Боец тишины

Глава 1

На стекле отпечатался след моего дыхания, скрывая мое серое отражение. Стягиваются тяжелые тучи. Среди скал скитается сырой ветер. Райн неспокоен и сумрачен. Последние лучи, прорывающиеся через мрак, пресечены. Подсвеченные холмы погашены, старые крепости на их вершинах стянуты мглой. Надвигается ненастье. А скорый ход поезда ровен и приглушен, как мои мысли…

Открыл глаза и посмотрел в окно… Кругом леса и луга золотятся осенью под высоким небом и светлым солнцем — и никакого Райна, никакой грозы… Точно, — я еду в поезде и мне снится, что я… еду в поезде. Только еду я — в Варшаву, а не во Франкфурт. Вернее, я, чаще называемый начальником Славой, — Святославом Соколовым или Вячеславом Вороновым — остался в России. А некий Николай пересек российскую границу и, после недолгого нахождения в Белоруссии, отправился в Польшу. Скоро он пересечет польскую границу и окончательно исчезнет — станет Яном. Тогда потерянный немцами в недрах Фатерлянда поляк, наконец, покинет чужую землю и явится на свою — тогда Ян, наконец, встретит свою укрытую от немцев в Варшаве девушку. Вернее, Ян встретит укрытую в Варшаве девушку Вольфа, переправленную через германскую границу гером Отто Вебером, сгинувшим в стране без вести, как Ян и Вольф. Я ведь ими всеми назывался, только скрывая на немецкой территории следы ото всех — чужих и своих. А вернулся в Норвегию и после — в Россию я под именем Ульриха Ларсена… под своим основным прозванием. Только оказавшись на просторах настоящего Отечества, наедине с начальником, я начал называться таким же ненастоящим, пусть и так же часто применяемым ко мне, именем — Славой… на сей раз Соколовым. Черт… Что-то путано все стало в последнее время. Кто я, куда и откуда? Что-то часто меня такие вопросы посещать стали. Не дело. Надо определить четче, кто меня кем считает и кто как называет.

Потянул руки, вытягивая связки, и прогнал остатки сна радостным нетерпением. Эх, Агнешка, скоро «волк» тебя съест! Да без соли и специй — так, как есть, съест, уж слишком «волк» голодный! Эх, корите меня за все содеянное, Игорь Иванович, так, чтобы у меня уши горели! Только так я решил поступить — и от решения не отступлюсь!

Посмотрел на свое отражение в стекле, и сердце настороженно притихло. Кислотой мне плечо полили, только и на лицо попало — словно оспой переболел. И сигаретные ожоги еще, и… Шрамы багровые — их сейчас даже густым гримом скрыть трудно. Как я таким чудовищем к моей красавице явлюсь? И представить нашу с ней встречу страшно. Ничего, привыкнет. Скоро шрамы станут белее, и я смогу скрыть их. Конечно, она привыкнет — никуда не денется. Агнешка меня не оставит. Она не такая — в беде не бросит. Да и куда ей без меня, в конце концов? Никуда. Даже без такого — хромого и косого — никуда. Придется ей привыкать.

Черт… Хватит нервничать. Шрамы украшают мужчину. Правда, в моем случае, скорее, — мужчина украшает шрамы… они теперь надо мной главенствуют. Черт… Наврал я всем в госпитале, что со мной все в порядке, надеясь, что меня не спишут, а в итоге — не только списали, а еще и… Остался я со своей правдой и своими страданиями один на один… с болью без обезболивающих и со страхом зеркал без успокаивающих. Еще и, когда повреждений прибавилось, — денег убавилось. Да что темнить, — ни гроша у меня за душой нет ныне. Спустил все, что осталось, на дорогу и документы. Душу греют только грязные деньги пана Мсцишевского, отданные мной моей девушке и моему бойцу. Хоть я и оставил их ей с ее охранником не на одно сохранение, но и на расходы — их хватит выручить нас троих.

Правда, переправить обоих поляков в Польшу было непросто — на нужных людей и надежные документы я потратил порядочную часть денег Мсцишевского. Германская граница всегда дорого обходится. Плюс оба поляка, можно считать, бесконтрольно с моей стороны тратили остатки денег пана, пока я воевал и пропадал в плену… а я и воевал, и пропадал достаточно долго. Ничего, как я подсчитал, нам троим на год скромного бытия должно достать — без учета непредвиденных трат, конечно. Таких трат мы себе позволить никак не можем — осложнений нам следует сторониться, как прокаженных, выжидая время, нужное мне для решения задачи. А задачу предстоит решить непростую — нас троих преследуют германские власти. На нас ополчились и военные, и служба госбезопасности. А на меня еще и наши ополчатся, как только поймут, что я пропал и они потеряли мой след. Нам следует таиться, будучи тише воды и ниже травы.

А за год я закреплю страховку и… Я верну немцам крысу или крысиные останки, в случае непредвиденной кончины зверя, заодно с условием — вернее, с угрозой. Выдвину твердое требование — не трогать нас троих впредь. Они его — выполнят. Ведь его нарушение поставит их под угрозу передачи образца тканей крысы русским. А они готовы на все — только бы ДНК зараженного зверя не оказался в распоряжении российского разведуправления. Конечно, нас просто в покое не оставят. Но видимость выполнения моего требования ими будет соблюдена точно. По крайней мере, они постараются притаиться и притихнуть при поиске, прослеживая нас настолько скрытно, что у нас появится время и средства — скрыться. Перестанут они наш след пристально просматривать — потеряют его. Позволят исчезнуть и мне, и моим спутникам.

А наше разведуправление… Управлению я гарантирую верность с условием — оставить меня в покое и с угрозой — открыть немцам секреты и сдать агентурную сеть. А в Польше я соберу компромат, на кого следует… Тогда только держись. «Волк» все свое съест — всю чужую слабость в свою силу обратит. Эх, не грешите люди, если не хотите платить за прегрешения. Знайте, люди, — не скрыть вам всего от всевидящих, не утаить ничего от всеведающих. А главное, помните, — не следует считать, что только дух бестелесный такими качествами обладает, — не только богу все видеть под силу. Не забывайте про злых «волков», люди. Эх, не забывайте про серых хищников и охотников — про офицеров невидимого фронта! Про бойцов темноты, про бойцов тишины!

Глава 2

Кажется, я не тащился чуть не через весь город, а, сойдя с поезда, сразу полетел вверх по стертой лестнице старого здания. Даже про хромоту забыл. А что про нее вспоминать? Я, в конце концов, когда конь подо мной рухнул, не одно только колено разбил. Не упомнить всего, что я тогда расшиб, — нечего и вспоминать. Не беда — на волке все, как на собаке, заживает. Распахнул вскрытую отмычкой дверь, проверил сигнал аппаратуры слежения, определил чистоту на всех частотах, рванул в темноту, развел над кроватью руки, разбрасывая душистые цветы.

— Я вернулся, красавица моя! Вернулся вместе с утром!

Скинул куртку, сбросил с себя рубашку, стянул майку и… Я отпрянул к стене, когда с постели поднялась не моя хрупкая красавица, а…

— Войцех!

— Ян, это ты? Вернулся, да?

Я стою у стены, сжимая кулаки, а заспанный Войцех продирает слипающиеся глаза и сгребает с кровати раскиданные розы.

— Ян, зачем эти палки? Колючие же…

Он сел на кровати и завернулся в одеяло, всем видом показывая, как ему тяжело встречать зябкое утро и меня в нагрузку.

— Ян, да ты что такой? С дороги устал? Я тебе сейчас яичницу сделаю. И пиво осталось еще.

Войцех включил свет слабой со сна рукой, а я так и остался стоять у стены со сжатыми кулаками и стиснутыми зубами. Поляк расправил широченные плечи, прищурил склеенные сном глаза, привыкшие к предутреннему сумраку и ослепленные искусственным освещением. Он присмотрелся ко мне и покачал головой.

— Да, досталось тебе. Это как же так вышло?

Убью! Я убью его! Глотку перегрызу! Растерзаю в клочья! Только… У меня в голове вдруг стало, как в пустом патроннике, — пусто. Сердце замерло, стиснутое злобой, как тисками, и затаенное дыхание замерзло в груди, хрустя инеем на зубах. Я остался стоять у стены, сжимая кулаки и челюсти до судороги. А Войцех… Он дружески хлопнул меня по плечу… с такой лихой и легкой силой, что чуть не вышиб у меня из груди притихшее перед грозой дыхание.

— Давно не виделись, Ян. Я бы тебя и не узнал, если бы так, на улице, встретил. Пошли ветчину жарить. Посмотрим, может, я вчера не всю съел…

Я схватил его за плечи, подтягивая к себе. Войцех с ухмылкой обхватил меня медвежьим захватом.

— Я тоже рад тебя видеть, Ян! Даже слов нет, как рад! Просто, я проснуться никак не могу — вымотался вчера.

— Твою ж… Войцех! Твою ж!..

Я вырвался из его хватки, оттолкнул его и… Я сейчас сердечный приступ получу. Как меня адреналин колотит… аж страшно становится. Схватившись за сердце, выскочил на лестницу… вспомнил про хромату и тяжело опустился на ступеньку… стал смотреть на уходящие вниз пролеты — так же отстраненно, как в пустой патронник…

Войцех хлопнул дверью и потащился за мной, оправляя второпях натянутые штаны. Эх, был бы у меня пистолет, не остался бы патронник пустым…

— Ян, а я что-то не пойму никак… Ты что так? Тебя, что по голове сильно били, да?

— Били… Сильно били…

Войцех сел на ступеньку, кладя мне на плечо тяжеленную руку… которую я сразу скинул.

— Да ты не говори, я вижу все. Не вспоминай зря — знаю я, трудно такое из головы выставить, так что не надо все снова в голову впускать.

— Войцех, заткни глотку… не то я ее тебе перегрызу…

— Да можно и молча… Ян, только ты спокойнее… Ты всегда боялся, что тебя по голове бить будут, — знаю, не зря ты так… знаю, трудно тебе теперь думать будет. Только временно, Ян… все — временно.

— Больше я не боюсь ничего… И ничего мне теперь не трудно…

— Ты думать не торопись, раз уж так с головой вышло. Мне тренер всегда говорил, что не меньше месяца с мыслями переждать надо после такого.

Я уронил голову на руки, упертые в колени.

— Подозревал я… А все равно — надеялся…

— Месяц — не так уж и много, Ян. А там — можно мучить голову, сколько влезет… от гематомы и следа к тому времени не останется.

— Не дождалась… А обещала — дождаться…

— Агнешка? Да, не дождалась… Только она же не знала, что ты так рано приедешь, — ты же не предупредил.

Я сокрушенно повесил руки, складывая голову на грудь.

— Не дождалась…

— Я же сказал, не знала она. Не знали мы, Ян. Она ненадолго отошла — просто, решила пораньше пана Влодека навестить. Одинокий он старик — одна она у него отрада и помощница.

— «Волка» на «медведя» променяла… А ты, Войцех… Ты ж меня другом считал…

— Ян, а я и сейчас считаю.

— Войцех, я сейчас не соображаю… Только я… Я сейчас отойду и… Скоро я тебе глотку перегрызу, «медведь»! Мне зубы крепче и острее прежних вставили! Так что давай беги! Да без оглядки! Моей она будет! Моей! Ясно?!

— Ясно. Но она и так твоя.

— Она только моей будет — всегда! И больше ничье — никогда!

Меня обдало адреналином, и мир собрался в точку боевой готовности. Войцех недоуменно насупился, наклонил голову и начал напряженно соображать.

— Ян, ты что, думаешь, что мы с ней?.. Ты только не думай, что мы с ней… Ты что, Ян? Мы же друзья. Я у нее просто ночую пока — мне пока просто негде. Я зарплату еще не получил, и мне податься некуда.

— Ночуешь?! Просто ночуешь?!

— Ян, да ты меня не слушаешь.

— Не слушаю только твое вранье! А все остальное слушаю — и внимательно!

— Я правду говорю, Ян.

— Ври больше! Я тебе не детектор — меня не обманешь!

— Ты послушай, не кипятись. Кончились у нас твои деньги и…

— Мои деньги кончились?! Деньги пана Мсцишевского?!

— Ян… Ты не думай, я твои указания не забыл и требования соблюдал — ни разу из головы не упустил ни одного твоего упреждения. Не нарывался я, а все равно в историю попал, и пришлось платить. Я верну, Ян, — все верну. Не сразу, конечно. Просто, я же со старым завязал. Я теперь честным трудом и только на зарплату живу. И я только начал работать. Меня же с прежней работы поперли. Знаю, что с нынешней работой мне с таким долгом не рассчитаться — я же грузчиком пока нанялся. Только я же временно. Найду получше что — и все верну. Ян, ты подожди только. Ты мне, что не веришь?

— Верю?! Во что?! В то, что ты с ней не спишь, отсыпаясь в ее постели?! В то, что ты грузчиком пошел наниматься?!

— Да… Так и есть, Ян… Я вообще на полу сплю, а когда она уходит, — на ее кровати отсыпаюсь. А что грузчиком пошел наниматься… А куда мне еще идти? Я же только и умею — убивать да тяжести таскать. Меня же никто ничему другому не научил — я ничего другого делать и не могу.

— Это точно — в это верю. А в остальное — нет. Дознаваться я буду, Войцех, правды, пока ты на моих допросах из шкуры не вылезешь. И не вернешься ты у меня в свою шкуру, пока я ее заодно с твоим враньем наизнанку не выверну.

Войцех подавлено притих — знает, что я правду режу… и режу острыми клыками. Он боится признаться, но понимает, что через час будет еще больше бояться обманывать меня. Его нынешняя нерешительность — его последующее признание. Не выдержит он долго — взвинтится и выложит все, как есть, даже без дальнейшего давления. Тогда я его…

— Ян, ты обожди, с выводами не торопись… Тебя все же по голове били, так что… Тут такое дело… Я не знаю пока, как тебе доказать, что действительно правду говорю, что — просто отсыпаюсь так… Ты не верь, только с действиями подожди пока. А про то, что грузчиком пошел… Ты проверь. А деньги… Да, с деньгами провинился. Только я же — верну. Я же тебе обещал вернуть, а я не дурак — обещание перед тобой не держать.

— Видно, все же дурак ты, Войцех. Ты мне обещал на девушку мою не посягать. А все равно к моей девушке лапы потянул! И на мои деньги наложил лапы, «медведь»! Худо нам всем теперь придется! А тебе, Войцех, — хуже всех! Тебе не только по вопросу моей девушки и моих денег передо мной ответ держать предстоит!

— Ты про что?

— Про то, что ты трус и дурак! Про то, что ты духом не собрался и не сообразил сообщить мне!

— Про что?

— Про то, что мы — нищие! А хуже, мы — опальные нищие! Для нас сохранение наших жизней недешево стоит! И отныне для нас их сохранение стало слишком дорого! Нам наши жизни теперь не по средствам!

— Ян, я что-то не пойму… У тебя что, тоже денег нет? У тебя же всегда денег было…

— Лично у меня их никогда не было! Мне их государство давало — не для меня, а для моего дела! А главное, — дело было давно! Теперь я не в деле, и мне никто ничего не дает!

— Ян, ты же всегда был при деньгах… Ты просто брал их, когда их тебе не давали…

— Брал… И теперь мне их брать придется… Только доставал я их такими средствами, что… Черт… При таком обороте дел риск велик всегда. А на данное время вдобавок к обычному риску я вынужден взять в расчет то, что у меня нет прежнего прикрытия, а главное, — что я не просто не в порядке, а — порядком покалечен.

Сбережений у меня нет, компромата у меня еще недостаточно для требований… И вообще, Польша — не моя территория, у меня в стране связей еще нет… и мне их не установить до того, как я с голода сдохну. В довершение всех бед — мое тело в скверном состоянии после того, что с ним в плену сделали. А про опущенный ниже змеиной задницы дух я и вовсе молчу. Вашу ж…

Нет, я не сдамся. Я слишком большой путь прошел, идя к цели… и зашел слишком далеко — обратного пути у меня просто нет. Я не могу вернуться в Отечество… вернее, могу только тайком — с другим именем, другими документами, другим лицом. А сменить лицо мне теперь труднее станет, чем удостоверение личности справить. И решить задачу с полячкой и поляком я могу лишь одним способом — точнее, я могу обеспечить их безопасность или убрать их обоих. А я не убью мою девушку и моего бойца, пусть они меня и подвели оба. Такой способ не годится. Так что решение одно — я останусь с ними хранить их жизни своими силами, и стараться сохранить их силами свою шкуру. Они оба будут моими. Сорвались они с моего поводка — я их на цепь посажу. Нет, не загнать судьбе «волка» в угол такими передрягами — «волку» и не такие переделки по зубам. Был я уже ни раз и бедным, и брошенным, и бессильным, но еще ни разу не был дохлым.

Я посмотрел вниз через череду лестничных пролетов, заслышав шаги, — легкие летящие шаги… Она… Агнешка… Красавица моя…

Глава 3

Она подняла голову и… Я замер, озаренный сиянием ее глаз. Агнешка взбежала, взлетела, вверх… ко мне. Только она не бросилась в мои открытые объятия, а… схватилась за грудь и кинулась вниз. Я перевел дух, возвращая потерянное дыхание, и ринулся за ней.

— Агнешка! Что, такой страшный?! Не такой же страшный! Агнешка постой! Я же еще и хромой…

Она собиралась выскочить из подъезда, но толкнула дверь в другую сторону и, так и не открыв тяжелые створы, припала к стене, отвернувшись от меня. Ее хрупкие плечи затрепетали под моей поправленной опытным хирургом рукой — она зашлась тихим плачем.

— Не распускай мне слез и… Да что ты?

Она так и осталась стоять ко мне спиной, не поворачиваясь, пряча лицо, — лишь ее тонкая рука судорожно сцепилась со стеной, царапая потрескавшуюся штукатурку.

— Агнешка… Я ж не совсем калекой к тебе заявился… Я бы не явился, если бы…

Она закричала и зарыдала в голос, сползая по стене на пол. Я подхватил ее, отодвигая встревоженного Войцеха, до которого, как и до меня, ровным счетом ничего не доходит.

— Да что все это значит?! Ты что, мне настолько не рада?!

— Вольф! Что с тобой сделали?!

— Что видишь, то и сделали.

— Я ничего не знала! Ты мне ничего не писал! О боже! Боже…

Она прерывисто всхлипнула, отводя глаза от моего лица и закрывая вздрагивающие губы руками.

— Я с таким трудом вернулся к тебе, а ты меня встречаешь, как… И врага так не встречают! А я… Я только и выжил, думая, что к тебе вернуться должен, что ты меня ждать должна! Пришлось мне на обратном к тебе пути такое пройти, что тебе и в страшном сне не снилось, — такие тяжкие страдания перетерпеть, такие сложные испытания преодолеть! Я такого насмотрелся, что ты и в кошмаре не видела! А ты… Думаешь, собирался я к тебе в таком виде являться?! Только выбора у меня не было — врачи и так старались, как могли, меня по обломкам собрать! А ты не можешь даже вид сделать, что рада! Не таким же жутким чудищем пришел! Не такое же страшное горе принес! А ты не можешь даже капли терпения проявить, даже постараться привыкнуть!

Агнешка задохнулась, рыдая в просто пугающем исступлении. Войцех, удерживая спешно надетые и спадающие штаны, сел на корточки рядом со мной, стараясь ее успокоить. Только она зашлась сухим плачем еще страшнее.

— Агнешка, не надо. Нельзя так. Не встречают так.

— Тупые! Оба! Тупые! Если бы я знала! Если бы знала! О боже! Боже! Сжалься над нами! Сжалься над грешными! Сколько страданий, боже! Прости нас, господи!

До меня вдруг дошло, и я побледнел. Сердце свело, и оно снова зашлось отчаянным стуком.

— Сознаешься?! Смотри мне в глаза! Отвечай! Не дождалась?! Не дождалась!

— Вольф! Я не знала!

— Жалко меня стало?! И сразу передо мной стало стыдно?! А прежде не жалко было и стыдно не было?!

— Прекрати! Прошу тебя!

— Не приходило в голову, что сильным больно бывает равно, как слабым?! Что не кричат они просто о муках, а молчат, как покойники, — пока не подохнут, сраженные сердечным приступом?! Нет, не приходило… Забыла обо мне подумать, решила, что для меня достаточно и засевшего у тебя в голове заблуждения, что одних слабых беречь надо?!

— Вольф, довольно!

— Считаешь, что слабым дозволение на слабости свыше дано?! Думаешь, что для всех и всего довольно дозволения такого?! Что тебе с ним и стараться сильно не надо слабый дух скреплять?! Что тебе простят, стоит прощения попросить?! Так проще жить! Только так нельзя жить! Я не позволю тебе так жить, — как бог позволяет! И поступать со мной так, как разрешает он, — не разрешу! Ты у меня прощение не проси — не прощу! Искупай вину!

Она не ответила, и я подхватил ее на руки, потащил наверх. Хлопнул дверью, кидая ее на усыпанную колючими цветами кровать, невзирая на то, что «медведь» Войцех превратил постель в настоящую берлогу. Он стучит в дверь — колотит так, что чуть не вышибает, только я…

— Ян, ты мне хоть одеться дай! Без завтрака я могу, а без одежды никак! Ян! Дверь открой! Ты что, глухой?!

На вид искреннее раскаяние девушки преобразилось в действительно убедительный страх от моей мстительной грубости.

— Вольф! Отпусти меня! Не надо!

Золотой дождь ее волос полился на пол. Она, вырываясь, вскрикнула… соскользнула с кровати, путаясь в белых простынях. Войцех вышиб дверь.

— Ян! Не трогай ее! Ты что творишь?!

Повалил его подсечкой, заломил ему руку за спину, припер его коленом.

— Я тебе почки отобью! Будешь у меня кровью мочиться! Будешь у меня знать, как мою девушку!..

Агнешка повисла у меня на руке, крича. Оттолкнул ее… только она уцепилась за меня, моля еще отчаяннее.

— Не бей! Не бей его, Вольф! Он не виноват! Я! Я виновата, Вольф! Только я!

Войцех сорвал мой захват, рискуя переломом руки, отбросил меня с такой неимоверной силой, что я просто влетел в стену.

— Моя вина, Ян!

Мощный поляк намертво охватил меня, как медведь, — так, что не пошевелиться и не продохнуть.

— Ян, успокойся ты. Давай выясним все спокойно.

— Спокойно?! Ты что, не видишь?! Не видишь, каким я вернулся?! Я покалечен, я приметен и к прежней службе не пригоден! Я остался без лица, без службы и без гроша за душой, с одними шрамами! Думаешь, я после такого ее тебе отдам?! Нет! Я за нее до смерти драться буду! У меня, кроме нее, нет ничего! Она моя, Войцех! Моя!

Войцех придавил меня крепче, угрожая переломать ребра, и я перестал вырываться.

— Ты сначала рваться перестань, а после мы все обсудим. Уверен, мы справимся со всем — вместе, Ян. Не настолько все плохо. Сейчас все в порядке, а все, что у нас прежде случилось, — в прошлом осталось. Случайно все вышло у нас. Ненамеренно мы. Просто получилось так. Не знаю, как так получилось.

— Я знаю! Как всегда получается!

— Мы с ней не собирались, а просто… Не долго мы с ней ночи делили. Сейчас все не так. Мы, как только одумались, перестали так встречаться. Как подумали, что ты скоро приедешь, так сразу решили прекратить… взять себя в руки и все выправить.

— Испугались меня!

— Ян… Ты не правильно понял… Нервничали мы просто сильно все время, а как только поняли, что ты приедешь и все решишь, напряжение у нас спало — как рукой сняло. Просто, сложно нам пришлось поначалу привыкать к тому, что нас преследуют и… И в Варшаву мы — впервые приехали… еще и с поддельными документами. Не ясно нам было, что с нами будет, что нам вообще дальше делать. Тяжело нам было — трудно. Мы же города не знали и… Ты же нас одних оставил, Ян. Нам казалось, что мы словно на всем свете одни остались.

— Я еще и виноват! Я еще и провокатор!

— Так все правда, Ян. Так все и произошло.

— Пусти, Войцех! Придушил — все, хватит!

Поляк недоверчиво выждал и несильно разжал руки. Подумал поначалу его очередной подсечкой повалить, но понял, что он меня придавит насмерть. Пришлось окончательно прекратить сопротивление, спокойно ожидая его доверия. Он отпустил меня, и я рухнул на пол.

Навел на девушку, стоящую передо мной на коленях, «волчий взгляд», просвечивая ее глазами, как рентген лучами. Она бледна, красные от слез глаза блеклы — словно снова перенеслась в ту ночь, когда я ее из изолятора забрал… и меня она своим видом в ту ночь перенесла. Отчаянье и надежда стояли у нас перед глазами плечом к плечу… и сейчас — стоят.

— Как ты только могла? С Войцехом? Он же дубина безмозглая…

Поляк дал мне коленом под лопатки, но я проигнорировал его предупреждение, не сводя с девушки напряженного взгляда.

— Зачем ты только меня книги заставляла читать? Тебе же такого, как Войцех, достаточно. А знаешь, — не зря заставляла. Мне по душе пришлось книги читать! Порой в них честные люди попадаются! Ты что не думала, что я могу взять и послать вас обоих к черту?! Что могу перестать возиться с вами обоими и начать спокойно читать книги про честных людей?! Не приходило в голову, что вы оба без меня делать будете?! Или пришло в голову все от меня скрыть?! А что от меня ничего не скрыть, в голову не пришло?!

— Вольф, ты… Не оставляй меня… Нет, только не…

Войцех настойчиво и крепко сцепил руки на плечах девушки, не давая ей дергаться.

— Тише, молчи. Не оставит он тебя. И меня — не оставит. У него выбора нет. Мы все связаны — связь такую только смерть обрывает. Одного возьмут — он другого под угрозу подставит… вдруг выдаст. Мы друг друга бросить не можем — только убить. А все, что произошло, — не повод для убийства. Нужно просто спокойно все решить и найти выход.

Агнешка вздрогнула, словно впервые осознав всю скверность нашей связи. Я склонил голову поляку в подтверждение.

— Верно Войцех все пункты обозначил и достаточно точно все тебе объяснил. Выбор вариантов действий у нас невелик, и обстановка отвратная. Задача перед нами стоит серьезная, и ее придется решить, не откладывая… и решать ее нам предстоит на холодную голову. Иначе никак. Так что студите кровь, как я. Я вам промаха не спишу, но судить обоих стану по меркам военного времени — при боевых действиях порой не только кусок хлеба делить приходится. Только теперь берите в расчет оба, что она, как мой последний патрон, который я никому — ни брату, ни другу, ни соратнику — не отдам.

Я поставил стул в центр комнаты, сел верхом, сложил руки на его спинке, опустил голову на руки, поднял глаза на провинившихся и припер их к стенке «волчьим взглядом» исподлобья.

— Вольф, я виновата, я знаю. Я не прощу себя, только я прошу тебя…

— Тогда не думала, что делаешь, теперь — не думай подыскивать оправдания бездумному поступку!

— Ты никогда не простишь нас…

— Я не прощаю! Я знаю людей, знаю, что от них ждать, и — жду! И не такие «верные» под чужим кулаком меня предавали! И не такие «честные» под моим кулаком предателями становились! Я всегда готов, и вы меня врасплох не застали! Теперь я здесь и все решу! Вы оба будете делать все, что я вам буду говорить, — и все! Больше я от вас ничего не жду и не требую!

Войцех насупился и еще крепче стиснул плечи девушки, закрывшей лицо руками.

— Ян, ты дело говоришь… Только не злись так… не кровью ведь нам вину искупать.

— Как скажу, так и искупите, — хоть и кровью.

— Ян, не специально же мы… Случайно мы.

— Случайно! Случайно? Случайно…

Сердце рухнуло за ребра, когда я понял, что…

— Войцех, а ты про защиту, про безопасность не забыл?

— Про какую такую?

— Предохранялись вы, Войцех?!

— Нет, Ян… Мы же не намерено…

Я помолчал, подумал.

— Войцех, а тебе после плохо не было?

Войцех недоуменно уставился на меня, краснея, как девица.

— Вообще мне хорошо было…

— Не сразу, а после — через час, через сутки?

— Я не пойму никак…

— Отвечай!

Поляк развел руками.

— Я не помню, Ян. У меня столько забот было.

— А после первого раза предохранялись?!

— Что за вопросы, Ян?

— Отвечай!

— Я же сказал — случайно у нас все получилось… всегда у нас все случайно получалось. А что такое, я не пойму?

— Каждый раз случайно! Как дети в песочнице! Натворили дел! А мне, что делать?!

— Дети в песочнице такого не творят, Ян…

— Ты заражен!

Агнешка вскрикнула в ужасе, устремив на меня угнетенные горем и высушенные отчаяньем глаза.

— Вольф, я его заразила?!

— А ты что думала?!

— Вирус передается через кровь… Ты сказал — только через кровь…

Войцех подавлено осмотрелся, и остановил на мне не по росту робкий взгляд.

— Ян, я что, заразу подцепил? А что за зараза, Ян?

