Бог не проходит мимо

«Надо поесть, — подумала она, — надо срочно поесть, это всегда помогает».

— Корми меня скорее, а то я с голоду помру.

— Я картошки нажарила, пока ты ехала, а еще у нас курица: после Пасхи всегда изобилие, — и салаты самые разные из яиц. В этом году на Пасху прихожане столько яиц нанесли, что я их во все салаты кладу. Вот мимоза твоя любимая, — приговаривала Настя, хлопоча между плитой и холодильником.

— А что, у вас прихожане уже и яйца несут? Интересные у вас прихожане, — пошутила Алена, принимаясь за салат.

— Ален, мы помолиться забыли, давай помолимся.

— Насть, какая же ты фарисейка, дочь фарисея! Я уже ем, а ты — помолимся, — произнесла Алена, и непонятно было, шутит она или нет.

Настя была удивлена и не знала, как реагировать на эту тираду, поправила очки и принялась искать что-то в кухонном шкафчике.

Алена набросилась на еду, как голодный удав, словно голодала как минимум три дня. Ее всегда так разбирало в моменты сильного душевного волнения. Настя, знавшая подругу как облупленную, заметила это.

— У тебя что-то случилось? — спросила она робко.

— Н-нет, слушай, дай прожевать, а то подавлюсь. Чаю налей, у тебя куличи всегда такие вкусные, ехала сюда и мечтала кулича съесть, у меня в этом году их нет, — как бы издалека начала Алена.

Но Настя пропустила фразу про отсутствие кулича, не придала этому значения.

«Может, и не заводить вовсе этот разговор, ясно, что она скажет. Зачем это нужно? Посидим, поболтаем, да и поеду», — раздумывала Алена.

— А что так долго не звонила, где пропадала?

— Так ты сама не звонишь.

— Я тебе звонила, не могла застать дома, а на мобильный не буду звонить по пустякам, да еще с городского.

— А я тебе сколько раз говорила — заведи мобильник.

— Ален, мне не на что, да и незачем, у отца Сергия есть, а мне не надо.

— Знатные у тебя куличи, просто объедение. Что значит, тебе не надо? Ему надо, а тебе не надо? — произнесла Алена, откусывая кулич. — Они у тебя какие-то сочные получаются, я именно такие люблю, но такие у меня не получались никогда.

— Ты про куличи или про мобильник?

— Я про то и про другое, заведи мобильник, не жмоться.

— Я не жмотюсь, просто денег пока нет на мобильники.

— У тебя никогда денег нет, хронический процесс, — проворчала Алена, дожевывая кулич и запивая его чаем. — А ты чего не ешь кулич?

— Я стараюсь не есть мучного, совсем толстая стала.

— Ты? — и Алена заглянула под стол. — Я не заметила, что ты толстая, по-моему, обычная.

В этот момент в кухню вошла Верочка, таща за руку упирающуюся и шмыгающую носом Симу.

— Сима, ты так и не поздоровалась с тетей Леной? Давай вместе поздороваемся, помашем ей ручкой и пойдем спать. Ален, ты пока тут поешь, я пойду девчонок спать уложу, им давно пора, а то если не заснут днем, весь вечер гундосить будут.

— Вы или ручкой машите, или здоровайтесь, — опять пошутила Алена, пытаясь отвлечься от своих тяжких мыслей и заодно раздумывая, стоит ли заводить этот разговор с Настей.

Настя всегда такая правильная, что Алену иногда это просто раздражает. Впрочем, в неофитскую молодость, еще в институте, было наоборот.

Правильной была Алена, и именно Алена не садилась за стол без молитвы и не ложилась спать без прочтения вечернего правила. Именно Алена никогда не пропускала церковные службы и никогда не нарушала посты. Куда все это пропало, где теперь прежняя Алена? Она чувствовала, что ее как будто подменили. Она стала совершенно другой. В ней давно не было того рвения и того былого горения в вере, которое она испытывала первые годы. Да, люди меняются. Все ее жизненные потрясения последних лет, начиная с измены Андрея, заставили многое пересмотреть, или даже не пересмотреть, а увидеть под другим углом, в другом цвете, в другом ракурсе.

А Настя — она какая была, такая и осталась, только стала еще более набожной. Именно это начинало Алену жутко раздражать — ее раздражала Настина набожность. Эту Настину религиозность она приравнивала почти к тупости и узости сознания. Вот и сейчас это ее «давай помолимся перед едой» почти взбесило Алену, и она еле удержалась, чтобы не наговорить этой правильной Насте грубостей.

— Не хотим спать, — в голос заныли дети.

— Мама, я хочу с крестной побыть, — капризно надув губки, пропищала Вера.

— Нет, мы поспим, а с крестной потом поиграем, — Настя взяла их за руки и повела в детскую. Еще некоторое время из детской раздавались голоса и возня.

Алена смотрела на улицу, где по трамвайным путям промчались два дружно сцепленных красных вагона. Была ранняя весна, снег давно сошел, голые ветки деревьев, освещенные нежным светом весеннего солнца, тихо раскачивались на ветру. На соседнем дереве в гнезде, похожем на старую лохматую шапку-ушанку, устроилась большая ворона. Было все как всегда: люди, трамваи, вороны, серый асфальт в пятнах и выбоинах после зимы. Из приоткрытой форточки струился воздух, головокружительно пахнущий прелой травой, мокрой землей, полноводной рекой — так пахнет только весной, после снега, с началом долгожданного тепла. От этого запаха хотелось бежать куда-то в лес, в луга, шевелить ногами прошлогоднюю траву, вдыхая ее аромат, смотреть на разлив реки.

Алена немного успокоилась, она наелась, и нервная система пришла в относительное равновесие.

«Странный организм, — подумала Алена, — как у мужика: пока голодная — всегда психую и раздражаюсь, как наемся — сразу успокаиваюсь и добрею. Пожалуй, поеду, зачем Настю грузить, я же не собираюсь с ней советоваться, глупо все это».

Вошла Настя, села напротив Алены, привычным движением поправив съехавшие на нос очки.

«Замученная, — подумала Алена, глядя на Настю, — за собой не следит, волосы собраны в хвост, ноги коротко подстрижены, юбка застиранная…»

— Девчонок уложила, можно и чай допивать, — произнесла Настя, усаживаясь на стул.

— А я замуж выхожу, — как-то задумчиво и неожиданно для себя произнесла Алена, добавив, — может быть.

Настя округлила глаза и расплылась в улыбке, она всегда округляла глаза, перед тем как выразить какую-либо эмоцию, вообще они у нее были почти круглые, несколько навыкате.

— Аленка, наконец-то, что ж ты сразу-то не сказала, молчишь, как партизан. Специально, что ли? Слушай, а почему ты мне раньше не говорила, что у тебя жених есть, ты давно с ним познакомилась, кто он? — быстро заговорила подруга.

— Я с ним еще осенью познакомилась и никому не говорила — ни тебе, ни маме, прости. Я думала, говорить тебе или нет…

— Как это думала? Ты что? — Настя вновь округлила глаза, теперь ее улыбка выражала удивление.

— А вот так. С этим есть проблема, и очень большая проблема, может, вообще невозможно будет за него замуж выйти.

Теперь улыбка окончательно сползла с Настиного лица, на смену пришла озабоченность. И вопрос, два больших вопросительных знака в каждом глазу.

— Он что, женатый? Ален, ты говоришь какими-то загадками.

— Нет, он не женатый, он мусульманин, — почти выпалила Алена, стараясь выглядеть спокойно и говорить с максимальным безразличием, как будто не она выходит замуж, а тетя Груня с пятого этажа, и ей самой все равно или, как некоторые выражаются, абсолютно фиолетово, за кого эта тетя Груня собралась замуж.

Так играть умела только Алена, часто в ответственные моменты жизни она разыгрывала холодность, безразличие и отчужденность. Нет, она умела ярко выражать свои эмоции, радоваться, злиться, плакать до истерики и исступления, но это было лишь тогда, когда ей не приходилось принимать ответственные решения, а просто можно было дать волю чувствам, где-то даже усиливая их накал, где-то переигрывая и входя в раж. Сейчас ее состояние было больше похоже на ступор, или на игру в ступор.

— Поставь чайник еще раз, уж больно у тебя кулич вкусный.

Настя поднялась, залила в чайник воду, щелкнула кнопку и села на место все с тем же удивлением на лице.

«По-моему, я ее ошарашила, она никак не въезжает, как это можно за мусульманина замуж выходить», — подумала про себя Алена, и эта мысль ее даже развлекла.

— Ален, ты шутишь? — еле слышно, почти прошептала Настя.

— Нет, не шучу, я абсолютно серьезно, мой жених мусульманин.

— И он не собирается креститься? — Настя поправила совсем сползшие на нос очки.

— Он хочет, чтобы я приняла его веру, только при таком условии мы сможем пожениться. Это его условие.

Повисло молчание. Лишь закипающий чайник нарушал гнетущую тишину своим шипением. За окном простучал трамвай, чайник щелкнул и выключился, испустив напоследок облачко белого пара.

Настя встала и разлила чай по чашкам.

— Но тогда ты не можешь выйти за него замуж, ты же не станешь принимать ислам, это же невозможно в принципе, ты же православная!

— Почему невозможно в принципе? Я больше не могу и не хочу, главное — не хочу, жертвовать своим счастьем. Я не хочу выбирать между счастьем и религией, я выбираю счастье, — крест снова словно обжег кожу. Алена поморщилась и потерла это место на груди.

— Для тебя христианство — просто религия, когда можно делать выбор, принимать то одну, то другую?!

— Веры вообще относительны. А может, я приму ислам формально, ради счастья с любимым человеком, ради возможности быть с ним вместе, а не потерять его, не успев приобрести, — как в исступлении, произносила Алена. — Я его люблю больше жизни. Разве недостаточно, чтобы пожертвовать ради этого всем? Я пока не могу принять ислам сердцем и не хочу, значит, я приму его формально, ради него. А потом, может быть, постепенно я буду говорить ему о христианстве и о Христе, если все сложится удачно и благоприятно. Может, он обратится и крестится, мы с ним обвенчаемся. Может, это моя миссия — привести его ко Христу, может, мы и встретились для этого. Ты же не знаешь промысел Бога о нас. А если я ему откажу только из-за того, что у нас разные веры, он никогда… — она не успела договорить, как Настя внезапно перебила ее.

— Алена, это отступничество и отречение от Христа, это самое страшное, что вообще в жизни может случиться. Какую цену ты готова заплатить за это якобы счастье?

Настя, которая обычно боится сказать резкое слово, боится обидеть неосторожным словом, проявила здесь редкую твердость.

— Я еще с натягом могла бы понять, если бы он не ставил условие перехода в ислам и не препятствовал бы в дальнейшем христианскому воспитанию детей, но, когда он требует от тебя отречения как главное условие вашего брака, я не могу понять, как возможен такой брак. Вот у нас на приходе история. Одна девушка, будучи еще малоцерковной, вышла замуж, за, казалось бы, номинального мусульманина, который и в мечеть-то никогда не ходил и не соблюдал никакие свои обряды. Правда, эта девушка после замужества начала активно ходить в храм. У них родились близнецы, встал вопрос о крещении. И тут ее муж совершенно неожиданно категорически запретил ей их крестить, под всякими угрозами, вплоть до того, что он детей у нее отнимет, увезет к себе на родину и спрячет так, что она никогда в жизни их не найдет. Возможно, это были только угрозы с его стороны, кто знает. Но из-за этого ей пришлось крестить их тайно. Теперь она придумывает всякие предлоги, чтобы сходить в церковь и причастить детей, крестики она им надевает у входа в храм. Она даже абонемент купила в бассейн, чтобы муж думал, что она повезла их плавать, — придумала себе алиби, так сказать. И заметь, она не принимала ислам и детей пытается воспитывать в христианстве. А ты вообще собралась принять его веру, причем с глубоко чуждым нам менталитетом. Ты хочешь такой жизни? Или тебе все равно? А знаешь, как в мусульманстве женщина подчинена мужу? Я не уверена, что ты со своим свободолюбивым характером такое выдержишь.

— Настя, что ты вообще знаешь об исламе? Ты рассуждаешь, как недалекая религиозная фанатичка, которая не в состоянии гибко мыслить. А как в Православии женщина подчинена мужу?! Ты посмотри на себя. Ты же вся замучена жизнью, твой муж ничего не делает для того, чтобы ты выглядела более или менее привлекательно. Наряды он тебе не покупает, золото, драгоценности, — ты даже не помышляешь об этом. А в исламе мужчина обязан женщину с ног до головы одевать и заботиться о ней. Знаешь, как они заботятся? Тебе это и не спилось, и многим русским бабам с их русскими мужьями это не снилось. А я знаю одно, что я иду за любимым, и я готова ради него на любые жертвы, и подчинение ему для меня благо и величайшее счастье. Я хочу полностью принадлежать ему, быть его, раствориться в нем, как соль растворяется в воде и делается неотделимой…

— Да? Пожертвовать всем? Даже спасением? — опять перебила ее Настя. — А я думала, что мы как христиане должны полностью принадлежать Богу и даже самому любимому мужу принадлежать не можем. Конечно, существует послушание мужу, но это непринадлежность ему. И это главная разница, на мой взгляд. А все эти наряды, золото, как ты говоришь, ерунда все это. Ты не вещь, которой можно полностью владеть, а они, кстати, владеют женами, как вещами, как верблюдами, баранами. Ты это точно подметила, в исламе женщина полностью принадлежит мужчине.

— Да ты чушь говоришь, полнейшую чушь! Да и что вы все заладили о спасении? Спасение, спасение… Все о нем говорят, а сами толком не знают, что это такое! Ты так говоришь, потому что никогда не любила по-настоящему, а я узнала, что такое любовь! — почти прокричала Алена. — А насчет баранов и верблюдов ты не права. Зачем говоришь то, чего не знаешь? Он меня любит и, как к барану, относиться никогда не будет!

— Алена, я не хочу тебя обидеть, но и не сказать тебе этого тоже не могу, просто не имею права. Я не могу сказать, что любовь к мужчине превыше всего. Хотя сейчас так модно говорить, что главное — любовь, я даже книги такие православные видела, но я это никогда не поддержу.

