Бог как иллюзия

Ветхозаветный бог является, возможно, самым неприятным персонажем всей художественной литературы: гордящийся своей ревностью ревнивец; мелочный, несправедливый, злопамятный деспот; мстительный, кровожадный убийца-шовинист; нетерпимый к гомосексуалистам, женоненавистник, расист, убийца детей, народов, братьев, жестокий мегаломан, садомазохист, капризный, злобный обидчик. У тех из нас, кто познакомился с ним в раннем детстве, восприимчивость к его ужасным деяниям притупилась. Но новичок, особенно не утративший свежести впечатлений, способен увидеть картину во всех подробностях. Каким-то образом получилось, что сын Уинстона Черчилля Рэндольф сумел остаться в неведении о содержании Священного Писания до тех пор, пока оказавшиеся вместе с ним в военном лагере Ивлин Во и другой однополчанин, тщетно пытаясь как-то от него отделаться, не поспорили с молодым Черчиллем, что он не сможет одолеть Библию за пару недель. «К сожалению, результат оказался не таким, как мы ожидали. Он никогда раньше не видел ни строчки из Библии и пришёл в ужасное возбуждение — беспрерывно зачитывал нам вслух цитаты, восклицая: “Могу поспорить, вы и не подозревали, что в Библии такое может быть!” Или просто хлопал себя по бокам и фыркал: “Боже, какое же дерьмо этот бог!”»22 Томас Джефферсон, будучи гораздо лучше начитанным, придерживался аналогичного мнения: «Христианский бог — ужасно неприятное создание: жестокий, мстительный, капризный и несправедливый».

Но нечестно нападать на такую лёгкую жертву. Правомерность гипотезы бога не стоит оценивать на основе качеств ни её самого неприятного воплощения — Яхве, ни его пресной противоположности — «доброго, кроткого и безропотного Иисуса». (По справедливости нужно признать, что этот бесхарактерный образ обязан своим существованием больше викторианским христианам, нежели самому Христу. Что может быть тошнотворнее, чем стишок г-жи С. Ф. Александер: «Деткам нужно Иисуса любить, / Как он, послушными, добрыми быть»?) Я не собираюсь нападать на личные качества Яхве, или Иисуса, или Аллаха, или любого другого отдельного божества, такого как Ваал, Зевс или Один. Вместо этого дадим гипотезе бога более чёткое определение: «Существует сверхчеловеческий, сверхъестественный разум, который намеренно задумал и сотворил Вселенную и всё, что в ней находится, включая нас». В данной книге я отстаиваю другую точку зрения: «Любой творческий разум, достаточно сложный, чтобы что-либо замыслить, может появиться только в результате длительного процесса постепенной эволюции». Творческие мыслящие существа, будучи продуктами эволюции, неизбежно появляются во Вселенной на более позднем этапе и, следовательно, не могут быть её создателями. Согласно данному определению, бог — это иллюзия, и, как станет ясно из последующих глав, довольно пагубная.

Поскольку гипотеза бога проистекает из местных традиций или личных откровений, неудивительно, что существует огромное количество её разновидностей. Историки религий описывают её развитие от примитивного родового анимизма к многобожию греков, римлян и скандинавов, а также единобожию иудеев и его производных — христианству и исламу.

Многобожие

Трудно сказать, почему переход от многобожия к единобожию сам по себе считается прогрессивным, позитивным событием. Но это широко распространённое мнение, о котором Ибн Варрак (автор книги «Почему я не мусульманин») остроумно заметил, что следующим этапом на пути развития единобожия будет отказ ещё от одного бога и переход к атеизму. Католическая энциклопедия отметает многобожие и атеизм одним беззаботным взмахом руки: «Формальный догматический атеизм является самоопровержимым и никогда не привлекал de facto значительного числа логически мыслящих сторонников. И, как ни велико может оказаться влияние многобожия на воображение масс, разум философа оно удовлетворить не в состоянии».23

До недавнего времени превосходство единобожия в ущерб многобожеским религиям было официально закреплено в законодательстве о благотворительности Англии и Шотландии: пожертвования, нацеленные на пропаганду единобожеской религии, освобождались от налогообложения, что позволяло весьма легко распоряжаться этими суммами по сравнению с пожертвованиями светским благотворительным учреждениям, вынужденным по закону подвергаться тщательным проверкам. Я до сих пор лелею надежду убедить членов почтенной индуистской общины Великобритании выступить с гражданским иском и бросить вызов высокомерной дискриминации многобожия.

Куда как лучше, конечно, было бы совсем запретить пропаганду религии в качестве повода для благотворительности. Общество бы от этого получило огромную пользу, особенно в Соединённых Штатах, где поглощаемые церквями, умащивающие головы и без того достаточно умасленных телевизионных проповедников суммы не облагаемых налогами пожертвований достигают поистине бессовестных размеров. Однажды некто с уместным именем Орал Робертс заявил телезрителям, что господь умертвит его, если они — паства — не пожертвуют ему 8 миллионов долларов. Невероятно, но они пожертвовали. И это доход без вычета налогов! Робертс по-прежнему процветает и основал Университет Орала Робертса в городе Тулса, штат Оклахома. Заказчиком зданий, оцениваемых в 250 миллионов долларов, оказался сам господь, выразивший своё пожелание в следующих словах: «Воспитай студентов, чтобы они слышали мой глас и шли туда, где тускл мой свет, где слаб мой голос, где неизвестна моя целительная сила, — даже на край Земли. Их труды превзойдут твои, и этим я возрадуюсь».

С другой стороны, мой воображаемый индуистский истец мог бы поступить согласно поговорке: «С волками жить — по-волчьи выть». Его многобожие можно классифицировать как завуалированное единобожие. Есть только один бог — а господь Брахма-создатель, господь Вишну-хранитель, господь Шива-разрушитель, госпожи Сарасвати, Лакшми и Парвати (жёны Брахмы, Шивы и Вишну), господь Ганеша со слоновьей головой и сотни других являются лишь различными проявлениями и воплощениями одного бога.

Христиане, скорее всего, примут такую софистику тепло. Во время дебатов о таинстве Троицы и при подавлении ереси ариан пролились реки средневековых чернил, не говоря уже о крови. В IV веке нашей эры Арий Александрийский отрицал, что Иисус был единосущностным (то есть имел единую сущность, или суть) с богом. Вы, возможно, спросите, о чём, собственно, идёт речь. Сущность? Что такое «сущность»? И что подразумевается под «сутью»? Пожалуй, единственным вразумительным ответом будет: не так уж много. Однако эта полемика расколола христианство пополам на целое столетие, и по приказу императора Константина все книги Ария были сожжены. Видимо, в попытках докопаться до сути теологии вечно суждено подкапываться под основы христианства.

Так что же мы имеем — одного бога в трёх частях или трёх богов в одной? Вопрос проясняется следующим шедевром богословского логического рассуждения из Католической энциклопедии:

И если вышесказанное для вас недостаточно ясно, Энциклопедия приводит цитату из трудов богослова III века святого Григория Чудотворца:

Какими бы чудесами ни заработал Григорий Чудотворец своё прозвище, чудо ясности изложения мыслей в их число не входит. Его речь служит образчиком характерно невнятного, малоразборчивого богословия, не продвинувшегося, в отличие от науки и большинства других областей человеческой эрудиции, за последние 18 столетий ни на шаг. И ещё раз прав был Томас Джефферсон, заявляя:

И не могу не отметить поразительную самоуверенность, с которой верующие предлагают вниманию точнейшие подробности, относительно которых у них нет и не может быть никаких доказательств. Вероятно, именно факт отсутствия доказательств в поддержку богословских мнений служит причиной характерной враждебной нетерпимости, проявляемой к сторонникам даже слегка отличных взглядов, особенно, как повелось, в вопросе о триединстве.

Джефферсон высмеял положение о, как он выразился, «трёх богах» в своей критике кальвинизма. Посмотрим теперь, как непрекращающееся заигрывание с идеей многобожества приводит римско-католическую ветвь христианства к безудержной инфляции. К Троице присоединяется Мария, «царица небесная», — богиня во всём, кроме наименования, которая по количеству обращаемых к ней молитв уступает только самому богу. Затем пантеон пополняется армией святых, заступническая сила которых делает их если и не полубогами, то кандидатами на это звание в областях их специализации. На форуме католического сообщества услужливо перечислены 5120 святых24 — экспертов по разным вопросам, включая боли в животе, помощь жертвам нападений, потерю аппетита, продажу оружия, кузнечное дело, переломы костей, изготовление бомб, нарушения работы кишечника — и всё это только до буквы B латинского алфавита. Кроме того, нельзя забывать три триады ангельской иерархии, разделённые на девять чинов: серафимов, херувимов, престолы, господства, силы, власти, начала, архангелов (начальников над ангелами) и старых добрых ангелов, включая наших близких знакомцев, вечно оберегающих нас ангелов-хранителей. Что меня поражает в католической мифологии, так это не только безвкусный китч, но больше всего — равнодушная беспечность, с которой они изобретают подробности по ходу дела. Просто бессовестно выдумывают.

Папа Иоанн Павел II причислил к лику святых и блаженных больше людей, чем все его предшественники за предыдущие несколько столетий; особенно он почитал Деву Марию. Его многобожеские симпатии ярко проявились в 1981 году, когда после произошедшего в Риме покушения на его жизнь он приписал своё спасение вмешательству Фатимской богородицы: «Рука Божьей Матери отвела пулю». Невольно возникает вопрос, почему она не отвела пулю совсем. Кому-то может показаться, что команда хирургов, оперировавшая папу в течение шести часов, также заслуживает толику признания, хотя, может, и их руками водила божья матерь. Но что интересно, так это убеждение папы, что пулю отвела не просто богородица, а именно Фатимская богородица. Видимо, Лурдская, Гвадалупская, Междугорская, Акитская, Зейтунская, Гарабандальская и Нокская богоматери были заняты в то время другими делами.

