же. Но мне все по плечу! Мне плевать — проходит ориентация системы по посланным или по принятым сигналам, по рентген лучам или по инфракрасному излучению. Плевать — проходит опознание человека по внутренним или по внешним очертаниям. Я и людям, и технике и так, и эдак десятью вариантами пыль в глаза пускаю и незримым призраком прямо перед ними пролетаю — по темноте, по тишине и по делам главного разведуправления.

Подключил эту «штуку», создающую переменные поля, подогнал программу. Проверил настройки и показатели остальных «штук» из моего арсенала. Постарался рассчитать и сопоставить все, что показалось мне чересчур нечетким, точнее. Получилось, что погрешности остались, но несерьезные. Плюнул на риск неточности показателей и расчета, поправил настройки, как решил, — точнее, как пришлось. Стараясь не потерять строго ограниченных секунд, ринулся в схватку. Натравил сильный электромагнитный шторм на передатчики внешнего периметра, частично пресекая высокочастотный сигнал. Сейчас он понесет центральной системе на анализ покалеченные сведения — затемненные и замутненные картинки, зашумленные звуки. Сейчас я прокрадусь к первой полосе препятствий невидимкой. Помеха — пошла! Время — пошло! Я — пошел!

Подключил горелку. Плазма, прорезающая панели, полыхнула на меня жаром. Лицо стало мокнуть под маской, защита на глазах запотела. Черт! Ничего не вижу! Протиснулся в простенок вслепую. Наушники зашипели заглушенным сигналом.

— Соколов! Что встал?! Пошел, Слава! Пошел! Не отставай от секундомера!

Я закрыл рукой камеру на каске — через нее товарищ полковник четко видит все вокруг, не взирая на мрак и вспышки света.

— Не вижу я, товарищ полковник! Ничего не вижу!

— Включи эту хреновину!

— Какую именно?! При мне полно всего, что мы с вами «штуковинами» и «хреновинами» именуем!

— Такую штуку, которая картинку с камеры на очки выводит!

Я, мысленно смеясь над суровым полковником, пошарил в отсеках куртки и в подсумках.

— Нет такой!

— Ты куда смотрел, когда снаряжение походное проверял, когда на операцию шел?!

— Туда, куда вы сказали! Вы мне своей головой думать под страхом смерти запретили — я по вашему приказу стал не думать, что делаю, а делать, что вы говорите!

— Хватит мне из себя гнуть и строить! Ты вообще не думал, что делал!

— Я думал, что делал то, что говорили вы!

— Твою!..

— Не только мою!.. Нашел я эту «штуку» — нашарил! При мне она!

— Соколов! Ты снова за свое! Слава, я с тебя за твои вредные выходки шкуру спущу!

— Хоть все три! Только не требуйте от меня бездумных действий — от них толку не будет! Остановите время! Мне в такой тесноте с этой «штукой» скоро не совладать! Я на свободный участок вернусь — Мигом пролечу! Эту «штуку» быстро из барахла вытащу! Комплектующие возьму! Не будет с ними возни! Соберу, как следует, и скоро включу! Быстро сделаю! Обещаю! Пустите только на миг!

— Не пущу! Хватит время тянуть! Ощупью иди! Шевелись, Соколов! Они передатчики пошли проверять! Они на подходе!

Черт… Я послал все к черту, плюнул на все, включил систему восстановленного видения и прозрел. Эта штука позволяет мне видеть всегда и везде, со сносной четкостью взирая на все вокруг в глухой темноте и слепящем свете. Аппаратура ориентирует меня, составляя вполне привычное моему глазу изображение по клочкам света во мраке или по клочкам мрака в свете, по инфракрасному излучению или по ультразвуку. Никак у меня не выходит передохнуть! Но хоть Снегирева проучить вышло!

Не закрепил погашенную горелку на бедре, как обычно, а, повинуясь совету полковника, закинул ее, горячую, за спину и сунул за заплечный крепеж. Черт! И через куртку жжет! Только Степан Петрович упорно утверждает, что на втором этапе моего пути горелке место у меня за плечами, что мне за нее сзади удобнее и быстрее браться будет.

Поднял руки, нащупал нижнюю трубу и потянул, пробуя ее, тонкую, на прочность. Подтянулся, перекинул через нижнюю трубу ногу, пригибаясь под следующей, — средней.

— Соколов, время!

— Не вы один секунды считаете!

Занес ногу над средней трубой, с трудом оседлал ее, низко склоняясь под верхней, проходящей под потолком высокого простенка. Прогнулся назад, завел руку за спину сверху и попытался вытащить горелку. Не вышло. Рука предельно выкручена, а горелку вынуть никак! Черт! Еще один рывок, и я… суставы сверну. Отвел руку в сторону, припирая локоть к стене и отстраняя от стены плечо. Еще чуть, и я… с трубы сорвусь. Черт!

— Не правильное действие — не верное! Соколов, я тебе говорил, как ты двигаться должен! А ты снова свои движения выдвигаешь!

— Не считайте время, товарищ полковник! Крепеж низко!

— Выше закрепишь — трубу заденешь и кабель зацепишь! Горелка тебе не меч — над плечом торчать не должна! Закинь руку, как я сказал! Локоть к голове, а не к стене!

— Знаю, что не кельтский меч у меня за спиной и кругом не просторы шотландские! Только мне другим образом горелку не достать никак!

— Не пойдет так! Примеряйся не примеряйся, — не пройдешь ты так! Игнорируя мои инструкции, — не пройдешь! Тебе теснота не даст сбоку горелку быстро достать!

— С такого крепления я только сбоку дотянуться могу! Надо было на бедро крепить!

— Ты с бедра горелку в трубопроводе быстро не достанешь!

— Как не сделаю, когда делал, — да по десять раз сряду?!

— Ты прежде только время терял! Не позволю я его тебе впредь терять!

— Я вам не червяк беспозвоночный! Не могу я руку сильнее назад сверху скрутить!

— Ты не червяк беспозвоночный, а мокрица беременная!

— Ругаетесь вы, будто мы с вами в песочнице! Не мальчишка я вам, товарищ полковник! С вашей ругани проку никакого не будет! Я вам все силы отдаю — не добьетесь вы от меня вашей бранью ничего сверх того, что я делаю! Думайте, как мне горелку достать, а не орите на меня попусту! Не тратьте моего времени!

— Ты мое время тратишь! Не можешь сделать так — не делай никак! Я командиру доложу, что девицу его бойцом переодетую, гулять отпустил на все стороны!

— Не злите меня, товарищ полковник, а радуйтесь, что меня разозлить непросто! Не могу я действовать в точности так, как вы говорите! Думайте, как мне в таких обстоятельствах действовать!

— Вытащи горелку! Так, как я сказал! Только так! Тяни руку сильнее! Или я буду вынужден снова все в исходное вернуть! Не берегись! Через боль давай! Рви связки! Или я их тебе порву!

— Товарищ полковник, ни кнутом, ни пряником не заставите вы меня калечиться! Не стану я связки рвать!

— Другого варианта нет! Делай, что говорю! Или они тебя возьмут и отдерут так, что ты меня с моей бранью добрым словом вспомнишь!

Мысленно поставил на весы Степана Снегирева и Эриха Шлегеля. Шлегель перевесил в худшую сторону, и я решил повиноваться суровому полковнику. Вашу ж!..

— Сейчас!

— Скорее!

Запрокинул голову, резко закинул руку за спину, потерял равновесие и полетел на пол. Шлем глухо стукнул по нижней трубе, и я упал на спину. Черт! Полковник привык, что я сразу встаю на ноги и вскакиваю в седло, — вернее, взбираюсь на трубу, но сейчас я безжизненно валяюсь на полу.

— Соколов! Ты что, заснул?!

Я закрыл разъеденные глаза, глубоко вдыхая. К черту простенки, к черту полковника!

— Соколов! Ты в порядке?!

— Отдыхаю я!

— Вставай! Возвращайся в исходное!

— Поздно же! Ночь на поверхности! Не стану я снова сначала все начинать в сотый раз! Считайте время с прерванных секунд!

— Верно, вечер поздний. Давай на трубу! Скорее!

— Сейчас!

— Время пошло!

— Товарищ полковник, я вам не акробат из китайского цирка!