— Вирус-целитель. Нет у него названия еще — один номер. Он другие вирусы уничтожает, только больше о нем пока никто ничего не знает. Это — экспериментальная инфекция. Вирус спит отныне в нас троих, и активируются только при столкновении с другими — врагами. Только еще не известно, проснется он и начнет захват власти или проспит спокойно и послушно все время. Войцех, это серьезно. Мы втроем — опасны. Так что отвечай мне на все мои вопросы четко и точно.

Поляк понуро свел могучие плечи.

— Да, Ян. Я отвечу на все, что нужно.

— Ты после заражения с ней одной спал?

— Ян, не думаешь же ты, что я…

— Четко и точно!

— С ней одной.

— А кровь? Дрался ты, Войцех?

— Нет. Я здесь тихо достаточно себя вел. Только я… Денег у меня не было, и я… Ян, я кровь сдавал — в больнице.

— Донором был?

— Точно.

Похоже, сердечный приступ подкрался со спины к нам троим и стал ковыряться холодными руками в грудной клетке у каждого из нас одновременно.

— Утечка. Утечка! Вашу ж!.. Нужно изъять кровь… Мне нужны списки людей… Нужен каждый, кому кровь перелили…

Агнешка поняла, что я с зараженными людьми сделаю, и заорала в потолок, запрокинув голову, сложив сжатые в кулаки руки у шеи, словно выжимая руками из души раздирающий слух крик. Я зажал ей рот, перестав замечать Войцеха, которого еще никогда не видел таким жалким и нерешительным.

— Замолчи! Сейчас полицию вызовут! Мы и так нашумели здесь! Крыса… Мне нужна крыса…

Никто ничего не ответил, никто ничего не сделал — за всех отвечать и действовать мне одному, как всегда. Черт… Нашарил взглядом вольно расхаживающую по квартире крысу. Схватил испуганного и пытающегося спрятаться под кроватью зверька. Набросил рубашку, подхватил куртку, перемахнул через подоконник и проверил на прочность примеченный еще раньше карниз.

Поляк, совсем растревоженный, поднялся на ноги, неспешно направляясь ко мне и незаметно разводя руки для захвата.

— Ян, ты что это? Не делай этого… Мы придумаем, что делать… Только сойди с карниза… сюда сойди, а не туда.

— Дурак, Войцех! Обо мне молчите оба! Без расхождений рассказывайте мою версию! Здесь люди не пуганые — полиции все расскажут, как слышали. А слышали они, что орали мы на три голоса, дрались и двери ломали. Так что в моей версии — трое участвуют. Ты с ней поссорился, и она тебе назло незнакомого парня с улицы привела. Ты заподозрил измену, приревновал и разнес дверь, дознаваясь правды. Ты подрался с незнакомым парнем, и он через окно деру дал. Ясно?! Не так далеко от правды! С таким враньем без потери убедительности оба справитесь! И главное, — помните, что вы оба были на нервах и подробностей не помните! Ничего точно не помните! Тогда все нестыковки с вашими и чужими показаниями не беда! Нам путаница всегда на руку!

Я подобрался к пожарной лестнице еще до того, как полицейские преодолели несерьезную преграду в виде выбитой двери, и полез наверх — на крышу.

Глава 4

Тихонько напевая песенку Карлсона, прошел в помещение, похожее на пристанище шведского человечка с пропеллером. Бросил прихваченные вещи и выбрался на продуваемую всеми ветрами крышу. Карлсону в старом Стокгольме такие просторные крыши и не снились — есть здесь, где разгуляться, разлетаться. Крыса почуяла вольный ветер вершины, носящийся вокруг меня, и показалась на свет, выкарабкиваясь из подсумка. Подмигнул настороженному зверьку — крыса посмотрела на меня и постаралась спрятаться в подсумке и притаиться.

— Что, крыса, страшно? Высоко, светло? Знаю, не по нраву тебе просторы привольные. Привыкла ты в темной тесноте прибежище искать — в крови у тебя такое определение безопасности… в ДНК, вернее. Давай в рукав — знаю, по душе тебе нора такая придется.

Спровадить зверька в рукав куртки оказалось не трудно — сообразительный зверь. Крыса быстро сиганула в убежище, устраиваясь удобнее и успокаиваясь. Пусть спит теперь у меня под рукой — под контролем. Я больше зверя упускать из вида не должен. Да и просто порядок такой установлен у нас — козыри в рукаве прятать.

Пригибаясь, пробрался на другую сторону здания, выглянул из-за парапета. Полицейский ведет к машине обоих. Задержали, значит, — заподозрили что-то посерьезнее простых разборок из-за ревности, разбираться будут. Наверное, мы перестарались с криками и натолкнули свидетелей на мысли об убийстве. Ничего. С ними в участке все выяснится. А документы я им обеспечил такие, что беспокоиться нечего, — даже достаточно тщательную проверку выдержат. Плохо, правда, что дела на них заведут. Немцы поиски не прекратили — базы данных польской полиции их разведчики просматривают. По снимкам они моих подопечных проследить смогут. Придется мне отныне быть еще бдительнее — старательно следить за положением дел и общей обстановкой. Перепрятать вообще хорошо бы обоих. Только денег у меня… ни на оружие, ни на жилье, ни на документы, ни на транспорт.

Эх, Игорь Иванович, никогда еще не находился я в таком плачевном положении. Вроде вольный, как ветер, — не в плену, не в госпитале, не в управлении заперт, а разница не велика. Ничего нет — разве что свобода… только толку от нее, как от упорно добродетельной девственницы. Перед глазами стоит — руку протяни и бери… а попробуй возьми — не дается.

Сел, опершись спиной о парапет. Остудил голову и стал думать, что у меня на руках. Решил рассматривать только правду и только в нагом виде, несмотря на всю ее непривлекательность. Придется изнасиловать себя и разделить с ней постель для дела.

Агнешка… Я не рассчитываю на то, что она любит меня, — что будет любить такого, как я. При хорошем раскладе она ко мне просто — привыкнет и привяжется. А так я ей, запуганной и поврежденной, нужен только как надежный защитник — она ведь мне на шею только от страха перед всем и всеми и вешается, в надежде на мою поддержку. Агнешка — девушка достаточно тонкой духовной организации. Ей для души другой человек нужен — я с такой стороны ей не особо гожусь. Так что нас с ней связывает только опасность и моя страсть. Нет, не только. Еще она жалеет меня. А еще — она провинилась передо мной и испытывает муки совести. Неплохо для повышения прочности нашей связи — вернее, моей привязи. Пусть ей не хватило чувства преданности прежде, ныне чувство жалости и вины не позволит ей меня предать. С учетом того, что подвела она меня без умысла, а просто дала слабину от беззащитности — я могу рассчитывать на ее последующую преданность. Не устояла под тяжестью угрозы и уступила страху быть одной наедине с опасностью хоть секунду, — не худшая измена. Теперь я ее на одну руку положу, другой — прикрою, и порядок. Она будет моей и будет со мной. С ней вопрос отпал.

Войцех… Простой парень — да не полностью и не до конца. Из глухих мест он все же вышел — аж до Франкфурта дошел, пусть и спотыкаясь. Он силен, не слишком умен и учен, умеренно горд… не остро хитер, но и не тупо простодушен, не лентяй, но склонен к поиску покоя, не лишен расчетливости, да не совсем корыстен — наемник, а не такой, которого перекупить просто… свои представления о чести всегда при нем. Неплохой боец, хоть и не без изъяна. Он вроде обладает всеми требуемыми боевым командиром качествами. Конечно, от такого бойца не должно ждать героических действий и действительно бескорыстных выходок, как, впрочем, и обратного… особо пагубного помысла от него так же не дождешься — в вариантах его дальнейших действий все, в меру диктуемое обыденными обстоятельствами и воинскими убеждениями. Меня, как и все другое, он воспринимает, как данность, а главное, — побаивается. Не из тех он, кто станет гоняться за тем, что ему в руки не идет. Девушку он у меня из рук никогда вырывать не будет. А во всем остальном он меня вполне устраивает — мне подчиненный, моей девушке охранник. Он тоже при мне останется — будет моим бойцом. Да вообще, у меня выбор невелик — или устранить его, или оставить при себе в качестве подручного. Девушка моя мне его устранения с рук не спустит, и я другого такого вояки в ближайшее время не найду. Так что, устранение — вариант крайний. Ко всему, я еще никак не восстановился и довольно ограничен в действиях. А Войцех — обладатель силы немереной и сносного навыка — его только натаскать, и будет боец, что надо. Сделаю я из него такого бойца, что по нему спецназ сохнуть будет, как красна девица. Тогда свалю на его плечи часть своей нагрузки. Займусь им, как только мне его вернут. Из Войцеха на тренировках все силой выбивать придется, но ничего — заставлять я привык.

Следующим пунктом рассмотрю добычу денег. Решаемая задача… несколькими путями решаемая. Для начала попробую тропинку помягче, а там уж… на жесткую тропу перейти никогда не поздно. Мысль додумаю — и займусь разработкой задачи.

Первое — остановить заражение. Сначала следует изъять и уничтожить источник заразы, после — пресечь распространение… ликвидировать зараженных и зачистить зону заражения. Второе — найти оружие и убежище, достать деньги и документы на троих. Третье — скрыться всем троим на территории Польши. Четвертое — прогнать из головы страсти и сделать из девушки протез души, а из парня — протез тела. Пятое — подготовить передачу крысы немцам и тайком перейти на их территорию. Седьмое — дать деру всем и ото всех в Норвегию. И напоследок главное, — спокойно отоспаться на затерянном в глуши хуторе Улафа Гундарсона… на моем хуторе. Он — мое последнее пристанище, покинутое и пришедшее в упадок, но — мое.

Расклад у меня скверный — просто отвратный. Но крыса — козырь в рукаве. Тряхнул рукой, и зверек вылез у меня из рукава, являя свету умные глаза и лысый хвост.

— Знаешь, зверь, если бы ты сдох, — я бы застрелился. Точно застрелился бы… Так что ты уж не дохни пока… Постарайся продержаться до передачи. А то мне в последнее время, как по сговору, все планы срывают… Хоть ты не подведи.

Крыса серьезно посмотрела на меня и скрылась у меня в рукаве, занимая прежнее пригретое место. Знала бы она, как я боюсь ее смерти, — боюсь ее гибели равно, как своей собственной… и даже больше — ведь на кону и жизнь моей девушки… и моего бойца.

Неприглядная у нас троих жизнь получается. Зато — реальная и лишенная иллюзий, мешающих выживанию. Что делать, если мы втроем можем выжить только так и только — втроем.

Глава 5

Что ж, темнеет — пора Карлсону покинуть крышу и наведаться в гости к малышу и его щенку, к которому Карлсон малыша страшно ревнует, но которого никак не может отправить от малыша куда подальше.

Осмотрелся и перелез с пожарной лестницы на карниз. Залез в окно, прикрыл его и отправился проверять едва держащуюся на петлях подсаженную Войцехом дверь. Покривленная дверь не висит на покореженных петлях — петли вправлены, дверь поставлена и закрыта… заперта на переклиненный замок и опечатана. Сойдет. Как только мне Войцеха вернут, я его все починить заставлю.

Думал для начала пошарить в холодильнике, только заметил зеркала и переключил внимание на них — моих отныне заклятых врагов. Зеркала — к черту! Сниму и спрячу! Травят они мне душу воспоминаниями! Я ведь всегда у немцев красавцем считался, а сейчас… не вздрогнув, не взглянешь. Многое мне с рук за красоту сходило, что сейчас не сойдет. Теперь мне моя наружность столько простых путей перекрыла, сколько открытых передо мной прежде дверей закрыла. Такая внешность обязывает добиваться всего одной только грубой силой, не ожидая, что кто-то что-то добровольно отдаст, — вынуждает в закрытые двери не с улыбкой стучаться, а с оскалом ломиться. А всего хуже — приметным я стал. Мне теперь не следует в светлое время суток людям на глаза показываться — выходить надо стараться ночами… по крайней мере, до тех пор, пока шрамы не станут светлее и их станет проще спрятать. А пока они и под слоем штукатурки проступают.

Рад, что меня не видит старик Клаус Крюгер, считающий меня вампиром треклятым… Мой вид, боязнь зеркал и солнца — такое способно изничтожить и тень сомнения в моей мрачной сущности не только в голове безумного бродяги. Эх, Крюгер, бросил я тебя в Берлине одного, а у тебя ж — с головой не порядок… Соблюдаешь ты мои строгие инструкции, старик, или во все тяжкие своего больного ума ударился? Надо бы наведаться к тебе и проверить, что ты делаешь, вольно бродя по прусским просторам. Не взяли тебя власти, не выдал ты нас?

Нет, не думаю, что старый химик нас сдаст… пусть его и выследят, и возьмут — толку от него никак не добьются. Он же всех из разведки и правительства пришельцами и иной нечистью считает — в его рассказах за сказочной мутью немногое из реально происходящего рассмотреть можно… хоть и проглядывает истина порой и в его историях. Черт… Беспокоит он меня, как никто другой. Только теперь о нем и думать нечего — не могу я с ним пока ни связаться, ни встретиться. Подумаю о нем, когда ближе к Берлину буду… а сей час не за горами. Когти драть в Берлин надо будет сразу, как только деньги удастся добыть, — здесь нам с поляками теперь долго торчать нельзя. Немцы за нами скоро на чужую землю придут… а мы от них на их земле скроемся — и на север рванем. Как на хуторе Улафа схоронимся, — так и успокоимся. А в Берлине мои люди… мои документы, мой транспорт. Берлин — не только подготовленное государством российским пристанище Ульриха Ларсена… Берлин — наиболее подходящим образом оборудованная берлога гера Вебера, наилучшим видом оснащенное логово Вольфа. Там все для меня и моих людей — и для тайного нахождения, и для отхода на восток и север. На крайний случай есть еще Франкфурт, но лишь — на очень крайний случай. Есть у меня связи и в Баварии, и в Саксонии… но я был бы рад, через Пруссию пройти и покончить с пограничными переходами. Хорошо, если на прусских землях круг замкнется, и нам не придется по стране колесить, решая задачи через ненадежные контакты в Мюнхене. Черт…

А к черту… Пора перейти к разработке плана по добыче денег. Заткнул уши наушниками, улетая с песнями то на простирающиеся перед моей памятью равнины Отечества, то на заснеженные вершины высоких скал северного пути. Только краем разума задеваю, гложущую меня неизвестностью, польскую землю за окном… ведь в мою голову в доподлинном виде вошло пока только несколько улиц Варшавы — города, в моей памяти до сих пор расчерченного только на карте.

Глава 6

Мои подопечные из участка вернулись взвинченные, вымотанные и растрепанные. Войцех сразу взялся за водку, шумно отвинчивая пробки с бутылок, а Агнешка — за воду, так же шумно открывая краны душа. Оба решили залиться под завязку. Последую их примеру — напьюсь с Войцехом и вломлюсь в душевую к Агнешке. «Пить — так пить!»: сказал котенок, которого потащили топить.

— Войцех, мы с тобой сейчас напьемся так, что ирландский степ на столе спляшем! Пей, как в последний раз! И я так! Как в последний!

Угрюмая усмешка мрачного поляка стала веселее, когда мы зазвенели бутылками, запрокинутыми в глотки.

— Как в последний раз, — это мне по душе, Ян, это по мне! Я всегда так!

— С этого дня все не так, как всегда, будет! Сказал я, — в последний раз ешь, пьешь и спишь, значит, — в последний! После этой попойки я тебе пить больше вообще не позволю! Я тебя натаскивать начну и продолжу, пока не сделаю из тебя стоящего бойца, Войцех! Про пьянство ты у меня завтра забудешь, и вспомнишь про воинскую дисциплину!

— Ян, да ты что? Напился уже совсем, да?

— Когда я совсем напьюсь, в лес пойдем — тренироваться! Это после народных песен и плясок на столе! Так у меня заведено, порядок у меня такой! Обещал я себе, что по тебе спецназ сохнуть, как красна девица, будет! А данных себе обещаний я не нарушаю — никогда! И тебе — слово дам, что сделаю! Еще и торжественно!

— Ян, да ты… Да я…

— Да, точно. Мы надрались круче ирландских задир. Завтра начнем тренировки.

Я не вспрыгнул на стол, а свалился, засыпая. Придется пляскам подождать, пока я проснусь, как и моей девушке.

Глава 7

Агнешка и не подумала прерывать наше с поляком пьянство — она к нам и подойти не осмелилась. А мы о себе позаботиться были не в состоянии, так что ночь мы с ним провели валяясь в непотребном виде на так и не накрытом к ужину столе. Не просто мне далось отодрать себя от места перепоя и перейти на другое, покидая беспробудно дрыхнущего поляка. Экран компьютера засветил мне в сощуренные глаза раньше рассветного зарева. Черт… Хоть бы и не пробуждаться.

Сжимая руками больную голову, встал из-за стола и молча показал Агнешке на стул. Оборотился к стене, стараясь не смотреть на горящий адским огнем монитор. Среди режущего глаза сияния текст будто обрушен в бездну беспроглядного мрака. Похоже, что экран под моим кулаком пустил тонкие трещины, — просто, он пылает пламенем в моих глазах, а текст в моей голове падает в мглистые пропасти. Не знаю, что я написал, не понимая, что пишу, не различая написанного.

— Читай.

Оставил ее на время, отмахиваясь от ее вопросов, как от мух. Ищу тишину, темноту и холод. Только больную голову приклонить никак нигде не получается. Открыл морозилку — льда нет. Здесь мне буйной головы не сложить — надо продолжить поиск. Склонил трещащую и гудящую с вечера голову под краном и включил холодную воду. Стылая струя врезалась в шею, как нож, и я выдернул голову из-под воды. Право, как нож, право, как на плахе. Черт…

Заслышал сдержанный плачь Агнешки, подошел к ней, пригасил экран и оперся на спинку стула, склоняясь над ней… над ее хрупким плечом, осыпанном золотом ее волос. Она старается незаметно отереть глаза.

— Прочла?

— Вольф, я… Этот человек… Это ужасно… Он же прав и… Он подвергается опасности… Они же настигнут его и… Только что мы можем сделать?..

Я криво ухмыльнулся и сощурил косой глаз, хватая и стаскивая со стула девушку. Кружу ее, растерянную, и свечусь — ведь вокруг меня летают солнечные лучики ее волос.

— Вольф, хватит… Как ты можешь веселиться, когда кто-то мучается?

— Так же, как страдать, когда кто-то радуется!

— Вольф, ты же читал!.. Ты читал, в какой беде оказался этот благородный человек! Мы не можем не думать о нем, мы должны что-то сделать! Только нам нечем ему помочь!

Посадил ее себе на колени, утопая в ее волосах и впиваясь в ее шею поцелуями.

— Как же, нечем? Тебе есть, чем…

— Вольф, не трогай меня. Я прочитала его послание и… Я не могу думать ни о чем другом, кроме него… кроме горя и беды этого человека. Хватит, Вольф.

— Ты же сказала, что только и можешь думать об этом благородном человеке и его беде, — выходит, можешь думать только обо мне и моей беде, а моему горю ты помочь можешь.

Агнешка, негодуя, гордо вскинула голову, останавливая мою руку.

— Вольф, у тебя только одна беда на уме всегда!

Я ей в ответ вскинул отчасти выжженную кислотой бровь.

— Точно — одна. Но она не на уме, а… А на уме у меня их, как ос в улье.

— Вольф, я не поняла… Это что, ты написал? Ты это написал?!

— А то. Мое сочинение.

— Это что, еще одна твоя шутка, Вольф? Я ненавижу твои шутки, Вольф!

— Нет, я проверил просто, как ты среагируешь. Прямо так, как надо, среагировала — я прямо в точку попал.

Не позволил ей соскользнуть у меня с колен, и она возмущенно сверкнула на меня глазами. Правда, долго взгляда на мне она не удержала — отвела глаза, ненамеренно содрогнувшись.

— Ты подстроил мне… Ты специально сочинение за правду выдал и проверку мне устроил… Я же думала, что это правда, я же искренне…

— Для таких, как ты, искренних и сострадательных и написано… только главное — для состоятельных.

— Что?

— У Клауса Крюгера подсмотрел… Сумасшедший старик с манией преследования нередко прежде окончательной потери рассудка, у людей в сети помощи просил, и ему — помогали. Он за их счет достаточно долго по стране скитался, скрываясь от преследований, про которые он и писал каждому, кто под рукой оказывался. Людей за душу такие истории цепляют — преследуемые противники государственного заговора или жесткого режима, сражающиеся за права и правду. Невинно осужденные и страждущие, приговоренные преступным правительством, свидетели страшных и скрытых злодеяний — то, что надо. Главное, в таком деле — убедительность истории, идущая от убежденности автора. Крюгер — умный безумец. Он обладал и — убедительностью, и — убежденностью. Я это запомнил и на заметку взял. Для достоверности я достаточно умен и осведомлен, а для веры… я совру. Я обучен врать.

— Ты собираешься принять помощь у людей, которые считают, что помогают попавшему в беду честному человеку?

— Я честный человек и попал в беду.

— Ты, честный? Ты им врешь!

— Да, только не целиком, а — отчасти. Нам правда худо пришлось, и нас правда преследуют.

— Не выворачивайся! Вранье, как бы оно ни было близко к правде, — не правда!

— А что ты на меня негодуешь? Злись на Крюгера — это он придумал.

— Он честно поступал! Он, и правда, считал, что знал больше позволенного, что его преследовало правительство! И писал он правду — то, что считал правдой!

— И я считаю правдой то, что нас преследуют власти! И разведка, и контрразведка! И военная, и службы госбезопасности! И внутренняя, и внешняя! И как раз за то, что мы знаем об их оружии больше дозволенного — об их биологическом оружии! Разница лишь в одном — мы не только знаем об их оружии, мы еще и имеем их оружие на руках! Мы и есть — их оружие! Биологическое оружие! Только пишу я обо всех наших бедах не так в лоб!

— Ты расчетливо прокрадываешься в души! Этот человек не такой, как ты…

— Этот мой человек — мечта для всех девиц и пример для всех парней недальних стран. Я сделал его в основном для людей молодых, только не первой свежести — для тех, кто еще мечтает о полете высокой мысли, но уже высоко взошел и крепко встал на карьерной лестнице. Этот мой человек зацепит и старых людей, скопивших некоторые средства и вспоминающих надежды юности. И борцам за правое дело он по душе придется, и бунтарям. Страдающим — на жалость надавит, скучающим — нервы пощекочет.

— Вольф, это звучит ужасно… Аж мороз по спине…

— Это мои руки — холодные… Не дергайся — дай погреться.

— Вольф, хватит! Все хватит!

Она спрыгнула у меня с коленей, но я скрутил ее волосы у себя на шеи удавкой, и ей пришлось вернуться ко мне и слушать мой смех, распутывая волосы, сплетенные мной в золотую веревку.

— Я повешусь, если ты покинешь меня, красавица моя!

— Нет, я повешу тебя, если ты не прекратишь так шутить!

Войцех явился к нам с прихваченными остатками продовольствия.

— Ян, что смеешься? Только и делаешь, что веселишься, будто у нас других дел нет.

Он склонился над монитором, читая и качая головой.

— Уж не над чужим же горем смеешься! Нельзя над таким смеяться! Человек в такую беду попал… выручать как-то надо. Я его, как никто, понимаю — попал, ополчились на него власти, а деваться некуда, а выручить некому. Так и бывает — втравишься, не думая, как тебе дальше быть, а когда сообразишь, как все серьезно стало и что тебе осталось только бежать, деру дать никак — даже друзей, даже денег нет. Сквернее может быть только, когда у тебя вообще сообразить не выходит, куда ты на деле втянулся, а главное, — что тебе теперь уйти даром не дадут. Так у него — попер вперед, а куда — не въехал. Только из дурости он в такое дело вмешался — дошло бы до него, не угодил бы он так.

Я подавил смех, стянутый шрамами.

— Войцех, он не из дурости — он из идейных соображений втянулся.

— Какая разница, что он себе надумал, когда в итоге все равно оказалось, что — все от глупости? Поперся он просто со своими соображениями туда, где о них и речи не идет.

— Неужто и тебя проняла история, Войцех?

— А тебя, Ян, нет? У тебя видать сердце каменное.

— Не помню, какое — не видал давно. Пойду посмотрю в холодильнике — я его в холоде храню для надежности.

Я посмеялся тихонько про себя над Войцехом и подтащил к себе Агнешку.

— Пиши.

— Что писать?

— Письма пиши! Продолжай кормить честной народ историями, похожими на мои. Расписывай невзгоды, выставляй напоказ честные намерения, вгрызайся в благородные души острыми зубами и терзай их жалостью к тебе и желанием тебе помочь. Только про правдивость не забывай — убедительность терять недозволительно.

— Вольф, я не могу…

— Мы должны зашибить кучу денег! Иначе нам не добыть требуемого для перехода границы добра и денег! А результат здесь мы не сразу получим — время нужно! А времени недостает! Так что начинай немедля! Давай же! Живей!

— Я не буду.

— Ты должна! Делай! Искупай вину!

Глава 8

Тоскливо всматриваюсь в опущенные глаза девушки, стараясь не смотреть на ее часто и неровно вздымающуюся грудь, и щелкаю выключателем светящей ей в лицо лампы. Скоро час стукнет, а не происходит решительно ничего. Мы с ней уже час сидим друг против друга на стульях… я — верхом и с требовательным видом, а она — скромно и молча.

— Время идет. Хватит уже упорствовать. Все равно некуда тебе деваться. Некуда тебе деваться!

— Нет, я не напишу ни строчки лжи. И не пытайся меня к стенке припереть! Ты все время на меня давишь!

— Да! Ты ведь упорство проявляешь — и не тогда, когда надо! Вы с Войцехом засветились! Нас выследят со дня на день! А у нас денег нет документы достать! У нас оружия защититься нет! Ничего нет! Нам есть нечего! Пиши!

— Не стану я лгать!

Она гордо вскинула голову, сцепив сложенные на коленях руки, открыла горящие губы и блеснула глазами — старается меня отвлечь, но у нее не выйдет.

— Не надо мне изображать такого, когда нам есть нечего! Ты что, не понимаешь, что другой вариант — грабеж на большой дороге?!

Она возмущенно вздернула плечами.

— Нет, ты никого не ограбишь. Ты должен получить деньги другим способом. Ты придумаешь другой способ добычи денег — честный.

— Как я его придумаю, если его нет?! Деньги на дороге не валяются! Такие деньги — точно не валяются! А нам нужно много и немедленно!

— Не втягивай меня в грязный обман!

— Да мы все давно в него впутаны! У нас нет выбора, нет вариантов! Мы выкинуты из системы! Мы вне закона — и не можем действовать в законе! Мы можем только выживать — так, как только можем!

— О боже… Я не верю, что нет другого способа, Вольф…

— Пиши! И радуйся, что в таком варианте люди тебе добровольно деньги отдадут! И утешься тем, что вранье наше, — не просто похоже на правду, а близко к правде больше, чем хотелось бы! И еще… Завтра пойдешь у пана Влодека деньги просить.

— Вольф, нет… У него ничего нет… Он дряхлый и больной…

— У таких больных и дряхлых обычно и бывают припрятаны сбережения на черный день или на похороны. Убеди его, что для него нет большой разницы, на каком кладбище его похоронят! А у нас стоит вопрос, подохнем мы от голода или нет, и его решение — имеет значение и для нас, и для него!

— О боже… Вольф, это ужасно.

— Будет ужасно, если он не даст нам денег!

Оставил Агнешку смотреть на монитор в печальных раздумьях о моих махинациях, и отвел в сторону Войцеха, еще не отошедшего от нашего вчерашнего хмельного веселья.

— С этого дня я тобой серьезно займусь. Начнем с оружия.

— А что с оружием, Ян?

— Отдай его мне.

— А у меня его нет.

— Войцех, кончай с враньем и давай оружие.

— Ян, я не врал… у меня нет оружия. Я, и правда, с прошлым покончил и… грузчиком пошел.

Я сокрушенно резанул рукой воздух.

— Не врал… Твою ж…

— Ян, я не пойму… Ты что, не рад, что я тебя не обманул?

— Никак не рад… Ты лишил меня последней надежды!

— Надежды — на мою ложь?

— Да, Войцех! Говори честно, у тебя вообще огнестрельного оружия нет — никакого?!

— Никакого. А холодное…

— Плевать мне на холодное! Холодное и у меня есть — мой старый заказной клинок и несколько простых ножей! Противнику и писчую ручку метнуть можно в глаз при нужде! Только меня не радует мысль, что к нему так близко подходить придется! А черт… А связи у тебя есть?

— Не так, чтобы, прям…

— Знаешь кого, вроде пана Мсцишевского?

— Нет, Ян… Он же человек знатный. Он меня только оттого, что выбора не было, к себе взял.

— Войцех! Я не о его гербе говорю! Передо мной тебе бестолочью не прикинуться!

— Ты что меня оскорбляешь?!

— Не время гордиться, Войцех! Отвечай!

— Нет, Ян. Я здесь тихо себя вел, я же тебе говорил.