Как справлялись с многобожескими головоломками греки, римляне и викинги? Венера — это одно из имён Афродиты или это совершенно другая богиня любви? Тор с молотом — воплощение Вотана или отдельное божество? Какая разница? Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на отделение одного порождения фантазии от другого. Бегло коснувшись, чтобы не подвергаться упрёкам в небрежности, многобожия, я не буду о нём больше говорить. Для краткости я буду называть все божества — как моно-, так и политеические — просто «богом». Также, поскольку известно, что бог Авраама является агрессивно (мягко выражаясь) мужским началом, местоимения, исходя из этого, будут употребляться в мужском роде. Более изощрённые богословы провозглашают бесполое начало бога, а некоторые женщины-богословы — сторонницы феминизма, пытаясь побороть историческую несправедливость, объявляют бога женщиной. Но, в конце концов, какая разница между несуществующим лицом мужского или женского пола? Возможно, однако, что в странной сфере переплетения богословия и феминизма реальность объекта становится менее существенной, чем его пол.

Хорошо понимаю, что критиков религии можно упрекнуть в неуважении к богатому разнообразию так называемых религиозных традиций и теорий мироустройства. Поразительная феноменология суеверий и ритуалов блестяще отражена в таких антропологически достоверных книгах, как «Золотая ветвь» Джеймса Фрейзера, «Объяснение религии» Паскаля Бойера или «Веруем в богов» Скотта Атрана. Читайте их, чтобы изумиться, насколько велика человеческая доверчивость.

Но эта книга — о другом. Я порицаю веру в сверхъестественное во всех её проявлениях и самым эффективным способом критики полагаю сосредоточить внимание на наиболее знакомой читателям и наиболее опасной для общества её форме. Большинство моих читателей выросли в лоне одной из трёх современных «великих» религий (четырёх, если считать мормонство), ведущих начало от легендарного патриарха Авраама, поэтому в данной книге стоит прежде всего говорить об этой группе традиций.

Пожалуй, нужно сразу сделать одно отступление, чтобы ответить на возражение, которое непременно — как день непременно сменяет ночь — возникнет в рецензиях на книгу: «Я тоже не верю в того бога, про которого пишет Докинз. Я не верю в живущего на небе белобородого старика».

Этот старик — просто надоевший камуфляж, завешивающий длинной бородой далеко не безобидную проблему. Своей вопиющей нелепостью этот знакомый образ отвлекает внимание от того, что настоящие убеждения говорящего не намного разумнее. Конечно, я знаю, что вы не верите в сидящего в облаках старика, давайте не будем тратить на это больше времени. Я не нападаю на определённый тип бога или богов. Моя мишень — бог, все боги, всё сверхъестественное, где бы оно ни было или ни будет изобретено.

Единобожие

Самой старой из трёх Авраамовых религий и, несомненно, прародительницей двух остальных является иудаизм, зародившийся как племенной культ одного очень неприятного бога, патологически озабоченного сексуальными запретами, запахом жжёной плоти, собственным превосходством над другими богами и исключительностью избранного им кочевого племени. Во время оккупации римлянами Палестины Павел из Тарса основал христианство в качестве менее строго единобожеской и менее замкнутой версии иудаизма, обращённой не только к евреям, но и ко всему остальному миру. Несколько веков спустя Мухаммед и его сторонники, возвратившись к первоначальному безусловному единобожию иудаизма, но отбросив идею исключительности, учредили на основе новой священной книги, Корана, ислам, добавив в него выигрышную идею распространения новой религии путём военных побед. Христианство также распространялось посредством меча; сначала, вслед за возвышением его императором Константином из странного культа до официальной религии — руками римлян, потом — крестоносцами, а позднее — конкистадорами и другими европейскими колонизаторами и захватчиками, сопровождаемыми миссионерами. Для своих целей я буду рассматривать все три Авраамовы религии вместе, без различения. В отсутствие специальных оговорок условимся, что, как правило, я имею в виду христианство, но только потому, что я знаком с этой версией больше, чем с другими. Для предмета моего обсуждения сходство между данными религиями важнее, чем различие. Также я не буду касаться таких религий, как буддизм или конфуцианство. Их, пожалуй, легко можно считать даже не религиями, а системами этики или жизненной философией.

Для более полного описания Авраамова творца упрощённое определение гипотезы бога, с которого я начал главу, нужно развить. Авраамов бог не только создал Вселенную; он — обитающий в ней или за её пределами (что бы это ни означало) персонифицированный бог с набором уже упомянутых выше неприятных человеческих черт характера.

Деистскому богу Вольтера или Томаса Пейна человеческие черты — приятные или неприятные — не свойственны вообще. По сравнению с неумным психопатом из Ветхого Завета деистский бог XVIII века, эпохи Просвещения, представляет собой гораздо более возвышенное существо, достойное своего космического детища, не обращающее в своём величии внимания на людские заботы, высокомерно отрешённое от наших мыслей и чаяний и безразличное к постыдным грешкам и запутанным оправданиям. Деистский бог — присный и во веки веков физик, альфа и омега математики, апофеоз творческого гения; Верховный Инженер, установивший и отладивший с филигранной точностью законы и константы Вселенной, устроивший то, что мы называем нынче «Горячим Большим Взрывом», а затем удалившийся на покой и больше никогда о себе не заявлявший.

В более религиозные эпохи деисты подвергались таким же преследованиям, как и атеисты. В книге «Вольнодумцы» Сьюзен Джакоби приводит перечень обрушиваемых на голову бедного Томаса Пейна эпитетов: «Иуда, змея, свинья, бешеный пёс, вошь, пропойца, чудовище, тварь, лжец и, конечно, безбожник». Пейн умер в нужде, покинутый всеми бывшими соратниками по политической борьбе (за исключением благородного Джефферсона), которых смущало его антихристианское мировоззрение. Нынче ситуация изменилась настолько, что деистов чаще противопоставляют атеистам и объединяют в один лагерь с верующими. В конце концов, они же верят в создавший Вселенную верховный разум.

Секуляризация, «отцы-основатели» и религия Америки

Бытует мнение о том, что американские «отцы-основатели» были деистами. Это, безусловно, так, хотя некоторые полагают, что самые знаменитые из них могли быть атеистами. Их высказывания тех лет о религии убеждают меня в том, что в наше время большинство из них придерживалось бы атеистического мировоззрения. Но, каковы бы ни были их убеждения в то время, все они без исключения являлись антиклерикалами, и именно об этом я хочу поговорить в данном разделе, начав его, возможно неожиданно, словами сенатора Барри Голдуотера, произнесёнными в 1981 году и ярко демонстрирующими, как упорно этот кандидат на пост президента и яростный поборник американского консерватизма защищал антиклерикальные традиции, заложенные в основу республики:

Религиозные убеждения «отцов-основателей» сильно интересуют современных американских пропагандистов правого толка, пытающихся протолкнуть свою версию истории. Но, вопреки их взглядам, тот факт, что Соединённые Штаты не были основаны как христианская нация, был записан в условия составленного во время президентства Джорджа Вашингтона, в 1796 году, договора с Триполи, подписанного Джоном Адамсом в 1797 году:

Начало этой цитаты вызвало бы бурный протест нынешней вашингтонской верхушки. Однако Эд Бакнер убедительно доказал, что в своё время оно не вызвало возмущения ни среди членов правительства, ни среди населения.26

Давно уже отмечена странность того, что основанные как светское государство Соединённые Штаты в настоящее время являются самой религиозной страной христианского мира, в то время как Великобритания с устоявшейся, возглавляемой конституционным монархом церковью — одна из наименее религиозных. Меня постоянно спрашивают, почему это так, но я не знаю. Возможно, Англия просто устала от религии после нескольких столетий ужасных религиозных распрей, в течение которых протестанты и католики попеременно брали верх и истребляли оппонентов. Другим объяснением может оказаться то, что Америка — это нация иммигрантов. Как полагает мой коллега, европейские переселенцы, покинув стабильность и уют родного очага, тянулись на чужой земле к церкви как к суррогатной семье. Возможно, эту идею стоит исследовать подробнее. Не вызывает сомнения, что для многих американцев принадлежность к местной церкви является важным элементом отождествления, действительно напоминающим родственные связи.

Согласно другой гипотезе, религиозность американцев проистекает, как это ни странно, из антиклерикализма конституции. Именно потому, что в юридическом отношении Америка является светским государством, религия превратилась в своего рода частное предпринимательство. Конкурирующие церкви стараются переманить друг у друга паству — вместе с толстыми кошельками; при этом в ход пускается весь арсенал агрессивных рыночных уловок. Приёмы рекламы стирального порошка помогают рекламировать и бога; в результате налицо почти маниакальная религиозность среди слабообразованных классов. В Англии же, наоборот, под сенью прочно укоренившейся церкви религия превратилась в почти полностью утратившее религиозные признаки времяпрепровождение в приятной компании — не более того. Эту английскую традицию замечательно выразил в газетной статье («Гардиан») Джайлс Фрейзер, англиканский священник, попутно — преподаватель философии в Оксфорде. Подзаголовок статьи звучал так: «Англиканская церковь изъяла бога из религии, но в более энергичном подходе к вопросам веры кроется опасность»:

(И опять мелькает тень героя-авиатора из стихотворения Бетджемена «Наш падре», процитированного в 1 главе.) Далее Фрейзер пишет, что «по сути дела, добрый деревенский священник послужил огромным массам англичан прививкой от христианства». В конце статьи автор с сожалением говорит о недавно возникшей в англиканской церкви тенденции вновь серьёзно заниматься религиозными вопросами и в последней фразе предупреждает: «Меня беспокоит, как бы мы не выпустили джинна английского религиозного фанатизма из сосуда установившихся воззрений, в котором он дремал в течение последних столетий».