— Начальнику скажи! Я ему докладывать не собираюсь, что его диверсант, какой нетренированный был, такой и остался!

Степан Петрович обдал меня отборной бранью. Я прикинул, как отрапортую Игорю Ивановичу — начальнику нашей нелегальной разведки — о своей несклонности к акробатике. Нет, не пойдет. Никак. Выгнулся мостом, чуть ни выворачивая суставы и отчасти разрывая связки. Выкрутил руку, вырвал горелку и откинулся на спину, кривясь от боли. Прощупал верхнюю трубу, нашарил короб над ней, под потолком, и пустил плазменный поток, прорезая его пол. Искры полетели в глаза, осыпая меня кусками прожженного железа. Припер сапогом подрезанную панель и окончательно прожег ее по периметру. Погасил горелку и положил ее на грудь. Осторожно прошелся пальцами по раскаленному краю чуть отошедшей срезанной панели. Просунул пальцы в щель и попытался перехватить панель покрепче. Черт! И через перчатку руку жжет! Стащил панель, откинулся назад, вытянул руку вниз, аккуратно спустил кусок железа на пол и кинул его к стене.

— Соколов, не возись ты с обрезком! Бросай его быстрее!

— Один звук, товарищ полковник, — и не вы с меня шкуру спустите, а их спецназ!

— Вперед! Время!

Подобрался к вентиляционному коробу и перестал замечать, что защитные очки замутнены испариной, что глаза залиты и разъедены. Стянул лопатки, сложил плечи и полез в еще более тесную темноту. Пополз змеей, с трудом прогоняя мысли, что меня ждет тяжелый участок.

— Что встал?! Вниз!

Я захожу на объект под землей, но попадаю на верхний этаж, а проникнуть мне нужно на нижний. Спускаюсь, стараясь не потерять дыхание. Подхожу к закрытой зоне. Здесь вентиляционные шахты кончаются. На нижние этажи воздух снаружи не нагнетается — он циркулирует внутри по замкнутому циклу от баллона до духоты, пока не пройдет через несчетные очистители, пока его не скачают аппараты. Он не проникает наружу и через щели стенных панелей — изоляция здесь серьезная, нарушаю ее я один. Никаких внешних вытяжек здесь нет — и мне вроде хода нет. Только мне все не беда! Через вентиляционные короба я дальше не пройду, а через короба с кабелями — запросто!

— Вскрывай здесь давай! Выходи из вентиляции! Переходи! Пошел!

Перевел дух. Прожег путь плазмой. Срезал панели, разделяющие этажи, спустился в застенки закрытой зоны. Непросто мне простенками к коробу с кабелями подобраться, но все не беда.

— Здесь заходи!

Задыхаясь жаром, режу железо. Изгибаюсь в спине, забираюсь в короб. Лезу в темноту и ползу в тесноту узкой западни — уже всего здесь проход… ни вдохнуть, ни выдохнуть.

— Влево! Вверх! Здесь шахта нижнего подъемника кончается! Здесь проводка над ней поверху проходит!

Черт… По горизонтали я еще прошел, а по вертикали трудно пройти — тяжело мне вверх в такой тесноте карабкаться. Напряг спину, стягивая лопатки и сводя плечи сильнее. Поднял руки распорками, подтянул колено, нашел опору сапогу. Резко выдохнул и рванул вперед — вверх.

Снова горизонталь. Снова вертикаль, снова вниз… еще и вниз головой — ведь здесь тупик, мне вперед никак не подать и ногами вниз не пройти. Черт… И снова горизонталь, и…

— Соколов, вниз!

Спускаюсь ниже, к хранилищу, через этажи. Хорошо хоть здесь я вверх головой сойти могу. Но все равно… Черт… Я весь мокрый… и мышцы сводит… и рука с поврежденными связками просто отваливается.

— С проводкой осторожнее!

С проводкой… Черт… Проводка! Черт! Как паук в паутине! Нет! Как муха! Вашу ж!..

— Соколов, свет! Сворачивайся! Давай ко мне!

Степан Петрович включил свет. Я закрыл ослепленные глаза и слетел вниз с поднятыми вверх руками, цепляясь за провода. Выбрался с объекта простенками и вылез на землю, задыхаясь. Стянул маску, скинул куртку и рухнул на еловые колючки. Распростерся перед суровым полковником на хвое и стал просить о пощаде.

— Степан Петрович, ночь пришла, и мне пора в путь.

— Куда это?

— Как куда? В постель.

— Рано. Еще раз пройдешь.

Я поднялся, отряхиваясь и затягивая голенища, — шнурки развязались.

— Да я здесь, как ломовая лошадь, вкалываю с утра до ночи и с ночи до утра!

— Ты здесь, как дохлая лошадь, вкалываешь!

— А я про что?! Сдохну я так, товарищ полковник! Мне передохнуть надо!

Степан Петрович мрачно покачал головой, смотря на меня, мокрого, замерзшего и исцарапанного.

— Еще раз пройдешь.

Эх, Игорь Иванович! Как вы могли меня товарищу полковнику в полное подчинение передать?! Мне плевать, что он у вас — лучший! Я у вас — еще лучше него! Никого лучше меня у вас не было, нет и не будет, Игорь Иванович! Не цените вы мою шкуру, раз позволяете Степану Петровичу ее с меня так запросто спускать!

— С места не сойду! Не дадите мне отдыха вы — я его себе дам!

— Не дам я — не дашь и ты!

— Степан Петрович, я вам сегодня честно все свои силы отдал! Но я ведь все, что сегодня вам отдал, завтра у вас отобрать могу! Я не только обратно все свое верну — я и у вас все возьму! Я все силы из вас вытяну! Степан Петрович, подумайте! Я ведь только простейших вещей у вас прошу! Дайте мне отдыха!

— Нет! Нет времени! На маршрут!

— Палку перегнете! Я ведь вам не дубина дубовая, а розга гибкая! Я вам себя сломать не дам! Согнете меня сильнее — я вас в ответ стегну, стоит вам руку отпустить!

Степан Петрович нахмурено посмотрел на меня, стараясь оценить мое истинное состояние. Зря старается. Все равно я полковнику навру — покажу, только то, что я сочту нужным показать, и он заметит только то, что я позволю заметить. Снегирев — человек, не различающий никаких градаций серого, — он видит одни крайности черного и белого. Что ж… Я не останусь стоять перед ним прямо и спокойно, а с понурым видом начну просто подыхать у него на глазах — пущу в глаза полковнику пыль, рисующую четкую видимость моего издыхания.

— Не можешь на маршрут вернуться? Никак не можешь?

— Не могу! Никак.

— Слабый ты, Слава.

— Не богатырь я вам — не великан с саженью в плечах! Только я с вашими обычными бойцами в строю не стою, товарищ полковник. Так что вы меня с ними не сравнивайте. На мое место вам никого иного не поставить. Я один настолько сух и силен, что способен преодолеть простенки объекта на высокой скорости.

Степан Петрович снова окинул меня оценивающим взглядом. Но на сей раз он стал всматриваться мне не в лицо, не в глаза, а окинул взглядом — целиком и сразу. Он не знает, что моему разуму подчинена не только моя душа, но и мое тело. Оно полностью послушно мне — моим видимостям, вернее. Телом ведь не тяжелее, чем душой, управлять, — даже проще. Нет, я не становлюсь выше или ниже, как не становлюсь серьезнее или веселее, я просто — кажусь.

— Нет, не правильно я все рассчитал. Похоже, просто нет у тебя требуемой силы. На силу больше рассчитывать никак нельзя. Остается скорость. Будешь брать только скоростью. Тебе нужно двигаться свободнее. Ужинать не будешь.

— Вы что, голодом меня морить задумали?! Доведете вы меня до могилы.

— Соколов, ты не должен останавливаться ни в трубопроводе, ни в проводке ни на секунду. А тебе не хватает сил в такой тесноте твердо действовать. Тебе требуется свобода действий. Станешь ты тоньше — тебя теснота давить перестанет, тебе на борьбу с ней силы и время тратить не придется. Ты сбережешь и силы, и время. Ты пройдешь.

— Я обессилю быстро, Степан Петрович.