— Ну вот заладила, — Алена закатила глаза. — Ну и зануда ты, и мышление у тебя плоское. Вбила себе в голову несколько аксиом и пляшешь вокруг них. А подняться над этим у тебя ума не хватает?

— Погоди, не перебивай. То, что ты хочешь сделать, называется отречением, отречением от Христа. Неужели ты готова на это пойти? Я не верю ни минуты, что ты сделаешь это. Ты так говоришь под действием влюбленности.

— Ну вот, пошла мораль читать. Нет, правильно говорили, что ты зануда. Знаешь, давай я не буду с тобой это обсуждать. Давай или спокойно чай допьем, или я поеду… Я, пожалуй, поеду, — произнесла Алена, глядя на часы, — мне еще в одно место успеть надо.

Алена поднялась из-за стола.

— Спасибо, вкусно было, ты меня так накормила! Ну пока, я поехала.

— Ален, не обижайся, я правду сказала, — словно оправдываясь, произнесла Настя.

— Да ладно, Насть, мы столько лет друг друга знаем, что обижаются уже глупо.

— Ален, ты подумай, это ошибка, — уже умоляюще произнесла Настя.

— Насть, я подумаю, — натягивая плащ, сказала Алена, — девчонок поцелуй за меня, жаль, не успела с ними поиграть, ну в другой раз, еще увидимся.

— Алена! — крикнула Настя вдогонку подруге, она хотела еще что-то сказать, но уже не находила слов.

— Пока, — послышалось уже с нижнего этажа.

Эта поездка в Лондон для Алены была полной неожиданностью. Индивидуальный тур с двумя пожилыми парами должна была сопровождать другая девушка, но в последний момент начальство поменяло ее на Алену. Алена была рада: она давно мечтала посетить Лондон, где не была со времен своей учебы. Эйфория от поездки развеялась в первый же день. Старики оказались крайне избалованными и капризными, постоянно брюзжали, жаловались, меняли маршрут и были всем недовольны. Алена не радовалась доставшейся поездке и с нетерпением ждала возвращения в Москву. Она и не знала, что именно в этой поездке ее ждет встреча, которая перевернет всю жизнь.

Как-то за ужином Алена заметила, что в ресторане отеля за соседним столиком за ней неотрывно наблюдает молодой человек. Вначале она хотела рассердиться, настолько пристально смотрел на нее этот незнакомец.

Но потом ей даже понравилось, что она вызывает такой интерес, она стала несколько подыгрывать ему, правда, всеми силами демонстрируя, что не замечает ничего и очень занята своими стариками.

В один из дней незнакомец не вышел к завтраку, и Алена почувствовала нечто вроде пустоты, поймав себя на мысли, что данный факт ее расстроил. За ужином его опять не было, и она решила, что больше его не увидит, корила себя за то, что вообразила невесть что, как тринадцатилетний подросток.

Но на следующее утро, едва переступив порог ресторана, она увидела его. Он сидел все за тем же столиком и, увидев Алену, смотрел на нее, не отрывая глаз. У нее дрогнуло сердце, Алена почувствовала стук крови в висках.

Она испугалась такого своего состояния. Она не верила в любовь с первого взгляда, всегда считала подобные рассказы полнейшей чушью, глупыми выдумками авторов любовных романов. Но тут ее словно огонь объял и нашло безумие. Она не могла есть, не могла слушать. В этот день у ее стариков было хорошее настроение, и они, перебивая друг друга, без умолку болтали, вспоминая что-то из своей молодости, делились впечатлениями о вчерашней поездке в Национальную галерею и прогулке по Трафальгарской площади. Что они говорили, она не могла уловить, он смотрел на нее.

Он ждал ее у выхода.

— Простите, — обратился он к ней, — мне кажется, что мы когда-то встречались.

Сердце Алены заколотилось еще быстрее, но она взяла себя в руки и одарила его фальшиво холодным взглядом.

«Как банально, — подумала Алена. — Неужели он не мог придумать что-нибудь по-оригинальнее?»

— Вы полагаете? — как можно более равнодушно процедила Алена. — Думаю, что вы ошибаетесь.

— Нет, не ошибаюсь, у меня прекрасная память на лица, мы с вами встречались в Москве, вы же из Москвы, — совершенно уверенно произнес незнакомец.

Он уже добился нужного эффекта, Алена сменила холодный взгляд на удивленный и силилась вспомнить, где они могли «встречаться».

— Боюсь, что вы ошиблись, — ответила Алена после некоторого замешательства и указала глазами на недовольно топтавшихся у лифта стариков, — простите, меня ждут.

— Простите, возможно, я ошибся, — фальшиво произнес незнакомец. — Еще раз простите, забыл представиться — Руслан Мерзоев, или просто Руслан.

Он протянул ей визитку.

— Очень приятно. Алена Ветрова, или просто Алена, — подражая его тону, с некоторым кокетством сказала она. — Мне надо бежать, меня ждут.

Старики стояли, недовольно поджав губы, по ей было все равно, ее душа ликовала. Совершенно не понятно, почему, что такого случилось. Она была уверена, что больше никогда в жизни не увидит этого Руслана, да и его манера знакомиться оставляла желать лучшего. В лифте, улучив момент, Алена взглянула на врученную ей визитку. На достаточно дорогой бумаге было напечатано «Руслан Мерзоев — адвокат» и стояли два телефона.

«Как бы не так! — с усмешкой подумала Алена. — Он, что, хочет, чтобы я ему позвонила — визитку мне вручил?»

Вечером того же дня, после весьма насыщенного путешествия по Тауэру и окрестностям, старики, сославшись на крайнюю усталость, решили не идти к ужину, а заказать его прямо в номер.

Алена обрадовалась такому повороту событий и с надеждой помчалась в ресторан. Ужин начался полчаса назад. Оглядев зал, Алена поняла, что Руслана нет. Этот факт ее мгновенно расстроил, и, взяв тарелку, она побрела выбирать блюда.

«Да что же это такое! — думала она про себя, усаживаясь за столик. — Какой-то Руслан, смотревший на меня из-за соседнего столика и сунувший утром возле лифта визитку, так очаровал, что я, как школьница, сгораю от желания вновь его увидеть».

Алена почувствовала, как пылают ее щеки. Даже дотронулась до них, чтобы убедиться, что они горячие.

«Боже, какой позор, — думала она, — хорошо, что никто не знает, почему у меня горят щеки».

Но она ошибалась.

— О, я смотрю, вы сегодня ужинаете одна. Разрешите присесть? — раздался совсем рядом уже знакомый голос.

Он стоял у ее стола — высокий, красивый, безупречно одетый и в то же время какой-то по-домашнему уютный и беззаботный.

— Так вы разрешите мне присесть или я так и буду стоять с тарелкой возле вас? — непринужденно и весело произнес он, словно они знакомы лет десять и он лишь для проформы и куража произносит все эти стандартные и ненужные фразы.

— А где ваши замечательные старики? — продолжил Руслан, расположившись напротив смущенной Алены с ее разрешения. — Я заметил, они были крайне недовольны, что я отвлек вас сегодня утром возле лифта. Если у вас из-за меня были неприятности, я прошу прощения.

Ее новый знакомый говорил шутливым тоном, открыто улыбаясь и одновременно отправляя в рот кусочек нежного куриного филе.

Алена была так ошарашена, оглушена его внезапным появлением, что не сразу поняла, о чем речь. Конечно, он говорил о пустяках, можно сказать, о глупостях, но на это надо было что-то отвечать, не молчать же как рыба, набравшая в рот воды. Ей показалась смешной мысль про рыбу, и она почти непринужденно улыбнулась.

— Что вы, они очень милые пожилые люди, правда, немного занудные, — Алена даже рассмеялась, от смущения прикрыв губы кулаком, так легко ей вдруг стало в обществе этого обаятельного незнакомца.

С этого момента ей хотелось с ним говорить, и говорить о всяких пустяках и даже глупостях, забыв обо всем: о времени, о работе, о проблемах…

— А прочему их нет с вами? Я заметил, что они ужинают и завтракают только в вашем обществе и ни на минуту от вас не отходят, — и Руслан снова одарил ее сияющей улыбкой.

— Они сегодня так устали — набегались по Тауэру и окрестностям: Тауэрский мост, Римские стены, сады Тринити-сквера…

— О, ваши старики, наверное, очень интересовались эшафотом. Кстати, последним обезглавленным там был мятежный шотландский лорд Ловат, казненный в тысяча семьсот сорок седьмом году, если мне память не изменяет, — продолжал держать ироничный тон новый знакомый.

— Память вам не изменяет. Вы хорошо знаете Лондон?

— Я бы сказал, неплохо, я часто здесь бываю по работе и стараюсь уделять внимание культурным мероприятиям. Впрочем, меня больше интересуют не холодные достопримечательности, по которым бегают толпы туристов со своими гидами, а сами люди — их менталитет, традиции и уклад их жизни. Наверное, если бы я не был юристом, я стал бы ученым-этнографом. Существует Лондон туристический и Лондон живой и неизвестный, есть простая жизнь улиц, старинные пабы, курьеры на мотоциклах и велосипедах, уличные музыканты и даже бездомные бродяги, ночующие под арками и навесами, — пожалуй, второе гораздо интереснее первого. По крайней мере, первое бывает интересно только в первый раз. Конечно, надо обязательно знать и главные туристические места типа Букингемского дворца, Британского музея или тех же королевских конюшен.

Руслан засмеялся.

— Я боюсь показаться вам занудой и болтуном, — продолжил он в том же тоне, — вы подумаете, что избавились от занудных стариков и познакомились с занудным адвокатом.

Он смотрел на Алену так, будто пытался заглянуть ей в душу, оценить, насколько понравились ей все его шуточные, почти глупые речи. Он не любил пустословить, но для того, чтобы знакомство сделать как можно более непринужденным и располагающим, приходилось прибегать к подобным приемам.

Алене нравилось все, что он говорил, ей нравился он сам, его голос, его интонации и мимика. Не важно, что он говорил, важно было, как он говорил. Она слушала его, как слушают звук воды или пение птиц в лесу, как слушают шум дождя или потрескивание поленьев в печи. Она не отдавала себе отчет в этом, она не понимала, что просто слушает его голос, звук его голоса, вибрации, интонации, тембр. Ей было интересно то, что он говорит, интересна информация и ее подача, пусть даже шутливым тоном, она привязывалась к нему, как привязываются к чему-то неопределенному, но очень приятному и привлекательному, увлеклась, как увлекаются невероятным и фантастическим сном, таким сном, после пробуждения от которого начинаешь продолжать сочинять его.

— Нет, нет, вы так интересно рассказываете. Я сама часто задумывалась над тем же. Очень хотелось узнать жизнь людей, но все эти стандартные маршруты, рассчитанные исключительно на туристов, не дают полноты картины, не дают узнать о стране и ее жителях. Тем более проживая в таком отеле… Правда, я училась здесь несколько лет назад, но тогда, кроме учебы и нескольких экскурсий, тоже ничего не было.

— Насчет отеля вы точно заметили, лучше всего селиться не в таких огромных отелях, а в каком-нибудь маленьком и очень красивом, спрятанном где-нибудь в переулках возле Сент-Джеймс-плейс. В некоторых даже настоящая антикварная мебель, не говоря уже о настоящих британских традициях. А все эти мировые сети похожи один на другой как близнецы-братья. Это я к тому, что, чтобы почувствовать национальный колорит, надо прежде всего останавливаться в национальном отеле. Затем национальная кухня, маленькие неизвестные музеи, например музей Фрейда и его знаменитый диван с красным восточным ковром, или Фентон-хаус с уютным садом, старинной мебелью и коллекцией клавишных инструментов. И еще Ковент-Гарден, место хотя и туристическое, но очень яркое. Кстати, там есть замечательная улочка Нилс-Ярд в сельском стиле, которая славится великолепными сырами.

— Да, да слышала про эту улицу, правда, пока не довелось там побывать.

— Алена, вы много потеряли. Жаль, что у нас мало времени, я бы вам показал настоящий Лондон. Впрочем, я уже чувствую себя хвастуном и сгораю от стыда. Может, перейдем на «ты»?

— Конечно, давайте на «ты», — Алена заметила, что, несмотря на то что он много болтал, его тарелка была пуста, а она даже не притронулась к еде.

Ей стало как-то неудобно, она боялась выдать свой восторг от этой случайной, мимолетной встречи.

— Тогда давай, а не давайте, — и Руслан засмеялся. — Ой, ты ничего не съела, это я виноват, совсем заболтал молодую девушку. Давай принесу тебе салат и себе тоже, я, кажется, не наелся. Здесь есть замечательный салат, я его в прошлый раз распробовал. Сейчас.

В тот вечер она оставила ему номер своего телефона, договорившись, что в Москве он обязательно ей позвонит и они куда-нибудь вместе сходят, а вот куда — будут решать на месте. Они еще долго сидели в ресторане отеля, затем поднялись на смотровую площадку, оборудованную прямо на крыше, откуда открывались прекрасные виды на вечерний город и Темзу, и болтали без остановки, все о том же и ни о чем.

Прилетев в Москву, Алена сразу поймала себя на мысли, что с нетерпением ждет его звонка. Иногда она доставала визитку Руслана из записной книжки и рассматривала набор цифр его телефонного номера. Ей казалось, что если набрать эти цифры, то можно услышать его голос. А голос был таким близким и в то же время недосягаемым. Почему она вспоминала этот голос — она не могла понять. Ей хотелось слышать его интонации, видеть мимику его лица, его глаза, улыбку и его легкий смех, похожий на шелест листьев. Но позвонить первой она, конечно, не решалась. Не позволяли воспитание и женское достоинство. Ей начинало казаться, что он уже никогда не позвонит и она никогда не услышит его голос.

Руслан позвонил через неделю.

— Ассалям малейкум, Мавлади, дорогой!

— Малейкум ассалям, какими судьбами, Султан, что звонишь в такую рань? — раздался в трубке мягкий, несколько хрипловатый после сна голос.

— Мавлади, у меня к тебе дело, я тебя по пустякам рано никогда не беспокою. У вас в Волгограде, записывай адрес: поселок Степное, улица Южная, дом три, квартира три. Записал? Так вот, по этому адресу попик один проживает.

— Попик? Ты уже и за этих взялся? Его, что, надо того? — в трубке послышался легкий ехидный смешок.