Буйство джинна религиозного фанатизма в современной Америке ужаснуло бы «отцов-основателей». Верно или нет парадоксальное утверждение, осуждающее светский характер составленной ими конституции, но сами они почти наверняка были антиклерикалами, убеждёнными в необходимости разделения религии и политики, и этого достаточно, чтобы записать их в сторонники, например, тех, кто протестует против вывешивания Десяти заповедей в правительственных общественных зданиях. Но хочется разобраться как следует: не продвинулись ли хотя бы некоторые из «основателей» далее деизма. Может, они были агностиками или даже настоящими атеистами? Нижеследующее утверждение Джефферсона неотличимо от того, что мы нынче называем агностицизмом:

Кристофер Хитченс в биографической книге «Томас Джефферсон — творец Америки» высказывает предположение, что Джефферсон, вероятно, был атеистом даже в то время, когда быть атеистом было гораздо труднее:

И очень трогательно звучит следующий совет Джефферсона из другого письма Питеру Карру:

Такие замечания Джефферсона, как «христианство — самая извращённая система из всех, с которыми сталкивалось человечество», могут звучать из уст как деиста, так и атеиста. То же самое можно сказать и о непререкаемом антиклерикализме Джеймса Мэдисона: «Мы имели возможность пристально рассматривать юридические институты христианства в течение пятнадцати веков. И каковы их плоды? Повсюду, почти без исключения, служители церкви высокомерны и праздны, паства — невежественна и раболепна; и те и другие полны предрассудков, ханжества и ненависти к инакомыслящим». Аналогично высказывались Бенджамин Франклин («Маяки полезнее церквей») и Джон Адамс («Как хорошо было бы в мире без религии»). Адамс в особенности прославился замечательными тирадами против христианства: «Насколько я понимаю христианство, оно было и остаётся откровением. Но почему в результате смешения мириадов басен, мифов и легенд с иудейскими и христианскими откровениями возникла самая кровавая из когда-либо существовавших религий?» И в другом письме, на этот раз Джефферсону, автор едва не с содроганием упоминает самый трагичный в истории пример надругания над страданиями — крест. Только представьте, сколько мучений причинил этот инструмент!

Кем бы ни были Джефферсон и его коллеги — теистами, деистами, агностиками или атеистами, — они оставались убеждёнными антиклерикалами, твёрдо верящими, что религиозные убеждения президента или отсутствие таковых — это личное дело президента. Вне зависимости от собственных верований все «отцы-основатели» пришли бы в ужас, прочитав ответ Джорджа Буша-старшего, данный в интервью журналисту Роберту Шерману, когда тот спросил, признаёт ли он равные гражданские права и патриотизм тех из американцев, кто является атеистом: «Нет, я не считаю, что атеистов нужно считать гражданами, также их нельзя считать и патриотами. Наша нация объединена Богом».28 Полагаясь на верность цитирования Шермана (к сожалению, он не записывал это интервью на диктофон, а в других газетах оно не было опубликовано), попытайтесь заменить «атеисты» в заявлении президента на «иудеи», «мусульмане» или «чернокожие». Становится очевидным уровень дискриминации и предубеждений, которым подвергаются в наше время американские атеисты. Напечатанная в газете «Нью-Йорк таймс» статья Натали Энгьер «Исповедь одинокого атеиста» — грустный и трогательный рассказ о чувстве разобщённости, которое испытывают атеисты в современной Америке.29 Однако это обманчивое одиночество, и его усердно усугубляют предубеждения. В Америке гораздо больше атеистов, чем кажется на первый взгляд. Как я уже говорил в предисловии, количество атеистов далеко превосходит количество религиозных евреев, и тем не менее известно, что еврейское лобби в Вашингтоне исключительно влиятельно. Представьте тогда, чего могли бы добиться при соответствующей организации атеисты!30

В своей замечательной книге «Атеистическая Вселенная» Дэвид Миллз приводит историю, которую, не будь она правдивой, можно было бы отнести к числу анекдотов про ханжество полиции. В городок, где жил Миллз, ежегодно приезжал христианский целитель и устраивал «крестовый поход с чудесами». Помимо прочих советов, он призывал диабетиков выбросить инсулин, а раковых больных — отказаться от химиотерапии и вместо этого молиться о чуде. Миллз по понятным причинам захотел предостеречь людей и с этой целью организовать мирную демонстрацию. Его ошибкой было решение сообщить о своём намерении в полицию и попросить защиты на случай возможных нападений со стороны приверженцев целителя. Первый же полицейский, к которому он обратился, осведомился: «Ты, это, за нево протестовать будешь или против нево?» И когда Миллз сказал «против», полицейский заявил, что он сам идёт слушать целителя и, проходя мимо демонстрации Миллза, обязательно плюнет тому в лицо.

Миллз решил попытать счастья у другого полицейского. Тот заверил, что в случае нападения сторонников целителя он арестует Миллза за «попытки помешать божьему делу». Вернувшись домой, Миллз начал звонить в полицейский участок, надеясь найти понимание у старших чинов. В конце концов его соединили с сержантом, который сказал: «Иди к чёрту, парень. Ни один полицейский не будет защищать сраного атеиста. Чтоб те рожу в кровь разбили». У полиции наряду с нехваткой навыков владения литературным языком очевиден явный недостаток обычного человеческого сочувствия и готовности выполнять служебный долг. Миллз сообщает, что разговаривал в тот день с семью или восемью полицейскими; ни один из них не выразил готовности помочь, и большинство грозило ему физической расправой.

Имеются сведения об огромном количестве подобных случаев дискриминации атеистов; член Общества свободомыслия Филадельфии Маргарет Доуни ведёт их учёт.31 В её картотеке — примеры дискриминации в общественной жизни, в школе, на работе, в средствах массовой информации, со стороны семьи и правительства, примеры оскорблений, увольнений, изгнаний из лона семьи и даже убийств.32 Собранные Доуни свидетельства непонимания атеистов и ненависти к ним могут создать впечатление, что честному атеисту в Америке практически невозможно победить на выборах. В палате представителей — 435 членов, в сенате — 100. Естественно предположить, что большинство из этих 535 лиц хорошо образованы, а значит статистически невозможно, чтобы среди них не было значительного числа атеистов. Очевидно, ради победы на выборах они лгали или скрывали свои истинные убеждения. И зная отдающих им голоса избирателей, трудно их в этом винить. Каждому доподлинно известно, что признание в атеизме для любого кандидата на пост президента равнозначно мгновенному политическому самоубийству.

Эти реалии современной американской политической ситуации и их последствия потрясли бы Джефферсона, Вашингтона, Мэдисона, Адамса и их соратников. Кем бы они ни были — атеистами, агностиками, деистами или христианами, они бы в ужасе отшатнулись от вашингтонских теократов XXI века. Их бы скорее привлекла светская позиция «отцов-основателей» постколониальной Индии, особенно верующего Ганди («Я — индуист, я — мусульманин, я — иудей, я — христианин, я — буддист!») и атеиста Неру:

Данное Неру определение светской Индии, о которой мечтал Ганди (если бы только этому определению довелось стать реальностью, в то время как реальностью стал раздел охваченной кровавыми религиозными схватками страны), вполне мог бы начертать дух самого Джефферсона:

Деистский бог, безусловно, гораздо предпочтительней библейского чудовища. К сожалению, вероятность того, что он существует или существовал в прошлом, не намного больше. В любом её виде гипотеза бога не является непременным условием мироздания.34 Гипотеза бога также почти стопроцентно отрицается на основании положений теории вероятности. Я вернусь к этому в главе 4, после того как мы рассмотрим в главе 3 так называемые доказательства существования бога. А сейчас поговорим об агностицизме и ошибочном мнении, что существование или несуществование бога является неприкосновенной темой, навсегда исключённой из ведения науки.

Нищета агностицизма

Крепкого сложения христианин, проповедовавший с кафедры в моей старой воскресной школе, признавался, что испытывает безотчётное уважение к атеистам. По крайней мере, у них достаёт мужества, чтобы упорствовать в своём заблуждении. Кого он не терпел, так это малодушных и нерешительных агностиков: ни то — ни сё, ни нашим — ни вашим, предпочитающие слабый чаёк хилые бесцветные соглашатели. В его словах была доля истины, но вовсе не той истины, которую он отстаивал. По словам Квинтина де ла Бедойера, католический историк Хью Росс Уильямсон по той же причине «уважал твёрдо верующего и убеждённого атеиста. Но презирал не имеющих мнения, болтающихся посерёдке бесхребетных людей».35

В позиции агностика нет ничего постыдного, если ни у той, ни у другой стороны не имеется доказательств. Тогда такое положение вполне разумно. Отвечая на вопрос, есть ли, по его мнению, жизнь где-то ещё во Вселенной, Карл Саган с достоинством заявил, что он — агностик. Не получив прямого ответа, собеседник попытался нажать на него и спросил, что он «чувствует нутром», на что Саган дал незабываемый ответ: «Я стараюсь нутром не думать. Полагаю, лучше всего не делать выводов, пока для этого нет оснований».36 Вопрос о внеземной жизни остаётся открытым. Существуют убедительные доводы как за, так и против, но пока у нас недостаточно доказательств, чтобы сделать хоть сколько-нибудь убедительные выводы. Агностицизм является разумной позицией во многих научных вопросах, таких, например, как следующий: что привело к массовому, самому крупному, согласно данным ископаемой летописи, вымиранию организмов в конце пермского периода? Причиной могло послужить падение метеорита, аналогичное вызвавшему более позднее вымирание динозавров, о чём мы можем утверждать с большей долей вероятности. Либо это могло произойти по другой причине или даже набору причин. Говоря о причинах двух этих вымираний, агностиком быть разумно. А как же с вопросом о боге? Может, здесь также лучше быть агностиком? Многие твёрдо дают положительный ответ, часто с убеждением, сдобренным толикой протеста. Может, они правы?

Хочу начать с выделения двух форм агностицизма. Первая — временный практичный агностицизм (ВПА): законно неопределённая позиция в вопросах, на которые должен существовать чёткий положительный или отрицательный ответ, но, чтобы прийти к правильному решению, у нас ещё не хватает доказательств (или времени, чтобы их рассмотреть, или знаний, чтобы их правильно оценить). Например, в вопросе о причине пермского вымирания ВПА является разумной позицией. Хотя мы сейчас и не знаем ответа, в будущем мы надеемся его узнать.