— Не так быстро. Сначала в расход простая энергия пойдет, а после — остаточная, сохраненная организмом на крайний случай, сгорать начнет. Такое сгорание обеспечит тебе мощный толчок и на определенный срок даст огромные силы.

— Только, когда все сгорит, — я на месте замертво рухну.

— Другого варианта нет.

— Мне мой заряд неизвестен. Срок разрядки рассчитать нельзя. Так что батарейки у меня могут сдохнуть не вовремя.

— Нет выбора. Не спорь. Ступай спать. Завтра раньше начнем. Начальника завтра ждем к десяти часам. Но он, как всегда, раньше приедет.

— Что, Игорь Иванович?

— Он, Слава.

— Сказал что?

— Ничего он мне не сказал. Тебе скажет.

Степан Петрович пристально проследил за процессом моей нервной перестройки, но не понял, что я перестал замечать предосенний холод и задрожал не от него, а от резко подскочившего напряжения. Операцию не отменяют, но что-то пошло на перекос. Что? Предатель нам планы подпортил? Нет. Что-то еще — что-то иное. Людей задействовано много, но известно им мало. Каждый человек владеет сведениями только в своем узком звене задачи. Посвящены всего двое — мой начальник и я. Серьезно нам навредить никто не может. Правда, один человек… Он может рассказать, что нам открыт секрет, считаемый скрытым. Он верный человек — так просто не выдаст. Только его могут взять. А ему тяжелого давления не выдержать точно. Нет, не похоже, что он попался. Иначе операции пришел бы конец и на планах был бы поставлен крест — Игорь Иванович все отслеживает и всегда в курсе. Человек просто под подозрение попал… или просто появились подозрения насчет присутствия чужого в рядах своих.

Посмотрим, подтвердит начальник мое предположение или нет. Надеюсь, я не прав. Иначе меня ждут тяжкие испытания на прочность. Игорь Иванович начнет меня погонять нещадно, и мне придется напрягаться и нервничать сильнее. А нервозность мне непозволительна. Для дела я должен похоронить ее на дне покойной души и не трогать захоронения, несмотря на все провокации.

Вычищаю засоренную голову, выкидывая из нее четко прорисованные перспективы долгого и отягощенного длительными допросами гниения в военной тюрьме Дойчланда. Дойдет дело до того, кого я знаю под именем Эриха Шлегеля. А Шлегель знает меня в лицо — он признает во мне Дитриха Вайнера. Саксонец не сдаст меня — не сдаст себя из-за Вайнера. Только он далеко не глуп. Он поймет, что я — Стяжатель. Тогда мне — конец. Шлегель корыстен и служит он не одной стране, но саксонец никогда не поступается принципами на определенной ступени преданности. А Стяжатель — я заслужил это прозвище хищнической жадностью и жесткостью — стоит на ступени, которую саксонец не переступит никогда. Сложится серьезная ситуация — он станет служить исключительно Отчизне. Никто и ничто не принудит его предать страну при настоящей опасности. Сложный он — Шлегель… сложный и страшный.

Глава 5

С поздней ночью пришел злой голод и привел с собой разгульную девку — бессонницу. Спать я хочу жутко, а есть — просто ужасно. А черт, одолел меня голод, и я поддался уговорам девицы-бессонницы, хоть она и не особо соблазнительна. Продирая глаза и прижимая руки к впалому животу, сполз с кровати на пол. До тошноты все под ребрами сводит — нужно снаряжаться в поход… в ночной налет на столовую.

— Мурка! Я сейчас с тебя твою кожаную тужурку наганом сдеру!

Кошка вывернулась у меня из-под руки и вцепилась в занавеску, зависая в воздухе.

— Домашняя барышня, а шляешься по мужикам ночами — черт знает в чьи постели залезаешь! Что ты ко мне приперлась опять!

Ничего, и ей применение найдется. Здесь у всех стен глаза зоркие и уши чуткие — на ночь Снегирев системы слежения в коридорах частенько активирует, не нравится ему, что я ночами по корпусу скитаюсь и столовую навещаю, не спросясь. Но не страшно! Подпорчу я им и слух, и зрение! Зашумлю я свои шаги и силуэт свой затру. Просто, определю частоту передачи следящей за мной аппаратуры… просто, пущу помеху на подходящей частоте… просто, спутаю сигналу порядок, как строгому Степану Петровичу — мысли. Не пройдет на пульт мое очертание и никакой порочащей меня истины его память о моем незаконном предприятии не сохранит. А иначе строгий Степан Петрович и не прознает о моем ночном походе ничего! Не подсмотрит он за мной, не подслушает меня — и останусь я перед ним чистым, как стеклышко, — спокойно спящим и не ходящим по ночам на склады за спрятанной им снедью!

С проводными передатчиками сложнее — полученные с них сведения по проводу на пульт пущены, их простой помехой не спутаешь. Но не беда! Сильным посылом можно коду хребет перешибить и данные с хода сбить. С датчиками на движение трудно будет — они реагируют только на движение и обнаружить их тяжело. Но и на них управа в моих руках! Их, как детекторы, реагирующие на тепло, я грубо отрублю одним могучим электромагнитным ударом! Просто, попорчу передатчики мощным электромагнитным штормом. Мне, вообще, грубо действовать по душе… не мое это — гробить время на тонкости вроде внедрения в главную систему управления, когда я голоден, как черт. А вот лазерные сигнализации — с ними сложнее, мороки по горло. Но ничего, я и с ними справлюсь, ведь в моих руках — Мурка. С таким железным оправданием, как выбрасывание Мурки в коридор, Степану Петровичу не совладать.

Просканировал коридор, проверяя на электромагнитное излучение, в поисках не примеченных и не припомненных мной коварных штуковин вроде лазерных лучей и иных скверных сигнализаций. Чисто вроде! Открыл дверь в шелку, присмотрелся, прислушался к темному проходу. Полковник спит мертвым сном… нет, мертвые так храпеть и сопеть никак не могут. Ревет Степан Петрович, как двигатель старого грузовика, и во сне. Я зажал в руке нож, развинтил рукоять — показался светильник, но мне не стоит следовать его сильному холодному лучу в тихой темени. Я, не включая и хилого света, скользнул во мрак, держа яркий луч наготове, как должно держать и другое оружие вроде Мурки. Еще и шагнуть не успел, а уже напоролся на… Растяжка?! Черт! Простая леска натянута! Вашу ж!.. Взвизгнула тревога. Двигатель в груди полковника взревел и вдруг заглох. Я выбранился и затаился. Заслышал скрип кровати, тяжелую поступь товарища Снегирева. Пришло ж ему в голову первобытную сигнализацию поставить! Подловил он меня! Будто нарочно, будто проучил меня, зарвавшегося, по его мнению! Я швырнул мурку через растяжку так, что она заорала, рванул обратно, рухнул на постель и раскинул руки. Степан Петрович вломился ко мне, включил свет и предстал передо мной в трусах, сапогах и с автоматом наперевес.

— Соколов! Ты ходишь?! Куда пошел?!

— Так… никуда! От вашей домашней барышни, подстерегающей меня в моей постели, избавлялся.

— Слышал я, как ты мою Мурку мучил! Но мой внутренний голос мне громко в ухо орет, что ты бы от нее в столовой избавился, если бы не леска на выходе! Далеко ведь зашел, пока на эту… леску не …!

— Я просто во сне хожу! И не беда! Походил бы, да вернулся бы! А по вашей воле и вине мне теперь не выспаться никак! Ваша сирена мне все сны разогнала-распугала!

— В столовую снарядился! Я приказал! Я запретил! Я не позволю!

— Понял.

— Не найдешь ты … снеди ни в … столовой, нигде! Хоть всю … базу обыщи — ничего … не найдешь!

Так я ему и поверил, что он всю снедь на такой обширной территории к рукам прибрал. Где-то что-то точно завалялось затерялось. Полковник в негодовании хлопнул дверью, выходя. Он рассчитывает, что на сей раз я покорно промучаюсь до рассвета. А зря. Я настырный. Поголодать мне, конечно, придется… и серьезно. Но одной водой я до утра обходиться не собираюсь.

Тихонько открыл окно, вспрыгнул на подоконник, переступил на следующий, подсадил перекошенное окно запертого помещения и проник в него. Взял спрятанный ранее трос, закрепил на батареи, скинул за окно, вниз, натянул перчатки, закрепил ручные зажимы и сцепил на них руки. Не думает же Степан Петрович, что я распоследний дурак, выходящий только через дверь?!