— Нет, того его не надо, доставь его ко мне, срочно, только, Мавлади, ты его привези мне по-хорошему, без мордобития, он мне для одного дела очень нужен.

— Султан, все в лучшем виде, как скажешь, вечером тебе его доставлю со всеми потрохами.

— Ну бывай, жду, приедешь — увидимся, потолкуем еще.

Иеромонах Вячеслав пил, пил беспробудно вот уже вторую неделю. Из дома выходил только по нужде — до ближайшего магазинчика на углу.

«Нина, Нина, — шептал отец Вячеслав в пьяном угаре, наливая себе очередной стакан дешевой водки местного разлива, — как ты могла так со мной поступить…»

Он пил, как пьют алкоголики — из простого граненого стакана, почти не закусывая. Нет, последние дни он стал закусывать, чтобы меньше тошнило. Бабушки-прихожанки всегда снабжали своего батюшку домашними разносолами: помидорчики, огурчики, перчики — вкуснятина.

«Спаси их, Господи, — думал отец Вячеслав, пуская пьяную слезу и доставая из банки очередной крепенький огурчик. — Любит наш народ своих пастырей. Эх, Нина, Нина, векую оставила мя еси».

Выпив залпом очередной стакан и похрустев огурчиком, шмякнулся на диван, зазвенели задетые ногами пустые бутылки. Через два часа он очнулся от сильной тошноты, еле-еле доплелся до туалета, а может, и не дошел до него, он плохо соображал. Следующий раз он очнулся у стола, пытаясь трясущимися руками налить водку, но драгоценная жидкость только расплескалась, горлышко бутылки звенело по стакану, отдаваясь дикой головной болью, пришлось допить так, прямо из горла. Полегчало, он сел, огляделся и стал доставать неподатливыми пальцами последний огурчик. Огурчик плавал, как рыбка, и доставаться не хотел. Тогда отец Вячеслав выпил рассол, а непослушный огурчик вытряхнул на стол, но тот явно не спешил посетить нутро батюшки и резво ускакал прямо под стол.

— Куда, сволочь! — захрипел отец Вячеслав, крякнул и, попытавшись нагнуться, свалился под стол в самую толпу пустых бутылок.

Бутылки жалобно зазвенели и покатились в разные стороны. Только он протянул руку, пытаясь схватить нахальный огурец, и уже было схватил его, как бешеный корнишон опять выскочил, как живой, и умчался куда-то в сторону дивана. В этот момент, тщетно пытаясь встать, он увидел перед собой ноги в блестящих изящных ботинках, потом еще ноги в высоких военных ботинках на шнуровке, потом еще одни ноги в таких же ботинках.

— Кыш, кыш, нечистая сила, свят, свят, свят, — заорал что было мочи отец Вячеслав.

— В ванну его, под холодную воду, пусть очухается, — скомандовал тот, кому принадлежали изящные ботинки.

Двое в военных ботинках подняли обмякшего отца Вячеслава и потащили его в ванну.

«Интересно, зачем Султану понадобилась эта пьяная свинья?» — подумал человек в изящных ботинках, с брезгливостью оглядывая убогое жилище священнослужителя.

— Мавлади, куда его? — спросил один из боевиков по-чеченски, вытаскивая из ванны трясущегося и окончательно обмякшего батюшку.

— В машину, и быстро, а то уже и так шуму наделали.

Отец Вячеслав попытался поднять голову, мокрые волосы залепили лицо, перед глазами все плыло, струйки холодной воды противно стекали по спине до самого исподнего белья.

«Зачем эти люди? — неслось в воспаленном мозгу иеромонаха. — А может, это и не люди, а бесы из преисподней? Нет — люди, это архиерей их прислал. Нина, Нина, за что?»

Его Нина, бухгалтерша с прихода, веселая вдова тридцати восьми лет, последние три года скрашивала отцу Вячеславу его скорбное монашеское существование в захолустном приходе. Вдруг как белены объелась, заявила, что надоело ей ходить в тайных любовницах, сколько можно — не девица уже и не семнадцать лет, и пригрозила, что если он не женится на ней, то она пойдет к владыке и все о блудном иеромонахе расскажет. А жениться отцу Вячеславу за эти годы ох как расхотелось, тоже ведь не семнадцать лет ему.

Решил отец Вячеслав сам к владыке идти, а то Нина — женщина отчаянная, если сказала — пойдет, значит, пойдет, а там позора не оберешься. Лучше уж самому с архиереем поговорить, глядишь, умилостивится, может, и сан снимать не придется. Не любят архиереи таких историй, ох как не любят! А не смилуется — так можно со спокойной душой отказаться от монашества и от священства, да и жениться на Нинке. Только перед тем, как идти к владыке, решил отец Вячеслав выпить для смелости бутылочку марочного коньяка, что подарили ему прихожане на прошедшую Пасху. О житье своем скорбном подумать, о смысле этой бессмысленной жизни. Только вот выпил бутылочку — мало; выпил запас кагора, домашнюю настойку бабы Шуры в объеме полутора литров, три «кристалловские» водки, что на поминках за отпевание дали, — и понеслось.

Дальше он не помнил, сколько пил, деньги были Нинке на подарки, вот все подчистую на храбрость и ушли.

Кое-кто из соседей заметил, как от дома отъехал черный и очень грязный джин. Больше в поселке отца Вячеслава никто не видел.

Славик Архипов рос тихим послушным мальчиком. Семья его была глубоко верующая. Он никогда не перечил старшим, не спорил с мамой и не высказывал ей своего мнения. Вырос он в маленьком городке в окружении церковных людей и храмов. Часто в их доме гостили монахи и иеромонахи, странники, странствующие монахини и прозорливые старицы.

Мама Славика всегда мечтала, чтобы ее сын стал священником, а еще лучше — монахом. Когда мама отдавала Славика в семинарию, мальчик не сопротивлялся и покорно шел, куда она велела. Хотя в душе он в попы не хотел, он хотел в моряки. Дальние страны, загадочные моря, приключения и романтика — вот что манило Славика. А попы? Ну что в них интересного: служи, кадилом маши, выслушивай бесконечные исповеди назойливых старух, крести визжащих младенцев, отпевай хладных покойников…

Нет, все это ему не по душе.

В Московскую семинарию он не прошел но конкурсу, и мама отвезла его в Питер — тогда еще Ленинград — и слезно договорилась о его поступлении. Славика взяли скрепя сердце, настолько откровенным было его неверие.

Потянулись годы учебы. Несмотря на неверие и циничное отношение к жизни, Славик старательно грыз гранит богословской науки, получал за это пятерки и так же старательно пытался стать верующим. Он пытался, искренне пытался достичь богопознания, но в то же время у него была уникальная способность сходиться со всякого рода мерзавцами, которые всякий раз сбивали бедного бесхребетного Славика с пути истинного и с вершин богопознания. В конце концов Славик решил, что, хотя путей богопознания вовсе не существует, по церковной лестнице идти все же придется, так как деваться больше некуда, не идти же в самом деле в моряки — мама этого не поймет.

В четвертом классе семинарии, окончательно сформировав свое скудное мировоззрение, Славик решил жениться. Он смотрел на девушек и мечтал, как наконец женится и будет обладать одною из них. Его всецело увлекло женское естество, моря, приключения и путешествия отошли на второй план, как отходят детские мечты, сменяясь жизненными реалиями. Он мечтал о женщинах, но признаться в своих таких взрослых мечтах стыдился даже самому себе. Приходили ночи, все спали, а он, свернувшись под семинарским казенным одеяльцем, предавался плотским грезам. Решиться познать женщину он не мог. Живя в церковной среде, сделать это для столь нерешительного характера не представлялось возможным. Надо было законно жениться.

«Женюсь и буду белым священником», — думал Славик.

Но грянул гром среди ясного неба: в середине четвертого класса Славику как отличнику и кандидату в академию предложили постриг. Нет, не постриг простого чернеца, а путь ученого монаха, со всеми его заманчивыми карьерными перспективами и регалиями, которые белому священнику недоступны. Славик напрягся. С одной стороны, столь заманчивое предложение, словно птица счастья, само идет в руки. А с другой — как же женитьба? Как прожить без женщины, как отказаться от простой природной потребности человеческого естества? Лишить себя семьи, вести искусственный, искаженный образ жизни…

Славику казалось это непосильной жертвой, и птица счастья вот-вот должна была выпорхнуть из его рук. Но, как обычно, в нужный момент очередной мерзавец подсказал Славику, что его сомнения и яйца выеденного не стоят и при желании даже монах всегда может найти способ общения с женским полом. Стоит только захотеть. Славика это утешило, и он принял постриг с именем Вячеслав, затем и рукоположение в иеродьяконы, а через некоторое время — в иеромонахи. Следующие четыре года он прожил в академии, пытаясь стать настоящим академическим ученым монахом, создавая монументальный труд — монографию в области церковной истории и раннего христианства. К окончанию академии труд был завершен, и Славик готовился почивать на лаврах, мысленно примеряя «селедку» — знак богословской кандидатской степени. Но, получив монографию с рецензии, Славик не мог поверить своим глазам. Авторитетный профессор Богоявленский весь его великий труд в тысячу страниц перечеркал красным карандашом, написав: «Абсолютная галиматья и графомания». Возмущенный Славик прибежал к профессору — седовласому и седобородому старцу.

— Отец Вячеслав, — произнес степенный профессор, — при всем уважении к вашему сану я не могу принять вашу работу хотя бы потому, что вы многократно повторяетесь, переливая, так сказать, из пустого в порожнее, — это называется тавтология. Я думаю, что вам стоит попробовать себя на другом поприще.

Профессор с достоинством удалился, а обескураженный отец Вячеслав остался глотать обиду. Вожделенная «селедка» уплыла, как золотая рыбка, махнув на прощание хвостиком.

Закончилась академия, и Славика назначили преподавателем славянского языка в младших классах семинарии. Но пройтись по преподавательской лестнице и достигнуть высот инспекторства, за которым маячит перспектива архимандритства, а там, глядишь, и архиерейства, отцу Вячеславу не удалось. Его тихо удалили за скандальную связь с некой девицей из работниц академической канцелярии. На ковре у митрополита он слезно каялся и умолял не отправлять его в монастырь. Тогда архиерей сжалился и назначил его на приход вторым священником в одно из сел Волгоградской области.

— Скажи, Султан, зачем тебе понадобилась эта грязная, пьяная поповская свинья? — спросил Мавлади, проходя в комнату, где на атласных подушках сидел, развалившись, Султан.

— Он что, пьяный? — поморщившись, в недоумении спросил Султан.

— Да вдрабадан, мы его из-под стола всего в блевотине выковыряли.

— Странно, у меня была информация, что он не пьет, — произнес Султан.

— Ахмет, там у нас гость, распорядись, чтобы, когда протрезвеет, его помыли, переодели. Как сможет говорить — сразу ко мне.

— Так зачем тебе этот вонючий кафир? — устраиваясь на подушках и закуривая элитную сигару, еще раз спросил Мавлади.

— Дорогой, ты покушай — барашек, шашлык, бери, что хочешь, ешь. Устал, отдыхай.

Мавлади понял, что на его вопрос Султан не ответит, все же Султан выше его, Мавлади, и запросто может не отвечать.

— Ты кушай, потом о делах поговорим, у нас есть что обсудить. Работы много навалилось, слава Аллаху.

На следующий день Мавлади уехал, а к вечеру Ахмет привел протрезвевшего, вымытого и переодетого отца Вячеслава. Выглядел он, мягко говоря, неважно: серое помятое лицо, огромные синюшные мешки под заплывшими глазами.

— Присаживайся, гостем будешь, — указал на стул напротив Султан.

Отец Вячеслав стоял как столб. Ахмед толкнул его в спину, дав понять, что надо садиться.

— Ахмет, ты можешь нас оставить, нам надо поговорить, я тебя позову, — в глазах его сверкнула усмешка. — Ах да, Ахмет, принеси нашему гостю стакан горячего чая и аспирин от головы. Ты прости, — обратился он гостю, — похмелиться тебе не дадим, а вот чаю с аспиринчиком — с удовольствием.

Отец Вячеслав неохотно присел и поморщился от головной боли. От еды его все еще тошнило, а вот горячего чаю хотелось нестерпимо, поэтому он был даже благодарен своему похитителю-незнакомцу, по крайней мере, его не сразу будут убивать.

— Зачем я вам понадобился и кто вы такие? — спросил иеромонах.

То, что это люди не от архиерея, он понял уже давно, да и архиерей померещился ему в пьяном бреду.

— А вот вопросы здесь задаю я, — строго ответил Султан и растянул губы в белозубой улыбке.

Отец Вячеслав поежился от его взгляда и проверил наличие на себе одежды, ему вдруг показалось, что его забыли одеть после душа.

«Почудилось, надо ж так перепить, «белочка», что ли, продолжается», — подумал несчастный.

Вошел Ахмет, похожий на араба из древних литографий, — черноволосый, кареглазый и очень красивый парень лет двадцати пяти, на подносе большая кружка дымящегося черного чая и стеклянный стакан с шипящей в воде таблеткой, — поставил перед носом отца Вячеслава и мгновенно удалился.

«Не отравили бы, бестии», — подумал пленник и машинально перекрестил стакан, сложив по-священнически пальцы.

Султан при виде крестного знамения, исходившего даже от такого ничтожества, что сидело перед ним, сделал омерзительно злую гримасу, но удержался от комментариев и каких бы то ни было действий. Он всегда умел держать себя в руках.

Отец Вячеслав гримасы не заметил и мгновенно опрокинул в себя стакан с аспирином.

— Ну что, приступим к делу, а то время идет, мы с вами здесь не на чаепитие собрались. Хотя вы чаек пейте потихоньку, в вашем состоянии очень помогает. Итак, я вам хочу предложить очень выгодную сделку, — он выдержал нужную паузу и продолжил. — Во-первых, я предлагаю вам отречься от вашей ложной религии и перейти в истинную. Вы, наверное, и сами прекрасно понимаете, как человек с академическим образованием, что христиане исказили принцип единобожия и теперь, слава Аллаху, единственная истинная и чистая религия — это ислам, а единственный истинный пророк, чье послание дошло до нас неискаженным, — это Мухаммед, да благословит его Аллах и приветствует.

— О, нет, нет, я с вами дискутировать на богословские темы не собираюсь, — поспешно вставил пленник.

