Боец тишины

Глава 1

Не зря Степан Петрович меня худеть заставил — теперь мне, и правда, раз плюнуть протиснуться хоть в сливную трубу. А в сточном канале — мне теперь вообще раздолье. Есть, где разгуляться. Передо мной открываются новые возможности, и я их задействую.

От достаточно долгого голода энергия, выделенная на добычу пропитания, так и прет. Все реакции обострены — их не притупляют даже последствия бессонной ночи. Во мне проснулось хищное чутье, и, пока я не начну слабеть от голода, оно будет верно вести меня вперед.

Остановился в тоннеле, возле еще не встречавшейся мне дыры в стене. Слушаю усиленную темнотой тишину — она отворяет передо мной тесное помещение и… Похоже, чье-то хриплое дыхание. Проверить надо. Не стоит так сразу доверять подсказкам нового и непривычного для меня нюха. Думаю, «волчий взгляд», видящий в темноте, не подведет. Посмотрим…

Прокрался через завал крошеного бетона и шагнул во мрак подвала. Встал во весь рост, всматриваясь в окружающую меня мглу. Кажется, кто-то шевелится в углу. В моей руке вспыхнул холодный луч фонаря. Выхватил светом, копошащегося в тряпье, вяло вылезающего из ветоши, человека. Черт… Угораздило же на бродягу нарваться.

Человек закашлялся и закрыл лицо от света скрюченной рукой. Он молчит, а я думаю, что с ним делать. Убрать его как-то надо с дороги. Не должен я был здесь со всяким сбродом встречаться.

— Детерминатор?

Он перевел дух, отнял от привыкших к свету глаз руку, поднялся, что-то прохрипел. Я подошел к нему.

— Вольф, ты?

Я всмотрелся в перепачканное лицо внимательнее. Черт… Старик Клаус Крюгер…

— Я!

— Охотник на крыс…

— Клаус, это ты!

— А кто же еще? Не сразу узнал тебя, Вольф. Выглядишь ты что-то неважно.

— Да в последнее время как-то так дела идут.

— Я уж вижу. Вечер поздний, а ты все крыс травишь.

— Развелись заразы — вот и извожу. Клаус, а ты что здесь, на окраине, делаешь?

— Скрываюсь. Глухое место, да не такое гиблое, как прежнее.

— Скрываешься? Это от кого?

Старик, мрачно ухмыляясь беззубым ртом, стукнул трясущейся рукой по сваленному в кучу тряпью.

— Садись, Вольф, я тебе расскажу. Только это страшная тайна.

Усмехнулся ему в ответ, стягивая перчатку и прикуривая сигарету.

— Такая уж страшная?

— Ужасная, Вольф.

Водрузился на груду барахла, устраиваясь удобнее.

— Давай. Выкладывай.

— У тебя есть что-нибудь поесть?

— Нет. Я ж здесь крыс травлю жуткими химикатами. Не положено мне с этой отравой снедь таскать. Я тебе сигареты отдам, старик.

— Годится. Когда есть и курить нечего — совсем тоскливо становится.

— Это точно.

— Смотри, Вольф…

Грязная тряпица, протянутая мне старческой рукой, задрожала в зыбком свете. Взял обрывок тряпки, осматривая.

— Это что еще такое?

— Моя тайна, Вольф… Ты с другой стороны посмотри. Поднеси к свету.

Я перевернул обрывок, посветил на него и… Едва удержался, чтобы не задохнуться дымом, чтобы не закашляться и не выдать себя с головой. Знакомый код на грязном клочке кожи — человеческой кожи.

— И что это?

— Штрихи видишь?

— Вижу. Затертые.

— Одни — затертые, а другие — четкие. Это коды, Вольф. Они ставят такие на всех своих подопытных. Это их шифры.

Верно все выживший из ума старик говорит. Так они и делают. И про то, что один код затерт, а другой — четок, верно. Обезврежен был объект. Заражен и — обеззаражен.

— Ты что несешь, старик? Совсем с ума сошел?

— Петерсен пропал… А через неделю…

— Ты постой, я не понимаю.

— Ты слушай, Вольф. Так через неделю он появился. Вернее, на него одноглазый наткнулся. Его Штрассер одноглазый в люке едва живого нашел. Хотел вытащить, только не получилось — спуститься у него не получилось. Плохо ему стало, душно — воздуха ему внизу не хватило. Тогда Петерсен, умирая, ему это отдал — кусок своей кожи отдал… вырезал сначала, а после — Штрассеру отдал. Штрассер мне показал, совета спросил. А ночью и он пропал. Понимаешь? Пропал… Не знаю теперь, что мне и делать. Решил — скрыться, пока не поздно. Пока решил скрыться здесь, только не знаю, насколько здесь…

— Ты что, серьезно, Клаус?

— Серьезно, Вольф. Я скрываюсь от них… А они меня — ищут… Они приходили… Я видел их… Я скрылся от них — они не нашли меня…

— Параноик ты, Клаус.

— Не веришь?

— Не знаю еще. А труп в люке остался?

— Пропал труп… Забрали его…

— А ты люк проверял?

— Ходил туда со Штрассером еще… Пока Штрассер еще не пропал… Не было Петерсена — тела его не было… Пустой был люк…

Я еще раз осмотрел клочок кожи. Именно этот код. Именно за этой заразой мы так охотимся. Именно эту заразу они так таят и стерегут. Вирус-целитель, уничтожающий все другие. Он — совершенен, но — опасен. Он — наше спасение, но — ненадежное… как все наше оружие, как вся наша защита. А Клаус… Думаю, его истории следует верить — у него, старого шизофреника, галлюцинации слуховые, а не визуальные…

— Клаус, проводи меня к этому месту. Посмотрю, что тут у нас происходит.

— Нет, Вольф. Нет, я не пойду… И ты не ходи… Они неподалеку теперь рыщут — они ищут меня… И тебя искать будут…

— Хоть скажи, где это.

— Не ходи туда, Вольф…

— Да ладно тебе, говори.

— Не надо туда…

— Хорошо, не пойду. Только скажи, куда не ходить.

— Знаю, что пойдешь, Вольф. Зачем тебе это?

— Да так — надо знать, что у нас здесь творится. Я же здесь, под землей, с крысами времени провожу пропасть сколько.

— Убьют они тебя так же, как ты своих крыс убиваешь. Или того хуже — с собой заберут. Как на крысе, на тебе эксперименты ставить будут.

— Крыс не так просто убить, а изловить — и того сложнее. Умные они зверьки, Клаус.

— Эти люди — не люди, Вольф…

Я взлохматил волосы, ставя их торчком — так у моего Вольфа заведено… привычка такая.

— Лихо ты загнул, старик.

— Они ужасны, Вольф, — они не люди… Люди так жестоко не поступают…

— Люди еще не так поступают. Кому, как не тебе об этом знать.

Старого одинокого химика не только из его лаборатории выперли — его как бы из жизни вытеснили, как только у него окончательно крыша съехала.

— Это — нечеловеческая жесткость, Вольф… Штрассер сказал, что Петерсен… Нечеловеческая жестокость…

Потушил окурок и перевел задумчивый взгляд на отсыревший потолок подвала.

— Они для страны стараются, старик… Думают о безопасности, об обороне…

— Что ты, Вольф?

— Мы все к войне готовимся… Нам всем нужно оружие, нужна защита…

— Думаешь, война придет и к нам?

— Придет… Ко всем нам — придет…

Я поднялся, собирая брошенные вещи.

— Пора мне, Клаус. Пойду. Напиши мне здесь, как пройти.

— Решил проверять?

— Нужно проверить.

— Встала задача — надо решать, верно?

— Верно, старик.

— Может, ты и прав… Может, и правда, пора перестать пугаться и прятаться…

— Не торопись. Подожди пока. Я приду еще.

— Отчаянный ты человек, Вольф…

— Я — охотник.

Клаус нацарапал несколько каракуль на обрывке бумаги. Взглянул на коряво обозначенный им путь, кивнул ему на прощанье.

— И еще, Клаус… Решил скрываться — скрывайся. Ищи укрытие подальше — в другой город езжай… и центральнее держись.

— Центральнее?

— Незаметнее так — в толкотне затрешься, в толпе затеряешься. Так ты в тихое место, не таясь, тайком проникнешь. Я тебе укажу одно хорошее укрытие — там и останешься меня ждать. Понял?

Нарисовал и передал ему схему проезда и прохода.

— Ты мне веришь, Вольф?

— Поверю, когда проверю. А пока прячься. На схему смотри. Собор старый видишь? Этот ход под землей к соборному склепу ведет. Ясно?

— Я в этом городе никогда не был… Я этого места не знаю, Вольф…

— Я знаю. Далеко достаточно, да этим и хорошо. Трудно тебя найти будет в этом городе, а в этом соборе еще труднее — особенно в склепе. Только прокрадись туда к ночи тихонько — тихо, просто, кругом. Ясно?

— Буду поступать только, как ты скажешь.

— И еще… Епископ в склепе похоронен — под каменной плитой. Хватит сил плиту сдвинуть — поужинаешь на славу.

— Поужинаю? Вольф, я…

— Крысы везде водятся, Клаус, и я их везде извожу. Присмотрел я это место на охоте — тайник устроил на случай неувязок. Я кое-что съестное в гробнице оставил, так что с голода не пропадешь. Снедь употребляй спокойно. Остальное бери при надобности. Лампочки к стенам не крепи, свет не включай. По подземному ходу, по коридорам праздно не ходи. Не шуми. Тихо вокруг — и ты тишину соблюдай. Я тебя навещу скоро — еще что-нибудь притащу. И еще… Молчи, Клаус, как покойник.

— Странный ты человек, охотник на крыс…

— Не страннее тебя, Крюгер. Да, держи, старик, — на проезд хватит. До города добирайся общественным транспортом — с пересадками и сменами маршрута. Никаких попуток. Дальше пешим ходом пойдешь. Держись людных мест, только отдельных людей сторонись и к себе не подпускай — дистанция должна быть хоть шага три.

Старик хрипло хихикнул.

— Да ко мне никто особо не подходит. Знаешь же, запах подземелий…

— Темные участки пути и пустые проулки просматривай. Не проверил темноты — не вступай в нее. Не заходи зря в подвалы, в подворотни и в подъезды. Углы обходи, как можно дальше.

Клаус скрипнул смехом мне в ответ.

— Я прятаться привык. Я и не от людей скрыться могу. От людей я уж точно укрыться сумею. Только как мне так долго на улице быть? Облучат меня, Вольф…

— Ничего. Потерпишь. Ты, главное, помни, что люди с объекта для тебя теперь опаснее нечистой силы. Пришельцы тебе такого вреда, как они, в такое короткое время не нанесут. Будь бдителен. Да про лекарства свои не забывай.

— А ты… Ты только вернись, Вольф… А остальное…

— Вернусь. Жди.

Клаус Крюгер… Он химиком серьезным считался, пока у него крыша не поехала. Его же ныне пришельцы преследуют. Решил старик, что только в подземельях им до него не добраться и не облучить его какой-то космической дрянью. По большому счету, он прав — в путаных подземельях проще пропасть, чем найтись, и спрятать, чем отыскать. Этим я и пользуюсь. Главное ведь при поиске — хоть примерно знать, где искать. А здесь и примерно узнать, где кто-то или что-то, достаточно трудно.

Посмотрим, откуда подопытный приятель Клауса вылез. Раз он вылез, я — залезу. Они, верное дело, проход перекрыли. Только перекрыли для таких, как он, а не для таких, как я. Похоже, проложил он мне запасную тропинку.

Глава 2

Заехал в глухой переулок и заглушил двигатель. Снял шлем, осмотрелся — будто вымерли все. Постоял, опершись на ногу, прикурил. Подождал, послушал тишину и поставил потрепанного «железного коня». Надел ранец и респиратор. Открыл крышку люка, спустился по лестнице, спрыгнул вниз, когда ступени кончились. Вроде никаких следов они за собой не оставили, если они вообще здесь были. Посмотрим, что дальше…

Сырость жуткая. Вода стоит низкая. Достаточно прозрачная вода — в слабом свете видно, что под ней нет и дохлой крысы. Кстати, дохлые крысы здесь как раз есть — раздулись и плавают, приветствуя меня растопыренными лапами. Пнул крысу сапогом, и она — отплыла в тихом шелесте потревоженной воды. Присел на корточки, схватил дохлого зверька за хвост. Надавил на вспухший живот выловленной крысе — изо рта у нее потекла все та же вода. Нахлебалась… Эта крыса — потонула. И она здесь такая не одна.

Подумал, прикидывая варианты. Или вода резко поднялась ровно доверху — так, что зверьки выбраться не смогли, или… Химикатами их потравили. Такими, что они сразу не подохли, а утонули — упали в воду и захлебнулись, будучи не в силах выкарабкаться. Нейропаралитический газ пустили. И он не крысам предназначался — точно.

Как я понял из несвязной речи старика, его подопытный приятель концы отдал, спустя определенное время. Выходит, они его насмерть травить не намеревались вначале — живым взять думали. А насмерть он отравился из-за Штрассера. Штрассер одноглазый их подопытного подтравленного нашел и возиться с ним начал — помешал он им его вернуть, пытаясь вытащить и помощь оказать. Они знали, что скопившийся внизу газ Штрассеру приятеля наверх вытянуть не позволит, и знали, что Штрассер не позовет никого, испугавшись их расправы. Им излишнего шума поднимать никак нельзя — они и стали ждать тихонько, пока их подопытный концы отдаст, а Штрассер вернется в подвалы и попадет к ним в руки, не крича и не сопротивляясь в проулке. А он к Клаусу отправился совета просить — они и старика с ним отследили. Нет, не соврал старик…

С сумасшедшими всегда трудно: никогда не знаешь наверное — правду они говорят или то, что считают правдой. Когда человек врет — видно, а когда он говорит не правду, но уверен, что говорит правду, — и черт ногу сломит среди его измышлений. Нет, старик химик не совсем свихнулся, хоть и помешался серьезно, и опростился порядком. Он опустился так, что неряхой стал, но полностью еще рассудка и памяти не потерял.

А вот и они… вот и по мою душу пришли. Черт… Сзади подходит один. За мной крадется — точно.

— Ты что здесь делаешь?!

Поднялся, поворачиваясь к военному в штатском и поднимая перед ним прихваченную крысу.

— Крыс травлю! Вам здесь находиться нельзя! Ядовитых веществ надышитесь!

— Ночью травишь?!

— Так они ж ночью выходят! И я — ночью!

Человек в штатском — он, похоже, из охраны объекта — подошел ближе.

— Покажи документы.

— А какие права вам позволяют мои документы требовать?

Он, верно, решил проявить твердость и надавить на меня.

— Показывай удостоверение.

Зря он так. Мой Вольф, конечно, обладает должной выдержкой, но давления не выносит.

— Покажите мне ваше удостоверение — покажу вам свое.

— Не припирайся со мной.

— Мне ваш тон, как понимать? Я его, как угрозу понимаю.

— Правильно понимаешь.

— Зря вы так. Я ведь полицию вызову.

— Не вызовешь.

Я навел на него «волчий взгляд», расправил плечи и напряг руки, намереваясь поставить его на место.

— Я с вами тоже в таком тоне могу — так что не надо со мной так… Подождите полицейских — они все решат по порядку.

Он терпеливо ждет, и я с действиями не тороплюсь. Не собираюсь я с ним в бой вступать без крайней необходимости. Попытаюсь протянуть время, действуя ему на нервы и давя на психику. Получится — он мне поверит и оправится прочь.

Я перехватил фонарь, неловко вытаскивая телефон из подсумка. Опустил глаза к экрану, ища плохо проходящий сигнал. Смотрю краем глаза на военного в штатском. Присматриваюсь к нему настолько пристально и незаметно, насколько получается.

А в голове проносятся варианты действий… Дуплетом в грудь — одна входная, две выходных — и броня к черту. Он — падает в воду, я — даю деру. Только он, похоже, не один. Другой в тени, видно, стоит — ждет, что я выкину. Тогда я… Стреляю навскидку в одного, в другого, в третьего. Да, их трое… Плохо… Риск велик, что они меня вынудят все патроны на них расстрелять. Перезаряжать придется. А спрятаться некуда, открытым совсем останусь. Хорошо… Попробую так… Пистолет возвращается в исходное — падаю в воду, выбрасываю пустую обойму, вставляю полную, поднимаюсь и открываю огонь. И все отправляется прямиком к черту — и они, и я, и мое поручение…

Время торопит принимать решение. Я готовлюсь действовать, сосредотачиваясь, а он…

Он долго ждать не стал, отступил в темноту и скрылся. Я поднял голову, посмотрел кругом, пожал плечами и пошел спокойно дальше. Похоже, он поверил в мои честные намеренья. Только все равно — поосторожнее надо. Решил, что дойду до конца и посмотрю — удастся им меня с маршрута снять или нет. Выставят так выставят — сопротивляться особо не стану. Конечно, буду стараться, чтобы им не так просто меня выдворить было, только и убедительности честного травильщика крыс терять не буду. Травильщик Вольф мне еще пригодится — надежный он человек.

Скривил рот, вспоминая предупреждение старика Крюгера. Правду он сказал — неподалеку они ошиваются.

Глава 3

Никто меня не выпроводил — поверили, пропустили. Беспрепятственно преодолел проход, проверил путь и повернул обратно. Сначала пристально прослеживали, а потом присмотрелись и замечать перестали. Мне на руку. Таких, как мой Вольф, редко тщательно проверяют — чаще не проверяют вообще. Ведь с ним вроде все ясно — вроде он при деле и таскается в окрестностях, часто в округе на глаза попадаясь. Все здесь уверены, что моего Вольфа хорошо знают, хоть никто о нем ничего и не знает толком. Трудно с ним концы найти…

Нравится он мне вообще — Вольф… Привык я к нему. Даже не хочется из его шкуры порой вылезать. Гоняет на мотоцикле, делает, что в голову взбредет. А гер Вебер, хоть и деловой, хоть и удачливый с вида… Скучный он, тоскливый какой-то — сидит себе на съемной квартире, с документами возится, выезжает на деловые встречи только. Да и в очках еще — пусть и с прозрачными стеклами. Глупо, право, так жить, как бедолага Вебер. Лучше уж травить байки с бродягами, травя крыс. Да и государству на Вольфа затрат — считай, нет. Улыбнулся себе, поправляя ранец, и направился к лестнице.

Глава 4

В глаза засветили фонари и фары. Над головой поднялись высотки Франкфурта.

Поставил мотоцикл, сцепил на груди руки, стараясь согреться в предрассветном промозглом сумраке. Потер ладони, растер плечи и тихонько прошел в подвал невзрачного здания неподалеку от стоянки. Надел элегантный костюм, нацепил очки, ссутулился слегка. Сдавил шею чистым воротничком, оправил отглаженный пиджак и — поприветствовал гера Вебера. В отражении зеркального осколка выглядит он скверно, но что теперь — сойдет. Просто, не выспался — у него же дел невпроворот, и все такие важные, ответственные…

Не спеша, подошел к стоянке. Пересел с «железного коня» на сияющую чистотой машину. Медленно поехал к центру, исправно тормозя перед каждым переходом и вежливо пропуская каждого пешехода.

Звякнул ключом, здороваясь с безуспешно строящей мне глазки Ильзой. Закрыл за собой дверь и сдернул учтивость с уставшего от показухи лица. Теперь можно сварить кофе, задуматься над задачей, задернуть шторы и — заснуть, наконец…

Глава 5

Подключил компьютер к незащищенной линии, открыл простой незаметный почтовый ящик. Посмеялся над с вида не значимым письмом Игоря Ивановича и написал ему такую же никчемную с вида записку. Оставил послание в нашей общей с ним почте, не отправляя. Стал ждать, когда он просмотрит отчет и даст ответ.

Откинулся в кресле и сосредоточился на тексте, прописанном в послании между строк. Только что прочтенное распоряжение нужно продумать, как следует. Место передачи изменили — значит, и мне маршрут менять придется. Открыл карту, снимая назойливо сползающие на переносицу очки.

Склоняясь над картой, сидел долго. Нашел, наконец, короткий путь. Проехал его мысленно — повторил проезд. Теперь не забуду, не заблужусь. Открыл новое послание начальника. Что ж… Приказ получен — пора в поход. Пора выкинуть из головы все посторонние мысли и готовить снаряжение. Главное, — не думать о Шлегеле. Я с ним встретился — и все в полном порядке. Главное мне на него в другом виде не нарваться… Вряд ли он в гере Вебере тощего датчанина с хода опознает. Вебер всегда в светлой одежде ходит — свет отражает и полнее, ходящего в черном, датчанина смотрится.

Глава 6

Пока, как по маслу, идет. Ночь пасмурна, и на пути никто ненужный не попадается. Машина «призрак» ждет, где и должна. Бензобак полон, и ключ на месте. Трасса чиста, и гнать можно на предельной скорости. Пойдет дело так и дальше — тогда и я по объекту пройду, как горячий нож по куску масла. Никто и понять не успеет, откуда я взялся и куда делся. А к тому времени, когда кто-то что-то поймет, я буду ужинать в гостях у гера Вебера. Наш человек с их объекта пропадет этой ночью — так же бесследно, как я. А других зацепок у них никаких не будет. Им останется только списать очередную операцию на Стяжателя. Что и это деяние — дело рук Стяжателя, они догадаются точно. Он ведь всегда вырывает у них из рук все, что ему следует отнять по приказу. Но и это произойдет не слишком скоро — лишь после продолжительного анализа и раздумий. Эх, Игорь Иванович, готовьте мне орден! Явлюсь я к вам с дырой в кителе, а не в груди! А ты, Шлегель, меня не жди! Не дождется меня тюрьма!

Глава 7

Девушка… Девушка стоит за стеклом изолятора… Хрупкая и светлая, как утро… Я резко остановился, встретившись с ней глазами, всмотревшись в ее лицо. Худая, изможденная — она измучена, только все равно ясно, что она… Я еще не видел такой… такой красоты. Вся четкость мышления, вся сосредоточенность — все слетело с меня, как скорлупа с расколотого ореха. Она стоит и смотрит на меня со страхом и… с надеждой. Она не видит моего лица, скрытого маской, и смотрит мне в глаза, закрытые прозрачной защитой.

Собираю мысли поспешно — надо склеить осколки сосредоточенности. Только она… Она, как крыса! Как крыса в клетке! И она ждет, что я… А я… Отвернулся и рванул вперед, стараясь выкинуть ее из головы. Но никак не могу перестать думать о ней. Ведь двери открыты — их достаточно только толкнуть. Только толкнуть дверь и… она моя. Стараюсь не думать, что могу освободить ее — спасти ей жизнь, отпустить ее на волю или… взять ее с собой, взять ее себе — овладеть ей всей и быть с ней всегда. Я не должен думать о ней. Я должен точно выполнить приказ — исполнить четко поставленную задачу.

Хранилище, контейнер с нужным кодом… Раскидываю в стороны щупы контрольного автомата, хватаю контейнер и… Крыса? Крыса с таким же кодом на спине… Зараженный зверь заперт здесь, и замок клетки-изолятора не закрыт — отключен, как остальные. Что делать? Насчет крысы инструкций я не получал. А черт… Черт с ней — с крысой… Я и так задержался… Задержался из-за этой девушки… из-за этой красавицы, запертой здесь, как эта крыса в клетке…

Глава 8

Остановился на обочине, оставил контейнер с вирусным образцом в обусловленном месте. Влетел в город, блистающий стеклянными высотами, бросил машину в другом обусловленном месте. Как в бреду, добрался до стоянки, оседлал мотоцикл и полетел… и черт не знает, куда я полетел.

Вышел на скоростную трассу и понесся в ночь, набирая скорость. Пригнулся под ударами ветра. Двигатель взревел. Разметка дала деру. Световые черви протянулись вдоль дороги. Огни слились и помчались назад — прочь от меня, рвущегося вперед наперекор ветру. Только ветер никак не вышибает у меня из головы видение девушки, заключенной в жуткой стеклянной клетке. Что изранило ее руки? Что за зараза оставила следы на ее руках? Или просто — иглы?

Свернул с автобана и сбавил скорость. Свободная дорога освещена скверно. Редкие рощи с обеих сторон сумрачны и тихи. Остановился, оперся на ногу, снял шлем. Присмотрелся, прислушался. Людей не видать — ни слухом, ни духом.

Постарался подумать над вечным вопросом. Меня давно мучает необъяснимое для меня отсутствие запаха хвои в хвойных лесах этой страны. Елки должны пахнуть смолой, только здесь — не пахнут. Да что мне елки?!

Я просто свихнусь теперь. Она мне сниться станет каждую ночь. Ее красота, ее страдание, ее страх и надежда не оставят меня — ее глаза станут моим кошмаром… ужасным кошмаром. Я мог… Мог забрать ее! Забрать с собой!

Я не понимаю, что происходит, только я… Я дрожу в ознобе перед ее хрупким образом, стоящем у меня перед глазами. Белая больничная рубашка вихрится на ветру вокруг ее тонкого стана и исчезает… Призрачное облачение разлетается в прозрачном воздухе, оставляя ее обнаженной… и она стоит предо мной в свечении, окруженная золотым сиянием вьющихся на ветру волос… И я упиваюсь ей… и я задыхаюсь в ветре… Протягиваю к ней руку и… прикасаюсь к ней. Хватаю ее и срываю с нее остатки призрачных одеяний… И она горит огнем в моих холодных руках… и она сияет в моих смотрящих во мрак глазах… Горит… Все вокруг горит… Я горю! Мои мысли, моя душа, мое тело — все в огне… только в груди холод замирает с дыханием…

Тяжело дыша, открываю глаза и смотрю на свои пустые руки, как — в пустой патронник… как — в пустоту смерти. Что это было? Что со мной только что было? Со мной никогда ничего подобного не было…

Я объят восторгом, но — мучительным. Меня жжет желание — бездонное желание, безумная жажда. Я лечу в бездну, только не знаю — вверх или вниз. Что со мной творится?! Я гибну или обретаю жизнь?! Мой разум угнетен или особенно ясен?! Мой дух отходит ко сну или ото сна?! Пробуждается во мне зверь или человек?! Я не знаю, что это! Но я понимаю, что не могу подавить это! Не могу с этим справиться!

Развернулся и, выжимая газ, рванул вперед — вернее, назад в город… в ее город.

Остановился так же резко, как осознал, что не туда рвусь. Нет, не туда… Франкфурт. Туда мне надо попасть, а не… Я должен выкинуть эту девушку из головы, вернуться и отчитаться. Должен.

Глава 9

Огни высотных зданий вгрызлись в душу тревогой. Не похоже, что эти пустые улицы этого спящего города приведут меня к съемной квартире. Остаток этой ночи мне, терзаемому волчьим голодом, суждено провести, одиноко скитаясь среди серых теней, думая о ней.

Я исполнил задачу на высшем уровне, без единого сбоя. Сделал все, что был должен сделать. Я перенапрягся, перенервничал, но — справился. Операция проведена чисто. Я могу быть спокоен. Но я не могу успокоиться. Напряжение только нарастает… вопреки приказам рассудка.

Я не взял с собой эту девушку! Но я не должен был брать ее с собой! Я не должен был делать этого как — офицер! Но обязан был сделать это как — человек!

Что у меня в голове?! Я и так вторгаюсь в чужую страну, и так внедряюсь в чужие дела, и так — стою на краю! Не мог я взять и вызволить ее, вломившись на секретный военный объект с четко поставленной начальством задачей — на чужой объект! Не мог! Не мог и не могу! Черт…

Объект — больница для бедных! Нищие и солдаты всегда первыми попадают в такие передряги! Они всегда первыми становятся подопытными крысами в запрещенных исследованиях! За них некому заступиться! За эту девушку некому заступиться! Она не способна постоять за себя! А защитника у нее нет! Я должен стать ее заступником! Я должен защищать простых солдат как — офицер! И простых людей как — человек!

Я знаю, что бедность — гиблое болото! Я знаю, как тяжело выйти из нищеты, подняться над ней, оставить ее позади в качестве прошлого, а не вечного настоящего! Знаю, какие силы нужны! Нищета — топь, тянущая на дно! Она затягивает, не позволяя встать на ноги! Она, как трясина, засасывает сильнее, когда ты сильнее из нее рвешься! Она дает скупой выбор! Слабых заставляет — сдаваться смерти, а сильных — выбирать преступный путь! И с каждым годом тянуть время выбора, противостоять толчкам к смерти или к преступлениям становится труднее! Я стоял на грани и не мог сойти! Не мог вырваться! Меня вырвали! И я понял, что армия, — мое спасение, моя опора! А я — силен! Когда эта девушка… Она слаба… Она одна… Она обречена на смерть… Без меня она обречена!

У меня никогда еще не было такого конфликта с собой — всегда был только долг… один только долг перед державой, перед государством. Просто, меня как человека будто и не было… я был будто неотделим от страны, от системы. А теперь вдруг оказалось, что я — человек… что мои понятия о чести порой расходятся с правилами и противоречат приказам. Как так вышло? Мне никогда не приходилось отделять долг от своей воли и всего остального. Я делал то, что требовали, и оставался доволен сделанным. Просто, я всегда становился тем, кем требовалось стать, — только никогда не был собой. Нет, я не потерял своего лица — я его просто еще не нашел. Еще не нашел, но уже знаю, что оно спрятано неподалеку. Оно отразилось в стекле изолятора, через которое на меня смотрела эта девушка.