В столовой, и правда, ничего… и на кухне, и на складе. Да не беда. Есть еще бункер.

Про бункер Степан Петрович, видно, не вспомнил! Сижу на лестничной площадке у открытого люка с дымящей сигаретой в зубах и жестоко терзаю ножом консервные банки. Но к полковнику, похоже, сон не пришел… похоже он, страдая бессонницей, вызванной моей выходкой, все же про бункер вспомнил. Черт! Спешно сворачиваюсь — тушу сигарету, сгребаю консервы, выбираюсь на землю и ищу Мурку. Нет, кошки нигде не прослеживается, но и черт с ней! Пригибаясь, бегу к колючему кустарнику, бросаюсь под прикрытие его тени. Только люк я… закрыл, но не запер — не успел. Черт…

— Соколов! Я знаю ты здесь! От тебя табаком несет! Здесь накурено!

Я не отозвался. Но товарищ полковник не сдался. Выпрямившись во весь свой внушительный рост, он встал на только что покинутой мной площадке, посветил вниз и начал спускаться. Эх, Игорь Иванович, велик соблазн запереть его здесь на ночь и отпировать спокойно! Но не тревожьтесь, товарищ генерал, вам от меня такого злого веселья не дождаться! Товарищу полковнику таких моих выходок вовек не видать!

Степан Петрович искал меня честно целый час, но по его истечении все же вышел, нахмуренный, на поверхность.

— Не выйдешь сейчас, Соколов, останешься здесь взаперти до утра! Я закрываю этот … тобой люк! Твою ж…

Полковник крутанул твердой рукой вентиль и направился уверенным шагом к темному и тихому корпусу. Эх, Игорь Иванович! Я мог его запереть, когда точно знал, что он там, но не запер! А он запер меня, когда считал, что я точно там! Жестоко же, Игорь Иванович!

Я бросил консервные банки и побежал кустами за суровым полковником. Сейчас я ему покажу, как опасно такого диверсанта недооценивать и за дурака держать. Он отключил с пульта сигнализацию, проходя, и не заметил, как я прокрался за ним следом. Полковник допустил ошибку, обрекшую его на бессонницу, и не проверил угол, где я решил поджидать его громогласного сонного рева. Я притаился возле двери, припал спиной к стене и стал смотреть, как широко зевает и глубоко вздыхает полковник. Он что-то проворчал, покачал головой и завалился в разворошенную постель. А я остался стоять в темноте возле стены, стараясь не повиноваться зеркальному рефлексу и не зевать вслед за ним. Порадовался, что он захрапел и заревел, считай, сразу — а то и я засыпать стал, неуклонно сползая на пол по стенке. Я протер глаза и окинул привыкшем ко мраку взглядом комнату. Подошел к полковнику, посмотрел на него — во сне он вроде еще мрачнее стал. Надо же… Не видел никогда раньше никого, спящего с настолько напряженным и нахмуренным видом. А он точно спит? Точно. Не притворяется. О ровном дыхании, свойственном спящим, речи не идет, но рокочет он достаточно убедительно — на вдохе зверским рыком заходится, на выдохе — всхлипом. Жутковато — кажется, что еще чуть и задохнется.

Откупорил бутылку самогона, стоящую у него под рукой, — на вид чистый спирт. Понюхал, проверил. Вроде все в порядке — спирт этиловый, очищенный. Глотнул. Черт! Чуть глотку не сжег! Крепкая дрянь! Нет, вовсе не дрянь… Такой штукой точно не отравишься… А в голову как ударило с голодухи… Так сильно ударило, что сразу стало ясно, какое веселье над ним в отместку учинить! Будет знать, как меня недооценивать! Недооценил меня — недосмотрел за мной! А такие ошибки в нашем деле недопустимы! Я ему, как добрый друг, на его неосмотрительность глаза открою — покажу ему, что про врага всегда помнить надо, что на моем месте мог бы быть и враг… а главное, — что мог бы с ним из-за его неосмотрительности враг вытворить!

Вынул из-за голенища писчую ручку, выковырял стержень, достал из него головку, подставил палец к трубке с черным гелем с одной стороны и дунул в трубку с другой — гель потек на палец. Товарищ полковник и не заметит, как над двумя его закрытыми глазами откроется третий! Надо быть бдительнее! Будет у него во лбу звезда гореть на месте пулевого отверстия, оставленного предполагаемым опытным и метким стрелком! Мой урок он изучит утром — его будет ждать занятное отражение в зеркале!

Ха! Красота какая! Как настоящий, третий глаз получился! А главное, — такой же суровый и пристальный, как два других! Может, мне еще что полковнику на память нарисовать, Игорь Иванович, раз меня муза такая знатная посетила?! Искушает она меня — муза моя, искусница! Не устоять мне, вконец захмелевшему!

— Соколов!

Я сиганул под кровать при первых раскатах громового голоса. Полковник не заметил меня в темноте и, застегивая штаны, понесся в коридор, не отключая воющую сирену. Я выругался на Мурку и рванул через окно к моему окну, ломясь через колючие кусты. Вот ночь выдалась! Словно десять лет с плеч скинул и все звезды с погон!

Глава 6

Держусь твердо. Уверенно спускаюсь вниз, несмотря на то, что короб крайне тесен и руки постоянно путаются в проводах, в пучках кабелей. Выпрямляю одну ногу, другую — сгибаю в колене, упирая в стенку короба. Высвобождаю руку, включаю компьютер. Засвечиваю экран, задаю настройки. Включаю декодер. Частота сигнала связи сетевой техники определена. Подключаюсь с кода канала связи к центральной системе. Пошел поиск пароля. Взлом! Следующий пароль. Взлом! Последняя ступень защиты. Взлом! Эх, молодчина ты, Швед! Система открыта! Отключаю аппаратуру слежения. Передатчики на аккумуляторах — к черту! Проводные передатчики — к черту!

Защита — отключена! Замки — открыты! Прекращаю подачу электроэнергии. Центральная система на одном аккумуляторе. Объект обесточен. Нет, остался генератор. Надо отрубить генератор. Есть! Объект обесточен! Надо перекрыть виртуальные подходы к центральной системе. Есть! Никто и никак не закроет замки! Объект весь подо мной, все на нем подчинено мне!

Степан Петрович шипит что-то на ухо — поправляю наушник.

— Пошел, Соколов! Пошел!

Включаю плазменную горелку. Вышибаю вырезанную стенку короба, стенную панель. Выбираюсь в коридор, врываюсь в темноту.

Охранники посты не покинут и на меня не попрут — не получится у них, просто. Сообщат о проникновении на объект они быстро, только ждать спецназ будут достаточно долго. И правильно — не стоит им, подтравленным моими жесткими химикатами, на меня и на смерть нарываться. Я ведь отравил воздух скверными веществами — в низкой концентрации вредоносными, а в высокой — смертельными. Пока охранники меня не трогают, отрава не столь опасна, но стоит им встать у меня на пути или встрять в мои планы — станет смертельной. Проявят они настойчивость, попытаются меня остановить — мне придется потравить их химикатами, как крыс… или еще что похуже.

Бегу прямо. Толкаю дверь. Направо. Блок открыт, только замок — заклинило. Черт! Снова мне Снегирев подножку подставил! Открываю дверь силой. Захожу в хранилище.

— Время!

Хватаю контейнер, помеченный впечатанным в память кодом, поворачиваю. Несусь проч.

Начинаю восхождение. Наверх вскарабкаться труднее. Черт… Перчатка проскользнула. Чуть не сорвался. Удержался. У меня в руке засветился экран.

Подключаюсь к системе, настраиваюсь на сигнал.

— Спецназ на объекте! Соколов, шевелись!

Снова внедряюсь в систему. Сложная структура. Тонка тропинка среди кучи данных — одни коды встают на пути преградами, требуя верного ввода других, открывающих доступ к третьим. Черт! Давай! Идти не так далеко! Не так долго! Давай, соображай!

Барьер взят! Подключаю подачу энергии. Осталось только…

— Бойцы на подходе! Блокируй замки!