— Вот как… Страна богата на призирающих закон людей — здесь собраны особо изощренные преступники! Здесь лучшие из лучших — из всех! И ты — не знаешь никого из них?!

— Нет, Ян. Я ж завязал…

— Нашел время завязывать!

— Я думал…

— Ты не думал! Тебе Агнешка мозги промыла!

— Ты сказал мне тихо притаиться — я так и поступил, Ян.

— Черт… Прямо, все не так, как надо, не тогда, когда нужно… А черт! Надо устанавливать надежные связи. Трудно нам будет задачу решить — дело времени требует, а его у нас в обрез. У тебя хоть зацепки есть? Хоть какие-то выходы на кого-то?

— Ян, не знаю я здесь никого. Я вообще Варшаву не знаю. Это ты — знаешь, а я… Я же только — с работы на работу и ходил. Еще и в пивную иногда… и еще порой с Агнешкой пройтись.

— Что ж ты пассивный такой?!

— Такой вот… спокойный.

— Ничего, добудем оружие. Есть несколько вариантов. Первый, — найдем серьезных людей. Тогда спокойно получим и немецкие штурмовые винтовки, и английские автоматы. Второй, — найдем старое коллекционное оружие. Со второй мировой войны можно взять автоматы.

— Шмаузеры?

— Шмаузеры.

— Такое оружие деактивировано серьезно.

— Достанем оружие, деактивированное для вида, — у украинцев.

— Стволы все равно менять придется — они надсечены все. Иначе никак, Ян.

— Войцех, выйдем на украинцев — ничего менять не придется. При хорошем раскладе — вообще ничего не надо будет делать. Разве что — забить рожок и передернуть затвор. При плохом — разобрать три не совсем изувеченных автомата и собрать один боевой. С украинцами все просто — были бы деньги.

— Только денег нет.

— Верно. Для двух вариантов деньги требуются большие. Не добудем денег — придется ограничиться третьим вариантом. Он на крайний случай отложен.

— Что за вариант?

— Сделаем себе оружие из подручных железок.

— Поджиги — штуки ненадежные.

— Я не про обрезы труб, забитые гвоздями! Сделаем старые британские автоматы. Не так это и трудно — у меня схемы на руках. Простая конструкция. Британцы второпях из водопроводных труб такие автоматы штамповали… и немцы, когда под конец войны обнищали, у них технологию переняли, внеся небольшие изменения. Немецкий вариант мы и рассмотрим. Токарь только для нескольких частей нужен будет. Ему наврем, что для других дел детали нужны, — и выточит без вопросов. А рожки купим коллекционные — на них денег достанет.

— Ян, ты что, серьезно это?

— Нет, не серьезно. Войцех, инструмент есть?

— Значит, все же серьезно?

— Инструмент есть?!

— Есть кое-что…

— Кое-что — не подойдет. Придется ночью в мастерскую заглянуть.

— Ты что, инструмент украдешь?

— Нет, временно позаимствую — верну позже при возможности.

— Может, попросим и…

— Хочешь просить — проси, а я — просто сопру.

— Ян, а я что-то не понял… Ты вот меня все осуждал — не дело бить, не дело брать… А ты только так и делаешь все.

— При нужде. При крайней нужде.

— Ян, я понимаю, что ты государству служил, только… ты ж бандит обычный… вернее, — выдающийся.

— Войцех, запомни раз и навсегда — я человек с преступными наклонностями во благо одним людям и во вред — другим. И нашим я не строго определенное время верой и правдой служил, а продолжаю служить — пусть и не во всем им веря, и не во всем обходясь с ними без вранья. Я ни шагу против наших не ступлю, и, коль придется, — кину все и вернусь! И мне плевать, к стенке меня поставят или в чисто поле проводят — я вернусь! Понял?!

— Нет, не доступен мне такой ход мыслей, Ян. Я или с одними, или с другими — это мне ясно. А ты…

— Я боец тишины — я всегда мечусь в тени меж всех огней мира, Войцех. Я — «волк». А «волки» — звери, пусть и не простые, но — преданные. Все. Пошли в лес. Ты тренироваться будешь, а я — приклады искать.

— Да мы до леса доберемся только…

— Машину угоним — и быстро на месте будем.

Войцех отвернулся, отчаянно вскидывая руки.

— Ян, ты что, толкаешь меня на прежний путь?! Ты что, не слышал?! Я же сказал! Я порвал с прошлым!

— А я что, сказал, что ты машину угонишь?! Я угоню!

— Ян, это же все равно, кто из нас…

— Мне плевать, что ты обо всем этом думаешь! Так что держи мысли при себе! Идем!

— Что за бес ты, Ян?!

— Хромой бес! Слышал о таком?! Он из тех, кто не гнушается подслушивать и подсматривать таких, как ты! Идем!

Оставили Агнешку, пустившую слезу над своим душещипательным сочинением, и отправились искать лесные чащобы или хоть чахлый пролесок. По ходу присматриваю машину и металлический мусор, похожий на то, что мне нужно. А Агнешка… Она порог перешла — теперь постарается. Скоро на счет франкфуртского священника деньги стекаться начнут — он помочь согласился, все через свой счет пропустив. Священник не против такого дела с пожертвованиями — провернет все, как надо.

Глава 9

Войцеха я не жалел — гонял, как следует, и он с ног валится. Правда, и я его гонять устал — не легкое это дело. Инертный он — без мощного пинка ему покоя не преодолеть. Я на его разгон затратил столько энергии, что… Рухнули оба под одним деревом, сбрасывая мокрую одежду и обтирая ей пыльные лица.

— Ян, вечереет уже. Надо сворачиваться.

— Рано еще.

— Я больше не…

— Никаких — нет! Только — так точно, есть!

— Ян, да я сдохну…

— Я тебя на выносливость и тренирую — не выдерживаешь ты длительных нагрузок, а должен. Не думай, что я не буду с тебя требовать ничего больше короткого силового рывка.

— Но я только так и могу.

— Ничего подобного.

— Тяжелый я, мощный. Ты из меня такого, как ты, не сделаешь.

— Буду тебя сушить, пока не высушу.

— Я тогда все силы растеряю.

— Будешь ты у меня и сильным, и выносливым.

— Такого не бывает.

— Я тебе докажу, что бывает. Только обожди. Ты у меня будешь бить, как медведь, бегать, как волк, и летать, как ястреб. Я тебя и думать научу. Научу всему, что знаю… всему, что узнаю.

— А что это так, Ян?

— А что?

— Не похоже на тебя — секреты свои открывать… скрываешь ты все, страхуешься всегда.

— Когда выбор есть.

Войцех вдруг обрадовался — такой глупой всепоглощающей радостью.

— Ты что, мне доверяешь, Ян?

Показал ему крепко стянутый шурупами коленный фиксатор и туго обвязанные бинтами запястья.

— У меня выбора нет.

— Все равно — доверяешь ведь!

— Да.

— Я оправдаю доверие, Ян! Ты не думай, я не подведу!

— Да уж постарайся.

Войцех серьезно и насуплено задумался, опустив голову… повернулся ко мне.

— Ян, давай поклянемся.

— Что? Это еще что такое?

— Давай дадим братскую клятву.

— Да ты что?

— Это крепкая клятва, Ян, — крепче всех воинских.

— Войцех, это…

— Ян, у меня никогда не было никого… а должен же быть кто-то… у каждого — должен.

— Я тебе готов быть командиром… товарищем.

— Мы такие друзья и в таких обстоятельствах, что должны быть братьями, Ян. У тебя есть брат, Ян?

Я задумался, но разом разогнал тоскливые мысли.

— Нет.

— А кто у тебя есть? Кто тебе плечо подставит в беде, кто позаботится?

— Есть вроде кто-то, но как-то так… будто и нет. Тренер у меня был… только спился он. Командир был… но он умер. А начальник мой… подвел я его.

— У меня ведь все так же, Ян. Меня же за всю жизнь лишь один отец мой в корыстных целях не пытался использовать, но его в живых нет уже.

— Видно, извергом твой отец был тем еще, раз ты меня своим братом готов назвать.

— Ты прав — он таким был, извергом… только не совсем ведь.

Я с сожалением посмотрел на могучего, но неприкаянного парня, просто не знающего, куда ему немереную силу приложить, и постоянно попадающего в передряги из-за людей, указывающих ему неверное направление. Всегда я солдат жалел до того, что сердце щемило, — ведь вся жизнь их от личных качеств командира зависит… с одним офицером они и в мирное время пропадут, а с другим — и в военное время невредимыми останутся. К одной цели можно разными путями идти, одни задачи — разными методами решать, один результат — разными способами получать. И подходы, и средства — все имеет значение. Взять хоть Жукова и Рокоссовского — оба великие, а… Один людей жестко в расход пускал, смотря только вперед, а другой — к людям строг был, но берег, не пренебрегая круговым обзором. Умный он был — Рокоссовский, а Жуков — больше безжалостным упрямством брал. Я так всегда считал.

— Эх, Войцех, уговорил — убедил, вернее. Считай меня отныне старшим братом, боец. И слушайся — делай все, что я говорю, точно так, как я говорю. Как командира слушайся. И девушку мою не трогай. Ясно?

Войцех полез ко мне с медвежьими объятьями, я сдержано стукнул его по плечу.

— Довольно. Надо металлолом искать. Вставай давай.

Глава 10

До ночи возились вместе с Войцехом с подобранными на свалке железками. Расположились у окна и разложились на полу. К негодованию тяготеющей к чистоте Агнешки мы умудрились заделать все вокруг оружейной смазкой, коррозийной осыпью и железной стружкой. Она нам мешает, стараясь навести хоть какой-то порядок, а мы мешаем ей, мусоря сильнее и распространяя загрязнение с захватом ее территорий. Наше общее возмущение дошло до предела, и мне стало понятно, что с ним пора покончить нашим совместным весельем. Откупорил бутылку, отобрал у девушки необходимую нам с Войцехом пружину, которую она собралась вышвырнуть в окно, кажется вместе с нами, и бросил пружину в бутылку.

— Все, хватит! Смотри, что ты наделала! Довела нашу нужную пружину до отчаянного поступка! Так не доводи ее до безвременного конца! Мы с Войцехом не позволим ей так счеты с жизнью свести! И тебя заставим с нами утопленницу из воды вытаскивать! Я ныряю первым! Остальные — за мной!

Девушка в негодовании дернула головой — резкому движению последовал дождь ее волос, обдавший ее плечи золотом и… Что же ты со мной делаешь, Агнешка? Стоит тебе подойти ко мне на расстояния выстрела в упор, и я… дурак дураком.

— Вы еще и напьетесь!

— Мы все напьемся, красавица моя!

— О боже… Я сделаю все, что угодно, — только бы не вдыхать этот запах, не слышать этот скрежет и не видеть этих железок!

— Не трогай! Где выбрасыватель?!

— Какой выбрасыватель, Вольф?!

— Крючок такой… Где-то здесь должен быть… был здесь.

— Не знаю я, где твои крючки!

Агнешка вырвала у меня бутылку и, гордо запрокинув голову, отчаянно опрокинула в горло. Мы с Войцехом замерли, не ожидая от нее такой выходки. Только, в отличии от встревоженного поляка, меня обуял дикий восторг.

— Какая же ты у меня…

Войцех, насупившись, толкнул меня, обомлевшего от восхищения, в плечо, и я кинулся вырывать у разошедшейся девушки бутылку.

— Все, хватит. Хватит тебе.

— Думаешь, я хуже вас?! Думаешь, со мной можно не считаться, если я ничего не смыслю в этих ваших железках?! Да я вашего выбрасывателя специально от гильзы не отличаю! Я девушка, а не дура! А вы оба — тупые, как ножи у меня на кухне!

— Да заточим мы тебе ножи… и грязь вытрем, и пыль сотрем. Ты успокойся только!

Агнешка перехватила мою, заведенную за спину, руку… и схватила бутылку.

— Ты даешь мне обещания, не думая их исполнять! Для отписки даешь! Конечно, мне сойдет и так! Я же всего только — глупая девушка, созданная только для твоего веселья!

Она припала к горлышку горящими губами… и хлебнула, хорошо хоть не чистого, спирта. Вконец разозлившись и разгоревшись, девушка облила водкой ржавые железки. Она стукнула каблуком заготовку ствольной коробки, расплескивая огненную воду, и зловеще рассмеялась.

— А я не нервничаю! Это вы! Посмотрите на себя оба! На вас лица нет!

Мы с Войцехом переглянулись, но обмен взглядами нам обстановку не объяснил. Агнешка рассмеялась еще надрывнее, надсаднее.

— Вы что на меня смотрите, словно впервые видите?! Будто вы оба меня такую не видели?! Вы меня и не такую видели! И не в таком виде видели!

Она отбросила волосы за спину и с надменной усмешкой начала расстегивать полупрозрачную рубашку.

— У тебя нервы сдали просто. Ты успокойся.

— А я спокойна! Как солдатская девка спокойна! Да, вы из меня солдатскую девку сделали!

Мы с Войцехом перепугались, только, что делать, еще не решили.

— Агнешка, не тебе на нас обиду держать… если уж так — ты нас обоих обошла.

— Да, я! Я всех обошла и во всем виновата! Ведь мне все равно, что вы в ваших траншеях все между собой делите без обид и без борьбы — все, даже меня!

— Да ты что делаешь?! Ты что на нас обиду держишь?! На обоих?!

— Какой же ты умный, Вольф! Еще умнее Войцеха!

— Ты что? Думаешь, мы должны из-за тебя друг друга до смерти бить? Нет, не было и не будет такого — встал у нас один вопрос, мы его решили, как бойцы, как братья.

— А я не в счет!

— Как же? Ты вспомни, что ты нам с ним драться не дала. Да что ты хочешь, в конце концов?!

— Никак не додумаешься, что мне нужно?! А мне нужна только — любовь!

Я, ухмыльнувшись Войцеху, охватил ее тонкую талию.

— Да хоть сейчас. Так бы сразу и сказала.

Она схватила и отвела мою руку со злом, разгорающимся в ее глазах все ярче.

— Ты даже не знаешь, что такое — любовь! Ты думаешь, что все начинается и кончается в постели!

— Ты что, хочешь меня на колени поставить и заставить просить прощения, каясь в том, в чем я не виноват?! Хочешь слова — такие же красивые, как неправдивые?! Не дождешься! Не жди от меня ползания на коленях перед глупыми девичьими мечтами!

— А я и не жду! От вас всех ждать нечего! Мне все о вас наперед известно!

Она сбросила рубашку и заломила руки за спину, стараясь одолеть следующую застежку. Я охватил ее плечи и руки, не позволяя ей и шелохнуться. Только девушка вырывается все отчаяннее.

— Достаточно. Не рвись, дура!

Она застыла, выпрямившись и высокомерно смотря мне в глаза.

— Это вы! Это вы со мной сделали! Что вы со мной сделали?!

— Успокойся.

— Я не могу так жить! Я живу со зверьми! И даже не знаю — живу я в волчьем логове или в медвежьей берлоге! Я не могу так жить! Не могу жить с оружием и с ложью!

— Агнешка, мы же защищаем тебя!

— Я так не могу! Это вы можете! А я не могу! Я уйду от вас! Я ухожу от вас!

— Агнешка, я тебя отпустить не могу. Я тебя не пущу.

— Будешь меня со своим Войцехом взаперти держать?! Будешь силой брать?!

— Да ты что говоришь?! Знаю я, что тебе тяжело! А о нас ты не думаешь?! Думаешь, тебе одной здесь больно, что ты одна здесь боишься?! Мы все не в порядке! Только мы будем все невзгоды терпеть — и все преодолеем! Все вместе — все втроем! Ясно?!

Я встряхнул ее, охватывая ее плечи крепче.

— Я, ты и он — разные люди… но мы вынуждены стать родными людьми! А родных не выбирают! К ним приходится просто привыкать! Поняла?! Нам придется привыкнуть друг к другу! И помни, что главное, — не блистание благородной добродетели! Главное, — что мы будем друг с другом, что бы ни было, что бы нас в будущем ни ждало! Ты поняла?! Пойми ж, наконец! Мы не оставим друг друга, что бы ни произошло!

— Мне страшно, Вольф! Мне так страшно! Все время страшно! Я думала, что ты вернешься, и все кончится! А ничего не кончается! Мой кошмар не кончается, Вольф!

Стоим втроем, братски обнявшись, — нам остается только надеяться, что наш кошмар кончится прежде наших жизней… остается только жить с ним, изо всех сил стараясь не сдаваться ему.

Глава 11

Ночь не задалась, и я, сдвинув очищенные от ржавчины трубки, бросил одеяло на пол, свалившись спать с Войцехом. Только заснуть, несмотря на усталость, никак не выходит. Агнешка тихо всхлипывает, отвернувшись к стене и уткнувшись лицом в подушку. Ничего у нас с ней этой ночью не получилось. Она настояла, и я не стал скрывать от нее страшные шрамы. Только такой открытой правдой я напугал ее. Растравил ей душу пуще прежнего. Кислотные ожоги и оставшиеся под кожей осколки похожи на сыпь или нечто такое. А сигаретные ожоги не спутаешь с простой заразой — с ними все ясно, они явно свидетельствуют о жестком насилии, как и следы веревок у меня на руках. Сцепил зубы, стараясь не думать о вконец одолевшей меня боли. Ночью всегда больнее. Нет, перед сном с ранами все не так, как перед грозой, когда падает давление, — просто перед сном ничто не отвлекает от боли, и она становится четче. Стараясь отогнать ее, включил компьютер и засветил экран.

— Подъем, Швед! Дело к тебе появилось.

— А я не сплю, Охотник.

— У вас ночь вроде.

— А я не сплю.

— Что так?

— Дел по горло и… Такие дела, Охотник…

— Что, не так что-то?

— Давай на другую линию перейдем. Я тебе данные на старом месте оставлю.

— Договорились. До связи.

Переключился на линию надежнее прежней и перешел на шифр сложнее старого.

— Давай к делу — не тяни, Швед.

— Травят меня, Охотник.

— Кто?

— Наши. Шведы то есть…

— Уверен?

— Да. Конец мне, Охотник.

— Выкладывай давай.

— Вейкко не вернулся и на связь не вышел. Неизвестно еще точно, только… верно, — на него свои вышли и взяли его на нашей — русской — территории.

— Не вяжется что-то… не должны были так вообще поступать.

— Я не знаю, что происходит, Охотник… только все не так, как прежде пошло.

— Верно, все с ног на голову в последнее время встает. А ты на ногах стоишь или как?

— Или как. Охотник, за мной чужие следят, а у нас словно ослепли все!

— А ты уверен, что не просто подозрительное направление проверяют или еще что?

— Уверен. Следят за мной серьезно, Охотник. Меня схватят, как только случай…

— Не темни. Мутна вода, Швед.

— Это охота на хакеров. Мы все ждали ее начала — и вот, началось! Меня или в тюрьму или… совсем — на тот свет!

— А ты уверен, что серьезно так… Наши заметили бы, если бы что-то серьезное случилось.

— Охотник, — об этом я речь и веду… Никто ничего словно не видит — только я их, чужих, видел. Серьезно за меня, видно, взялись — воду вокруг замутили. И я не знаю, как мне из этой мутной воды сухим выйти.

— А ты сухим и не выйдешь. Только мокрым и грязным, но все ж — не мертвым и гнилым.

— Согласен. Но я не знаю, как не сгнить в нашей — шведской — тюрьме.

— Я знаю. Надо тебе когти драть, если все так обстоит скверно.

— Мне некуда идти.

— Всегда есть, куда идти, когда есть дорога.

— Мне все пути перекрыли.

— Все пути и нашим — русским — перекрыть непосильно.

— Следят за мной постоянно — и прячутся.

— Тебе ж на руку, что — прячутся. Ты, главное, подожди нервничать — они только того и ждут, что у тебя нервы сдадут.

— Да ты что?! Да я под арестом, считай!

— Компьютер у тебя не отобрали — ты, считай, волен. Когда он при тебе, — ты вооружен и, считай, всем ветрам товарищ. Он тебя и накормит, и напоит, и спать положит, как меня — мой пистолет. Не дергайся.

— Сказать просто, Охотник! Только что мне еще делать осталось?! Что мне делать, Охотник?!

— Скажу. Позже. Сейчас тебе по сторонам смотреть надо, молчать и ждать, пока я проверю сведения. Подтвердится информация с фином — я задачу решу. А пока мне открывалка нужна средней сложности.

— Сейчас?

— Срочно. Главное, — с автоматическим поисковиком паролей и переводчиком шифрованного текста.

— Ясно. Сделаю.

— На старом месте оставь. Конец связи.

Пришлось задействовать мощную «открывалку», отложенную на черный день, и вскрыть данные управления, используя левые связные линии. Швед мне правду написал — про Вейкко. Только все еще хуже, чем Швед думает. Он под подозрением, что Вейкко пропал и попал в тюрьму финскую, и про недоверие речь заходит. Шведа, похоже, и друзья и недруги намерились серьезно травить. Что ж, втянули его обстоятельства в грязные дела, я его — вытяну… и их — обстоятельства — в грязи утоплю. Устраню их так, что от них и тени не останется. Наши, ставящие Шведа под подозрение — не «волки», они — «псы». Тупые подлые службисты, ползающие перед людьми на брюхе и поджимающие перед «волками» хвосты. Не знают они еще, что воевать им — с «волком» предстоит. И шведы, охотящиеся на моего товарища боевого, — не знают. Правил в таких схватках нет, и вопросы пощады в таких делах не стоят. Я пройдусь по их хребтам так же жестко, как они по хребту Шведа пройтись намерились.

Решил еще в сети все последние происшествия просмотреть в поисках прослеживающихся с делами управления связей. Вроде все сходится. Что ж, я должен был убедиться, что не деза все… что не я в деле, что не меня отслеживают через мои связи. Правда, мои контакты, которые я от чужих глаз намеренно прикрываю, проследить непросто. Про то, что я со Шведом связь и в свободное время поддерживаю, не известно никому, кроме Шведа и… Вейкко. Швед надежный человек — я ему доверяю, насколько способен доверять человеку. Да и фин не подведет — он духом крепок и молчун редкий, что мне на руку. Нет, не выдадут они меня, не выйдут через них на меня… не зацепят меня на них, как на крючок ни наши, ни чужие. Тогда — вперед, выручать товарища.

— Швед, время не тяни, вещи бери и деру давай. Получишь от меня контакт в Москве надежный. Данные оставлю на нашем складе среди хлама старого. Поищешь — найдешь.

— Понял.

— Только денег у меня нет. А тебе денег до черта нужно будет.

— Я достану.

— Не светись сильно со взломами.

— Я скромный, Охотник, никогда и нигде не свечусь.

— Это — в виртуальном мире. А в — реальном… Швед, ты весь в проколах и волосы у тебя на голове колючками красными стоят.

— Краска смывается, а от железок сложнее избавится будет — дыры останутся, если снять.

— Грим придется применять. Так я шрамы прячу — и ничего. Как только документы получишь, — в Берлин вылетишь. Долетишь — документы поменяешь и окончательно с чужых глаз пропадешь. Я тебе адрес дам — там тихо жить и ждать останешься. Ясно?

— Да, понял.

— Конец связи.

Я загасил экран. Голова кругом пошла… беда за бедой — без остановок. Как бы мне не сдать совсем, как бы со всем справиться. А всего хуже — сведения о вирусной инфекции, вгрызшейся немцам в легкие. Наткнулся на них в сети — и сразу понял, что не чисто с ними. За террор, в основном, внедрение вируса выдают — только тут не террор, как написано, а вражеская атака… и не с той стороны, с которой написано. Нет, никто у нас вируса не крал… и не создавали у нас такой заразы. Не наш вирус. Просто, стравливают нас с немцами и… нас всех стравливают наши враги. Черт… Еще мысли в голову приходят, что надо отменить полет Шведа, что его шкура в нашей или шведской тюрьме сохраннее останется. Правда, немцы пока справляются — распространение вражеского вируса они пресекли. Перекрыли зоны поражения — и порядок. Изведут они заразу — скоро… а из нашей или шведской тюрьмы Шведу скоро не выйти.

Войцех стукнул меня по плечу, тревожа оставшиеся осколки, похожие на железную пыль.

— Ян, ты не спишь?

— Нет.

— Ты из-за нее так, да?

— Да все так — скверно.

— Не бери в голову, она привыкнет. Знаешь же сказку такую про красавицу и чудовище… привыкла же красавица к зверюге в конце.

— Ясное дело — сказка же. А в сказках всегда так — не так, как есть.

— Не знаю, Ян. Сказки ведь всем детям читают… и не просто же так. Нам всем добрыми историями мозги прочистили… и они добрый след в душе у всех нас на всю жизнь оставили — особенно у тех, кто к добру всегда склонен был.

— Ты что, Войцех, в торжество добра веришь?

— Не знаю, Ян. Мне казалось, что не верю, а оказалось, что все-таки — верю. Вернее, я не верил, а вышло, что зря не верил.

— Я не понял ничего.

— Видишь, как все получилось хорошо, а я и не думал никогда, что все так получится.

— А что хорошо?

— Все вокруг хорошо, Ян. Ты и Агнешка — хорошие… и жизнь у нас — хорошая, хоть и трудная.

— Рад, что хоть ты кусок своего счастья за хвост схватил.

— Не кусок и не за хвост… все схватил и навсегда. Я его не отпущу — свое счастье… и никому, ничему у меня его не отнять.

— Даешь ты, Войцех… Не ждал от тебя такого.

— А никто не ждал — даже я от себя такого не ожидал. Думал, так и сгнию с другими отбросами общества, а оказалось, что и я кому-то хорошему пригожусь и на что-то хорошее сгожусь… что у меня и моих дел может быть будущее.

— Даешь ты, мечтатель…

— Всегда мечтал, что буду смотреть на звезды и говорить с братом обо всем, что в голову придет…

— Какие звезды, Войцех? Окно пыльное и небо неясное…

— А какая разница, какое окно и небо? Звезды все равно в небе и все время светят нам, хоть мы не всегда видим их свет. Они, как мы, — звезды… как ты и я.

— Да, наверное, ты прав. Ты прав, Войцех. Что ж, вставай — пошли незаметно светить спящему городу нашими ясными звездными лучами, замурованными за подозрительной внешностью.

— А куда мы?

— Совершим разбойничий рейд по садам. Пришло время охоты на цветы.

Войцех растянул рот от уха до уха.

— Агнешке цветочки рвать пойдем?

Я, стиснув зубы, коротко качнул головой.

— Отчасти.

— Как это?

— Так, что ей мои цветы предназначены — только отчасти. Ей — вершки, а кое-кому — корешки…

Глава 12

Пробрались в темноте к зарослям примеченных мной прежде растений.

— Войцех, берись за лопату. Здесь копай — под этим кустом.

— А что это?

— Не важно. Ты, главное, руками корень не трогай, а если стебли или листья тронешь — руки в рот не суй и глаз не касайся.

— Ядовитое растение, да?

— Еще какое. Только об этом немногие знают. Мало кому известно, что эти четыре растения, разводимые для вида, смертельно ядовиты. Их обычно «волчьей отравой» называют.

— Волков ими травят?

— Нет, Войцех, «волки» ими травят.

Поляк замер в тусклом свете отдаленных уличных фонарей.

— Ты что, отравить кого-то собрался?

— Посмотрим, как дело пойдет. Ядовитые вещества никогда не повредят — их под рукой всегда держать следует. А меня ныне государство отравляющими веществами не обеспечивает. Копай! Давай живее!

— А что с ними делать?

— Это растение смертельно ядовито, как и остальные три. Его корень — содержит наиболее опасный и сильный яд. При правильной обработке мы сможем получить — убойную отраву. Этот корень — в спирте выдержим. Сильнейший яд получим… как настоится он — мы сможем роту замертво каплей спиртового раствора завалить. А часть этого корня — в воде выдержим, и настой в склянку сольем, часть — высушим и измельчим, в воде растворим и воду выпарим. Этот яд слабее будет. Зато мы сможем его и в питье подмешать, и в вену вколоть, и в воздухе распылить. Надежнее всего — в вену запустить или в глаза распылить… всегда работает безотказно.

— В глаза распылять надо?

— Из лекарственного ингалятора можно — просто мимо проходя. Брызнешь в глаз — яд быстро в голову ударит с высокой концентрацией. Пойдет прямиком в мозг — и без потери мощности. А через легкие отравление мягче и медленнее пройдет.

— А через кровь?

— Наповал и надежно. Только сложно колоть — и след остается. А нам не стоит с судебными экспертами связываться и на размышления их наталкивать. Они и без того яд обнаружат. Наша задача — не позволить им разобраться, как и каким образом произошло отравление.

— Ты все про яды знаешь, Ян?

— Не все, но достаточно для свободного использования. Я знаю, откуда какой яд получить, как какой яд применить… знаю, как происходит отравление, какие следы оставляет. При нужде я могу полностью разрушить тело человека — и все при помощи подручных химикатов. Можно вывести из строя центральную нервную систему, остановить сердце, свернуть кровь — и все тем, что валяется у тебя под рукой каждый день.