Да, я хочу освободить ее! Хочу ее защитить! Я хочу ее! Хочу быть с ней! Хочу быть собой!

Дурак! Каким я местом только думаю?! Уж точно не головой! Я мыслю не так, как — офицер! Не так, как — человек! А так, как — зверь! Нет, не так, как зверь, а как — оборотень, потерявший погоны и запутавшийся в обличьях человека и зверя! Душа и тело — все рвется к этой девушке… все, кроме рассудка.

Остановился на мосту, всматриваясь в темную тихую воду Майна. Надо мной зависло предгрозовое затишье. Небо затянуло тяжелыми тучами, стремительно атакующими город. Значит, в вышине гуляет ветер. Он гонит грозу, как мое сердце — адреналин. Подопытная крыса! Она у них, как — подопытная крыса! Что они сделали с ней?! Что с ней сделают?! Сердце гоняет горячую кровь, и меня бьет озноб с каждым его ударом. Страсть сносит голову и… Это все от голода, от усталости… Я просто утомился — надо просто успокоиться и отдохнуть… Но я не могу! Я заберу ее из этой клетки! Заберу с собой!

Только я не знаю точно — заражена она или нет. Зато я знаю, что заразить ее могли только вирусом или близкой к нему бактерией. А с вирусом я совладать могу — заражу девушку вирусом, уничтожающим все другие как врага. А что? Обычное дело. Нет, дело не обычное, но… Не беда!

Эх, прощай Стяжатель! Прощайте ордена и генеральские погоны! Не поминайте лихом, Игорь Иванович, хоть я и лихой!

Глава 10

Сижу на лестнице в глухой подворотне с фонарем в зубах. Ковыряюсь в предоставленной государством технике — вынимаю ненужные мне микросхемы. Эх, Игорь Иванович, присматривали вы за мной долго и тщательно, да всему предел установлен — вам таких моих выходок видеть не надо. Срываюсь я с вашего поводка — временно, конечно. Оставил я вам отчет, а дальше… не стоит вам знать, что дальше, и следить — не стоит.

Глава 11

Утро снова сводит мои плечи холодом — так всегда, когда сна не хватает. Пролез в подземный ход, опираясь о неровную стену. Из-под рук сыплются камни, пыль опадает на голову. Черт… Здесь все рухнет скоро…

Тяжелая решетка приоткрыта в щель — чахлому старику, видно, этого хватило, а я не пройду. Решетку порядком переклинило — подсадил ее, толкнул. Она поддалась с трудом и скрипом — надо петли смазать, пришла пора. Проник в узкий и низкий коридор, ведущий к склепу.

Старого химика отыскал не сразу, но скоро. Нашел и в темноте — по запаху.

— Клаус, это я.

— Вольф?

Зажег свет на слабом режиме, перевел луч на закопавшегося в тряпье старика. Подобрался к нему ближе.

— Не привидение же.

— А я было думал…

— Кончай ты с этим, Клаус, — нет никаких призраков. И пришельцев — нет.

— Где ты пропадал, Вольф? Я тут чуть не помер со страху…

— А я там не со страху чуть не помер. Помолчи пока, Клаус.

— Ты был там?

— Я дорогу туда отыскал. Туда забраться можно тем же путем, каким твой товарищ оттуда выбрался.

Дрожащая рука вцепилась в ворот моей куртки, а испуганные глаза вперились в мое лицо.

— Вольф, держись оттуда подальше…

— Пусти, старик. Подожди пока предостерегать.

— Вольф, молодой ты еще — кровь у тебя горячая…

— Слышишь, помолчи, старик, — не шамкай мне на ухо свои предупреждения.

Клаус беспомощно открыл беззубый рот, когда я отбросил его слабую руку. Что-то жестко я с ним. Меня все же больше снаружи обтесали, а вот внутри… Искоренить прошлое не так просто — это я, а не кто-то другой, сделать должен. Придется мне еще помахать топором, обрубая корявые ветки былого. А сейчас — смягчить как-то надо.

— Вижу, ты тайник мой вскрыл.

— Есть еще силы в этих руках…

Старик сжал в кулаки покореженные артритом руки. Молча усмехнулся, глядя на него, — дряхлого, одним духом держащегося. На него, кажется, дунешь — и развалится. А нет, — никак не рассыпается, словно его скрепляет что-то.

— И как? Хорошо тебя епископ угостил, когда ты к нему незваным гостем нагрянул?

Старик хрипло хихикнул.

— Да, он оказался, что надо, — на редкость гостеприимен. Присоединяйся к нам, Вольф.

Посмотрел на остатки трапезы, разбросанные на гробовой плите.

— Позже с вами недурно отужинаем. А сейчас мне идти надо. Да, старик, — пока не забыл… Ты здесь разбросал — прибери. Ты все же у епископа в гостях — еще и в незваных.

Клаус занервничал — вспомнил про своих привидений.

— Приберу, конечно… Не подумал я…

— Держи, — еще снеди принес.

— А ты запасливый.

— Как крыса. Ты одеяло из гроба достал?

— Нет, у меня все свое с собой.

— Выходит, все твои вши на насиженных местах остались — отлично. Ты эти свертки не трогай — эти вещи не тебе предназначены. Я когда приду, тогда и открою.

Я разгреб заваленный камнями и засыпанный пылью тайник — еще один тайник.

— Вольф… А это что?

Я стряхнул пыль и сел на каменную плиту, отстраненно смотря в пустой патронник пистолета.

— Коробку подкинь, Клаус, — с патронами.

Коробка затряслась и застучала в руке перепуганного старика.

— Вольф, я не знаю, что ты собрался делать, но — не делай этого.

— Не робей, старик. Подумай о том, что там человек мучается.

— Ты думаешь, что они не убили Штрассера, а забрали его с собой?

— Не знаю про Штрассера. Знаю, что там заперт и мучается другой человек. Я должен его вызволить.

— Кто он?

— Не важно, кто. Человек.

— Не думаешь же ты, что для него еще можно что-то сделать? Нет, поздно. Он поражен. Он опасен. Он болен изобретенной ими болезнью, Вольф. Мы ничего не знаем об их болезнях. Ты ничего не сделаешь для него, Вольф.

— Сделаю. Заразу, из которой изготовляют оружие, можно обезвредить, как и все остальное оружие.

— Нет, Вольф, не надо…

— Я решил.

— Ты не вернешься… Не ходи…

— А кто пойдет, Клаус?! Кто пойдет?!

Клаус замолк, задумавшись.

— Я пойду, Вольф.

Я выжал из себя улыбку. Бросил оружие на плиту, беря старика за иссохшие плечи.

— Клаус, подумай, что ты несешь.

— Пора положить конец этой жестокости. Я все разведаю и…

— Клаус…

— Что мне терять, Вольф? Что, кроме моего страха? У меня нет ни молодости, ни…

— У тебя ума нет, старик.

— Пусть меня считают сумасшедшим, только я…

— Хватит… Хватит, Клаус.

— Нам надо собрать всех, кого сможем, и пойти всем вместе. Нам нужно все осмотреть в этом месте и обо всем сообщить властям. Ведь не все властители участвуют в государственном сговоре, Вольф. Все в сговоре быть не должны. Всегда одни правители противостоят другим.

— Только одни такие же, как другие. И их друзья, и их враги — все, кто у власти, всегда и везде одинаковы.

— Нет, Вольф, не все. Мы должны выйти на честного человека в правительстве.

— Честные правители? Клаус, не начинай. Людьми правят «волки», а не люди.

— Да, ты прав… Прав, Вольф… «Волки»? Ты сказал — «волки», Вольф? Такие же, как ты? Ты ведь — такой же «волк»?

— Я «волк». Но не такой, как они. Я — хищник, Клаус. Но я всегда охочусь в тени и не выхожу на свет никогда.

— Одни «волки»…

— Качества, которые мы приписываем правильному человеку, неприемлемы правителю, призванному принимать жесткие решения, подчинять и подавлять.

— Значит, ничего нельзя изменить…

— Нельзя. Это система. Разрушишь одну — построишь другую. Точно такую же — с светлой и с темной стороной. Система — отражение человеческой сущности. С ней можно бороться, но ее нельзя побороть, как нельзя побороть себя. Можно только научиться обходить барьеры, свободно действовать среди установленного порядка.

— Ты не веришь?..

— Во что?! В действенность борьбы за всеобщее благо?! За справедливость, за права человека?! Закон человека не писан для тех, кто его пишет! Он написан «волками»! Закон человека есть только для того, что происходит на виду, а для того, что скрыто, — нет человеческого закона! Один только «волчий» закон!

— Вольф… Скрытое можно открыть…

— Нельзя! Откроешь — снова скроют! Так всегда — так было и будет! Тайно или в лоб люди будут делать такие вещи — всегда будут их делать! Будут воевать друг с другом, пытать друг друга, ставить друг на друге опыты!

— Это ужасно… И жить так, как ты, Вольф, ужасно — с такими мыслями и без веры…

— Во что?! В бога?! В светлое будущее?! Я верю в себя — верю в свои силы, старик! У меня нет оружия против системы — зато у меня в руках оружие системы! Мне не исправить всего и для всех! Я могу сражаться только за себя и своих людей, защищать только свою страну! И я делаю это!

Клаус протер прикрытые сморщенными веками глаза.

— Ты мой единственный друг, Вольф… Ты один не забываешь старика Клауса… совсем не святого старика Клауса. И ты думаешь, что я позволю тебе пойти одному и пропасть — просто пропасть? Послушай старика, в конце концов, Вольф… Не ходи.

Я схватил его, невесомого, как коробок спичек, так, что кости загремели, как спички.

— Это ты меня послушай. Я уйду и вернусь, как уходил и возвращался. А ты останешься здесь — сидеть тихо, как мышь. Ясно?

Корявая птичья рука впилась мне в плечо.

— Кто ты такой, Вольф? Мне стало казаться, что я тебя совсем не знаю. Ты ведь один из них, верно? Ты был с ними, только теперь ты… Теперь ты против них. Да, Вольф, верно?

— Снова ты за свое…

— Я знаю, Вольф… Это — заговор. Государственный заговор. С ними — с пришельцами. Скажи мне правду, Вольф… Ты же знаешь правду…

— Нет никаких пришельцев! Нет их! Понял?!

— А ты, Вольф? Ты разве не пришелец? Ты появляешься из ниоткуда и исчезаешь в никуда…

— Молчи! Мне пора в путь! А ты оставайся! Слышишь, старик, ни шагу отсюда!

Глава 12

Еще не сделал, еще только собираюсь сделать, а уже вижу горящие гневом глаза Игоря Ивановича, уже слышу его грозовой голос: «Подвел ты всех нас, Слава. Нет тебе прощения. Пойдешь ты, Слава, под трибунал. Будешь гореть в аду, вернее, — гнить в тюрьме по решению справедливого суда». Это в худшем случае. Или: «Подвел ты меня своей выходкой. Нет тебе больше доверия. Пойдешь ты к черту, Слава, с содранными погонами и прицепленным на их место позором. Будешь ты изгнан из управления, и не будет тебе дороги обратно». Это в случае среднем. Или: «Подвел ты меня своей безответственностью. Будешь ты, Слава, искупать вину кровью и возвращать доверие тяжким трудом. Решил я, что врата известных тебе стран будут перед тобой закрыты отныне и вовеки. Пошлю тебя, Слава, воевать в горячую точку на краю света». Это в случае хорошем. Удастся мне убедить его, что я в ерундовый загул ушел, а не ударился с головой во все тяжкие — тогда все еще не так скверно выйдет. А узнает он правду — худо мне будет, как никогда еще не было.

Эх, пошлет он меня воевать. Что ж… Хотя бы буду знать, что наказание — заслуженное. Кидаюсь я, как крыса в кипяток… Нюхом чую — ждет меня пустыня и война, о которой посторонние и не знают. Наши еще войска на эти территории ввести не успеют, а я на этих территориях уже успею подохнуть — трижды подохнуть успею.

Не хочу я воевать — отвоевал свое. Только что еще остается, когда страсть в крови кипит? Она мою кровь выварит, воду из вен выпарит, зажарит меня и испепелит в прах. Сгорит душа дотла — разнесет горячий ветер мой пепел среди песка и похоронит его под огненным солнцем. И к черту! Не век же мне здесь прохлаждаться!

Страсть — штука страшная, только никуда мне от нее теперь не деться. Сначала — свистела, как пуля у виска… или того хуже, как комар над ухом. А после — сразила наповал. Шибанула прямо в грудь, шальная… облепила комариным роем и зудит так, что я, окаянный, места не нахожу.

Глава 13

Остановился, только въехав в город. Оставил мотоцикл и пошел к полякам пешком. Мне нужна чистая машина и оружие. На оба вопроса один ответ — пан Мсцишевский.

Мсцишевский заслуживает моего, остановленного на нем, «волчьего взгляда». Пан знатен и стоит на высшей ступени высокомерия. Поляк всегда помнит о своем происхождении, но никогда не выставляет своей запредельной заносчивости напоказ. В старой шляхте — в воинстве — пан безусловно был бы славным воеводой. Ведь в прежние времена жажда наживы, сопровождаемая кровавой расправой, позорной не считалась, а, скорее, — почиталась за честь. Но в наше время пан просто — преступник. Правда, преступник он не простой, а — опасный… и опасен он не одной этой стране.

Поляк тайно торгует оружием не только на территориях Дойчланда, но оружие он толкает только определенным запрещенным экстремистским организациям. Пан вооружает всех, кого требуют вооружить британцы. А британцы — близкие друзья основного и главного врага, общего для всех остальных стран. Объединенными силами враг старается рассорить и разрушить Россию, Китай и остатки ЕС. Точнее, — Дойчланд. Германия осталась последней сильной страной ЕС — его последней опорой. Она одна продолжает стоять на ногах, вопреки всем стараниям врага. Так что враг стремится ослабить ее всеми силами, собираясь в скором времени подчинить ее своей власти и взять себе всю с головой — и с душой, и с телом. А Мсцишевский врагу способствует.

Он вредит не только германским властям, но и российскому правительству, и вызывает на противостояние не только германские спецслужбы и вооруженные силы, но и наши — и нашу службу госбезопасности, и наше главное разведуправление. Но с ним все не просто. Он такой же «волк», как и все мы, — жестокий, рассудочный и осторожный. К пану не подступишься и не подкопаешься. Жизнь здесь, на германской земле, он ведет крайне скромную и с вида спокойную — будто у него и нет огромного состояния, сохраняемого Британией и Бельгией, будто он и не посягает на покой земли германской. Пан тщательно скрывает свой преступный промысел и свои прочные связи с врагом. Действует вне закона он часто чужими руками и через подставных лиц. Ничтожные послабления позволяет себе редко и только в своей тесной среде. А окружает себя пан одними поляками — в его круг человеку чужой крови пути нет. Его люди не просто покупаются и продаются — они проходят тщательный отбор. Пан требует от них личной преданности и получает ее сполна. Он огражден от беды и горя дружбой с британцами и вызванным ими беспределом в Германии. Германские власти, с головой втянутые во вражду друг с другом, с трудом сдерживают беспорядки в стране. С поляком, покупающим не простые предметы, а преданность людей, им пока никак не справиться. Пока расправиться с ним можем только мы.

Повинуясь приказу руководства, я внедрился в его окружение и завоевал его доверие. Задачей передо мной стояло — не позволить ему вторгнуться на территории России и тени российской. Мы ведь тоже торгуем оружием на чужих территориях в своих целях — часто руками таких же темных людей… вернее, — личностей, как Мсцишевский. Я исполнил задачу — сорвал ряд операций поляка, срубил на корню его планы и заполучил нужные начальству сведения о нем. Мы властны над ним — можем давить на него, диктовать ему и управлять им. Но пока мы его не трогаем, а ждем, когда германские власти сообразят, что их внутренней вражде конца не видать, а внешний враг совсем не за горами, — тогда они согласятся на безоговорочную дружбу с нами и на условия нашей дружбы. Тогда Мсцишевский будет убран нами с поля боя или просто устранен мной из жизни. А пока я, особо не встревая в его дела, держу с ним связь. Контакт и контроль — все, что требует от меня ныне начальник. Оружие и машины — все, что мне ныне нужно от Мсцишевского. С оружием вопрос исчерпан, а с машинами… К машинам поляк просто тяготеет душой.

Начал загружать в голову польский — мне на нем нужно говорить чисто и мысли излагать четко, а я изрядное время на нем не изъяснялся. Только перед тем, как явиться к полякам, я должен… Засветил экран, запустил «отмычку», открыл линию связи.

— Швед, давай открывалку.

— Не готово еще.

— Мне и простая сперва подойдет. Пока и крючок заточенный сгодится пробку пивной бутылки подцепить.

— Понял. Оставлю, где обычно. Главная открывалка тоже с часу на час будет.

— Швед, так вышло, что все главное только впереди. Третья открывалка должна быть другой — сложной. Действительно сложной.

— Что, градус повышаешь?

— Повышаю, Швед, — сильно. Мне не водку, а чистый спирт пить предстоит.

— Запой, Охотник?

— Без вопросов.

— Точно запой…

— Швед, выручай! Дело серьезно! А время торопит!

— Данные оставь — я все сделаю. А ты не надумал с нами — в Карелию?

— Какая Карелия?!

— Ты взвинченный что-то…

— Оставь первую открывалку — я возьму. Готовь вторую. А к вечеру — третью.

— Я один к вечеру никак не закончу. Надо Вейкко подключить.

— Никаких чужих, Швед!

— Вейкко не чужой.

— В курсе дела только ты. Понял?

— Понял. Но мне времени никак не…

— Швед, шкурой своей тебе обязан буду! Не останусь я в долгу!

— Да не думай ты про долг. Я просто не уверен, что так быстро управлюсь.

— Уровень твой. А как тебе со временем быть… Я тебе образец дам — ты его обработаешь только, как требуется.

— Ты не шутишь? Такую штуку мне через сеть перешлешь? Охотник, рискуешь ты сильно…

— Без ответа.

— Руководство ведь не в курсе…

— Без ответа.

— Трудный выбор ты мне даешь, друг…

— Не втяну я тебя — сухим из воды выйдешь.

— Я не о своей шкуре тревожусь…

— За дело не бойся — оно всех стороной обойдет. Слово даю. Как голову на отсечение.

— Я твоему слову верю.

— Я доверяю тебе так, что вверяю себя всего, Швед! Как товарищу боевому тебе доверяю! Одному тебе, Швед! Велик мой долг! Но я про него вспомню и верну сполна, когда время придет! Я тебе отныне и до гроба такой верный друг, каких у тебя не было и не будет! Берись за дело! Да про тишину не забывай! Конец связи.

Перекачал программу. Поковырялся в базе данных, подыскивая себе для дела подходящий транспорт. Мне же теперь от государства ни людей, ни техники. Даже денег нет. Гол, как сокол. Только сокол — хищник, он долго голым не останется. Придется все своей головой и своими руками добывать… а может, и — своими острыми зубами.

Глава 14

Адреналин и эндорфин! Напряженно и радостно! Эх, Игорь Иванович, неужто мной одни химикаты правят?! Я же всегда у вас таким рассудочным и расчетливым офицером слыл! Я же всегда себя таким отстраненным и холодным насмешником считал! А теперь злюсь и смеюсь! А хуже всего — все сразу и сильно! А у меня ведь и уровень другого вредоносного гормона — тестостерона поднимается! Страсть голову кружит и дыхание крадет! У меня! У того, кто за всю жизнь только одну девицу в постель положил, не думая о стране и о ваших приказах, Игорь Иванович! А главное, — о стране и приказах ваших не думал я тогда только из-за того, что еще пацаном был, еще погон на плечах не носил!

Поймал себя на мысли, что напеваю немецкую песенку, — напористую и задающую ритм моему скорому и жесткому шагу. Немецкие песенки мне как нельзя кстати! В них про страсть поют, как про войну, а про войну, как про страсть!

Радостное нетерпение поднимает меня над землей. С трудом сдерживаюсь, чтобы не пристать к первой попавшейся девушке, чтобы не заговорить с первым встречным. Со мной такого и после бутылки водки не было. Мне просто нельзя терять голову — даже, когда нужно пить, напаивая противника… и я никогда головы не терял — даже, когда пил черт знает что и черт знает с кем. Я обязан мыслить ясно, как бы тяжело это ни было, какой бы сложной ни была ситуация. А теперь… Надо мне скорей находить вконец потерянный рассудок. Пора мне, пусть и будучи не в ясном разуме, браться за ум.

Остановился в подворотне, осмотрелся и проник в подвал. Скинул потертую куртку Вольфа и спустил штаны… только запамятовал выправить их из тугих голенищ. Черт… Игорь Иванович, совсем скверная да дырявая у меня голова стала! Смеюсь над собой молча, смотря на себя в зеркальном осколке! Прискорбное зрелище!

Сосредоточиться надо. Натянул кожаные штаны и накинул на плечи, поверх борцовской майки, кожаный пиджак. Пригладил вздыбленные волосы и втер тонирующий бальзам, чуть затемняя и золотя их. Стер с лица напряженную жесткость и нарисовал спокойную высокомерность. Открыл во всю ширину прищуренные глаза и расправил сведенные плечи, выкидывая из головы резкие рывки Вольфа. Нацепил на руку не в меру дорогие часы и вышел на свет. Взглянул на мир «волчьим взглядом» напоследок и прикрыл глаза темными очками — серыми стеклами, вставленными в оправу не дешевле всех остальных вещей Яна.

Мой Ян рассчитан на одного пана Мсцишевского. Я сотворил его, собираясь вызвать не только доверие и уважение сурового поляка, но и его привязанность. Мой Ян — поляк простого происхождения, но чистой крови. Он умен и горд, с вида уравновешен, но в глубине души — горяч до безрассудства. Он человек, обладающий всеми качествами, присущими пану Мсцишевскому. Только Ян малость выставляется по молодости и тяготеет к грубому блеску по бескультурью, но все — по мелочам. Такие недостатки несущественны и простительны, а главное, — они убедительны. Когда человек не совсем правилен — он всегда живее. А когда образ похож на объект в целом, но отличен в ерунде — он не только правдоподобнее, но и притягательнее. Такой образ цепляет объект, как крючком, — останавливает на себе его взгляд, обращает на себя его внимание, заставляет его над собой задуматься. Неточности нужны. Видя Яна, пан Мсцишевский видит свое подобие, но не себя. Вот поляк и старается сделать из него себя, вникая в его судьбу, как в свою. Он видит в молодости Яна не свою молодость, но нечто близкое. Вот и старается задать его будущему свое направление, беспокоясь о нем, как о себе. Я Мсцишевского крепко подцепил. Он верит мне… моему Яну. Он верит мне с готовностью, не проводя серьезных проверок и не замечая подвоха. А ведь связь Яна с провальными операциями, пусть не очевидна, но просматривается. Только Мсцишевский продолжает полагать, что я помогаю, а не мешаю ему вести дела с британцами — с друзьями врага, общего для всех остальных.

Глава 15

В пределах видимости один Войцех — рослый и мощный боевик бандитской группировки, отслуживший в польском десанте и подавшийся на чужбину искать… Не знаю, что он здесь искал. Знаю, что нашел его пан Мсцишевский. Войцех не всегда при нем, но входит в его ближний круг — вот я с бойцом контакт и держу твердой рукой. Он считает меня товарищем. А напрасно.

Правда, я считаю, что он мог бы стать неплохим парнем, но — не стал ведь. Просто, Войцех — боец, выделяющийся из всех остальных. С его могучей силой и скромным умом он послушен и предан. Я бы сказал, что таким солдат быть и должен, да внутренний стержень у него слабоват. Подчиняется он не всем подряд, но разница между армейским командиром и паном Мсцишевским по его мнению невелика. Он служит преступнику, связанному с врагом Польши, так же верно, как служил своей стране. Такой он — Войцех — вольный вояка. Только, в итоге, при командире всегда и везде, а один — никуда и никак. Наемник чистой воды — с принципами, но — с простыми. Вот я и думаю его подчинить и перекупить со временем — положил я на него глаз и намерен на свою сторону перетянуть. Только мне в него придирчивее всмотреться надо — не такой он простой и прямой, каким кажется. Вроде туповат, а не совсем. Да не беда. Я могу переманить и не такого — было бы только нужно.

Прошел во двор и окликнул Войцеха, сидящего на стертой лестнице и рассеяно перекидывающего в руке выкидной нож.

— Войцех, что не при деле?!

— Ян, ты?!

— Я!

Поляк поднял на меня разморенный взгляд и прищурился на солнце.

— А что ты веселый такой?

— Рад тебя видеть, Войцех!

— Снова ты за свое, Ян… все у тебя с издевками всегда.

— Да какие ж издевки?! Давно не виделись — вот и все!

— Да, давно тебя не видно было…

Подошел к нему, опустился на ступеньку рядом, перехватил взлетевший нож, перекинул пару раз и вернул Войцеху.

— Да дела. Я и к вам с делом пришел.

— К пану нашему пришел?

— Да, Войцех.

— Он тебя давно ждал… У него к тебе тоже дело. Похоже, серьезное что-то сказать хочет.

— Насчет?

— Не знаю, Ян… Наверное, насчет дальнейших ваших с ним дел.

— Еще партия приходит?

Войцех лениво подкинул нож и повернулся ко мне, щурясь еще сильнее.

— Нет. Думаю, другое дело…

— А что еще?

Войцех повел широченными плечами — видно намеревался плечами пожать, но поленился.

— Я не знаю, Ян… Я только так — догадку имею.

— Так скажи, что думаешь?

— Знаешь же, что у него сын погиб?

— Три года прошло.

— Для нас прошло, а для него нет, Ян.

— Ясно. Сын же.

— Да… Только важнее, что стареет пан… Сдает он сильно, Ян, в последнее время. Нас же власти прижимать стали — по его нервам все это бьет. А дело пану передать некому. Думаю, тебе он все свои дела доверить решил.

— Мне? Все дела? Войцех, да как ты до такого додумался?

— Многое у нас изменилось, Ян, с тех пор, как ты в последний раз приезжал. Не осталось у нас никого из тех, кто на тебя хоть раз косо посмотрел или хоть слово насчет тебя поперек пану сказал. Всех таких устранил пан. Порядок он твердой рукой наводит. Он и из личной охраны трех людей поменял. Думаю, хочет пан тебя с этих пор своим сыном считать. Думаю, при встрече он тебя назвать сыном намерен.

— Ты же вроде не пьян, Войцех?

— Ян, я ведь не просто так… Он же только и твердит нам всем, что ты всегда все знаешь, всегда все можешь… Как сын, ты пану стал, Ян.

— Вот как… Я не в курсе.

— Да ты пропадаешь все… вот все и пропускаешь.

— Верно, пропустил такие дела…

Я хватанул хищной рукой воздух. Войцех ухмыльнулся.

— Да ты на него похож, Ян. Он тоже так вот воздух хватает, как кот крысу, когда дело идет.

— Нет, Войцех, я другой.

— Даже его сын так на него похож не был, как ты, Ян. Мне вот все думается, что твой отец такой же, как наш пан.

— Не такой, но мы все одного рода-племени, Войцех, — «волчьего» племени.

— Это как, Ян?

— Мы не люди и не «псы», а — «волки».

— Не знал такого разделения.

— А ты не такой, Войцех. Ты — особенный. Ты — «медведь». Просто, «медведей» меньше и они к меньшему подразделению приписаны.

— Ты же не серьезно, да?

— И да, и нет. Я же всегда так — отчасти серьезно, а отчасти…

— А «медведь» — это хорошо?

— «Волкам» «медведи» по душе, Войцех. Мы с вами охотно дело имеем.

Я навел на поляка хищные глаза, спрятанные за темными стеклами. Нет, не лжет он. Правду говорит. А Войцех на домыслы не силен — он сложные мысленные конструкции не строит, а только достраивает готовые, стоящие у него перед глазами. Видно, Мсцишевский, и правда, меня сыном назовет в скором времени. Вот так дела! Эх, ждет меня награда! Да не дождется… Мои хищные глаза затягивает страстной мутью и… Моя красавица является ко мне из солнечных лучей… встает перед глазами и слепит, и жжет.

Я снял темные очки, опуская глаза на пыльную лестницу. Войцех рассеяно взглянул на меня.

— Ян, да ты бледный… и глаза у тебя болезнью блестят. Ты болен, да?

— Нет, не болен… А вообще, нет… вернее, да. Да, я — болен, Войцех.

— Тебе, может, антибиотики нужны?

— Нет, Войцех… Мне не антибиотики, а транквилизаторы нужны — в убойных дозировках.

— Нет у меня их, Ян… спокойный я просто — не принимаю.

Я столько времени к Мсцишевскому в окружение внедрялся! Я с таким трудом втирался ему в доверие! А главное, — не пропали труды мои даром! Он готов отдать мне все! А я готов все у него взять! Только я не могу! Не могу я не думать о ней — о зараженной девушке, запертой в клетке, как последняя подопытная крыса! Вашу ж!..

Рою я себе яму, раскидывая во все стороны генеральские звезды, как комья грязи! Разрою я пропасть от небес до земли, подрывая под собой опору! Паду с небес на землю и могилу себе рыть начну! Начну и кончу! Вырою я себе могилу, раскидывая вокруг себя комья грязи, зарываясь все глубже и опускаясь все ниже! Конец мне! Мне и делу моему! А не беда! Земля круглая! Прокопаю я всю землю насквозь и снова поднимусь, и снова — в небо! И не один, а с ней — с красавицей моей!

