Бог спит. Последние беседы с Витольдом Бересем и Кшиштофом Бурнетко

Не кради

Заповедь указывает, что необходимо уважать имущественные отношения, и это — непреложная норма человеческого общежития. Между тем в сотнях случаев, когда происходит кража, мы прощаем или хотя бы понимаем виновника. Иногда объясняя себе это тем, что категорически запрещать красть — как-то не по-людски. Причем порой по соображениям весьма прозаическим: из эгоистического желания избежать лишних хлопот. Однако, с другой стороны, мы прекрасно понимаем, что кража краже рознь…

Январь 1943 года. Всем ясно, что гетто обречено на уничтожение. Несколькими месяцами раньше, в сентябре 1942 года, после большой акции по ликвидации гетто, оттуда отправился последний эшелон в Треблинку[78]. В сильно «урезанном» гетто осталось около сорока тысяч человек — пока еще нужных Третьему рейху. В этой ситуации Еврейская боевая организация пытается спасти что только возможно и фактически начинает управлять гетто. Но чтобы действовать, нужны средства, поэтому ЖОБ собирает контрибуцию с самых богатых обитателей гетто. Иначе не удастся обеспечить тех, кто еще там остался, хотя бы минимальными средствами существования. Кто не платит, должен быть сурово наказан. Марек Эдельман не любил об этом говорить, но иногда в его рассказах возникал жуткий образ стоящего на коленях над ванной человека, который сейчас будет расстрелян, поскольку отказался отдать бойцам ЖОБа часть своих денег.

— «Не кради» важная заповедь?

— Конечно: красть плохо. Но иногда ты вынужден красть — с голоду, ради ребенка, которого нечем накормить. Ну а если крадешь, чтобы обогатиться, — это совсем другое дело.

— В гетто ваша организация проводила так называемые эксы — конфискацию имущества у более-менее богатых соседей. Что могло кое-кому не нравиться — ведь это своего рода кража. Но может быть, вы чувствовали, что люди вас в этом поддерживают?

— Эксы вообще были побочным занятием — способом добыть деньги, необходимые для покупки оружия. Это не имело отношения к нашей идеологии. Нам было нужно оружие — вот она, наша идеология.

Для этого требовалась поддержка общества. Кто-то радуется, что у соседа забрали 10 или 100 тысяч злотых? — ну и пускай. Эксы для нас вообще были делом второстепенным. Поймите: это такая мелочь…

Если мы убили одного отказавшегося платить, то не потому, что именно он попался под руку. Ведь таких, что не хотели платить, было много. А он был хуже других, и были еще причины, по каким он этого заслуживал. Просто непорядочный был человек. Когда он отказался дать деньги, мы пригрозили: не отдашь до четырех часов, убьем. Он не поверил, сказал, что плевать на нас хотел, потому что у него есть связи то ли в еврейской полиции, то ли среди немцев. Ну и мы пришли и его убили. А когда об этом разошлись слухи, больше не было случая, чтобы кто-то нам отказал. Мы начали управлять этим городом. Нам подчинялись несколько десятков тысяч людей — наше слово было закон, нас слушались беспрекословно.

Коммунисты пытались ставить нам палки в колеса, но мы их приструнили. Они сами устраивали эксы, то есть тоже отнимали деньги на нужды подполья, только отправляли их на арийскую сторону. Ведь Россия этой Польской рабочей партии ничего не давала, буквально ни гроша, вот они и решили добывать деньги в гетто. Ну и мы подстерегли их ночью, когда они возвращались с экса, и все отняли. С тех пор они перестали этим заниматься.

Но в гетто были и эти, в лапсердаках, у которых имелись деньги. Они даже по ночам играли в рулетку. Однажды мы пришли за эксом в нелегальное казино, и кто-то из наших схватил одного игрока за галстук. А из-под булавки для галстука как посыплются бриллианты… Мы их горстями сгребали. Вот только не сумели потом хорошо продать…

Конечно, нападение на Польский банк в Варшаве — там забрали миллионы или миллиарды, точно не знаю, — было также и политическим ударом по оккупанту. [В ноябре 1942 года отряд коммунистической Гвардии Людовой[79] напал на центральное отделение Коммунальной сберегательной кассы в Варшаве на улице Траугутта и конфисковал около миллиона злотых. — Прим. В.Б. и К.Б.] Но когда приходят за деньгами к человеку, у которого дома лежат 10 или 100 тысяч злотых, а подпольщики у него забирают 5 тысяч, — это вообще чепуха. Важно, на что пойдут эти деньги: на покупку оружия или на водку. Если не на водку, а на оружие, то общество на твоей стороне и вообще не замечает таких эксов.