Войцех, осмысливая сказанное, уставился в землю.

— Ян, а ты много людей убил?

— Людей — нет, а врагов и объектов — да.

Он посмотрел мне в глаза с несвойственной ему задумчивостью.

— А ты врагов совсем за людей не считаешь?

— Если бы считал — не служил бы в управлении.

Войцех, долго и сосредоточено соображал в молчании, и, в конце концов, отбросил недодуманные мрачные мысли.

— Ян, страшно быть твоим врагом… только и другом твоим быть боязно.

— Что так?

— Да припрет горло промочить, а у тебя в спирту отрава выстаивается.

— Это точно. Ты это учти. Что попало в рот не тяни.

— Ян, а я это растение знаю — это безвременник осенний… Он что, тоже ядовитый?..

— Смертельно. Одна вода, в которой он стоит…

— Да ты что?! И какой же в нем яд?!

— Не скажу я тебе всего — нельзя так. Ты или название растения знаешь, или его вид, или яд, содержащийся в корнях. Всего тебе про это знать нельзя. Ты с ядами дел не имел и иметь не должен — это мое поле деятельности, ты тут просто так, как помощник.

— Ян, ты же сказал, что все, что знаешь, мне расскажешь.

— Все, что знаю, и все, что тебе следует знать. Про эти мои дела тебе всего знать не следует.

Черт… Это еще что? Агнешка?

Она заметила мой пристальный взгляд и вышла из темноты. Бредет одна по пустынной улице, обхватив плечи руками и боязливо озираясь по сторонам — направляется прямиком к нам. Видно, проснулась, нас искать стала — не найдя, испугалась… поняла, что осталась одна, — и пошла на поиски. Я мысленно нахмурился от такого своеволия девушки. Право, не умно она поступила, меня ослушавшись, — словно не понимает, какой опасности себя подвергает, расхаживая в одиночестве по ночам… а я ей объяснял не однократно. Но что теперь? Не пороть же ее. Грубостью я свою девушку только из себя выведу. Она такая же хрупкая, как — гордая… таких силой проще в порошок истолочь, чем подчинить. Ничего, цветами засыплю, на руках потаскаю — и страх, и печаль, как рукой снимет… и она станет послушнее. Буду ей мозги вправлять другими методами — теми, которые должным образом окажут воздействие. Эх, радуйся, Агнешка, что я к таким коварным мыслям приучен — иначе плохо бы тебе пришлось.

Глава 13

Уложил, наконец, приголубленную мной девушку спокойно спать. Покинул ее и прокрался тихонько к Войцеху, покорно строгающему ядовитые корешки. Подключил компьютер и вошел в базу данных больницы, банку крови которой Войцех так удружил. Нашел нужные сведения и нужных людей, которым досталась кровь Войцеха заодно с черт знает какой заразой. Начал последовательно пробивать зараженных.

— Вашу ж…

— Что, Ян, плохо дело?

— Еще как… Людей, получивших кровь с каверзной заразой, не так много, только опасных связей у них не так мало. Они со страшной скоростью ширят круг поражения, и сильно затрудняют нам решение задачи. Этот — боец, участвующий в подпольных боях без правил. Обмен кровью в таких битвах обеспечен быстрый. Еще и подружки у агрессивных парней активные — нам и их связи отслеживать придется. Черт…

— Да ничего еще, Ян. Не так часто бои подпольные проходят — не просто нелегальный бой организовать. И калечат бойца каждый раз изрядно — он не каждый раз на ринг выходит.

— Разведаем скоро, сколько раз с тех пор боец этот бился и кто его противником был. Меня больше другой человек беспокоит. У этого — три покинутых жены и четыре нынешних подружки. При этом посещает он их всех частенько. А они, как видно, не скромницы. Плюс — только одна из них не замужняя. Значит, надо прослеживать и связи их мужей, и связи их приятелей. Черт…

— Ничего себе… семь сразу.

— Не сразу, Войцех.

— Все равно… Как он с ними управляется всеми?

— Да вот управляется как-то. А следующий еще круче. Этот — и к девочкам, и мальчикам шастает.

— В смысле?

— К шлюхам он ходит, Войцех, — к шлюхам всех видовых категорий. С ним сложнее всего справиться. Нам с расспросами светиться нельзя, а иначе концы найти непросто станет.

— А еще кто в списке?

— Санитар, трудящийся в городском госпитале, столовский повар и тюремный надзиратель. Они в группе риска, но о них можно подумать позже.

— Ян, а мы что, всех их убирать будем?

— Придется всех ликвидировать. Такими действиями мы на след преследователей наведем, только деваться нам некуда. Утечка произошла значительная, известно о ней нам одним и устранить последствия нам одним под силу. Мы обязаны пресечь распространение неизученной заразы, избавившись в первую очередь от наиболее активных распространителей.

— От кого, Ян?

— От агрессивных и сексуально активных объектов.

— Людей?

— Объектов, Войцех. Называй вещи своими именами.

— Ян, люди — не вещи… и они — люди, а не объекты.

— Мы, бойцы тишины, таких людей обозначаем — «объект».

— Я так не могу.

— Можешь не можешь — сделаешь. Они заражены и распространяют экспериментальную заразу.

— Они не станут распространять, когда узнают, что заражены.

— Они не узнают. Создание этой инфекции — секретный проект, и утечка сведений о нем не нас одних под угрозу поставит. Война идет, Войцех! В ней до черта государств участвует, в нее до черта людей втянуто! Ты что, не понимаешь, в какие условия мы угодили и в каких обстоятельствах действуем?!

— Нет, Ян… не понимаю.

— Ты что, думаешь, что все диктаторы по всей земле по сговору решили погибнуть от схожего поражения кровеносной системы и подобных болезней?!

— Это же обычные болезни…

— А что их вызывает, ты не думал?! Ничего без причины не бывает, Войцех! Такие болезни возникают от поражения тканей на уровне ДНК, а вызывает их жесткое излучение, повреждающее коды человека, или — вирусы, внедряющиеся в них! Это не просто так происходит! Эти патологии инициированы вирусными агентами, примененными врагом!

— Ты что, Ян? Это правда?

— Правда. И Африку не просто эпидемия поразила. Это испытания нового оружия — нового вируса. Его готовятся на наши территории перекинуть. Только мы к этому готовы. Мы защитим наши земли и не позволим врагу захватить их — погрузить их в хаос и установить над ними контроль.

— Я не знал, что дела так обстоят, Ян.

— Почти никто не знает еще. Только мы — в деле, а не в стороне, так что нам дела из головы и из рук выпускать нельзя.

— Выходит, в итоге выживут только те, кто заполучил вирус-целитель?

— В худшем случае — в случае потери контроля врагом над своим вирусологическим оружием. Такое возможно. В плане врага очаговые поражения вроде точечных ударов, но может произойти утечка с распространением поражения на не запланированные территории. Враг имеет средства контроля своего оружия, но вирус можем измениться и выйти из-под контроля.

— Ян, а, может, нам не надо зараженных ликвидировать? Они же — целительным вирусом поражены.

— Он только в стадии проверки находится — он опасен. Не нам решать, когда и как его применять — это решение за вирусологами и правителями. Мы должны только зачистить следы, раз наследили.

— Жалко, что из-за нашей глупости люди пострадают.

— Что есть, то и есть — и нет смысла совестью мучиться. Произошло событие — обсуждать его и спорить о нем поздно. Нам надо действовать — устранить активных переносчиков вируса.

— А кто они?

— Бойцы и шлюхи. Они постоянно дело с кровью и другой заразной дрянью имеют.

Войцех глупо ухмыльнулся, отложил нож с ядовитым корнем и уставился на меня.

— Мы что, к шлюхам пойдем?

— Нет, они к нам придут… Конечно, пойдем!

— Ян, а я… Я только один раз ходил… и то не вышло все совсем.

— Мне плевать на то, что у тебя с кем и когда не вышло, Войцех. И вообще — мы не за утехами идем.

— Да я не о том, Ян. Боюсь я их, в общем…

— Кого?

— Шлюх…

— А что так?

— Я ж говорю… Один раз решил сходить и… Убежал я, Ян. Нагрубила она мне так, что я… Не люблю я их, Ян.

Я отвернулся, стараясь скрыть скривленный немым смехом рот и не обижать не выносящего грубости вояку.

— Придется тебе со страхами побороться.

— А тебе такие девки как, по душе?

— Да мне что? Какие есть такие и есть. Умом обычно не блещут, зато просто с ними.

— А ты ходил к ним?

— Нередко. Но только — по делу… не по такому делу, а — по другому.

Поляк поднял на меня опущенные глаза.

— Ян, а тебе для дела спать с ними не приходилось?

Я дернул головой, отгоняя отвратные воспоминания.

— С объектами мне и не такое делать доводилось.

— А что хоть за объекты были?

— Не задавай таких вопросов — ответов на них тебе не видать.

— Скверная у тебя служба вообще… я себе все в голове не так воображал.

— Горе романтику, попавшему в разведку. С такой грязной работой разве что жесткий реалист справится… или — жесткий романтик с криминальными наклонностями и склонностью к экстриму. Это вообще для таких людей работа — для тех, кому обычной жизнью жить невыносимо скучно, и для тех, кто не брезгует ничем на пути к своим соображениям. А главное, — такой человек должен в себе внутреннюю нервность сочетать с внешним спокойствием. Просто, всегда надо настороже быть, и никогда вида не показывать, что насторожен. И грубость с тонкостью надо при себе постоянно таскать, чередуя по надобности. Такие люди должны обладать несовместимыми с виду качествами и уметь управлять ими, все время меняя их друг на друга.

— Я бы с ума сошел, поменяй нас с тобой кто местами.

— А нас никто не поменяет. Мы для разных дел предназначены.

Войцех помолчал, подумал и покивал головой.

— Ян, а ты на бои подпольные ходил?

— Куда я только не ходил… только походы я не обсуждаю.

— А меня тренер на такой бой толкал. Я тогда его и послал. Я только из армии вернулся — сразу к нему, как к родному, а он… Разозлился я так, что родину покинуть решил. Думаю, родная земля, а все — чужое… и все люди — чужие.

— Войцех, хватит душу в пустоту изливать. Переливай спирт в склянки.

Поляк насупился — недолго еще и вспылит. Черт…

— Ян, мы же не можем жить, так ничего друг о друге и не зная.

— Мы друг о друге все, что нам надо, знаем.

— Это ты специально так… стараешься меня не братом, а объектом видеть. Когда так людей видишь, — они и людьми не видятся. Тогда их не жалко… и нет разницы — объект зачистить или человека ликвидировать.

— Что за мысли тебе в голову идут?! Им у тебя в голове вообще не место!

Вскочили из-за стола оба… и оба опустились обратно на стулья, виновато отводя взгляды. Нервные мы просто — от этого и злимся, друг на друга собак спуская. Зато несдержанность такая — надежный показатель того, что люди мы не чужие. Никогда я такого с чужими себе не позволяю.

Я развернул к поляку подсвеченный экран, показывая страницу.

— Вот они, Войцех, — девицы, к которым этот человек захаживает… и к которым придется зайти и нам.

— Ничего себе… Это что, ты такие подробности про всех можешь узнать?

— А то.

— А про меня ты тоже все можешь узнать?

— А я про тебя и так все знаю.

— А я не знаю. Вернее, не знаю, что про меня знают. Покажи мне мое досье.

— Смотри, что здесь на тебя полиция имеет, а что служба госбезопасности, — ерунда одна.

— А немцы что?

— А к немцам я без особой нужды не попрусь. Они нас сейчас проследить пытаются, так что я им не намерен провокации устраивать и наводки подсовывать. И так они скоро о себе напомнят.

— Ян, а на тебя ведь у них досье тоже должно быть.

— У них и на Яна, и на Вольфа, и на Вебера данные. Только мало их, как елок в тундре, и мелкие они, как лужи на гладких дорогах. Не серьезные это документы. И на другого человека, под личиной и легендой которого я находился у них в стране, у них досье скромное. Этот человек — мое истинное лицо… точнее, — лицо, выданное мне для дела руководством управления. С его лицом, с его именем, с территорий его страны я приезжал и в их, и в свою страну.

— Ты что, и к своим, как иностранец заявлялся?

— Верно.

— Запутано как.

— В этом все и дело. Так я и действовал — терялся с одним именем в одном месте и являлся с другим именем в другом месте. Так делал и делаю.

— А не путаешься?

— Нет, привык.

— А ты когда-нибудь назовешь мне настоящее имя?

— Нет.

— По крайней мере, честно.

— На такую честность можешь рассчитывать. Давай вставай. Пора на дело выходить. Наведаемся в больницу — кровь зараженную изымем. Три часа ночи — время наибольшей вялости охраны. Пошли.

Войцех задумался, хмурясь и сопя.

— Ян, тяжело мне думать, что я должен всех этих людей убить. Не смогу я.

Я окинул тяжелеющим взглядом склянки со спиртом и обрезки корней.

— Так нужно — для дела.

— Ты, прямо, как пан Мсцишевский, рассуждаешь.

— Нет, не так. Я не такой.

— Только ты мыслишь и поступаешь, прямо, как он.

— Просто он… Он тоже «волк», Войцех.

— А что вас — «волков» — от остальных отличает?

— Преданность стае и полное одиночество одновременно.

— А такое бывает?

— И не такое бывает. В этом вся суть «волков», Войцех. Вставай. Время идет и исходит, а дел — завались еще. На рассвете пойдешь токаря искать, который детали недостающие выточит. А после — отправишься к людям, координаты которых от меня сейчас получишь. У них рожки к шмаузерам купишь — только нам те, что со склада, нужны… на копаные не соглашайся. К вечеру достанем и детали, и патроны… и автоматы доделаем. А ночью — проверять и пристреливать пойдем, в лес.

— Ян, а что, все я делать буду?

— Все, что надо при свете дня делать, — делать будешь ты. Я в таком виде днем людям на глаза не явлюсь. В реальном мире я только ночью теперь живу, а днем — только в виртуальном. Кстати, у меня в сети еще дел невпроворот, так что вставай и вперед!

Глава 14

Припрятал на чердаке здания доделанные и пристреленные автоматы и не настоявшиеся еще яды. Нанес тонким слоем на лицо грим и надел ранее припасенный парик, прикрывая шрамы на лице и шее темными волосами.

Меня здесь не знают и знать не должны, так что я в здании стараюсь людям на глаза не показываться. Здесь я пользуясь исключительно черными входами и выходами. И сейчас — полез на пожарную лестницу. Спустился вниз, встретился с Войцехом, ожидающим меня на улице. Вдвоем отправились к больничному корпусу, обнесенному высоким заграждением.

Подняв голову, с ужасом посмотрел на бетонные блоки ограды. Вынул из-за голенища ключ, стиснул зубы и стал ослаблять шурупы на коленном фиксаторе. Ключ сорвался и выпал из руки, когда крепления скрипнули, отпуская сустав. Войцех подобрал ключ, подхватывая меня под руки.

— Что болит?

— А то. Ничего, пройдет скоро.

— Ян, ты что, со мной пойдешь? Полезешь?

— Сейчас пройдет — и полезу… только без тебя.

— Как это?

— Войцех, пойду я, а ты присматривать останешься. Не пролезешь ты, куда надо, просто. Я — в окно, а на окнах — решетки. Ясно?

— Да ты что, Ян? Ты не сможешь.

Я с сомнением поднял глаза на забор и мотнул головой, прогоняя муть, нашедшую от резко вступившей в сустав боли — разряды, как от тока.

— Смогу. Ты меня подсади только.

— А дальше что? Ты же обратно не сможешь.

— Смогу. Больно только будет.

— Давай я все же…

Я усмехнулся про себя — беспокоится за меня братишка. Просто, лично за меня еще никто никогда не беспокоился — было дело, начальник тревожился, но не за меня, а за исполняемое мной задание. Нравится мне, когда меня кто-то бережет, — приятно. Жаль только, что не Агнешке обо мне думать в голову пришло.

— Жди здесь. Подставляй руки. Живо!

Через забор не перелетел птицей, а осторожно сполз по бетонному блоку, стараясь не шуметь и не следить на не заасфальтированной земле. Пригнувшись, прислушался… подождал. Фонарь не зажег, пошел в темноте.

Осмотрел окна, нашел одно открытое. Присмотрелся к решетке — проще не открывать, а так… Расстояние между прутьев невелико, но решетка не вмонтирована в оконный проем, а закреплена так, что отнесена от окна на подходящее для меня расстояние. Должен пролезть. Только движения надо точно спланировать — прикинуть, продумать и прокрутить в голове все действия. Тогда точно пройду.

Подтянулся, попробовал каркас решетки как опору… протиснулся через прореху меж прутьями и оконным проемом, перелез на подоконник, просунул руку в щелку приотворенного окна, поддел фиксатор, толкнул окно и… тихонько спустился на пол. Эх, Игорь Иванович, посмотрели бы вы на меня сейчас, поняли бы, что пригоден я еще для таких поручений.

Полупустое служебное помещение обглодано лунным светом и выглядит прискорбно. Проверяю наличие сигнализаций, магнитных замков и электронных запоров. Ничего подобного нет и в помине — похоже, старое больничное здание оснащено наисквернейшим образом. Дверь заперта не на код, а на ключ. Такой замок — не беда. Мои верные отмычки блеснули в моей руке, и впились в замочную скважину остриями. Ковыряюсь в замке крючьями. Неизменный щелчок, и — открыто. Коридор освещен скверно, но и к слабому свету надо привыкнуть — подожду. Прислушиваюсь и присматриваюсь, приоткрыв дверь, — порядок.

Определил аппаратуру слежения: неподалеку несколько камер — все проводные и все подключены к компьютеру на посту. Внедряться в систему и отключать их не стал — наскоро напустил на них помехи. Сопровождаемый ими, я невидимкой проследовал в коридор — стараюсь сориентироваться.

Сердце замерло, когда заметил идущего прямо на меня человека. Метнулся к стене — в сторону, во мрак… отомкнул мутно стеклянные дверные створы и скрылся на лестнице. Вслед за мной исчез и он — видно, заметил меня. Черт… Какого черта?!

Не знаю, отходить или продолжать поиски. Это ж не охранник мне встретился. А кто еще здесь может ночами шататься? Всмотрелся в мутное стекло… и переключился с плохо просматриваемого коридора на такое же смутное отражение. Вашу ж… Это ж я. Мое отражение в стеклянных дверях. Черт… Настоящий черт. Чуть сердечный приступ ни получил. Вот так — покажешься себе на глаза неожиданно, и все. Я же себя в голове по старой памяти еще прежним вижу. Не надо было от зеркал избавляться — привык бы быстрей.

С тяжелыми мыслями о своей боеготовности блуждаю по коридорам, переходам и лестницам, а им конца нет. Достало уже в замках ковыряться. Наворотили здесь перекрытых отделений — никак сориентироваться не получается. Главное, — дознаться, где размещены медицинские посты, и держаться подальше… ведь возле них и палаты не пустуют.

Отделение кардиологии. Ха! Нет, сюда мне точно заявляться нельзя — не досчитаются на рассвете врачи, заметивших меня, пациентов. А в травматологию к дежурному врачу я не прочь наведаться за советом — только не время.

Покурил на лестнице, погрел душу мыслями, что ждущий меня братишка беспокоится так, что чуть с ума ни сходит, и отправился осматриваться дальше. Угораздило же так заблудиться. Подвернись мне сейчас проектировщик под руку, — я б его… На его благо здание настолько старое, что он просто не мог не отойти в мир иной.

Посмотрел на часы, скривился от досады и двинул еще дальше.

Выругался, глядя на часы, разозлился и пошел вперед.

Встал в пустом коридоре, поднося часы к глазам, и рассмеялся, разгоняя остатки раздражения. Я ж не просто не знаю, куда зашел, но и, как назад вернуться — понятия не имею. До чего ж глупо… даже не досадно.

Заслышал отдаленный гул и остановился. Слышу неясные крики… кошмарные крики. Черт… Они что, ночами оперируют, пренебрегая наркозом?! Я что, на врачей с садистскими наклонностями нарвался?! Нет, не думаю, что в такой больнице таким веселым хирургам такие скверные выходки так просто сходят с рук. Только не стоит забывать, что, находясь здесь, я еще и следа охраны не заметил. Поначалу решил, что один вяло бродит на обходе, а другой — спокойно спит на посту. Только может быть и так, что охрана в сговоре с врачами и тихо молчит, слыша страшные крики. Простые садисты — вариант первый и вполне пригодный. А запрещенные операции — сомнительно, что их проводят в таком месте. Конечно, и не такое случается. Могло случится и так, что меня угораздило угодить и на объект под контролем властей. Я отер с лица холодную испарину, готовясь встретиться лицом к лицу черт знает с какими людьми и нелюдями. Обратного хода я дать не могу, как бы я ни хотел дать деру. Стою и слушаю, стараясь сосредоточиться.

Прогнал нервозность — помогло. Понял, что крики не правильные, — не настоящие. Похоже, — с экрана. Точно, — артист орет, как резаный поросенок. Черт… А проняло поначалу — прежде довольно достоверно выходило.

Переключил крики на режим фона, прислушался к остальным шумам. Различил скрежещущие металлические звуки и звон стекла… негромкие голоса людей — мужчины и женщины. Точно, мужчина и женщина устроили поздний ужин… или ранний завтрак. Не понимаю я их — остаться наедине и… черт знает что смотреть, стуча стаканами.

Заглянул за незапертую дверь — охранник с хорошенькой сестричкой застыли перед экраном, кишащим чудищами. Как же они на дежурствах время проводят не правильно. Не говорю, что они ночи проводят вовсе не на своих постах, — они их еще и в расход пускают впустую, растрачивая время на кино и котлеты. Ведь охранник только и делает, что давится вкуснейшими котлетами, тупо вперившись взглядом в экран, высвечивающий перед ним изувеченные трупы. А сестричка не отводит от него глаз и докладывает в его тарелку добавку за добавкой, только изредка вздрагивая от душераздирающих воплей, доносящихся из ящика. Живут же люди… и не замечают, что живут. Откровенно же она на него засматривается, а он… Кроме тарелки и убойного забоя на экране с ним, видно, все параллельно проходит, никак не пересекаясь. Конечно, от славного ужина и я бы не отказался, но сестричка все же соблазнительнее. Эх, Игорь Иванович, что ж они красивые все такие — полячки? Прям, глаз не отвести. Правда, и котлеты хороши. А охранник… с каждым куском кривится — видно, и такое отменное мясо у него поперек горла встает, когда на экране перед ним корчатся истязаемые невесть каким зверем человеческие жертвы.

Эх, не будь я теперь таким страшным, я бы и сестричку, и ее котлеты с подливой оприходовал. Только я теперь такой, что мне от людей прятаться приходится, как зловещей зверюге с экрана. Нет, не позарится на меня такого такая красавица. И черт с ней — пусть мучается с охранником, которому от нее, кроме котлет с подливой и не надо ничего… которому и котлеты не слишком нужны.

Терзаемый волчьим голодом, стараюсь оторваться от открытого мне клочка чужой жизни — только не могу. Не смотреть — свыше моих сил. Я всегда тяготел к тайному подсматриванию за людьми — особенно за такими красавицами и искусницами изготовлять котлеты… так что теперь ничего не могу с собой поделать. Черт… Я голодный, как волк! Не кормит меня моя девушка и… только плачет с утра до ночи. Правда, не ее вина — я ведь ее продовольствием обеспечивать должен… и внимания ее добиваться обязан я. А я без гроша за душой здесь время теряю, черт знает что с медсестрой мысленно выделывая. Совесть, проснись! Голос совести, не молчи! Игорь Иванович, напомните о себе суровым окриком! Не гоже вашему боевому офицеру так бестолково время тратить! Так из боевого недолго бедовым офицером сделаться! Правда, я уже сделался… но еще не совсем.

Проскользнул в переход между корпусами. Есть! Отпер дверь, вошел в темноту, осмотрелся, убедился, что окон не наблюдается, и засветил фонарь. Есть! Кровушка подмороженная. Нашел нужный номер. Прихватил и чужой крови той же группы, рассчитывая отвести следователям глаза, и направился к выходу. Назад иду известным путем и скорым шагом.

Приостановился, прислушиваясь к распре охранника с сестричкой, — она раздражена, а он оправдывается. Так и знал, что она рано или поздно сорвется. Истерика у нее нешуточная.

Дверь резко растворилась, в голове пронеслось, что мне деваться некуда и придется драться. Не ступил и шагу, как передо мной предстала рассерженная девушка. Она заметила меня и позабыла, что охранник ее здорово разозлил, — закричала, зовя его, зверским визгом. Я метнул пакет подмерзшей крови девушке в голову. Не произнеся ни слова, она упала в чужой крови, пролитой на плиточный пол. Охранник явился с задержкой, окинул простертую на полу девушку долгим взглядом. Он, видно, не понял, что кровью истекает пакет, а не девушка, и перевел тот же невнятный взгляд на меня. Не верит, что все, происходящее у него перед глазами, происходит не на экране. Что ж — воспользуюсь возможностью врезать недоверчивому противнику. Я кинул пакеты с кровью, когда он только потянулся за оружием. Я ринулся на него, когда он только схватился за пистолет. Охранник еще не опомнился, когда я перехватил его руку с резким рывком. Толкнул его коленом, и он потерял опору — рухнул на политый кровью плиточный пол, как подкошенный. Пистолет не на предохранителе… посмотрел — патрона в патронники нет. Передернул пистолет, но не помогло… он не заряжен. Черт…

А плевать! Я такого сонного олуха одним испугом парализую. Наставил на него пистолет, с мыслью не позволить ему вспомнить, что его оружие не заряжено. Скинул на лицо волосы, сверкнул на охранника холодными глазами и зло скривил рот, поднося к нему запачканную кровью руку. Он смотрит и молчит, как зачарованный удавом зверек. Он подпускает меня, и я — подхожу. Не отпуская его взгляда, наклоняюсь над ним. Осталось только прошептать несколько шипящих слов ему на ухо — и он мой.

— Тише… Я не должен слышать ни одного шороха… Не кричи, и я не трону… Ясно?

Он не кивнул мне и никакого знака не подал, что понял, но и не закричал. Я осторожно коснулся его шеи холодной рукой, и он свел плечи, отстраняясь и… отключаясь.

Переведя дух, я посмотрел в пустой патронник. Пошарил в карманах куртки охранника — хоть несколько патронов у него при себе должно быть. Точно, — три патрона в моих руках. Достал и забил обойму. Забрал и кобуру. Застегнул ремешок неверной рукой и рассмеялся — нервный я все же… стал нервным.

Не вышло найти бинта, и я наскоро ободрал упаковки с трубками от капельниц, которыми наскоро и скрутил охранника с медсестрой. Посмотрел на них напоследок, и мне стало еще смешнее.

Охранник ужасами себе все мозги вышиб — и без моих стараний обошелся! А я так… Просто волей веселого черта попал в точку, встретившись ему в таком виде посреди ночи в пустых коридорах. Подобрал пакеты с кровью и мысленно поблагодарил безумного Крюгера. Старик, часто принимающий меня за нечисть, пугался изрядно. Он натолкнул меня на мысль шире применять психологическое оружие старого рода и племени. Не зря же древние скандинавы водружали на ладьи драконьи головы, а не такие древние солдаты Третьего Райха — рисовали акульи клыки на истребителях. Как лицо покажешь, так его и увидят. А страх — оружие страшной силы. И сильнее всего — примитивный первобытный страх… низменный и необъяснимый. А боялись древние люди того же, что и современные, — смерти. А страшили их — мертвые и звери, ставшие олицетворением смерти, и, со временем, — обретшие другое, более ужасное и угрожающее, обличье нечистой силы. С тысячелетьями измышленные испуганным и угнетенным умом кошмарные чудища прокрались так далеко в душу и засели так глубоко в разуме человека, что стали оружием против человеческого рассудка. При правильном его использовании и теперь такие, как я, имеют все возможности вырваться вперед и могут править всеми, как колдуны и шаманы, приемы которых нередко применяются и в кабинетной политике, и на поле брани. Молодец он, старик Крюгер. С его помощью я еще и повеселюсь, и повоюю на славу. Просто, помня о помешанном старике, я вспоминаю и о своем сходстве с нечистой силой, и о своей силе. Стоит человеку накрутить нервы ходячими мертвецами и вампирами, — я явлюсь скрутить его нервы в веревку вокруг его горла.

Вспомнил, что я и себя довел до одури своим видом, что чуть не дал деру от своего отражения, и совсем рассмеялся.

— Войцех, держи свою кровь! Возвращаю ее тебе обратно в целости и сохранности!

Сиганул через забор, скрипя зубами от боли.

— Ян, а я уже думал… Я уж и не знал… Решил, пропал ты с концами…

— С хорошенькой сестричкой пропал, а не с плохими концами!

Приземлился, смеясь, и напоролся на ясный взгляд перепуганной девушки, неловко сцепившей руки на плечах. Агнешка…

— Агнешка!

— С какой сестричкой, Вольф? С медсестрой? Ты спал с медсестрой?!

— Я ж только так — в голове!