Я поднялся и покачнулся, будто бутылку в глотку опрокинул и глотнул лишку… голова совсем кругом пошла. Войцех было сделал вялую попытку встать, но я поднял руку, останавливая его.

— Ничего страшного. Так только — голову повело.

— Ян, да ты садись, а то свалишься. Тебе совсем худо, как я вижу, стало. Ты из-за того, что я сказал, да? Ты не тревожься, Ян. Пан на тебя, конечно, ответственность возложить решил тяжкую, но он же тебя принуждать не будет. Даст он тебе время — обдумаешь все.

— Войцех, я… У меня образ девушки перед глазами все время стоит… и она меня зовет и манит. Я до нее все время мысленно дотронуться стараюсь, а мне ее никак не достать… никак не дотянуться. Хватаю ее, а она… как воздух. Бывает у тебя такое, Войцех?

— Бывает.

— А как ты так спокойно об этом говоришь?

— А что беспокоиться? Так вроде и должно быть, когда девушку хорошую встречаешь…

— Нет, не думаю…

— Я что-то не пойму никак, Ян, что не так? Хочешь ты ее — и все дела.

— Это такое сильное желание, что на патологию похоже. Оно рассудок разъедает, как зараза. Мыслить мне это не дает. Мучает меня это, Войцех.

— Мучает? Нет, Ян, не знаю я такого. Не знаю я, что тебе с этим делать.

— Никак я с этим наваждением совладать не могу. Не понимаю я, что со мной происходит. Никогда у меня ничего подобного не было.

— Ты у пана Мсцишевского спроси — он, может, подскажет что.

— Он здесь?

— Нет, в автосервисе… как всегда. Знаешь же — его крепость. Вопросы он человеку задает… вернее, Вацлав с человека ответы спрашивает.

— Пан при допросе присутствует?

— Серьезно дело, Ян… Занят он сильно… Подождать тебе придется, пока он закончит и ответы получит.

— Не могу я ждать, Войцех. Подвези меня. Вставай. Поехали. Надо будет, я Вацлава подменю и будут у пана все ответы.

— Вацлав справится… он всегда справляется.

— Ты все равно подвези. Важное у меня дело. Вставай давай.

— Ян, а Вацлав «волк»?

— Да ты что? Нелюдь он, неизвестного науке происхождения. Давай, вставай. Расселся! Поднимай зад!

Войцех ухмыльнулся, метнул нож в клочок незабетонированной земли и подкинул в воздух ключ от машины.

— Что ж, раз тебе так не терпится… Поехали.

Немецкие машины — пунктик пана. У него их много, но ему их мало. Вот он и проводит все свободное время в автосервисе, пропуская через свои руки все проходящие через него машины, — прямо, как закоренелый развратник с девками в борделе. Страстный он человек — Мсцишевский.

Глава 16

Войцех подвез меня к автосервису — вернее, к крепости Мсцишевского. Это место похоже на меня — оно совсем не такое, каким кажется с вида. Оно, как айсберг, торчащий над водой только краем, оно, как океан, спокойный только на поверхности. Наземные строения весьма невзрачны — в них тихо трудятся автомеханики. Но подземелья… Под землей, ниже гаражей, размещены оружейные склады и целые цеха по перестройке машин. Здесь, под охраной натасканных солдат, поляк хранит личное оружие и личные машины. Здесь пан проводит столько времени, что можно считать — он здесь живет. Территории его автосервиса постоянно просматривает и патрулирует его личная охрана. С ним всегда два телохранителя. При нем часто двое солдат. Войцех с Вацлавом нередко и ночуют в крепости пана. Так что поляк никогда не остается без верных и вооруженных бойцов.

Крепость пана скрывает много леденящих душу секретов — в ней, не оставив следа, исчезают не одни машины, но и люди. За ее стенами слышны крики, но ее стены заглушают их. Сейчас это жуткое место окружено зловещей тишиной. На территории не видать ни души. Мсцишевский отпустил всех. Он оставил при себе только свое ненаглядное чудовище — Вацлава.

Глава 17

Стареющий поляк внимательно выслушал мой ответ и отрицательно покачал седой головой.

— Откажись совсем или оставайся со мной.

— Я не откажусь. А остаться с вами я не могу. Мои задачи, не решенные, в воздухе весят. Не могу я не закончить своих дел и за ваши дела взяться.

— Параллельно свои дела завершишь.

— Нет, пан, не получится. Считанные сутки, — и я у вас. Но не раньше.

— Я не могу ждать, Ян. Ты нужен мне сейчас.

Я отер руки от оружейной смазки и положил сжатые кулаки на стол, поднял голову и посмотрел пану прямо в глаза.

— Настаивая на срочности, вы вынуждаете меня отказать вам. Пан, вы действительно готовы к такому ответу? Или вы все же готовы ждать моего возвращения?

— Я не могу ждать. Отвечай да или нет.

— Вы же не допускаете моего отказа, не отягощенного нашей враждой, пан. Вы понимаете, что отказывать вам и враждовать с вами я не намерен. Но вы принуждаете меня отказать вам и стать вашим врагом.

— Достаточно.

— Выслушайте меня, пан. Вы просто стараетесь меня подавить, пытаетесь подчинить целиком и сейчас. Вы всегда помните, что вы — «волк», вспомните, что и я — не «пес». Я могу стать вашим сыном, но никогда не стану вашим «псом». Просто, «пес» не может считать отцом «волка» и не может «волк» считать сыном «пса». Мы должны или давить друг на друга, или договариваться друг с другом, пан. Мы или уступаем друг другу, объединяясь в стаю, или грызем друг друга, убирая врага с территории. Я вашим врагом стать не намерен, но и ваших угроз я не стану терпеть.

Серые глаза поляка сверкнули чуть ни красным углем, но он растянул прямой рот на сухом лице, усмехаясь.

— Мы всегда считаемся с теми, кто сопротивляется и противостоит нам, хоть это нам и не по нраву, Ян. Хорошо, не станем скалить клыки и решим все спокойно и рассудительно.

Седой поляк строго свел кустистые брови, когда надсадный крик прорвался через неплотно запертую дверь, ведущую на лестницу к подземным уровням и к гаражам. Вацлав старается… Я так и вижу, как встаю, беру автомат, вышибаю дверь и открываю огонь. Только я не встану, не возьму автомат и не пристрелю Вацлава. Я положил на исцарапанный стол тщательно проверенную ствольную коробку автомата и вытер руки от заводской смазки — на этот раз не о грязную, а о чистую тряпку.

— Хорош, ничего не скажешь.

— Французы в последнее время стали вырываться вперед.

— Верно, пан. Но я пока немецким ограничусь.

— Не будешь брать? Ян, мы люди свои. Я тебе его, как сыну, советую.

— Он, и правда, совсем неплох. Но мне немецкий автомат нужен. И еще… Мне машина нужна — «призрак» с чистыми правами. Но не старый отъезженный вариант, а новый — «призрак», созданный под заказ.

Поляк молча кивнул, задумчиво постукивая пальцами по крышке потертого стола. Он все, что может, старой мебелью обставляет. Думаю, молодость вспоминает. Ведь ему до внутренней, а не внешней, скандинавской скромности далеко. Нет, он не такой, как немцы, пану чужд дух обыденной сдержанности и беспредельно выставленной на вид государственности. Ближе ему, думаю, англичане, берегущие свое внутренне пространство от всего внешнего, замыкаясь в себе и закрывая двери. Ему никак не понятен раздольный русский размах и тяга к неслыханной роскоши, как каждого отдельного человека, так и всего государства.

— Говори, какая машина, какие документы? Когда и куда подогнать?

Я передал пану бумажку со сведениями из вскрытой базы данных. Пан прочел, кивнул мне, скомкал бумажку в кулаке и бросил в пепельницу с моим догорающим окурком.

— К вечеру мне нужна точная копия одной — на выбор. Главное, — с соответственными документами.

Поляк нахмурился, качая головой.

— К вечеру не получится. Машину, может, и найдем. И номера перебьем. А документы не справим.

Так и знал! Отомстит он мне за непокорность! Он высоко ценит мою непокорность, но всегда мне мстит! Просто, показывает, что может ограничить меня и надо мной контроль имеет. Такой он — властный.

— Постарайтесь, пан. Я вам за такого «призрака»…

Написал на бумажке цену и передал бумажку пану. Он так же скомкал ее, так же бросил в пепельницу.

— Ян, у меня сейчас сложный период. Мне непросто стало справляться со всеми делами одному. Мои люди заняты, решением моих задач. Я не могу переключить их со своих задач на твои так просто и так сразу.

— Я понимаю, пан.

Написал другую цену, приписал до черта нулей с замиранием сердца. Поляк посмотрел и откинулся в потертом кресле. Он склонил голову на грудь, сложил пальцы замком и рассмеялся — одним ртом.

— Не отступишь?

— Нет, пан. Мне к вечеру нужен «призрак».

Он поднял на меня сверкающие жадностью глаза, расправил костлявые пальцы и сжал кулак, хищно хватая воздух.

— Ты такой же, как я, Ян. Ты всегда добиваешься своего, какими бы безрассудными и безумными ни казались другим твои цели и средства их достижения. Ты должен закончить свои дела и сразу вернуться ко мне. Я введу тебя в курс своих дел. Ты должен войти в курс скорее.

Я поставил пустую стопку на стол.

— Я похож на вас, но я не такой, как вы, пан.

— Такой же, Ян. Ты даже не знаешь, как ты жаден.

Я скинул с плеч пиджак с позорно дорого оцененным ярлыком.

— Все только — видимость. Вещи служат мне, а не я им. Мне нужны машины и оружие, но они служат не мне, а моей цели.

— Ты жаден не до вещей, а до людей, Ян. Мы с тобой берем себе людей, а не простые предметы. Мы не желаем никаких вещей, мы желаем одних людей, Ян.

Я молча кивнул — что правда, то правда.

— Насчет меня вы верно подметили, пан. Но ваше пристрастие к машинам выглядит искренним.

— Мы можем править людьми, можем вершить их судьбы и будущее, Ян. Но мы обречены на вечные мучения. Наша жажда власти всегда неутолима. Ведь мы никогда не становимся всевластными. Отсутствие лишь одной вещи лишает нас всевластия, но она — недостижима, Ян.

— Что за вещь, пан?

— Никто никогда не любит нас.

— Я с вами не согласен.

— Люди могут любить наш разум, наше тело, но душу — никогда. Ни честный человек, ни подлый «пес» никогда не полюбит жестокого «волка» — его холодную и жадную душу. Ты молод, Ян, но ты поймешь с годами, как желаем мы недоступной нам добычи, как жестоко гложет нас голод, как беспощадно жажда душит наши «волчьи» души. С годами ты иссохнешь, как я, Ян. Ты останешься один, спрячешься в глуши и окружишь себя безмолвными тварями или вещами, как я, как все мы.

— Я знаю, пан, что рано или поздно окажусь в одиночной ссылке. Знаю, что сошлю себя, коль меня никто иной не сошлет. Просто, вы старый «волк», покидающий стаю, а я — молодой одинокий «волк». Я с молода мечтаю о тайной тихой жизни. Но пока не пришло время покоя, пан. Надо нам доделать наши дела, не думая о людях и «собаках». Обойдемся мы одной нашей дружбой, ожидая должного времени одинокой тишины. Мы «волки», мы охотимся в «волчьих стаях», сторонясь людей и «собак».

— Запомни, Ян, у нас нет никого, кроме нас, — ничего, кроме нашей «стаи».

— Не думаю, что об этом можно забыть, пан.

Я рассмеялся мысленно — молча, но громко, будто в голос, будто во все горло. Пан забыл про осторожность и попал в мои зубы! Он открыт передо мной! Стоит один, как в чистом поле! А я же — снайпер, ходящий тихонько вокруг него притененными пролесками!

Пан мой — он у меня под прицелом. Поляк показал мне изъян в броне. А я заметил и запомнил. Главное, — пан признал меня. Мой клинок нацелен ему в грудь, мои клыки клацают у его горла, а он не закрыт и щитом подозрений. Но важнее, — он признался мне, что нуждается в моей поддержке. Верный знак слабости — худшей из всех, слабости духа. Он беззащитен предо мной, прося моей помощи. Пану нужна моя забота — что ж, я позабочусь о нем. Только не, как о друге, а, как о враге. Ведь он мой враг — враг моей страны. Игорь Иванович прокрадется следом за мной на все секретные склады старого поляка, проследит моими глазами все его опасные связи и проникнет моими стараниями во все его планы. Но все позже… Позже или никогда… Ведь пока я только и делаю, что поедаю «волчьим взглядом» чудесное видение девушки, стоящей у меня перед глазами то в прохладном тумане, то в знойном маре! Только и думаю о красавице моей!

Тяжкий выбор! Ужасно тяжкий выбор! Я еще не сделал его! Я еще только собираюсь его сделать! Но я не могу не сделать его! Я знаю, что собираюсь ступить на дорогу в одну строну! Обратного пути у меня не будет! Пойду — так только до конца, не тормозя и перед бесчисленными преградами! Только я не могу не ступить на гиблую дорогу! Не могу я преодолеть тягу к моей чаровнице! К красавице моей! Я рвусь всей силой к командиру, но меня сносит к ней — к моей замученной военными и учеными извергами девушке! Эх, Игорь Иванович, объединились, видно, в моей борьбе с собой и зверь, и человек! Набросились общими силами на бойца вашего верного! Не выстоять мне, «оборотню», под напором зверя, под натиском человека в обличье моем воинском, Игорь Иванович! Скину я на время форму офицера вашего! Облачусь в «волчью шкуру», человечьей кожей обернусь да полечу вольным ветром! Не совладать мне с собой, со службой не справиться! Ухожу я с вашей шахматной доски и иду к своему черту! А вам, Мсцишевский, в нашей партии ничью предлагаю!

Я оставил Мсцишевскому задаток и подозвал Войцеха. Пан посмотрел на бойца, как британский лорд на чистокровного коня, и перевел выжидающий взгляд на меня. Я молча согласился с паном — подтвердил коротким кивком его невысказанный восторг перед бойцом, считаемым вещью. Нет, для меня Войцех не вещь, для меня он просто — объект. Какая разница? А такая — вещь твоя собственность, а объект — собственность твоего государства, отданная в твои руки временно и не совсем.

Войцех ждет, а я ломаю голову, как расплатиться с паном. Я не задействую основной счет Яна — начальник прознает. А на другом счете Яна денег не достаточно для такой сделки. Вольф беден. Так что с ним вопрос не стоит. Вебер достаточно обеспечен. Но его денег достанет только на дорогу и документы. А деньги Вебера все только для таких трат. Мне ведь девушку через границу переправить трудно будет. Надо будет ей документы достойные справить, найти транспорт, подыскать прибежище, приставить к ней надежного бойца. Ларсена и Вайнера я впутывать не должен. Так что ничего у них брать не буду. Придется добыть деньги на стороне — начать с нуля, с чистого счета.

— Войцех, подбрось меня к Франкфурту.

— Некогда мне, Ян… Дела у меня еще…

— Знаю я твои дела — подождут они тебя. Не так уж далеко. Давай, Войцех. К ближайшему входу в подземку. Поехали.

Пан окинул своего бойца повелительным взглядом, приказывая подчиниться мне. Вот и все — Войцех передан в мое распоряжение. Правда, пока на определенное время. Но скоро он весь станет моим — станет служить мне одному.

Глава 18

Поднял голову, прикрывая глаза от противной мороси. Ненадолго солнце проглянуло, а вот дождь зарядил, видно, на весь день. Направил «волчий взгляд» на муравейник — только не на лесной и не на подземный, а на городской. Высотная стекляшка не просто вздымается в хмурое небо, но и отражает его, сливаясь с ним. Это здание похоже на меня — оно подделывается под окружающее пространство и исчезает в нем. Оно не невидимо, но незаметно. Небоскребы — подобные мне безликие охотники, пожирающие безымянные жертвы, проходящие через них в никуда из ниоткуда несчетными полками.

В здание вползает столько же серых теней, сколько и выползает. Люди с серьезными лицами, одетые в строгие костюмы, выходят из машин, переключают линии связи, показывают пропуски — сотни людей… одинаковых людей.

Мысленно усмехнулся и свернул в переулок. Осторожно снял прежде срезанную и ныне аккуратно подклеенную пломбу. Переступил лазерный луч сигнализации. Ступил в темноту подвала, направился к тайнику. Здесь, в простенке, меня ждет такой же строгий костюм, как у всех служащих высотной стекляшки. Он подчеркнет серьезность моего лица, и я — стану таким же сотрудником центра, как остальные.

Засветил экран, проверил проходимость сигнала, подключаюсь к линии…

— Швед, выкладывай готовую открывалку.

— Что, еще одну? Еще одну на сегодня? Сопьешься, Охотник…

— Без обсуждений.

— Ясно.

— И поторопись с решением главной задачи. К вечеру результат нужен.

— У тебя точно запой, Охотник…

— Без обсуждений. Только так тебя мои дела стороной обойдут. Держи язык за зубами. Не нужны мне на попойке непрошенные гости. Ясно?

— Ясно. Незваных гостей можешь не опасаться. Ты не нервничай только…

— Не нервничаю я! Спокоен, как никогда! Конец связи.

Просунул руку в темень, застрявшую в простенке. Крючок вешалки, скрежеща, соскочил с ржавого гвоздя. Клочья паутины накрутились на руку и потащились за ней на свет, покидая стенную прореху. Полиэтилен захрустел, слетая с дорогого пиджака на припыленные плиты пола. Достал обломок зеркала и надел парик с подходящей для дела длиной волос — клерки так коротко, как я, редко стригутся. Сбросил на лоб несколько темных прядей, затемнил брови, затер пудрой бледные шрамы на лице и засмотрелся на свое отражение. Красавец!

Пошел к выходу, но задержался у порога. Обернулся к зеркалу, вернулся. Провел перчаткой по отражению. Я предстану перед ней в ином виде, но я понравлюсь ей, красавице моей, — с первого взгляда. Я всем нравлюсь, когда мне это нужно.

Только хватит любоваться собой — пора открывать себе любимому счет в банке… вернее, искать человека, счетом которого я воспользуюсь.

Глава 19

Я присмотрелся к этому зданию. Приметил, что постоянные сотрудники проходят пропускной пункт, чиркая кодом карты по таблоиду турникета и наскоро показывая пропуск сонному охраннику. Автомат лиц не различает и людей не распознает. А охранник спокойно пропускает всех, кто покажется ему знакомым. Пройти просто. Достаточно попросить зажигалку у курящего около входа человека, взять его пропуск, прикрыть рукой его запечатленное на пропуске лицо и махнуть пропуском перед охранником. Главное, — уверенно идти вперед. Тогда пройдешь всегда и везде. Тогда тебя не заметят, не остановят на тебе внимания и не остановят тебя. Нет, меня не выделят, не отличат от других — таких же знакомых и привычных.

Я стараюсь стоять к камерам спиной, но не постоянно — иначе незаметно не пройти. Надо скрываться ненавязчиво. Подходя ко входу, наклоняю голову чуть ниже положенного простому клерку и прячу глаза. Прошу у приличного человека с некоторым сходством со мной прикурить. Роняю папки. Он, как порядочный немец, помогает мне их подымать. Я, как такой же порядочный немец, рассыпаюсь искренними изысками речи. Отхожу в сторону, выпускаю дым из угла рта и взираю на пропуск наивно отзывчивого клерка. Посмотрим, как его зовут… вернее, как зовут меня. Томас… Сойдет.

Глава 20

С моим пропуском я могу ходить меж этажами, но по одним коридорам, а не по отгороженным отделам и техническим помещениям. А мне нужны именно технические помещения. Мне нужен иной пропуск.

Торопясь напоказ, налил кофе из автомата и понесся к лифтам. Маневр первый. Налетел на блюстителя чистоты со шваброй в руках, кинул стакан ему под ноги, пролил кофе на оттертый пол и стал спешно просить у него прощения. Есть! Он пристально посмотрел на залитый, замаранный пол и не заметил моего лица. Маневр последний. Я стукнул его по плечу и полетел к лифтам. Он не почувствовал, что я промазал из-за неловкости и хлопнул его не по плечу, а по груди, — по нагрудному карману. Пропуск есть! Остался последний штрих — расчетная карта. Коды и пароли карты мне найти просто. Главное, — найти карту. Мне нужен чужой счет, через который я прогоню чужой капитал. Думаю, добродушный толстяк подойдет. Конечно, в ближайшее время весело ему не будет, но он горе с петлей не разделит — разве что с бутылкой.

Вышел из лифта на верхнем этаже, отследил сигнал требуемой частоты, определил беспроводные устройства наблюдения, встал в зоне плохой видимости и подключил декодер. Проследил сигнал сетевой техники, связанной с главной системой безопасности. Подстроился под код соединения и подключился с него к системе. Пустил в ход с таким трудом выбитую у Шведа «открывалку». Вошел в систему безопасности через беспроводную сеть, взломал ее и отключил наблюдение на участке.

Эх, пустился ваш диверсант во все тяжкие, Игорь Иванович! Я готовлюсь ограбить банк, а на деле — обчистить добропорядочных граждан. Только я не для себя беру! Не на отчаянную гульбу я все их сбережения бросить собираюсь, а на дело! А главное, — люди эти не такие честные и порядочные, Игорь Иванович! Эти люди открывают рты, осуждая абстрактную жестокость, но закрывают глаза, стараясь не замечать конкретные зверства! Под боком у них изверги и изуверы людей мучают! А они делают все, только бы не думать об этом! Обо всем, что вокруг них творится! Они, люди, допускают всю эту жестокость, во главе которой стоим мы, кровожадные «волки»! Пусть поделятся с бедной девушкой! За разрешение на дальнейшее закрывание глаз им придется заплатить! Заплатить мне!

Остался один шаг. Я должен войти в центральную систему. Внедрюсь в нее, воспользовавшись проводным подсоединением. Пройду на чердак и подключусь с чужого канала.

Открыл проход пропуском блюстителя чистоты, а щиток — отмычкой. Поменял микросхему с кодами компьютера. Подобрал код кабельного подключения, подсоединил компьютер к кабельному каналу. Пошел на встречу с центральной системой, как на свидание с нестойкой девицей. Ей под моим напором не выстоять и тридцати секунд! Сейчас я ей жара задам! Напустил на пароли злостные программы. Пошел поиск. Есть! Первая ступень защиты преодолена! Еще… Есть! И еще… Все! Злорадно усмехаясь, стер со лба испарину. Все мое! Все мои! Потянул нетерпеливые руки к клавиатуре, как к несметным сокровищам. За этими невзрачными значками скрыты пути к кодам, а за кодами спрятаны клады. Эх, не зря я так серьезно к вопросу «открывалок» подходил всегда! Мои «отмычки» — затраченных сил и времени стоят!

Меня бьет озноб. Я ближе к ней еще на один шаг. Стараюсь согнать с себя оцепенение, прогнать из головы это желание, это ожидание. Но все, что нахлынуло на меня, накрыло — с головой. Хмельного, словно от захлестывающего ветра, меня несет черт знает куда с волнами и я, вконец пьяный, захлебываюсь водой, как водкой. На меня налетает пенистый вал и… отступает, разбиваясь о мой, резко холодающий, рассудок.

Сейчас неизвестный, но отчаянный сотрудник стекляшки смерчем пролетит по счетам стороннего честного народа и переведет на счет чужого человека целый капитал — кучу купюр или гору золота-эквивалента. Этот скромный человек, счет которого сейчас резко подскочит кверху, — незнакомый мне первый встречный. Просто, у меня его карта, просто мне известны его коды. Скоро я приложу руку к его счету и получу на руки груду добра. Сниму все свои деньги, до последнего пропащего гроша… а его деньги не трону — он мне все же карту предоставил, так что будем считать, что мы с ним в расчете.

Потреплют же нервы сотрудникам стекляшки, когда проследят код подключения. И человеку, через счет которого пройдут мои деньги, достанется. Не по душе мне такие вещи. Только я вынужден исходить из данности. Мне не решить сложной задачи, выставляя на свет себя, — я высвечиваю других, оставаясь в их тени. Чаще я специально подыскиваю человека, которого пущу в расход. А первых встречных, как сейчас, подставляю редко. Но сейчас на поиск подходящего человека времени просто нет — в ход пускаю всех, кто под руку подвернется. Плевать мне, что они ненадежные, не проверенные. И на них мне — плевать. Пусть представители властей и служители порядка думают, что это один из своих сделал, — тогда никого из чужих подозревать и прослеживать не станут. Я останусь в покое. С таким расчетом я и выбрал прямое кабельное подключение. Так проще всего внимание отвлечь, взгляд в сторону отвести, следы спутать и скрыться спокойно. Так сразу ясно, что отсюда человек в сеть выходил, что свой человек.

С вида проще подключиться к системе дистанционно — не заходя в здание, а стоя далеко в стороне. Ведь несложно под код сигнала хоть какого их компьютера подстроиться и с его канала в их центральную систему вторгнуться. Только беспроводная связь всегда ставит под подозрение пришлого хакера. Вроде неплох путаный вариант, применимый на порядочном расстоянии, — войти в сеть хоть с какого своего канала, вскрыть хоть какой их компьютер и внедриться в их центральную систему с его проводного канала. Только, рано или поздно, специалисты определят, что проход к системе открыт с чужого канала, — тогда чужой код и сигнал отследят. Здесь ведь все регистрируют, все сведения сохраняют. Узнают специалисты, что в сеть проник чужак, подошедший к центральной системе с улицы. Мне этого никак не нужно. Мне и сложные операции не на руку. Люди не должны думать, что у них под носом действует диверсант, вооруженный крутой техникой. Людям следует считать, что они столкнулись с делами простого солдата или хакера, оснащенного средней аппаратурой. Иначе меня станут искать так серьезно и целеустремленно, что отыщут. Исходя из выше перечисленного, я решил зайти в здание и задействовать все виды связи на незамысловатом уровне, явно давая увидеть, что нахожусь здесь. А главное, — я четко показал, что не такой страшный, как на деле, и ясно дал понять, что не так опасен.

Насколько просто ты исполнишь задачу, настолько сложно тебя будет опознать в качестве серьезного разведчика. А насколько трудно тебя будет вычислить, настолько тяжело тебя будет поймать. Так всегда. Только на моей службе по-простому не сработаешь и по-настоящему простыми способами цели не достигнешь. Сделать хоть что-то по-настоящему просто в моем деле — очень сложно. Мне почти все время приходится нагонять на запредельно сложные задачи одни лишь видимости простоты, почти постоянно приходится исполнять задачи с расчетом на чужие глаза и с показной нечеткостью, путающей мои следы и чужие мысли. С вида мне не так трудно туманить всем глаза и мутить рассудок. Но все только — с вида. Показать противникам примитивные помыслы на месте продуманных во всех тонкостях и тщательно спланированных операций с неподозрительной очевидностью — крайне трудно. Такие вещи даются мне тяжелее всего — ведь я действую обдуманно, ведь мои движения оточены. Конечно, кажется, что профессионалу под непрофессионала подкосить — раз плюнуть. А нет. Я же должен сначала сбить ход мыслей себе, а только после — таким крутым контрразведчикам, как Шлегель. Мне нужно сохранять разум ясным, незамутненным навыками и привычками, всегда — все время. Тогда мое подозрительное поведение выглядит так, словно оно в порядке вещей. Я вроде случайно попадаю в спорные ситуации, ухожу от слежки, вроде не стараясь уйти. Я и сейчас себя такой видимостью закрыл, как туманом, и защитил, как крепостной стеной. А скоро я стану поступать еще непонятнее — настолько нагло, что никак неожиданно, и настолько глупо, что неподрасчетно… с вида нагло и глупо, а на деле — осторожно и осмысленно.

Эх, на что только не пойдешь ради чистой любви — даже на грязный грабеж! Правда, моя любовь не такая уж и чистая, а мой грабеж не такой уж и грязный. И вообще — все наоборот… Это не грубый грабеж, а — тонкая операция, и не высокая любовь, а — низкая страсть, снесшая мне голову. Не буду я себе врать! Отправила меня моя страсть на передовую в виде зверюги простой, пусть и разумной! Будь честен — не с другими, тогда хоть с собой! Такое у меня кредо! Так я защищаю себя от тумана, нагоняемого мной на всех вокруг! Нам всегда следует помнить, что наше оружие, направленное против врага, при ничтожной нашей неосторожности поражает нас. Изображая перед врагом друга, а перед другом врага, можно забыть, кто — друг, а кто — враг. Попробуй не запутайся, кто ты, где ты, с кем и когда… я ведь под десятью лицами говорю на десяти языках с десятью людьми из десяти стран.

Пора мне сворачиваться — не собираюсь я ждать, когда за мной придут. С банками покончено — пора к банкоматам. Теперь надо обойтись без задержек. Стоит специалистам разобраться с моей махинацией — мой счет, точнее счет незнакомого толстяка, заблокируют. Да и о подходах к аппаратам, и о доступе к деньгам подумать надо. Правда, что думать? Я знаю данные счета и аппараты, стоящие в плохо просматриваемых со стороны зонах. Аппараты оснащены передатчиками на аккумуляторах — с такими проблем нет. Я сигнал с такого передатчика запросто перебью — перекрою помехой на частоте, определенной моей техникой. Пройду невидимкой!