Черт… Осталось отдать команду — одну команду. Только меня сносит, стягивает вниз. Я путаюсь в проводах и…

— Время вышло! Тебя взяли! Уже взяли и уже допрашивают! Давай наверх!

Мокрый, как потопленная мышь. И в глаза течет… и из глаз течет. Попало как-то что-то — какая-то коррозийная пыль… или соль разъела. Черт…

Вылез на землю и, изогнувшись в спине, как первейший гепард перед спринтом, рванул к одиноко стоящей сосне. Под ней и свалился в изнеможении, притворившись мертвым, как последняя падаль.

Переведя дух, вытер лицо грязным рукавом. Товарищ полковник присел рядом, нервно стуча пальцами по часам с неумолимо несущимся к черту секундомером.

— Триста семьдесят пять. Соколов, считай, на месте стоишь.

Я сокрушенно резанул рукой прохладный предрассветный воздух.

— Я вам не червяк. Не ждите, что я так сразу под землей весь путь на высокой скорости пролечу.

— Соколов, червяки не летают.

— Раз червяки не летают, я — и подавно не полечу. Тесно же в коробе, как в змеиной заднице.

Похоже, Степан Петрович собрался произнести что-то глубокомысленное — жду изречения его мудрой мысли, ища под курткой мятую пачку сигарет.

— Рожденный ползать, летать не будет.

— Это вы в мой огород булыжник бросили?

— Камень, Соколов, — я кинул камень. Ты что, русский язык забыл совсем?! Или ты его … не знал никогда?!

Конечно, сейчас так ему и скажу, что на русском с ним с первым словом перемолвился за несколько лет отсутствия. Я не только в речи русской навык теряю с годами, но и письменность вспоминаю с трудом — мне ведь и мыслить на русском тяжело в последнее время стало.

— Узнаешь с вами. Меня всему такие, как вы, учили. Так что ко мне претензий не предъявляйте.

— Хватит мне из себя строить! Ты сначала мысли излагать научись, как нормальные люди!

— Я с вами говорю, как думаю.

— Тогда думать учись, как нормальные люди!

— Нормальные люди не думают — им просто не нужно. Не придирайтесь к словам. Когда надо, я, как надо, говорю. Отдых мне нужен, устал я.

— Не будет тебе ничего, пока чисто не пройдешь! Худей, Слава!

— Вы что, серьезно?! Я же и так у вас тощий стал, как борзая обритая.

Я тихонько смеюсь про себя, а Степан Петрович так же тихонько скрипит зубами.

— Надо будет, ты у меня ободранной, а не обритой, борзой бегать будешь! Я приказ получил хоть шкуру с тебя спустить, а к цели тебя за считанные секунды подтащить! Худей!

— Я же тогда не только в коробе, а вообще — на ногах держаться не буду! Буду ползать, как…

— Хватит! Хватит с меня твоего красноречия и сквернословия!

— А вы меня грубостью на такие изысканные выражения не толкайте.

Степан Петрович покачал головой, прогоняя раздражение. Достаем мы друг друга в последнее время сильно. Конечно, заперты мы с ним вдвоем на базе довольно давно. И все время нашего совместного заключения гоняет он меня без устали в глухом лесу за высокими заграждениями. Оба мы измотались совсем, и нам обоим в руках себя держать достаточно трудно стало. Не подходим мы с ним друг другу — на одной выдержке железной держимся и дело общее не губим. Нас же с ним, как космонавтов перед полетом, на терпимость друг к другу не тестировали — просто заперли здесь приказом, как замком.

— Триста шестьдесят секунд — и ты должен пройти! Трое суток на воде — и ты пройдешь!

На этот раз зубами скрипнул я, но после этого молчаливого протеста мне пришлось покорно кивнуть.

— Понял. Трое суток на воде.

Прикурил сигарету. Строгий Степан Петрович посмотрел на меня нахмуренно и покачал головой еще пасмурнее и серьезнее.

— Курить эту … кончай. Прекращай. Сейчас, я с этой … и покончи, сказал. Туши окурок. Дышишь плохо.

— Посмотрел бы я, как бы вы после такого дышали.

— Ты меня, старика, с собой не сравнивай — в твои годы я и не такое мог.

— Могли и делали — разные вещи. Так вы могли или делали, товарищ полковник?

— Прямо тебе скажу — не пошел бы я с тобой в разведку.

— А вы и не пойдете.

— Не дерзи старшему по званию.

— А вам мое звание неизвестно.

— Молод ты такие речи со мной вести.

— А вам и возраст мой неизвестен.

Он покачал головой — на этот раз опечалено. Верно, размышляет над решением Игоря Ивановича поручить ответственное задание именно мне. Степан Петрович призадумался и пожал плечами — не знает он, кто я, где был, что делал… что со мной делали. Он так только — догадывается.

— Не знаю, зарываешься ты, Слава, или просто нервничаешь — только ты не должен идти у этого на поводу. Сосредоточься на проходе и старайся пройти.

Он стукнул меня по плечу, поднимаясь на встречу Игорю Ивановичу, идущему к нам через рощу и сияющему на утреннем солнце генеральскими звездами. Эх, придет время, Игорь Иванович, и на моих погонах генеральские звезды зажгутся! Загорятся на ясном солнышке, слепя глаза людям и нелюдям!

Степан Петрович отдал честь Игорю Ивановичу и рапортовал о своих мучениях со Святославом Соколовым — со мной. Начальник меня в наших секретных частях частенько Славой зовет — Святославом или Ярославом… только бы Слава в конце получалось. Не причуда у него такая — просто, путаницы так меньше. Вроде с ним в моем лице связь многие люди имеют, а всех в итоге одним именем назвать можно. Вот он и называет всего меня одним именем.

Игорь Иванович в последнее время не высыпается, и вид у него помятый, несмотря на безупречно выглаженный китель и выстиранную до свечения белую рубашку. Он наклонил голову, приветствуя меня издали. Я ответил ему таким же коротким кивком.

— Соколов, время?! На этом, на третьем, этапе?!

— Триста семьдесят пять!

Начальник подошел, подпер рукой подбородок и начал напряженно просматривать в голове варианты.

— В каком месте останавливаешься?

— Ясно, в каком. В коробе. В проводке путаюсь.

— Пошли, Соколов… Скажу тебе…

Отошли в сторону. Игорь Иванович пнул шишку и присел на корточки перед хвойным муравейником, вдумчиво ковыряя его подобранной веткой. Сел рядом с ним, невзирая на поднятую им муравьиную армию, — прямо на настил колючей хвои. Прикурил еще одну. Он отмахнулся от дыма и кинул атакованную палку на землю.

— Слава, остановишься хоть на секунду — тебя будет ждать примерно такая реакция.

С неохотой потушил сигарету и стал рассматривать насекомых, среагировавших на вторжение крайне слаженно и агрессивно.

— Наглядно.

— Не сопротивляйся Снегиреву. Старайся, Слава. Изо всех сил.

— Понял. Пусть хоть шкуру спустит. Я справлюсь, Игорь Иванович.

Поднял палку, насадил на нее березовый лист и воткнул в муравейник подобно победоносному знамени.

— Снегирев — человек старой закалки. Он считает, что ты ему противишься всеми силами. А я считаю, что ты над ним просто насмехаешься.

— Нет, что вы.

— Слава, ты ведь смеешься над ним. Ты и мне в глаза молча смеешься. Я все вижу.

— Виноват. Веселый я, Игорь Иванович.

— Я понимаю… На войне у всех нас в груди не сердце стучит, а часы тикают. А в голове все другие думы одна сопровождает все время — о смерти, подстерегающей за углом или засевшей в засаде… и поджидающей всех нас, военных. Одна грязь у всех нас под ногами, одна темень над головой — находим мы на войне одно горе. Но мы не впадаем в отчаянье. Ведь, в итоге, — отчаянье одной из воюющих сторон решает исход войны, стирая в порошок войска, вооруженные и высокотехнологическим оружием. Ведь стоит воину потерять дух, — веру в своего предводителя, уверенность в своих силах — он потеряет память, а следом и разум, и волю… и силу. Но мы не поддадимся отчаянью.

— Так точно.