Однако, помимо вышеописанного, существует иной вид нерешительности, который я называю ППА (постоянный принципиальный агностицизм). Данный вид агностицизма уместен в вопросах, на которые ответа дать нельзя, сколько бы доказательств мы ни получили, потому что метод использования доказательств здесь неприменим. Вопрос сформулирован в другой плоскости или в другом измерении, вне достижимости для доказательств. Примером может служить известный философский орешек — вопрос о том, видите ли вы красный цвет так же, как его вижу я. Не исключено, что ваш красный цвет для меня — зелёный или совершенно отличный от любого цвета, который я способен вообразить. Философы приводят этот вопрос как пример вопроса, на который невозможно получить ответ, сколько бы новых доказательств ни появилось в будущем. Некоторые учёные и мыслители соглашаются — на мой взгляд, слишком охотно, — что вопрос существования бога также относится к категории навечно неразрешимых вопросов ППА. Из этого, как мы увидим, они часто делают нелогичный вывод о том, что гипотеза присутствия бога и гипотеза его отсутствия имеют абсолютно равную вероятность оказаться правильными. Я же утверждаю обратное: агностицизм в вопросе существования бога бесспорно является временно неразрешимым вопросом ВПА. Либо бог существует, либо нет. Это — научный вопрос; в один прекрасный день мы можем узнать на него ответ, а пока допустимо высказать веское мнение о его вероятном содержании.

В истории развития идей имеются примеры появления ответов на вопросы, которые раньше считались принципиально не разрешимыми наукой. В 1835 году знаменитый французский философ Огюст Конт писал о звёздах: «Мы никогда и никоим способом не сможем изучить их химический состав и минералогическую структуру». Однако ещё до того, как Конт высказал своё сожаление, Фраунгофер уже начал при помощи спектроскопа анализировать химический состав Солнца. В наше время спектрологи ежедневно опровергают убеждение Конта, выявляя точный химический состав самых далёких звёзд.37 Каково бы ни было происхождение астрономического агностицизма Конта, эта история должна по крайней мере служить уроком, предостерегающим от слишком поспешного провозглашения проблемы навечно неразрешимой. Однако, когда дело доходит до бога, огромное количество философов и учёных с радостью делают именно это — начиная с самого изобретателя термина «агностицизм» — Томаса Генри Гексли.38

Гексли объяснил происхождение слова, отвечая на личные нападки, последовавшие за введением нового термина. Директор Лондонского королевского колледжа преподобный доктор Вейс обрушился на «трусливый агностицизм» Гексли:

Гексли был не из тех, кто оставляет подобные провокации без ответа, и в 1889 году ответил со свойственной ему свирепостью (хотя и не преступая ни на дюйм границ учтивости; зубы этого «бульдога Дарвина» были отточены в городских перепалках Викторианской эпохи). В конце, разорвав доктора Вейса в клочья и похоронив останки, Гексли вернулся к значению термина «агностик» и объяснил, как он впервые пришёл ему в голову. Некоторые, по его словам,

Далее Гексли объясняет, что агностицизм — это не вера и даже не отсутствие веры.

Благородные слова в устах учёного, и подвергнуть Т. Г. Гексли критике нелегко. Однако в своей попытке подтверждения абсолютной невозможности доказательства или опровержения существования бога Гексли, похоже, упустил из виду возможность обсуждения вероятностей. Невозможность с абсолютной полнотой доказать существование чего-либо не уравнивает шансы наличия или отсутствия рассматриваемого объекта. Не думаю, что Гексли оспаривал бы это положение, и даже полагаю, что там, где он, на первый взгляд, пытается это сделать, им руководит скорее желание уступить в одном вопросе, чтобы продвинуться в другом. Любой ведёт себя так время от времени, не правда ли?

В отличие от Гексли, я предлагаю рассматривать существование бога как научную гипотезу, такую же, как и любые другие. Несмотря на трудность проведения практической проверки, её можно отнести к той же категории ВПА (временного практичного агностицизма), что и полемику относительно вымираний пермского и мелового периодов. Наличие или отсутствие бога является частью знания о Вселенной, доступного для постижения если не практически, то по крайней мере в принципе. Если бог существует и поимеет желание обнародовать данный факт, он в силах сделать это самым очевидным и недвусмысленным образом. Но даже если наличие или отсутствие бога никогда не будет доказано с абсолютной полнотой, вероятность того или другого варианта на основе имеющихся доказательств и выводов может оказаться далеко не равной.

Поэтому я предлагаю подробнее рассмотреть спектр вероятностей и расположить мнения людей о существовании бога между двумя полярными абсолютными убеждениями. Этот спектр непрерывен, но его можно условно разделить на семь категорий.

1. Убеждённый теист. Стопроцентно верит в бога. Как говорил К. Г. Юнг: «Я не верю, я знаю».

2. Вероятность существования очень высокая, но не стопроцентная. Теист по существу. «Я не могу знать абсолютно точно, но глубоко верю и строю жизнь на основе того, что бог есть».

3. Вероятность выше 50 процентов, но ненамного. Фактический агностик со склонностью к теизму. «Не могу сказать, что убеждён, но склонен полагать, что бог существует».

4. Вероятность равна 50 процентам. Абсолютно непредвзятый агностик. «Наличие и отсутствие бога одинаково вероятны».

5. Меньше 50 процентов, но ненамного. Фактический агностик со склонностью к атеизму. «Не знаю, существует ли бог, но у меня есть сомнения».

6. Очень низкая вероятность, но не абсолютное отрицание. По существу атеист. «Я не могу знать с абсолютной точностью, но я полагаю, что вероятность существования бога очень мала, и я живу, полагая, что его нет».

7. Убеждённый атеист. «Я знаю, что бога нет, аналогично тому, как Юнг знает, что он есть».

Не думаю, что количество людей, принадлежащих к седьмой категории, велико, но я включил её для симметрии с густонаселённой первой категорией. Способность верить, подобно Юнгу, во что-то без соответствующего подтверждения доводами разума является одним из атрибутов веры (Юнг также верил, что некоторые его книги могут с громким треском сами собой взрываться на полке). Атеистам вера не свойственна, а путём одних лишь умозаключений прийти к полному убеждению, что что-то не существует, невозможно. Именно поэтому седьмая категория гораздо малочисленнее, чем противоположная ей, наполненная непоколебимыми приверженцами первая категория. Себя я отношу к категории шесть и склоняюсь к седьмой — я агностик в той же мере, в какой я агностик в вопросе существования фей.

Данный спектр вероятностей хорошо применим для ВПА (временного практичного агностицизма). Возникает желание разместить ППА (постоянный принципиальный агностицизм) посередине спектра, присвоив вероятности существования бога значение 50 процентов, однако здесь кроется ошибка. Агностики типа ППА утверждают, что по поводу наличия или отсутствия бога сказать ничего нельзя; по их мнению, ответа на данный вопрос в принципе быть не может, и, строго говоря, им вообще следует отказаться от указания собственного места в спектре вероятностей. Если мне неизвестно, является ли ваш красный цвет моим зелёным, это не означает, что вероятность подобного совпадения составляет 50 процентов. Предположение, о котором идёт речь, является слишком неопределённым для количественной оценки его вероятности. Однако это широко распространённая ошибка, с которой мы будем сталкиваться снова и снова: когда исходя из принципиальной невозможности ответа на вопрос о существовании бога делается заключение о том, что оба ответа одинаково вероятны.

Данную ошибку также можно выявить, рассматривая необходимость подкрепления доводов доказательствами, и это, используя аллегорию небесного чайника, элегантно продемонстрировал Бертран Рассел.39

Поскольку, как мне известно, никто ещё не молится чайникам40, не будем терять время на его отрицание; однако при первой же необходимости мы не преминем однозначно заявить, что небесного чайника, безусловно, не существует. Хотя, строго говоря, нам следует придерживаться позиции чайных агностиков: мы же не можем стопроцентно доказать отсутствие небесного чайника (на практике же, соскользнув с позиции чайного агностицизма, мы оказались от-чайными безбожниками).

Мой друг, воспитанный в иудейской вере и продолжающий соблюдать из уважения к предкам субботний день отдохновения и другие иудейские обычаи, называет себя «ко-фейным агностиком»: вероятность существования бога, по его мнению, аналогична вероятности существования фей. Обе эти гипотезы одинаково неправдоподобны, но и опровергнуть их на 100 процентов тоже нельзя. Он так же глубоко не верит в бога, как и в фей, сохраняя в обоих вопросах крошечную долю агностицизма.

Безусловно, чайник Рассела — это лишь один пример из бесчисленного количества вещей, существование которых легко вообразить, а отсутствие — невозможно доказать. Знаменитый американский юрист Кларенс Дарроу сказал: «Я так же не верю в бога, как я не верю в Матушку Гусыню». А журналист Эндрю Мюллер считает, что посвящение себя какой-либо религии «не менее странно, чем твёрдая вера в то, что Земля имеет форму ромба, летящего сквозь Вселенную в клешнях двух гигантских зелёных омаров по имени Эсмеральда и Кейт».41 Излюбленным философским упражнением остаётся доказательство небытия невидимого, неосязаемого, неслышимого единорога — такую попытку ежегодно производят дети в американском лагере «Поиск».42 В настоящее время наиболее популярным — и таким же недоказуемым, как Яхве и другие, — божеством в Интернете является Летающее Макаронное Чудище; многие уверяют, что их коснулось его вермишельное щупальце.43 Рад заявить, что «Евангелие от Летающего Макаронного Чудища» выпущено уже отдельной книгой44 и получило широкое признание. Сам я его ещё не читал, да и зачем читать, если и так знаешь, что всё в нём — чистая правда? Кстати, как и должно было случиться, не удалось избежать великого раскола, и в настоящее время появилась реформаторская церковь Летающего Макаронного Чудища.45

Я сделал эти отступления, чтобы показать: несмотря на то что по поводу существования или отсутствия названных объектов нельзя сделать бесспорного вывода, никому и в голову не придёт считать возможность их существования равновероятной возможности их вымысла. По идее Рассела, ответственность за приведение доказательств несут верующие, а не скептики. Я же хочу добавить, что вероятность существования чайника (Макаронного Чудища/Эсмеральды и Кейта/единорога и т. п.) отнюдь не равняется вероятности их отсутствия.

Ни один здравомыслящий человек не допустит, чтобы факт недоказуемости вымысла летающих чайников и фей послужил решающим доводом в важном споре. Мы не считаем себя обязанными тратить время на опровержение мириад вымыслов, порождённых богатством фантазии. Когда меня спрашивают о моих атеистических убеждениях, я всегда с удовольствием отвечаю, что собеседник сам является атеистом в отношении Зевса, Аполлона, Амона Ра, Митры, Ваала, Тора, Одина, Золотого тельца и Летающего Макаронного Чудища. Просто я добавил в этот список ещё одного бога.