— А если бы на водку — это была бы кража?

— Да и пропить-то эти деньги нельзя — ведь в такой акции участвует не один человек.

— А на что вы жили? Получали какие-то деньги с Запада?

— Помощь с Запада… Ее никогда не было достаточно — нам только на покупку оружия требовались миллионы. Револьвер на черном рынке стоил от 20 до 30 тысяч злотых, а ведь нужны еще патроны и так далее. Чтобы купить сто пистолетов с патронами, нужна была масса денег. А с Запада я в гетто один раз получил 5 тысяч долларов. Это были большие деньги, но их не могло хватить.

— А какой тогда был курс доллара?

— Не помню… По-разному бывало, курс сильно колебался. Хотя доллар — это всегда было много. А пять долларов — уже целое состояние. Только не всегда они у тебя были…

— Золотой доллар, конечно, ценился выше бумажного?

— Примерно в четыре раза. Кажется, если не ошибаюсь, золотой доллар стоил три шестьдесят. Не помню только, в марках или в польской национальной валюте. Но столько он стоил.

— Вы рассказывали, что у вас был казначей, который скрупулезно учитывал все поступления и расходы. Как это было возможно в таких условиях?

— Когда есть порядочные люди, это возможно в любых условиях.

— Как вести такую бухгалтерию, если…

— Можно вести. Если человек порядочный — можно. Без вопросов. Да у меня где-то в ящике лежит эта тетрадь.

— У вас еще хранится тетрадь с расчетами?

— Лежит где-то в ящике. Наш казначей, Леон Файнер, записывал, сколько кому в месяц давали наши связные.

— Но бывало, что связную хватали с деньгами, и девушке, чтобы ее отпустили, приходилось давать взятку из тех денег, которые она кому-то несла.

— Она нам об этом сообщала. Вот и все.

— И ей верили на слово?

— Да. А на что она могла эти деньги потратить? Лицо за деньги не переделаешь.

— У Армии Крайовой имелись для вас деньги?

— Конечно, ведь помощь с Запада польским евреям была частью помощи польскому подполью. Не знаю, могли ли они устраивать какие-то махинации, брать себе что-то из еврейских денег… Наверняка довольно скоро над всем этим установили контроль. Ясно, что они как минимум следили за курсом доллара и иногда эту помощь придерживали, чтобы заработать на бирже, — ведь курс то поднимался, то падал, и нужно было отслеживать эти перемены, чтобы не потерять, а заработать.

— В Варшаве во время оккупации действовала — разумеется, нелегально — валютная биржа?

— Да, под колоннадой бывшего здания настоящей биржи около Саксонского сада. Когда нам не хватало денег, это очень тревожило Бартошевского — он распоряжался этой помощью, и деньги были у него. Он жил где-то в районе Сапежинской.

— Это ведь рядом с гетто.

— Да, но по другой стороне. Бартошевский нигде об этом не пишет, но я помню, что именно он непосредственно передавал нам деньги.

— К кому попадала помощь от польского правительства в Лондоне?

— Не знаю. К нам большая часть денег приходила из Штатов через Американский еврейский рабочий комитет — через Дубинского, председателя профсоюзов, Хельда, Пата. Всех фамилий не помню… Эти люди создали фонд, в Польшу деньги фонда приходили через Лондон.

— А само правительство?

— Кажется, у них в бюджете что-то было… Не могу сказать, потому что точно не знаю. Какие-то суммы, вероятно, были — правительство предназначало какую-то часть бюджета на «Жеготу»[80]. Надо спросить у Бартошевского.

— Мы проверяли — около 30 миллионов злотых, большая по тем временам сумма. А коммунисты тоже вам помогали?

— Коммунисты сами были лопухи, им самим не на что было жить. Это от нас они иногда получали какие-то гроши, например, чтобы заплатить за квартиру в Гродзиске. На их деньги нельзя было рассчитывать, но на них самих — можно. Какая разница, коммунисты, не коммунисты — важно, какие люди.

Нам помогали Юзвяк, Ковальская, Матывецкий, другие. Между нами существовала простая человеческая симпатия. Впрочем, что там они могли… Это была немногочисленная слабая группа, их деятельность в подполье практически сводилась к распространению листовок. Ни популярности, ни хорошей организации… Но отдельные люди были симпатичные. Взять хотя бы чудесную Ханку Ковальскую. Мы ее подкармливали, когда ей нечего было есть. Я, Антек…

Яцек Куронь потом смеялся: «Ты один содержал коммунистическую партию!» Неправда, Ханку я кормил, потому что она была голодна. И она нам помогала. Не физически, конечно, это ей было не под силу, но если ты лежишь избитый, а кто-то говорит тебе, как тебя любит, это приятно. От аковцев мы такого не слышали. Понимаете? Конечно, не принимайте мои слова буквально.