— Мы выдержим и выждем, когда и война, и время позволят нашим бойцам взять в руки отчаянье как оружие и направить его против противника, — тогда, в решающем сражении, мы сокрушим врага. Но не пришло еще наше время. Мы еще стоим на месте, — не сдавая прежних позиций, но и не занимая новых высот, не продвигаясь вперед. Нашим бойцам еще приходится преодолевать изнеможение и неизвестность, неопределенность и страх одной решимостью. Мы должны ждать и стараться сохранить остатками всех своих сил воспоминания о чистоте и свете, стремиться найти среди разрушений и смертей хоть осколок радости, хоть лучик веселья. Ты прав, Слава… Ты верно поступаешь, не тоскуя в засадах и не унывая в ожидании приказа к наступлению, — ты всегда готов к нападению… к защите своей страны или к захвату чужой.

— Вы, Игорь Иванович, конечно, мысли мудрые высказали, только вы, про меня рассуждая, маху дали — вы в мою голову запихнули размышления умнее тех, что на деле. У меня в голове места, может, и много, только всему не достает. Так что я, Игорь Иванович, и на войне, и так — всегда веселый такой.

— Не ври мне, Слава.

— Не вру.

— Не дурак ты всегда веселым оставаться. Вижу я все. Тяжело воевать стало?

— Как вам… как всем нам. Только что с того? Не важно, — по нашей воле или по чужой все своим чередом идет… война идет на нас, мы идем на войну. Война ничьего согласия не спросит, ничьего протеста слушать не станет. Жестка она с нами. Но и мы с ней жестки — вопросы ей не задаем, начищая оружие, ответы ее не ждем, начиная сражение, и на ее вопросы не отвечаем, вступая в очередную схватку.

Начальник через силу поднял углы рта, стараясь рассмеяться.

— Верно все, Слава… Всем бы такими умными, как мы быть, не тратили бы мы столько времени на войны… вернее, воин никаких и не было бы…

— Не было бы войн, не было бы и людей — мы друг другу, как лебеди, верны вовек, а в одиночестве оставшись гибелью обречены.

— Вели бы войны умные люди, и людей никаких бы не было…

— Была бы одна война — настолько простая, что веселая, настолько короткая, что не скучная. Такая война, что — всех и все одним ударом и к черту! Такая, что со всем и всеми покончила бы и, не начинаясь, кончилась бы! Только не время мечтать и в отчаянье впадать! Время на нас, подчиненных, как немец, четко рассчитанные планы строит — скупые отчеты про нас пишет, с точностью наши растраченные секунды считает и отмечает их нашими промахами. Время над нами, подчиненными, как англичанин, надзирает зорко — задачи задает сложные и их решения к скорому сроку просит приказным порядком, кнутом махая, напоминая о наказании за неисполнение. Тяжела у времени служба — требует оно все наши силы, всю скорость. Так что останавливаться и отставать нам никак, Игорь Иванович.

— Верно, Слава, верно, но не кончил я еще про Снегирева нашего строгого… Не трогай ты его, ему не только твое — ему все веселье в тягость.

— Не с сильной я злости, Игорь Иванович, над ним смеюсь. Подкалываю, просто, порой. Напоминаю иногда ему, ездоку, что на ежа не сядешь и не поедешь.

Игорь Иванович напряженно растянул рот, пытаясь рассмеяться настойчивее прежнего, но сосредоточенность все же взяла свое.

— Одни насмешки у тебя на уме.

— Никак нет, не одни. Они у меня только так — в нагрузку к запредельно серьезным мыслям о наших сложных, опасных и секретных операциях… в разгрузку, вернее.

Глаза начальника сверкнули смехом, но отсветы потускнели, глаза его снова потухли. Сдает он, Игорь Иванович. Сильно сдает.

— Пришло же тебе в голову такое решение… Ежом перед нашим строгим Снегиревым предстать…

— Не мог я с ним серьезно задачи наши решить. Не обернулся бы я при нем ежом — мы бы с ним еще раньше рассорились… а вскоре перессорились бы насмерть и расстались бы под конец, ненавидя навек друг друга, как враг врага. Я моими насмешками ему хмурые мысли в голову вбил, а мрачные — выбил. Согласитесь, веселая вражда, все ж не жестокая. Я ж его другом, а не недругом стать собираюсь, пусть нам и не всегда просто дается общество друг друга терпеть. А что ежа образ выбрал… Согласитесь, не худший же вариант — под колючками почти пушистый зверек.

— Слава, сколько же зверей ты в свою голову запустил?

— Столько, сколько для дела нужно. Я же у вас не простой «волк», а — волшебный. «Оборотень» я у вас, Игорь Иванович.

Начальник, наконец, запамятовал о наших невзгодах и рассмеялся, хоть краем рта, но радостно и искренно. Я рад, что он смеется. Так всегда — когда грустен мой начальник, тогда и меня тоска берет, а когда радостен Игорь Иванович, и я радость беру. Из одного мы с ним всегда кубка пьем — что брагу горькую, что вино кислое, что мед сладкий — все… и всегда до дна. И не в одном старом дело. Многим я ему обязан был, он мне немалым обязан стал. Только дело в другом. Он мне не просто начальник, а я ему — подчиненный. Мы друг другу не просто соратники. Он, командир мой, как отец мне, а я, боец его, как его сын. Он один обо мне все время думает, всеми силами оберегает, как и я — его. Все я за него отдам, за Игоря Ивановича Загоройко, как за страну свою великую.

— Сказочник ты у меня, Слава.

— А как же? Служба такая — сказки да легенды для людей сочинять.

— Немудрено, что ты Снегирева замучил.

— Виноват, Игорь Иванович. Он меня, просто, раззадорить старается, а я и так задорный — вот и выходит, что у него только разозлить меня получается.

— Вижу, долго вы с ним вдвоем не выдержите.

— Трудно нам с ним — особенно последнюю неделю тяжело стало. Он, просто, к стае привык, а я — к одиночеству.

— Ничего, не долго вам осталось общество друг друга терпеть. Время подходит.

— Понял я, что подходит.

Игорь Иванович стряхнул с кителя только ему заметную пылинку, кивнул головой, оглянулся на одиноко стоящее дерево.

— Наш человек еще не попал под подозрение. Но они подозревают, что среди них чужой.

— Понял.

— Через шесть суток ты в ночь выезжаешь.

— Шесть суток?

— Время не ждет. Заканчиваешь подготовку, возвращаешься и — вылетаешь.

Я мысленно пронесся по маршруту, проехал на поезде по рельсам, проплыл на пароме по морю, промчался на машине по дороге и пролетел на самолете по воздуху. Черт… Из Москвы — в Петербург, из Петербурга — в Осло, из Осло — в Берлин, а из Берлина… Стоп. Дело осложнилось. Мне придется поехать и в Тронхайм. Я в таком деле без страховки никак не обойдусь. А свои страховочные документы и деньги я оставил в Тронхайме. А главное, — я оставил там свою технику, о которой командир не гадает не ведает.

— Понял. А вы мне сутки в одном глухом и тихом городке на ваше решение в качестве кости подкинете?

— В тихом и глухом, нет, а… Ты через обе столицы поедешь.

— А в одной из столиц на ваш выбор сутки подкинете?

— А что ты в них не видел?

— Ничего из того, что за последние годы перестроилось.

Игорь Иванович разом поник и посуровел.

— Старайся, Слава. Выбейся из сил, только сделай все, как следует…

— Сделаю.

— Я так устал, Слава.

— Я тоже.

— Ничего, на кладбище отдохнем.

— Мне и на кладбище особо отдыхать не придется, Игорь Иванович… Меня ведь даже похоронят под чужим лицом, под чужим именем… Так что служба моя и после смерти пойдет своим чередом — отставки мне и посмертной не видать вовек.

— Прилетишь — проверишь все подходы.

— Так точно.

— Ты поосторожнее только, потише.

— Так точно, Игорь Иванович, — ниже травы, тише воды.

— И нервы в порядок приводи срочно. Сорвешься — так только в пропасть. Сорвешь ты операцию, я тебя… Ясно тебе?

— Ясно.