Все мы склонны проявлять скептицизм, или, попросту, неверие, но в отношении единорогов, фей, греческих, римских, египетских и варяжских богов в наши дни это уже и не нужно. А в отношении бога Авраама — нужно, потому что большое количество наших соседей по планете продолжают глубоко верить в его существование. Из примера с чайником Рассела очевидно, что распространённость веры в бога по сравнению с верой в небесные чайники не снимает ответственности за приведение логических доказательств, хотя иногда, для удобства, её пытаются переадресовать. В невозможности абсолютного доказательства отсутствия бога нет ничего странного и необычного хотя бы потому, что невозможно с полной вероятностью доказать отсутствие чего угодно. Важнее не то, можно ли доказать отсутствие бога (нельзя), а то, насколько велика вероятность его бытия. Это совершенно другой вопрос. Одни недоказанные вещи гораздо менее вероятны с рациональной точки зрения, чем другие. Почему бы не проанализировать вероятность существования бога? Несомненно, факт невозможности доказательства присутствия или отсутствия бога не делает эти варианты равновероятными. Совсем, как мы увидим, наоборот.

NOMA

Подобно тому как Томас Гексли из кожи вон лез, стараясь угодить в категорию беспристрастных агностиков, расположенную посередине приведённой семиступенчатой шкалы, теисты предпринимают аналогичный манёвр с аналогичными намерениями, но двигаясь с другой стороны. Теолог Алистер Макграт в книге «Бог Докинза: гены, мемы и происхождение жизни» постарался добиться именно этого. Похоже, что вслед за замечательно точным описанием моей научной деятельности единственным его возражением был бесспорно справедливый, но позорно слабый аргумент о том, что стопроцентно доказать отсутствие бога нельзя. Читая Макграта, я испещрил пометкой «чайник» поля многих страниц. Снова вспоминая Гексли, Макграт утверждает: «Утомившись безнадёжно категоричными, не имеющими достаточных фактических оснований высказываниями как теистов, так и атеистов, Гексли провозгласил, что вопрос о боге решить научными методами невозможно».

Далее Макграт аналогичным образом цитирует Стивена Джея Гулда: «Хочу повторить своим коллегам, в стомиллионный раз (будь то студенческие споры или учёные трактаты): наука просто не в состоянии (основываясь на принятых методах) вынести решение о том, возможно ли, что бог управляет природой. Мы не подтверждаем и не отрицаем этого: как учёные, мы просто не можем высказывать об этом мнение». Несмотря на уверенный, почти нравоучительный, тон заявления Гулда, какие аргументы он приводит в его подтверждение? Почему мы, учёные, не можем высказывать мнение о боге? И почему чайник Рассела или Летающее Макаронное Чудище не защищены от нашей критики подобным же образом? Ниже я собираюсь продемонстрировать, что Вселенная под управлением творца сильно отличалась бы от Вселенной без такого попечителя. Почему же этот вопрос не является научным?

Гулд умеет выходить сухим из воды с неподражаемым искусством, что и продемонстрировал в одной из своих наименее удачных книг «Скалы вечные». В ней он ввёл в оборот термин NOMA (от «nonoverlapping magisteria» — «разносуществующие круги»):

Звучит здорово, пока не начнёшь размышлять поглубже. Что это, например, за вопросы всеобщего смысла, господствовать над которыми приглашают религию, а науке советуют почтительно снять шляпу и удалиться?

Замечательный кембриджский астроном Мартин Риз, которого я уже упоминал, начинает свою книгу «Наша космическая обитель» двумя вопросами — кандидатами в категорию всеобщего смысла и даёт NOMA-ответ. «Наиглавнейшая загадка — почему всё вообще существует. Что вдохнуло жизнь в уравнения и организовало на их основе Вселенную? Однако эти вопросы выходят за рамки научных: они принадлежат сфере философии и теологии». Я бы поправил, что если они выходят за рамки науки, то и теологам тут точно делать нечего (не думаю, что философы поблагодарят Мартина Риза за сваливание их в одну кучу с теологами). Рассуждая дальше, я бы задал вопрос: а в каком смысле теологи вообще имеют свою сферу влияния? До сих пор не могу не улыбнуться, вспоминая реплику директора моего оксфордского колледжа. Молодой теолог подал заявление на исследовательскую стипендию, и, просматривая его докторские тезисы по христианской теологии, директор не преминул заметить: «У меня есть серьёзные сомнения, существует ли этот предмет вообще».

Какие специальные знания, недоступные учёным, могут теологи привнести в решение сложных космологических вопросов? В другой своей книге я приводил слова оксфордского астронома, который, когда я задал ему один из этих сложных вопросов, ответил: «А-а, здесь мы выходим за рамки науки. Позвольте передать вас в руки моего старого доброго друга-священника». У меня не хватило остроумия тогда парировать и ответить, как я написал позднее: «Но почему священник? Почему не садовник, не повар? Почему учёные с таким робким почтением относятся к притязаниям теологов на экспертное знание по вопросам, в которых теологи безусловно имеют не больше квалификации, чем сами учёные?»

Часто повторяют избитую фразу (и, в отличие от многих избитых фраз, она неверна) о том, что наука отвечает на вопрос как, но только теология может ответить на вопрос почему. Но что же такое этот вопрос почему? Не каждое начинающееся с почему предложение в английском языке является правомерным вопросом. Почему единорог пустой? На некоторые вопросы отвечать бессмысленно. Какого цвета абстракция? Чем пахнет надежда? Не каждый грамматически правильно составленный вопрос имеет смысл и заслуживает серьёзного внимания. И даже если вопрос — настоящий и наука не может на него ответить, это не означает, что религия сможет это сделать.

Вероятно, некоторые глубокие, значимые вопросы действительно абсолютно недоступны науке; возможно, квантовая теория уже стучится в двери непостижимого. Но если наука не в состоянии прояснить какие-то важные проблемы, почему мы должны считать, что религии это удастся? Подозреваю, что ни кембриджский, ни оксфордский астрономы не верили всерьёз, что теологи действительно обладают уникальным знанием, дающим им основу для решения слишком сложных для науки вопросов. Думаю, что и в этом случае астрономы просто изо всех сил старались проявить вежливость: раз уж теологи не могут сказать ничего стоящего о других проблемах, бросим им кость: пусть корпят над вопросами, на которые никто не может ответить, а возможно, и никогда не сможет. Но, в отличие от моих друзей-астрономов, я считаю, что и кость им бросать незачем. Я до сих пор не вижу причины считать теологию (в отличие от библейской истории, литературы и т. п.) полноценным предметом.

Конечно, трудно не согласиться, что авторитет науки в вопросах морали, мягко говоря, легковесен. Но неужели Гулд действительно хочет уступить религии право учить нас, что такое хорошо и что такое плохо? Отсутствие другого претендента на источник человеческой мудрости вовсе не означает, что религия имеет право узурпировать роль моралиста. Да и какая именно религия? Та, в которой нас воспитали? Тогда какой главе какой из книг Библии мы должны отдать предпочтение — потому что они далеко не единодушны, а некоторые — в глазах любого порядочного человека — довольно гнусны? Все ли сторонники буквального толкования Библии достаточно её читали и знают, что за супружескую измену, сбор хвороста в субботу и непослушание родителям полагается смертная казнь? Если мы (вслед за большинством просвещённых современных приверженцев) откажемся от Второзакония и Левита, то на основе каких критериев нам следует решать, каких моральных законов придерживаться? Или нужно покопаться в обилии мировых религий и выбрать ту, мораль которой нас устраивает? Тогда, опять же, на основе каких критериев делать выбор? И если у нас уже имеется собственный независимый критерий для оценки моральных достоинств различных религий, может быть, стоит обойтись без посредника и самостоятельно заняться рассмотрением моральных проблем? Я вернусь к этим вопросам в главе 7.

Я просто не верю, что многое из сказанного Гулдом в «Скалах вечных» утверждается им всерьёз. Как я уже говорил, нам всем приходилось в жизни из кожи вон лезть, чтобы оказаться приятными недостойному, но влиятельному собеседнику, и, мне думается, Гулд повинен именно в этом. Могу предположить, что чересчур далеко идущее заявление о неспособности науки ничего сказать о существовании бога он включил намеренно: «Мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть; мы, как учёные, просто не можем высказываться по этому вопросу». Звучит как самый постоянный, неизменный агностицизм — ППА. Данное заявление предполагает, что наука не в силах даже оценить вероятность того или иного ответа на поставленный вопрос. Это широко распространённая ошибка, непрестанно повторяемая многими, но, подозреваю, продуманная до конца лишь единицами; в ней явно проявляется то, что я называю «нищетой агностицизма». Гулд, кстати, по убеждениям — агностик, и не беспристрастный, а фактически склоняющийся к атеизму. На основе чего он придерживается таких взглядов, если о существовании бога сказать ничего нельзя? Согласно гипотезе бога, в нашей реальности помимо нас обитает сверхъестественное существо, сотворившее Вселенную и — по крайней мере во многих вариантах гипотезы — продолжающее её поддерживать и даже вмешивающееся в её работу посредством совершения чудес, которые являются временным нарушением его собственных, абсолютно непреложных для других, законов природы. Один из ведущих английских теологов, Ричард Суинберн, очень чётко высказался по этому поводу в своей книге «Есть ли бог?»:

Как просто, не правда ли? Что бы это ни было, это никак не NOMA. И что бы ни говорили учёные, соглашающиеся с идеей «разносуществующих кругов», нельзя не признать, что Вселенная, в которой присутствует сверхъестественный мыслящий создатель, очень сильно отличается от Вселенной, в которой его нет. Принципиальное различие между двумя гипотетическими Вселенными исключительно велико, даже если его и нелегко проверить на практике. И оно разрушает убаюкивающе-соглашательскую позицию о том, что наука не должна высказываться по поводу претензий религии на основные вопросы бытия. Наличие или отсутствие мыслящего сверхъестественного творца однозначно является научным вопросом, даже если практически на него нет — или пока ещё нет — ответа. И это также касается подлинности или ложности всех историй о чудесах, при помощи которых религии поражают воображение верующих толп.