— А Гомулка[81] какой был? Что о нем тогда говорили?

— То же самое.

— Но если в гетто кто-то занимался грабежом, пускай даже с голоду, ведь часто он обкрадывал того, кто тоже голодал.

— Не всегда. Вот, например, хапер[82] — мальчишка, который стоял возле базара и, когда ты покупал четвертушку буханки, наскакивал на тебя, выхватывал хлеб и сразу вгрызался, ел. Иногда у тебя в пакете было мыло, но он-то этого не знал, а иногда что-то, купленное на последние деньги, но даже если и нет, то что? Как можно его осуждать? Это что, кража? Конечно, буханка хлеба тогда стоила 72 злотых, я зарабатывал 52 злотых, а он схватил — и с концами. Да, конечно, это кража — ну и что? Перестаньте говорить такие вещи. Во время войны мораль особая — мораль голода, это вам не нормальные условия, когда мамочка отводит тебя в детский сад, кормит манной кашкой, правильно воспитывает и так далее. Это вообще нельзя сравнивать. И что, по-вашему, делать с таким хапером? Он вор, значит, в тюрьму его, да? Ну, скажите.

— Конечно, если кто-то крадет, потому что голоден, это не кража. Но ведь хапер обкрадывал человека такого же голодного, купившего этот хлеб на последние гроши.

— Опять вы занимаетесь буквоедством. Я не такой моралист, чтобы об этом судить. Каждый человек, как может, старается выжить, но не каждый считает, что должен иметь сто или двести миллиардов… Их же с собой в могилу не унести, верно?

Да, у кого-то имеются большие деньги, и что с того? Пусть живет и радуется! Мне столько не нужно, мне хватает того, что у меня есть. Хватает на то, чтобы дать девушке 200 злотых — пускай купит себе модные сапожки. Хотя не знаю, зачем они ей, если у нее и без того красивые ноги.

В похоронной процессии все идут вместе, но каждый несет свою скорбь.

У всех у нас общий Декалог, но у каждого есть свой. И у Эдельмана тоже. Возможно, такой…

1. Да не будет у тебя других богов, кроме меня. Твой Бог воплощен в Хартии прав человека, в убежденности в том, что каждая личность имеет право на свободу, что другие должны признавать ее ценность, уважать достоинство и автономность.

2. Не произноси имени Бога твоего напрасно, а только дабы провозгласить, что все люди — братья, что они рождаются свободными, равно достойными и обладающими равными правами; защищай права на свободу каждого человека в самом широком смысле, при условии, что не будут ущемлены права других.

3. Помни день субботний, чтобы святить его, но не думай исключительно о своей корысти и не забывай, что у каждого человека есть все права и свободы независимо от расы, цвета кожи, пола, языка, вероисповедания, политических и иных взглядов, национальности, общественного и имущественного положения, происхождения и т. п.

4. Все, что ты делаешь, делай исключительно ради того, чтобы обеспечить признание и уважение прав и свобод других. Учитывай вероятные последствия твоих поступков для окружающих. Будь по мере возможности объективен, но никогда не оставайся нейтрален.

5. Почитай отца своего и мать свою. Чужих тоже.

6. Не убивай, разве что защищаясь, в борьбе против тирании и гнета и только тогда, когда насилие — единственный выход и нет альтернативы. Человеческая жизнь — святое.

7. Не кради, разве что перед лицом смерти от голода.

8. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего. Каждый человек имеет право на свободу мнений и свободу их выражения, на распространение информации и воззрений разными способами, но не доноси, не лги, не сплетничай и не очерняй.

9. Не желай ничего, что есть у ближнего твоего. Напротив, будь с ним солидарен и лоялен, когда его ближним и его имуществу грозит опасность.

10. Каждый человек имеет право покинуть любую страну, включая свою собственную, и имеет право вернуться к себе на родину. Покинуть и вернуться, даже если речь идет об Израиле.

_{Леопольд Унгер — журналист, эссеист, один из самых выдающихся современных политических комментаторов. Родился в 1922 году во Львове. После войны был сотрудником газеты «Жице Варшавы». В 1969 году в связи с чистками в ходе антисемитской кампании был вынужден эмигрировать; поселился в Брюсселе, где стал звездой газеты «Суар», много лет сотрудничал с парижским журналом «Культура» и радио «Свободная Европа», а также газетой «Интернэшнл геральд трибюн». В настоящее время публикует статьи в «Газете выборчей»[83].}