— Не перебивайте, я еще не договорил, я тоже дискутировать, тем более с таким, как вы, не собираюсь.

Султан глянул на своего невольника так, что тот опять заерзал и стал теребить одежду.

— Так-то лучше, я надеюсь, что мы здесь не шутки шутить собрались.

Отец Вячеслав и не собирался с ним спорить, он вообще никогда никому не перечил, но боялся, страшно боялся, он ненавидел себя за эту вечную трусость. Он никогда не мог возразить ни матери, ни другим людям, вершившим его судьбу. И вот теперь какие-то негодяи похищают его и начинают к чему-то принуждать, и он опять не сможет отказаться. Он уже знал, что не откажется, его загнали, как зверя. Вначале Нина, теперь эти.

— Итак, я предлагаю вам принять истинную веру — ислам, я вам предлагаю самый чистый ислам, даже не тот ислам, о котором вы привыкли слышать в своих кругах, но это детали.

— Расстригой, что ли, хотите меня сделать? — робко, почти заикаясь, спросил неволец.

— Ха, ха, ха, — рассмеялся Султан, обнажив стройные ряды идеальных зубов, — ой, не могу, расстригой, да ты и так без пяти минут расстрига. Ты что, думаешь, твой архиерей тебя за твои выходки по головке погладит? Может, он тебе приход предложит и жену при этом в придачу или сделает тебя своим секретарем, а? Да тебе в лучшем случае светит, как там у вас называется, запрещение, а в худшем — лишение сана.

— Извержение, — поправил его пленник, обхватив голову руками и нагнувшись, словно сейчас зарыдает.

— Не важно, извержение — по вашей терминологии. И будешь ты прозябать без денег и без пропитания у себя в вонючей дыре в своем Зажопинске, и твоя любимая Нина тебя бросит, потому что ей такой, как ты, не нужен, и будешь ты жрать свою паленую ханку, пока не сдохнешь, как собака под забором. "Гебе в твоей церкви ловить больше нечего. Или ты думаешь, что твой архиерей ничего не знает о твоих похождениях? Все он знает, и давно, твой настоятель ему все и докладывал. Так что скажи ему за это спасибо.

— Вот сволочь, — в сердцах рявкнул отец Вячеслав, тряхнув головой.

— Кто сволочь?

— Настоятель сволочь. А вам, что, тоже настоятель про меня доложил? — удивленно спросил иеромонах, прищурив глаза.

Эта информация оказалась для него новостью.

— Я, может, и сам уйти хотел, оставить сан и монашество, без вашей великодушной помощи, — поспешил добавить страдалец, потирая раскрасневшиеся глаза.

— Нет, ваш настоятель с нами не контачит, у нас другие источники информации. Впрочем, это отступление от темы. Тем более мы никогда и никого не неволим, все делается добровольно. Но я недосказал: если ты примешь ислам, то мы решим абсолютно все твои материальные проблемы. И ты сможешь жениться на своей любимой женщине и обеспечить себе и ей достойное существование. А можешь выбрать себе любую жену. Цена вопроса — тридцать тысяч долларов плюс жилье в любом регионе, в зависимости от того, где тебя назначат работать. По-моему, недурно, очень недурно, учитывая, что такие деньги в твоей церкви тебе никто никогда в жизни не предложит, тем более сейчас, — Султан натянуто улыбнулся, дав понять, что настроен более чем дружественно.

— А зачем вам опальный монах? За такие деньги вы можете найти и более привлекательную кандидатуру.

— Ну, во-первых, мы не за деньги, как ты изволил неудачно выразиться, ищем себе кандидатуры. Мы обращаем в истину и награждаем достойно в отличие от вашей Церкви, которая считает, что служить в ней должны лишь за одно спасибо и за три копейки, тогда как верхушка ее постоянно обогащается. Во-вторых, ты пока еще не опальный, нет ни одного официального документа, — пока нет, но скоро будет, и тогда ты не отмоешься от того дерьма, в которое влез. Пока есть шанс отречься от Православия по убеждениям. Разобраться в правде, разочароваться во лжи, в которой провел всю свою жизнь. А уж пиаром займутся профессионалы. В Интернете и в прессе появятся сообщения, что очередной священник перешел в ислам и что это не банальная случайность, а закономерность, что служители престола не желают больше врать себе и людям и морочить головы своим прихожанам байками о Троице. Ты станешь известен, ваши поднимут вой и встречную волну в прессе, вся страна, по крайней мере в религиозных кругах, узнает твое имя, а ты будешь ездить, проповедовать и рассказывать о тьме и мракобесье, в котором жил, а теперь избавился от всего этого, будешь призывать свою паству обратиться. Ты вырвешься из своей Тмутаракани, в которой сидишь безвылазно уже много лет, увидишь жизнь, почет и уважение. У тебя будет законная жена, с которой не надо прятаться по углам с тараканами и бояться каждого шороха.

— Мне надо подумать, дайте время, у меня очень сильно болит голова, и это все так неожиданно. Я вообще хотел уйти из религии… — он недоговорил, запнулся, впрочем, он уже и сам не понимал, что хотел сказать.

— Конечно, подумать — обязательно. Отлежись, поешь нормальной пищи, поспи, а потом продолжим, обговорим детали. До послезавтра.

Через два дня иеромонах Вячеслав выглядел и чувствовал себя гораздо лучше. Исчезли мешки под глазами, появился аппетит и даже надежда на лучшую и насыщенную событиями жизнь.

В обед Ахмет проводил его к Султану, тот сидел за богато накрытым столом.

— Присаживайся, угощайся, все очень и очень вкусно, и заметь, что так ты сможешь есть каждый день.

Султан прошелся по всем болевым точкам отца Вячеслава. Это и обиды на священноначалие, которое его, ученого монаха, загнало за можай на гнилой приход, и жажда достойного существования, и даже мечты о вкусной еде.

Вкусная еда всегда была его слабостью, он был гурманом от рождения, но, к своему великому сожалению, очень редко ел так, как ему мечталось. Он с ужасом вспоминал свои детские полуголодные годы, в его семье питались более чем скромно, плюс строго соблюдали все церковные посты. Затем шли семинаристские и академические годы, когда опять же питались по принципу щи да каша — пища наша. Потом был постриг, пришлось вовсе воздерживаться от мяса, по крайней мере на людях, ведь монахи по русской традиции не вкушают мясной пищи.

Иеромонах буквально набросился на еду, за эти дни он страшно изголодался, поэтому ел, почти не жуя, торопясь попробовать как можно больше предложенных блюд. Такого изобилия он не видел даже на самых важных архиерейских приемах, на коих ему посчастливилось побывать в свое время.

Здесь была и нежнейшая баранина в каком-то диковинном соусе, несколько сортов красной рыбы и икры, вкуснейшие копчености, молодая картошка, национальные лепешки с различными начинками, жареный сыр. Отец Вячеслав прикрыл глаза от нахлынувшего удовольствия.

— Ну что, вы решили?

— Я согласен, — едва прожевав, произнес он.

— Тогда после обеда пишите письмо своему архиерею, как там у вас положено, с просьбой снять с вас сан по религиозным убеждениям и в связи с принятием ислама, ну а дальше дело техники, вам все подскажут, вы всегда будете чувствовать поддержку. Да, и сообщите, в каком банке вы желаете открыть счет.

Счет в банке! Бывший иеромонах едва не подавился от услышанного. «Мечты сбываются», — возликовал он внутренне, с глубочайшей благодарностью глядя на своего благодетеля.

Через несколько дней на всех исламских интернет-порталах появились сообщения о том, что очередной православный священник отрекся от своей ложной веры и добровольно перешел в ислам.

Православные не заставили себя ждать, ответив на православных порталах бурным возмущением поступком бывшего иеромонаха. Религиозная общественность загудела, как растревоженный улей, на форумах шли стенка на стенку. Было написано несколько статей в церковных газетах и журналах. А через несколько месяцев бывший иеромонах под новым именем Али Микаэль Вячеслав вступил в публичный диспут с одним известным православным священником. Диспут получил небывалый резонанс в религиозных кругах и даже освещался известной радиостанцией «Свобода слова».

Шли дни. Лето близилось к закату. Некоторые девушки покинули лагерь. Новых пока не привозили. Занятия шли со старым составом. Говорили, что многих после подготовки отправляют в так называемый резерв, то есть они отправляются домой и живут обычной жизнью до тех пор, пока не понадобятся для выполнения задания.

В то время Алена достигла особого подъема, ей все в лагере нравилось и хотелось скорее пойти на задание, чтобы окончательно доказать Руслану свою любовь. Она даже не задумывалась, что это задание будет для нее последним в жизни и что любимого она оставит здесь, на земле, а сама уйдет.

На идеологических занятиях им много рассказывали о рае и о том, какие блага и награды ждут мучеников. И чем больше неверных удастся уничтожить и отправить в ад, тем больше будет награда в раю. Алена верила этому учению, но в отличие от других смертниц не мечтала о наградах и рае, она думала только о своей любви, ради которой она пойдет на все.

Шахидками двигают не только ненависть и желание отомстить, но иногда и любовь.

Но однажды, это было уже в октябре, произошел случай, который несколько ослабил Аленину эйфорию.

Как-то поздним вечером бородатый Казбек и Ахмед привели в лагерь русского пленника. Его сразу же поместили в подвал, находившийся рядом с резиденцией Султана.

— Русского привели, — возбужденно шептала поздно вечером Насира Алене. — Дядя сказал, что Султан его скорее всего убьет. Вот интересно посмотреть.

— На что посмотреть? — спросила Алена.

— Как его убивать будут.

— Что в этом интересного?

— Ненавижу русских, — прошипела Насира.

— За что?

— Они убивают мой народ, они убили моих братьев, — почти прокричала Насира.

Она отвернулась к стенке и замолчала.

Султана в тот день не было, он появился к вечеру следующего, с ним было еще человек пять, по виду боевики.

Гости, по всей видимости, были очень важными, так как весь день готовилось обильное и богатое угощение.

Продукты для стола завезли еще накануне. В лагере заранее знали: если завезли много мяса и прочих деликатесов, значит, у Султана будет большой прием. Приемы были непростые — перед ответственными операциями, на них обсуждались все окончательные детали, а также кандидатуры исполнителей.

Шашлык и мясо готовили инструкторы, на время превращаясь в поваров, все остальные блюда — девушки. Если девушку приглашали обслуживать стол, это значило, что ее кто-нибудь выберет на ночь. Для многих это была большая честь: собственные охранники им давно надоели. Для гостей приглашали только молодых девушек, всякие вдовы и бывшие жены, то есть разведенные и брошенные мужьями, за тридцать, не приглашались, они готовили еду.

В этот день Алена была приглашена на обслуживание стола, с ней еще три девушки. Насире же досталась самая грязная работа — мытье посуды, чем она была крайне недовольна. Как-то раз Насира сказала Алене, что очень надеется, что на одном из приемов ее выберут не просто на ночь, а в жены. Выйти замуж она жаждала гораздо больше, чем мстить русским. Но ни на один прием ее до сих пор не позвали, хотя инструкторы с охранниками ее не касались. Видимо, Насира не врала, что она находится здесь на особом положении и на нее у руководства существуют определенные планы. Она очень надеялась, что Султан выдаст ее замуж, ведь ее отец отказался делать это, пожертвовав дочерью ради собственного материального благополучия и статуса семьи. Насире было обидно, что сестер выдадут замуж, а ее, обмотав взрывчаткой, принесут в жертву, как приносят в жертву барана в Курбан-байрам. И все соседи, посмотрев новости по телевизору, пойдут поздравлять ее родителей и будут говорить, что девочки Таланбиевы — достойные невесты. На них появится много желающих, а значит, и калым дадут гораздо больше, чем обычно. Но ее, Насиры, уже не будет. Ее семья, как и многие семьи в их селе, принадлежала к самому радикальному течению ислама, которое традиционные мусульмане считают сектантским.

Да, она мечтала о рае, но земное счастье, жажда мужской любви, желание иметь детей были выше желания попасть в рай, да еще в столь юном возрасте — Насире едва исполнилось семнадцать.

В самый разгар пира Султан приказал привести пленного.

Ввели парня небольшого роста с сильно разбитым лицом.

— Развяжите его, — с важностью произнес Султан.

Ахмет быстро развязал ему руки. Парень стоял, понурившись, растирая синие затекшие ладони.

— Что нам скажет Ахмет о нашем госте? — хитро прищурившись, спросил Султан, как будто ничего не знал о своем невольнике.

— Его Казбек поймал, он в нижнем ауле вынюхивал про лагерь, пытался даже нанять машину, чтобы его в район Хачарского водопада довезли.

— Наверное, хотел полюбоваться достопримечательностями природы, — с ехидной усмешкой перебил его Султан, сверкнув идеальными зубами, и обратился к пленному. — У нас красивые места, не правда ли?

Грянул общий смех. Раздались одобрительные гортанные фразы. Поднялся шум. Парень еще более потупился и смотрел в пол.

— Продолжай, Ахмет, что у тебя еще на него?

Воцарилась тишина, бородачи прекратили жевать, ожидая развязки начавшегося спектакля. Султан любил устраивать показательные представления, это очень нравилось публике и ему самому. К тому же давало разрядку в напряженной работе.

— По документам Гольдман Кирилл Михайлович, шестьдесят восьмого года рождения, москвич, родился в городе Реутов Московской области, журналист газеты «Новая правда».

— Еврей? — подняв брови, спросил Султан.

Пленный молча кивнул.

— Значит, иудей по вере? Обрезанный?

— Нет, — еле слышно произнес невольник.

— А кто же тогда, современный безбожник?

Грянул раскатистый смех.

— Христианин, — еще тише ответил мужчина.

Смех внезапно оборвался. Публика напряглась. Дело приобретало совсем другой оборот. Послышались возгласы: «Аллаху акбар»

— Христианин?! — прошипел Султан, лицо его изменилось, словно почернело.

Гости смотрели на Султана, ожидая дальнейших событий. Султан кивнул Ахмету, тот понял его жест и дернул за ворот рубахи невольника.

— У него крест! — неожиданно высоким голосом закричал Ахмет.

Зрители шумно зашевелились, посыпались гортанные фразы и «Аллаху акбар», забряцало оружие, декорации неожиданно для самого Султана сменились.