Незаметно бросил пропуск Томаса около проходной. За моей спиной сошлись створы стеклянных дверей, впустивших бедняка и выпустивших богача.

Глава 21

Нужно торопиться. Сейчас полным ходом идет анализ взлома системы важного военного объекта. И задействованы сильнейшие специалисты — такие, что мне и не снились. Скоро они завершат анализ и переустановят систему защиты. Тогда мне ее точно не взломать. Не справится с ними Швед в одиночку.

Допустим, даже справится Швед — сделает достойную «открывалку», все равно не выйдет у меня систему открыть. Шведу нужно точно знать, какую систему он должен осилить. А я, без участия государства, не смогу достать для него данные системы — требования к «открывалке». Вся надежда на прежнюю защиту… на то, что Швед сделает подобие моей прежней «открывалки», предоставленной мне государством. Я не могу применить государственную снова. Наши не должны связать мои действия со мной, а чужие — с нашими. Запутаю я всех. Главное, — мне не запутаться.

Глава 22

Седой поляк захлопнул чемодан и пожал мне руку, а я захлопнул дверцу машины и выжал газ. Только Игорь Иванович голосом совести кричит мне вслед: «Слава, ты не с катушек слетел — ты с цепи сорвался!». Но голос затихает, Игорь Иванович отстает, остается далеко позади, скрывается из вида.

Вечер стягивает предгрозовое небо глухой мглой. Ночь надвигается с ненастьем. Только я озаряю сумеречное небо сиянием. Я снаряжаюсь в поход, как в полет.

Мне кажется, что я мыслю трезво, но такие мысли диктует дурман, заполонивший мою голову, заполнивший сознание. Голова кружится, и я не замечаю царящей кругом грязи и тесноты. Я словно не протиснулся в простенок, а проломил стены. Словно не прополз через темную трубу, а пролетел сквозь ночное небо. Бегу через канализацию, и брызги зловонной замутненной воды кажутся мне чистой утренней росой. И тяжелый автомат, бьющий по спине, — легок, как перышко.

Расправил крылья и полетел. Прямо к трубе, ведущей вверх, в высокое небо. Сбил засовы решетки, перекрывающей путь. Сбросил решетку вниз. Прыгнул, цепляясь за прутья. Подтянулся, пробираясь в трубу.

Крылья пришлось сложить. С тяжкими усилиями карабкаюсь в узкую горловину. Перчатки и протекторы не слишком ощутимо помогают, но я упорно продвигаюсь вперед, взбираюсь вверх, распирая проржавевшие стенки трубы похолодевшими руками.

Глава 23

Меня не ждут — не ждут от меня такого нахальства. Я пройду. Пройду сюда и уйду отсюда. Уйду с ней!

Ворвался в коридор, врезался в дверь, влетел в стекло… Она сидит на кровати — острые колени поджаты к груди, охвачены тонкими руками, голова опущена. Она подняла на шум склоненную голову, направила на меня печальные глаза. Я ударил дверь с такой силой, что чуть не вышиб, что меня чуть не сшибло. Пошатнулся и прорвался в изолятор, подхватил девушку и…

— Я пришел за тобой! Я заберу тебя!

Она, совсем слабая, упала мне на грудь — ее волосы пролились на мои плечи золотистым дождем, и я задержал дыхание, обмирая. Прочухался, поволок ее прочь. Споткнулся, когда ее руки судорожно сцепились на моей шее.

Остановился резко. Черт… Я чуть не забыл…

— Что с тобой делали?! Что тебе кололи — химические препараты или еще что?!

Она в ужасе подняла на меня глаза, пытаясь всмотреться в мое закрытое маской лицо…

— Я не знаю…

— Ты заражена?!

Она в еще большем ужасе сцепила руки, хватая меня, будто я ее брошу, если она скажет что-то не то…

— Я не знаю…

Отодрал от шеи ее руку — перехватил, рассматривая штрихи. Код не знакомый, но несколько совпадений есть — она заражена. Черт… Развернулся, рванул назад. Кинулся к хранилищу, разбросал контейнеры. Нет… Среди них нет нужного… Или просто не попадается на глаза нужный код… На глаза попадается одна только крыса — носитель нужного мне вируса… Разметал пробирки, ища шприцы.

— Стой! Стой здесь! Я деактивирую эту дрянь!

Поставил девушку на пол и… Хватанул шипящую крысу. Вирус передается через кровь. Только я не знаю… Не знаю, как у крысы кровь забрать. Черт… Всадил шприц, куда попало, взял кровь и… Путаясь в волосах испуганной девушки, разорвал ее больничную рубашку. Крепко держа ее, вырывающуюся, воткнул шприц в подключичный катетер… только не ввел зараженную кровь — чужую кровь. Свернется же — чужая… Черт… Чуть не убил свою девушку… Неуч! Надо подумать, надо припомнить… А времени нет. Вырвал иглу у нее из груди, взялся за нож — оставил на нежной коже грубую надсечку, полил порез зараженной кровью. И что дальше?! Этого достаточно?! Черт…

— Что ты делаешь? Отпусти… Отпусти меня!

— Тише, не дергайся! Это — твое спасенье! Ясно?! Сказал, не дергайся! Стой!

Девушка высвободилась из моей хватки, вывернулась у меня из рук. Сунул взвизгнувшую крысу в подсумок и…

— Ты не уйдешь! Не уйдешь без меня! Ты не уйдешь от меня!

Девушка вскрикнула, когда я налетел на нее, сшибая, хватая, таща… Она вздрогнула, когда я перекинул ее через плечо, волоча к пробоине в стенной панели…

— Оставь меня! Не трогай! Не трогай меня! Не мучай!

— Я вытащу тебя отсюда! Я спасу тебя! Только не дергайся!

— Отпусти меня! Я прошу тебя, пощади!

— Молчи!

— Ты же человек! Окончи мои мучения! Не мучай!

— Я не один из них! Замолчи!

Толкнул ее к тесной и душной темноте хода. Она кричит, цепляется. У меня в голове щелкает счетчик — секунды истекают, и перед глазами плывет. Я слышу тяжелые и скорые шаги. Спецназ. Бойцы на объекте. Они наступают на нас, настигают нас. Только на них полное снаряжение — не просто им протиснуться здесь станет. Их броня, обмундирование, вооружение — все здесь, под землей, будет их тормозить… вся их неуязвимость здесь обратиться против них — будет задерживать, заставлять искать обходные пути.

— Не сопротивляйся мне! Не цепляйся! Я не из них! А они на подходе!

Она слышит их — этот шум отражается в ее глазах страхом. Бросаю ей прикрепленный к ремню трос, кладу руку на блок, упираясь сапогом в стену.

— Держи трос! Держись за ручной зажим, а трос не трогай — кожу с рук сдерешь! Я тебя спущу! Здесь не высоко — труба короткая!

Она послушно исчезла в темноте.

— Отпускай! Отходи!

Подтянул, скрутил трос и спрыгнул в темноту следом за ней. Схватил ее за руку и потащил по парапету, едва возвышающемуся над застойной водой. И не подумал подключать и перекрывать отключенный объект — мне бы не хватило времени заблокировать замки. Бойцы будут преследовать нас. Они пойдут на перехват. Надо спешить.

— Скорее!

— Я не могу!

Держусь за стену, удерживая ее, — только тропа такая сырая, скользкая, узкая… А скоро они…

Сейчас они пустят дым — кинут шашку. Нет, они не напустят нейропаралитического газа — не сейчас. Пока они попытаются схватить меня живым и мыслящим. Они постараются поймать меня. Им нужно допросить меня. Пока еще — просто дым. Пока еще пустили — простой дым.

Остановился, переводя дыхание. Повернулся к девушке, хватая ее за плечи.

— Надень респиратор! Я помогу с креплением!

Она оттолкнула мою руку, конвульсивно хватая задымленный воздух.

— Простого респиратора пугаешься?! Думаешь, я тебя газом травить собрался?! Нет! Он — обычный!

— Кто ты такой?! Что ты делаешь?! Куда ты меня тащишь?!

Полячка… Она — полячка, и плохо знает немецкий. Переключился на польский, стараясь ее успокоить.

— Скажу! Скажу позже! А сейчас нельзя останавливаться! Дай мне надеть на тебя респиратор — тебе будет легче дышать и видеть! Он, как облегченный противогаз, — ты будешь дышать! Тебе лучше мне верить! Верь мне!

Она схватила воздух, вдыхая еще судорожно и выдыхая уже спокойнее, не так прерывисто.

— Что ты со мной сделаешь?

— Отвезу туда, куда скажешь, и спрячу, где покажешь. Только не останавливайся.

— Мне тяжело…

— Не останавливайся! Скоро я понесу тебя — скоро я смогу, а сейчас…

Дым заволакивает все вокруг, наползая на нас с чахлыми сквозняками. Бойцы открыли огонь… только далеко. Бросаю ее руку, оборачиваюсь.

Они стреляют — точно… только выстрелы глухие, отдаленные. Черт… Замки! Замки открыты! Я оставил замки открытыми! Я выпустил — подопытных. Теперь они, зараженные неизвестно какой дрянью, выползли из изолированных отсеков, вылезли изо всех щелей.

Страх поднялся из дыма с хромо тащащимся за мной и тянущим ко мне руки человеком. Смутный силуэт с удушливыми хрипами колышется в дымной мгле… в тишине, в моей холодной руке, щелкает затвор.

Пуля просвистела, прорываясь через глушитель, девушка глухо закричала через респиратор. Облаченный в белую рубашку человек рухнул в темноту. Направил хилый свет в его сторону. Над ним сошлась вода, стянулся дым — он, не четко очерченный, скрылся… исчез, как призрак. Девушка, задыхающаяся от страха, закрыла руками лицо, стараясь стянуть респиратор. Оторвал от лица, от маски, ее руки, крича сорванным голосом.

— Не трогай!

— Он душит меня!

— Страх душит! Дыши спокойнее!

Зараженные нам на руку — они задержат настигающий нас спецназ. Спрыгнул в воду, стаскивая и ее. Понесся в тоннель, таща ее следом, — снова сопротивляющуюся каждому моему действию, каждой моей попытке успокоить. Подхватил ее, упирающуюся, на руки…

— Ты стрелял в него! Ты его!..

— Пристрелил! Он заражен! Он распространитель неизвестной заразы!

— Ты его!..

— Я не имею права позволить им уйти! Ни одному из них!

— Что ты сделаешь со мной?!

— Я сказал! Я стараюсь освободить тебя!

— Что тебе от меня нужно?!

— Сказал! Просто стараюсь освободить тебя!

— Ты передашь меня другим — таким же?! И они — будут так же мучить меня?!

— Нет! Просто я могу помочь тебе — и помогаю!

— Ты обманешь меня!

— Нет! Я докажу! Только обожди!

— Я не верю тебе! Убей меня! Не обрекай меня на мученья! Я больше не могу! Убей, как того!

— Нет! Я пришел помочь тебе!

— Почему мне?! Почему мне одной?!

— Потому, что у меня не хватит сил и целительной заразы на всех зараженных! Хватит только на тебя — на тебя одну!

— Почему я?!

— Потому, что я хочу тебя! Замолчи — дыхание потеряешь!

Девушка замолкла в изумлении, вытеснившим на время, раздирающий ее, ужас. Едкий дым чуть рассеялся, и я увидел его. Человек в штатском — военный в штатском. Я узнал его. Он преграждает мне путь. И я знаю, что он — не один… просто других в дыму еще не видно. Они еще далеко, только я, не долго думая…

Дуплетом в грудь — одна входная, две выходных… и броня к черту. Он падает в воду. Толкаю в воду девушку, открываю огонь.

Пистолет вернулся в исходное. Пустая обойма выпала в воду. Я вставил другую и… Черт… Рука потянулась за спину, за автоматом. К черту тишину!

Перехватил автомат, передернул затвор. Пуля саданула мое плечо. Прижал закостенелым пальцем спусковой крючок, короткая очередь разлетелась в низком коридоре рикошетом и раскатилась искореженным рокотом. Это еще не конец! Эх, не конец! Прыгнул в воду, ища ее, но нашарил только труп военного. Черт… Где она?! Вцепился в ее мокрую рубашку и поволок за собой.

Глава 24

Кровотечение несильное — хорошо, я не собирался им кровавого следа оставлять и кровь на анализ им сдавать тоже не намеревался. Встал у стены, перевести дух. Сдернул с девушки респиратор, стянул с себя маску. Она посмотрела на меня расширенными глазами, и отвела взгляд в сторону… опустила, слезящиеся глаза в пол.

— Продрогла? У тебя зуб на зуб не попадает.

Она отрицательно покачала головой, отстраняясь от меня, стягивая к груди руки, складывая ладони. Осторожно охватил ее хрупкие плечи. Она прижалась к стене, сжалась, поднеся руки к лицу, словно прячась от меня.

— Просто разотру.

— Нет…

Через стиснутые стучащие зубы у нее не получилось сказать что-то понятное, и она замолкла. Дрожит у меня в руках, как осиновый лист.

— Совсем недалеко осталось. Снимай одежду.

Она отпрянула от меня, но я удержал ее.

— Нет… Не трогай меня…

— Ты мокрая, а еще идти. Снимай — я выжму. Живей!

Она отвернулась, стянула рубашку, робко протянула мне. С ее распущенных волос стекает вода — они распались на тонкие пряди, и ее спина, считай, открыта.

— Не смотри…

— Скажешь еще… не смотреть.

Крепко обнял девушку, невзирая на ее слабые протесты.

— Не трогай…

— Да начни ты соображать, наконец. Кончились мученья. Ясно? Теперь ты со мной. Я тебя теперь буду оберегать… пылинки с тебя сдувать буду.

Она отвернулась, тихо всхлипнула и выскользнула у меня из рук. Подхватил ее еще до того, как она упала на пол.

— Ты что? Что с тобой?

Она так и не пришла в себя, когда я потащил ее наверх, — безвольно поникшую в моих объятьях, уронившую руки, запрокинувшую голову.

Глава 25

Приволок ее в подземный ход и осторожно опустил на землю — передохнуть пора. Сердце еще стучит, разнося адреналин по крови, но уже — не ровно. Остатки не сожженной энергии еще колотят меня нервным напряжением, заставляя забывать про изнеможение, но уже — с перерывами. Я начинаю вспоминать про усталость… и готов свалиться замертво на месте. Батарейки у меня садятся — энергия на исходе, и я едва держусь на ногах. Сел рядом с ней, подтянул ее к себе, усадил на колени, стараясь согреть ее… и согреться.

— Кто ты?

Она открыла покрасневшие глаза, и я просиял.

— Вольфганг.

— Вольфганг…

— Никакой я не господин. Просто — Вольф… просто — «волк».

Девушку вдруг улыбнулась — робко и боязливо, но все же.

— Значит, ты не прекрасный принц?

— Нет, но я могу им прикинуться.

— Прикинуться?

— Хочешь, хоть сейчас прикинусь?

— Не знаю… Нет, не надо… Я же знаю, что ты — «волк»…

— А тебя, как называть, красавица?

— Агнешка…

Агнешка… Она, как искра костра, как луч солнца… Она так ярко светит, что и я в ее лучах — свечусь и… горю. Неловко отбросил ее волосы с ее плеч, за ее спину… склонил голову к ее шеи. Моя… Она моя… станет моей. Скоро… скоро станет моей. Тогда я снова смогу мыслить, смогу ясно видеть и свободно дышать. А сейчас в голове муть, в глазах туман, а дыхание замирает.

Ее тонкие пальцы судорожно сжались на вороте моей куртки, и она молча заплакала.

— Не трогай меня, Вольф… Только не трогай…

Меня будто ледяной водой обдало. Улыбка сползла с моего лица, а следом и лицо… душа исказилась, словно кислотой разъело.

— Что я тебе такого сделал, что ты со мной так?

— Я прошу, не надо… Оставь меня в покое…

— Не трону я тебя. Утри слезы и… Да тише ты.

— Только не надо…

— Ладно — не буду. Успокойся.

Глава 26

Хотел бы ей сказать, что после того, как она отключилась, мне пришлось ее в тесном трубопроводе таскать, выбираясь из подземелий, пришлось ее в машине возить, отслеживая хвост. Кстати, хвост был, и оторваться мне от него было не легче, чем ящерице. И еще, пока она тихо спала… Я отогнал машину полякам на разборку, я… Я спящую красавицу на «железном коне» с городских окраин вывозил — гнал, будто за мной черти гонятся… И, признаться честно, понятия не имею, как она после этого может так со мной. Не знает, конечно. Хотел бы ей сказать, но — не могу.

Нутром чую — не выдержу. Не выдержал. Схватил ее за руку, помеченную кодом подопытного.

— Я под пули подставлялся — тебя защищал! Я тебя на руках таскал, когда хотел свалиться и сдохнуть спокойно! А ты!.. Ты мне и прикоснуться к себе не позволяешь! Словно я прокаженный! Только и твердишь!..

— Отпусти…

— Снова за свое! Куда ты без меня пойдешь? Что ты делать без меня будешь? Тебя схватят сразу и прикончат! И вообще… Я, что заслужил такое обращение? Ты подумай! Заслужил я такое?!

— Ты…

Она безуспешно рванула руки — высвободиться я ей не дал.

— Обидно мне! Поняла?! Отвечай!

— Отпусти меня!

— Объясни мне! Отвечай!

Агнешка снова постаралась вырваться — отстранилась, как смогла, вскинула голову, сверкнула глазами.

— Объяснить? Ты убийца. Ты убил людей.

— Только, защищая тебя. Слышишь?!

— Ты убил…

— Только, защищая тебя! Ты слышишь?! Смотри на меня! Я защищаю свою страну, защищаю своих людей! И я убиваю тех, кто угрожает им! Только тех, кто — угрожает! Ясно?!

— Ясно… Только все равно ты — убил…

— Убил! Я бы и убил, и ограбил, защищая тебя, если бы не мог защитить тебя без грабежа и убийства!

— Ты преступник…

— Я?! Преступник?! Я — правозащитник, Агнешка! Преступники те, кто удерживал тебя против твоей воли!

— Ты такой же, как они…

— Я?! Да ты что вообще?! Ты меня еще и оскорбляешь?!

— Куда ты меня притащил? Что ты сделаешь со мной в этом подвале?

— Это не подвал. Это — склеп. Только ты не думай… Успокойся! Ты здесь не останешься! Ничего я тебе не сделаю! Я не психопат и не насильник! Я не исполняю военный приказ или правительственное поручение! Просто, стараюсь тебя освободить!

Она, гордо подняв голову, упорно смотрит мне в глаза — ясно дает понять, что не верит ни одному моему слову.

— Я переправлю тебя в тихий город, как только поспокойней станет. А после — в Польшу, в Варшаву. Или еще куда.

— А сейчас? Сейчас нельзя?

— Сейчас нас ищут.

— Ищут?

— Объект их под обычной больницей, где они людей незащищенных присматривают, находится — под землей. По документам — лабораторией секретной проходит, лекарства они будто делают и испытывают. А делают — оружие биологическое, на высшем уровне секретности. Ясно?

— Да… Только я не…

— Спрятан и прикрыт объект их серьезно. Они секретности стараются не нарушать — шума просто так поднимать не станут. Тихо попытаются нас отловить — своими силами. При нужде — службу госбезопасности подключат. А не получится нас поймать — подключат полицию. Объявят нас в розыск, как обычных преступников, — вернее, как особо опасных преступников. Тогда перекроют дороги — выставят посты, патрулей напустят, открыто город обыскивать будут. Тогда нам не уйти.

— Не уйти?

— Не повторяй ты мои слова! Нам нужно ждать, когда только решат полицию подключать — тогда мы проскочим. Ясно? Три организации будут скрывать друг от друга большую часть достоверных данных и операцию поиска проведут не слаженно — по крайней мере, начнут проводить, пока не расставят друг друга по местам. Одни будут рассчитывать на других, другие — скрывать от третьих. Одни искать начинают, другие — кончают, и нам руки развязывают. Мы пройдем.

— Я не…

— Запутал я их здорово! Не знают они, кто я, что я задумал. У них вариантов полно — все разрабатывать будут. Им работа — нам время. Они концов не найдут — вернее, кучу ниток спутанных разыщут с концами во все стороны. Не свяжут они их, не сплетут веревку крепкую. Не выйдет у них нас на веревке вздернуть. Ясно?

— Нет, я не…

— Не понимаешь?! Сделаю я все, как надо! Спрячу я тебя! Только слушайся! Я не могу тебя так просто через границу… Так что пока так… Ясно?!

Она мне не верит. Черт…

— Можешь молчать и не верить, сколько вздумаешь, только от этого — ничего не изменится. Пошли.

Глава 27

Завел ее в темный склеп — она зажалась в угол, когда в моей руке вспыхнул яркий свет. Развернул новое одеяло, кинул ей.

— Грейся давай. Я тебе одежду дам — думаю, подойдет. Мы здесь расположились по-походному, так что… Не жалуйся, в общем, на неудобства. И еще… Придется мне тебя с Клаусом знакомить.

Она осмотрелась, я — тоже… Он где-то рядом — чую я его… по запаху. Прячется, похоже, в тряпье. Эх, позорит он меня в глазах моей девушки. Отмыть бы его, как следует. Да поздно. Надо было раньше думать — до того, как Агнешку в берлогу такую тащить. Надо было ее в другое пристанище привести — в развалены райнской крепости, но не сошлось как-то все со старыми замками…

— Клаус, выходи. Я знаю, что ты здесь. Я девушку привел… Ты давай — вежливость соблюдай. Ты все же человек знакомый с правилами приличия.

Старик вырылся из ветоши и… Ткнул мне в лицо какими-то скрещенными палками. Скорее, по привычке, перехватил палки, вырывая у него из рук. Явно встревоженный, он резко успокоился.

— Вольф… А я уж думал — вампиры.

— Параноик. Агнешку мне не пугай — ей и так пришлось…

Клаус, скрежеща суставами, вылез из завала своих вещей. Он каркнул, прокашлялся и снова заскрежетал, словно заржавленный. С напряжением наблюдаю, как старик пауком подкрадывается к моей Агнешке, протягивает ей трясущуюся птичью руку. Жуткий он вообще — если на него не моими, и не к такому привыкшими, глазами смотреть.

— Пани… Жаль, что приходится знакомиться в таких прискорбных обстоятельствах. Прошу меня извинить за этот… вид.

Старик как-то скверно хихикнул, как-то хитро сощурил глаза. Не нравится мне, как он на нее смотрит, — неприлично как-то смотрит… особенно для его возраста. Оттащил его в сторону от дрожащей девушки. Она и без его усилий боится. Закрылась одеялом чуть ни с головой — так, что только готовые пустить слезу глаза блестят.

— Клаус, давай без выходок. И так все как-то вышло… Понял?

Отпустил часто кивающего в подтверждение старика.

— Да, еще, Клаус… Она — полячка и думает, что я — поляк. Не разубеждай ее — знаешь же, что поляки к немцам не слишком хорошо…

Старик снова закивал и приглушенно задребезжал мне на ухо.

— Ты прав, Вольф… Не стоит пока правду открывать. Только не унывай. Радуйся, что ты не русский. К русским они еще хуже…

Я совсем понурился. До того сник, что даже скрыть этой мрачности не смог. Старик утешительно похлопал меня по предплечью — до моего плеча ему, скрюченному артритом, просто не достать.

— Не горюй, Вольф… Вскружишь ей голову — забудет про все, как ты. Она ведь тебе голову вскружила — вижу я все, Вольф. Только зря ты ее сюда привел. Место здесь мрачное.

Старик, вдруг что-то сообразив, взглянул на нее, на меня.

— Вольф… А ты не оттуда ее?..

— Оттуда, Клаус. Только давай об этом позже — устал я.

— Ты был там…

— Был. Только давай — позже.

— Ты ушел…

— Пришел и ушел — как обещал.

— Она была одна, Вольф? Другие были?

— Были, но забрать смог только ее одну.

— А остальные, Вольф? Что с ними?

— Не знаю, старик. Не знаю… Они теперь округу зачищают — следы заметают. Давай позже. Я, и правда, устал… и еще — задело.

— Тебя ранили, Вольф?

— Несильно.

— Дай посмотрю…

— Только руки почисть как-то… и — спиртом протри.

Скинул куртку и обернулся к девушке, так и сидящей в углу, в одеяле.

— А ты не смотри.

Она вдруг стянула с лица одеяло и слабо улыбнулась мне.

— Ты же смотрел, когда я просила не смотреть. И я — буду…

Сердце снова застучало, в голове снова засияло.

— А ты мстительная, как я смотрю, Агнешка. А крови не боишься?

Она улыбнулась уже открыто и покачала головой.

— Не боишься крови — тогда не боишься и крыс.

Сунул ей в руку едва живого зверька — испуганного и затихшего.

— Держи давай. Зверь дыма надышался и нахлебался воды. Это не так страшно — живучие они, крысы. Такие же, как я. Только ты все равно — позаботься о звере. Как обо мне.

— Я не знаю, что мне с этой крысой…

— Не отпускай. Посади в коробку пока и присматривай. Не забывай — тебе этот зверь жизнь спас. Как я. Ясно?

Агнешка забрала зверька у меня из рук, в изумлении рассматривая его. А я стал думать — можно мои раны пластырями склеить или шить придется. Похоже, — шить надо. Черт… И ребро еще осадило.

— Клаус, ты шить умеешь?

— И шить, и штопать, Вольф… Я все умею.

— Тогда — шей.

Клаус долго колупался в какой-то коробке и, наконец… подхватил мою куртку.

— Клаус… Меня шей!

Старик растерялся, и нитка с иголкой заходили в его руках ходуном.

— Ты что, Вольф? Я не могу… Тебе к врачу надо…

— Какой врач?! Давай иглу!

— Ты что, будешь?..

— Буду. Было уже такое. Не так это и трудно. Иглу согнуть, на огне прокалить, нитку — в спирте смочить, и сойдет.

Я вдруг глупо ухмыльнулся, уставившись на Агнешку.

— Я и пулю достать могу так… Раз между ребер застряла — я ее ножом подцепил и…

Агнешка вдруг рассмеялась — так тепло и весело, что меня… будто огнем обдало.

— Хвост передо мной распускаешь?

— А как же? Сказал же, что хочу я тебя. Пока не поверишь — придется распушать хвост.

Она мило, можно считать нежно, улыбнулась мне…

— Хвост не распушают, а распускают.

— Орлы — расправляют, волки — распушают. Я и так, и эдак могу.

— А как же скромность? Или скромность не входит в список твоих достоинств?

— Конечно, входит. Как и все остальное.

Глава 28

Клаус надо мной стал смеяться — и не тихонько, а открыто. Агнешка еще насторожена. Я понял, что она — смела и сильна духом, только ей пришлось пройти такие тяжкие испытания. Чтобы раны стянулись рубцами, чтобы следы сгладились, — нужно время. Она запугана и скована, как каждый после длительного и жесткого заключения. Пока еще ее пугает каждая моя неосторожная резкость. Но она стала спокойнее. И ко мне, кажется, начала привыкать. Гордо вскидывает голову в ответ на каждую мою необдуманную грубость, но, в общем, со мной обходиться заметно терпимее. Порой замечаю и первые проявления признательности. Получив от нее еще достаточно скупую благодарность, я не только перестал обижаться, но и — просто одурел. Не спал всю оставшуюся ночь. И теперь не нахожу себе места. Я заперт в духоте со своими жуткими желаниями и мечусь в тесноте, как тигр в клетке. Рядом с ней находиться просто невыносимо, но и от нее я никуда и никак.

Глава 29

Как только ее попытки меня прогнать стали слабее, стал цепляться к ней — сильнее. Крюгер еще как-то сдерживает меня, втолковывая, что она измотана и у нее просто нет сил послать меня с моими приставаниями к черту. Но долго мне не выдержать — голову сносит так, что не слышно не только голоса разума, но вообще — ничего не слышно. Не знаю, что мне с собой делать. Знаю, что теряю контроль, но удержать его — не могу. С ужасом осознаю, что одержим Агнешкой и что скоро перестану понимать и это. Теряю человеческий облик у себя на глазах и перестаю замечать это, становясь… зверюгой какой-то. А нам еще как-то надо… Надо уходить, надо скрываться. Без меня им не выбраться обоим, а я… Мне нужно быть бдительным, а я… Я болен! Вроде болен Клаус, вроде больна Агнешка… А на деле я — больнее их всех вместе взятых! Что есть душевная болезнь Клауса или телесная — Агнешки в сравнении с моей?! Ничто! С моей болезнью, разъедающей и душу, и тело, а главное — разум, не сравнимо ничто! Игорь Иванович! Не держите на меня зла! Разрулите ситуацию! Я же не соображаю ничего! Подвела меня подкорка! Ничего не соображаю!

С виду спокойный, я опустился на плиту, под которой спит вечным сном истлевший епископ, — сел рядом с Агнешкой…

— Не кручинься, красавица. Потерпи еще. Скоро уйдем. Утром схожу проверю и…

— Печальное это место, Вольф…

Не удержался и провел рукой по ее волосам, по плечу…

— Нормальное место — сносное. Здесь достаточно сухо для подземелий.

— Нет, ты не понял… Это место… Оно навеяло столько мыслей…

Перед глазами поплыло. Охватил ее плечи и…

— И каких же?