Игорь Иванович — единственный человек, которому я подчиняюсь, и единственный человек, который обладает связными сведениями обо мне. Зато по его приказу я исполняю все задачи — просто все. Я у начальника и следопыт, прослеживающий скрывающихся, и следователь, выпытывающий скрываемое. У него я и оборотень, меняющий обличья, и волшебник, обращающий свою слабость в силу, а чужую силу в слабость. Сильных я — совращаю и подавляю, а слабых — освобождаю и соблазняю. Я убеждаю умных и задуряю глупых. Так ведь у людей заведено — умные готовы противостоять только глупости, а глупые — только уму. Добрые — сражаться с одним злом, а злые — с добром. Я просто применяю против противника его же оружие, всегда помня, что в вооруженной мечом руке щита нет. На готовую к нападению, а не к защите, руку я обычно и нацеливаюсь, и набрасываюсь. Я знаю людей. Мне известны их страхи и желания — и явные, и скрытые. Мне неведомы их страхи и желания — они изучены мной. Так что я, «волк», вижу их, людей, всегда четко и ясно — как снаружи, так и изнутри. И, как серый волк, я вербую друзей и убиваю врагов, ворую чужое и возвращаю свое, повинуясь Ивану царевичу, — точнее, Игорю Ивановичу. Я пускаю в ход все силы и все оружие. Кладу в могилу или в постель всех, на кого мне начальник пальцем покажет, и терзаю волчьими клыками все страны, в которые он ткнет пальцем на карте. У меня есть лишь один принцип — служить Отечеству. Других — нет. Никаких. И пусть некоторые несведущие меня презирают, — мне плевать. Самураи всегда смотрели свысока на ниндзя. Но еще ни один правитель не обходился одними самураями — все властители обращались при нужде к таким, как я.

Я начал загружать в голову мысли Ульриха Ларсена, готовясь надеть его лицо и стать им, — человеком, в обличии которого я обычно брожу по белу свету за пределами наших секретных частей, в которых я появляюсь под другими именами и лицами.

Глава 7

По воде, по земле, по воздуху… Петербург оставил в памяти такой же серый след, как Тронхайм. Будто везде теперь так промозгло и сумрачно. Пока плыл — штормило, и я не выспался. Из-за дорожных передряг не выспался и в Тронхайме. Хмурое предгрозовое небо подсказывает, что будет турбулентность, и я снова не высплюсь, вылетев из Осло и прилетев в Берлин. Сижу в ожидании крыльев уже с час и слепо смотрю в потолок — скучаю. А от скуки и нервничать начинаю сильнее — вида не показываю, а неспокойно становится.

Есть хочется жутко. Такой голодный, что проглотил бы… Но Степан Петрович не одобрил бы такой прожорливости перед ответственным делом. Остается только тихонько радоваться, что в стране с мясом трудно и меня ничто особо не искушает. Разве что рыба. А рыба тоже вообще неплохо… Привык я к ней — за семь лет трудно не привыкнуть. И к стране этой — привык. С годами мне ее даже покидать тяжело стало. Нравится она мне — норвежцы. И страна их нравится — Норвегия. Я и к шведам притерпелся, и к немцам притерся, и к англичанам подход нашел, но только с русскими и норвежцами я на одном языке разговариваю. Не в смысле, что я не знаю шведского, немецкого и английского, — имею в виду, что одних норвежцев я понимаю почти так же хорошо, как наших — русских.

Немец в строгом облачении кабинетной крысы оторвал меня от размышлений — обратился ко мне на английском с банальным вопросом и видимой охотой поговорить со мной на английском. Ответил ему на норвежском, что не понимаю, и погрузился обратно в мысли, не обращая на него больше никакого внимания. Надо мне подумать о страховке. У меня память ясная — на корке четко записано, что, кроме себя, никому доверять нельзя… не положено по приказу рассудка, а его приказы не положено оспаривать. Я воробей стрелянный — и стреляли в меня не только враги. Ведь в нашем деле всякое бывает — я во все планы начальства не посвящен, не все замыслы противника мне известны. Одни могут меня схватить, другие — от меня отречься в скверном случае или свалить все на меня в отвратной ситуации.

Смотрю на засвеченный экран компьютера так же отрешенно, как всегда — в пустой патронник. Захожу на неизвестную территорию и запускаю «отмычку». По серьезным личным делам я вынужден выходить на связь по незащищенным линиям, защищаясь лишь выходом через линии третьих лиц. Что ж… Чужая открытая мне система, чужое соединение — моя связь. Код моего подключения непросто отследить и мое местонахождение определить сложно. Сигнал пойдет из незнакомого мне места, из Финляндии. Подключаюсь, пишу на шведском непростым шифром.

— Как дела, Швед? Не затосковал на чужой земле, не заскучал с нашими русскими?

— Скучать с нашими русскими на воле не то, что с нашими шведами — в тюрьме.

— Это точно.

— Я в Карелию через неделю рвану.

— Отпустили?

— Отпуск все же.

— Вперед в поход?

— Точно, Охотник. Не все же мне на экран смотреть. А главное, — Вейкко приедет.

— Это финн экстремальный, старый походный приятель?

— Финн — я про него писал.

Право, смешно думать об их сложной дружбе, граничащей с враждой. Не попали бы они оба волей судьбы на чужбину — никогда бы им и в голову не пришло так в поход пойти. А на чужой земле они, как чужие для других, приноровились друг к другу и привязались с годами так, что друзьями стали, — не разлей вода. Мне и вспомнить трудно, когда швед и финн в одиночку что-то на нашей земле вытворяли.

— Помню. Тайное веселье затеваете?

— Не то, что тайное, но не все в курсе, что Вейкко в пограничную зону поедет. Понимаешь?

— Я все понимаю, Швед.

— Мы ведь все люди. Верно?

— Все не все — не важно. Важно, что я всех людей понимаю.

— Присоединяйся, Охотник. С нами не заскучаешь.

— Нет, никак. Мне пока скучать некогда, Швед.

— Давай к нам, как надумаешь. Ты недалеко — тебе наш костер виден будет.

Конечно, сейчас так ему и скажу, что в Норвегии. Не хватало мне только моего норвежца к шведской истории приплести. Шведы ведь к норвежцам подходят насторожено и недоверчиво, как датчане к шведам. Так уж повелось — все скандинавы друг друга с трудом терпят. Рядом они все вроде, а все старое поминают, как мы с поляками и немцами. Один я меж всеми ними хожу спокойно не другом, не недругом.

— Не пытайся меня проследить — не получится.

— Постараюсь — получится.

— А ты не старайся.

— Решил? Не идешь с нами?

— Нет. У меня иной поход в планах намечен — повеселее вашего.

— Давно ты не объявлялся вообще.

— Да, дела были. А теперь к тебе дело появилось. Не в службу, а в дружбу. Только в дружбу так же сложно, как в службу.

— Попал в очередную передрягу?

— По канату иду под куполом высоким — страховка мне нужна. Выручишь?

— Не вопрос.

— Вижу, ты готов из виртуального пространства выйти на время. А войти, готов?

— Как у наших русских говорят, — «Всегда готов!».

— Рад, что ты так к делу подходишь. Открывалка мне нужна надежная, Швед.

— Для пивных бутылок?

— Нет, крепкие напитки в плане предстоит распить. Такие крепкие, что бутылки с тремя пробками.

— Да ты, вижу, всерьез веселиться собираешься.

— Тебе тоже весело будет. Так что времени не теряй.

— Не терпит?

— Терпит время, только ты его не тяни. Оно, как кошка, — за хвост потянешь, оцарапает. Требования к открывалке чуть позже получишь.

— На старом складе оставишь?

— На прежнем хранилище хлама. Позже посмотришь. Поищешь — найдешь. Получишь — отпишешься. Я на связи завтра вечером буду.

— Вопросов нет — ответ будет.

— Отлично, Швед. Сообщишь, как только будет готово.

— Как только, так сразу.

— Конец связи.