Кирилл понял, что вертухаи Султана требуют срочно пристрелить невольника, другие же предлагают какие-то более изощренные казни.

«Только не пытки, — подумал Кирилл. — Скорее бы застрелили, и все».

Еще вчера Кирилл понял, что отсюда он живым не выйдет, если только за это время не случится какой-нибудь исключительный форс-мажор. Слишком близко он подобрался к логову самого Султана, да и не надо было самому ввязываться во все это.

«Права была Наталья, отдал бы этот треклятый диск в ФСБ, и все. Так нет, мне, дураку, понадобилось это журналистское расследование. Проверить все самому, узнать еще больше, запустить потрясающую сенсацию в прессу и этим самым усилить антитеррористическую деятельность государственных структур, всколыхнуть общество. Как это было наивно и глупо, как я мог поддаться на подобную авантюру! Теперь сдохну здесь, как собака, и могилы не останется. Если бы Наталья согласилась выйти за меня, не поехал бы сюда, отдал бы диск и остался с ней. Господи, прости мои прегрешения. Не думал, что конец так близок. Жил я так, как будто до Тебя высоко, а до смерти далеко, и оказалось, что вот она, смертушка. Возьмешь ли Ты меня, как разбойника взял в рай? Думал я, что буду умирать в своей постели, окруженный детьми и внуками, пособоруюсь, исповедаюсь, приму причастие и тихо отойду, а оказывается, все совсем не так».

Из раздумий его вывел резкий толчок, вначале показалось, что на шею ему пытались накинуть удавку, но оказалось, что это Ахмет сорвал с него крест — тот самый, который ему батюшка при крещении надел со словами: «Носи и никогда не снимай». С тех пор он никогда не снимал его. Даже в больнице, когда ему делали рентген груди, зажимал крест губами. Кирилл попытался выхватить крест из руки Ахмета, но в ту же секунду получил оглушительный удар в челюсть, так что отлетел в угол и упал на пол.

Грянул раскат бешеного хохота.

— Поддай ему еще, Ахмет! — заорали бандиты по-чеченски, изрыгая какие-то немыслимые ругательства.

Султан дал знак, и все мгновенно замолчали, с напряжением ожидая продолжения драмы.

— Посадите его за стол, — произнес Султан.

Некоторые выразили удивление, другие же вознегодовали.

Казбек, сидевший рядом с Султаном, вскочил и злобно зашипел:

— Я не буду сидеть за столом с этой собакой!

— Остановись, сядь, — спокойно произнес Султан, слегка махнув рукой Казбеку.

Тот недовольно подчинился и, послав несколько проклятий в адрес пленного, сел на свое место. Воцарилась мертвая тишина. Султан заговорил, обращаясь к своему невольнику.

— Итак, мы не преследуем цель обязательно тебя убить. Это не является нашей задачей, мы не звери и не убиваем просто так или ради своего удовольствия. Хотя то, что ты христианин, меняет многое, — Султан на ходу переписывал сценарий начавшегося спектакля. — Аллах всемилостивый и всемогущий призвал нас на джихад против неверных. Неверные прогневляют его, они не имеют права топтать землю, которую он создал. Ислам — это мир. И мы вышли на священную войну, Аллах инша, ради этого мира и установления на всей земле праведности и порядка. Джихад продлится до тех пор, пока последний неверный не будет уничтожен. Я понятно изъясняюсь?

Султан в упор смотрел на Кирилла. Вновь послышались одобрительные возгласы и «Аллаху акбар».

— Более чем понятно, — с трудом произнес Кирилл. Разбитое лицо нещадно болело, верхняя губа распухла и противно пульсировала.

— Принесите ему лед на лицо, — вдруг прокричал Султан.

Это получилось у него как-то истерично, по-бабьи. На секунду он потерял контроль над собой, не сумев скрыть свое раздражение. В ту же минуту кто-то передал тряпочку с завернутым в нее льдом.

— Приложи, — произнес Султан, — разговор у нас предстоит серьезный, приведи себя в порядок, передохни.

— Дайте ему чай и закуски, — распорядился Султан уже спокойно, как ни в чем не бывало. Девушка в хиджабе внесла поднос с чаем и едой.

Кирилл залпом выпил чай, он больше суток ничего не пил. Ему так хотелось пить, жажда его мучила больше, чем боль от разбитого лица, и удержаться при всем отвращении к происходящему он не мог. От льда и чая стало легче. Боль немного утихла, по желудку разлилась приятная теплота.

«Господи, дай мне силы», — взмолился Кирилл.

Гости принялись жадно поглощать еду.

Вошли еще две девушки, одна из которых показалась Кириллу русской и даже кого-то напоминала: «Нет, это мне мерещится, хотя она действительно русская».

Девушки принесли шашлык, овощи и горячие лепешки. Бородачи набросились на мясо, смачно отрывая куски от шампуров, по губам и бородам потек жир, некоторые вытирали его прямо рукавом. Кирилл с презрением смотрел на эту вакханалию, на то, как его палачи набивают свои желудки жареным мясом. Лишь Султан ел с безупречной аристократичностью, его невозможно было представить чавкающим или рыгающим, губы он промокал салфеткой, ел немного, не показывал, что голоден. Хотя на самом деле он был очень голоден и готов наброситься на угощения со зверским аппетитом.

Он был крайне раздражен: того, что пойманный журналистишка окажется христианином, он никак не ожидал. Когда он раздражался, у него начинались приступы безудержного голода. Это была его слабость, о которой не знал никто, кроме Алены, он как-то сказал ей об этом еще в Москве. Теперь ему нужно поесть, успокоиться и продумать грамотную тактику. Он рассчитывал, что будет как обычно бывает с журналистами, а тут совсем другой оборот.

Кирилл к еде не притронулся, было слишком противно, он не мог есть, понимая, что сидит за столом с собственными убийцами. Жизнь кончилась, а этот пир только начало глумления над ним.

«Скорее бы все закончилось. Господи, если это конец, то ускорь его, я не выдержу, я слабый и немощный. Господи, дай мне понять, что жизнь моя в Твоих руках, а не в руках этих подонков».

На это в голове возникла мысль — цитата из Евангелия: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить».

С этого момента в сердце прошел страх, Кирилл перестал бояться, тот жуткий животный страх, который поглощал все его существо, бесследно исчез. Наступило успокоение — такое нужное и необходимое в данной ситуации.

«Что произошло, то произошло, теперь поздно жалеть о своем поступке, теперь предстоит отдать все в руки Господа», — никогда еще он не чувствовал подобной близости Бога. Он не был особенно религиозным, в храм ходил только по большим праздникам, постился кое-как или вообще никак, постоянно и во всем оправдывая свою лень. Но крест не снимал, всегда носил с собой карманное Евангелие и читал его почти каждый день. Вот, пожалуй, и все.

«Господи, я ничего Тебе не принес, а жизнь моя кончилась, и мне даже нечего сказать Тебе, кроме того, что однажды сказал Тебе мытарь: будь милостив ко мне, — произнес про себя Кирилл. — Я жил в суете, блуде, писал дурацкие статьи, предавался многочисленным страстям, думал, что страдаю или испытываю счастье, а на самом деле все оказалось такой туфтой по сравнению с вечностью, в которую я уйду вот-вот. Как бы я хотел во всех своих грехах покаяться, прими мое покаяние, какое есть. Я столько раз проходил мимо храма, мимо таинств, не понимая, какое драгоценное время я терял. Только сейчас понял, сколько было упущено. Жаль, что время не вернуть. Оказывается, чтобы я вразумился, меня надо было вот гак… Я получил по заслугам, прости мне все, что я делал неправильно».

Бандиты начинали насыщаться, некоторые довольно откинулись на подушках, кто-то нюхал какой-то порошок, кто-то сыто рыгал. Казбек бросал злобные взгляды на пленника и лязгал зубами, как волк, которому не дают разорвать его добычу. Наконец он выхватил из-за пояса кинжал и вскочил с места:

— Султан, дай я зарэжу эту собаку!

— Подожди, сядь на место, — осадил его Султан.

Принесли еще закуски, какие-то напитки и фрукты.

— Ну что, продолжим нашу беседу с дорогим гостем, — сказал Султан, подождав, пока все закончат. — Итак, я еще раз повторюсь, что мы не преследуем цели лишить вас жизни. Мы предлагаем тебе жизнь в обмен на отречение от твоих христианских заблуждений. Мы предлагаем тебе стать одним из нас. Ты начнешь работать с нами во имя Аллаха всемилостивого, сможешь обрести истинную праведность. Ты должен понимать, что мы имеем власть лишить тебя жизни и имеем власть, данную Аллахом, даровать тебе ее. Что скажешь?

— Вы говорите, как говорил Пилат.

Никто из окружающих не понял ответа Кирилла, кроме образованного Султана. Султан неприятно поморщился. В свое время он тщательно изучал христианство. Врага надо было знать в лицо. И, в отличие от своих подельников, он знал Его в лицо.

Христос был личным его врагом. Он знал Священное Писание, хорошо был знаком с творениями святых отцов, таких как Авва Дорофей, Ефрем Сирин, Иоанн Златоуст, Никодим Свято горец, Нил Синайский. Его эрудиции могли позавидовать многие православные, знакомые со святоотеческими учениями через пень колоду. Чем больше Султан изучал христианство, тем больше он ненавидел это учение и Самого Христа. Он объявил войну не неверным, а Ему Самому. Он ненавидел не только Его, но и всю символику, связанную со Христом, людей, исповедующих христианство, особенно тех, кто служит Ему.

Сейчас он понял, что его пленник не так уж прост, с ним нужно поступить грамотно и не ударить самому лицом в грязь. Ответ Кирилла о Пилате уже поверг его в некоторое замешательство. Он ответил на его предложение, хотя никто из окружавших его баранов ничего не понял. Да, именно баранов, он не любил своих соратников, зачастую уподоблявшихся грязным животным, жаждущим крови. Аллаху не нужна просто кровь, ему нужна идея, кровь ради идеи, а эти необразованные бараны… Хотя они свои, они поставлены Аллахом на свои места и названы им верными.

Не всем же быть такими, как он, Султан. У него высшее предназначение, а тут какой-то жалкий журналистишка, почти покойник, отвечает ему про Пилата. А ведь через его руки много прошло таких вот жалких, которые отрекались от своей веры, валялись у него в ногах, размазывали сопли, прося о пощаде. Этот жидочек, назвавший себя христианином, не такой, Султан почти сразу это понял.

— Подумай, мы предлагаем тебе жизнь. Ну зачем тебе все эти бредовые идеи? Все равно твой Бог тебя не спасет, Он не в силах остановить наши пули и даже нож нашего Казбека. Представляешь, Казбек будет спускать с тебя живьем шкуру, а твой Бог будет на все это смотреть, как там Его у вас малюют на иконах, — раздалось всеобщее ржание, последняя фраза очень понравилась публике.

Султан сказал ее скорее для них, а не для Кирилла. Надо потешить ребят.

— Спаси себя и наю? Это ты хотел сказать, Султан? — произнес Кирилл с усмешкой, глядя в глаза своему убийце.

Султан сделал вид, что пропустил ответ Кирилла мимо ушей. Он понимал, что теряет контроль над ситуацией и проигрывает поединок. Хорошо, что окружающие опять не поняли, в чем дело.

— Мы тебя не торопим. Можем дать время для раздумий. Отречься от заблуждений — это серьезный шаг, достойный настоящего мужчины. Более того, я скажу, что недавно один православный священник отрекся отложной христианской веры и добровольно перешел в ислам. Ты как журналист наверняка слышал эту историю, больно громкое дело было, очень много шума поднялось в прессе и интернете. Слышал? Это бывший иеромонах Вячеслав, ныне истинный служитель Аллаха, да благословит он его и помилует, Али Вячеслав Микаэль.

— Конечно, слышал, — ответил Кирилл.

— И что скажешь?

— Ничего не скажу. Предатель он, хотя неизвестно еще, какие обстоятельства у него были, но теперь ничего хорошего его не ждет.

— А что хорошее ждет тебя в твоем тупом упорстве?

— Пожалуй, я не стану дискутировать с вами на эту тему, — произнес Кирилл.

Султан засмеялся.

— Можно подумать, мы собрались здесь для того, чтобы подискутировать с журналистом Кириллом Гольдманом. Не забывайся, ты не у себя в газете на пресс-конференции. Аты знаешь, что ты, мертвец, служишь дьяволу? Разве нет? Ты увидишь, что твоя вера и поклонение человеку и рабу Бога приведут тебя в ад. Всемогущий Аллах отведет от тебя милость свою, и ты будешь вечно гореть в аду, если не одумаешься прежде. Будут у таких, как ты, отрублены руки и ноги накрест за твою ложь шайтанскую, а в последней жизни еще большее мучение, если бы только знал!

— АЛЛАХУ АКБАР! АЛЛАХУ АКБАР! Нет божества, кроме Аллаха, и Мухаммед, посланник и раб его! — хором зааплодировали гости столь проникновенной речи Султана.

— Иншалла-а-а! Субханаалла-а-а-а-х! — раздавалось из углов.

— По-моему, ты плохо понимаешь, в какой ситуации находишься и что для тебя решается риторический и вечный, можно сказать, шекспировский вопрос: to be, or not to be, быть или не быть, — вновь с предельно вежливыми интонациями заговорил Султан.

— Ты правильно заметил, именно: to be, or not to be, и решаешь этот вопрос не ты, Султан, и не твои джигиты. И я выбираю — I chouse to be, давай закроем поскорее эту тему.

— Как понимать сию тираду? Разве ты сможешь долго удерживаться в своих похотях, которые у тебя взращивает твоя вера в падшего бога-человека? Посуди сам, ты говоришь, как и любой христианин, о любви, но ее у тебя нет и быть не может. И знаешь, почему? Потому что ты образ того, кому поклоняешься. Открой свою книгу, к Галатам, пятую главу, двадцать четвертый стих, которая создана для разделения истины от лжи, в последней твоя природа блуждает. Разве ты не хочешь выйти из этого грязного состояния похотливого и мерзкого многобожия в истину ислама, покорности Творцу и нахождения в этом мире? Смерть близка, разве твое сердце, покрытое грязью и изводящее смрад, не говорит тебе, что твоя дорога лжива и что ее нужно сменить? Подумай. Я пока даю тебе такой шанс. Ваша звезда закатилась давно, вы, христиане, трупы ходячие уже сегодня, все ваши дела как труха, если вы не войдете в ислам и не подтвердите словеса Аллаха, свят он и велик. Говорит Аллах: «Разве ж тот, кто своим лицом защищается от злейшего наказания в день воскресения… И сказано тиранам: “Вкусите то, что вы приобрели!” Считали ложью те, кто был до них, и пришло к ним наказание, откуда они и не знали. И дал им вкусить Аллах унижение в жизни ближней, а ведь наказание последней больше, если бы они знали! Мы приводим людям в этом Коране всякие притчи, может быть, они опомнятся!» Итак, я жду окончательного ответа.