— Как ты мог?!

— Я же сказал, — мысленно!

Она оторопело посмотрела на меня и опустила печальные глаза.

— Ты мне изменяешь…

— А ты мне. Только я делаю такие штуки в голове, а ты…

— Ты что, смеешься?

— Весело!

— Что ты смеешься, Вольф? Я виновата, но и ты…

— Сказал же, — смешно! Встретился с охранником, насмотревшимся страшилок, и он мне, не сопротивляясь, позволил кровь Войцеха взять заодно со своим оружием! Весело же!

Агнешка сжалась еще сильнее, когда я подхватил ее, кружа… и почти не вспоминая про переклиненное колено.

— Ревнуешь?! К медсестре, которая от меня, как от кошмара шарахнулась?! Я рад, что ревнуешь!

— Вольф, отпусти меня… у меня голова кругом идет.

Эх, никогда они с Войцехом моего веселья не разделяют. Поставил девушку на ноги и она, вконец закруженная мной, пошатнулась.

— Агнешка, а ты что здесь делаешь? Ходишь за нами следом постоянно, следишь…

— Я не слежу. Я просто… Я же просила! Не оставляйте меня одной!

— А ты как нас нашла? Шла следом? Я не засек.

— Я недавно проснулась и… Я просто пошла искать. Я знала, что вы здесь.

— Я тебе не говорил. Догадалась?

— Да, Вольф, догадалась. И не вздумай меня допрашивать! Я не подсматриваю и не подслушиваю!

— Тебе нельзя одной ночами по улицам бродить!

— Не оставляйте меня одной — и мне не придется ходить и искать вас ночами!

— Как же? Нам нужно кровь захоронить — могильник надежный соорудить. Не пойдешь же ты с нами.

— Пойду. Только не бросайте меня одну.

— Ты хоть соображаешь, на что подписаться собралась?

— Мне все равно. Я не могу быть одна.

— Тогда пошли.

— Куда?

Я рассмеялся, хватая ее холодной рукой за шею.

— На кладбище!

— Вольф, это не весело…

— Смотря как посмотреть! А сейчас надо еще цемент с песком и известкой заполучить.

Глава 15

Войцех легко перекинул меня через высоченный забор, и я с радостью подхватил на руки переброшенную следом за мной девушку… и мешок с цементом… и мешок с песком… Известку позже перетаскаем… Войцех тяжело спрыгнул поблизости, и я забросал его следы опавшими листьями. Потащил их обоих к сторожке — надо же нам лопаты заполучить.

Разжиться снаряжение оказалось не трудно. Сторож с перепоя крепко спит, как покойник, отошедший от окоченения… как подпорченный покойник. Я склонился над ним, проверяя, — живой он или… такой, каким кажется. Живой — вон как слюну пускает.

Войцех схватил меня за плечо так внезапно, что я врезал ему локтем под ребра. Хорошо хоть не успел резануть с разворота ребром ладони ему по шеи — увидел его лицо и удержался от удара. Выволок его из тускло освещенной сторожки и отчетливо прошептал.

— Войцех, сзади ко мне не подходи.

— Я просто не понял… Думал, что труп сторож.

— Трупы так спиртом не пахнут.

— Думал, что проспиртованный труп…

— К черту его… Бери мешки — я лопаты возьму.

Глава 16

Сжал в зубах сигарету и положил лопаты на плечи. Тихонько насвистывая, шагаю к склепу. Войцех, не такой воодушевленный, идет следом и ведет скисшую девушку за собой. Обернулся через плечо, зловеще подмигивая им «волчьим глазом».

— Агнешка, а ты бутерброды не прихватила?

Она не ответила, только крепче вцепилась в руку моего, невесть откуда выплывшего, братишки-новобранца. Эх, запугаю я их сейчас страшными историям, Игорь Иванович, душу отведу. Нет, нельзя… они не поймут — не умеют они веселиться в таких ситуациях, когда доза веселья действительно необходима. Не созданы они для экстремальных перегрузок, которые без иронии никак и никогда не преодолеть. При таких обстоятельствах без юмора не обойтись. У нас с этим строго: не способен нервы разрядить, как следует, — погибнешь, когда не следует, или убьешь, кого не следует. Отбор суровый, тесты сложные — не пройдешь испытание, не перейдешь и на высшую ступень. Ладно, придержу пока задор раздольный, повеселюсь я еще на славу — позже… не с поляками, так со Шведом… с Мартином Йонсоном.

— Ян, а нам что, в склеп надо?

— Точно.

— А зачем, Ян?

— Пришла, знаешь, пора отлить.

Войцех в непонимании остановился, а Агнешка встревожено и возмущенно запротестовала.

— Я не позволю тебе так кощунствовать, Вольф!

Я сокрушенно качнул головой, опуская глаза.

— Да я так… Готовлю вас к еще худшему кощунству. Нам же для могильника саркофаг бетонный нужен. Только негде нам сейчас столько цемента достать — придется каменный использовать… из склепа взять. Мы только щели зацементируем. И известкой могильник засыплем. Так надо… для дела.

— А как же покойный, Вольф?

— Да как-то так… Покойника потеснить придется.

Над кладбищем вместе с нами замерла тишина — мертвая тишина, подстать месту и нам, обмершим и задержавшим дыхание. Войцех, зябко ежась, огляделся вслед за девушкой. И я, заслышав шорох, осмотрелся. Я скинул с плеча лопату, указывая ей своим спутникам на не затворенные врата заброшенного склепа. Схватил и снял с предохранителя пистолет, выцеливая противника на слух и ожидая, когда он войдет в поле видимости. Черт… Собака. Перевел дух и скрылся от принюхивающегося ко мне пса за приоткрытыми вратами.

Глава 17

Рухнули с поляком, задыхаясь от тяжкого труда, возле дерева. Мечтаем мы с ним после долгого копания могилы в грязи и твердом грунте и упорного таскания тяжестей только о стремительной и неотягощенной муками смерти. Одна Агнешка нам, загрязненным и замученным, отрада для глаз. Она, бледная и притихшая, сидит на краю глубокой ямы, подтянув колени к груди и сжав в руках блеклый лучик света. Она провожает печальным взглядом слабые лучи, уходящие вглубь могилы, и еле слышно шепчет молитву.

— Слушай, Агнешка, а ты правда ничего поесть не взяла?

Она перевела на меня укоризненный взгляд.

— Я не думала, что мы уйдем так далеко… и не думала, что придем в такое место… и, что ты сможешь есть в таком месте — не думала. И вообще — у нас есть нечего.

Она склонила голову, скрывая лицо за струйками скинутых на глаза волос, — старается мне слез лишний раз не показывать… знает, что я терпеть не могу пускания жидкостей, сопутствующих падению духа.

— Да ладно тебе, добудем мы все, что надо. С голода не умрем.

Она кивнула, но плакать не перестала, так что я решил оставить ее в покое, поднимая вымотанного Войцеха и принявшись за саркофаг. Столкнули его в яму, крышку спустили следом… а за крышкой спустился и я — мне предстоит пройтись мастерком по всем щелям саркофага.

Вдали взвыл голодный пес, и Агнешка с приглушенным криком соскользнула с могильного края ко мне в яму. Она словно солнце мне на голову свалилась — схватил ее, как синюю птицу счастья, стараясь сдержаться и слишком сильно не сдавить столь хрупкое создание. Войцех склонился над ямой, подобрав брошенный девушкой фонарь и высвечивая нас — меня, счастливого, и ее, несчастную.

— Вы что? Вы что там делаете?

— А ты иди к нам — посмотри!

Войцех положил фонарь на край и послушно прыгнул в яму. Вот дурак мой братишка… хоть бы подумал, как тяжело нам теперь выбираться будет. Ничего, не позволю себе разозлиться на него, пусть он и заслужил. Просто, сейчас Агнешка остро ощущает опасность, а не сторонится она меня лишь в такие периоды, так что я таких мгновений на ветер не спускаю — пользуюсь ее страхом, как всегда всеми проявлениями чужих слабостей. Вот в нагрузку ко всему набежали кладбищенские собаки — они бродят по краю ямы, в блеклом свете брошенного фонаря они отбрасывают ужасные тени, и девушка трепещет у меня в руках, как пойманный мотылек. Оброненная неосторожной собакой кость врезала Войцеху по плечу, и он больно вцепился в мою покалеченную руку.

— Ян, что они бросили?

Скулящая голова голодной собаки, обронившей добычу, свесилась вниз, и я усмехнулся.

— А ты как думаешь? Кость, конечно.

— Кость, думаешь?

— А что еще? Что еще они здесь могут есть?

— А что они могут здесь есть, Ян?

Схватил Войцеха сзади за шею холодной рукой.

— Мертвецов!

Видно дорого мне обойдется тупая выходка. Войцех рванул наверх, берясь за лопату, разгоняя собак, вырывая у меня девушку и волоча ее за собой. Я скрипнул зубами, прыгая, цепляясь за дерн и корни, торчащие на краю могилы. Кинулся догонять их, стараясь не вспоминать про хромоту и перегруженную при рывке покалеченную руку.

— Вашу ж… Да стойте вы!

Параноики просто какие-то! Нагнал их только у ограды. По привычке подкрался к ним тихо, и они закричали, когда я налетел на них из темноты. Черт… Бегут без оглядки… и через забор сигают. Дает же Агнешка жару — не ждал от нее такой прыти. Бегу за ними.

Перемахнул через забор, но опоры не нашел и полетел прямиком в канаву. Всплеск воды предупредил меня о… воде. Черт… Что за ночь?! Мне только промокнуть не хватало!

— Да вы что вообще?!

Выловил Войцеха, выбирающегося из разведенной студеной водицей грязи на другой берег обрывистой канавы. Он дернулся, оборачиваясь и отбиваясь одновременно.

— Да тихо вы! Войцех!

— Ян?

— Я!

Он охватил меня медвежьим захватом, вытаскивая их воды.

— Ян, нервы не выдержали.

— Да ты что? Никогда бы не догадался.

— Не надо больше про мертвецов, Ян… не делай так больше.

— Да что они тебе такого сделали, что ты их так боишься? Лежат себе спокойно — гниют в гробах…

— А вдруг они…

— Какой же ты у меня впечатлительный, Войцех. Не дело.

— Не люблю я мертвецов, Ян… и не надо язвить.

— Да ладно тебе, не бойся ты их. Ты на нас посмотри, мы их ничем не краше. Не тронут они нас таких, Войцех, — за себе подобных примут, приголубят, приласкают…

— Ян, не надо мне про них… ты же знаешь, что покойники едят…

— Да ничего они не едят! Мертвые они! А где Агнешка? Ты ее что, бросил?

— Нет… потерял просто.

— Твою ж… Что стоишь?! Пошли искать!

Вычислил девушку по всхлипам и пошел на голос. Продираюсь среди высокой травы по низкой воде. В острые листья тростника впутаны перья белой птицы — хищник руку приложил, растерзал здесь легкокрылого голубя. Эх, красавица моя, крадусь я к тебе хищником! Подхожу я к тебе, лебедь мой очарованный, как Зигфрид, одержимый страстью! Сейчас закипает моя кровь! А скоро полетят твои перья! Отодрал ее от коряги, в которую она вцепилась чуть не намертво, вытащил из воды русалку мою и потащил обратно — на кладбище. Надо же, в конце концов, могильник известкой засыпать и зарыть.

Глава 18

Расположившись среди древесных корней, расшнуровываю туго стянутые голенища сапог, намереваясь избавиться от канавной водицы. Понурый поляк не ноет, а девушка — просто душу мне рвет всхлипами и дрожью. Надо выбить у них из головы все ненужное и вынудить на обогревательную деятельность.

Заставил Войцеха закапывать яму и закладывать землю аккуратно срезанным дерном — правда, пришлось пообещать ему зачесть работу пропущенной тренировкой. Агнешку решил отвлечь от ночного страха и промозглой сырости переключением на молитву о непробудном сне кладбищенского сторожа.

Агнешка, видно, сильно провинилась в последнее время и нагрешила порядком, так что бог и не подумал ей помогать. Молитвы ее были проигнорированы, и сторож с ружьем наперевес попытался подкрасться к нам со спины. Засек я его задолго до неизбежного столкновения лицом к лицу, и мы дали деру еще до его приближения. Ретировались поспешно, и я не предупредил поляков о скрытных предосторожностях. Они, резко вскочив, раскидали земляные комья и… в ночной кладбищенской тиши разлетелся громовым раскатом рев сторожа, сопровождаемый протяжным и тоскливым воем голодных псов. Рад, что нас преследуют только леденящие душу вопли сторожа, похоже, с трудом проснувшегося посреди ночи от нашего шума после перепоя. Скорей всего, он в свой черед сочтет нас нечестью — от еще не протрезвевшего и не продравшего глаза человека ничего иного ждать не следует. Нам на руку. Мне даже о легендах для нашего прикрытия думать не придется — люди про нас придумают столько легенд, что мне и не снилось. Люди это дело любят — про это забывать не стоит, им надо для таких дел волю давать… им только дай простор для воображения. А особенно легкий испуг хорош… люди любят получать заряды легкого испуга. Нервишки себе потухшие подпалить, кровушку застойную разогнать никто не прочь. Эх, Игорь Иванович, нравится мне людям головы морочить, ничего не могу поделать! Эх, нравится! По душе мне людей их страхами порой попугать! И вообще — по душе мне люди с их слабостями, как кости собакам! Их слабости у меня в голове, как хрящи на зубах у хищного волка хрустят!

Глава 19

Поторопил выбившегося из сил Войцеха, тащащего сильно тормозящую нас девушку.

— Рассвет близок! Мне скрываться пора! Что тащишься, как труп?! Живей давай!

— Ян, не надо про трупы…

Я обернулся через плечо, растирая шею рукой.

— А что ты с ними не поделил?

Войцех подошел ближе с обреченной решимостью признаться.

— Ян, я тебе, как брату скажу… ты только не говори никому.

— Договорились.

— Отец мой пил сильно… пока не помер с перепоя. Он меня, когда я совсем пацаном зеленым был, с бабушкой больной запер и ушел — за дверь ушел и в запой на трое суток. А бабушка в ту же ночь скончалась. Так я с ней все время один взаперти был. И мне все по ночам казалось, что встает она… ходит и зубами стучит. Были у нее зубы такие… челюсть вставная. Она меня пугала в шутку, челюсть в руке зажимая и стуча… а я не в шутку пугался. И вот мне все виделось, что она встает в темноте, челюсть в руку берет и — стучит… около моей шеи зубами клацать начинает, только я глаза закрываю.

— Вот как…

— Только не говори никому, Ян.

— Сказал же, что не скажу.

— Стыдно мне, Ян.

— А что стыдно?

— Что отец такой, стыдно.

Травмированный мне братишка достался — да не беда, вылечим.

— Ему стыдно должно быть, а не тебе — он сволочь, а не ты.

— Только меня его делами люди клеймили. Все думали, что я такой же, как он. А я не такой, Ян.

— А дураки все. Людям, какую мысль в голову вобьешь, такую они и будут думать. Я вот им про себя такую чушь порой плел, выставляясь черт знает в каком свете… и ничего, — во все, как в чистейшую правду верили. Такое они себе в головах обо мне мнение низкое или высокое выстраивали, внимая моим легендам и взирая на мои справленные доказательства. Судили обо мне, опираясь, на мое поддельное прошлое, кишащее придуманными предками и пристанищами. А я что? Какой есть, такой и есть, — в какую бы личину не облачался, какими бы бумажками людям в лицо ни тыкал.

— А какой у тебя отец, Ян?

Я спустил с плеч куртку и показал Войцеху светлые шрамы, оставившие следы на руках и лопатках. Поляк свел мощные плечи, словно мой отец и ему по спине прошелся.

— Это он тебя так?

— Он. Проводом. Видишь, от штепселя след остался? Чуть шкуру с меня ни спустил.

— А за что?

— За вранье. Не терпит он вранья. Честный он очень. Такой же честный, как жесткий.

— А зачем ты такому отцу врал?

— Я выживал, Войцех… только выживал. Он считал, что его сын должен вырасти сверхчеловеком. А я не справлялся. Я, вырастая, становился «волком», а не человеком.

— Ты стал сопротивлялся?

— Я долго ждал своего часа, долго терпел его. А когда вошел в силу, — стал с ним воевать. Он жестоко бил меня, Войцех. Он вбил мне в голову жесткие установки… только он же их из моей головы и выбил.

— Ты его избил?

— Нет. Просто, когда он меня проводом выпороть решил… я тогда провод у него из рук вырвал и ему под ноги швырнул. Сказал, что — хватит у него духа убить меня, — не хватит сил.

— А он что?

— С тех пор меня и пальцем не тронул. Но смотреть на меня стал, как на покойника пропащего. С тех времен мне никто ничего добровольно не давал, и я все брал своей волей, выбивал своей силой. Отец мне свободу предоставил, и я на волю вырвался. Только воля моя болотом бедности и бесприютности была. Я добивался всего, что мне требовалось, но такими средствами, что…

— Не далек от тюрьмы был?

— От тюрьмы — далек, а от утраты человеческого облика — близок. Я не только сильным стал, но и рассудочным, и скрытным. Меня школа жизни так закалила, что меня по закону наказать никто не мог… и не по закону — никто не мог. К совершеннолетию я готов был окончательно в себе человека убить и выживать только «волком». Но меня армейцы под руки взяли и отправили черт знает куда, стране служить. Я им не сопротивлялся особо — мне все равно было. Я был уверен, что и на краю света свой кусок урву, а ничего другого мне и нужно не было. Когда я к командиру своему попал, — никого я не боялся, никому не верил. А командир у меня умный был. Быстро он понял, кто я такой… и быстро мне человеческий облик вернул.

— Как ему удалось с тобой с таким совладать? Так, как с человеком, с тобой обошелся, да?

— Нет, Войцех… не так, как с человеком. Особенный он был, командир мой. Зверей он приручал диких — даже хищных. И меня — приручил. Точь-в-точь, как зверя, — кнутом и пряником. Мне ж пряники всегда по душе были. Только меня ими судьба не баловала никогда — не давала она мне их… вот я их у нее и отбирал. А командир мой доказал мне, что, служа ему, я — заслужить могу. Я и стал стараться изо всех сил.

— Ты что, серьезно, Ян?

— Еще как.

— Я думал, ты на долге, на Отечестве, сдвинут совсем.

— Я сначала ему лично служил — ему одному. Любил я его сильно так, что чуть не богом считал, — мечтал таким же, как он, стать. А в стране я, Войцех, как и в людях, тогда одну добычу видел. Мне позже командир объяснил, что он стране служит и я должен — стране служить. Сказал, что не знаю я ее, просто. Посадил меня на коня верхом и повез в лесные чащи. Показал он мне ее во всей красе и сказал, что она такая же, как он, — такая же суровая и справедливая. Я его отцом считал и страну через него Отчизной считать стал.

— Обработал он тебе голову… А он с тобой одним так возился?

— Со всеми возился — и с офицерами, и с солдатами… и со зверями. Сказал же — особенный он был. Добрый.

Агнешка подняла голову, споткнувшись.

— Вольф, как может быть добрым человек с хлыстом?

— Так же, как и злым. Такой командир был, что я только и мечтал с ним служить остаться.

Войцех поднял бровь, задавая вопрос всем видом.

— Что ж не остался?

— Он сказал, что мне в разведке место. Я с ним спорил… и под конец — согласился. А другой командир мне еще четче разъяснил, что иного пути у меня просто нет. Я под его крылом и исчез с лица земли. Он меня обучил, облачил в чужую шкуру и в бой бросил — в темноту, в тишину борьбы, о которой никто ничего и не знает. Был я у него во все дыры затычкой до тех пор, пока…

— Пока Агнешку не встретил?

— Точно, Войцех.

— А у меня все не так было, Ян… Ничего такого хорошего у меня не было… и такого плохого — не было. Мой отец меня никогда не бил, хоть и пил сильно. Он не блистал особо ничем, но добрым был в глубине души. А матери я не знал никогда. Она меня знакомым людям на время отдала и пропала навсегда. Эти люди меня заморили, испугались, что я помру, и стали искать отца. Мой отец точно не знал — его я сын или нет, но все равно меня взял. Пожалел просто и приютил.

— Знаю я, Войцех, про тебя все. Пробивал я тебя подробно.

— Все знаешь?

— Все важное.

— А знаешь, что я заморышем был?

— Нет.

— А веришь?

— Я не верю — я или знаю или нет.

— А ты посмотри — у меня все ребра кривые.

Я с ухмылкой прощупал рукой его грудную клетку… и с горькой усмешкой окинул его взглядом.

— Верно… кривые.

Войцех замолк, видно, что-то вспомнил и задумался. А Агнешка подняла голову и посмотрела на меня широко открытыми глазами.

— Ты и про меня все знаешь?

— Да.

— Ужас какой… У меня такое прошлое… Мне так стыдно…

— Тебе должно быть стыдно своего прошлого стыдиться.

Она опустила печальные глаза.

— Меня все так любили… Мы все так друг друга любили… У нас ни беды, ни горести не было… Только мама всегда так спешила домой, что переходила рельсы в неположенном месте… Она попала под поезд, и папа этого не пережил… Он заболел, и болезнь забрала его… Только я и тогда не осталась одна — у меня был парень… и мы любили друг друга.

— Я знаю.

— Ты не знаешь, Вольф, как мне стыдно за то, что моя жизнь была такой легкой, когда у вас с Войцехом такой тяжелой.

— Хватит глупости говорить. Главное, — живы все, а остальное — не столь важно.

Войцех вдруг повернулся ко мне с решительным видом.

— Ян, я клянусь, что всегда буду с тобой и с Агнешкой — до смерти за вас стоять буду. Поклянись и ты, Ян.

— Войцех, я сказал, что тебе братом буду, а Агнешке сказал, что буду — защитником. А что до смерти — и так ясно. Есть на свете три человека, с которыми я и жизнь, и смерть разделить согласен.

— А кто третий, Ян?

— Швед.

— А кто он?

— Швед он.

— А где он, Ян?

— Он в Берлине… и в беде.

— А мы ему помочь можем?

— Я могу. Могу и помогаю. Когда я помогу ему его задачи решить, он мне мои решить поможет.

— Он разведчик?

— Он в нашем управлении служил, как я, только — программистом.

— Швед?

— Швед.

— Предатель?

— Предатель. Но — патриот.

— Такого быть не может.

— Он не предал свою страну и свой народ — он предал политику страны, вредящую народу.

— Надеюсь, он нам на выручку придет прежде, чем мы с голода сдохнем.

— Войцех, тебе о такой гибели больше меня беспокоиться глупо. Я у голодной смерти следующий после Агнешки на очереди — ты последний, так что молчи.

Глава 20

Отправил товарищей по отчаянной ночной гульбе в подъезд и проводил до обычной лестницы. Потащился на пожарную лестницу, предварительно присмотревшись к окнам зданий на противоположной стороне улицы.

Взошел на подоконник и просто выпал из окна — в сторону помещения. Привычное зрелище — Войцех пошел искать водку, а Агнешка — воду. Я нуждаюсь и в том, и в другом, только ни того, ни другого, как на зло нет. Ограничился тем, что сбросил часть грязной и еще не просохшей одежды.

Войцех безуспешно обшаривает пустой холодильник, будто не веря глазам.

— Войцех, хватит. Нет в нем ничего.

— Может, еще где завалялась снедь…

— Нигде ничего не завалялось — я проверял.

— Ян, я нервничать начинаю, когда понимаю, что рядом ничего съедобного нет.

— Поблизости всегда полно всего съедобного — только некоторую снедь не всегда просто достать… особенно без денег. Но ты не паникуй — припомни, что дичь летает в небе и добыча бегает по земле — при крайней нужде на охоту пойдем.

— Какая охота в Варшаве, Ян?

Я прицепил резинку к подобранной на кладбище рогатине.

— А вот такая… охота на городскую дичь — хоть на голубей.

— Ян, какие голуби? Надо просто купить поесть… нам наших денег на несколько дней точно достанет.

— У нас нет денег.

— Остались же.

— Нет! Они пойдут на оружие. Считай, что их просто — нет!

— Нам оружие не понадобится, когда мы с голоду сдохнем, Ян.

— От голода быстро не гибнут, а умирают — долго и мучительно! Только до того, как мы добудем оружие, мы с голоду не сдохнем, Войцех! А с оружием — мы никогда с голоду не сдохнем! Достать оружие — нам важнее всего! Вернее, — патроны к пистолету! Так иди и доставай! И не вздумай потратить деньги не на дело! Только попробуй потратить их попусту!

— Потратить на продукты первой необходимости — не попусту спустить, Ян! Пусто же в животе! Я жрать хочу!

Я шарахнул кулаком по столу так, что Войцех вздрогнул заодно со стаканами.

— Терпи!

Один вопрос закрыт — Войцех вытерпит все под угрозой моего братского гнева. А Агнешка… Как же у меня от нее голова болит. Она с криками носится по коридору и хлопает дверями, отворачивая все краны, попадающиеся ей под руку.

— Грязные! Мы грязные! Мы все и все вокруг! Все вокруг грязное!

Я стараюсь ее отловить, но сустав мне не позволяет гоняться за проворной девушкой. На колено я дал недозволительную нагрузку, и его переклинило. Боюсь пунктировать придется — ведь в суставе жидкость накопилась.

— Что за броуновское движение! Нет воды — и все! Остановись ты! Войцех, останови ее! Ее хаотичное перемещение остатки порядка у меня в голове разрушает! Просто крышу сносит!

Войцех в свой черед постарался ее отловить, понимая, что мне она на нервы действует, но и у него ничего не выходит.

— Агнешка, постой! Не выворачивайся! Мы не только грязные, а еще и голодные! А Ян от голода добрее не становится! Не доводи его!

— Войцех, у нас есть нечего, у нас пить нечего! Ничего нет, Войцех!

Наконец, поляк поймал ее в медвежий захват, и она затихла, гордо вскинув голову и обжигая меня высокомерным взглядом.

— Как ты можешь ничего не делать, когда у нас ничего нет?!

— А что мне делать?!

— Думать и действовать!

— Не могу я ничего сделать до наступления ночи!

— Должен!

— Не могу! Утро же!

— Ты что, свихнулся совсем, как старик немец?! Считаешь, что на солнце сгоришь, как нечистый?!

— Не я, а ты свихнулась совсем! Нас преследуют! Меня наши ищут, а вас — немцы! Только про то, что я с вами не знает никто! А узнает кто про то, что мы заодно и связаны — нам всем конец! Ясно?! А меня не узнать с таким лицом… Приметный я!

Агнешка замолчала, виновато опуская глаза и кивая головой.

— Я понимаю. Нам нужно ждать, нужно терпеть. Только это так трудно!

— Ничего, недолго ждать — нашлись люди, отозвались… скоро деньги начнут на счет священника стекаться. Только снять их со счета не просто станет. На него немцы не выйдут до поры до времени — пока нас не отследят. А нас они отследят скоро… Они на вас с Войцехом скоро выйдут. Священник почтой все перешлет и до востребования оставит, но все зыбко это… Хорошо хоть, что немцы секретность поиска сохраняют — не станут все пути перекрывать… а от слежки мы скроемся.

— Вольф, я пойду к пану Влодеку… и попрошу у него… все, что он отложил на похороны.

Я с облегчение усмехнулся.

— Давно бы так. Ты давай там… слезу пусти, поной — тогда позавтракаем на славу.

Глава 21

Оставшись в одиночестве, влез в базу данных — в одну, в другую. Надо наскрести компромат на всех, кто вздумал Шведа в управлении травить. Уверен вообще, что Вейкко один из них сдал… или они все сговорились. Докажу — Шведа наши в покое оставят, и вопрос с ним решат спокойно, и от шведов его защитят. Не нарою на них ничего настоящего — просто подставлю. А пока Мартину, конечно, туго будет. Пока он молчит… Эх, как ты там, Мартин, держишься? Удалось тебе от наших и от шведов уйти, на моих людей в Москве и в Берлине выйти? Давай, Мартин, выходи на связь, не тяни время… не трепли мне нервы затяжным молчанием. А с Вейкко что? Не место ему в тюрьме. Жалко парня — пропадет же взаперти… вызволить бы его — только в голову ничего не приходит.

Сорвались мы все с вершины и летим к черту в преисподнюю… Не простая у нас жизнь выдалась… да все не беда.

Глава 22

До меня вдруг дошло, что я снял куртку и рубашку, а крыса… Крыса! Бросился искать, обшаривая все, что под руку подворачивается, только зверя нигде не нашел. Нигде!

— Крыса! Крыса…

Я зову в отчаянии, не надеясь на отклик… брожу по пустым помещениям в тишине и… зову. Нет, не в рукаве… крыса была за воротом — точно. Наверное, выпала в канаве… или еще где-то… Осталась в больнице… или на кладбище. Вашу ж… Как я мог забыть про крысу?! Я упустил из под контроля крысу… и наши жизни с ней заодно! Я утратил контроль!