Неплохой он хакер — Швед, хоть звезд с неба и не хватает. Правда, хакеры, хватающие звезды, часто не способны понять, что не всегда находятся в виртуальном пространстве. И звезды, схваченные ими, как правило, — виртуальны. А Швед — понимает. Он на реальные звезды крючки точит — на рыбалку, как я на охоту, выходит регулярно и цепляет звезды к крючкам исправно, как я к погонам. Он серьезный специалист — Мартин. И просто — парень хороший. Никаких сложностей с ним никогда не возникает. И сотрудничать он согласился просто — из-за своих соображений. Ни пугать его не пришлось, ни покупать. Мне и подход к нему не пришлось искать — похожи мы с ним, хоть с вида и не скажешь. Я человек с внешней прохладцей, смеющийся надо всем и всеми молча, а он… Я мысленно рассмеялся, вспоминая его тонкий рот, вечно растянутый от уха до уха веселой ухмылкой. По лицу этого белобрысого, долговязого и костлявого, как смерть, взломщика виртуальных дверей сразу видно, что он — добрейшей души человек. А по моему лицу этого никогда не скажешь… по моему лицу никто ничего никогда сказать не может. А, может, просто и сказать нечего? Посещают меня такие мысли порой. Может, у меня не только лица нет, но и — души? Может, у меня не только зеркало души мутно, но и — душа смутна? Это все из-за Шлегеля. Так и не идет из головы. Нет, не пойдет так. Запущу я лучше в голову шведского товарища.

Хотел бы я вообще его другом быть. Сражаемся мы с ним по одну сторону — у нас с ним один враг и одно правое дело. Я для своей страны стараюсь, он — для своей. Правда, шведы пока считают его предателем, и ему после провала приходится прятаться на наших территориях. А я его предателем не считаю — он понимает, что происходит, и поступает, как преданный своей стране и народу неглупый человек. Обычно я призираю тех, кого вербую, а его — уважаю. Только не судьба нам с ним общаться друг с другом, как человек с человеком, — под своим именем, под своим лицом. Точнее, я его знаю, а он меня… Он, считая, что я его соотечественник, знает меня в одном из служебных обличий и под одним из служебных имен, как и все остальные… кроме Игоря Ивановича, который знает обо мне больше всех других, да и то — далеко не все. Мое дело находить друзей не для себя, а для — страны. Мое дело — выискивать и друзей, и врагов… выслеживать их и выведывать у них тайны, убеждать их или давить на них и, при нужде, убирать их. Я — охотник. И охочусь я в стае, как волк… только и одинок я, как волк.

Глава 8

Осло, Берлин — и дождь… Морось встречает меня везде, словно следует за мной хвостом, словно отслеживает. Действует на нервы. Меня тошнит от нее — и от аэропортов, от вокзалов, дорог и улиц, лиц людей… Им нет счета, нет конца…

Берлин — широкие дороги, просторные площади… все притушено, приглушено — серо и тускло, только ветер гуляет. Не похож город на Петербург, а напоминает порой… определенной бесприютностью, наверное.

Заехал на квартиру кинуть вещи и написать несколько писем. Ларсен — человек деловой. Прорвавшись в короткое время в свет скромной Скандинавии, он вошел в высшие круги других стран — далеко не таких тихих и спокойных. Делец он не простой — дела Ларсен ведет не на виду. Подставляет он плечо государственным деятелям, главам крупных организаций или промышленных предприятий, когда они — люди, стоящие на свету, не могущие войти в тень и не имеющие выхода на других таких людей, — действуют в личных целях и в качестве частных лиц. Ларсен — мост, соединяющий темнотой и тишиной с вида не связанные освещенные точки. Посредником он выступает в делах важных. Через его руки проходят применимые к военной промышленности технологии, тайно толкаемые в странах его территории и через их границы. Ларсен торгует и простым оружием, и чертежами да схемами. Он точит острые клыки и на химикаты, и на микроорганизмы, и на микросхемы. Занимается он решением таких задач довольно давно и всегда в курсе ответа на вопрос. Он заслужил доверие, исправно запуская в ход все свои связи и строго сохраняя все чужие секреты. Так что дела его с годами идут только в гору. Мои мосты темноты и тишины со временем стали прочной паутиной, протянутой мной от севера до запада и востока… Так что обязанностями Ларсена я пренебрегать никак не могу, пусть и будучи при исполнении более трудных заданий. О задаче буду думать после того, как пошлю, кому следует, письма. А главное, — после того, как стану другим человеком и встречусь с Эрихом Шлегелем.

Глава 9

Одно дело сделано. Пора покинуть Берлин, перекроить лицо, перестроить личность, надеть иную одежду и под чужой личиной пуститься в последующий путь. На место мне тащиться чуть ни через всю страну, только все не беда — обычное дело.

Судьба одарила меня внешностью правильной, но неприметной. Так что мне не трудно ее изменить. Северяне могут сказать про меня только, что я — красив, а другие — и того сказать не могут. Я пользуюсь этим так же активно и агрессивно, как и всем остальным. Скоро из скромного скандинава стану сдержанным немцем — сменю машину, сменю лицо.

Эх, дайте мне свободу, дайте мне коня! «Коней» у меня, правда, предостаточно — и крылатых, и колесных. А свободы… Государство предоставляет мне только «коней». Ношусь я на них по всей земле с вида вольный, как ветер. Я, в общем, на такой уровень с довольно давних времен вышел, что, и правда, — почти волен в решениях и в перемещениях. Только я связан долгом перед Отечеством по рукам и ногам… связан той привязью, что струной у меня в голове натянута.

Глава 10

Отнял руку от послушного руля, разогнул закостенелые пальцы и закурил. На ровной прямой дороге и газ держу ровно. Дорожные указатели, номерные знаки — все вижу краем глаза, все отмечаю на границе сознания, не концентрируясь. Не зарегистрировано по привычке ничего подозрительного — и нечего останавливаться, осматриваться. Стараюсь не смотреть по сторонам — я перемен переел, как кислых ягод, и теперь — оскомина в горле застряла… давлюсь ей который год, проклиная длительные переезды.

Потянулись чередой промышленные зоны — с вида пустынные и притихшие города, напоминающие страшные сны. Эти города — не лицо этой страны. Лицо — города старые, с узкими улицами, с готическими соборами, возвышающимися над низкими постройками… или новые — с вздымающимися к небу стеклянными высотками. А здесь — над скудными строениями торчат заводские трубы. Да и обитатели этих зон далеко не так общительны и добродушны, как остальные люди этой области. Среди них полно отчаянного и опасного сброда. Здесь затаились и закаленные жесткой жизнью бойцы подпольных организаций, и озлобленные бедняки, и бесприютные бродяги. И нищие поляки, не гнушающиеся грязных дел, здесь встречаются нередко. Немцы терпимы к ним в крупных городах, но в городах поскромнее их не привечают. Они стараются скрываться на окраинах и вести замкнутую, изолированную жизнь, часто совершая преступления, невидимые немцам.

Глава 11

Франкфурт стер Ларсена, как ластиком, и обрисовал Вебера, как серым карандашом. Отто Вебер — тоже человек деловой, но занимается он исключительно моими личными делами. Гер Вебер выглядит в высшей степени внушающим доверие гражданином Германии, только он тот еще махинатор. В общем, благодаря ему, я не останусь голодным никогда и нигде. Явившись на его съемную квартиру, я и от его имени отправил несколько писем.

Через левую линию вышел на связь с Игорем Ивановичем. Прочел его послание и покривился. Что ж… Видно, мне в ближайшее время выспаться не судьба — снова в дорогу. Я откинулся в кресле, снял очки с прозрачными стеклами, посмотрел в потолок, как в пустой патронник… встал и пошел.

Обменял солидную машину на видавшего виды «железного коня», с изношенной курткой застегнул под горло шкуру Вольфганга и понесся навстречу ветру. Вольфганг — парень не из везучих. Он старается выбраться из трущоб, но всегда — возвращается. И сейчас, пусть и после достаточно длительного отсутствия, он — вернется в индустриальный город с ветшающими зданиями и знающими зло людьми.

Глава 12

Проверяю подходы к объекту, размещенному под больничным корпусом в качестве секретного исследовательского центра, испытывающего на людях новую аппаратуру и препараты. На деле и на другом, на высшем, уровне секретности сотрудники лаборатории заняты изучением не только лекарственных средств и заразу они здесь разводят не только в поисках лечения. Поэтому путь и привел Вольфа в эти подземелья.

Вольф, травильщик крыс, как нельзя лучше подходит для дела и вписывается в окружающую среду. Он то, что надо, для поиска подземных подходов и получения необходимых сведений от низших слоев общества. К этому всему его здесь еще и знают. Его образ — мой задел с прежних времен. Так что никаких новых лиц и никаких подозрений.