— Бисмилла! Аллаху Акбар! Иншалла! — вновь послышались восторженные вопли со всех сторон.

Гости зааплодировали, так им понравилась эта тирада Султана.

Султан, довольный собой и многочисленными аплодисментами, откинулся на подушках, устремив взгляд на свою жертву.

— Я не буду отрекаться от Христа, — произнес Кирилл, когда толпа несколько притихла.

— Твое решение окончательное?

— Да.

— So what, then not to be, — обратившись к Кириллу, сказал Султан.

— Ахмет, кончай его. Да, ноги ему свяжи, чтобы не попытался убежать, хотя здесь бежать некуда.

Поднялся Ахмет. Кирилла бил озноб.

«Неужели это все? Господи, спаси. Мне страшно, я не хочу умирать, я боюсь ее, смерти».

В этот момент, яростно сверкая налившимися, как у быка, кровью глазами, вскочил Казбек.

— Султан, дай я его прикончу, это моя добыча, я его поймал, это мой урус, — неистово закричал он по-чеченски.

Безобразный шрам на его лице побелел, лицо исказилось судорогой, напоминая гримасу паралитика.

— Не надо, сиди, Ахмет справится, — спокойно, также по-чеченски ответил Султан.

Казбеку ничего не оставалось, как смириться. Он буквально рухнул на свое место и еще долго злобно скрежетал зубами.

Ахмет подошел к Кириллу, с силой дернул его за шиворот, почти вытащив из-за стола.

— Вставай, пошли к твоему Богу, — с усмешкой произнес Ахмет.

— Ноги ему свяжи, — напомнил Султан.

— Не надо, пусть только дернется, хуже будет.

Ахмет достал пистолет.

У Кирилла кружилась голова и подкашивались ноги. Палач подтолкнул его между лопаток дулом пистолета.

— Пошел, шевелись быстрее.

Вслед послышалось уже знакомое: «Аллаху акбар, смерть кафиру, смерть кафирской собаке, Иншалла, Субханалла».

Гости бесновались, словно в экстазе.

Почти стемнело. Горы погрузились во мрак, стояла тишина, лишь шум ручья откуда-то снизу едва доносился до слуха. Шли недолго, пересекли лагерь. Кирилл спотыкался, холодный пот струился ручьями и заливал глаза. Ужас объял все его существо, колотила крупная дрожь.

«В руки Твои предаю дух мой. Ты же меня благослови и помилуй и живот вечный даруй мне».

— Что ты там бубнишь, молишься своему Богу? Посмотрим, придет ли Он спасти тебя, — усмехался Ахмет.

Пришли к бывшему пчельнику. Остановились. Кирилл почувствовал холодное дуло на своем затылке. В нагрудном кармане все еще лежало Евангелие. Абреки не заметили его. Он схватился рукой за него, как хватаются утопающие за соломинку.

— Что это у тебя? — Ахмет заметил движение его руки и выхватил книгу, быстро переложив ее в свой карман.

Щелкнул предохранитель.

Кирилл зажмурился. Время остановилось.

«Господь мой!» — пронеслось в голове, а может, это было сказано уже за гранью жизни.

Он не слышал выстрела. Короткая и жгучая боль разорвала мозг. Тишина и свет. Боли больше не было. Его распластанное тело с окровавленной головой лежало лицом вниз. Над ним склонился человек, затем выпрямился и пнул его сапогом в бок, тело слегка покачнулось. Человек убрал пистолет, переложил Евангелие в другой карман и не спеша направился обратно.

Наталья сидела на своей кухне и пила. Рядом с ней стояла открытая трехлитровая банка с маринованными помидорами и литровая бутыль горькой перцовки, наполовину опустевшая. Она налила еще рюмку, залпом выпила, достала рукой помидор, пососала, капая на скатерть. На краю стола валялся компьютерный диск. Наталья покосилась на него и произнесла: «Это все из-за тебя, сволочь. Если бы не эта дрянь, Кирюха никуда не рванул бы, а теперь его нет». Она рассуждала вслух, глядя на диск.

В какой-то момент ей захотелось спустить его в мусоропровод или вышвырнуть в окно, за которым хлестал проливной дождь. Кончилось зыбкое и короткое бабье лето. Конец октября, в Москве зарядил сезон холодных и промозглых дождей. Скоро выпадет снег и на улицах начнется непролазная грязь.

Наталья прислушалась к шуму дождя, словно пыталась расслышать в этих звуках что-то еще. Потом подняла мобильник, небрежно брошенный на пол, и в который раз набрала повтор с номером Кирилла, услышав ставшее привычным: «Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети».

Кирилл не отвечал уже две недели. Уезжая, он вручил ей этот диск и номер телефона некоего майора ФСБ Евгения Бережева и попросил: если через десять дней от него не будет вестей, отдать диск этому самому Бережеву.

Вначале Кирилл звонил из Нальчика, потом из какого-то городка, сказав, что дня три будет в горах вне доступа, а потом обязательно ей перезвонит, напомнил еще раз про диск и про десять дней.

Десять дней давно прошли, Наталья чувствовала, что что-то случилось, но с указанным майором так и не связалась. Хотела пойти в милицию, потом передумала, показалось глупо. Одновременно корила себя за бездействие, возможно, она теряет драгоценное время, размазывает сопли вместо того, чтобы действовать.

Надо срочно звонить этому майору, с Кириллом что-то случилось, а она сидит и льет слезы.

Расстались они плохо. Кирилл приехал к ней, они так же сидели на кухне, пили чай с коньяком, потом он сделал ей предложение, очередное предложение, а она так совершенно буднично ответила ему, что эта тема давно закрыта и не обсуждается. Она никогда не станет его женой, она не уверена в своих чувствах, а главное, она ценит свободу и презирает семейную жизнь…

Кирилл помрачнел и сказал, что уезжает в частную командировку в Кабардино-Балкарию, хочет провести там какое-то журналистское расследование.

— Две недели назад мне подкинули вот этот диск, — и он достал из внутреннего кармана пиджака самый обычный компьютерный диск.

— Кто тебе его подкинул?

— Не важно, я и сам не знаю. Важно другое: на нем, по всей видимости, очень важная информация о некоем чеченском террористе по кличке Султан. Эту болванку надо передать в ФСБ, думаю, им тоже будет интересно, но прежде я хочу сам кое-что проверить. Ты же знаешь, я этим всегда занимался и это моя тема.

— И что ты хочешь проверить? — почти равнодушно спросила Наталья, подливая чай в чашки.

Она привыкла к импульсивности и горячности своего друга, более того, она считала, что он, как всегда, что-то воображает и преувеличивает. Ну зачем диск с серьезной информацией подкидывать какому-то журналисту? Наверняка там секрет полишинеля, ФСБ давно это знает и только посмеется над ним. А Кирилл в очередной раз пытается раскопать сенсацию, а заодно вывести на чистую воду какого-то террориста.

— Я хочу поехать туда, — задумчиво произнес Кирилл.

— Куда ты поедешь? — уже с явным скепсисом спросила Наталья.

— Здесь указывается примерное местонахождение лагеря смертников. Ну лагеря, где готовят шахидов-смертников, вернее, шахидок. Это женский лагерь. И руководит им некий Султан. Он не только шахидками занимается, у него достаточно широкая террористическая деятельность. Здесь об этом тоже есть.

— Одно мне непонятно: почему координаты лагеря указаны весьма приблизительно, неужели у того, кто подкинул диск, неточная информация? Может, это вообще блеф? Некто хочет запустить в прессу очередную утку, поэтому информация нуждается в проверке. И я должен это проверить, может, и Султана никакого не существует, — Кирилл отхлебнул чай из кружки и задумался.

— Ты с ума сошел, туда ехать, — Наталья переменила тон на серьезный и заметно изменилась в лице. — Ты вообще соображаешь, что ты задумал? Отдай этот диск нафиг фээсбэшникам, и пусть они сами разбираются со всякими ханами-султанами. Ехать в лагерь смертников — это равносильно тому, чтобы приговорить себя к смерти!

— То, что это опасно, я и сам понимаю, буду соблюдать осторожность. Наташ, я журналист, я не могу просто так перекинуть информацию, не воспользовавшись ею. Многие на моем месте просто и не мечтали получить то, что я получил. Да ему цены нет, — и он потряс сверкнувшей всеми цветами радуги болванкой. — Я не могу писать про открытие нового детского садика или про посещение мэром дома культуры, мне это скучно, я деградирую, когда нет нормальной работы.

— А это ты называешь нормальной работой? Копание во всяком дерьме, хождение по лезвию ножа — это нормальная работа? Ты забыл, как три года назад у чеченов в подвале месяц просидел, тебе мало тогда по башке настучали, еще хочешь приключений на свою задницу?!

Три года назад трех российских журналистов под Грозным похитили неизвестные. Тогда, конечно, поднялась шумиха в прессе и на телевидении. Новостные каналы пестрели анонсами о дерзком похищении. Чеченцы на это и рассчитывали, они собирались обменять журналистов на своих боевиков, что им благополучно удалось сделать. Под шумок в очередной раз ругали правительство, президента.

Евгения Стародворцовская — скандально известная либеральная правозащитница — в эфире столь же скандальной программы «Наше дело» взахлеб рассказывала о бедных чеченских детях, которых уничтожают злые федералы, а несчастные чеченские матери и их героические отцы вынуждены идти на столь непопулярные меры, как похищение людей, взрывы домов, захват заложников. В ответ на либеральные выступления вышло несколько патриотических фильмов и передач, затем выступил патриарх, после него муфтий, который заявил, что истинные правоверные мусульмане никогда не похищают людей.

Тем временем трех журналистов и еще одного случайно попавшегося под руку шофера-дальнобойщика, у которого чехи конфисковали на нужды свободной Ичкерии фуру, груженную моторным маслом, держали в темном сыром подвале, где они сильно простыли, покрылись фурункулами. Содержались они практически без еды, по нужде ходили в одно грязное ведро. Шофера-дальнобойщика боевики отпустили раньше журналистов, дав ему в качестве моральной и материальной компенсации за украденный «КамАЗ» с товаром триста фальшивых долларов. Журналистов позже обменяли на боевиков и после непродолжительного лечения в больнице несколько раз показывали в разных прямых эфирах, где они рассказывали о своих злоключениях. Одним из похищенных журналистов и был Кирилл.

После этого случая он сильно изменился: как выразилась Наталья, ударился в религию. Она думала, что это случилось с ним от сильного нервного потрясения и вскоре пройдет, но все оказалось очень серьезно.

Кирилл крестился и стал ходить в храм исповедоваться и причащаться. Интимные отношения с Натальей стал называть блудом, что ее просто шокировало, более того, он стал настойчиво предлагать ей выйти за него замуж, и не просто, а обязательно венчаться в церкви. Иногда Кирилл постился, по крайней мере, старался поститься. Наталья готова была крутить пальцем у виска, но старалась относиться к состоянию Кирилла снисходительно — как к тяжелой и продолжительной болезни. Что произошло с ним, вернее с его душой, в заключении, она так и не смогла выяснить. Он уклонялся от ответа, говоря, что о таких тайнах даже самым близким не рассказывают. Одно только сказал: с ним произошло чудо и он рад, что там побывал.

— Журналистская работа — это всегда хождение по лезвию ножа, иначе это не журналистская работа, — с некоторым раздражением ответил Кирилл.

Наталье показалось, что он обиделся, во всяком случае искал в ней поддержку, а наткнулся на стену непонимания. Если бы Наталья тогда знала, что Кирилл решил не ехать, если она даст согласие выйти за него! Но она этого не знала…

— Кира, давай выпьем еще коньяка, — предложила Наталья. — Знаешь, мне кажется, не стоит тебе ехать, это большой риск, к тому же ты собрался туда один, нелегально…

— Я решил ехать, — перебил ее Кирилл.

Потом они еще посидели и говорили о какой-то ерунде. Кирилл все медлил уходить, словно ждал от Натальи, что она передумает и согласится стать его женой. Наталья в тот вечер ждала совсем другого, она рассчитывала, что он останется с ней на ночь, даже намекала на это, но безрезультатно.

После столь странного разговора откровенно приставать к нему и тащить его в постель она постеснялась, хотя в другой обстановке и при других обстоятельствах спокойно прибегала к разного рода ухищрениям, и он, несмотря на свои убеждения, что с женщиной спать можно только в венчанном браке, оказывался в ее объятиях.

Наталья набрала номер телефона майора.

— Алло, — ответил приятный баритон.

Наталья растерялась и хотела нажать отбой, но мысль о беде с Кириллом не оставляла ее. Его надо срочно искать, наверняка опять попал в плен и сидит в очередном грязном подвале. ФСБ его найдет и освободит, а дальше будет как в сказке: они будут жить долго и счастливо. Голова кружилась от выпитого алкоголя, Наталья окончательно растерялась и не знала, что говорить.

— Алло, я вас слушаю, — повторил баритон в трубке.

— Здравствуйте, — стараясь четче выговаривать слова, произнесла Наталья.

Она только сейчас поняла, что пьяна и язык у нее здорово заплетается.

Три ночи подряд Ахмет читал Евангелие. Он был потрясен, он не мог ни есть, ни пить, не мог понять, что с ним происходит и почему эта небольшая книга, которую урусы считают священной, производит на него такое впечатление. Он брал Коран, перечитывал некоторые суры и не чувствовал ничего. Затем открывал Евангелие, читал, вновь читал, закрывал и обдумывал то, что прочел. Казалось, что слова, написанные там, проходят через ум прямо в сердце.