Надо проверить подсумки. Но я проверял их столько раз, сколько Войцех — холодильник, а Агнешка — водопроводные краны. Только до меня, как до них, никак не доходит, что в подсумках пусто, как — в холодильнике и водопроводных кранах! Пусто, как в пустом патроннике! Безнадега начинает колотить меня ознобом. Но я продолжаю звать и искать. Я не могу потерять крысу! Потерять крысу — равно потерять жизнь! Мою жизнь, моей девушки и моего товарища! Вашу ж…

— Крыса!

Зверь, видно, замотанный и временно затаившийся в трудно доступном для меня месте, вышел на зов, настороженно направляясь ко мне через коридор. Я рухнул у стены и стукнул кулаком стреляющее в руку разрядами сердце — адреналином свело так, что сковало всего. Зверь подошел ко мне… задрал голову, разглядывая меня и ожидая моего приказа. Крыса привыкла к нам троим — отзывается на наши призывы и исполняет простые приказы. Только я приказа не отдал, стараясь выровнять дыхание и пресечь адреналовый криз.

Глава 23

Агнешка, вернувшись, застала меня все в том же стрессовом состоянии, от которого я никак не могу отойти. Кинулся к ней, заключая ее в крепкий захват. Улыбка сошла с ее лица — она думает, что меня трясет от страсти, а не от стресса. Только мне все равно, что она думает — я сейчас сдохну!

— Вольф! Пан Влодек дал нам денег! Я принесла продукты, и мне надо пойти пожарить мясо — его нельзя еще раз замораживать! Отпусти меня!

— Нет, не пущу… Я не могу! Я сейчас сдохну, Агнешка!

Глава 24

Я не сдох, хоть понял это только сейчас, когда спокойно посмотрел на потолок, по которому расползлись солнечные лучики. Они путаются в растрепанных волосах Агнешки с моей рукой и улыбаются мне так же весело, как я им… так же ласково, как она мне. Только улыбка ее так грустна, что душу щемит. Она перестала видеть мое уродство только на время… только на короткий отрезок времени, а теперь все вернулось на свои места.

— Ты так и не привыкла?

Она закрыла глаза, светящиеся росой среди солнечных лучиков ресниц.

— Нет.

— Привыкай. Красавцем мне больше никогда не быть.

— А ты никогда и не был.

— Вот как… А в чем тогда дело?

— В том, что когда я вижу тебя такого… я вижу не тебя, а что с тобой делали эти… Я не знаю, кто на такое способен, Вольф…

— Да ладно тебе. Обычное дело — для войны.

— Я боюсь войны.

— Я тоже. Только толку от такой боязни не будет — война все равно идет… так что борись с боязнью.

— Я не могу.

— А что так?

— Что?! Я не такая, как ты! Вот что! Я другая, я из другого мира! И я не могу жить с тобой в этом мрачном мире, не мучаясь!

— Не знаю, что и сказать… Жаль. Просто, выбора другого у тебя нет. Попала ты на нашу дорогу — теперь тебе никуда не деться, придется по ней пройти.

— Я не могу! Вольф, это не моя дорога! Я просто не могу пройти по ней!

— Я тебе проведу — плечо подставлю.

Она не ответила, а тихо заплакала.

— Слушай, Агнешка, хватит! Ты плачешь постоянно! Нельзя так! Не правильно так! Тебе дела не поправить, плача дни напролет!

— Я хоть душу облегчу.

— Не облегчишь! Только погребешь в горестном болоте! Посмотри правде в лицо — и не, как врагу или другу, а как данности! Не ищи в ней лишь плохого или хорошего — всмотрись во всю действительность одновременно! Да, трудно нам, но все у нас не так ужасно, как тебе кажется!

— Ужасно, Вольф… у меня — ужасно.

— Тоскуешь по своему дружку, за которым ты в Германию потащилась? Да он — слюнтяй, придурок последний!

— Он — хороший человек…

— Прочитай его письма приятелям! Одно нытье! Только и пишет, что ты его бросила одного, что не знает, что ему одному делать! Так вот взяла ты его и бросила, сбежала от него из больницы для бедных, где он тебя болеть оставил! Он тебя бросил! Он и не думает о тебе! Он и не думает тебя искать! Все его мысли — о себе, а ты в них, как его не особо важная вещица! Вроде сердцу дорога, но не так, чтоб горы в поисках свернуть!

Агнешка вскочила с кровати, в ужасе распахивая высохшие глаза и закрывая рот рукой.

— Ты читал его письма?!

— Не веришь мне? Прочти их.

— Как ты посмел читать чужие письма?!

— Да мне плевать, чьи они! Когда надо до правды докопаться, я ее и из-под земли достану!

— Как ты мог? Ты…

— Ты будто уши затыкаешь отводящими от сути мыслями! Мучаешь голову чушью чистой воды, лишь бы не пускать в нее правду, лиши бы не слушать меня! Будешь так и дальше…

— Что?! Что тогда?!

Схватил ее за плечи, тряхнув.

— Нам судьбой приказано друг с другом быть! Ослушаемся мы ее приказа — она под трибунал нас обоих пошлет! Ты к монашкам пойдешь, а я — к шлюхам! Тогда нам конец — конец нашим жизням! Прими жизнь, как есть, — со мной прими! Пойми же, так надо! Только так и можно!

— Нет… только не так.

— Я же хороший друг, Агнешка! Я же тебя защищаю! Я же тебя в обиду не даю!

— Я знаю! Но не люблю я тебя!

— А я от тебя и не требую любить меня! Ты только притерпись ко мне и к жизни нашей — тогда все будет в порядке. Ты и к моей крысе привязалась! Смогла! И ко мне — привыкнешь! Ты сможешь!

— Смогу.

— А большего я от тебя и не требую. Ясно?

— Ясно.

Глава 25

Агнешка стала спокойней, когда я расставил все по местам и объяснил ей, что не требую от нее вымученных чувств ко мне. Правда, погоревала, прочтя письма прежнего приятеля, но главное — все письма прочла и правильно все поняла. Дошло до нее, наконец, что никому, кроме меня, она не нужна и никто, кроме меня, о ней заботиться не будет. Первый шаг к стабилизации наших отношений совершен, и я рад — первый шаг сделать тяжелее последующих. И Войцех меня обрадовал. Он вернулся довольный собой, выполнив все мои распоряжения на высшем уровне, — с неукоснительной точностью и наглядным результатом. От моей благодарности он и вовсе возгордился. Я от него такой реакции и добивался — по крайней мере, пока мне надо вселять в него уверенность в себе, укрепляя его дух… а после, когда он станет смелее, начну с него спесь сбивать потихоньку, ставя его на место. Волчьим нюхом чую — хороший боец из Войцеха выйдет. Сделаю я из него бойца себе подстать… только сильнее меня ему стать не позволю — буду строго в подчинении держать. А главное, — я сообразил, что он умнее, чем кажется… даже умнее, чем утверждает. Просто, не присмотренный он рос — не занимался им никто, не развивал. А я им — займусь. Он молодой совсем — его разум для всего нового еще не закрыт, он может воспринять все не закостенелыми мозгами. Научиться он голову включать, когда надо и как надо. Важнее всего, что он доверяет мне и любит меня, как брата… что он хочет доверять мне и любить меня, — мне не трудно будет добиться от него абсолютной верности бойца. Достаточно уделить ему хоть каплю внимания, и он мой с головой. Добрые в душе брошенные дети все такие… и Войцех — такой. А Агнешка, похоже, не настолько нелюбимой была, чтобы в меня беззаветно влюбиться. Она не из тех, кто готов в солдатской казарме спасения искать… только ей придется подготовиться — в ином месте ей его не найти.

— Войцех, вставай. Давай в лес.

— Ян, я только что… Дай хоть доем.

— По пути доешь. Пошли посмотрим, что с автоматами получилось… пристреляем и посмотрим.

— Мы ж стреляли…

— Еще надо. Прицелы подрегулируем.

— Ну и педант же ты. Все с ними в порядке на проверке. А то, что один чуть вправо…

— Войцех! Вставай давай!

— Да… Ян, а я вот все думаю, что наши автоматы и на вид, как должны быть… вернее, — точно такие, как у бойцов в старые времена были. Ты что, не в первый раз их делал?..

— Я не впервые автомат такой собираю, Войцех. У меня два таких было.

— Первый по британскому образцу, а второй — по немецкому, да?

— Нет. Мне и по неопытности в голову не приходило рожок на бок ставить, как британцам взбрело.

— А зачем они так?

— Вставай, по дороге объясню.

Агнешка с кислым видом слушала нас спокойно, ковыряя вилкой в еще не расчищенной тарелке, но встревожилась, когда речь зашла о лесах и далях.

— Я еще не доела, Вольф.

— Не торопись.

— Но вы же уже собрались, а я…

— А ты остаешься.

Она бросила столовые приборы, второпях набрасывая куртку.

— Нет! Я одна не останусь! Я с вами!

— В лес? Стрелять?

— Я не могу быть здесь одна! Я здесь, как в заключении! Когда я одна, мне кажется, что заперта, — как в подземелье, как раньше!

— Ты что, и к шлюхам с нами пойдешь?

Агнешка растерянно прикрыла рот рукой.

— К каким шлюхам?

— К шлюхам обыкновенным — вульгарным… в научном обозначении.

— Ты что, Вольф, к ним ходишь? Ты и Войцеха с собой берешь? И не вздумай развращать его! Я не позволю!

— Достаточно меня оскорблять! Будто у меня других дел нет, и я только и занимаюсь растлением малолетних! Мы по делу, а не так просто пойдем!

— По какому делу?

— По секретному.

Глава 26

Агнешка, съежившись, сидит под деревом, а мы с поляком спускаем патроны.

— Вы долго еще? Я замерзла!

— Жди!

— Что?!

— Я же сказал, уши надо заткнуть!

— Что?! Я не слышу!

— Не ори так!

Опустился среди корней на колени рядом с ней, откладывая в сторону исправное оружие. Мы все патроны похуже расстреляли и все вроде в порядке. Поцеловал ее в шею, откидывая ее золотистые волосы, вдыхая вихрящийся возле ее взметнувшихся волос воздух.

— Вольф, от тебя порохом пахнет.

— Привыкай к запаху пороха и крыс — они всегда со мной. Не суждено мне, видно, от моих вечных спутников отвязаться. Куда не занесет жизнь, — везде они, тут как тут.

— Порох, крысы и шлюхи…

— Что ты прицепилась? Сказал же — дело у меня к ним… и не такое, как ты думаешь. На такое, как ты думаешь, у меня денег нет.

— Я не верю… Ты все время мне врешь или просто не говоришь правды… И пусть я грешна, но и ты… ты мне — изменяешь…

— Только мысленно.

— Все равно. Я не хочу, чтобы ты и близко подходил к этим распутным и распущенным…

— Я к ним в объятья не собираюсь бросаться. И вообще — ты в бога веришь, а он тебе велит таких, как они, жалеть и прощать.

— Да, ты прав… Они несчастные — потерянные души.

— Давай так договоримся — мы с Войцехом к девкам отправимся нашу задачу решать, а ты за их потерянные души помолишься в сторонке.

Глава 27

Погасил тусклый свет, приоткрыл темную штору и посмотрел на затихшую улицу за припыленным окном. Точки, с которых квартира хорошо просматривается, я определил раньше, и сейчас только нашарил их привычным взглядом. Не заметил ничего подозрительного — прохожих на улице и машин на дороге нет. Окна здания напротив не засвечены, подъезды закрыты. На подсвеченной ночным светилом крыше никого не видно, нет ни тени, ни блика, ни проблеска. Но мне не спокойно. Немцы выйдут на нас — это только вопрос времени. Надо нам срочно срываться с места. Пора покинуть съемную квартиру… и Варшаву, и Польшу. Черт…

Осторожно открыл окно, предварительно обработанное антибликовым средством. Стараясь не шуметь, сошел на карниз, перебрался на пожарную лестницу. Спустился на последнюю площадку и присел на корточки, собираясь спрыгнуть. Смотря вниз, на асфальт, вспомнил про колено. Черт… Еще сутки пробегаю — и сустав точно пунктировать придется.

Так и не могу решиться прыгнуть, пытаюсь придумать, как спуститься помягче… как сползти. Заслышал скрип подъездной двери — Войцех идет. Он меня чуть в стороне ждать должен. С досады, что придется прыгать, скосил злой «волчий глаз» и… Вашу ж…

Я пригнулся к площадке, смотря через железные прутья на человека, вышедшего из тени и вставшего в тени. Вот и все — они здесь.

Человек меня не заметил. Я залег в тишине, готовясь хоть рассвет так встречать, не взирая на холодающий ветер. Стараюсь рассмотреть его лицо, но не получается. Он видит одного Войцеха и выслеживает он Войцеха, а не меня. Он не знает, что я здесь. Промерзший поляк пошел в подворотню, скрываясь от промозглого ветра, потянувшего осенью. Присматривающий за ним человек выступил из тени и отправился следом за ним. Я вперился глазами в его лицо, но он высоко поднял воротник пальто и низко пригнул голову — я снова его не разглядел. Только… Сердце свело, когда лунный свет коснулся его лица. Я видел его краем глаза в тусклом освещении всего секунды две. Только… Я точно заметил в нем нечто знакомое. Знакомое и страшащее до того, что сердце сводит. Я прогоняю память по прошлому раз за разом, но не припоминаю. Поставил перед мысленным взором нечетко очерченного человека, примеряя на него знакомые черты, и он стал четче. Я помню его — этот костлявый нос, эту жесткую челюсть. Шлегель… Эрих Шлегель… Эрих Шлегель!

Я встал, дрожа на ветру, как осиновый лист. Эх, Игорь Иванович, как я рад, что вы не видите меня таким… таким…

Я сжал стучащие в ознобе зубы и, не спеша, пошел наверх, стараясь избавиться от слабости в коленях. Просто… Не правильно все. Я знаю, что видел его — Шлегеля, но так же знаю, что он не должен был быть здесь. Я, как лунатик, пошел по карнизу к окну на лестницу внутри здания. Этот карниз не проверен, и я, надеясь, что он не заскрипит подо мной, ступаю аккуратно. Шлегель… Человек из внешней военной контрразведки… Шлегель… Человек, служащий не одной стороне… не одной стране. Он знает меня. Знает в лицо, как датчанина. Черт…

Я осмотрелся, открыл окно… прислушался и поднялся по лестнице наверх… отпер дверь и вошел в квартиру. Склонился над кроватью, слепо смотря на дремлющую девушку. Агнешка заслышала шорох и открыла глаза. Она озарила меня своей радостью и настойчиво потянула в постель.

— Ты не пошел к ним — к распутным?! Ты вернулся ко мне! Я так и знала, что ты спровадишь Войцеха пройтись и вернешься ко мне!

Я остановил глаза на ее руках, торопливо расстегивающих молнию моей куртки. Она рассмеялась.

— Вольф, ты что, в свое счастье не веришь?! А ты верь! Или тебе доказательства нужны?! Я их тебе предоставлю!

Я действительно ошеломлен и не верю. Мое дыхание пресеклось, и я… Я нашел в себе силы противостоять девушке и выровнял дыхание. Схватил ее за руки, отрывая от своей растерзанной куртки.

— Шлегель…

— Ты хочешь, чтобы я звала тебя Шлегелем? Хорошо, как хочешь. Ты совсем замерз! Я тебя сейчас согрею!

Я стараюсь не впускать в голову мысли, которые совсем не ко времени. Только голова кружится, сопротивляясь всем мыслям. Что же ты делаешь, Агнешка?! Со мной так нельзя! Я же не выстою под таким натиском! В глазах все меркнет и… Нет, я не уступлю, я устою…

— Агнешка, поднимайся… Вставай давай. Живее!

Глаза ее сразу заполнились слезами, но она гордо подняла голову.

— Ты издеваешься надо мной? Ломаешься передо мной? Ты мне мстишь?! Или я стала тебе скучна?! Или твоя страсть прошла, и ты перестал считать меня красавицей из своего чудесного сна?!

— Дура! Живо вставай!

Агнешка еще шире распахнула переполненные слезами глаза.

— Ты посмотри на себя в зеркало! И разбей его! Ты грубый и… Да как ты смеешь так со мной говорить?!

— Я словами не бросаюсь и обратно их не беру! Вставай же быстрее! Одевайся!

Думал засунуть пистолет за ремень, но оставил его в кобуре — за ремень заткнул закрытый компьютер. Скрутил провода и запихнул в подсумки с остальной техникой. Проверил спящую в подсумке крысу и крепко схватил девушку за руку, таща за собой на выход. Она все что-то говорит, возмущается.

— Он здесь! Он следит за вами с Войцехом!

— Здесь?! Следит?! За нами?! Кто, Вольф?!

— Шлегель!

— Кто?!

— Эрих Шлегель! Этот немец с костлявым носом! Он вышел на вас!

Она хотела еще что-то спросить, но резко осеклась, когда я скосил на нее злой глаз — не обижено замолчала, а забыла про попреки, объятая страхом. Она покорно последовала за мной наверх и осталась ждать на чердаке, пока я вернусь со спрятанными на крыше вещами — оружием и отравляющими веществами.

Глава 28

Я застыл и задержал дыхание, слушая шаги промерзшего Войцеха. Заглянул за угол, скрываясь в тени и тишине. Забросил подобранный камень в его сторону, и он обернулся. Поляк никого не заметил и пошел посмотреть. Как только он приблизился, я резко хватанул его за куртку и рванул к себе. Он было собрался мне врезать, но я блокировал удар.

— Ян?

— Бежим. Живо!

— И Агнешка с тобой?

Я не ответил, а толкнул их обоих вперед — в темноту и в тишину.

Глава 29

Проулками ушли. Немца нигде не видно. Но я продолжаю пристально просматривать каждую тень, прослеживать каждого редкого прохожего. Я знаю, что он за человек. Он, верно, уже знает, что я здесь… знает, что мои товарищи от него бы без меня не ушли. Он, видно, на них лишние силы решил не тратить, а на меня он сил не пожалеет. Он возьмет мой след и выследит меня. Шлегель из тех, кто и иголку в стоге сена найдет… сожжет стог сена, просеет пепел и найдет иголку. Но я все больше думаю не о том, чтобы скрыться от него, а о том, чтобы проследить его. Не вяжется у меня в голове все происходящее с его присутствием. Не правильно все. Все не то, что надо в голову приходит, и все не так, как надо. Подозрительно все.

Спрятал товарищей заодно с крысой в подвале старого здания. Здесь переждем ночь. Здесь я поломаю голову над тем, что делать дальше. Дел ведь пропасть, а из-за Шлегеля в голову ничего не идет. Ждал увидеть кого угодно, только не его… Просто, Польша — не его направление… Это не его территория, как и не моя… Еще одна задача — это в нагрузку ко всем остальным… Черт… Ничего, надо только быть спокойнее… Надо только не сходить с курса… Надо все доделать — решить все со шлюхами и… Черт…

Глава 30

Я свел плечи, пригнул голову и скинул на лицо темные пряди прицепленных волос. Мрачно насвистываю веселую песенку — выходит нечто зловещее, и Войцех начинает нервничать. Я пресекся, и нам пришлось тащиться по притихшим плохо освещенным улицам молча. Задержались около парковки — Войцех терпеливо ждет, пока я присмотрю нам машину. Ведь человек из следующего квартала не станет молчать, когда я начну задавать ему вопросы… но он не просто скажет мне то, что мне надо слышать, — на моих допросах ненужные крики нередко сопровождают нужные сведения. Придется его в пригороде припрятать… поначалу — в подвале, а после — в лесу. Я же его не с договором о возврате возьму, а так… безвозвратно. Осталось только понаблюдать за борделем и определить, кого из охранения шлюх брать.

Войцех посмотрел на показанную ему мной машину и молча пошел за мной. Только я вижу, что в нем давно копятся вопросы и что его рано или поздно прорвет.

— Ян, а ты уверен, что необходимо его брать?

— Да.

— Точно уверен?

— Да.

— Только из-за списка клиентуры этих шлюх?

— Да.

— Охраннику клиенты не подотчетны, Ян.

— Здесь они ему известны. Заведения такого порядка — не из дешевых — всегда под неусыпным надзором находятся.

— Часть имен ему, может, известна, но всех людей он знать не может.

— Конечно, всех не знает… только тех, с которых целое состояние можно срубить компроматом — за богатыми владельцы всегда присматривать приказывают. Такое и в борделях высшего уровня практикуется — только добытые для давления и вымогательства данные в таких местах больше не владельцам, а властям на руку… и попадают они обычно в руки — властям. Хозяева же клиентуру берегут, а мы их… мы всех имеем в итоге — и шлюхи, и их хозяева, и их посетители на наши крючки насажены, как наживка или хищная чешуйчатая тварь, клюющая на живца.

— Вы что, за всеми и всегда подсматриваете?

— Подсматриваем и подслушиваем… за всеми, кто того стоит. Для дела мы не только грязное белье ворошим, но и в мусоре копаемся.

— Ты серьезно?

— А что? О человеке по его мусору многое узнать можно. Я вот без вопросов знаю о тебе все — что ты ешь, что пьешь, что куришь… когда и с какой регулярностью.

— Ты что, в моем мусоре копался?

— Да.

— Ян, лучше бы меня спросил, я бы…

— Соврал.

— А что мне врать? Нужды нет.

— Да есть… Нашел я одну вещицу…

— А что? Что нашел?

Войцех вдруг заволновался, и я издевательски усмехнулся ему.

— Вот теперь я, не роясь в твоем мусоре, знаю, что есть у тебя от меня секреты за душой и скрыты они — в твоем мусоре. Теперь обязательно пороюсь. Так что прибирай за собой тщательнее.

— Ян, я никак не пойму… Ты что, шутишь, да?

— Частично… как всегда.

— Не понимаю я, Ян…

— Если бы ты меня понимал, я бы о тебе ничего не знал. Мне лишь за счет этого секреты людей и открыты — за счет спутанности людских мыслей в результате «волчьих» стараний.

Я остановился, как вкопанный, осматриваясь. Войцех последовал мне, тревожно оглядевшись в полумгле ночного города.

— Ян, а что такое?

— Агнешка… Решил, отстанет и назад пойдет, а нет — крадется следом, стараясь на глаза не попадаться.

Девушка поняла, что я ее давно засек, но подойти до сих пор не осмелилась. Она так и стоит в тени — ждет. Пришлось мне тащиться к ней через улицу.

— Ты снова за свое?

— Ты снова оставил меня одну в четырех стенах… ты же знаешь, что я не могу оставаться одна.

Дрожащей рукой скинул с ее плеча золотистую прядь волос.

— А цветы ядовитые зачем с собой взяла?

— Не знаю, Вольф.

— Глупо выглядит! А с другой стороны…

Войцех схватил меня за плечо, напоминая, что не время «волку» слюну пускать, пожирая глазами встревоженную девушку.

— Ян, ты, когда ее видишь, таким дураком становишься — даже тошно. На тебя даже прохожие смотрят — стыдно же.

Может, стыда я и не ведаю, но замечание насчет прохожих меня насторожило. Я резко поднял глаза на поляка, проследил его взгляд и… Ничего себе прохожие?! Во первых — прохожий в единственном числе, а во вторых — он… Неужто Шлегель?.. Шлегель?! Вашу ж…

Я тупо уронил голову на грудь девушки, невзирая на возмущение Войцеха. Да, он прав — я вконец отупел от страсти. Я не просто не ведаю, что творю, — я творю невесть что, не вспоминая и про тень утраченного внимания. Хватанул Войцеха за плечо, взял девушку под руку и потащил в темноту переулка — в нем мы и исчезнем с глаз саксонца. Немец нас не найдет, но он — проследил нас. Черт… А может, померещилось? Может, не он? Не Шлегель?

Поляк, негодуя, поднял руку, намеряясь разъяснять мне мою неправоту, но я пресек его резкостью. Агнешка опечалилась, смотря в мои мутные глаза в тусклом свете подворотни. Она, видно, считает, что я окончательно сдурел от страсти и притащил ее в темный проулок никак не по иной причине. А я, как помешанный, смотрю в ее глаза, как в пустой патронник. Только не Шлегель…

Нет, не он… Что ему делать здесь? Ему здесь, в Варшаве, не место. Нет, не он… не Шлегель. Только все равно — проверить надо. Немец мне бы никогда на глаза не показался необдуманно — без нужды. И если я видел и правда его… если он намеренно показался мне — придется с ним встретиться и… выслушать его змеиные речи или выстрелить ему в голову. Ведь ему точно что-то от меня нужно, раз он выследил, но не выдал меня, а явился ко мне, выставившись на свет.

— Войцех, планы переменились. Вы ждите здесь, я вернусь через час.

Глава 31

Не понял, засек он меня или нет, но я, найдя его и идя за ним следом, остановился возле пристанища похоти. И привел он меня именно к той шлюхе, на которую я глаз положил… вернее, с которой я решил в первую очередь расправиться. Только весь интерес к сей уличной девки, как рукой сняло, — все перекрыла мысль, что человек, которого я никак не могу рассмотреть, может оказаться саксонцем Шлегелем. Черт… Какого черта он сюда приперся? Не то, чтоб я от Шлегеля такого не ждал — он в бордели нередко заходит, но чтоб именно в этот… Что-то не так со всем этим… Неужто он путь крови Войцеха проследил, как я?.. И что он дальше делать намерен?.. Черт…

Он скрылся за дверями, явно занятый выделенной из всех девицей. А я рванул к полякам, оставленным мной в глухом закоулке.

Крепко сжал в руках плечи Агнешки, серьезно всматриваясь в ее глаза.

— Слушай. Пойдешь сейчас в притон порока — наниматься.

Она приоткрыла рот, стараясь что-то сказать.

— Вольф, я…

— Молчи! Скажешь, что наняться намерена — пройдешь спокойно. Осмотришься и аппаратуру слежения поставишь. Ясно? Идем. На ходу расскажу — как, когда и что точно ты должна сделать.

— Я не могу!

— Ты что, не понимаешь, мне не пройти! Я выгляжу так, что с меня плату вперед попросят! А мне платить нечем! И Войцеха я послать не могу — не сможет он сделать то, что я от тебя требую, достаточно скрытно! Только ты дело сделаешь, как надо!

— Я не смогу, нет…

— Ты красавица — тебе без вопросов все двери откроют!

— Я не справлюсь…

Войцех занервничал, начал хмурится.

— Ян, ей нельзя в такое место идти. Я не могу…

— Заткни рот и молчи, пока приказ не отменю!

— Ян, а что такое? Что-то не так?

— Не знаю еще! Но мне нужно знать! Пошли!

Они оба еще не видели меня таким бледным и взвинченным, и я быстро заразил их с виду беспричинной боязнью. Они перестали протестовать и покорно последовали за мной, и не пытаясь ничего выспрашивать и вникать в мои мысли, крутящиеся вокруг немецкого контрразведчика.

Глава 32

Отправил девушку в кошмарное для нее место, и остался с поляком ждать вестей в подворотне неподалеку. Подключил компьютер, поймал сигнал и проследил перемещения Агнешки в помещениях. Поляк молча склонился над экраном.

— Ян, может, ты все же скажешь, что случилось?

Я отвел с экрана отображение, сопутствующее девушке, и вывел на него изображение с только что установленной ею камеры. Она справилась — у нее все получилось. Так я и думал. Теперь ей осталось только отовраться и тихонько уйти. А передо мной…

— Смотри.

— Вот так…

— Войцех, хватит на нее засматриваться — ты лучше на него посмотри.

— А что он мне? Мне он не интересен.

— А зря… интересный он человек — знаю я его.

Войцех в ужасе уставился на меня.

— Ты что? Ты его трахал?..

— Не его, а его мозги!.. Дурак ты, Войцех!

— Не дурак, Ян.

— Тогда не спорь со мной!

— А кто он?

— Шлегель в военной контрразведке служит — во внешней… британское направление больше разрабатывает… Но он не одним немцам служит… Понял, какой человек? На несколько сторон разметался из-за корысти и страсти к садистским потехам. Я его вербовал — знаю его, знаю, что за человек он. Сложности с ним могут возникнуть. Видишь, у него на шее воротник врачебный?

— Да, Ян.

— Думаешь, не порядок у него с позвоночником?

— Да, Ян… А что, нет?

— Нет, конечно. Он так шею защищает от коварных нападок таких, как я, — к нему просто не подступишься. К нему никак не подступишься — он все продумывает до мелочей… все каверзные ухищрения противника. Понимаешь?

— Хитрый?

— Еще какой. И умный. И жестокий.

— Я уж вижу.

— Скрываться нам нужно от него, как не от кого другого. Он на наш след выйдет — и вас, и меня выдаст… Тогда с нас и три шкуры сдерут точно… и нам никуда не деться. А сдаваться нам нельзя — никому… некому просто. Для нас сдаться равнозначно — сдохнуть.

— Ян, а что он здесь делает? Ты ж сказал, что он с британцами работает…

— Черт его знает, что он здесь делает… а раз черт знает, и я — узнаю.

— А что он с ней делает — с девицей?

— Связывает.

— Особенно ведь связывает, да?

— Да. Нормальный японский садизм в немецком исполнении.

— Разве садизм может быть нормальным?