Девушка подняла задумчивый взгляд в потолок — в низкий и совсем не сводчатый потолок.

— Высоких мыслей, Вольф… вечных мыслей…

Я ослабил объятья, хоть мне и хочется стиснуть ее сильнее и… Я еще могу… Могу терпеть… Я волевой, я выдержу.

— Это просто могила, выдолбленная в камне.

— Это место скорби, Вольф… Оно приближает нас к богу…

Девушка склонила голову мне на плечо, осыпая меня золотыми волосами, и я промолчал — не стал разубеждать ее, что бога нет, как разубеждал Клауса, что нет привидений. Пока промолчу, а позже… Она же не сумасшедшая, как Клаус, которому, какие доказательства ни приведи, — все впустую. У него логика от головы отскакивает, как мяч от стенки, хоть наука ему и не чужда. А она… Она — полячка, католичка… Она просто так воспитана, просто привыкла так мыслить. Это ничего, это исправимо. Завалю ее аргументами и… Но это позже. А сейчас… Провел рукой по ее волосам, по шее…

— Агнешка, мне жаль, что пришлось осквернить такое место. Только выбора не было. Так было нужно… для дела нужно.

Она грустно улыбнулась.

— Я понимаю… И бог поймет… Он простит… Он посмотрит нам в души и увидит, что мы…

Она положила руку мне на грудь, и я… схватил, прижал к груди ее руку крепче. Она всмотрелась в мое лицо с улыбкой.

— Расскажи мне о себе, Вольф…

— А что рассказывать? Я просто травлю крыс в подземельях этого города… и попадаю периодами в истории наподобие этой.

— Ты был военным? Ты воевал?

— Я служил, только… Пойми, я не могу тебе рассказать про мою службу.

— Тебе не разрешают?

— Верно, пока не разрешают, но позже — я расскажу.

А что я расскажу ей позже? Что я — русский разведчик? Нет, я не… Пусть думает, что я служил — в немецком спецназе. Нет… Она же думает, что — поляк. Тогда пусть думает, что я — польский диверсант. Черт… А что обо мне думает старик Крюгер? Нужно как-то общее направление их мыслям задать. Только для этого мне нужно сначала изменить направление моих мыслей, замкнутых теперь только на одной Агнешке.

Решительно стукнул кулаком по надгробной плите. Спящая у Агнешки в рукаве, крыса — проснулась, испугалась и…

— Держи ее! Она деру даст!

— Вольф, пусть она…

— Ее нельзя отпускать!

Ринулся за зверьком, прочь из склепа. Куда эта тварь? Черт… Поймал. Черт! Священник!

Глава 30

Священник рухнул на пол… Агнешка закричала.

— Ты убил его! Убил?!

— Нет… Нет! Просто вырубил! Замолчи!

Схватил Агнешку, священника, крысу… потащил всех в склеп. Крысу сунул в подсумок, Агнешку отпустил, а священника — связал, заткнул ему рот, завязал глаза и уложил на плиту, закрывающую покойного епископа. Какого черта?.. Этот собор закрыт давно — он не действующий…

Ничего не понимающий Крюгер начал путаться под ногами.

— Клаус, надо уходить.

— А как же наша борьба?

— Какая борьба?!

— За права человека и…

— За правое дело сразимся после схватки за жизнь!

Агнешка в ужасе зажала рот руками, остановив на связанном священнике застывшие глаза, — отодрал ее руки ото рта.

— Какое кощунство, Вольф…

Дернул девушку за собой.

— Агнешка, уходить надо!

— Отпусти его…

— Не могу! Уходим! Сажай узника обратно в коробку и…

— Какого узника, Вольф?

— Крысу, Агнешка! Крысу!

— Зачем нам эта крыса? Зачем ты?..

— За эту крысу люди готовы и убивать, и гибнуть! Живо собирай все вещи! Все убирай, чтобы и следа не осталось! Священник скоро в сознание придет!

Старик с девушкой справятся со снаряжением, а я…

Берусь за автомат. Забиваю рожки, заматываю их скотчем, скрепляя друг с другом, — той же клейкой лентой, которой скрутил священника. Черт… Как на войну… Какой черт меня дернул в разведку?! Надо было спокойно отслужить на границе — без выходок, не выставляясь! И не надо было слушать последующих отчаянным выходкам предложений! А нет, дернул черт! И в разведке! Дернул он меня себя показать не с той стороны! Сидел бы сейчас себе тихонько в теплом кабинете, в кресле, и цеплял бы исправно звездочки к погонам! Был бы сейчас бумажками обложен, а не оружием! А нет — сижу в холодном склепе на чужбине и заряжаю черт знает как и у кого полученный пистолет! Еще и слюной исхожу при виде девушки, зараженной черт знает какой заразой! А черт…

Эх, Агнешка, я тебя все равно съем, пусть у меня и несварение случится! Эх, съест агнца серый волк!

Глава 31

Полиция… Везде… Верное дело, разыскивает нас и, верное дело, как опасных преступников. Оперативно они… Вспоминается мне муравейник, потревоженный палкой мудрого Игоря Ивановича. Эх, пошлет он меня… Это в случае моего выживания.

Агнешку со стариком я припрятал — пока неподалеку от склепа. Стал думать, что делать дальше. Меня ищут в качестве Вольфа, так что надо сбросить с себя его шкуру и стать Яном — поляком, имеющим прочные связи с преступным миром в этой стране. Этими связями я и воспользуюсь — не зря же налаживал столько лет. Эти бандиты, как и бесприютный сброд, подбрасывают мне сведения и, при нужде, — все, что нужно. Как не крути — каждый, кто служит порядку, крепко связан с нарушителями порядка.

Правда, преступники, с которыми я сталкиваюсь чаще, — не обычные бандиты, а преступники государственного уровня. Я же — вроде, как Вольф, вроде, как травильщик крыс высшей категории. Только я — круче. «Крысы», которых я обычно травлю — круче. Вернее, я выслеживал и травил «крыс» — до недавнего времени. А на данное время я… Черт… Черт меня дернул! Тогда меня дернул в разведку пойти, а теперь — дернул Игоря Ивановича послушать, согласно кивнуть и чиркнуть подпись! Раньше расправа над каждым, в кого мне пальцем ткнут, моим делом была! А теперь… Теперь пальцем ткнули в меня, и расправа теперь ждет меня! Обучился, прошел одно усовершенствование — и должен был остановиться! А нет! Нет у меня тормоза в голове! Готовился три месяца! Три недели не покидал базы! Трое суток одну воду пил! Только бы провести операцию! Провести операцию и — потерять голову!

Как я все это Агнешке объяснять буду? А Игорю Ивановичу? Никак не буду! Нельзя мне ей и слова сказать! И ему — нельзя! Все слова для всех — лишними будут!

Глава 32

Закрыв лицо длинными темными волосами и ссутулив плечи, ступил на площадку возле стоянки. Подошел к стене здания и незаметно осмотрелся — людей нет. Проверил показатели электромагнитных полей — определил места всей техники контроля в округе. Пустил помеху.

Пошатался возле стоянки, куря и присматривая машину. Выбрал себе только что подъехавшую — хороша. Подстроил декодер и подкрался поближе. Подождал, пока выйдет хозяин… пока отойдет подальше. Осмотрелся, потушил окурок, подошел к машине, подклеил на номер несколько рельефных цифр, помятую о дорожных системах слежения, пустил кодированный сигнал с декодера, отключил сигнализацию, открыл дверцу, замкнул зажигание. Завелась. Поехали.

Хозяин машины пошел в пивную и сел за стол — скоро он не выйдет, а из пивной ему стоянку не просмотреть. Машину в угон зачислят через час — не раньше. Сейчас я спокойно, не скрываясь, доеду до места, оставлю машину в стороне от дороги — вне зоны видимости техники контроля и возле тайника — и свинчу номера. Хозяин распрощается со своей машиной, а я раскланяюсь со своей!

Глава 33

Клаус пошамкал ртом, отходя и рассматривая машину издали.

— Не знал, что за охоту на крыс так хорошо платят, Вольф.

Агнешку машина не зацепила, она в замешательстве уставилась на меня. Я наклонил голову и загадочно подмигнул ей «волчьим глазом» поверх темных стекол в безумно дорогой оправе. Да, такой я теперь крутой — обвешан цепями и смотрю исподлобья. На мне нет потрепанной куртки Вольфа и рубашки с отложным воротничком гера Вебера, зато теперь все видят мои руки и блистающие часы Яна. Выбирай любого, Агнешка, — все от тебя без ума и все твои с головой!

— Что встали? Садитесь живее. Поехали.

Агнешка недоверчиво всмотрелась в меня.

— Вольф, тебя трудно узнать…

— Так и должно быть. И запомни, мое имя — Ян.

Она оторопела.

— Это твое настоящее имя?

— Для тех людей, к которым мы едем. Ясно?

Подождал, пока они пристроят коробку с крысой. Лихо развернулся и дал по газам.

Глава 34

Пост… Еще один поставили. Нет, нам из города так просто не выехать. Знал, что оцепление поставят, — не знал, что так скоро. А держать как долго будут? Думаю, снимут скоро, дороги откроют, и мы освободимся. Черт…

Свернул, не доезжая до поста, — свернул к полякам. Думал об одной машине с ними договориться, только теперь мне одной машиной не обойтись. Планы меняются — и быстро.

Остановил машину, положил руки на руль, а голову на руки — что-то совсем выдохся. Только раз уж пошел — останавливаться нельзя. Вольфа так просто не опознают — они его в лицо не видели. Да и бродяги… Они со мной только в полумгле встречались — чаще видели меня в каске на голове… еще и свет им в глаза с моего лба бил. Не так просто в точности узнать, как Вольф выглядит. А больше их на меня не наведет ничто.

Сказал старику с девушкой оставаться в машине и направился к Войцеху, уже завидевшему меня из окна и спускающемуся ко мне.

— Войцех, у меня еще дело к Мсцишевскому.

— Ты где такую тачку раздобыл?

— Про нее речь и пойдет.

— А что?

— Поменять хочу — хоть на развалюху, только с документами исправными.

— Справим мы тебе документы, раз такое дело… У нас как раз заказ на такую…

— Да я так и рассчитал — так и думал, что долго не простоит, под заказ уйдет. Он здесь — Мсцишевский?

Войцех подошел к машине, придирчиво рассматривая. Как только он заметил Агнешку, вся его напускная лень испарилась и равнодушие стерлось с лица. Я резко одернул его за плечо, разворачивая к себе.

— Твоя, Ян, красавица?

— Моя.

— Всегда знал — кто машину выбрать умеет, тот и…

— Войцех, где Мсцишевский?

— Да в автосервисе все… Разбирается…

— Что-то часто у вас…

— Да все то же…

— Того же все разрабатываете?

— Да, Ян, — деньги у него наши, он их нам вернуть должен.

— Сколько?

— Спрашиваешь еще… За такие деньги и сдохнуть не жалко, Ян.

— Долго держится.

Он сжал кулак и потер ободранные костяшки.

— Упертый.

— С ним что, и Вацлав не совладал?

— Нет, никак он не колется…

— А вы его не так колете.

— Это как — не так? С ним Вацлав трое суток работает в поте лица.

— Трое суток молчит — значит, не с той стороны подходите. Не пугают его ваши угрозы — не действенны для него ваши методы.

— Раз уж такие методы не действуют… Тогда уж никакие не подействуют, Ян.

— Когда ты усвоишь, Войцех, что сила не только в кулаках, но и — в голове? Учись давай думать.

— Ты что, думаешь, не угрожали? Не берет его…

— Войцех, я вам его за час наизнанку выверну.

— Ян, ты его не видел еще… Он сдохнет, а деньги из зубов не выпустит. Мы его уже напоследок, не надеясь…

— Я вам ваши деньги с его зубами отдам, а взамен возьму у вас плату для наемника или — наемника.

— Тебе человек нужен?

— Надежный, который служил, как ты, и которого я знаю, как тебя.

— Я что-то не понял… Тебе что, я нужен, Ян?

— Точно.

— Да я что… Я готов.

— Только я тебя поперек Мсцишевского нанимать не стану.

Он с уважением взглянул на меня и выплюнул окурок, не туша. Правильно я поступил, подметив, что поперек Мсцишевского идти не стоит, — они свои… и порядок у них свой — с неотступными правилами.

— Да он что… Он согласится. Не думаешь же ты, что он тебе откажет? Ты же ему, как сын. А что у тебя за дела? Тебе кто-то дорогу перешел?

— Я перешел дорогу. Дело поправимое. Только Агнешке охранник нужен.

Он усмехнулся.

— Девушке твоей?

— Ни на шаг от нее не отходи. И только попробуй ее…

— Да понял я.

— И старик к тебе под опеку перейдет на время — в нагрузку.

— Справлюсь и со стариком.

— Поехали.

Глава 35

Стиснул зубы, смотря на Агнешку. В ее глазах только начали разгораться искорки жизни, а теперь их снова затмевает слепой страх. Седой поляк принял ее учтиво и усадил в потертое кресло, но она бледнеет на глазах, и глаза ее потеряно блуждают в полумгле небрежно убранной коморки. Она слышит срывающиеся хрипами крики человека, недалекого от смерти. Она помнит свой страх, свои мучения, и его страдания режут ее душу на куски. Девушка отстраняется от меня, шарахаясь и от Войцеха.

— Войцех, налей ей водки и отведи куда-нибудь подальше, пока мы…

Войцех кивнул мне, поднимая Агнешку с кресла под руки. Я взглянул на притихшего Крюгера — старик перепугался до ступора, когда сообразил, куда и к кому я его завез. Черт…

— И старика прихвати. Подальше отведи. Слышишь?

Как только одни двери сомкнулись за моими спутниками, другие — распахнулись передо мной. Сел верхом на стул, складывая руки на спинке, кладя на них голову и рассматривая то, что осталось от человека. Черт…

— Вацлав, да оставь ты его! Выйди!

— Он мой, Ян.

Вацлав перевел на меня всегда прохладные глаза — он тщательно скрывает все свои садистские страсти, стараясь сохранять спокойную видимость человека, исполняющего задание и получающего за него плату. Только он не такой наемник, как Войцех. Вацлав — редкостный урод, хоть внешне и на редкость красив. Он — настоящий садист, согласный не спать, не есть и не пить, — только бы получить в распоряжение очередную жертву. Вацлаву никогда не хватает смелости открыто пойти на поводу у страстей — он с мучением ждет, когда его жестокость станет нужна Мсцишевскому. И теперь — его жертва, как зеркало, отражает все его мучительное ожидание, все уродство его души. Пристрелю я его когда-нибудь точно.

— Теперь — мой! Выйди!

Агнешка… Она догадается… Она будет бояться меня… Она уже боится, а будет — еще больше… И не уверен, что смогу объяснить ей, что делаю все только ради нее. Я не смогу объяснить ей, — такой чистой и честной, что пытаю человека ради нее. Вашу ж…

Постараюсь найти подход к его голове. Про тело и думать нечего — его не починить. Покойник он. Только он после такого мыслит мутно — не понимает, что нет надежды. На это я его и подцеплю — на надежду.

Один со всей дури бился в дверь, открывающуюся с другой стороны. А другой — со всей силы дверь держал. Но явился третий и оттащил от двери того дурака, который бился в нее не с той стороны. Теперь тот дурак, который дверь держал, толкнет ее, открытую, и свалится всей своей тяжестью в руки умному третьему — то есть мне.

Глава 36

Встал на колени перед Агнешкой, неподвижно сидящей на кровати в клетушке Войцеха. Положил ее руки себе на плечи, посмотрел в ее опущенные глаза, прикрытые светлыми, как солнечные лучики, ресницами.

— Агнешка…

— Ты просто преступник… Ты — бандит, Вольф… Нет… Не правильно…

— Конечно, не правильно. Конечно, ты не права.

— Ты не Вольф… Я не правильно тебя называю…

— Агнешка… Все не так, как ты думаешь.

— А как? Как, Вольф?

— Я не могу пока тебе объяснить, только — все не так, как тебе кажется.

— Ты не можешь объяснить, потому что нет объяснений. Твоим поступкам нет других объяснений.

— Агнешка, так надо… Пойми — надо. Я знаю этих людей, но я не с этими людьми. Просто, они нужны мне. У меня с ними дела, но это — нужно. Без них мне не обойтись, не добиться тебя.

— Ты никогда не добьешься меня с ними.

— Без них мне не добиться… справедливости.

Агнешка подняла на меня прояснившиеся глаза.

— Ты решил все исправить?

— Я вернусь туда — на объект, Агнешка. Я добуду машину, оружие и…

— Правда должна быть открыта.

— Правда? Агнешка… Я могу заставить их закрыть объект, только я не могу…

— Все должны узнать о том, что там творится.

— Агнешка… Не выйдет. Они будут врать. Они не дадут хода правдивой информации, дадут дезинформацию.

— О происходящем должны знать все, Вольф.

— Не возможно.

— Возможно. Мы должны донести правду до всех.

— Нельзя.

— Нельзя, Вольф? Нельзя?

— Нет. Мне не известны планы правительства.

— Какие планы? Какого правительства?

— Не важно. Эта страна нам нужна. Этой стране нужно оружие. Нам нужно оружие этой страны.

— Какое оружие, Вольф? Как ты можешь думать об оружии, когда страдает столько людей?

— Без оружия пострадает больше людей.

— Без оружия люди не будут гибнуть, Вольф…

— Не будь такой наивной. Не будет его у одних — будет у других. И безоружные останутся беззащитными, когда вооруженные — станут захватчиками.

— Оружие погубит всех нас…

— А перед этим, часть из нас оно — спасет.

— Я не понимаю, Вольф…

— Просто ты мыслишь, как — подзащитная, а я, как — защитник. И отсчет ты ведешь от — человека, когда я — от человечества. Ты отвечаешь за себя, а я — и за себя, и за тебя, и за страну. Пойми меня, Агнешка, я не могу не думать о моей стране, о чужих странах. Этот проект не должны сворачивать. Я готов сравнять с землей твою тюрьму, стереть в порошок твоих мучителей, только не…

Она опустилась на колени рядом со мной, обвила мою шею руками. Обнял ее, как в горячке.

— Ты сделаешь это?

— Сделаю… Я смогу… Я справлюсь…

Дождь золотых волос разлился по моим плечам, и голова пошла кругом.

— Это опасно, Вольф…

— Опасно, Агнешка…

— Я верю, что ты вернешься, Вольф… Ты вернешься…

В голове щелкнуло — вот он, «момент истины». Во рту пересохло, сердце обмерло перед тем, как зайтись стуком и захлестнуть меня жаром.

— Обещай, что вернешься, Вольф…

— Я постараюсь, Агнешка…

— Я боюсь… боюсь отпускать тебя…

— А ты не… не отпускай пока…

Ее губы коснулись моего лба и… Она настойчиво отстранила меня, взяла мои руки в свои.

— Вольф, мы должны помолиться.

Она сложила руки, шепча молитву. А я… Задыхаясь, хватая ртом воздух и скрежеща зубами, опустил сжатые кулаки. Что ж ты меня так мучаешь, Агнешка?!

— Я пойду, а ты помолись пока за мою грешную душу, красавица.

— Подожди, Вольф… Я все думаю…

Я остановился, еще не теряя едва теплящейся надежды.

— О чем? О чем, Агнешка?

— О том священнике…

Закрыл глаза, задерживая дыхание и ругаясь про себя.

— А что о нем думать?

— А вдруг его не найдут? Вдруг не найдут в том склепе?

— Найдут… Найдут, Агнешка.

Я тряхнул головой, стараясь думать. Найдут… Вопрос только в том — когда? Черт… Будто болотные огни заводят меня в топи, и я сбиваясь с тропы, захожу все дальше в трясину — тону и вязну. Не знаю, за что ухватиться и меня затягивает… затягивает с головой.

— Агнешка, береги… Береги крысу, Агнешка.

Глава 37

Остановил машину возле придорожной рощи. Нашарил в темноте сверток, нащупал осколок зеркала, пошел в лес. Натянул тугую кожу, начал крепить к лицу железки, клеить к голове клок длинных волос. Готово. Подвожу глаза, всовываю руки в рукава куртки из лохматого синтетического меха. Оковываюсь тяжеленным ремнем и надеваю сияющие хромом сапоги. Смотрю в зеркало — из него на мне зловеще взирает настоящее чудовище андеграунда. Так меня точно не заметят — увидят все, а не заметит никто. Теперь наведаюсь к священнику.

Выйдя из мглистого леса на свет придорожных фонарей, напугал остановившегося неподалеку водителя до полусмерти, и остался вполне доволен эффектом. Своим видом я ударил ему по глазам, как электрошокером. Ничего не скажешь, мой Хайко — парень мрачный. В таком виде проводить время в склепах — нормально. Даже, если кто и увидит, никаких подозрений не возникнет. Так что заходить можно спокойно. Так же спокойно, как проходить с оружием через детектор, реагирующие на этот железный хлам. Меня в виде Хайко на проходе может задержать разве что очень старательный служитель порядка — из тех, кто решит раздеть меня догола… а такое редко случается. Агнешку, может, и чаще бы раздевали, а меня… Что им с меня? Поэтому я и хожу в шкуре Хайко стабильно при оружии — еще и в гриме, за которым меня вообще не видно. Только вот доспех его… наверное, тяжелее брони будет все его броское обмундирование.

Глава 38

Священник так и остался связанным отдыхать на холодном камне. Его глаза до сих пор закрыты, рот заткнут кляпом и заклеен скотчем.

— Черт… Человек?

Он заслышал мои шаги, тихий голос, и постарался заорать во всю глотку. Только у него не вышло.

— Святой отец? Вы живы? Подождите, я вас развяжу.

Подошел к нему, неловко сдирая с него путы. Освободил его не сразу — сначала снял повязку с глаз. Он попытался закричать, испугавшись мрачного аутсайдера. Поэтому я и не стал торопиться с кляпом… и руки его оставил крепко скрученными.

— Святой отец… Туго вас связали — мне никак не развязать. Я не разорву — разрежу. У меня где-то нож… Я найду… Я сейчас…

Он попривык ко мне, чуть успокоился. Содрал скотч, выдернул кляп у него изо рта. Решил не торопить его — он пока еще не продышался.

— Не волнуйтесь, святой отец. Сейчас я вас развяжу… сейчас.

Как только я освободил его руки, он вцепился в мою мохнатую куртку, открыл рот, стараясь что-то сказать.

— Что? Я не слышу, святой отец.

— Я впервые рад видеть одного из вас.

Я серьезно кивнул ему.

— Не такие мы и страшные, святой отец. Просто, мы не выносим солнечного света и скрываемся от него на могилах и в склепах.

Помог ему подняться — посадил на плиту спиной к стене, опер о стену. Он постарался пошевелить онемевшими руками, но не смог. На его бескровных запястьях красные следы от веревок — надо кровоток восстановить. Как только коснулся травмированной кожи, он скорчился от боли. Я усмехнулся, не прекращая растирать поврежденные участки, — отходит онемение. Не останется он без рук. А то ведь бывает так — передавит руку надолго, и все.

— Святой отец, кто это с вами сделал?

— Чудовище… Настоящее чудовище — не такое, как ты.

— Хайко. Я — Хайко. Вы видели его?

— Видел… Он метнулся ко мне из темноты.

— А лицо? Его лицо видели?

— Его лицо четко запечатлелось в моей памяти, Хайко… его искажало подлинное зло.

Я скинул на лицо длинный хвост волос — будто ненароком, будто он просто упал мне на глаза.

— Вы сможете его опознать, святой отец?

— Я узнаю его, где бы ни встретил… Такое лицо невозможно забыть.

Я кивнул головой и дружески положил руку ему на плечо.

— Не волнуйтесь, все кончилось.

Перевел руку ближе к шеи и… Святой отец рухнул мне прямо в руки. Черт… Скажу Агнешке, что отпустил его. Нет, она не поверит. Черт… Что мне с ним теперь делать?

Глава 39

Уже так замотался, разъезжая в окрестностях, что начал терять ориентацию. Начал забывать, кто я, где я… Надо схватить хоть клочок сна, только секундомер неумолимо несется к черту… и меня несет. Так, к Мсцишевскому… Ян едет к нему. Еду к Мсцишевскому — точно. Только вид у меня… Как-то я вообще вид терять стал. Что-то среднее между задающимся и лощеным Яном и потрепанным отчаянным Вольфом после последнего переодевания получилось — так дело не пойдет. Перепутают еще со штурмовиком организации, за которой в этих краях напряженно присматривают. Надо себя срочно в порядок приводить и…

Резко выжал сцепление и дал по тормозам, заметив на обочине машину, — машину Войцеха. Передернул и поставил на предохранитель пистолет, предварительно навинтив использованный несколько раз глушитель. Он еще сгодится ненадолго — все же тише так.

Поставил машину подальше и пошел в придорожную рощу — довольно скромный и редкий лес. Есть. Вижу. Войцех. Орудует лопатой. Вашу ж…

Выкинул патрон из патронника, скрутил глушитель, сунул пистолет за ремень, прикрыл курткой.

— Войцех, ты какого черта здесь делаешь?!

Он перехватил лопату и кинулся ко мне.

— Ты во что меня втянул, Ян?!

Как я устал… Я просто падаю с ног, в голове пусто, а мне еще… Врежу ему тяжелым сапогом — будет знать. Лопату вышиб с одного удара. Перехватил руку разъяренного поляка и толкнул его в поясницу коленом. Повалил, прижав к сырому мху лицом и заломив ему руку за спину.

— Спокойно.

Он вполне разумно притих.

— Успокоился? Отпускаю.

Отпустил его и…

— Теперь успокоился, Ян.

Я отполз к дереву, садясь у ствола и привычным движением вправляя себе челюсть.

— Размахался кулаками… Еще раз по голове въедешь, я тебе глотку перегрызу!

— Когда из нокаута вернешься.

— Я и с того света вернуть, Войцех! Где Агнешка?!

— Здесь она… Чуть поодаль ее оставил с немцем… За деревьями видно…

Сердце замерло, когда различил ее силуэт вдали — стоит, обхватив дерево, и смотрит в нашу сторону. Старик, скрючившись, сидит рядом. Вид у них обоих подавленный и похоронно мрачный. Правда, вполне оправдано мрачный вид — как-никак мы на похоронах.

— Что произошло, Войцех? Что ты натворил?

Он молча указал на яму, молча кинул мне удостоверение. Черт… Агент службы госбезопасности.

— Ты какого черта его?..

— Агнешку он твою искал.

Как они на поляков вышли? Просто искали. Вообще — правильно полячку первым делом среди поляков искать.

— А что он? Спросил что-то?

— Карточку показал, спросил… Сказал ему, что не знаю… Только не поверил он мне, и я его…

— Вижу, что ты с ним сделал.

Эх, Войцех, молодец… Не убедительно ты врешь, не держишь достойной видимости, обманывая! Умел бы ты врать, не было бы такого! Не было бы трупа! Только все равно — не подвел ты в итоге… решил задачу, пусть и с трупом в уравнении. Здесь любой ответ на вопрос сгодится — только бы не молчать и не ждать, когда за тебя на вопрос ответят и тебя отвечать заставят в соответствии с законом страны. Здесь все лучше, чем ничего.

— Где машина?

— Какая машина, Ян?

— Его машина. Где она?

Войцех дернул головой, явно укоряя себя за несообразительность.

— Осталась стоять…

Думать мне долго не придется — времени не хватит. Махнул рукой, посылая все на свете, и встал, отряхиваясь.

— Вытаскивай его из ямы. И езжай пригони его машину. Живо! Не жди, пока он коченеть начнет!

Глава 40

Хотел бы подбежать к Агнешке, а побежал к трупу. Страшно и подумать, что обо мне Агнешка теперь думать будет.

— Агнешка, отвернись! Не смотри! Клаус! Закрой ей глаза! Не смотри!

Войцех его недавно на тот свет отправил. Если постараться — можно сделать так, что похоже получится… на простую аварию похоже. Если поджечь, не так видно будет, что повреждения после смерти получены. Машина в столб, а он…

Вдали заревел двигатель… вблизи завизжали тормоза.

— Войцех, бери его! Живей! Клаус, вы здесь с Агнешкой ждите! Понял?! Ждите!

Клаус что-то задребезжал мне вслед, запинаясь, но я не остановился. Подхватили с Войцехом мертвеца и потащили к машине.

Отъехали, вышли на дорогу, высадили покойника. Войцех в задумчивости расселся курить на капоте.

— Что теперь, Ян?

— Машину бить будем. Бери домкрат.

— Зачем еще?

— Поднимай зад! Живей!

— Да я встал уже… А делать что?

— Зад поднимай!

— Да я уже…

— Машина! Машина с задним приводом, Войцех! Давай домкрат! Мне давай!

— А, машина…

— Поднимай. Осторожней только — не царапай.

Завел и вырулил машину, равняясь на столб. Посадил мертвеца за руль, поставил его ногу на газ, придавил.

— Снимай с домкрата!

Машина рванула вперед — прямиком в столб. Раскатился удар. Войцех в восхищении уставился на обломки.