«Может, это заколдованная книга? — думал Ахмет. — Нет, в ней какая-то потусторонняя сила, это не просто книга, недаром этот журналист носил ее с собой. Бог общается с людьми, Божий Сын лично приходит к ним, чтобы их спасти и умереть за них! Невероятно, Аллах никогда лично с людьми не общается, а только через пророка. Иса, оказывается, Сын Божий, ходит с людьми, учит их любви, а потом умирает за них! Он учит любить своих врагов, проявлять к ним милосердие!»

Ахмет был потрясен. Ничего подобного никогда в своей жизни Ахмет не слышал, его учили ненавидеть неверных, его учили беспощадности к врагам. Он много лет только и делал, что убивал, думая, что этим служит Всевышнему, надеясь заслужить у него благоволение.

Эти мысли не выходили у него из головы, теперь он все время думал о прочитанном, он словно попал из своей привычной жизни в какую-то другую. И эта другая жизнь его манила и казалась более реальной, чем та, которой он жил. Война, его священный джихад оказались абсурдом, он всю жизнь воевал и не знал ничего, кроме войны. Он убивал ради Аллаха и не знал ничего другого, его так учили, ему так внушали.

У Султана был прием, на этот раз не столь многочисленный, как прошлый, когда прикончили несчастного журналиста. Опять подавались обильные закуски, стол ломился от яств. Девушки приносили еду и напитки.

Ахмет сидел в задумчивости, почти не ел, в разговоре почти не участвовал, отвечал невпопад. Еще днем, ожидая приема, собирался развлечься, вкусно закусив, а затем взять себе на ночь какую-нибудь красавицу, но к вечеру его одолели ставшие привычными мысли о Евангелии. Из головы не выходил Иса, Он там поселился — и не только в голове, а в душе, в сердце. Ахмет даже пытался выгнать Его как непрошеного гостя, но безуспешно, Он опять и опять приходил и не давал покоя.

Обсуждались детали предстоявшей очень важной операции, а Ахмет с трудом понимал, о чем идет речь. Это не скрылось от цепкого и проницательного взгляда Султана.

— Ахмет, ты устал или чем-то опечален? — спросил Султан, пристально глядя ему в глаза.

Он всегда так смотрел, чтобы понять, будет врать собеседник или нет. Он очень остро чувствовал малейшую ложь, обмануть Султана могли лишь самые искусные и равные ему самому.

Ахмет был предан ему с юности. Иорданский юноша, рано лишившийся родителей, в свое время попал к Султану еще там, в Иордании, когда тот занимался вербовкой кадров для ведения террористической войны в Российской Федерации.

Ахмет происходил из древнего знатного эмирского рода прямых потомков Измаила, который вел свою родословную со времен Авраама. Правда, род этот был обедневшим и весьма немногочисленным. Сам Султан тайно завидовал его происхождению. Сын простого чабана и прямой потомок Авраама — Султан чувствовал колоссальную разницу. Именно своим предкам Ахмет был обязан прекрасным, породистым лицом без малейшего изъяна. Султан завидовал и его внешности и, хотя сам был весьма недурен, хорошо понимал, что в нем не было породы, того самого неуловимого, что делает облик человека благородным, как благороден облик чистокровного арабского скакуна. Тем не менее Ахмет много лет был его ближайшим сподвижником и помощником, а Султан про себя в шутку называл его лицом рекламной кампании, так как Ахмета постоянно снимали на видео, где бы он ни выступал с различными экстремистскими заявлениями.

— Наверное, устал, — ответил Ахмет, потупив взор.

— Ты что-то недоговариваешь, меня невозможно обмануть, — тихо произнес Султан, хитро прищурив кошачьи глаза, глядя на Ахмета так, будто пытался разглядеть его душу.

Ахмет еще больше потупился, он не мог противостоять психологической атаке своего господина.

В этот момент в помещение тихо вошла Алена, неся поднос с фруктами и кувшин лимонной воды. То, что произошло в следующую минуту, было столь молниеносно и ошеломительно, что многие сидящие за столом даже не поняли, что, собственно, случилось. Алена на минуту задержалась за спиной Султана, и именно это стало решающим в жизни Ахмета.

— Я прочитал книгу, которая была у того журналиста, Новый Завет называется, — ответил Ахмет.

Лицо Султана мгновенно перекосилось от ярости, глаза налились кровью и ненавистью, как у разъяренного быка.

— Ты прочитал Инжил?! — в бешенстве заорал Султан. — И что ты там вычитал, в этой поганой кафирской книге?

— То, что Иса, оказывается, Сын Божий, Спаситель людей, и Бог, оказывается, может общаться с людьми… — Ахмет недоговорил.

— Сволочь, собака! — Султан выхватил пистолет и выстрелил, но в эту секунду Алена, стоявшая сзади, бросила поднос на руку Султана.

Пуля прошила стол, разбив блюдо с мясным соусом, фрукты разлетелись по всей комнате, а Султан оказался облитым лимонной водой. Он мгновенно забыл про Ахмета, вскочил и, как разъяренный зверь, бросился на Алену, выкрикивая нечленораздельные ругательства, ударил ее с размаху несколько раз по лицу и, схватив за плечи, швырнул в другой угол комнаты.

— Как ты посмела, женщина, вмешиваться в мужские дела! Вон отсюда, и чтобы я тебя больше не видел!

Вечером Алена лежала на своей кровати, отвернувшись лицом к стенке и поджав под живот ноги. На левой скуле вздулся большой фиолетовый синяк. Слезы давно высохли, в душе осталась одна пустота — ни мыслей, ни эмоций, не было ничего.

Только что вернулась Насира, она уже знала, что произошло с Аленой, и в душе радовалась, что той наконец влетело, ведь Алену она больше всех девушек ненавидела за то, что ее постоянно вызывал их господин. У нее было прекрасное настроение, и она напевала какую-то песню на чеченском языке. Но Насира еще не знала, какое счастье ее ждет сегодня и что именно сегодня ночью она исполнит свое женское предназначение, о чем мечтала все время, что находилась в лагере.

Около полуночи дверь отворилась без стука: запираться в лагере было запрещено. На пороге появился сыто ухмылявшийся Казбек.

— Дядя? — вскрикнула испугавшаяся Насира.

— Тебя Султан зовет, — произнес Казбек, омерзительно хихикая и потирая руки.

Насира поспешно вскочила и последовала за дядей.

Алена поднялась и посмотрела в темное окно на удалявшиеся фигуры.

Острая боль пронзила ее душу. Она мгновенно забыла о том, что Руслан пару часов назад ее избил, то, что произошло сейчас, было сильнее и страшнее любых побоев. Может быть, если бы она воспитывалась в той среде, что Насира, она восприняла бы подобное нормально, ведь мужчина имеет право делать то, что считает нужным. Но она расценила это исключительно как предательство и измену со стороны человека, которого безумно любила и которому отдалась всецело.

Ком подкатил к горлу, ей хотелось рыдать от обиды и досады, спазмы буквально душили ее, словно ледяные невидимые пальцы сжимали горло, не давая дышать. Утром Насира так и не появилась. Не пришла она и на следующий день. Алена все это время не выходила из домика, сказавшись больной. Весть о том, что она прогневала Султана, уже разнеслась по всему лагерю.

На третий день появилась Насира. Лицо ее сияло от счастья, черные глаза блестели лихорадочным огнем, алые губы заметно припухли и словно горели, в руках она держала сверток. Алена, лежавшая на кровати, отвернулась к стенке, чтобы не видеть ее.

— Посмотри сюда, что я принесла, — восторженно произнесла Насира, разворачивая сверток. Алена невольно обернулась.

Свертком оказалась простыня — грязная простыня, на которой отчетливо были видны несколько бурых пятен от крови. Алена все поняла, ее затошнило от отвращения и злобы. Первая мысль была вскочить и вцепиться этой нахалке в волосы, но сил на подобное просто не нашлось. Она была раздавлена и уничтожена.

— Я отдала ему свою невинность, — гордо произнесла Насира, потрясая грязной простыней. — Он захотел ее взять, и я с радостью отдала ее ему! Потом он спросил, какой подарок я хочу, и я сказала, что лучший подарок будет, если он отдаст мне вот эту простыню.

И она закружилась в танце по крошечной комнате, прижимая материю к лицу так, будто ласкала ее, и напевая что-то на своем языке. Алена схватила со стола стакан и запустила им в Насиру. Ловкая и гибкая, как кошка, девушка увернулась, стеклянный стакан попал в стену и вдребезги разлетелся. Насира зашлась бешеным хохотом и повалилась на свою кровать, все так же прижимая к лицу и груди мятую простынь.

Сколько она так хохотала, Алена уже не помнила, ее колотил озноб, и она лежала как в бреду, не веря, что это происходит с ней на самом деле. В ушах звенел безумный смех даже тогда, когда Насира давно успокоилась и куда-то удалилась.

У Султана она провела еще несколько ночей, все это время ходила с безумными глазами и высоко поднятой головой, ее узкие зрачки смотрели колко и с издевкой.

Однажды вечером, будучи не в силах видеть Насиру, Алена спустилась к ручью. Осень подходила к концу, и вода в потоке стала еще более студеной. Алена умылась до ломоты в глазах и опустила в ледяную воду ступни, присев на камень, чтобы хоть как-то привести в порядок разгоряченные мысли. От любви Руслана она зависела, как наркоман от дозы, и, когда он отказал ей в ласке и на глазах у нее взял себе другую девушку, это было равносильно удару ножа в спину. Без его любви, именно без плотской любви, к которой она за два года привыкла, как привыкают к воздуху, ей было очень плохо. Это состояние можно сравнить разве что с абстинентным синдромом, столь сильную зависимость от нее она испытывала. Ради этой любви, особенно теперь, она готова была пойти на все.

От холода ноги нестерпимо заломило, словно тысячи иголок впились в самые кости. Алена убрала закоченевшие ноги из воды, в этот момент ее охватило такое сильное отчаяние, что захотелось разбить себе голову камнем. Она уже нащупала рукой булыжник потяжелее и побольше, чтобы нанести удар по виску, такой удар, чтобы хлынула кровь и чтобы было больнее, чем ногам от холодной воды. Ее душевная боль стала несоизмеримой ни с какими физическими страданиями. И она жаждала этих страданий, она хотела сделать наконец то, к чему готовил ее Руслан. Пальцы уже сжали увесистый круглый камень, когда она почувствовала за спиной легкие шаги. Ей даже показалось, что это Руслан, сам пришел за ней, она так хотела оказаться в его объятиях и отдаться ему прямо здесь, на камнях. Алена вздрогнула и резко обернулась.

— Прости, что напугал, — это был Ахмет.

От досады и раздражения Алена чуть было не запустила булыжником в его красивую физиономию. Тем более что именно этот человек был прямой причиной ее несчастья. Ее движение Ахмет уловил моментально, улыбнулся и несколько подался назад. Конечно, он знал, за что она злится на него.

— Я хотел сказать тебе, да только не мог застать тебя одну, что я твой должник.

Ахмет, так же как и Султан, владел безупречным русским и говорил без акцента, что для человека его происхождения было крайней редкостью. Видимо, в свое время Султан усиленно обучал его языку, ему нужен был чисто говорящий помощник.

— Спасибо за тот случай, — он помялся, в смущении переступил с ноги на ногу, наверное, благодарить ему приходилось в жизни редко, тем более женщину он благодарил впервые. — Извини, — он запнулся, раздумывая, продолжать начатую фразу или нет. — То, что ты сделала для меня, я не забуду.

Ахмет повернулся и стал быстро подниматься по крутым ступенькам. От досады и злости Алена с силой запустила камнем в скалу на противоположном берегу. Камень с глухим стуком отскочил от склона, как мячик, и булькнулся в воду. Алена, не в силах сдерживать свои эмоции, безудержно зарыдала.

Через несколько дней Насира и еще одна девушка исчезли из лагеря, вернее, их увел Казбек. Незадолго до их ухода уехал и Султан. Находясь в лагере, Алена не могла знать, что через три дня после их исчезновения все новостные каналы сообщали о теракте возле касс одного из московских стадионов, на котором планировалось проведение молодежного музыкального фестиваля.

Взрыва Насира не услышала, лишь адская боль пронзила внутренности. Тела не стало, вернее, оно разорвалось на несколько кусков. Голова и часть туловища лежали отдельно в луже крови, внутренности и остатки ног были разбросаны поодаль вперемешку с несколькими другими изувеченными телами людей, которые оказались в страшную минуту рядом со смертницей. Тела не было, а был ужас от происшедшего. Звуки она слышала, как во сне или как в испорченном магнитофоне, но к ним добавились и звуки, которые люди никогда не слышат при жизни. Это были голоса ОТТУДА, для нее это были страшные голоса. На земле метались дико кричащие окровавленные люди, кто-то лежал, не в силах подняться, кто-то полз, кто-то уже никогда не поднимется. Радости от увиденного она не испытала, был страх и кошмар. Повеяло холодом и тленом, что-то черное и безысходное медленно надвигалось на нее.

Она поняла, что ее обманули, подло обманули: здесь не было обещанного рая, здесь начинался ад, и это черное должно было вот-вот поглотить ее, как поглощает воронка водоворота. Рая не будет, назад ничего не вернуть, время для нее кончилось, она переступила порог, и оттуда нет возврата. Теперь был только страх и ужас. В панике она попыталась отыскать свое тело, спрятаться от этого зла, начавшего уничтожать ее, рвать ее трепещущую душу, но от тела остались одни кровавые куски. Голова с безобразно раскрытым ртом, будто в последнем крике, вместе с частью туловища лежала отдельно. Ничего не вернуть, ничего не исправить, все кончено. Рая не будет никогда.

Первые полосы всех газет пестрели подробностями происшедшего. Велось расследование, было возбуждено уголовное дело по статье «терроризм». Передавались сводки о количестве погибших, раненых и скончавшихся в больницах. Очень быстро были установлены личности террористок-смертниц — ими оказались две чеченские девушки, одна из которых — семнадцатилетняя Насира Таланбиева.

В селе Алканюрт в доме Таланбиевых был траур и праздник одновременно. Резали баранов, готовили угощение — якобы на поминки. Соседи, друзья и родственники Таланбиевых приходили с поздравлениями. Женщины, готовящие еду, временами, как по команде, громко плакали, мужчины были сдержанны.