— У японцев и немцев до определенного предела — может.

— Как это, Ян?

— А вот так. Принято у них так с давних пор дух закалять — терпеть и причинять боль… и привыкать к этому настолько, что начинать это любить. Тяжелые у них условия всегда были — что у азиатов, что у северян. Суровые земли, жесткая жизнь, и люди — жестокие. Постоянно им приходилось с болью дело иметь — они и привыкли к этому, и не могут больше без этого обойтись. Просто, в кровь им эти качества веками вливались.

— А у нас не так?

— Нет, Войцех. И у скандинавов не так, несмотря на то, что они у немцев в корнях стоят. Скандинавы словно средние между нами и немцами. У них головы не такие холодные, как у немцев, а кровь не такая горячая, как у нас. Задиры они, как мы с тобой, только сдержаннее. А немцы… жестче и холоднее них только — англичане. Британцы — разговор особый… они замкнутые и расчетливые, как никто иной. Те они еще колонизаторы и захватчики…

— Это да… И русские…

— Что русские?

— Захватчики.

— Верно, как и все остальные, кто способен объединять силы и слаженно атаковать. И русские, и немцы, и поляки, и шведы — все в истории захватчиками становились, а временами — и захваченными.

— Ты так говоришь, будто никого врагом не считаешь.

— А я и не считаю. Сегодня — враг, завтра — друг. Вернее, вообще никто никому не друг и не недруг на деле — только временный противник или соратник. Все меняется со временем, Войцех, — и враги, и друзья. Позволить себе видеть в одном точно определенного врага, а в другом — друга может только тот, кто не смотрит в прошлое и будущее дальше одного дня и не рассматривает территорий дальше тех, что в поле зрения.

— Не знаю… Тогда выходит, что некого ненавидеть и…

— Некого, конечно. Да и незачем, когда ты смотришь правде в глаза и она от тебя глаз не отводит.

— Тогда всегда одиноким будешь…

— Нет, будешь не один время коротать, а — с правдой. А правда — она такая же, как я, — то красивая, то уродливая, то скрытая, то явная. А главное, — свяжешься с ней однажды и никогда не развяжешься.

Я замолк, всматриваясь в чрезмерную жестокость Шлегеля… Что-то такое на него не похоже — он обычно знает, как начать, как кончить… до крови дело у него не доходило еще никогда, а сейчас он этой девке… Да что он делает?.. Он что, решил с ней кровью обменяться?.. Черт… Ничего не понимаю… Он что, заразиться собрался?.. Вашу ж…

— Ян, а что с ней такое?..

— Мне на нее плевать — я за ним смотрю.

— У нее что, туберкулез тяжелый?..

— При чем тут туберкулез?!

— При том, что у нее ртом кровь идет…

Черт… Это еще что?.. Шлегель здесь точно ни при чем — вон как смотрит растерянно… Хозяйку зовет… А девка кровью в его путах исходит… Он ее развязать торопится, а она — на руках хозяйки встревоженной концы отдает… Как так? Она ж заражена!.. Только этот вирус бактерии не трогает, а туберкулез бактерии вызывают… Точно — это бактериальное заболевание… Вот попал Шлегель… В нагрузку к нашему вирусу еще и другую заразу получит… и скорей всего — не одну… Попался перестраховщик… Все мы порой — попадаемся.

Агнешка… Черт… Надо ей скорее оттуда… Агнешка моя… Черт… Отправил ее в такое место, где зараза меры не знает…

Глава 33

Девушка, как отвечая на мой молчаливый зов, выскользнула за дверь и осмотрелась… Схватил ее за плечо и потащил в подворотню…

— О боже, я смогла… Вольф, я все сделала!.. Я и не думала, что это будет так страшно, но при этом так просто!..

— Ты молодчина, только все не так, как я думал пошло… и не так, как думал Шлегель… все вообще не так, как все считали… Так что вам с Войцехом следует скрыться в нашем временном пристанище, а я останусь пока… Мне выяснить надо, что происходит… что только что произошло…

Поляки скрылись в темноте, а уставился на монитор — на мертвую девку и Шлегеля, тихонько уходящего из борделя… идущего к темному закоулку с крепко стиснутыми зубами… Он смотрит на порезанную руку… внимательно смотрит, озадачено… И идет он как раз — ко мне на встречу… Но я встречи ждать не собираюсь… Сообразил, как скрыться, и дал деру…

Глава 34

Я никого не видел и не слышал, так что счел, что все вокруг — чисто. Только что-то мне покоя не дает, принуждая продолжать настороженно смотреть и слушать. Я знаю, что так тревожит меня… вернее, кто — Шлегель. Он неподалеку… значит, он — рядом… значит, он — здесь. Только он ждет, бездействуя… точнее, наблюдая. Черт… Я встал во весь рост и скинул на лицо распущенные волосы, стараясь скрыть мой, знакомый Шлегелю, взгляд. Обернулся вокруг себя, всматриваясь в тени за столбами лунного света.

— Я знаю, что ты здесь!

— У меня к тебе вопросы, Вольфганг!

Он не выступил из тени — лишь окликнул меня. Я застыл, как околел, когда заслышал немецкую речь, — он здесь, я засек его.

— Стой, саксонец! Стой и слушай! Мы оба выследили друг друга, мы оба достаточно друг о друге знаем и оба вооружены! Так что возвращайся на свою дорогу, а я вернусь — на свою! Ступай, Шлегель! И я пойду!

— Вольфганг, я вижу, ты знаешь меня! Тогда ты должен знать, что я тебя так просто не отпущу, пока не получу того, что требую! Я выследил твою девушку и твоего бойца! Я выследил и их, и тебя, но не выдал никого!

— Что тебе нужно?!

— Ты, Вольфганг! Вернее, мне нужны твои ответы на мои вопросы! И все! Как только ты ответишь мне, я оставлю тебя!

— Я не отвечу! Ты долго отслеживал меня — думаю, ты должен знать, что мне тоже ничего не стоит тебя пристрелить или клинком прикончить!

— Я знаю, что ты не боишься убивать и марать руки в крови! Вокруг тебя достаточно трупов, чтобы в этом убедиться! Мне не известно, кто ты такой и какой стране ты служишь! Не известно даже, служишь ты или служил! Но спросить тебя я намерен не об этом! Я пришел не за этим!

Немец вышел на лунный свет, холодя мне душу стальными глазами. Подпустил его на расстояние выстрела, молча, как покойник, и пытаясь мыслить живей.

— Стой!

— Не стреляй! Ты у меня под прицелом!

Шлегель осторожно подключил свет — словно светлячка в костлявом кулаке крепко стиснул. Он терпеливо просветил все вокруг и направил прохладный луч мне в лицо, тщательно в меня всматриваясь. Он постарался скрыть тревогу во взгляде, притушил свет и сделал шаг ко мне. Я перевел пистолет, нацеленный ему в грудь, целясь ему в голову.

— Мой ствол тебе в лицо дышит! Остановись!

— Выслушай меня, Вольфганг. Только выслушай!

— Говори.

— Я знаю, что ты заражен, как и я. Скажи мне, как сдержать или уничтожить вирус?

Тревога заскреблась за грудиной и зацарапалась в горле.

— Шлегель, у меня нет информации.

— Ты и твои люди еще живы. Тебе известно, как его контролировать.

— Я не контролирую его и понятия не имею, как его уничтожить. Насколько я знаю, Шлегель, против него еще ничего нет — нигде и ни у кого. Пока он просто сражается с другими вирусами и просто спит все остальное время… А взять его под контроль никто не…

Шлегель резко поднял руку, и я осекся, смотря в его глаза, сверкающие в полумгле лихорадкой.

— Значит, и тебя ждет скорая кончина.

Я с трудом раскрыл рот, с усилием разжимая крепко стиснутые зубы.

— Я ответил на твои вопросы, теперь — ответь на мои.

Немец сдержанно кивнул головой.

— Договорились, Вольфганг, это честная сделка.

— Он убивает тебя — этот вирус?

Шлегель молча кивнул — видно, ему не просто ответить… ведь в одном слове все — его короткая жизнь, его скорая мучительная смерть.

— Да.

— Ты уверен?

— Да.

— Быстро?

— Быстро, Вольфганг. Быстрее той шлюхи, истекшей кровью у меня на руках.

— Что с ней? Я видел ее час назад — выглядела она паршиво, но не настолько, чтобы через час в покойницкую отправиться.

— Кровотечение — легочное.

— Ты варианты с другой заразой рассматривал? Не с вирусной, а с — бактериальной. С бактериями этот вирус не воюет — только с вирусами и бактериями близкими к вирусам.

— Волей судьбы ко мне в руки попали серьезные средства борьбы с бактериологическим оружием — со всем… и с последними разработками противника, Вольфганг. Эти препараты — не работают… инфекция — распространяется. Это он, Вольфганг, — это этот вирус… вирус-целитель.

Я вдохнул глубже.

— Шлегель, клади оружие и иди ко мне. Пора нам пришла думать — друг с другом, а не друг против друга.

Я отшвырнул пистолет и опустился на парапет. Стукнул по пропыленному парапету рукой.

— Садись подле меня, саксонец.

Шлегель оставил оружие, подошел к парапету, стряхнул с него пыль. Я стянул парик, открывая лицо лунному свету. Немец пристально присмотрелся ко мне, кивнул и сел рядом, устало опуская голову.

— Вайнер… датчанин…

— Я.

— Не знал… и не предполагал. Я полагал, что ты скромнее… порядком скромнее.

— Ты и должен был так думать.

— Стяжатель… Я бы подумал так, если бы не эта глупая выходка с девицей.

— Я молчу.

— Послушный русским «волк» под человеческой личиной… верно, Вайнер? Или мне называть тебя — Вольфом?

— Как вздумаешь, так и называй — не важно уже. Не отклоняйся от темы, Шлегель… от шлюхи, вернее.

— Ты следил за мной и за ней… Ты видел ожоги на ее руках?..

— Видел. Решил такие, как ты, перестарались.

— Я решил так же. Только час спустя такие же ожоги появились и на моих руках.

— На мне таких меток нет.

— Скоро появятся.

— Предположения?

— Думаю, вырвавшийся на волю вирус, неконтролируемый нашими вирусологами, со временем преобразовался в человеке и приобрел способность погубить человека.

— Я тоже так думаю. А ваши вирусологи, ваши власти знают?

— Нет. А ваши?

— Нет.

— Значит, никто ничего не знает, Вайнер.

— Никто… Ничего… Мы одни…

Мы замолчали. Мои мысли носятся по кругу, словно я гоняю их на корде, как нервных коней. Я не могу… не могу мыслить.

— Шлегель, мы обязаны сообщить… на обе стороны.

— Тогда нам конец.

— Нам и так конец, Шлегель.

— Я предпочитаю такой конец — не такой, какой ждет тех, кто попадает к ним в руки — к нашим властям, к нашим военным вирусологам.

— Мы скрылись, скрыли следы, преследуя личные цели. Ты понимаешь, Шлегель? Не останется и следа. Нам и зачистка не понадобится — зараженные люди погибнут. И пусть они погибнут при неясных обстоятельствах и от неизвестной болезни — никто никакой четкой информации об инфекции не получит. Ты понимаешь? Зараженные люди попадут в обычные больницы, к обычным врачам, которые не распознают в болезни ваш вирус. Они не обнаружат ничего особенно подозрительного и при вскрытии. Они просто не будут искать, не будут проверять. Подумают, что это — туберкулез кожи и легких или его аналог. Они не обратятся к вирусологам, не сообщат военным.

— Я знаю, Вайнер.

— Здесь бессильны и люди наших спецслужб. Шлегель, никто не знает, что вирус изменился, — его захватнические проявления неизвестны ни нашим, ни вашим. Никто не станет искать признаки поражения, похожие на его захват, — никто не найдет никой связи с этим вирусом.

— Вайнер, я знаю! Но я не собираюсь жертвовать собой из-за этого.

— Шлегель, здесь наши жизни не имеют значения… имеют значение только часы.

— Не имеют. Оружие под этим кодом еще не запущено.

— Его готовятся запустить — только приказа ждут! А его нельзя запускать!

— Выбора не будет — вирус будет запущен… так или иначе. Его распространят, невзирая на последствия, и будут разрабатывать средства его контроля и ликвидации после заражения.

— Шлегель, это займет годы… Его нельзя…

— Оружие будет применено. Враг внедряется в систему с беспорядками, стараясь подчинить наши власти и обрести над нашей страной полный контроль. Он не оставит в покое и вас — и вы не позволите ему разрушить вашу подорванную державу. Вирус будет внедрен в ДНК человека в целях обороны и в ближайшее время на обширных территориях.

Я вскочил, чувствуя, что кровь отливает от лица.

— Шлегель, кто бы вирус ни внедрил, когда бы это ни произошло, я… После твоей смерти, я передам твой тканевый материал моему и твоему командованию… как и тканевый материал крысы.

— Верни нашим крысу. Наши вирусологи должны исследовать ее.

— Верну. Без условий верну. У меня нет выбора.

— Думал надавить на нас?

— Думал. Только больше этот вариант не годится. Я обязан передать начальству тканевый образец зараженного зверя. Его ДНК перестроен — вирус не причиняет ему вреда.

— Этот зверек — не просто его носитель, он — его источник… в нем создан этот вирус.

— Я знаю, Шлегель. Еще знаю, что эту крысу не заменят никакие копии.

— Копии созданы. Но этот зверь — первый.

— Первый, прошедший все проверки?

Шлегель кивнул. Мы оба обреченно замолчали. Рухнули не только все мои планы, но и все мои надежды, смененные одним только ужасом перед предстоящими нам испытаниями.

Глава 35

Притащил Шлегеля в подземное пристанище, где меня ждут мои товарищи… Войцех смотрит на меня в немом ожидании, но я… Отвожу в сторону девушку, затаскиваю ее в подворотню чуть поодаль… Агнешка… Целую ее руки, внимательно осматривая. Есть — метка на запястье. Ее кожа повреждена… Вашу ж…

— Агнешка, что это?

— Не знаю. Наверное, ожог или ссадина. Я так нервничала… Наверное, я не заметила, как…

Я скосил глаз, всматриваясь во мрак, и она осеклась, смотря на меня с тревогой. Трое преграждают путь с одной стороны подворотни, трое — с другой. Стрелять они, похоже, не намерены. Они пришли угрожать и грабить или брать и требовать ответов на вопросы. Черт…

— Агнешка, не кричи. Что бы ни было, — соблюдай тишину. Я троих с дороги уберу, других — задержу. Как только дорогу открою, — беги. Ясно?

— Они убьют тебя…

— Хотели бы убить — убили бы давно.

— Я не уйду… Они же… Они убьют тебя…

— Ты уйдешь и позовешь Войцеха. Ясно?

— Я не оставлю тебя в беде одного, Вольф…

— Дура! Готовься бежать быстрее. Один идет к нам. Подойдет, — начнешь отсчет. Через тридцать секунд я путь расчищу, и ты уйдешь. Остальных надолго мне не сдержать, так что готовься бежать быстрее и беги во весь дух.

Дал ей свой заказной клинок с двумя боевыми поверхностями.

— Под коленом режь чуть что или — по горлу.

Не выношу ближнего боя — особенно, когда у врага явное преимущество в числе и весе. Просто, у меня никогда не было таких преимуществ — я достаточно хрупок, не отличаюсь особой силой и обычно хожу один — вот и стараюсь не ввязываться в рукопашную, а расчищать себе путь с расстояния выстрела из винтовки. Взять верх я могу лишь за счет скорости. Только без пространства мне требуемого на такие действия времени не выкроить. А стоит мне их подпустить, они мне пространства отвоевать не дадут — силой задавят, не позволят и развернуться. Как только они подойдут — мне конец.

Я прокрутил в голове каждое действие, каждое движение. Жду, подпуская одного противника — первого посланника, с наглым видом перекидывающего в руке нож. Он смотрел в мои спокойные глаза, но, подойдя, перевел взгляд на мои чуть разведенные в стороны руки. Не стал напрягать его дерготней и лишними движениями — мне не должно давать ему никакого повода подозревать опасность и повышать сосредоточенность. Тогда я расправлюсь с ним запросто и заставлю остальных занервничать и потерять ориентацию. Еще шаг и…

Я резко рванул в сторону. Обогнул его так быстро, что он и обернуться не успел. Сзади ударил обитым железом берцем ему в ухо. Он рухнул. Я пригнулся, подобрал его нож и достал из-за голенища свой кинжал. Перекинул клинки, берясь за обухи. Резко выпрямился и выбросил обе руки вперед. Метнул ножи с обеих рук, метя обоим противникам в головы, в глаза, а не в грудь, учитывая, что на них можем быть броня. Я не промахнулся. Оба клинка попали в цель и повергли обоих противников. Только девушка осталась стоять на месте. Черт…

Похоже, меня решили не брать, а убирать без особых задержек и раздумий. Огнестрельного оружия я так и не заметил, только перед глазами сверкнул направленный мне в горло клинок. Я коротко стукнул открытой ладонью по лезвию, отклоняя его. Уклонился от удара и снова стукнул по занесенному надо мной лезвию открытой ладонью. Перехватил руку нападающего противника, перекидывая его через плечо. Он рухнул на спину, роняя клинок. Я въехал ему тяжелым берцем в голову и бросил его подыхать, переключаясь на остальных. Не уверен, что убил его, а не вырубил, но добивать нет времени. Он выведен из строя — и довольно с него. Его товарищ схватил меня со спины, но я вывернулся — вылез из куртки, как змея из кожи.

Оборачиваясь, остановил нацеленное мне в лицо лезвие, — перехватил его, пуская в расход левую руку и не замечая врезавшегося в ладонь лезвия и стропореза. Правой — въехал противнику под челюсть, но… в глазах потемнело от удара рукоятью ножа в висок. Развернулся к недругу лицом, но… Вашу ж…

Глава 36

Открыл глаза и осторожно осмотрелся. Зажженный фонарь валяется рядом со мной на асфальте и светит в стену. Подле меня на коленях стоит Шлегель. Он держит меня за руку — пульс считает. Сейчас и я ему пульс посчитаю. Под моей рукой, крепко сжимающей его шею, часто застучало его сердце.

— Вайнер, это не мои люди.

— Кто они?

— Не знаю. На них нет никаких опознавательных знаков и при них нет никаких документов — ни удостоверений, ничего. Один ушел, но Войцех должен его взять.

— Я у одного матовый клинок с характерной заточкой приметил — такие у вашего спецназа на вооружении. Только насторожило меня, что хозяин его вперед пошел и напоказ его выставил.

— Они не наши. Они славяне.

— Я вижу, что славяне. Поляки, похоже.

— Или русские.

— Думаешь, русские?

— Не знаю. Нельзя исключать.

— Час от часу… только хуже. Что с Агнешкой?

— Она в порядке — просто испугалась. Она в первый раз у человека жизнь отняла — ей нужно время привыкнуть к мысли о чужой смерти от ее руки.

— Она прикончила одного из них?

— Прирезала. Подняла нож, подошла со спины — и по шее. Как свинью его… Навыка у нее нет, рука не привычная — крови пролилось столько, что у нее рассудок помутился. Последний противник решил с ней не связываться. Когда мы с Войцехом подошли, он скрылся. Я Войцеха за ним послал.

— Он решил с ней не связываться?

— Не время.

— Говори. Хоть в двух словах.

— Когда мы пошли проверять вас, нашли тебя вырубленным… и ее подле тебя с клинком в руке. Она, как безумная кошка, на меня бросалась, не подпускала к тебе — с трудом ее от тебя оторвал.

— Моя Агнешка?

— Не ждал такого от своей Агнешки? Никто не ждал, Вайнер. За счет этого она тебе жизнь и спасла. Нам нужно срочно спрятать трупы и скрыться. Иди успокой ее скорее. Меня она не слушает.

Опершись на его руку, я поднялся и осмотрелся. Агнешка сидит у стены и молча глядит сухими глазами на замаранные кровью руки. Подошел к девушке и с трудом опустился перед ней на одно, еще не окончательно переклинившее, колено. Не время ругать ее и выговаривать за непослушание.

— Агнешка, я тебе жизнью обязан.

Она подняла на меня глаза и схватила мою руку. Она впилась в мою руку обеими руками так отчаянно, что причинила мне изрядную боль, но я решил терпеливо ждать, когда она ослабит хватку и не рваться.

— Это было необходимо… Верно, Вольф? Я не могла поступить иначе… Правда, Вольф? Я не имела права поступить иначе… Я ведь права, Вольф?

— Конечно, ты права. Ты все сделала правильно. Так было нужно. Для дела.

— Для дела? Для тебя, Вольф. Я не могла смотреть, как они… Они били тебя у меня на глазах и… Они бы убили тебя…

— Убили бы. И тебя, и меня. Или сдали бы нас обоих, недобитых. А нам попасть в плен — равно погибнуть. В чьи бы когти мы ни попали — нас будет ждать один конец. Все руки, в которые мы можем попасть, — руки старухи с косой. Ты поступила правильно и сделала все, что должна была сделать. Ты справилась и спасла от смертельной опасности нас всех, включая Войцеха и Шлегеля.

— О боже… Я убийца…

— Как все мы, — и я, и Войцех, и Шлегель. С этого часа ты такая же, как мы, — защищающие себя, своих людей и свою страну бойцы. Ты подумаешь и поймешь, наконец, что воины убивают в бою, а мясники забивают на бойне. Ты найдешь разницу. Только думать об этом ты будешь позже, когда мы выберемся из беды.

— О боже…

— Бог простит, судьба пощадит. А поле бранное нам никто расчистить не поможет. Место, может, для побоища и подходящее, но нам на нем задерживаться нельзя. Надо следы заметать и уходить. Так что скрепляй дух и собирай силы. Думать будешь обо всем, что душу травит, когда скроемся. Ясно?

Она резко вздохнула и залилась слезами — значит, ее отпускает… скоро она отойдет от мук совести и сможет идти. Я постарался освободить свою растерзанную руку, но девушка только крепче сцепила пальцы.

— Отпусти. Мне надо помочь Шлегелю.

— Я не могу разжать пальцы…

— Разжимай. Медленно.

Шлегель трудится, как пчела, — так же безразлично и терпеливо. Он стащил к стене тела, засыпал кровавые ручьи мелким щебнем, скрутил решетку и осмотрел сточную трубу. Я обшарил трупы — знаю, что Шлегель обыскал их аккуратно, но я его словам не доверяю. При мертвецах не оказалось ничего наталкивающего на подозрительные мысли. Шлегель мог что-то скрыть и спрятать, но его я решил проверить позже, а пока — просто присматривать за ним. Пусть он и взял у них что-то, — ему от этого незаметно от меня не избавиться.

— Шлегель, давай я дальше. Ты что-то дышишь тяжело. Отдыхай.

Я отстранил его, заглядывая в сточную трубу.

— Нам их так просто не спустить. Надо протолкнуть.

— Верно, Шлегель… Ты крысу видел внизу?

— Я спугнул ее… их. Их много…

Шлегель вопрошающе поднял тонкую бровь, когда я расстегнул ремень.

— Я спущусь, Эрих. Мне нужны крысы.

Он поднял бровь выше, но я без дальнейших объяснений сунул ему в руку ремень. Просветил проржавевшую трубу и пошел — ногами вперед и с поднятыми вверх руками. Спрыгнул вниз, на сухой слой коррозии.

Иду по следам крыс, разыскивая их гнездовье и натягивая перчатки.

Глава 37

Шлегель кинул мне ремень и подтянул меня. Но как только я начал выбираться, он бросил ремень. Собрался его обругать, но увидел, что его душит жестокий кашель, и поспешил к нему.

— Шлегель… Кровь… Кровь у тебя на губах… Это их кровь?

Немец поднес руку ко рту, и темная струйка потекла через его пальцы. Он опустил невидящие глаза и упал. Я, обмирая от ужаса, приподнял его, на вид уже безжизненного. Вспомнил, что нужно поднять человека с легочным кровотечением и поднял его. Точно, — с легочным кровотечением нужно поднимать, а с желудочным — опускать, чтобы пресс не напрягался и кровотечение не становилось сильнее. Я положил на колени его голову. И вспомнил, что нужно повернуть голову в сторону, чтобы человек не захлебнулся собственной кровью.

Агнешка схватила меня сзади за плечи и испуганно зашептала.

— Что с ним, Вольф? Он ранен? Он же не ранен…

Я вздрогнул… и мои зубы застучали в ознобе. Что я ей скажу? Что?! Скажу, что это наш вирус?! Скажу, что нас всех в скором времени ждет такой же конец?!

— У него туберкулез. Он умирает. Быстро умирает.

— Ему нужна наша кровь…

— Нет. Туберкулез невирусное заболевание. Наш вирус с его возбудителем бороться не будет.

— Мы можем ему помочь? Хоть как-то?!

— Он обречен.

— Вольф, но ведь туберкулез лечится…

— Поздно. Его заболевание запущено и неизлечимо.

Войцех явился, таща вырубленного бойца, и встал, возвышаясь над нами скалой.

— Ян, а что с немцем? Ты его что, отключил, да?

Я постарался выжать из себя ответ, но мне пришлось сжать зубы, чтобы не стучали.

— Ян, ты что такой бледный? Сильно по голове дали, да?

Войцех бросил обмякшего бойца, и свалился перед нами на колени присматриваясь к мертвецки заостренному лицу Шлегеля.

— Да он весь в крови — немец наш… Ян, да что тут такое творится?!

Я показал поляку в сторону сваленных у стены трупов. Он не понял.

— Войцех, спусти их всех в сточную трубу. Живо!

— Всех? А этого?

— Этого с собой возьмем. Допросим.

— Ян, я ему кажется…

— Что?

— Ян, замучился я его преследовать и… Как нагнал — так и шибанул в поясницу. Я только сбить его собирался, а он…

— Позвоночник?

— Да, хрустнул…

— Только в поясничном отделе?

— Да… вроде да.

— Ничего, у него только нижние конечности парализует. Он нам все расскажет, когда в сознание придет.

Игорь Иванович! Эх, Игорь Иванович, не знаю, что вам и сказать… Не вы же этих людей к нам подослали… Не вы же?..

Глава 38

Притащили полумертвого немца в подвал… и парня с перебитым позвоночником прихватили… Что теперь — не знаю. Если Эрих умрет сейчас… Я понятия не имею, как передать образцы его тканей немцам и нашим. И как крысу передать не знаю еще. Все рушит мои планы… и — стремительно. Не стал долго ждать, а отлил из склянки яда и разбавил смертоносные капли простой водой.

— Эрих, пей, пока я не придумаю, что еще делать. Это серьезный яд, он должен приостановить процесс.

— Мою смерть? Но как?

— Не знаю. Просто, порой яды в малых дозах приостанавливают поражение организма.

— Инфекция распространилась.

— Ее еще можно сдержать. Должно попытаться.

— Я не знаю, как действует этот вирус в связи с иммунной системой. Мне неизвестно — нужен мне иммуностимулятор или иммуносупрессор.

— А мне неизвестно, как действует яд в таких случаях. Нужно хоть попробовать. Ничего иного просто нет.

— Ты дозу рассчитал?

— Да, это я знаю. Это единственное, что я сейчас знаю…

Не стал ждать без дела, пока парень с перешибленным позвоночникам прочухается, а взялся за крыс, собирая кровь у себя и приятелей. Заражаю зверьков, помечая, — обрезая клочья шерсти. Посмотрим, в ком вирус меняется быстрее. Ясно, что иммунная система шлюхи пострадала от кучи инфекций, и вирус в ее теле стал крепнуть скорее, чем в наших. Но и мы все… Мы все — в длительном стрессе, и наши иммунные системы не в порядке. Просто, в нас вирус меняется медленнее… медленно, но верно. Вот я и собираюсь посмотреть, насколько быстро крысы дохнуть будут. У крыс ведь обмен выше — в их телах все быстрее происходит, и вирусы быстрее действуют. По их смертям мне порядок очередности наших смертей станет ясен. И, ориентируясь по реакциям крыс на яды, я соображу, как мне притормозить инфекцию. Это даст мне время организовать передачу. Ведь главное сейчас — передать образцы пораженных тканей вирусологам… и немецким, и нашим. Просто, сейчас все должны искать причины изменения вируса и средства борьбы с ним. Так мы сможем получить результат — не свой, так чужой…

А Агнешка с Войцехом… Им я ничего не скажу. Пусть пока думают, что у нас риск заразиться особой, тяжелой, формой туберкулеза… А когда я не смогу скрыть от них болезнь, скажу, что мы туберкулез от Шлегеля подцепить могли. Все ж не так страшно, как совсем неизученная и неизвестно какая инфекция.