— Я и не знал, что так можно, Ян… Никогда не видел такого… И в голову не приходило…

С трудом открыл покореженную дверь, осмотрел труп — что-то не так. Повреждения не такие, как у живого. Руль он слабо держал и…

— Черт… Сейчас и не такое увидишь…

Пролистал в голове учебник, вспоминая характер повреждений при столкновении. Так — лобовое столкновение… Бросает вперед, отбрасывает назад. Бросает вперед… Удар головой, грудной клеткой о руль. Удар коленями о приборную панель. И кожа на ладонях рвется, и ссадины характерные. Отбрасывает назад… Перелом шеи.

А вот повреждения внутренних органов… Ничего, от жара кровь свернется и не так видно будет, что кровотечения у трупа не было.

— Ян, что ты делаешь?

— Готово! Достаточно грубо, но сойдет. Если поджечь — сойдет.

— Что ты делаешь?

— Готовлю его к судебной экспертизе. Он — труп, Войцех. Он стал трупом до того, как должен был стать по моей версии. Я исправляю неточности.

Он открыл рот, но ничего не сказал, тупо смотря на меня, ковыряющегося у мертвеца в грудной клетке.

— Ян, ты?..

— Пулю достаю! Ты его застрелил, Войцех!

— Точно… А рана… Она же никуда не…

— Нет, никуда она не исчезнет. Я просто ее изменю. Он у меня на осколок панели напорется. Ты в него с достаточно дальнего расстояния стрелял — так что…

— Что? Это же хорошо, Ян?

— Хорошо. Пороха не найдут — и следа не останется, особенно после поджога. Канистра есть?

— Нет…

— А бутылка? Хоть что-то?

— Что-то должно быть…

Открыл бензобак, сунул в него трубку одним концом, а другим — себе в рот. Пошло… Сплюнул бензин и закрыл бак. Пробил его… отошел и потянул за собой тонкую струйку горючего.

— Войцех, давай в канаву… Живо!

Глава 41

К Агнешке явился пропахший дымом и бензином. Она встретила меня молча, с гордо поднятой головой.

— Ты что со мной, как с врагом?

— Не как с врагом… Просто…

— Ты просто напугана.

— Да… Я не знаю, что и думать теперь…

— Думай, что скоро это кончится.

Она крепче обхватила дерево, будто земля уходит у нее из-под ног, и это — ее единственная опора, не позволяющая ей сорваться в пропасть.

— Я стараюсь… Только — не могу… Люди гибнут и…

— Агнешка, я надежнее этого дерева — отпусти его, наконец.

Отцепил ее руки от растрескавшейся коры, и они сцепились на мне. Обхватил ее, отбрасывая ее волосы.

— Я боюсь, Вольф… Я не знаю, кого бояться… и боюсь всех. Даже тебя.

— Не надо. Меня не бойся. Верь мне, Агнешка.

— Я хочу… Хочу верить тебе, только ты все время… Мне все время кажется, что ты не говоришь мне правды. Я не знаю, врешь ты мне или просто — не говоришь. Ты не отвечаешь на мои вопросы. Я же вижу, что…

Не дал ей говорить, думать дальше. Целую ее, задыхаясь, забывая, что только что целовал бензобак… забывая, что устал и…

— Ян, закопал я яму! Что теперь?

Агнешка отстранилась, опустила голову, потупила глаза. Войцех… Глотку ему перегрызть готов.

— Дерном забросай, и пойдем!

Припер девушку к дереву, склоняясь к ее шее.

— Агнешка, я к тебе не с пустыми руками. У меня для тебя подарок. Еще не цветы, конечно… Только он не хуже — это тебе не срезанный букет, а живой…

— Человек?

— Ждет тебя в багажнике… Посмотришь? Только вручу я его тебе позже. Пока его взаперти подержать придется.

Агнешка забыла, что старается отвернуться от меня, спрятаться от моего горячего дыхания. Она замерла в ужасе и изумлении, словно и не замечая моих…

— Вольф, ты что, привез его? Священника? Ты не отпустил его?

— Будет тебе теперь товарищ для совместных молитв.

— Как ты можешь? Как ты можешь так поступать с ним?

— Так нужно, Агнешка. Он видел меня. Я отпущу его — позже. А сейчас… Сейчас он составит тебе общество. Священник сумеет утешить тебя.

— Вольф…

— Не называй меня так при Войцехе.

Агнешка уперла тоненькие ручки мне в грудь, отталкивая.

— Отпусти меня. И его — отпусти.

— Я не могу. Не могу и не сделаю.

— Я прошу тебя.

— Он еще не твой. Станет твоим — позже. А пока он — мой пленный. Пока его участь — решать мне. И я решил его запереть.

— Прекрати… Отойди… Как ты можешь говорить так о человеке?

— Я так шучу, Агнешка… Привыкай к моим шуткам.

— Ты не шутишь, ты… Я тоже твоя пленная. О боже…

— Нет, Агнешка. Нет…

— Тогда отпусти…

— Нет, не пущу… Я просто… Я просто защищаю тебя…

— Защищаешь? Ты меня просто…

— Я защищаю тебя и…

— Отпусти меня к моему парню…

— Не пущу… У тебя больше нет никого — только я… И вздумай искать связи с людьми из прошлого — их убьют с тобой заодно…

Войцех бросил лопату мне под ноги, угрожающе сложил на мощной груди руки, угрюмо нахмурился.

— Ян, ты мне платишь, конечно… Только я… Ты нанял меня охранником, а не могильщиком! Я не собираюсь один рыть и зарывать ямы! Особенно, смотря, как ты с ней… Ты меня вообще втянул… И теперь…

— Не кипятись. Решим задачу.

Поляки — народ вспыльчивый, с норовом. Даже Войцех — наемник — гордость в наем не сдает. Это тебе не немец, у которого с решением стать наемником в голове начинает ровно и размерено щелкать счетчик купюр. С немцами проще вообще — четкий договор, точное выполнение условий…

Хорошие они вообще солдаты — немцы. А поляки — они хорошие вояки. Подумал про англичан и ехидно растянул рот. Они — солдаты плохие. Когда за них техника воюет — еще сохраняют видимость, а так… Придется мне, видно скоро с ними столкнуться… на чужой земле… на земле, чужой и для них, и для меня. Черт… Искуплю я вину, Игорь Иванович, — не волнуйтесь, никуда не денусь. Скоро… Скоро на связь выйду… Как только выживу, как только Агнешки добьюсь…

Глава 42

Связанный священник все осложнил. Мсцишевский недоволен, что я в его автосервис связанного священника приволок, и свалил почтенного святого отца ему на седую голову. Только я на его недовольство решил внимания пока не обращать. Пока Войцех ему про пристреленного агента все не выложит — можно не обращать внимания. А Войцех выложит — вопрос времени. Черт… Надо выворачиваться как-то. Как? На перехват пойду… на опережение. Первым все выложу… и свалю все на Войцеха. Выставлю его тупым и… Войцех допустил ошибку. Он не сообразил ничего и застрелил не причастного к моим делам человека.

Войцех знал, что я девушку прячу от, преследующего ее, прошлого, — и только. А, когда к нему представитель власти заявился с вопросами, — тогда и решил, что прячу я ее — от властей. Он и без того был взвинчен, а когда ему карточку показали с похожей на Агнешку девицей, он совсем занервничал. В итоге Войцех признал в другой девице Агнешку — перепутал просто из-за нервотрепки последнего времени. Ему показалось, что ищут Агнешку, что он узнал ее, и он — выдал себя поведением. Агент счел, что нашел след разыскиваемой девушки, решил проверить. Войцеху ничего другого в голову не пришло, как пристрелить агента, когда агент вовсе и не при деле был, когда стрелять в него совсем не надо было. А после мне с Войцехом пришлось следы его преступления скрывать, и мы с ним их — скрыли.

Власти меня с Агнешкой не искали и не ищут… и поляков искать не начнут. С вида все чисто — никто не придерется, никто не подставлен. Разве что проверят поляков поверхностно. Подозрительное направление прощупают — и только. Никто ничего не найдет. Проверять больше вопросами будут — на нервы, на поведение. Главное, — при такой проверке нервами себя не погубить. Тогда глубже копать не станут — оставят всех в покое.

И еще… Полякам могут снова карточку девушки показать. Придется настолько достоверно убедить их в том, что ищут не Агнешку, что они — с ее карточкой не сходство, а расхождение искать станут. Они должны увидеть только нужную мне видимость — я должен убедить их так, чтобы дальше они убеждали себя без моих усилий. А не выйдет добиться такого доверия — свалю все на ее скверного бывшего дружка, от которого я ее и скрываю. Вероятно, — он что-то натворил, и Агнешку разыскивают, стараясь через нее на него выйти. А главное, — я ничего про его преступления не знаю. И еще… Чуть не упустил деталь. Агнешку я у психопата приятеля отнял — от него и прячу. И запугал ее именно он — и никто иной. Так, план намечен, теперь — осуществить.

Глава 43

Мсцишевский скосил поблекший глаз на Войцеха. Войцех угрюмо уставился в пол, кивнув мне в подтверждение, — мол все так и было. Поверили мне оба — знает старик, что его боевик, бывший десантник, не умеет ни долго думать, ни терпеливо ждать.

— Войцех всегда шел напролом. Кого видел, в того и стрелял. Ты же знал, чего от него нужно ждать, когда решал его нанимать, Ян.

— Знал, конечно. За эти качества его и нанял. Нужен мне был для девушки защитник надежный. А человека, способного, раздумывая, стрелять с нужной скоростью, — не нашел. Решил, что надежнее нанять его, — он, не раздумывая, стреляет, зато сразу и наповал. Ничего — разобрались мы с ним. Не найдет никто ни концов, ни следов.

Поляк кивнул седой головой, растягивая прямой рот на сухом неподвижном лице.

— Никакой неясности, никаких недомолвок — это мне в тебе и нравится, Ян. Этим мы с тобой и похожи. И тем, что мы с тобой, Ян, думаем прежде, чем делаем.

— Это точно. Разница только в том, что я один работаю, а вы с бригадой.

Поляк снова кивнул и плеснул мне еще водки. У меня с голоду и бессонных ночей и от одной рюмки перед глазами плывет, но я смиренно заливаю в глотку прозрачную водицу. Не нужны мне, обижающие старого поляка, «неясности» и «недомолвки» — и так по горло, хоть удавись.

Глава 44

Сижу молча с паном Мсцишевским — пьяный и мрачный. Напряжение нарастает, несмотря на то, что поляк и поверил моей истории, и хоть один вопрос отпал. Не знаю я, что со священником делать, куда его девать. Вообще все можно было бы решить просто. Но тогда — не видать мне моей Агнешки. Придется считать, что священник к ней в нагрузку прилагается. Взвалю его себе на плечи и потащу, как всех остальных, кто в дело впутан оказался. Ничего, выдержу. Хуже, что мне снова придется переться в рассадник заразы, который я взялся ликвидировать. Не знаю я, как на объект пройти, и, что мне предпринять после, — не знаю. И ищут меня еще — каждый, кто здесь права имеет искать, меня ищет. На поляков уже вышли… И дорожное происшествие, уверен, с ними связали уже… Подозрительная все же с агентом и аварией история — для педантичных немцев подозрительная. Немцы все проверяют — на их небрежность рассчитывать никак нельзя. Верное дело, серьезно к вопросу подошли — вскрытие провели старательно. Трудно к такому трупу подкопаться, конечно. Только, пусть немцы точных данных и не получат, — поймут, что мутная вокруг вода. По крайней мере, проверят поляков. На Войцеха их кто-то или что-то точно наведет. А Войцех их к Мсцишевскому приведет.

Мсцишевский — умен, его так просто не возьмешь. И меня он прикроет. Только из-за этого я еще здесь — только из-за того, что на его территории не только машины пропадают, не оставляя следа, но и люди. Прячет он трупы, как надо, — и живых спрячет. Да и боевики у него, хоть умом не отличаются, — дело знают. Могу я на него и на его бойцов рассчитывать… по крайней мере, пока он меня своим считает. А пока — он верит мне. С ним Агнешку оставить не так страшно, заступится он за нее. Называет меня сыном — значит, и ее дочерью назовет. Не зря я к нему в доверие втирался — всегда в мыслях имел гордецов поляков с немцами стравить при нужде. Только узнают они, что я — русский… сдерут с меня столько шкур, что и немцам не снилось. Никогда они не забудут, как мы с немцами их страну делили.

Черт… Трудно быть реалистом в этом мире мечтаний и надежд… И разведчиком быть — трудно… Не знает никто, что я все время вру… и никто не знает, что я ненавижу врать — и себе, и другим. Только никто не знает и того, что правдиво — одно молчание… немое молчание зверя.

Разведчика должно утешать убеждение, что его обман во благо, — обман в обмен на правду. Только все — вранье. Мы — люди, бродящие между заблуждениями — своими и чужими. И я вижу их все — вижу насквозь. Благородная борьба за всеобщую свободу и братство, подлое предательство из-за жажды наживы — все видимость, все только уверенность в головах людей, только вера… вера в бога, в деньги. А на деле — правит оружие. И не какое-то виртуальное из головы, вроде банковских счетов и бумажек, а — обычное железное оружие. В итоге, у власти всегда — оно, всегда — оружие… когти и зубы. Грызутся «волки», деля территории, деля добычу. И я — один из «волков»… один из «стаи волков». И я понимаю, что есть у меня только — «стая». Нет, не только… У меня есть оружие, и есть — Агнешка.

От тяжких дум меня оторвал грохот отворенной двери. Агнешка выбежала из коморки, где я оставил связанного священника, от которого она теперь не отходит. Девушка встревожена и… Когда она печальна — она призрачна и прозрачна, как лунный свет… А когда злится — сияет и испепеляет, как солнце… Ее волосы лучатся озаренным золотом, губы горят огнем и глаза блистают. Она раздражена, только мне все равно. Я жадно пожираю ее глазами, словно концентрируя на ней весь свой давнишний голод. Ее глаза не охлаждают росой, а разжигают искрами. Сердце раскаляется в груди, как кипятильник… и мысли туманятся паром.

Мсцишевский встал с кресла и вышел, оставляя нас. Он мне как-то намекнул недавно, что ему знакомо это умопомрачение, — понимает он мол меня, как никто другой. Нет, не понимает… Не творил поляк таких дел. А если и творил… Не ждала его тюрьма после ночи с девушкой, не была ему тюрьма платой. А если и была… На войну его точно никто не посылал, как меня пошлют, если я в тюрьму не попаду, если я вообще выживу.

Агнешка встала передо мной, махнула рукой в сторону распахнутой двери.

— Он сказал, что ты!..

Я поднялся, покачнувшись, направился ко входу в каморку. Закрыл и запер дверь. Схватил Агнешку дрожащими руками.

— Агнешка, не надо о нем.

— Ты убил! Невинного человека! Он рассказал!

— Что? Я? Кого?

— Не трогай меня! Ты что, со счета сбился?!

Она горит гневом. Хрупкая девушка у меня на глазах превращается в разъяренную тигрицу, забывая про мою силу и свою слабость. Она в бешенстве и будоражит меня. Кровь вскипает и пузырится, заставляя меня трястись в лихорадке. Я впиваюсь в ее шею поцелуями, не взирая на ее сопротивление. Она борется, отбивается, бросается в сторону… Сломя голову кидаюсь за ней, хватаю… Она изворачивается, вырывается… А сердце гонит в мои вены крутой кипяток.

— Ты пьян!

— Нет.

— Он все рассказал мне про того! Рассказал, как тот освободил его! И про то, как ты вернулся и убил того — рассказал!

— Не надо про священника и про… Агнешка…

— Не трогай меня! Ты убил его! Хайко! Ты убил его!

— Хайко? Хайко… Это был я…

— Знаю, что ты! Знаю, что ты убил его! Зачем?!

— Это был я… Я — Хайко… Я — был им… Хайко только еще одно лицо — мое лицо… Агнешка, я могу не вернуться… Я не могу ждать, Агнешка… Я отдам тебе жизнь, только и ты…

— Нет!

— Я прошу тебя, Агнешка… Согласись… Только согласись… Я не хочу так — силой… Только я хочу так, что…

Она закричала — так истошно, что я зажал ей рот рукой. Едва заметил укус и кровь на ее губах — мою кровь… на ее горящих губах. Я слышу скорые шаги, хлопанье дверей, голоса… Только шаги все тише… и в глазах все темнее. Я оттолкнул кого-то, кто оказался у меня под рукой. Кажется, Крюгер… Толкнул старика с силой. Вспомнил, что он тощ и хил, но только одновременно с действием. Как вспомнил, так и забыл — и про падение на пол чахлого старика, и про подошедшего со спины мощного поляка.

— Ты что делаешь, Ян?! Ты что не видишь?! Не хочет она!

Войцех перекинул руку мне через шею, стараясь придушить, оттащить. Срываю его руку, выворачивая. Он высвобождается, бьет меня под дых. Я не блокирую удар и… Удар в надбровье, в скулу…

Он бросил меня к стене. А я… Меня так трясет, что я не могу ни говорить, ни думать… не могу стоять на ногах. Мсцишевский отодвинул, еще держащего меня за ворот, Войцеха… и я рухнул на пол в горячечном ознобе и в бреду.

— Войцех, он совсем пьян и плох. Отведи девушку подальше. И немца прихвати — подними его.

Ненавижу их… ненавижу себя. Их всех! А себя больше всех остальных!

Седой поляк подтащил меня к потертому креслу, свалил меня на него и сел напротив.

— С тобой такое впервые, Ян?

— Да…

— Я надеялся на это — это еще простительно. Ты должен проявлять выдержку.

— Должен…

— Должен держать себя в руках.

— Да…

— Так возьми себя в руки!

— Не могу! Не могу я! Не могу больше! Терпеть больше не могу!

Поляк поднялся, сдергивая с меня мой расстегнутый ремень. Он одернул тускло отсвечивающую пряжку, проверяя на прочность.

— Я надеюсь, что ты простишь мне это. Я знаю, что простишь. Я бы не сделал этого, если бы не считал тебя моим вторым сыном, Ян.

— Вы что?! Вы что делаете?!

Поляк крепко приложил меня твердой рукой. Тяжелая пряжка заехала мне по лопаткам. Перехватил ремень, вырывая у него из рук и… Намотал ремень на руку и… Поляк сурово покачал головой, и я повесил голову, опустил руки.

— Ты заслужил, Ян.

— Да знаю я. Знаю. Забыли…

— Нет, Ян, — злись на меня, но не забывай.

Вашу ж… Какой позор! Стерпеть порку! Порку поляка! Вашу ж… Теперь меня трясет не только от страсти, но и от — злобы! Заслужил — знаю! Только меня колотит от злобы так, что стиснутые зубы трещат! А душа немо орет… Агнешка, пойми меня! Прости! Пожалей! Я же болен! Я же боюсь себя! Боюсь, что это одержимое чудовище в отражении являет мне — мое истинное лицо! Я боюсь этого лица — своего отражения! Нет, я не такой! Я болен! Я должен, я буду бороться с этой болезнью! Я добьюсь тебя, Агнешка!

Глава 45

Агнешка сторонится меня. А главное, — она скрывается от моих глаз за широкой спиной Войцеха. И она не только отгораживается им от меня. Я вижу, что он… Он нравится ей — Войцех. «Медведь». Поверить не могу. Он же — тупой и… Он — преступник. А она доверяет ему. Она просто не знает его. Он кажется ей порядочным из-за его прямоты, когда я кажусь ей нечестным из-за смены лиц и имен. Но все только видимость, все — только кажется. Ревность рвет тельняшку у меня на груди, но я терплю и сдерживаюсь.

Мсцишевский налил мне еще водки, но я мотнул головой, отказываясь.

— Меня не спиртом, а снотворным накачивать нужно.

Поляк сдержано наклонил седую голову.

— Не такая девушка тебе нужна, Ян.

— Она красива, она чиста…

— Не для тебя она, и ты — не для нее.

— Да я ж не урод и не…

Поляк растянул рот, прижимая руку к сердцу.

— Снаружи, нет… А внутри…

— Нет, я не такой.

— Такой, Ян.

Я сбросил чертовы часы и цепь.

— Только с виду такой. Только видимость такая. Вышло так… А на деле я…

— Такой. Как я. Как я, когда был молод.

— А какой вы были?

— Отчаянный. С холодной головой и с горячей кровью, Ян. Завела меня горячая кровь на такую обрывистую дорогу, что и холодная голова с дороги той не свела, — только сорваться в пропасть и пропасть не позволила.

— Похоже вообще… Да не той дорогой я иду.

— Той, Ян. Одной мы идем дорогой.

— Цели у нас разные.

— К разным целям одна дорога не ведет.

— Точка на наших путях стоит, от которой они расходятся в разные стороны.

Поляк задумчиво наклонил голову, стыкуя расставленные пальцы.

— Когда я был молод, и я шел к другой цели, Ян. Но пришла старость, кровь остыла и со мной осталась только холодная голова.

— Хотите сказать, что надо сойти с опасного пути, пока не поздно?

— Нет, Ян… Ты не сойдешь — не сможешь. Я хочу сказать, что тебе надо забыть об этой девушке. Погубишь ты и себя, и ее, Ян.

— Нет, я спасу ее.

— Спасешь и погубишь. Помяни мое слово, Ян. Нет у вас будущего.

— Зато настоящее есть.

Поляк поднялся.

— Страсть — это стресс, Ян. Последствия серьезного и тяжелого стресса. После него ты засыпаешь, как шахтер после запредельной нагрузки, — и спишь мертвым сном. Переключатель щелкает у тебя в голове, и ты — теряешь голову.

Он ушел, а я остался сидеть, тупо смотря в пустой патронник. Может, он и прав — может, мне, и правда, пора на покой? Только вопрос встает жесткий — смогу я отправиться на покой без посторонней помощи или нет? Черт… Отправят меня… Свои или чужие — в тюрьму или на войну…

Клаус подобрался ко мне сзади, настороженно и неуверенно. Он согнулся над моим плечом, с опаской заглянул мне в лицо.

— Клаус, я… Не знаю теперь, что и сказать.

— Я знаю, я не держу зла, Вольф…

— Не называй меня здесь так, старик.

— Забыл…

— Я все исправлю, Клаус. Пойду, и все исправлю.

— А как ты это сделаешь?

— Не знаю еще. Придумаю. Подумаю — и придумаю.

— Ты всегда знаешь, что делать.

— Нет, Клаус. Не всегда. Не всегда знаю, что думать, что делать… Не такой я умный, как кажется, Крюгер. Просто, умею казаться умным. Я умею казаться, каким нужно и кому нужно — даже себе. А на деле я просто — убежденный в своей цели и уверенный в себе наглец из низов. Наглостью я больше беру, Клаус, и навыком пускать пыль в глаза. И мой единственный принцип, мое единственное правило гласит, что чужая слабость — это моя сила, что, когда кто-то слаб, я — силен.

— Я знал, что ты вампир… Знал… Когда ты сказал, что ты — охотник, меня как озарило…

— Клаус, перестань ты про…

— Ты скрываешь… Скрывай… Только я знаю… И еще знаю, что силы тьмы дают тебе особые возможности. И еще знаю, что ты утратишь их, когда перейдешь на сторону добра и применишь их на пользу людям. И знаю, что рано или поздно ты поступишь именно так — ты стремишься к свету, Вольф. Только это трудно, и ты сбиваешься с освещенной дороги, блуждая во мраке. Я понял это. Я понял, что призван свыше направлять тебя. Тебе нужно сражаться с собой — тогда ты выйдешь на свет снова. Нужно стараться.

— Брось ты это, старик. Право, глупо все это… до того глупо, что тошно и голова болит. Дай мне крысу.

— Что?

— Крысу давай! Мне нужна ее кровь!

— Ты пьешь кровь крыс… Это хорошо… Ты не хочешь крови людей… Это хорошо…

— Сказал, давай крысу!

Старик с пониманием кивнул и поковылял за коробкой, где в заключении томится еще один мой узник. Эх, Игорь Иванович… Попал я в психушку. И стал последним психом… вернее, первым — предводителем. И последний станет первым… Допер, наконец, что это значит, про что речь идет. Стал ваш верный офицер невидимого фронта вполне видимым вампиром. Стал из человека настоящим чудовищем — злом в красивом обличье, только кажущимся заманчивым и… Игорь Иванович! Скрутите мне руки! Кол в грудь воткните! Только остановите!

Игорь Иванович молчит… Это, в общем, хорошо. Великая истина: когда ты говоришь с богом, ты — молишься, а когда бог говорит с тобой — ты сходишь с ума. Да… Агнешка говорит с богом, Крюгер — с голосами, а я — с начальником… Хорошо, что ответы получает пока один только Крюгер.

— Вольф, она меня укусила — крыса…

Я сокрушенно качнул головой.

— Как же ты так, старик? Аккуратнее надо с крысой. Особенно с этой…

Эх, ширится круг поражения неизвестно какой заразой… А к черту… Проверим зато — вирусный агент его мозг разрушает, вызывая шизофрению, или что иное. Официально нигде не заявлено, только ученые считают, что как раз вирус в его недуге повинен, не выделенный еще четко и не полностью изученный. Посмотрим теперь на результат случайного эксперимента. Избавит Крюгера вирус-целитель от призраков и пришельцев — значит, все же вирус в его заболевании задействован. Только не сразу эффект заметен будет — все же Крюгер своим недугом страдает давно, и пострадал его разум довольно серьезно. Может, и не видно будет разницы. А вообще, кто его знает, возможно, восстановится еще. Как начнет мыслить нормально специалист по химикатам — к профессии вернется еще. Нет худа без добра. Хоть и расползается зараза — все ж не просто так, не впустую.

Глава 46

Пора мне выдвигаться — снаряжение готовить к походу, пути проверять.

Знаю я, что не свернут проект, что бы ни было, что бы я ни делал. Разве что один объект рассекреченный закроют, а проект не свернут — засекретят другие объекты пуще прежнего и… Что бы я ни сделал — все пойдет, как шло. Будем мы штамповать оружие — быстрее и больше, пока не сдохнем. Только нужна вера невинным людям — требуют они от меня приведения в исполнение их несбыточных надежд. Что ж, пусть надеются — не повредит.

Вера в свет облегчает страданья, уходящим во мрак. Всегда считал, что умирающим в мучениях надо давать выбор на облегчение страданий, хоть и тяжелыми химикатами, ускоряющими их неизбежный конец. Не всем же терпеть боль до конца, приближаясь к смерти с трезвым рассудком.

На краю сознания замечаю страх, что сейчас меня возьмут, что сейчас я сдамся. Только не сдамся я! Не могу я — в тюрьму! Не могу! Сдохну я в заключении, если Агнешку не получу перед томлением в застенках! В мучениях сдохну! Плевать мне на допросы! На пытки — плевать! Одна для меня пытка осталась — не получить Агнешку!

Глава 47

Остановил машину на дороге. Экран засветился в руке обманным болотным огоньком…

— Как ты там жив, Швед?

— Что, Охотник, еще открывалка нужна?

— Нет, просто так.

— Да нормально…

— Ты в Карелии? С приятелем из Финляндии?

— Да мы с Вейкко только снаряжение сгрузили…

— Как там у нас?

— У нас?

— У нас, Швед.

— Все, как раньше. В стране — все по-старому. А что?

— Тоска что-то заела — по Отечеству.

— По Фатерланду скучаешь, Охотник?

Черт… Только заметил, что пишу на немецком. Забыл, что со Шведом, на шведском надо. Перепутались языки — похожи они… что немецкий, что шведский, норвежский… Так же русский с польским путается… Все от усталости — не понимаю уже, на каком языке думаю, на каком пишу…

— Да, Швед, скучаю.

— Вейкко тут котел притащил. Он молчун — не сказал, где взял. Такую редкостную дрянь сготовил.

— И что же?

— Покромсал все, что было, — и сварил.

— Охотничий суп?

— Тебе виднее, Охотник.

— Я такой тоже готовил. Главное, — жира больше добавить. Колбасу копченую с маслом и еще что-нибудь такое.

— Гадость же…

— Нет, не гадость. Это — энергия.

— Нет, гадость…

— Ешь давай. И добавку бери. А то тощий, как смерть…

— Это что еще? Сговор какой-то?

— Международный, Швед.

— Все шутишь, Охотник?

— Да не до шуток мне. Ладно, давай гуляй за всех. Конец связи.

Шведы, немцы да поляки — вот и все, Игорь Иванович… Хочу я к своим, на свою землю. И если уж воевать… На своей земле воевать хочу, защищая, а не нападая. Знаю, что не так дела обстоят, знаю, что не так должно быть, что такое общество мне дано, такая война, а хочу другого — родного.

Услышал стрельбу, бросил автомат на колени, набросив на него куртку, и дал газу. Всегда так — хочу на коленях Агнешку держать, а держу — автомат.

Глава 48

Около построек стоит чужая машина. Захожу в автосервис, передергивая автомат. Трое валяются на полу — поляки, автомеханики. А один — немец, в штатском. Двери в помещении — открыты. Вхожу…

Вашу ж… Еще один в штатском — труп. Мсцишевский — убит. Вацлав — еще живой. Он припал к стене, зажимая рану рукой и истекая кровью, — в живот его ранило, но он протянет еще недолго. А не подохнет без моей помощи — я ему помогу.

— Где Агнешка?!

— В гараже, Ян. Ян, отгони их машину — в гараж… в подземный гараж.

— Что здесь было?!

— У меня в голове мутно все…

— Говори!

— Не важно все… Надо машину отогнать.

— Говори, что было, — быстро, точно и коротко! Я без данных не сориентируюсь!