Был ли у Иисуса реальный отец, или его мать во время его рождения была девственницей? Вне зависимости от того, сохранилось ли для решения этого вопроса достаточно доказательств, он тем не менее продолжает быть строго научным вопросом, на который теоретически можно дать однозначный ответ: да или нет. Поднял ли Иисус Лазаря из гроба? Ожил ли он сам через три дня после распятия? На каждый из этих вопросов имеется ответ, и вне зависимости от того, можем ли мы в настоящее время его получить на практике, это ответ строго научный. Методы доказательства, которые мы бы использовали, получи мы вдруг (что, конечно, маловероятно) неоспоримые факты, были бы совершенно и полностью научными. Хочу пояснить свою точку зрения следующим образом: представьте, что благодаря какому-то необычному стечению обстоятельств медицинские археологи заполучили образец ДНК, подтверждающий, что у Иисуса действительно не было биологического отца. Насколько вероятно, что защитники веры, пожав плечами, заявят что-нибудь вроде: «Ну и что? Научные доказательства не имеют ничего общего с теологическими проблемами. Другой магистериум! Мы занимаемся только вопросами общего порядка и моральными ценностями. Ни ДНК, ни любые другие научные доказательства никоим образом не могут повлиять на окончательные выводы наших дискуссий».

Сама мысль о такой реакции кажется смешной. Можно поспорить на что угодно, что, появись подобные научные доказательства, они будут подхвачены и превознесены до небес. Гипотеза NOMA популярна только потому, что доказательств в пользу гипотезы бога не существует. Стоит обнаружиться малейшей крупице доказательств, подтверждающих религиозные верования, сторонники веры незамедлительно отшвырнут гипотезу NOMA. Если исключить изощрённых теологов (да и они не упускают случая для привлечения паствы, чтобы попотчевать неискушённых историями о чудесах), подозреваю, что у многих людей так называемые чудеса служат основной причиной религиозности; а чудеса, по определению, нарушают научные принципы.

С одной стороны, римско-католическая церковь пытается иногда придерживаться гипотезы NOMA, но, с другой стороны, совершение чуда является необходимым требованием причисления к лику святых. Покойный король Бельгии может удостоиться святости благодаря упорному противодействию абортам. В настоящее время ведутся тщательные поиски доказательств того, что молитвы, обращённые к нему после его кончины, вызвали чудесное исцеление. Я не шучу. Это именно так, и его история типична для многих святых. Думаю, что представителей более искушённых церковных кругов такие занятия вгоняют в краску. Однако вопрос, почему круги, достойные эпитета искушённых, продолжают оставаться в лоне церкви, является таинством не менее глубоким, чем многие другие вопросы, над которыми кропотливо трудятся теологи.

Столкнувшись с историями о чудесах, Гулд, по-видимому, парировал бы их следующим образом. Гипотеза NOMA, видите ли, — это двусторонняя сделка. Как только религия пересекает границу и, расположившись на поле науки, начинает разглагольствовать о чудесах, она теряет покровительство Гулда, и amicabilis concordia — дружеское согласие — нарушается. Заметьте, однако, что опекаемую Гулдом, лишённую чудес религию не признаёт большая часть занимающей церковные скамьи или молельные коврики паствы. Их такая религия порядком разочарует. Перефразируем размышления Алисы, заглянувшей в книгу сестры, до того как она попала в Зазеркалье: «Зачем нужен бог, если он не делает чудес и не отвечает на молитвы?» Вспомните остроумное определение глагола «молиться», данное Амброзом Бирсом: «Просить отмены законов Вселенной в пользу одного признающегося в своей ничтожности просителя». Некоторые верующие спортсмены считают, что бог помог им одержать верх над соперниками, не менее достойными, казалось бы, его покровительства. Некоторые водители верят, что бог придержал для них парковочное место, очевидно обидев при этом кого-то другого. Такого рода теизм распространён досадно широко, и вряд ли его сторонники пожелают прислушиваться к логическим (поверхностно) доводам гипотезы NOMA.

Тем не менее давайте последуем за Гулдом и сведём религию до безынициативного минимума: исключим из неё чудеса, личные переговоры с богом, фокусничанье с законами физики, покушения на территорию науки. У нас остаётся лишь уверенность деистов в том, что было вмешательство в начальное устройство Вселенной, из которого со временем появились во всём своём многообразии звёзды, химические элементы, планеты и возникла жизнь. Уж теперь-то мы сможем аккуратно разделить науку и религию? С такой, более скромной и непритязательной, религией гипотеза NOMA ужиться в состоянии?

Возможно, вы полагаете, что это так. Я же считаю, что даже такой не вмешивающийся в ход событий бог, безусловно менее жестокий и нелепый, чем бог Авраама, продолжает, если к нему хорошенько присмотреться, подпадать под определение научной гипотезы. Хочу повторить: Вселенная, в которой мы — единственные, не считая других существ, медленно эволюционирующих к разумности, очень сильно отличается от Вселенной, изначально созданной по проекту разумным творцом, ответственным за само её существование. Согласен, что на практике может оказаться нелегко выявить различие между этими двумя Вселенными. Тем не менее между гипотезой разумного создателя и единственной известной альтернативой — постепенной эволюцией в широком смысле — имеются чрезвычайно специфические, уникальные для каждой гипотезы различия. Они делают данные гипотезы практически несовместимыми. Эволюция, как никакая другая теория, объясняет существование организмов, вероятность появления которых иначе была бы настолько ничтожной, что ею можно пренебречь. И данное заключение, как я покажу в главе 4, практически уничтожает гипотезу бога.

Великий молельный эксперимент

Забавным, хоть и немного жалким, исследованием в области чудоведения является великий молельный эксперимент: помогают ли молитвы за пациентов их выздоровлению? Верующие повсеместно — как поодиночке, так и в храмах — молятся за больных. Впервые научный анализ эффективности воздействия молитвы на людей был проведён двоюродным братом Дарвина Фрэнсисом Гальтоном. Он отметил, что каждое воскресенье во всех английских церквях все прихожане возносят совместную молитву за здравие королевской семьи. Уж они-то наверняка должны иметь необычайно крепкое здоровье по сравнению с нами — простыми смертными, за которых перед богом просят только наши родные и близкие.46 Рассмотрев факты, Гальтон не обнаружил этому никаких статистических подтверждений. В любом случае подозреваю, что он проводил своё исследование в шутку, так же, как и когда молился на разных случайно выбранных участках поля, чтобы проверить, ускорится ли на них рост травы (не ускорился).

Совсем недавно физик Рассел Станнард (один из трёх наиболее известных верящих в бога английских учёных) поддержал проведение эксперимента, финансированного, конечно же, Фондом Темплтона и имеющего целью проверить предположение, что молитва о болящих способствует их выздоровлению.47

Подобные эксперименты — для обеспечения полной беспристрастности — должны проводиться вслепую (со случайным распределением участников), и это условие строго соблюдалось. Пациенты в абсолютно случайном порядке были разбиты на экспериментальную (субъекты молитвы) и контрольную (отсутствие молитвы) группы. Ни пациенты, ни их доктора и медсёстры, ни проводящие эксперимент сотрудники не знали, о каком пациенте воздаются молитвы, а о каком — нет. Возносящим молитвы верующим было нужно знать имена тех, о ком они молились: иначе как можно было бы утверждать, что они молятся именно за них, а не за кого-либо другого? Но им сообщили только имя и первую букву фамилии пациента. Чтобы не перепутать больничную койку, богу, очевидно, достаточно и этого.

Сама идея проведения подобного эксперимента довольно смехотворна, и, конечно, проект не замедлил получить изрядную долю насмешек. Комик Боб Ньюхарт, насколько я знаю, не включил его в свои пародии, но представляю, что бы он из него сделал:

Героически перенося насмешки, группа исследователей продолжала доблестно осваивать 2,4 миллиона американских долларов, полученных от Фонда Темплтона, руководил ими доктор Герберт Бенсон, кардиолог из расположенного под Бостоном Медицинского института духа и тела (Mind/Body Medical Institute). Ранее, в коммюнике издательства «Темплтон», доктор Бенсон заявил: «Количество доказательств эффективности молитв о помощи в медицинской практике всё увеличивается». Ну что ж, можно не сомневаться, что эксперимент — в надёжных руках и вряд ли провалится из-за скептицизма экспериментатора. Доктор Бенсон и его группа обследовали в шести больницах 1802 пациента, перенёсших операцию коронарного шунтирования. Больных разделили на три группы. За больных 1-й группы возносились молитвы, но они об этом не знали. За больных 2-й группы (контрольной) молитвы не возносились, и они также об этом не знали. За больных 3-й группы молились с их ведома. По результатам состояния больных 1-й и 2-й групп определялась эффективность молитвы о помощи. Состояние больных 3-й группы свидетельствовало о возможных психосоматических воздействиях на пациентов знания о том, что за них молятся.

Моление проводилось паствой трёх церквей: в Миннесоте, Массачусетсе и Миссури; все три церкви — на значительном расстоянии от трёх больниц. Как уже говорилось, молящиеся знали только имя и первую букву фамилии того пациента, за которого они молились. Научные эксперименты принято проводить с максимально возможной степенью стандартизации, поэтому всех молящихся попросили включить в молитву фразу «об успешной операции и быстром выздоровлении без осложнений».

Опубликованные в апреле 2006 года в «Американском кардиологическом журнале» результаты не оставляют сомнений. Состояние больных, за которых возносились молитвы, ничем не отличалось от состояния больных, за которых молитвы не возносились. Какой сюрприз! Имелось различие в состоянии тех, кто знал, что о них молятся, и пациентов из обеих групп, которые об этом не знали, — но и оно оказалось обратным ожиданию. У больных, знающих, что о них возносят молитвы, обнаружилось значительно больше осложнений, чем у тех, кто об этом не знал. Уж не проявление ли это кары господа, обиженного такой идиотской затеей? Более вероятно, что пациенты — субъекты молитв оказались подвержены, в силу осведомлённости, дополнительному стрессу — «актёрскому беспокойству», как называют его исследователи. Один из учёных, доктор Чарльз Бетея, объяснил: «Возможно, они тревожились: неужели я настолько болен, что нужно вызывать команду молельщиков?» Кого удивит, если страдающие послеоперационными осложнениями по вине экспериментальных молитв пациенты, взращённые в современном сутяжном обществе, подадут на Фонд Темплтона в суд с требованием компенсации?