Глава 39

Посадил крыс в коробки, чтобы с моей главной крысой не контактировали. Сжимая больную голову руками подошел к парню, сваленному на полу, как труп. Он очнулся, но в глаза не смотрит и скрипит зубами от боли. С него толку не будет. Прикончил его тихонько и оттащил к остальным. Видно, нам не суждено знать, кто на нас вышел… и вышел ли кто-то вообще. А к черту. Все равно на месте ждать не останемся. Надо к германской границе двигать… Надо со Шведом на связь выходить и… Черт… Столько всего сделать надо, а меня трясет от адреналина и боли всего… На обратном пути меня стало знобить от перенапряжения так, что я прижался к стене возле входа в подвал. Гибнем… Мы все гибнем — только с разной скоростью… от одной инфекции, только с различной скоростью. Ничего, все крысы еще живы… у нас еще есть время. У меня еще есть время на то, чтобы угнать машину и двинуть к границе Дойчланда… к пещерам на германской границе… к пещерам, в которых солдаты Третьего Райха сделали переходный тоннель… Там я скрою свою обезумевшую от страха девушку, своего растерянного братишку и исходящего кровью контрразведчика… там я встречусь со Шведом, если он отзовется, если он доберется…

Глава 40

Я плохо помню, как взял машину, как сменил ее в пути, как проделал весь этот путь… Я вообще — плохо помню, плохо запоминаю… Крыса Шлегеля сдохла в дороге, лишь чуть опередив крысу Агнешки… Мой зверек еще держится, но на его рту насохла корка крови… Только зверек Войцеха еще так себе — в нем вирус активизируется не так скоро… как-никак — поляк парень крепкий. А меня война подорвала — вернее, пытки в плену…

В пограничных пещерах я никогда не был — подбираюсь к ним по картам. Крысы… Они должны там быть, как везде… Ведь мне нужны еще крысы… Мне нужно знать, как яды действуют на эту заразу. Как-то ведь — действуют… ведь саксонец — еще жив, хоть и плох… Не знаю, стимулирует этот яд иммунитет или угнетает — он действует на вирус, и дает отсрочку.

Глава 41

Подземелья были перекрыты, но мне со Шлегелем провести туда товарищей труда не составило. Расположились прямо в проложенном немцами коридоре. Их казармы пусты, как и пещеры — все, что не забрали немцы, растащили поляки. Здесь нет ничего — только каменные стены и мрак. Как нельзя более неподходящее место для людей, думающих о скорой смерти. Пусть поляки считают, что у них особо тяжелый туберкулез. От этого им не намного легче все это вытерпеть будет. Но так лучше… у них — хоть надежда есть, что их болезнь, если и не излечима, то — длительна… А нам со Шлегелем надеяться не на что… только на передачу тканевых образцов, на будущее наших стран.

Агнешка от немца не отходит совсем — только и делает, что повязки ему на руках меняет… у него ведь совсем кожа облезла. Сыпь и у Агнешки, и у меня появилась… и скоро кожа сойдет. Но ничего — это терпимо, это еще не беда.

Засветил экран в моей руке, вызываю товарища и пишу, торопясь…

— Швед, откликнись наконец!

— Я в порядке, Охотник!

— Ты куда пропал?

— Да пока разобрался со всем… Трудно пришлось, но… Все в порядке!

— Швед, не порядок тут у меня. Ты мне нужен срочно. Дело важное — безотлагательное.

— Что еще стряслось? Снова запой, снова открывалка нужна?

— Нет… Контейнеры нужны.

— Что-то я не соображу никак… Знаешь, не выспался я просто, да и подхватил этот кашель…

— Мне контейнеры нужны для передачи вирусологических образцов. И клетка — изолятор для подопытного зверя.

— Ничего себе!

— Швед, давай без вопросов. Достань все через человека, который тебе в Берлине документы передал. И направляйся к польской границе. Я тебе карту с пометками оставлю на старом месте.

— Охотник, только у меня денег нет совсем. Я в Берлине еще не освоился, мне время нужно деньги достать…

— Я достану тебе… Ты жди… только жди.

— Постой, Охотник! Здесь же везде эпидемиологи карантинные зоны делают, блокпосты военные ставят…

— Пройдешь, Швед. Ты должен пройти. Все делай через того человека, координаты которого я тебе дал. Он в курсе всего, он все задачи решит. Ты только слушай его — и все.

— Охотник, а что если я одну из этих инфекций подцепил? Что-то вроде пневмонии?

— Не думай сейчас об этом — просто езжай ко мне.

— Как не думать?

— А вот так. Об этом я думать буду, когда ты приедешь.

Риск — запредельный риск… Но и черт с ним! Агнешка лезет мне под руку с неуместными ласками — страшно ей, одиноко…

— Агнешка, иди пока со Шлегелем посиди.

— С ним Войцех остался. Я устала, Вольф… Так устала… У меня голова мутная… Мне кажется, что я сильно заразилась…Эта болезнь сдирает кожу у меня с рук, с шеи — клочками, как от солнечного ожога… Но ведь туберкулезом так сразу и сильно не заражаются, Вольф…

— Этим — заражаются. Мы ослабли, видно, все от стрессов. Ты на Войцеха посмотри — он ничего еще… здоровый парень — и ничего.

— Видимо, участь у нас с тобой такая, Вольф… Просто, Бог нас испытывает постоянно… Но он ведь испытывает только тех, кого любит…

— Это садисты мучают тех кого любят вообще… они же свою добычу любят. А твой бог… Не думаю, что твой бог о нас много думает… У него посерьезнее дела есть, как и у нас.

— Вольф, скажи мне, что все будет хорошо.

— Я не знаю, как все будет.

— А ты все равно — скажи, что все будет хорошо.

— Сказку тебе рассказать?

— Да, расскажи… только с хорошим концом.

— Давай в другой…

— Расскажи.

— Не сейчас. У меня в голове пока одни расчеты. Просто и у нас, и моего другого друга до черта врагов… Мне нужно просчитать все их ходы… и вырулить со всех этих заблокированных дорог.

— Тогда дай мне посмотреть на тот страшный нож. Я хочу только посмотреть…

— Не надо тебе.

— Я убила человека, Вольф… Этим страшным ножом… Мне нужно на него…

— Это нож бойца — он тебе больше не нужен.

— Прошу, дай мне его посмотреть…

— Помолись, Агнешка… Попроси своего бога дать тебе забвение.

— Я никогда не забуду этого, Вольф…

— Я знаю… Черт… Жаль, что тебе пришлось это сделать… Я не досмотрел… Я обещал, что пылинки с тебя сдувать буду, а вышло все…

— Ты хотел меня защитить… и я хотела тебя защитить… Дай мне свой клинок… он ведь отныне не только твой, но и мой… Я посмотрю и… помолюсь за наши души.

Вложил в ее руку собранный клинок, и она оцепенело уставилась на него. В первый раз всем убить трудно. Это этапный момент — после него многое меняется, если не вся жизнь вообще. Первое убийство, как и первый секс — не забывается. Я тоже помню — все, даже мелочи… Но к черту… Мне нужны деньги — срочно нужны… А срочно я их только у одного человека сейчас взять могу — у моего… не знаю, кто он мне — враг или друг… так и не решил еще. Спешно переключаю линию и пишу…

— Ричард, отзовись! Ты меня помнишь? Ты наше ползанье под солнцем пустыни помнишь?

— Связист?..

— У меня к тебе просьба есть, как к… другу.

— Постараюсь… А что нужно?

— Я тебе так написать не могу. Только… шифром.

— Каким?

— Ты стихи помнишь? Помнишь, что книгу эту от корки до корки прочесть хотел?

— Помню конечно. Я Элизабет читал…

— Ты помнишь, что редкое издание добыть собирался?

— Помню, конечно… Из него и читал…

— Так вот открой его и за цифрами следи…

Глава 42

По моим расчетам Швед должен сейчас считать деньги Ричарда. Но точно я этого еще не знаю. Мне нужно набраться терпения — и ждать. Мне нужно соображать скорее. Я ведь сейчас в такой ситуации… а моя голова отказывается думать, заставляя меня полностью полагаться на судьбу, что неприемлемо в моей ситуации. Шлегель… Он точно не знает, что Стяжатель — я, но он — подозревает… Если его подозрения зайдут дальше — мне конец еще быстрее, чем я рассчитал. Он меня выдаст… и не посмотрит на то, что происходит. Шлегель подыхает у меня на глазах, но он — и полумертвый опасен. Он не постарается предотвратить передачи нашим — в этом деле он мыслит, как я. Думает, что у исследователей нескольких стран скорее получится найти средства контроля над вирусом-целителем. Но меня он сдаст, как только поймет, кто я такой… невзирая ни на что, сдаст. Ему плевать, что он погибает, что погибаю я — его ничто не остановит, когда так серьезно все обернется. Остается — только ждать. Ждать и соображать быстрее.

Агнешка вернула мне нож, осторожно проведя напоследок пальцем по острому лезвию.

— Вольф, с кем ты выходил на связь?

— С друзьями.

— Они помогут?

— Да, чем смогут.

— У них есть лекарство?

— Пока нет… Но у нас еще есть время его найти.

— Вольф, мне кажется, что от яда, который мы все пьем, мне только хуже…

— Это не от яда — от болезни… Яд — ее тормозит.

— Но твои крысы умирают так быстро… это все от яда — ты их травишь.

— Может, дозу не верно рассчитал… Крысы мелкие твари — им яда меньше, чем нам нужно, чтобы насмерть отравиться.

Не стал говорить Агнешке, что крысы, которых я травлю, живут дольше… что все они дохнут от вируса, который только слегка тормозится от моего яда. Агнешка и так много прошла — ей не следует знать, что она скоро умрет в мучениях, как и Войцеху.

— Вольф, а твои друзья будут с нами? Они придут к нам?

— Один — придет. Швед — мой старый товарищ.

— Твой друг швед?

Агнешка задумалась, подозрительно нежно поднеся руку к груди.

— Ты и не думай, какой он. Не красавец он. Да и девушек он замечает только на экране компьютера. За пределами экрана он видит только вышки, с которых летает, или развалины, в которых рыскает. Швед — хакер и экстримальщик. Такой он — аутсайдер мой друг.

— Швед — его прозвище?

— И да, и нет. Он настоящий швед и его называют — Шведом.

— А как его зовут, секрет?

— Мартин Йонсон. Только не называй его так — ему будет обидно.

— А что такого?

— Не по душе ему имя.

— Мне кажется, что оно нормальное.

— А ему так не кажется.

Шлегель вдруг поднял голову, всматриваясь в нас через полумрак.

— С ним что-то не так — с твоим товарищем?

— Он нормальный — просто, не по нраву ему называться именем белого гуся.

— Гуся из сказки про хулигана Нильса и дикую гусыню Акку.

— Точно, была и финская гусыня.

— Акка не финское имя, Вайнер.

— Имя — финское, а фамилия у гусыни — шведская. Просто, она — перелетная! Как мы, Шлегель!

Войцех в недоумении полез с расспросами про сказки, но мы заспорили со Шлегелем и отмахнулись от его вопросов.

— С норвежского переводится — старая! Старая Акка!

— Финны заимствовали слово.

Войцех все-таки встрял.

— Вы что, оба так хорошо финский знаете?

— Мы оба его вообще не знаем!

— А что тогда спорите?

— Настаиваем на своей правоте!

— Так вы ж не знаете языка, о котором спорите.

— Не важно! Наш спор не на выяснение правды, а на проявление настойчивости ведется!

— Ясно… А что хоть за сказка?

— Расскажу тебе на ночь, Войцех!

— Ее специально у вас учат?

— У нас?

— У разведчиков?

— Что, сказку? Да ты что?

— А откуда вы все ее так хорошо знаете?

— Да откуда ж мне знать?! Совпало так!

— Ян, а что ты злишься? Не из-за гусыни же?

— Нет. Конечно, нет! Не знаю!

Глава 43

Я ушел встречать Шведа задолго до условленного с ним срока. Через темноту прокрался к проходу, слушая тихие голоса. Агнешка замолчала, осторожно снимая повязки Шлегеля. Она так же молча осмотрела его разъеденную вирусом рану и аккуратно обработала ее антисептиком. Он нежно взял ее за руку, и она подняла на него светящиеся глаза.

— Потерпите, гер Шлегель, я скоро закончу.

— Агнешка, я давно наблюдал за тобой…

Девушка, зардевшись, отвела глаза. Какая же она у меня… Черт… Да и Шлегель… Проведя поврежденной рукой по ее лицу, он прижал палец к ее губам.

— Я давно наблюдал за тобой. Я узнал твою душу.

Агнешка остановила на нем встревоженный взгляд, но его костлявые руки не оставили ее разгоревшихся губ, и она не произнесла ни слова.

— Я понял, что обязан предупредить тебя. Будь с ним осторожнее. Ты притерпелась к нему, и потеряла бдительность. Не приближайся к нему, не требуй от него ничего. Он опасный человек… опаснее, чем кажется.

Агнешка бережно обхватила его руку и быстро зашептала.

— Я знаю, гер Шлегель. Только он… Он один может защитить меня… и он — защищает. Вам должно быть известно, что я живу, только пока терплю его.

Шлегель поднес ее руки к губам.

— Ты знаешь, что он сравнивает себя с волком, только тебе не известно, насколько его сравнение верно. Не думай, что исправишь его, не жди, что такой зверь, оказавшись среди людей, научится человечности. Люди, забравшие волка из леса, жестоко ошиблись, считая, что способны приручить его. Они научили его подчинению, но все пошло прахом. Они забыли, что нельзя сделать волка собакой в одночасье — на это требуются века. Не жди чуда и ты. Ему безразличны твои мольбы, как богу — твои молитвы. Ты — дитя светлого царства грез волей судьбы попала в наше — сумрачное и жестокое. Тебе не место в нашем грозном мире. Беги от него, как только появится возможность, — беги и не оглядывайся.

Он гладит ее волосы, и она, как зачарованная, неотрывно смотрит в его глаза… как зачарованная жертва.

— Я не могу уйти. Он не отпустит меня. И мне… мне просто некуда идти, гер Шлегель. И нет никого, кто…

— У тебя есть друг. Уходи с ним — он силен и не так глуп, как кажется вначале знакомства.

— Войцех? Он мне — только друг. А Вольфу он — брат. Он пойдет с ним, а не со мной.

— Ты ошибаешься — он будет твоим любовником, как только ты дашь ему знак… только позови, и он снова будет твоим любовником. Уговори его, убеди — и делай его руками все, что тебе требуется. Пока «волк» верит вам обоим, — вы властны над ним… вы справитесь с ним вдвоем.

— Гер Шлегель, Вольф не доверяет ни мне, ни ему… ни вам — никому.

— Ты ошибаешься — он устал и, стоит тебе постараться усыпить его, уснет у твоих ног. Ты знаешь его желания, — значит, в твоих руках сеть, в которую ты способна его поймать. Тебе известно, что ему нужно, — значит, у тебя в руках цепь, на которую ты способна его посадить. С твоей красотой и умом ты всемогуща. Один твой взгляд поставил меня на колени, Агнешка.

— Гер Шлегель…

— Молчи. Я не смею стоять и у твоих ног… я умираю, Агнешка. Но я надеюсь на то, что ты… останешься жить. Я желаю… твоего счастья.

— О, гер Шлегель, я…

— Молчи. Я буду способствовать тебе, Агнешка. Ты сможешь вить из своего «волка» веревки. Только ты должна рассказать мне все, что знаешь об этом страшном человеке.

— К сожалению, я ничего не знаю о Вольфе… только то, что он травил крыс и… Нет, я не знаю, кто он… Он разведчик и защищает меня — это все, что мне известно.

Я сжал зубы и разжал кулаки, осторожно разгибая пальцы. Ясно мне, что он задумал. Искушает невинную душу! Морочит разум боящейся до беспамятства девушки! Я метнулся к нему из темноты. Кошачий прыжок — и я рухнул ему на грудь. Прижал коленями его руки, а рукой — его горло. Нагнулся к нему и заорал ему на ухо, стараясь сбить его мысли с дороги так же неожиданно, как сбил его с ног.

— Шлегель, не думай, что смерть от моей руки будит менее страшной, чем от этой заразы! Ты не подступишься ни ко мне, ни к моей девушке, ни к моему бойцу! Я не позволю тебе разделить нас распрей и выдать всех с головой!

Я перешел на едва различимый шепот, заставляя его прислушиваться, и снова закричал, оглушая его, не давая ему сосредоточиться и собраться с мыслями.

— Не ты заберешь у меня все, а я — у тебя! Я заберу у тебя все, Шлегель! И твои шкуру! А главное, — твою правду! Ты расскажешь мне все, что знаешь — обо мне, о моих людях!

Войцех продрал глаза от моего резкого крика и постарался отодрать меня от Шлегеля, не отходящего от шока. Но я оттолкнул поляка, не отпуская пульса немца. Только Войцех, пользуясь своей неимоверной силой, охватил меня медвежьим захватом и оторвал от готового говорить Шлегеля, несмотря на мое отчаянное сопротивление.

— Ян, что ты?! Ты же прикончишь немца!

— Пусти, придурок! Он сейчас скажет! Пусти!

— Нет, Ян! Тебя по голове били! Ты убьешь его!

Я поник в руках поляка, понимая, что момент потерян, и немец, обретший четкость мышления, больше ничего мне не сообщит. Агнешка, все еще прикрывая рот рукой, перевела полный ужаса взгляд на меня.

— Вольф, ты можешь убить нас всех, но не можешь отрицать, что он сказал правду. Он сказал правду, Вольф! Про все!

— Ему нельзя верить, Агнешка!

Войцех нахмурился, смотря на мрачно молчащего немца и сурово складывая на груди руки.

— Если так, надо его прикончить.

— Нет, Войцех. Мы его не тронем — он и так умрет. А мне нужно знать, как и когда он умрет… и что он скажет мне перед смертью.

— Но он опасен, Ян.

— Он давит — всегда и везде. Он не позволяет вам заметить его давления и принуждает вас стать врагами себе, а не ему… и считать врагами друзей, а не недругов. Но он не опасен для вас, когда вы понимаете, как он делает вас опасными для себя. Главное, — не верьте его словам… не смотрите ему в глаза, не слушайте его голоса. Иначе он заманит вас в ловушку — заставит вас выдать себя и меня заодно. Пока вы все его приемы не изучите, он будет способен совладать с вами обоими — управлять и тобой, Войцех, и тобой, Агнешка. Он вам на подкорку будет воздействовать, не давая думать трезво и видеть ясно. Вы для него — ничто иное, как кролики для удава!

Глава 44

Подбрел к дороге — жду, блуждая в пролеске.

Вышел на дорогу, всматриваясь вдаль. Пошел обратно в пролесок.

Проехал грузовик, и я снова вышел на дорогу. Завидел впереди шведа и замер, затаил дыхание. Он, в сапогах и штанах офицера СС, в шинели советского морского офицера и… в майке с пирамидой черепов… а на его голове — красные колючки и… Он направляется прямиком ко мне, распевая походную песню на чистом немецком… Черт…

— Товарищ офицер, ты что творишь?!

Швед остановился, растягивая рот от уха до уха.

— А что, чисто же пою! Не спорь, у меня хорошо получается, хоть и кашель порой мешает! Немцы меня за своего принимают, а я же немецкий совсем недавно начал осваивать! Мне нравится! Я горжусь достижениями, Охотник, так что слушай дальше!

— Я не про песню! Про песню после! Я про форму! Про шинель и фуражку, Швед!

— А что, помянул Советский Союз… флот.

— Ты с ума сошел в таком виде расхаживать?!

— Я и в Берлине так — и ничего…

— Раздевайся!

— Что, здесь?

— Здесь!

— У меня с собой нет…

— Все равно, что смены нет, — раздевайся! И краску с волос смой!

— У меня и воды нет…

— Швед, ты что?! Что ты с волосами сотворил?!

— Покрасил.

— Так пожарные машины красят! Знаешь, зачем?! Затем, чтобы их все издали видели! Тебя видели!

— Конечно, видели, Охотник.

Я развернулся и рванул в кустарник — напролом, не помня о скрытности или простой осторожности.

— Тебя заметили и запомнили, Швед!

— Не меня, а мою шинель с якорями!

— И тебя, и твою шинель! Твою ж!.. Вырядился, красавец!..

— Подожди ты! Постой, Охотник!

Я встал среди колючек и закрыл лицо руками. Швед хватанул меня сзади за плечо — я повернулся к нему и крепко охватил его плечи. На меня разом нашло вся накопившаяся усталость, и я просто, упал ему на руки.

— Охотник? Ты в порядке?

— Нет. Я умираю — медленной мучительной смертью. Такой же, как Шлегель, испускающий дух у меня на руках. Такой же кошмарный конец ждет и мою девушку… и меня ждет ее смерть на моих руках. Мне страшно, Мартин! Мне так страшно смотреть на ждущие меня мучения саксонца!

Швед, ничего не понимая, только начинает соображать, что все обстоит совсем скверно. Когда до него окончательно дошло, что с моим вызовом конец тревогам не пришел, он погас и поник… даже его огненные волосы словно потухли.

— Я сделаю все, что будет в моих силах. Ты только введи меня в курс дела, Охотник. Кто такой Шлегель?

— Немецкий контрразведчик.

— Даже так… А твоя девушка?

— Агнешка… Она была подопытной у немцев — у их вирусологов… я забрал ее у них. А Войцех… Он был боевиком… обычным бандитом. Я забрал и его. Он — мой боец… даже больше — мой брат. А главное, — крыса… Только важнее всего, — вирус…

— Попал ты, Охотник, в переплет…

— Ты тоже… Мало того, что за тобой следят все, кому не лень, ты еще и смертельный вирус подцепил…

— Смертельный?.. Ты уверен?.. Уверен, что это он и есть?.. Вирус, от которого вся страна с ума сходит, от которого столько людей умирает?..

— Да. Это дело не тупиковое — у меня другой вирус есть — целитель. Он все другие — уничтожает. Но после — начинает захват.

— Значит, и он меня не спасет?..

— Спасет, но на время…

— Значит, у меня есть только… только какое-то время?..

— Точно. Как и у нас всех. Нам просто нужно потратить это время с пользой. Нам надо наши страны защитить — проинформировать… Просто, не имея сведений о развитии инфекции, никакие вирусологи не откроют противовирусное средство.

— Вот так дела…

Швед оглянулся на дорогу и сник еще больше, заметив колону грузовиков с зараженным мясом… Их гонят в Польшу… а через Польшу — погонят в Россию. Инфекции… смертельные инфекции бесконтрольно бродят по всему свету… инфекции, изобретенные людьми.

Глава 45

Потащил приятеля к пещерам. Он всегда такой тощий был, но сейчас еще и — бледный совсем. Видно, что по нему болезнь прошлась, и песни он поет из последних сил. Быстро он, просто, выдохся, идя следом за мной пролеском. Его горло рвет кашель, и дышать ему все труднее… и в легких у него, как бумага хрустит… Ему не многим лучше, чем нам всем, а скоро — и еще хуже станет… вернее, — ему станет хуже скорее, чем нам всем.

Не знаю, что с ним делать?.. Не знаю, нужен ли ему вирус-целитель?.. Не знаю, отчего он дольше умирать будет?.. Думаю, от пневмонии он погибнет раньше, чем от вируса-целителя, взятого у Войцеха. Просто, Швед — моя последняя надежда… и моя, и Шлегеля… Он организует передачу на обе стороны… только он еще способен это сделать.

Глава 46

Долго договаривались со Шлегелем, но наконец все решили — вирус развивается в нас параллельно, так что ткани на анализ мы отдадим оба. И крысе придется поделиться кровью с моим главным разведуправлением. Дали со Шлегелем Шведу координаты наших людей в Берлине и отправили его на задание, не давая ему времени на раздумья. Его болезнь стала быстро его отпускать из-за нашего вируса, и у него будет еще светлый миг, когда он сможет все сделать. Только вернется он к нам в состоянии не лучше нашего… Что ж, иначе никому не устоять и не успеть исполнить долг. Швед еще не все понял, но это — к лучшему. Время понять у него еще будет — после его возвращения к нам, к умирающим во тьме и тиши.

Глава 47

Эрих Шлегель едва на ногах стоит, но подходит ко мне и кладет руку мне на плечо…

— Я хочу увидеть закат.

— Шлегель, не время.

— Я умираю.

— И что?

— Перед смертью мне нужно увидеть закат.

— Шлегель, ты…

— Вайнер, я умру на закате.

— Откуда ты знаешь, когда ты умрешь?

— Если я не умру до захода солнца, — я умру на его закате.

— Логика железная!

Шлегель терпеливо и холодно встретил мой «волчий взгляд» — до меня дошло, что он имеет в виду. Черт…

— Ты что, застрелиться собрался?!

— Слишком шумно.

Сел на камень подле него, опуская глаза в пол.

— Травиться будешь?

— Так проще всего.

— С какой стороны?

— С нашей.

— С нашей… С какой нашей? В Польшу тебя проводить или в Фатерланд?

— Я умру на своей территории.

— Что ж, пошли к вам.

Вывел Шлегеля в лесок и сел чуть поодаль под деревом.

— Эрих, здесь закат особо виден не будет…

— Да, тогда я повременю со смертью…

— Точно, ты еще мне плечо подставишь напоследок… Мне одному… мне со Шведом не справиться с такой задачей…

— Думаешь, базы данных наших вирусологов взламывать?..

— Думаю. Они же будут искать решение задачи…

— Только найдут спустя годы… после нашей смерти…

— Все равно — попытаемся.

Шлегель замолк, смотря в небо, словно вспоминая гулкое эхо пещеры в этой тиши.

— Вайнер, я не знаю, кто ты, но… Ты служишь русским…

— Да, вывод однозначен — никто иной такими вирусами так не интересуется…

— Я долго думал, что Вольф, — случайность… Но сейчас понимаю, что ты сделал это — ты, Вайнер… Скажи мне, перед тем, как я умру… как мы умрем, кто ты?

— Меня и похоронят по чужим именем, так что…

— Я подозреваю, что ты и есть тот, кого мы зовем Стяжателем… тот, кто вырывает у нас из рук все прямо перед глазами. Ведь это не первое твое дело, Вайнер… не первое лицо и имя.

— Ты же знаешь, что я не отвечу.

— Да, я просто мыслю вслух… Умирающие могут себе это позволить, как и правду.

— Умирающие многое могут себе спустить с рук, но не все…

Глава 48

По возвращении Шведа общими силами стали искать все сведенья о вирусе во всех базах данных, которые Швед только вскрыл… Немцы оказались расторопнее русских, и мы остановились на них. Нашли химическую формулу — последнюю версию вирусологов… но не знаем, что с ней делать, как и с предыдущими. Думаем все втроем, но головы у всех уже мутные. Нас окружают дохлые крысы, и, кроме них, на ум ничего не идет. Мне не пришло в голову ничего лучше того, что надо угнать машину в ближайшем городке и гнать в Берлин… искать старого химика — Клауса Крюгера. Не знаю, вылечил ли вирус-целитель старика от шизофрении или просто — уничтожил его вместе с его болезнью, но он — наш последний шанс… Может, он что скажет…

Глава 49

Все втроем пошли к съемной квартире, где я старика оставил, — со Шведом и Шлегелем. Мы теперь друг друга без контроля оставить не можем — мало того, что мы не твердо стоим, мы и не доверяем друг другу, вслушиваясь в каждую брошенную фразу, в каждое слово. Все-таки мы со Шлегелем не друзья, хоть и не враги…

Заявились в квартиру, не рассчитывая встретить старика. Я думал, что он, если еще жив, скрывается от пришельцев или иной нечисти в подвалах здания. Но он оказался на месте — встретил нас у двери и… признал во мне Вольфа.

— Вольф, ты вернулся… Долго же тебя не было видно. Я все ждал и ждал, а ты… как сквозь землю провалился. Я ведь так и думал, что ты к своим — к пришельцам пошел… А вот — вернулся… Вспомнил про старика Крюгера…

Крюгер не просто жив, но и выглядит вполне сносно. По нему сейчас не видно, что он тяжело болен, что он… Просто, больной блеск глаз старого безумца куда-то исчез, и он смотрит совершенно осмысленно. А главное, — при произнесении слова «пришелец» — он рассмеялся. Неужто разум старика прояснился?..

— Клаус, мы с товарищами к тебе по делу пришли…

— Да я так и понял… Вид у вас такой — деловой… И выглядите вы так, словно дела ваши сквернее некуда…

— Так и есть, Крюгер. А ты, как вижу, ничего — все держишься молодцом…

— Держусь, Вольф. Я же болен был тяжело, а сейчас — все в полном порядке. Знаешь, Вольф, нашел я себе лекарство… Просто, в один день голова у меня прояснилась, и я начал снова химией заниматься… И так вышло, что когда меня какая-то инфекция одолела, стал лечение искать и… и нашел, Вольф! Мне в комбинации противовирусные средства…

— Что?! Ты что сказал?! Ты — вылечился?!

— Нет, Вольф, не совсем… Мне постоянно порошок этот принимать приходится — иначе худо совсем становится, но пока я его пью — все в порядке…

— Что за порошок?

— Просто три противовирусных средства и еще кое-что…

— Нам требуется твое лекарство — нам всем, старик. И Агнешки, и Войцеху…

— Вы больны… Ну да, я вижу… Эти отметены на руках… Было дело и у меня так кожа слазила… Что за болезнь?..

— Не важно, что за болезнь, важно, что ее контролировать можно! Этот порошок, Крюгер, не только нас всех спасет, но и много других людей!