— Пришли… Спрашивали про девушку, про своего человека… Войцеха спрашивали…

— И что?! Не было у них ничего на Войцеха! В таких трущобах вас все боятся — никто ничего не слышит и не видит! Сказал бы кто-то, что выстрел слышал, что видел, как Войцех труп тащил или машину отгонял, — взяли бы его давно!

— Знаю, что не было… Он сказал, что — приходил человек, вопросы задавал… Сказал, что — с ответами ушел человек…

— Ушел или уехал?!

— Ушел… Как ты ему говорил — так точно он и повторил… Мол смотрел он — пошел их человек не к машине… сказал, что позже его около машины заметил. Ты говорил, что они знают, что — машина на месте довольно долгое время стаяла, а их человек на связь с ними не выходил. Говорил, что они думать должны, что — оставил Войцеха их человек и вышел спокойный… что пошел он ходить неподалеку и ходил недостающее время, а к машине вернулся нервный… и — за руль, и — в столб…

— Верно все! И что?!

— Войцех все точно так и повторил…

— Занервничал он под конец! А они и пришли посмотреть — занервничает или нет!

— Нет, Ян! Вначале все вроде нормально шло, а под конец… Не знаю, что не так пошло, только не поверили они — напрягаться начали… Один отошел, на связь вышел, сообщил…

— И что?! Нервы вам просто подпалить решили!

— Не знаю, выдал себя нервами Войцех или мы все себя выдали, только… Получилось у них нас задергать… Тогда и нам, и им ясно стало, что теперь свидетелей не опрашивать, а допрашивать будут… Тогда мы…

— Стрелять стали!

— Попали мы, Ян…

— Попали! Да не пропали! Не сказал Войцех ничего лишнего перед вашей стрельбой! Они, если что и передали перед бойней, — лишь то, что проверять надо направление! А теперь — проверять нечего! Покойники у нас одни, Вацлав! А у них — одни пропавшие без вести!

— Я не пойму никак, Ян…

— Думай, что у них перед глазами! Нарвались их люди на не тех людей — и сгинули, с ними заодно! Попробуй докопайся теперь, кто с кем кого и куда! Версий до черта — тут и сговор, и устранение одних другими с тщательной уборкой и бегством! Людей и вариантов в деле полно, а следов и трупов — нет! Нет трупов — неизвестно, что среди них нет нас! Разорвутся на куски, ища всех, а не найдут — никого! Скроемся мы — оборвется наш след!

Светлые глаза Вацлава прояснились — он начал понимать, и силы стали подниматься в нем с надеждой. Трудно поверить, что Вацлав — красавец с кристально чистыми глазами — просто палач… нет, не просто палач, а — чудовище, наслаждающееся чужими страданиями. Он пытает не с ненавистью, а со страстью. Он так жесток, что не ненавидит жертву, как противника, а любит, как утеху. Он туп, несмотря на то, что куда сообразительнее того же Войцеха. Он туп не умом, а — душой. И он не только жесток, но и — труслив… готов на все, хватаясь за свою драгоценную жизнь.

— Ты что, думаешь, мы еще выберемся?

— Да, Вацлав! Уверен! Нас не найдут. Они место проверят, конечно, только мы его к проверке подготовим. Вставай, Вацлав! Живо! Отгоняй машину в подземный гараж. Стаскивай трупы в подвал.

— Жгут мне на руке затяни туже… И подкинь что-нибудь рану заткнуть… и повязку надо сделать — стянуть крепче.

— Сделаю сейчас! А ты сразу к машине их иди! Электронику из строя выводи всю и все средства связи! Уничтожай все, что сигнал дает! Держи — с этой штукой сигнал определишь, передатчики вычислишь и достанешь. Они чаще высокие частоты используют, низкие — реже. Но ты все равно — по всем частотам пройдись. Моя аппаратура позволяет. А я трупы обыщу. Давай делай — я проверю после.

— Передатчики, Ян? Какие передатчики?

— Одни за другими присматривают нередко.

— Друг за другом следят? Люди из одной организации?

— Бывает такое.

— Ян, а ты каким образом в курсе их внутренних дел?

— Не твое дело. Вставай!

— Во что ты нас втянул, Ян? Кто с тобой в деле? С кем ты дела ведешь?

— Время выходит! Делай, что говорю, без вопросов!

Вацлав, бледный, как покойник, вдруг покраснел — остатки крови кинулись ему в лицо, дыхание у него перехватило.

— Ян, я не такой недоумок, за какого ты меня держишь. Твоя девица госбезопасности угрожает. Это ее ищут! Именно ее, Ян! Ее и тебя!

Приставил клинок ему к горлу. Адреналин колотит меня отчаяньем, но я упорно держу видимость уверенности. Главное, — не терять убедительности. Главное, — давить на него, не давая ему продохнуть. Я должен грамотно задействовать все его слабые стороны — все его страхи, туманящие рассудок.

Я должен приблизить мои первые доводы к правде и подогнать его последующие выводы к моей лжи. Сбить его мысли с дороги, заставить принять мою ложь, лишь в начале похожую на правду, на веру, заставить увидеть в ней только то, что мне нужно показать. Черт…

— Вацлав, будь внимателен. Дела обстоят еще хуже…

— Ты втянул нас… Я все понял, Ян! Старик немец сказал… Считал поначалу, что он псих последний, а он правду сказал — про оружие, про подопытных… Ты с оружием связан, с военными… Ты им дорогу перешел, они тебя ищут… Они за всем стоят… Они к делу службу госбезопасности подключили и следят за всем и всеми… Ты их передатчики уничтожать меня посылаешь…

— Верно, Вацлав… Ты не такой тупой, как я думал… Ты умный… Ты и думать не будешь выдать меня, Вацлав… И не думай — не выйдет. Ты мой — с головой и внутренностями. На волоске твоя жизнь висит, а волосок — в моих руках. Решу — перережу его к черту. Не будешь делать, что говорю, — просто прикончу.

— Ты и так меня прикончишь, Ян.

— Ты будешь жить, пока будешь делать все, что я говорю. Мы с тобой теперь крепко завязаны. И одна у тебя надежда осталась свою шкуру сберечь — делать все, что я говорю, и верить мне. И только попробуй пойти против меня. Сдую, как пылинку. А возьмут меня — я молчать не буду. Ты у них в тюрьме еще раньше меня сдохнешь в мучениях, как бы ты с ними не договаривался. Не друг ты им, и не быть тебе для них другом. Врагом ты им был на воле, врагом у них в неволи и сдохнешь.

— Не верю я тебе, Ян.

Нет, не дам я ему времени выбирать, кого больше бояться, — меня или властей. Застрянет он у меня между страхами намертво — ни ко мне с угрозой, ни к ним с соглашением ни шагу не сделает.

— А у тебя выбора нет. Мы с тобой теперь вдвоем в деле, Вацлав, вместе мы. Одна у нас с тобой дорога теперь на двоих. Тебе и вообразить не под силу, садист, что у них с нами обоими сделают. Нам обоим с ними дел иметь нельзя, Вацлав. Они дело не хуже меня знают. Ты же помнишь, как я вашего колол… Он у тебя сутками молчал, а у меня… На таком допросе, кроме камня, никому не промолчать… и никому, кроме камня, в живых не остаться…

— Камень не живой, Ян…

— Я об этом и говорю, Вацлав… Никому живому у них живым не остаться… Так что слушайся меня… Вставай и иди…

Вацлав снова стал бледным, как труп. Он смотрит мне в лицо, мутнеющими от ужаса глазами. Он мне верит. Он мой. Сделает все, что мне надо, и так, как мне надо. Правда, он постарается прикончить меня поскорее — при первом случае. Но он — не успеет.

— А мы тебе верили, Ян… А ты нас…

— Живо встал!

— А ты нас… в расход пустил.

— Живо!

Он поднялся с трудом, встал у стены согнувшись… выпрямился, стискивая зубы, и вышел. Теперь — пора заняться уборкой.

— Агнешка, давай наверх! Агнешка, выходи! Тащи автомобильную эмаль, растворители и полиэтилен! Живо! Крюгер, выходи живей! Пятна крови выводить надо, химик, и запах пороха вытравлять!

Глава 49

Агнешка остановилась в дверях — бледная и… Она не закричала — только закрыла рот рукой. Крови здесь, конечно… Черт…

— Пан Мсцишевский…

Девушка подлетела к покойнику, приложила руку к его седой голове, словно проверяя — кровь заливает его лицо или краска.

— Оттирай кровь!

— Он мертв… О боже! Пан…

— Хватит стоять!

— А Войцех? Войцех!

Выставил ее, толкнув к двери.

— Все мертвы! Оттирай кровь!

Агнешка в ужасе посмотрела на окровавленную руку, перевела взгляд на Вацлава, оттеснившего ее и вставшего в дверях, крепко вцепившись в косяк.

— Готово, Ян… Только я… С ног валюсь…

— Жди здесь.

Агнешка всмотрелась в меня — недоверчиво и напряженно.

— Все мертвы?

— Времени нет! Надо следы скрыть! Оттирай!

— Скрыть все следы? Ты сказал, все мертвы? Мертвы все?!

Я еще не ответил, а она уже кинулась прочь. Вацлав сообразил, что ее так встревожило, и схватился за оружие. С разворота просто расстрелял его… пустил короткую веерную очередь от живота, дырявя его так, что… Вацлав свалился замертво, и я рванул за Агнешкой. Она нашла Войцеха, упала ему на грудь, вслушиваясь в его дыхание.

— Он жив! Еще жив!

— Отойди от него! Он умирает!

— Нет!

— Он умрет!

— Его надо отвезти к врачу!

— Какой врач?! Никакого врача, Агнешка! Он мертвец! Отойди от него!

— Не трогай его! Не прикасайся к нему! Я не позволю тебе его пристрелить!

— Не пристрелю я его! Он и так — умрет! Отойди!

— Он только ранен!

— Три пули словил!

— Войцех твой друг!

— Он бандит, Агнешка!

— Как и ты!

— Не оскорбляй меня! Не равняй меня с ним — с преступником, с наемником!

— Ты такой же убийца!

— Он — убивает за деньги! И убивает он — для главного, а главный у него — бандит! Он мне не друг, а — враг!

— Но он считал тебя своим другом!

— Он тупой!

— Тогда все, кто считает тебя другом, — дураки, Вольф!

— Только враги, считающие меня другом! Отойди от него! У нас времени на него нет! Оттирай кровь!

Ее горючие слезы полились на раны и смешались с кровью Войцеха — она рыдает так, что дух стынет. Черт…

— Крюгер! Не поторопишься — схватят нас! Полы и стены только в технических помещениях ототрем! А здесь не получится! Лей эмаль на пятна крови! А на стенах — распыляй! Автомобильная эмаль быстро сохнет! Открывай окна — выветривай летучие вещества!

Агнешка вцепилась в меня в отчаянии.

— Не оставляй его умирать! Я прошу тебя! Я знаю, что ты хочешь! Я сделаю все, что ты захочешь!

— Думай, что говоришь! Ты оскорбляешь и себя, и меня!

— Я не хотела… Нет… Я хотела только… Он человек, Вольф! Поступи с ним, как человек! Хоть один раз поступи, как человек!

— А я не, как человек, поступаю, рискуя жизнью ради тебя?! У меня нет ничего ценнее жизни! Ценнее жизни — только долг и только ты!

— Я прошу! Сохрани ему жизнь! Он не сделал ничего плохого… нам он ничего плохого не сделал… Он человек, Вольф… Человек…

— Нелюдь он!

— Мы все грешны, Вольф, — все мы…

— Нет грехов! Есть — порядок, и есть — преступления! Он — преступник!

— Не нам его судить, Вольф…

— Больше некому!

— Бог всем судья…

— Нет бога! Есть прокуроры, судьи и адвокаты! И здесь я — за троих!

— Я не знаю… Не знаю, что еще могу сделать… Не знаю, что еще мне сделать…

— Я тебе говорю, что делать, то и делай! Оставь его и оттирай кровь!

— Вольф…

Она не зашлась плачем — ее глаза высохли и потускнели. Она оцепенела, смотря в стену, в пустоту. Схватил ее за плечи.

— Смотри на меня! Я с тобой! Я не брошу тебя! Я всегда буду с тобой! Буду оберегать тебя! Только делай, как я говорю! Соберись, не теряй головы!

— Не надо… Не трогай… Оставь меня… Из-за меня… Хватит смертей! Хватит! Они ищут меня! И я сдамся им!

— Сдашься?! Сдашься им — сдашь и меня!

— Твоя жизнь не стоит стольких жизней… Ни твоя, ни моя…

— Стоят наши жизни их всех!

— У жизни нет цены…

— Есть цена! Жизнь стоит столько, сколько ты за нее просишь и сколько ты за нее получаешь!

— Моя жизнь равна его жизни… Мы оба с ним — люди…

Черт… Все на грани… все меня готовы выдать. Все пошло наперекос… все под откос поехало. Не справляюсь я. Нет, еще не все пропало!

— Раны закрой! Заткни и прижми! Ясно?! Он кровью истекает!

Глава 50

Спешно осмотрел отдраенные полы и стены.

— Агнешка, я Войцеха к врачу отвезу. А ты с Крюгером и священником останешься ждать здесь — в гараже, под землей.

— Ты притащил туда трупы…

— И трупы, и машины, и вы — все спрятано под землей. Так что и не думай выходить, пусть они и приедут с проверкой. Они ничего не найдут. Только не выходите и храните тишину — мертвую. Нельзя развязывать священника. Ясно?

— Вольф, я…

— Ясно?!

— Да… Да, я поняла…

— Я вас не закрою. Не вернусь вас вызволять через сутки — вы выйдете. Только осторожно. Только, когда станет тихо. Сначала — слушайте, после — смотрите. Выходите вечером — в темноте. Я вам оставлю ключи от машины — отогнал ее в пролесок. Она недалеко от места, где Войцех яму копал, — найдете. Пешком дойдете — никаких попуток. Ясно?

— Да… Только ты же…

— Возьмут меня — мне из тюрьмы долго не выйти. Без меня выбираться будете с Крюгером. Деньги я вам дам. Отправитесь в Берлин. Крюгера в городе оставишь, в месте, помеченном на схеме. Дальше одна поедешь. Дам тебе адрес в Берлине — надежный человек, мой человек. Тебе только до города добраться — дальше он все сделает, он тебя вытащит. Сообщишь ему, что Отто Вебер тебя послал и передал, что в деле — второй вариант отхода. Ясно? Он тебе документы выправит, как литовке или латвийке, и в Осло переправит.

— В Норвегию?

— Нет меня — нет и другого варианта. Из Осло тихонько в Тронхайм переберешься. Остановишься на время в городе — в квартире Улафа Гундарсона, в моей квартире. Только молчи про меня. И про квартиру молчи. Не знает никто ничего.

— О господи! Мне не верится… Я не могу поверить…

— Сражайся за жизнь — о вере после схватки подумаешь. Останешься в Тронхайме — дождешься меня, я вернусь и все решу. И главное, — никому обо мне не говори. Запомни — ничего не говори.

— Кто такой Отто Вебер? Он твой друг, твой доверенный?

— Я — Вебер. Я, Агнешка.

— О господи…

— Я перед тобой открыт, Агнешка. Теперь каждый твой удар будет для меня пулей в грудь, а каждая твоя ошибка — ножом в спину.

— Господи… Зачем? Зачем ты делаешь все это? Зачем все это говоришь?

— Сказал же — стараюсь тебя спасти!

Я подождал, еще надеясь, что она передумает отправлять меня нарываться с врачами. Право же, что ей Войцех? Только не похоже, что она передумает. Черт…

— Держи деньги Мсцишевского. Надо будет — не скупись, откупайся. И еще… Помни о крысе, Агнешка. Главное, — крыса.

Агнешка откинула с плеча волосы, и передо мной предстал настороженный зверек.

— Крыса у меня, Вольф…

— Держи ее в коробке!

— Что ты, в коробке плохо сидеть — я знаю… Она привыкла ко мне. Она не убежит… она меня любит.

— Держи в коробке! С глаз долой! Скрывай и храни в тайне!

— Вольф, что такое? Что ты так из-за крысы?

Она ласково потрепала зверька по костлявому загривку, провела рукой по голому хвосту. Хотел бы я поменяться с этой крысой местами. Только мне, видно, суждено не в ее волосах купаться, а в коробке у немцев томиться. Черт… Посмотрел на руку Агнешки — она помечена кодом подопытного, как эта крыса. Товарищи по несчастью. Нашли друг друга. Ничего, станут они еще у меня счастливыми. И я — стану.

— Агнешка, крыса эта заражена вирусом-целителем, уничтожающим другие вирусы. И возможно — не просто заражена. Не знаю точно, но возможно — ДНК этого зверя изменен. И измененный код этого зверя способствует перестройке одного вируса в другой — в целительный. Я думаю, что изменения происходят именно в этом звере. Тебе ясно? Зверь — бесценен для государства, для всех. Береги его. И держи в тайне.

Девушка задумалась и вдруг вскинула голову.

— Это лечение? От всего?

— Только от вирусов — зато от всех вирусов, Агнешка.

— О боже… В моих руках…

— Биологическое оружие. Еще не изученное оружие, Агнешка, — еще только изучаемое. Ты заражена этим вирусом, избавившим тебя от другой заразы. Я сделал это — у меня не было выбора. Только еще никто не знает отдаленных последствий такого заражения. Молчи о том, что заражена. И не подвергай заражению других. Это поставит под угрозу…

— Я опасна?

— Не знаю. Поэтому — никто не должен знать.

— Вольф, это же…

— Этот вирус передается через кровь — знай об этом, и не заражай других. Простые анализы его не определяют — никто не узнает. Перевези крысу в Тронхайм — позже я приеду и решу, что с ней делать дальше. Ясно?

— Ты продаешь оружие? Такое оружие?

— Я не наемник и ничего не продаю — ни себя, ни свое оружие, ни чужое! Береги крысу — при нужде мы обменяем ее на наши жизни! А пока — просто молчи! Ясно?! Слова стоят нам жизни! Ясно?!

— Да… Я поняла…

— Знал, что ты умна, — иначе бы тебя не выбрал. А теперь тебе прятаться пора. Скоро они с проверкой приедут.

Я развернулся резко, пошел на выход. Агнешка догнала меня, с опаской коснулась моего плеча и зашептала тихо…

— Ты же наш шпион, я права?

— Нет, не права. Время выходит. Тебе пора к Крюгеру спуститься, а мне — пуститься в путь.

Она подошла… Она совсем рядом… Ее рука у меня на груди, глаза устремлены к моим… и ее тихий шепот…

— Подожди… Постой… Ты на меня?..

— Да, обижен. Ты меня глубоко оскорбила. Только не время для объяснений.

— Ты тогда на меня набросился, и я… Я боялась и… Я думала, что ты просто… просто преступник.

— Нет, не просто! Не хотел я с тобой так поступать. Хотел тебя, но так с тобой поступать не хотел.

— Я прощу… И ты прости меня… Я не хотела тебя унижать… Я не знала…

— Не надо! Не время!

— Я прошу… Очистим души прощением…

Она прильнула к моей груди, что-то шепча и…

— Не время!

Она резко осеклась. Просто, я скинул одежду, примеряя строгий костюм седого поляка, — подходит.

Агнешка не уходит, упрямо смотрит меня в лицо.

— Теперь я думаю, о тебе не так.

— Давай косметику, которую я тебе притащил. Не тяни время! У меня лицо разбито, как у разбойника с большой дороги! Не могу я в таком виде в общество врачей войти!

— А в каком виде ты войдешь в общество?

Показал ей удостоверение нового мертвеца.

— Ступай к Крюгеру, Агнешка.

— Ты же вернешься, Вольф?

— Постараюсь вернуться.

Агнешка смотрит на меня растеряно… скорее, потеряно смотрит.

— Вольф…

— Остановишь меня — тогда тебе с мертвецами не надо будет прятаться, а мне не надо будет под пули подставляться, только Войцех тогда — труп.

Агнешка подняла голову, сверкнув глазами.

— Возвращайся, Вольф. Я буду ждать.

Волшебные слова. Только не уверен, что ты в полной мере понимаешь, Агнешка, что тебе придется произносить их всю жизнь, если ты выберешь жизнь со мной.

Надежда стучит в висках. Она будет моей. Будет. Я докажу ей, что никого лучше меня ей в жизни не найти. И плевать, что подставлюсь, плевать, что Войцеха с собой таскать придется. Не сожжет ревность того, кого страсть спалила. Предоставлю ей и священника, и преступника в добром здравии, раз ей так в голову взбрело из-за религиозных соображений. Религиозные убеждения — все ж убеждения… не глупый каприз, а проявление твердых принципов. А твердые принципы я уважаю… даже, когда считаю их глупыми. Таких попробуй переубеди, попробуй перекупи. Таких предателями сделать труднее остальных. Заслужу я Агнешку — заслужу и ее верность до смерти. Таких трудно завербовать, а если и завербуешь — рассчитывать на таких будешь больше, чем на других. Будет она моей, Игорь Иванович, душой и телом — вся, с головой… моей!

Глава 51

Так, надо нарочито выправить плечи. Теперь в глазах гражданских я явно военный. Подбитый глаз темными очками закрыть. Вроде порядок. При мне удостоверение убитого агента, на мне строгий костюм, соответствующий представлениям людей об агентах службы безопасности. И я… Я вишу на волоске. Мои мощные страховочные тросы готовы оборваться, а остался один только — волосок… золотой волосок Агнешки.

Эх, пожелай мне удачи, Агнешка. Нужна мне теперь удача так же, как ты. А вы, Игорь Иванович, не смотрите так строго и укорительно. И без вас совесть грызет.

Близок предел моих сил. Только я, не взирая на усталость, упорно и терпеливо готовлю машину. Застелил сидение полиэтиленом, чтобы Войцех его кровью не замарал. С трудом запихнул здоровенного поляка в машину.

— Черт… Войцех, пива ты, видно, пьешь больше положенного. Забыл про нашу армейскую дисциплину, лентяй. Знал бы, что тебя таскать придется, — напомнил бы про трезвость и тренировки.

Кстати, насчет пьянства мысль ко времени… вовремя вспомнил. Посадил поляка так, что по дороге, со стороны, за пьяного сойдет. Он все больше без сознания — только изредка бредит от того, что температура подскочила. Плохо это, что температура, а еще хуже, что — бредит… чушь несет какую-то на польском. Черт… Сажусь за руль, завожу.

Вырулил на дорогу к сносному госпиталю. У меня единственная возможность проехать — просто ехать и надеяться, что меня не остановят на посту или за мной не увяжется патруль. Адреналин шкалит от стресса — спокойнее становится только от того, что меня в лицо не знают. Меня разве что с Агнешкой признать могут, а так… К двум парням просто так цепляться не должны. Только вот Войцех… Никак он за немца не сойдет, на лице у него написано, что он — славянин. А я же не знаю, насколько серьезно за поляков взялись. Решил перестраховаться и низко пригнуть ему голову — словно он дрыхнет, голову на грудь уронив.

— Виноват, командир…

— Заткнись, Войцех!

— Виноват… Ветка хрустнула, и я…

— Войцех, вбей ты себе в голову, наконец, что стрелять надо после того, как цель определишь, — точно определишь!

— Стрелять надо…

— Не надо стрелять! Придурок!

— А это не я, это — парашют…

— Придурок…

— Не открылся…

— Оно и видно! Был бы я твоим парашютом — тоже бы не открылся! Агнешку благодари — добрая она!

— С запозданием открылся…

— Заткнись! Войцех, ведь не плохой ты солдат! Только тупой, как!.. Не знаю, как что… Не знаю ничего тупее тебя, Войцех!

Остановился около госпиталя, подхватил здоровенного поляка и потащил, проклиная Степана Петровича, заставившего меня вконец отощать, — тяжелый он, как… Не знаю, как что… Такой же тяжелый, как и тупой!

Поймал врача, с неимоверной скоростью ткнул ему в лицо удостоверением и так же стремительно спрятал документы.

— Мне нужен хороший хирург — срочно.

Ко мне вышел встревоженный врач, за ним явились санитары с носилками. Наконец, свалил поляка с плеч.

— Агент тяжело ранен во время проведения секретной операции. Вы должны оказать нам содействие, сохраняя секретность.

— Мы доставим его в ваш ведомственный госпиталь.

— Вы должны оказать ему помощь на месте и немедленно. Не должно быть регистрации и официального оформления. Мы свяжемся с вашим руководством впоследствии. Вопросы есть?

Врач оторопело взирает на меня, а время идет. Я сурового свел брови, и он очнулся.

— Нет. Нет вопросов. Огнестрельные ранения! В операционную его!

Решил разъяснить положение дел доктору, проследовав за ним на подъемник.

— Я должен присутствовать на операции.

— Вам дальше нельзя.

— Я должен.

— Вам нельзя в операционную — вы не стерильны.

— Я пройду обработку и буду с ним — я обязан быть с ним.

Врач начал выставлять меня тверже, но и я на своем стал тверже настаивать.

— Я не пропущу вас дальше.

— Он будет жить?

— Он тяжело ранен. И кровопотеря…

— Он должен жить.

— Мы сделаем все, что сможем. Останьтесь здесь и ждите.

Хирург не оставил попытки отправить меня прочь. Только меня прогнать не так просто — я ему еще не все разъяснил… не все, что должен объяснить ненароком, избавляясь и от тени подозрения. Я дождался, когда Войцех заговорит. Хирург прислушался к чужой речи и напрягся.

— На каком языке он говорит?

Главное, — никогда не подавать вида, что что-то идет не так. Все должно выглядеть обычным…

— Он в совершенстве владеет несколькими языками. Вы должны знать, что люди, знающие чужие языки, нередко говорят в бреду именно на — чужих языках.

Медсестра, старательно строящая мне глазки, кивнула в подтверждение моему заявлению.

— Да, я помню учительницу японского языка… После наркоза она какое-то время говорила только на японском, и я совсем не понимала, что она пытается мне сказать. Мы часто сталкиваемся с такими пациентами…

Хирург покачал головой в ответ на мою разящую наповал улыбку соблазнителя. Ему невдомек, что у меня на такие улыбки рука набита… так же, как на выявление таких сестер, скучающих порой на ответственной работе и пускающих в голову мысли, что тратят молодость попусту.

Позволил, наконец, хирургу себя выставить. Успокоился и остался ждать, не тревожась теперь об объяснениях всех неудач Войцеха на воинской службе, изложенных на его языке.

Так… Наврал всем… Главное, — не наврать себе. Нельзя забывать ничего, надо вспоминать все. Надо выстроить все в строгом строевом порядке. Так, кто обо мне что знает? Власти знают одного Вольфа. Войцех — одного Яна. Крюгер знает и Вольфа, и Яна. Агнешка — знает всех, кого не знает Игорь Иванович… и не знает никого, кто известен начальнику… только Яна. Пока мне удалось не пересекать параллели личных дел и служебных… считай, удалось. Все задействованные имена, лица и контакты — мои личные, страховочные. Ими обойтись и надо. Дальше мне нельзя Агнешку заводить. Да и Игоря Ивановича в личные дела я посвящать не намерен. Никогда не думал, что буду благодарен судьбе за жесткие уроки, приучившие меня страховку себе крепить тайно от всех — и от своих, и от чужих.

После операции Войцеха отпускать не захотят, но я скажу, что должен забрать его в наш госпиталь. Вашу ж… Как все сложно! Ему антибиотики колоть придется… перевязки делать. Но не беда! Сложнее, что… Я внутри такой простой, а снаружи — такой сложный! Эх, Агнешка, — видимость все… все вокруг. И сохнет по тебе никто иной, как — иллюзионист. Только достаю я не кроликов из цилиндра, а информацию из людей.

Глава 52

Впихнул Войцеха в машину. В него столько крови вкачали, что даже на румянец хватило. У него улучшение стремительное, хоть он и вялый еще. И не только ему легчает. Эх, отблагодарит меня Агнешка. Верующие всегда склонны за падшие души заступаться и ничтожные жизни жалеть в надежде их спасти.

А вообще здоровый он — Войцех. Такой же здоровый, как и тяжелый, как и тупой… Зря он из армии ушел — вбили бы ему в голову порядок и применение полезное нашли бы. А может, мне его обработать? А что, завербую, заплачу, дам задание, не затрагивая его гордости, — и будет работать на нас, как миленький, не зная, что именно на нас работает. Агнешка ему подтвердит, что я из их родной разведки. Она же как раз так думает.

Намеками, конечно, разведки коснусь. Одними намеками надежнее — не подкопаются люди и… Люди больше без моих объяснений додумают, а главное — додумают то, что надо… что им надо и что мне на руку. Мои намеки для них — наводки, а мои недомолвки — проводники для их вымыслов. Для диверсии в их головах достаточно провести простую потаенную подготовку и проговорить последнее пусковое слово-катализатор — тогда взрыв домыслов обеспечен! Мне им с такой тактикой даже в мысли прокрадываться не нужно — они и без меня справятся. Стратегия у меня такая — не я людей штурмую, а они себя… под моим руководством. Всегда руководствуюсь основными законами физики — сила действия равна силе противодействия. Решил давить — дави осторожно. Решил бить — бей в точку наибольшей эффективности и наименьшего сопротивления.