Как и ожидалось, вышеописанное исследование вызвало нарекания теологов, обеспокоенных, скорее всего, возможностью насмешек, которые оно вызовет. Комментируя после провала эксперимента его результаты, оксфордский теолог Ричард Суинберн объявил его неправомерным на основе того, что бог отвечает только на молитвы, возносимые по важному поводу.48 Молитва о человеке, возносимая только потому, что на него случайно пал выбор в проводимом вслепую эксперименте, не считается важным поводом. Бог сумел это раскусить. Что ж, я именно это имел в виду в приписанной Бобу Ньюхарту юмореске, и Суинберн имеет полное право использовать аналогичный аргумент. Но другие мысли из статьи Суинберна таковы, что сатира тут становится неуместной. Не впервые пытается он оправдать страдания в мире, где господствует бог:

Такая извращённая и порочная аргументация, присущая теологическому рассудку, вызывает в памяти одну телевизионную дискуссию, в которой я участвовал вместе с Суинберном и ещё одним оксфордским коллегой — профессором Питером Аткинсом. В какой-то момент Суинберн пытался оправдать геноцид евреев тем, что они получили замечательную возможность продемонстрировать мужество и благородство. Питер Аткинс яростно прорычал: «Чтоб ты сгнил в аду»49.

Ниже в статье Суинберна находим другой типичный пример теологических рассуждений. Он справедливо полагает, что, если бы бог захотел продемонстрировать своё существование, он нашёл бы для этого способ получше, чем небольшое изменение статистических данных между результатами экспериментальной и контрольной групп кардиологических пациентов. Если бог есть, то, пожелай он нас в этом убедить, он «наполнил бы мир сверхчудесами». И тут следует перл: «Но уже и так имеется довольно большое количество доказательств существования бога, а их избыток может пойти нам во вред». Может пойти нам во вред! Только подумайте. Слишком большое количество доказательств может пойти нам во вред. Ричард Суинберн — недавно вышедший на пенсию представитель одной из самых престижных теологических кафедр в Англии, член совета Британской академии. Если вам нужен теолог, то вряд ли найдёте лучше. Если вам нужен теолог.

После провала эксперимента его осудил не только Суинберн. Преподобному Реймонду Дж. Лоренсу в «Нью-Йорк таймс» щедро предоставили место рядом с редакционной статьёй, чтобы он объяснил, почему уважаемые религиозные деятели «вздохнут с облегчением, поскольку свидетельств эффективности молитвы о помощи обнаружено не было».50 Интересно, изменил бы он своё мнение, если бы эксперимент Бенсона доказал обратное? Может быть, и нет, но уверяю вас, что множество пасторов и теологов изменили бы. Из статьи преподобного Лоренса запомнилось, главным образом, одно откровение: «Недавно коллега рассказал мне о набожной, хорошо образованной женщине, обвиняющей врача своего мужа в профессиональной некомпетентности. В последние дни жизни мужа, заявила она, врач не потрудился молиться о нём».

Другие теологи присоединились к хору скептиков с позиции NOMA-гипотезы, уверяя, что изучение молитв подобными методами — пустая трата денег, потому что сверхъестественные влияния, по определению, научным исследованиям не поддаются. Но, как правильно отметил, выделяя средства на эксперимент, Фонд Темплтона, предполагаемый эффект молитвы о помощи, по крайней мере в принципе, попадает в сферу исследований науки. Строгий эксперимент провести было можно, и он состоялся. Результат мог оказаться положительным. Но допускаете ли вы мысль, что кто-нибудь из приверженцев религии отказался бы признавать выводы на том основании, что научные результаты не имеют ничего общего с вопросами религии? Конечно, нет.

Без слов ясно: отрицательные результаты не пошатнут убеждений правоверных. Боб Барт, духовный глава молельной миссии Миссури, откуда исходила часть экспериментальных молитв, заявил: «Верующий скажет вам, что, хотя это исследование и представляет интерес, мы молимся уже давно, и мы видели, что молитвы приносят плоды, мы знаем, что они работают и что изучение молитв и духовного опыта ещё только начинается». Ну да, конечно: мы знаем, что, согласно нашей вере, молитва приносит плоды, так что, если доказательств получить не удаётся, будем корпеть дальше, пока не удастся добиться желаемого.

Эволюционная школа имени Невилла Чемберлена

Возможно, для учёных, поддерживающих гипотезу NOMA — о неуязвимости гипотезы бога перед лицом науки, — косвенным побуждением является особенность американского политического климата с нависшей угрозой популярного креационизма. В некоторых областях Соединённых Штатов наука подвергается нападкам умело организованной, обладающей крепкими политическими связями и, главное, щедро финансируемой оппозиции; в такой ситуации преподавание эволюции находится на переднем крае борьбы. Опасения учёных здесь вполне понятны — финансирование исследований по большей мере осуществляется правительством, поэтому избранным на руководящие должности чиновникам приходится давать разъяснения не только информированным, но зачастую предубеждённым и невежественным местным избирателям. В ответ на угрозы возник союз разных групп по защите эволюции, наиболее заметным участником которого стал Национальный центр научного образования (НЦНО) во главе с неутомимым борцом за науку Юджином Скоттом, недавно выпустившим книгу «Эволюция против креационизма». Одной из главных политических задач НЦНО является привлечение внимания к проблеме и работа с теми верующими, которые придерживаются более «разумных» религиозных убеждений и считают, что эволюция не противоречит их взглядам (а порой даже каким-то странным образом подтверждает их). Союз защиты эволюции пытается вести диалог именно с этими, довольно широкими, кругами церковных деятелей, теологов и неортодоксальных верующих, недовольных креационизмом, который, по их мнению, подрывает репутацию религии. И чтобы такой диалог состоялся, они изо всех сил цепляются за гипотезу NOMA и убеждают своих религиозных партнёров, что наука совершенно безопасна для них, потому что она не имеет никакого отношения к утверждениям религии.

Ещё одним светочем направления, которое мы по праву можем назвать «Эволюционной школой имени Невилла Чемберлена», является философ Майкл Руз. Руз яростно сражался против креационизма51, как на бумаге, так и в судах. Он считает себя атеистом, но в напечатанной в «Плейбое» статье заявляет:

Я понимаю, насколько удобно и привлекательно для Руза с чисто тактической точки зрения поверхностное сравнение с борьбой против Гитлера: «Уинстону Черчиллю и Франклину Рузвельту не нравились Сталин и коммунизм, но, сражаясь против Гитлера, они понимали, что им придётся сотрудничать с Советским Союзом. И сторонникам эволюции также нужно объединить усилия в борьбе с креационизмом». Однако я скорее встану на сторону моего чикагского коллеги, генетика Джерри Койна, заметившего, что Руз

Меня с креационистами объединяет то, что, в отличие от «Школы имени Чемберлена», я, как и они, терпеть не могу увёрток, свойственных гипотезе NOMA с её разделением интересов. Креационистами при этом движет отнюдь не уважение к зелёным просторам науки, для них нет большего удовольствия, чем потоптаться на них своими грязными сапожищами. И подлых приёмов им не занимать. В ходе проводимых в американском захолустье судебных разбирательств представляющие креационистов юристы специально выискивают эволюционистов, не скрывающих своих атеистических убеждений. По собственному опыту знаю, что моё имя использовали подобным образом. Это очень действенный приём, потому что среди выбранных наугад присяжных весьма вероятно присутствуют господа, которым с детства внушали, что атеисты — демоны во плоти, мало отличающиеся от педофилов и «террористов» (современная разновидность ведьм Салема или «комми» эпохи Маккарти). Любой представляющий креационистов юрист, вызвав меня для дачи показаний, одним махом завоевал бы симпатии присяжных, задав мне один-единственный вопрос: «Повлияло ли знакомство с теорией эволюции на ваше решение стать атеистом?» Мне придётся ответить утвердительно, и присяжные тут же от меня отвернутся. С юридической же точки зрения правильным ответом для неверующего является следующий: «Мои религиозные убеждения или отсутствие таковых — это моё личное дело; они никоим образом не связаны с данным судебным процессом и с моей научной работой». Но я не мог бы так ответить, не кривя при этом душой, а почему — объясню в главе 4.

Журналистка из газеты «Гардиан» Мадлен Бантинг написала статью, озаглавленную «Почему сторонники “разумного замысла” благодарят бога за Ричарда Докинза».53 Похоже, она не обсуждала содержание ни с кем, кроме Майкла Руза, — статья вполне могла бы выйти из-под его пера.54 В ответ Дэн Деннет удачно процитировал дядюшку Римуса:

Данный вопрос, включая ещё одну, независимо проведённую аналогию с попавшим в терновый куст Братцем Кроликом, подробно рассматривается биологом П. З. Майерсом на страницах его остроумного блога «Фарингула».56

Я не обвиняю коллег из миротворческого лагеря огульно в нечестности. Возможно, они искренне верят в гипотезу NOMA, хотя у меня и закрадывается сомнение в том, что они тщательно её рассмотрели и что им удалось разрешить присущие ей внутренние противоречия. В данный момент не стоит углубляться дальше, но желающим понять всю подоплёку появляющихся в печати высказываний учёных по религиозным вопросам необходимо учитывать политическую обстановку — бушующие в современной Америке, с трудом поддающиеся воображению культурологические битвы. Далее в этой книге я ещё коснусь миротворчества — аналогичного NOMA-гипотезе. А сейчас хочу вернуться к агностицизму и попытке сократить область неведомого, значительно сократить долю неуверенности в вопросе присутствия/отсутствия бога.