Вскоре в доме Таланбиевых появились представители МВД и ФСБ. Допрашивали мать и отца Насиры, которые показали, что их дочь была похищена неизвестными несколько месяцев назад, куда увезена и что с ней происходило все это время, они не знали. На вопрос, почему не заявили о происшедшем, ответили, что в семье остались еще четыре дочери, за судьбу и безопасность которых они боялись. Вот так просто все было. Через полгода семья Таланбиевых переехала в Азербайджан, сменив старую развалюху на новый добротный дом. Затем две дочери были удачно выданы замуж, а материальное благосостояние семьи заметно улучшилось.

— Алло, я вас слушаю, говорите же, — повторил голос в трубке.

— Здравствуйте, вы меня не знаете, меня зовут Наташа, мне необходимо с вами встретиться, есть информация.

Наталья не знала, как правильно построить фразу. Она боялась, что диск могут искать, может быть, уже ищут и прослушивают телефоны. А уж ее телефон будут прослушивать в первую очередь, так как она подруга Кирилла.

В трубке помолчали, наверное, обдумывали услышанное.

— Более конкретно вы не можете объяснить ситуацию?

— Только при встрече, но это важно, это касается пропажи человека.

Она сказала про похищение, чтобы хоть как-то себя обезопасить. Если ее слушают, она, естественно, должна беспокоиться о пропавшем приятеле.

— Но пропажа человека — это не совсем по адресу, — возразил голос.

— Нам надо встретиться, и я все объясню, — поспешно вставила Наталья.

— Хорошо, когда и где?

— «Макдональдс» на Пушкинской, в любое удобное для вас время, только поскорее, — быстро ответила Наталья.

— Х-м, интересное место, ладно. Завтра в семь вечера вас устроит? Как вы выглядите?

— Я надену красную куртку; черные вьющиеся волосы будут собраны в хвостик.

— Хорошо, я понял. До завтра.

— Подождите, а как я вас узнаю?

— Я сам к вам подойду. До свидания, — трубку повесили.

Наталья долго сидела, словно в оцепенении, потом выпила еще и поплелась в душ.

На следующий день она проснулась поздно, почти в двенадцать, голова болела. Позвонила на работу, сказала, что заболела.

«Обойдутся, — подумала Наталья, — я не Кирилл, а про открытие очередного детского садика, встречу мэра с префектами и обманутых пайщиков напишут другие».

Она ни о чем не могла думать, кроме того, что произошло с Кириллом и что ей надо делать, а главное, как правильно делать.

За полчаса до назначенного времени Наталья появилась в «Макдоналдсе». От запаха американского фастфуда вдруг почувствовала острый приступ голода, вспомнив, что ни вчера, ни сегодня ничего не ела. Наталья взяла двойной чизбургер, большую порцию картошки и коктейль. Свобоных мест почти не было, только сейчас она заметила, что зал буквально до отказа забит людьми, пришлось пристроиться на неудобном, дурацком высоком стуле. Она ненавидела такие стулья и называла их куриным насестом, и бары не любила именно из-за подобных стульев.

«И кто их только придумал?» — в очередной раз задалась Наталья этим вопросом, пытаясь пристроиться на неудобном круглом сиденье.

Наконец она принялась с жадностью поглощать картошку и чизбургер, не замечая, что за ней уже наблюдают.

Коктейль оказался слишком приторным, но сползать со своей табуретки и идти за кофе, а затем искать новое место ей совсем не хотелось. Она порылась в сумочке, чтобы найти мобильник и посмотреть время. Ненавистный диск лежал на месте. Наталья положила сумку на колени, подумав, что слишком опрометчиво повесила ее на спинку стула: любой мог подойти сзади и вытащить диск. Может, эта болванка — единственная нить, связывающая с Кириллом, и единственная возможность его найти. Человек, которого она ждала, подошел незаметно, на подносе, который он держал в руках, стояли два стаканчика с кофе.

— Здравствуйте, вы Наталья?

— Наталья, — чуть было не задала ему идиотский вопрос, откуда он узнал ее имя, но вовремя спохватилась.

«Совсем мозги вчера пропила», — критично подумала о себе.

-Добрый вечер, да, я Наталья, а вы, если не ошибаюсь, Евгений… Простите, не знаю вашего отчества.

— Петрович, можно просто Евгений. Хотите кофе?

— Спасибо, если можно.

— Интересное место вы выбрали.

— Почему?

— Слишком многолюдное, хотя с точки зрения безопасности это правильное место. Итак, что у вас ко мне?

Это был человек среднего роста, из тех, про кого можно сказать «человек без особых примет». Такого встретишь на улице и никогда не обратишь внимание.

«Интересно, в этой организации все такие неприметные и неинтересные?» — подумала Наталья.

Ей еще не доводилось вот так запросто общаться с людьми из органов. Впрочем, она общалась с кем-то из этой конторы, когда лежала в «Склифе» в полубессознательном состоянии после пулевого ранения, но это было давно и почти неправда. Она абсолютно не помнила, что за люди тогда к ней приходили, какие вопросы задавали и какие бумаги она подписывала. Наталья отметила, что одет он достаточно дорого, хотя и неброско, в спортивном стиле. Если бы она не знала, кто он, ни за что не поверила бы, что он майор ФСБ.

— Мой друг, журналист Кирилл Гольдман, две недели назад уехал в частную командировку куда-то в горы Кабардино-Балкарии и пропал, — запинаясь, проговорила Наталья.

Она не знала, с чего начать разговор. Евгений спокойно пил кофе, глядя куда-то в зал или на темные окна с видом случайно сидящего рядом человека. Не переставая, лил осенний дождь.

— Уезжая, он оставил диск с какой-то информацией и просил передать его вам, если не появится через десять дней, — продолжила Наталья, взглянув на своего молчаливого собеседника.

— Что на диске? — как-то жестко и сухо спросил тот.

— Я не знаю, я не смотрела. Кирилл говорил, что информация о каком-то террористе по кличке… — Наталья запнулась, она забыла кличку, профессиональная память на всякие мелкие детали, а тем более на имена, вдруг ее подвела. — Кажется, что-то восточное, Султан, вроде Султан.

— Султан? — переспросил Евгений, он внимательно посмотрел на Наталью. — Вы ничего не путаете?

— Возьмите диск и смотрите сами, — с некоторым раздражением произнесла Наталья и судорожно полезла в сумку.

— Вы говорите, ваш приятель пропал. Зачем он поехал в горы?

— Он сказал, что ему надо кое-что проверить, он хотел провести свое расследование.

— Что конкретно он хотел проверить?

— Информацию на диске, он сомневался, что она подлинная.

— Откуда он взял диск?

Наталья побледнела, она чувствовала себя как на допросе в ЧК. На нее опять нахлынуло раздражение, ей показалось, что этого человека мало интересует судьба ее Кирилла, это просто его работа. Наталья взяла себя в руки. Евгений мгновенно заметил ее изменившееся состояние, казалось, он, как рентген, определяет частоту ее пульса, давление и другие показатели.

— Вам нехорошо? — уже более мягко обратился к ней майор.

— Нет, нет, все в порядке, о чем вы спросили?

— Откуда у него взялся диск?

— Я точно не знаю, он сказал, что подкинули. Пожалуйста, помогите! — умоляюще воскликнула Наталья. — С ним случилась беда, я это чувствую, он, наверное, попал к этим людям, террористам, помогите, прошу вас!

— Успокойтесь, и тише, вы привлекаете внимание, мы поэтому с вами так долго и разговариваем, чтобы помочь. Вы обращались в милицию?

— Нет.

Он достал из внутреннего кармана своей фирменной куртки визитку и протянул Наталье.

— Здесь адрес, вам необходимо прийти к нам и рассказать все до малейших подробностей, это первое. Заявление все же придется написать. И второе, про вашего друга, и тем более про этот диск, никому не говорите. Я надеюсь, об этом больше никто не знает?

— Что касается меня, я никому не говорила, а насчет Кирилла я не знаю.

— Ну что же, всего хорошего, завтра в три, до встречи, — Евгений поднялся и протянул ей руку.

Его ладонь оказалась сухой и теплой. Наталье нравилось, когда у мужчин руки сухие и теплые, она считала это хорошим признаком.

Майор исчез так же быстро, как и появился, он как невидимка мгновенно растворился в гудящей толпе. Наталья встала и поплелась к выходу, ее ждали пустота и одиночество.

Старый лис Рихард заподозрил опасность. Он всегда ее чуял и вовремя уходил, именно поэтому ему удалось дожить до седых волос. Если бы не его интуиция, лежать ему в гробу уже несколько десятилетий. Но на этот раз опасность не радовала его. Слишком серьезные люди работали с ним последние несколько лет. Если эти серьезные люди решили вдруг избавиться от Султана, значит, и ему пришел конец. По шпионским законам связной должен быть уничтожен, слишком большой информацией он владел: ставки, пароли…

«Надо уносить ноги. Срочно уносить ноги», — думал Рихард, сидя за рулем своего верного «фольксвагена».

В дорогом кожаном портфеле лежала его кащеева смерть — приговор, который подписали и ему. Он не знал, что это произойдет так быстро, что рядовая рабочая встреча с агентом будет иметь такой вот неожиданный результат. Вместо очередных инструкций он получил этот диск с компроматом на Султана и задание подкинуть его какому-то журналисту, работающему по чеченскому вопросу.

Рихард облокотился на руль и склонил голову. Он бывал в разных переделках, и жизнь его много раз висела на волоске, но он всегда выходил сухим и чистым. Он не терял надежды, что и на этот раз все кончится благополучно.

«Старого лиса так просто не провести», — тихо, почти про себя произнес Рихард, еще ниже склонив голову.

Со стороны можно было подумать, что человеку в машине стало плохо с сердцем, но сердце у него было здоровым. Рихард часто принимал такую позу в моменты тяжких раздумий и опасности.

«Что делать? Времени очень мало. Передать диск и исчезнуть», — думал он.

Тупая боль билась в висках, спина взмокла от напряжения.

Благо Рихард всегда готовил пути к отступлению, у него всегда имелись запасной парашют и тайный подземный ход. На этот раз запасным парашютом были документы на имя некого Ивана Беляева, приглашения на ПМЖ в Австралию, тайный счет в одном из банков Сиднея. Об этом не могли знать ни те, на кого он работал, ни те, кто за ним строго смотрел. Это утешало.

«Передаю диск и завтра же улетаю. Они меня не уберут, не убедившись, что диск передан», — Рихард повернул ключ в замке зажигания и тронулся с места.

Москва стояла, машина Рихарда почти не двигалась, это волновало и раздражало, добавляя нервозности и обостряя чувство опасности.

Казалось, что за ним уже следили. Бывалый разведчик, он всегда чувствовал слежку. Вот и на этот раз неприятное ощущение в спине и затылке не оставляло его, словно чужой взгляд впивался в голову, пытаясь проникнуть в мозг. Рихарда передернуло, он внимательно всмотрелся в зеркало заднего вида. Ничего подозрительного не было, обычный поток обычных машин. Хвост он всегда определял безошибочно, на этот раз хвоста не было, но было ощущение. Рихард подумал, что это наваждение.

«Кажется, я теряю профессионализм, надо, и правда, отдохнуть, сделать перерыв, коли начало мерещиться».

Он еще раз внимательно осмотрел вид сзади, ловко перестроившись в соседний ряд.

«Может, и не передавать этот диск, взять билеты и прямо сейчас улететь», — думал Рихард, глядя в бесконечный поток красных огней.

Если бы он знал, что это и есть спасительная для него мысль, он, наверное, именно так и поступил бы. Но старый шпион привык доводить дело до конца, именно поэтому плелся в пробке к дому журналиста.

«Трафика нет, трафика нет», — повторял Рихард, барабаня пальцами по рулю.

Красные огни расплывались в глазах, наворачивались слезы от усталости и переутомления. Лобовое стекло покрылось жидкой грязью, дворники работали почти непрерывно. Москва стояла.

Лишь через два часа Рихард въехал в грязный переулок, где жил объект. Машину предусмотрительно оставил у соседнего дома. Дворы были темны и пусты. На счастье, не гуляли даже собачники. Дул промозглый ветер вперемежку с мелким колючим дождем.

Рихарда забил озноб. Он натянул капюшон почти на самые глаза, сунул руки в карманы и быстро пошел к дому журналиста. Со стороны, глядя на фигуру жалко съежившегося человека, можно было подумать, что спешит домой сильно припозднившийся на работе замерзший инженер или менеджер среднего звена, вынужденный ходить пешком и ездить на автобусе.

Панельная девятиэтажка, к удивлению Рихарда, встретила его свежеотремонтированным подъездом, еще пахнущим масляной краской, и абсолютно новыми почтовыми ящиками с блестящими хромированными замочками.

«Как хорошо, что ящики целые», — обрадовался разведчик.

Быстро опустив диск в нужную щель, Рихард бесшумно покинул подъезд.

Возле метро он позвонил из автомата и не своим голосом произнес одну-единственную фразу: «В почтовом ящике для вас конверт». Быстро положил трубку.

Уже на следующий день все было готово к отъезду. Билеты и документы на имя Ивана Белова, кредитные карты. Рихард собрал вещи — самый минимум.

Был поздний вечер, телевизор работал в половину громкости. Рихард еще раз осмотрел собранные вещи и документы.

«Завтра начнется новая жизнь», — он устало опустился в кресло и прикрыл глаза.

Он не слышал, как тихо щелкнул замок и входная дверь в его квартире бесшумно отворилась. Черная тонкая тень, как крадущаяся кошка, скользнула по стене.

В следующую минуту тень была уже в комнате. Два бесшумных выстрела в голову и контрольный в сердце. Бездыханное тело так и осталось в кресле, залив и обагрив все вокруг кровью. Тень исчезла так же быстро, как и появилась, словно ее и не было.

Утром в половине десятого шестидесятилетняя домработница Зинаида Ивановна тяжело поднималась по лестнице на пятый этаж. Сталинский дом, где обитал ее работодатель Рихард Геппеус, не имел лифта, это единственное, что не устраивало ее в работе у господина Геппеуса. В остальном она была довольна: платил всегда вовремя, не скупился, сам был аккуратен и пунктуален. Грязи никогда не оставлял, поэтому работы в квартире было немного. Конечно, хорошая домработница всегда найдет работу, именно к таким хорошим и относила себя Зинаида Ивановна. Она работала в разных домах и в разных семьях, но этот клиент был самым порядочным и чистоплотным.