Молодец я вообще. Вроде на волоске, а не вишу ведь — стою еще, выпрямившись во весь рост. Эх, гордитесь мной, Игорь Иванович, пусть и сомнительный повод для гордости я вам даю, — все же повод. Только вот плохо становится мне совсем. Зараза в крови гуляет лихая. Я же кровью с крысой обменялся, братаясь. А иммунитет у меня — хорош. Похоже, схватка с вирусом в разгаре. Температура зашкаливает. Черт… Не нужно мне с этим вирусом бороться… нужен мне этот вирус. Еще и адреналин перестал хлестать через край. Отпускает он меня, словно заморозка отходит. Видно, Войцех мне скулу сломал — боксер. Скверный перелом — со стороны не заметным особо бывает, а болит — зверски. Говорил же придурку, что нельзя меня по голове, — что моя голова не только мне нужна, но и ему. Правда, и я, как последний придурок себя повел. И вообще… Я ему обещал и собирался глотку перегрызть за такой удар, а теперь — его шкуру спасаю. Черт… Только неизвестно еще, что из этого получится. Пока его шкура в порядке, хоть и в дырах, но… В глазах у меня темнеет быстрее, чем вечереет. И дорогу я толком не различаю, а я — за рулем.

Проехал темный и тихий автосервис, присмотревшись, — проверяют, стоят машины. Остановился в пролеске чуть поодаль, стараясь успокоиться. Нет, не должны найти. Ничего и никого не найдут. Я же и о собаках позаботился — растворители собакам нюх отобьют. Правда, собак не должны были с собой брать. Это я так — для страховки, из осторожности. В конце концов, я с немцами дело имею… вернее дорогу я немцам перешел. А с ними надо всегда начеку быть — их попробуй недооцени. Достойные враги… и друзья — достойные. И весело с ними всегда, и дело никогда не стоит.

Подыхаю просто. Еще и нервничаю попусту. Знаю, что нельзя нервничать, оставаясь на месте, а все равно. Здесь же я не в простой засаде выжидать вынужден… здесь возле моей Агнешки ищейки рыщут. Снова адреналин нахлынул, и я готовлюсь сердечный приступ получить.

Глава 53

Глаза поляка чуть прояснились, мои — чуть замутились, так что мы с ним теперь на равных оказались.

— Ян, ты в порядке?

— Нет.

— А я…

— И ты — не в порядке. Войцех, а что с парашютом?

— А что?

— Ты сказал, что не открылся вовремя…

— Что, правда? Сказал?

— А то…

— Да это еще ничего… Раз как-то ветер был, к дороге сносить стало, а возле стояла стена… Так меня на стену занесло — встал на ней, а тянет…

— Что, правда?

Войцех усмехнулся.

— Правда…

— Стропы срезал?

— Да, с трудом… Думал, все… головой о бетон и…

Я прикурил сигарету — сунул в рот Войцеху, прикурил еще — зажал в зубах… и судорожно сцепил руки на руле.

— Пронесло, Войцех… А я раз… Да не важно…

— А ты где служил?

— Да я на границе…

— И как?

Усмехнулся в свой черед.

— Да задавался я страшно.

— Это за тобой водится.

— Верно, до сих пор водится. Раз я… В общем, вижу на снегу следы — вроде двое границу пересекли и в одном направлении двинули. Думал за ними ходу дать, а присмотрелся — неправильно нагрузка распределена. Один след вперед ведет, а другой — назад, только задом наперед. В общем, вышло, что один человек границу перешел и задом наперед вернулся, меня сбивая.

— Ничего себе…

— Я, конечно, орден на груди увидел и вперед тайком — только меня и видели…

— И что, выследил его?

— А то… Погнался за ним… за наградой, вернее. Плюнул на все и на чужою территорию рванул.

— Думал о том, что победителей не судят?

— Вроде того. Стоит, в общем, сарай кривой в снегу, следы к нему ведут…

— И что, взял его?

— Взял… скажешь тоже. Меня взяли, Войцех. Наши, Войцех, — пограничники.

Войцех рассмеялся, хватаясь за продырявленный живот и скрючиваясь.

— Проучили?

— Пытались. Только я же не знал, что это свои… не знал, что меня учат. Я к пыткам себя готовил серьезно, оповестил противника, что молчать намерен, как покойник, пока покойником не стану. И молчал. В общем, весь урок я им испортил. Они же ждали, что я только так зарываюсь — не до конца. Только не дождались. И, в итоге, одному командиру весело было… выговорил он нас всех неслабо.

— Палкой по спине?

— Почти…

— А ты хоть одного «переходчика» поймал?

— Было дело… Только я тебе позже расскажу. Устал я, Войцех, жутко. И за Агнешку страшно.

— Да мне тоже боязно, что дальше будет.

— Пожуем — увидим…

— Что увидим?

— Увидим, что же мы такое жуем. Тогда и решим — проглотить или — выплюнуть. Ты последи пока, а я клочок сна схвачу.

— Ты сможешь заснуть?

— Посмотрим…

Не то, что сильно, но жалею теперь, что в коем-то веке правдивую историю рассказать решил. Нервы все — прямо приперло правду хоть перед смертью, хоть Войцеху сказать. Только поляк так встревожен, что мне почти спокойно, — не запишет он ничего на корку, забудет все. Войцех толкнул меня в плечо, как только я закрыл глаза.

— Ты спишь, Ян?

— Нет, не идет сон…

— Ян, а что нам дальше делать?

— Придумаем…

— Я не могу придумать, что мне делать.

— Я придумаю, Войцех. Ты меня только по голове не бей больше.

— Да это ж — наиболее твердое место.

— Это у кого как, Войцех.

— Я ж все по правилам, как тренер говорил.

— Другие у нас отныне правила, Войцех.

— Ты вообще без правил дерешься.

— Другие у меня, просто, правила — в точности не такие, как у остальных.

Я посмотрел с отчаяньем в пустой патронник. Тихо… Только не известно еще — ушли они уже или нет. Пора проверять. И вообще — пора… Долго они в автосервисе… Хватит… Хватит ждать… Будут обыскивать дольше — обнаружат мою Агнешку. Надо действовать.

— Войцех, ты с автоматом совладаешь?

— Да… Я в порядке, Ян.

— Сказал тоже… в порядке.

— На ногах держусь.

Загнал патрон в патронник, передал автомат поляку.

— Вот теперь, Войцех, стреляй в каждого чужого, кого только увидишь.

— Ясно.

Эх, возьмут меня, Игорь Иванович… И на кого вы меня такого обменяете, когда я столько всего натворил? Нет, не возьмут меня. Я всех возьму — всех… сначала их, а после — ее. Патрон в патронник — и вперед.

Глава 54

Агнешка бросилась мне на шею, как только я включил в подвале свет. Не знаю уж, что меня колотит — страсть или страх… или еще что…

— Вернулся… Ты вернулся…

— Вернулся, Агнешка. И он — живой он.

Она начала целовать меня, и я…

— Больше никуда… Не уходи больше никуда… Больше никуда не отпущу…

— Агнешка…

Это что, правда? Правда, что она закрыла глаза, осыпая меня поцелуями?

— Агнешка… Я легок на подъем… Не надо говорить мне, что пора ехать, когда не готова ехать…

Она не отстранилась, не остановилась.

— Агнешка… Не время… Нет времени…

Хрупкие плечи затрепетали в моих дрожащих руках. Тонкие пальцы проскользнули под наполовину расстегнутую рубашку — под мою незаметно расстегнутую ее тонкими пальцами рубашку…

— Агнешка… Ты что делаешь? Трупы же кругом… везде враги…

Она целует меня на глазах застывшего с автоматом в руках Войцеха и…

— Агнешка! Да ты не соображаешь совсем! Хватит, все! Живы все! Живы! Хватит! Тише!

— Никуда не уходи… Не оставляй меня одну никогда…

Сжал ее руки в своих руках. Она задыхается слезами.

— Все в порядке. Они ушли. И мы уйдем. Уедем. Уходим, Войцех!

А куда? Куда мы уходим? Идем к Веберу… Точно — к геру Веберу на съемную квартиру. Больше некуда. Только я с трудом представляю… Не знаю, как я притащу такую компанию к серьезному и сдержанному геру Веберу, ведущему спокойную и правильную — просто праведную — жизнь. Черт… Кто у меня на руках? Безумный бродяга, раненый бандит, девушка в шоке и еще…

— Священник развязан! Какого черта священник развязан?!

Агнешка постаралась что-то сказать, но голос ее прерывается и дыхание неровное.

— Спокойно. Я спокоен. И ты…

— Я ему все объяснила… Он все понял… Он добрый человек…

— Что ты ему сказала? Смотри мне в глаза. Дыши спокойно и — отвечай.

— Только то, что мы попали в беду…

— Про объект речь шла?

— Он все понял, он…

— Про меня?

— Я сказала, правду… только не всю. Сказала, что ты простой парень, как и мы. Сказала, что мы с Крюгером попали в беду, что ты помог нам. А теперь нам надо помочь тебе. Он поможет.

— Даже так? Священника обработала? Даешь же ты… не думал. Молодец, конечно, только впредь поосторожнее будь. Не скажу делать — не делай. Планы, как часы, — их сверять надо, надо их подправлять — согласовано. Ясно?

— Я поняла… поняла…

— Ты успокоишься сейчас, а потом с Крюгером поговоришь. Я направление задам, а ты его разработаешь.

Неплохо вообще вышло… Все мои будут — и бродяга, и бандит, и Агнешка… и даже — священник. Нам бы только до Франкфурта добраться, а дальше… дальше проще. Так, Агнешка у нас слабое звено — знают ее в лицо лучше других и ищут активнее. Пацаном ее сделаем наскоро — пройдет. До города доберемся в чисто мужской компании, пусть и разношерстной. Сойдет, скушает зритель мою скромную иллюзию — за обе щеки сжует.

Глава 55

Я не помню, как мы доехали до города, до съемной квартиры Вебера. Ума мне не хватает понять, как мы посты проехали. Я просто падаю с ног от изнеможения и подыхаю от нервного перенапряжения. Страх, страсть и счастье — все слилось в голове, в последнем рывке, в последнем выбросе стрессовой энергии.

Надеялся пройти незаметно, только на лестнице нас встретила Ильза — упорно, но безуспешно заигрывающая с Вебером баба-яга. Первыми засекла она нас с Войцехом. Похоже, она и нам решила подстроить западню — глазки строить, по крайней мере, стала отчаянно. Я начал нервничать сильнее и, видимо, дошел до предела. Не получилось сходу придумать, как выкрутиться и… в голове щелкнул переключатель… опасный переключатель, заставляющий все казаться мне — смешным.

— Вы пришли к геру Веберу? Его нет…

— Не беда. Мы его подождем. Он оставил нам ключ.

— Кто вы такие?

— Мальчики по вызову. Нет, не полицейские — другие мальчики по другому вызову. А вы не интересуетесь случайно?

Она открыла рот, но я подмигнул ей припухшим глазом, и она промолчала. Так же оторопело и молча она проводила взглядом священника с маленьким мальчиком и Крюгера, скрежещущего зловещим хохотом. Я мотнул головой в сторону старика.

— Он у нас главный — организатор оргий. Надумаете обратиться — он вам предоставит всю необходимую информацию о нашем заведении.

Ильза недовольно съежилась.

— Нет, я не интересуюсь. Зато ваш визит все прояснил с гером Вебером…

Она захлопнула дверь. И я захлопнул дверь за собой, припирая ее спиной, сползая по ней и — смеясь, как сумасшедший.

Войцех встал надо мной, возвышаясь горой.

— Ты что, Ян?

— Весело же! Разве не весело вышло?! Весело, Войцех! К черту! К черту безукоризненную репутацию Вебера! К черту!

Один старик немец мои шутки понимает, подыхая со мной от смеха и кашля! И пусть невежды утверждают, что немцы шуток не понимают, — чушь!

Глава 56

Войцех поднял меня, еще заливающегося смехом, с пола. Он прав — пора залиться не смехом, а спиртом… снять напряжение и…

— Ян, ты зачем так? Она же подумает, что мы…

— Подумает.

— Позор же, Ян…

— Точно. А делать нечего — ничего другого в голову не пришло, просто. Будешь знать теперь, как меня по голове бить.

Перенервничали и замотались все — так что и за стол сели все… и никто не потрудился на него хоть что-то поставить. Пришлось мне о гостях позаботиться. Только я не далеко ушел, а припал спиной к холодильнику и сполз на пол, засыпая.

Священник зазвенел стаканами и протянул мне руку. Он радушно улыбается мне — будто я его добрый друг, зашедший к нему по приглашению прогнать через себя чашку чая и побеседовать по душам о неисповедимости путей господних.

— Пить будете, святой отец?

— Боюсь, не смогу составить тебе компанию…

Пришлось пристать к Войцеху, но и он угрюмо мотнул головой.

— Мне доктор запретил спирт с антибиотиками…

— Да, с доктором не поспоришь — он дело знает. Агнешка, а ты как?

Она молча качнула головой — еще не отошла от шока. Ей бы хорошо выпить, но раз не хочет… Один Крюгер потянулся к стакану, но я стукнул его по руке… и стакан перехватил.

— Не дам. Нельзя тебе, старик. Спирт проводимость вредных излучений повышает — тех, что пришельцы используют для считывания мыслей.

— Да, здесь я для них и так легкая добыча, Ян, — здесь на земле. Надо мне вниз… в подвал. Здесь должен быть подвал, Ян…

— Стой, не пущу.

— Ян, мне нужно скрываться…

Пролистал в уставшей голове учебник судебной психиатрии.

— Слушай, Клаус… Иди фольгу бери и голову оборачивай… Надежное средство, старик.

— Ты точно знаешь?

— Точно. Тебе каждый из тех, кого пришельцы преследуют, подтвердит, что нет средства надежнее. Защита от облучения тебе обеспечена. Иди спать, старик… и спи спокойно.

— Ты прав, Вольф… Мне надо набраться сил перед вступлением в борьбу… Как отосплюсь — соберу всех и сообщу все… и про заговор, и про них — пришельцев…

Я покачал головой, провожая старика в постель, приготовленную для гостей, которых у Вебера, правда, никогда не бывало… так все — для подстраховки. Эх, придется мне после него дезинфекцию проводить. Да что теперь…

— Сказку на ночь рассказывать не стану — сразу предупреждаю.

Клаус скрипнул смехом или ржавым суставом — не разобрал. А Войцех встал у меня за спиной, требовательно взирая на меня, стоящего в темноте, из светлого коридора.

— Вольф? Он назвал тебя — Вольфом?

— Прозвище такое — Волк. Я тебе на полу постелю… Нормально получится… И священника рядом пристроим…

— Ян, давай выкладывай правду… Я же не такой тупой, чтобы не понять, что нечисто дело. Что ты натворил такое, что за тобой охотятся, как за волком?

Что ж все такие умные стали? Наверное, — я отупел вконец.

— Не лезь в мои «волчьи» дела, Войцех, — сохранней будешь.

— Ян, да я уже влез… ты меня уже втянул. У меня в груди три дырки теперь, так что — выкладывай. Ты же с властями что-то не поделил.

— Агнешку.

— А что она?

— Жертва невинная.

— Ян, а что, из-за нее все?

— Да.

— Я не совсем дубовая дубина, Ян… Старик — немец сказал, что… Что-то мне кажется, что он правду сказал про заговор и про…

— Он — сумасшедший, Войцех.

— Ты меня недооцениваешь, Ян… У меня тренер хороший был… Он меня учил на ринге противнику не только слабость не показывать, а еще и силу скрывать, когда надо.

— А толку что?

— Да ввязался я… Но я найду концы, Ян. Я понимаю, что не из-за нее все. Здесь про какую-то инфекцию и информацию речь заходит.

— Да, попали мы в историю с информацией об инфекции.

— Ян, то, что старик сказал про подопытных… Он же правду сказал…

— Правду.

— А ты что?

— Пошел проверять.

— Так просто пошел? Умный ты, так просто не пошел бы… да и не прошел бы так просто. Да и видел я, как ты с мертвецами орудовал… Ты дело знаешь.

— Знаю. Ты только что сказал — умный я.

— Я тут подумал и…

— Не твое это дело — думать, Войцех!

— А я все-таки подумал и… Вот думаю, а что мы про тебя знаем? Да ничего мы про тебя не знаем — никто…

— Сейчас узнаешь, только тогда тебе и думать не придется со мной развязаться…

— Я понял, что тому, кто с тобой свяжется одна дорога… С тобой только смерть развязать может… Я как посмотрел трезвым взглядом — трупы же одни кругом, и никаких концов… А я в покойники не мечу, Ян…

Боится он меня… за свою шкуру боится. Неужто я его, наемника, бесплатно заполучу? На страх один его подцеплю. Да мне и стараться особо не придется — он себе и без меня крючок отточил… мне только леску бросить — и завербую.

— Это произошло из-за нашей разведки и из-за их заразы, из-за девушки и из-за меня. И еще — из-за тебя, Войцех. А главное, — из-за их крысы. Точнее, из-за моей крысы. Они хотят схватить меня, убить тебя, девушку и старика, а главное — вернуть крысу.

— Верни им…

— Я верну, взамен на наши жизни — позже. Мне еще страховку закрепить надо. Отдам я им крысу просто так — нас просто так и прикончат. Пока я старика в стране спрячу, а вас с девушкой — в Польшу переправлю. Скрою вас, и следить за вами стану. Ясно?

— Думаешь, они нас отпустят?

— Нет! Они не отпустят! Я вас скрою! Понял?! Я! Так что молись за мою сохранность, Войцех! Молчи про все, что знаешь, и следуй моим указаниям. Делай все, что я говорю, — тогда я тебя вытащу вместе с девушкой и стариком.

— И что мне делать?

— Спи. Раны залечивай.

— А потом?

— Потом и скажу. Завязаны мы теперь крепко, так что…

— Понял я, Ян…

— Мне скоро ехать надо… Служба. Вас с Агнешкой в Польшу отправлю, в Варшаву, и — в путь. Прямо тебе скажу, не хочу я тебя с ней оставлять, только не с кем мне ее больше оставить. Ты за ней присмотришь в мое отсутствие. И по сторонам тебе надо будет смотреть в оба. Мне обо всем докладывать будешь. Понял?

— Да, Ян.

— И только попробуй мою девушку…

— Я не самоубийца…

— Понимаешь — хорошо, будешь помнить — еще лучше.

Войцех вдруг мечтательно закатил глаза.

— Ян, а Варшава — это же здорово… Я ведь в Варшаве никогда не был… Я же из глуши вообще, из…

— Город большой — вас там найти труднее будет.

— Расскажи мне про Варшаву, Ян…

Да прямо сейчас — я ее только на карте видел.

— Я тебе потом расскажу — позже.

— Ты только не забудь.

— У меня память хорошая — тренированная.

Войцех, ухмыляясь, стукнул кулаком в открытую ладонь, а после — костяшками в лоб.

— Не отшибло память, значит?

Стукнул его по плечу.

— Прав был твой тренер — голова наиболее твердое место. Только все равно держи свои кулаки подальше от моей головы.

— Да, Ян. Договорились.

По душе мне его покорность судьбе — он в подчинении хорош, ему бы только командира хорошего. Такого накормишь, напоишь, припугнешь, по голове погладишь — и будет за тебя драться, как миленький… вернее, как «медведь». Медведь, конечно, зверь своенравный, только и на него управа найдется с применением правильного подхода. Он сильнее волка, от этого и не настолько умен и не настолько агрессивен. Медведь при первом проявлении опасности, как волк, не нападет, на опережение не пойдет. Он постарается не нападать до последнего, пугая, а когда его прижмет, — атакует с такой мощью, что волку и не снилось. Одним ударом охотнику голову снесет… ни когтями душить не станет, как кошки, ни зубами глотку грызть, как волки, — просто шею сломает одной лапой. Такой вот зверь — медведь. Такой вот вояка — Войцех.

Лицо Агнешки стоит перед глазами… ее неотрывный взгляд мне в лицо, мне в спину. Знаю, что нехорошо ее одну надолго оставлять, только не тороплюсь к ней. Я так устал, что… Трудно решиться остаться с ней наедине. Она не поймет, если что не так пойдет. Нет, не поймет… Ей о таких вещах думать не надо…

Войцех, ухмыляясь, долбанул меня по плечу медвежьей лапой.

— Ты давай, управимся мы…

— Да я вам все устрою и…

— Давай, ждет она тебя, Волк…

Глава 57

Рухнул на стул, смотря на стол. Осушил стакан. Агнешка села мне на колени, положила голову мне на плечо, пролила мне на грудь дождь золотых волос… Они, как теплые солнечные лучики, как тонкие паутинки под луной… окутывают меня, оплетают… Через сон лес шепчет мне ласковые слова, тихонько шелестят листья и звенит чистый ручей…

Глава 58

Открыл глаза, озираясь… Утро… Я полураздетый на постели… Мою грудь греет дыхание Агнешки… вслед за моим дыханием искрятся в утреннем свете золотые струйки ее волос… Агнешка… Черт… Как же так?

— Как же так? Агнешка… Агнешка! А как так вышло?!

Она, сонная, недоуменно смотрит на меня, протирая глаза, а я ничего не понимаю… ничего не помню.

— Ты так напился, что ничего не помнишь, Вольф?

— Я не помню и того, что напился!

Она рассмеялась… таким утренним смехом.

— Ты заснул… Мне пришлось будить Войцеха — он тебя до кровати дотащил… Трудно его добудиться было… конечно не так, как тебя, но мне пришлось потрудиться на славу…

— Теперь Волк проснулся, Агнешка…

Срываю с себя с одеждой всю видимость, все имена, все лица… отбрасываю все слова всех языков… Безмолвный, безликий, безымянный я свободен… только мое сердце бьется быстрее и громче…

Глава 59

С облегчением и глупой улыбкой смотрю в потолок, впутывая вялую руку в ее волосы… Католичка… Такие они — католики… Долго в себе все свои так называемые «грехи» копят, а как накопят — так рванут, что разнесут все вокруг… как ядерный взрыв… Механизм действия похожий — достигается критическая масса и…

Ха… Как то в голову пришло… А что будет, если довести священника и дать ему в руки автомат? Ха…

— Вольф… Не ходи на объект…

— На объект?

— Не ходи…

— Нет, я же обещал тебе. Как же теперь?

— Никак — просто не ходи…

— Я тебя заслужил, только мне еще не потерять тебя нужно.

— Не потеряешь…

— Нет, я не отступлю. Только мне еще время нужно… еще кровь крысы нашей нужна.

— Кровь?

— Одна зараза — защита от другой. Только нужную заразу еще подцепить нужно. Не так просто мне оказалось с задачей такой справиться.

— Ты заразился?

— Тебе не страшно — ты тоже заражена.

— Я не за себя беспокоюсь…

— Я тоже — не за себя. Здорово вообще — я за тебя, ты за меня… и ничего в итоге не меняется. Просто, происходит сложный обмен беспокойства, и, в конце концов, все остаются при своем. Так с людьми, с государствами… Со всем вообще так дело обстоит.

— Боюсь, тебе придется объяснять…

— Нет, не буду — позже.

— Вольф, ты же не пройдешь… Они же все подходы перекрыли…

— Через подземелья не пройду. Они, наверное, установили в тоннелях датчики, реагирующие на движение. Я их отключить не смогу, пока они не подключатся, а как только они подключатся — меня схватят. Есть шанс и с ними совладать, но сложно это… А через больницу, через вентиляцию — это еще как-то… Не снизу зайду, так — сверху…

Агнешка звонко рассмеялась — не сразу понял, а когда понял… И правда, смешно вышло.

— Какая же ты оказалась…

— Это ты такой — только и думаешь, как взять объект.

— Работа такая.

— Это правда, что у вас автоматы с девушками сравнивают?

— Правда — везде так, всегда. Только глупое какое-то сравнение — никак не выходит у меня сходство найти.

— Беречь оружие надо, как девушку.

— А ты бы с моими бывшими командирами общий язык нашла.

— А что, теперь у тебя не такие командиры?

Я с тоской вспомнил незамысловатое прошлое и сравнил с заковыристым настоящим.

— Нет, не такие… Не простые…

— Я думаю, что не надо тебе никуда уходить… Ты же не спасешь тех людей — подопытных…

— Нет, не спасу. Я не могу отпустить их — зараженных. Не могу стольких людей одной страшной заразой от другой исцелить. Они обречены — они погибнут. Зато я могу сделать так, что новые партии на объект поступать не будут. Нет, я его подорвать не смогу — у меня взрывчатки нет… и заразу распустить можно. Могу только блокировать объект — проникнуть на него и отпустить всю заразу на волю. Тогда его точно зачистят и закроют. Опасно, конечно, аварию спровоцировать… только иного варианта нет.

— А как ты тогда вернешься?.. Останься со мной… Бог их накажет, а ты… Просто, останься… Никуда не уходи… никогда…

Только намеривался порадоваться, что она меня начала, наконец, беречь, как снова пришлось напрягать нервы и подниматься с пригретой постели.

— Агнешка, никуда и никогда — у меня не получится… Я уехать должен… Должен… Понимаешь?

— Я понимаю… Я поеду с тобой…

— Я не могу взять тебя с собой…

Агнешка недоуменно посмотрела на меня, натянула простынь на плечи и…

— Я с тобой хоть на край света, хоть сейчас, Вольф…

— Меня не на край света пошлют, а… в центр, в пекло… Агнешка, я просто не смогу взять тебя с собой!

— Как не сможешь?

— Вот так! Я не все могу!

Пули полетели мне в грудь — вернее, патроны, еще и с коробкой.

— Не можешь?! Ты оставишь меня?! Ты меня оставишь?! Одну?!

— Агнешка, я скрою тебя в Варшаве!

— В Варшаве?!

— Войцех будет охранять тебя!

— Войцех?!

— Я приеду к тебе, как только смогу! Я смогу часто приезжать к тебе — в Польшу! Или в Финляндию! Я отвезу тебя в Финляндию или в Норвегию! Ты будешь ждать, и я — вернусь! Ты же будешь ждать?!

— Сколько?! Сколько ждать?!

— Не знаю я, сколько! Не знаю я, что со мной сделают!

— Не знаешь?! А что?! Что с тобой могут сделать?!

— В лучшем случае грязную работу поручат, в среднем — прогонят из управления, в худшем — в тюрьму посадят — я не знаю еще! Не знаю еще, что мне удалось утаить, а им — узнать о моих заносах в сторону!

— О боже…

— Ты будешь ждать?!

Агнешка уронила голову на руки, словно повторяя мой жест отчаяния.

— Вольф, я…

— Со мной тебе будет сложно и неспокойно, Агнешка, только со мной ты не пропадешь — никогда и нигде. Я для тебя могу…

Агнешка, хоть и грустной улыбкой, только все равно — улыбнулась мне.

— Я знаю, что ты можешь для меня сделать… Ты умеешь стрелять в людей… А ты еще что-то делать умеешь?

— А еще что-то надо?

— Можешь мне песню спеть?

— Песню — могу.

— А стихи?

Я тяжело вздохнул и прерывисто кивнул, надеясь, что судьба таких издевательств надо мной не допустит…

— Только чужие, только прочитать… и только, когда выучу.

— А книги ты читаешь?

— Читаю. Справочники, правда, одни… Только ты не думай, что я… Я же читать умею… Ты мне скажешь, что надо, и я… Не тупой же я, в конце концов… Так что, договорились? Ждать будешь?

— Буду, Вольф. Только не вечно. Так что торопись вернуться ко мне… не теряй возможности вернуться.

Глава 60

Что ж… Раскрутился я здорово — пора и назад скручиваться. С Игоря Ивановича мое похождение началось — Игорем Ивановичем и кончится. Надо на связь выходить и отчитываться во всех тяжких. Черт…

Нет, еще не все… не все. Ничего, Игорь Иванович ждал и еще подождет… и Агнешка — подождет. Подключаюсь к линии, к связи…

— Что делаешь, Швед?

— Сплю вообще…

— У меня тоже — ночь.

— Тебя тоже комары кусают?

— Нет здесь никаких комаров — их здесь изводят исправно. Как тебе охотничий суп, приготовленный финским товарищем?

— Не напоминай — до сих пор живот крутит…

— Крепись, Швед. Я тебе скоро и не такое зелье сготовлю.

— Почтой пришлешь?

— Лично доставлю, а еще лучше — сварю в вашем котле, в вашем присутствии и в походных условиях.

— Уж не к нам в гости ты собрался, Охотник?

Эх, ты хоть думай, что пишешь, Швед… Просто, написал ты глупость настоящую — швед с фином меня на мою землю в гости к себе зовут! Только они ж меня шведом считают оба… А черт…

— Что ж, ждите в гости! Готовьте открывалки — бутылки за мной!

— Тебе что, еще открывалки нужны?

— Нужны — не виртуальные только. Такие же реальные, как бутылки!

— Ты что это, серьезно? А что это ты так вдруг? Ты весь в делах всегда, Охотник…

— Жизнь — тоже дело.

— Не узнаю тебя даже…

— Знаешь, у нас говорят — «Перед смертью не надышишься»! А я решил проверить на правоту и прочность народную мудрость!

— Что, перед смертью надышаться задумал? Не пугай меня, Охотник…

— А ты не пугайся! Пусть и перед смертью, но — надышусь! Все лучше, чем вообще в жизни воздухом не дышать!

Перед глазами поднимается костер, высвечивая железки, украшающие лицо моего товарища-аутсайдера… А что?.. Что мне мечтать о таком друге, когда он вот — у меня перед глазами стоит?..