Зелёные человечки

Представим, что в притче Бертрана Рассела говорится не о небесном чайнике, а о существовании во Вселенной иной жизни — если вы помните, Саган отказался об этой проблеме «думать нутром». Опять же, мы не можем стопроцентно доказать отсутствие такой жизни, и единственно разумной позицией в этом вопросе остаётся агностицизм. Но в данном случае нет оснований отбрасывать гипотезу в сторону как пустую. На основе имеющихся неполных данных можно провести интересную дискуссию, составить перечень доказательств, увеличивающих нашу уверенность в том или ином выводе. Если бы правительство потратило огромные средства на сооружение дорогих телескопов с единственной целью поиска небесных чайников, мы бы немедленно возмутились. Однако ни у кого не вызывают возмущения расходы в рамках программы SETI (Search for Extraterrestrial Intelligence57) на сканирование космоса радиотелескопами в надежде обнаружить посланный разумными инопланетянами сигнал.

Хочу выразить солидарность с позицией Карла Сагана, отвергающего «нутряное чутьё» в вопросе о существовании внеземной жизни. Однако трезвое определение (данное Саганом) условий, необходимых для оценки вероятности такого события, вполне осуществимо. Вначале у нас в руках может оказаться всего лишь перечень неразрешённых вопросов, как в знаменитом уравнении Дрейка, которое, по словам Пола Дейвиса, есть просто совокупность вероятностей. Согласно данному уравнению, для того чтобы оценить количество независимо возникших цивилизаций, существующих во Вселенной, нужно перемножить семь величин. В их число входит количество звёзд, количество у каждой звезды планет с похожими на земные условиями и вероятности разнообразных событий, которые я не буду здесь описывать подробно, потому что только хочу отметить, что значение всех этих величин неизвестно или оценивается с приближениями огромного порядка. Произведение такого количества неизвестных или почти неизвестных величин — предполагаемое число внеземных цивилизаций — имеет такую колоссальную погрешность, что в данном вопросе представляется разумным или даже необходимым занять позицию агностицизма.

Некоторые величины уравнения Дрейка сейчас уже известны точнее, чем в 1961 году, когда уравнение появилось. В то время нам была известна только наша Солнечная система с вращающимися вокруг центральной звезды планетами, включая близкие аналогичные спутниковые системы Юпитера и Сатурна. Лучшие оценки количества планетных систем во Вселенной базировались на теоретических моделях и на неформальном «принципе заурядности» (памяти о горьких исторических уроках Коперника, Хаббла и других): из того, что мы обитаем на планете, вовсе не следует, что она является чем-то необычайным. К сожалению, «принцип заурядности» в свою очередь выхолащивается «антропным принципом» (см. главу 4): если наша Солнечная система действительно единственная в своём роде во Вселенной, то нам, как осмысливающим данный вопрос существам, пришлось бы жить именно в ней. Сам факт нашего существования задним числом может подтверждать, что мы обитаем в очень незаурядном мире.

Современный постулат о многочисленности солнечных систем базируется уже не на принципе заурядности, а на полученных опытным путём данных. Спектроскоп — карающая длань, разрушившая позитивизм Конта, — помог нам и здесь. Наши телескопы недостаточно сильны, чтобы непосредственно наблюдать вращающиеся вокруг звёзд планеты. Однако положение звёзд меняется под воздействием гравитационного притяжения вращающихся вокруг них планет, и при помощи спектроскопа возможно зафиксировать доплеровское смещение спектра звезды, по крайней мере когда вокруг неё вращается планета крупного размера. На время написания этой книги при помощи данного метода вне Солнечной системы обнаружено 170 планет, вращающихся вокруг 147 звёзд58, но это число, несомненно, увеличится к тому дню, когда моя книга попадёт к вам в руки. Пока удаётся обнаруживать только крупные «юпитеры», потому что только «юпитеры» имеют массу, достаточную для смещения звёзд в пределах, фиксируемых современными спектроскопами.

Нам удалось улучшить количественную оценку по крайней мере одной, ранее таинственной, величины уравнения Дрейка. Это позволяет, пусть ненамного, но тем не менее реально снизить агностицизм в отношении окончательного решения уравнения. Нам по-прежнему приходится быть агностиками в вопросе существования жизни на других планетах, но уже чуть в меньшей степени, потому что нам удалось немного понизить долю невежества. Наука в состоянии понемногу разъедать агностицизм, опровергая мнение Гексли, который из кожи вон лез, чтобы обосновать непроверяемость гипотезы бога. Я же хочу заявить, что, несмотря на вежливое невмешательство Гексли, Гулда и многих других, вопрос существования бога не исключён, принципиально и навеки, из компетенции науки. Подобно вопросу о природе звёзд (вопреки мнению Конта) или о присутствии жизни на вращающихся вокруг них планетах, наука в состоянии проложить на территории агностицизма по крайней мере вероятностные ходы.

Моё определение гипотезы бога включает термины «сверхчеловеческий» и «сверхъестественный». Чтобы понять различие между ними, представьте, что радиотелескоп SETI вдруг обнаружил космический сигнал, бесспорно доказывающий, что мы не одни. Кстати, каким, интересно, должен быть сигнал, чтобы убедить нас в том, что он послан разумными существами? Целесообразно подойти к этому вопросу с другой стороны. Какого рода разумный сигнал должны были бы послать мы, чтобы оповестить внеземных слушателей о своём существовании? Ритмическое пульсирование не подойдёт. Радиоастроном Джоселин Белл Бурнель, впервые обнаружившая пульсары в 1967 году, была настолько поражена периодичностью их пульсирования в 1,33 секунды, что в шутку назвала её LGM-пульсацией (от «Little Green Men»59). Позднее, в другой точке неба, она нашла ещё один пульсар с иной периодичностью, и гипотеза зелёных человечков была забыта. Метрономические ритмы могут производить многие не обладающие разумом объекты — раскачивающаяся ветка, капающая вода, временные задержки в саморегулирующихся контурах обратной связи, вращающиеся небесные тела. В нашей Галактике уже обнаружено больше тысячи пульсаров, и считается, что каждый из них представляет собой быстро вращающуюся нейтронную звезду, излучающую поток радиоволн, подобный лучу проблескового маяка. Трудно представить звезду, оборачивающуюся вокруг оси за считанные секунды (вообразите, что наш день продолжается вместо 24 часов 1,33 секунды), но почти всё, что мы знаем о нейтронных звёздах, поражает воображение. Суть в том, что объяснение феномена пульсаров уже получено из области обычной физики, а не космического разума.

Таким образом, простыми пульсирующими сигналами объявить ожидающей Вселенной о нашем присутствии не удастся. Часто с этой целью предлагают использовать простые числа, потому что трудно вообразить чисто физический процесс, в результате которого получается ряд простых чисел. Теперь представьте, что, либо обнаружив такой ряд, либо каким-нибудь другим путём, SETI получит неоспоримое доказательство наличия внеземного разума, вслед за чем, возможно, последует колоссальная передача знаний и опыта, примерно как описано в романе Хойла «Андромеда» или Карла Сагана — «Контакт». Как мы на это отреагируем? Преклонение перед этим разумом будет весьма объяснимо, потому что любая способная послать сигнал на такое колоссальное расстояние цивилизация, скорее всего, значительно превосходит нашу. Даже если в момент отправки сигнала их цивилизация и не обгоняла по развитию нашу, то, приняв во внимание огромное разделяющее нас расстояние, придётся заключить, что ко времени получения нами послания они обогнали нас на тысячелетия (если только раньше не вымерли, что тоже вполне возможно).

Вне зависимости от того, узнаем мы о них или нет, есть реальная вероятность существования внеземных цивилизаций — более сверхчеловеческих, чем любые фантазии теологов. Их технические достижения могут казаться нам настолько же сверхъестественными, насколько наши собственные показались бы чудом перенесённому в XXI век средневековому крестьянину. Представьте его реакцию на ноутбук, мобильный телефон, водородную бомбу или реактивный лайнер. Артур Ч. Кларк так сформулировал свой Третий постулат: «Любая достаточно развитая технология неотличима от волшебства». Ставшие реальностью благодаря современным технологиям чудеса показались бы древним не менее поразительными, чем разделяющий воды Моисей или идущий по ним Иисус. Обнаруженные программой SETI инопланетяне показались бы нам богами, подобно тому как получали божественные почести (и использовали незаслуженное преклонение на всю катушку) миссионеры, появлявшиеся среди народов каменного века со своими оружием, телескопами, спичками и таблицами, позволявшими предсказывать наступление затмений с точностью до секунды.

Чем же тогда эти сверхразумные инопланетяне будут отличаться от богов? Почему их достижения можно назвать сверхчеловеческими, но не сверхъестественными? По очень важной причине, которая и является основной темой этой книги. Главное различие между богами и богоподобными пришельцами заключается не в их возможностях, а в их происхождении. Достаточно сложные, чтобы обладать разумом, объекты являются продуктом эволюционного процесса. Какими бы богоравными они ни показались нам при встрече, они не были такими с самого начала. Авторы фантастических романов, например Дэниел Ф. Галой в книге «Поддельный мир», предполагают даже, что мы населяем компьютерную модель, разработанную сверхсверхразумной цивилизацией (и я не могу изобрести этому опровержения). Однако сами экспериментаторы тоже должны были откуда-то произойти. Согласно законам вероятности, они не могли просто появиться в один прекрасный миг, не имея за спиной поколений более примитивных предков. Возможно, они возникли в результате другой (незнакомой нам) формы дарвиновской эволюции: пользуясь терминологией Дэниела Деннета60, какого-то иного «ступенчато-кумулятивного крана», но никак не «небесного крючка». «Небесные крючки» — это магические заклинания богов, неважно каких. Они ничего не объясняют bona fide61, и в результате требуется даже больше объяснений, чем без них. «Краны» — это объяснительные механизмы, которые действительно объясняют. Самым главным в истории «краном» является естественный отбор. С его помощью жизнь от первобытных примитивных организмов вознеслась до поражающих нынче наше воображение головокружительных высот сложности, красоты и кажущегося запланированным устройства. Тема главы 4 — «Почему бога почти наверняка нет». Но вначале, прежде чем изложить главную причину, заставляющую меня твёрдо верить в отсутствие бога, я обязан парировать появлявшиеся в ходе истории позитивные доводы в пользу веры.