Бог злости

Глава 32

Глиндон

Сказать, что во время обеда и ужина здесь царит напряженная атмосфера, было бы преуменьшением.

Мне всегда было интересно, какие родители были бы у такого человека, как Киллиан. Я думал, что, возможно, кто-то из них будет похож на него, потому что я где-то читала, что психопатия генетическая и, следовательно, может передаваться по наследству.

Но я бы вообще не назвала его родителей психопатами. На самом деле, Рейна — так она настояла, чтобы я ее называла — была просто замечательной. Она напоминает мне тетю Сильвер — маму Аву. У нее просто элегантная экстравертная энергия и природный талант заставлять всех вокруг чувствовать себя непринужденно.

В ее глазах видна забота и абсолютное обожание, с которым она относится к своему мужу и детям.

Мистер Карсон немного сдержан, но не в холодном смысле. Я думаю, он больше похож на Гарета — должно пройти много взаимодействий, прежде чем он достаточно потеплеет к вам, чтобы позволить вам приблизиться.

Во время ужина Рейна спрашивает о школе и впечатляется, когда я говорю ей, что изучаю искусство. Затем она рассказывает, что однажды выставила на аукцион одну из маминых картин для благотворительности.

Конечно, она так и сделала.

Киллиан быстро вмешивается, как будто знает, что мне становится неловко, и показывает ей мой Instagram с некоторыми из картин, которые я выложила.

Мне хочется спрятаться под столом.

— Это... другое. — Она проводит пальцем по ободку своего бокала с вином, просматривая каждый пост. — В уникальном смысле. У тебя и твоей матери даже разные стили. Это освежает.

Я проглатываю кусок фрикадельки.

— Правда?

— Да, любой, кто хоть немного разбирается в искусстве, может это увидеть. Хотя, я не более чем любитель, который покупает красивые вещи. — Она смеется.

— Нет, ты права. — Я выпускаю вздох. — Мама сказала это, когда мне было около девять, но я не послушала.

И я продолжала держать тайную обиду на нее, потому что думала, что она не передала мне правильные гены.

— Ты отличаешься от своих братьев, Глин. Брэн — день, Лэн — ночь. Ты более особенная, потому что в тебе смешалось и то, и другое.

Это были ее слова, и я упрямо отбросила их на задний план.

Мне нужно поговорить с мамой позже. Это уже давно назрело.

— Я рада, что ты наконец-то можешь слушать, — говорит она. — Не то что эти двое. Они никогда меня не слушают. Мне надо было родить девочек.

— Ты никогда не позволишь нам смириться с тем, что ни одна из нас не является девочкой, да? — спрашивает Гарет.

— Ну, нет. У Раи самые идеальные девочки-близнецы, а у меня нет.

— Ты права, мама. Килл должен был быть девочкой.

— Почему не ты, старший брат?

— Потому что ты выглядел милым, как дерьмо, в этом крошечном платьице в младенчестве.

— Мама! — Киллиан хлопнул тарелкой по столу. — Мы договорились, что никогда не будем говорить об этом.

— О чем говорить? — спрашиваю я, чертовски любопытно.

— Ну, видишь ли... — начинает Гарет.

— Не смей, — предупреждает Киллиан.

— Оставь это, Газ. — Говорит мистер Карсон.

— О, она может узнать. В конце концов, она единственная, кого Килл привел домой. Итак, Глин, ни для кого не секрет, что я всем сердцем хотела девочку, поэтому, когда я узнала, что беременна, я накупила всякой крошечной девчачьей одежды и милых платьиц для новорожденного. Я не пошла узнавать пол, потому что была уверена, что в этот раз будет девочка. Излишне говорить, что родился Киллиан. Для похода в клинику у меня была только одежда для девочки, поэтому мне пришлось одеть его в нее. Клянусь, это было только один раз, и я должна была запомнить этот момент и похоронить вместе с ним свою мечту «матери девочек». Но Гарет нашел фотографию позже и просто не захотел об этом молчать. Серьезно, оставь своего младшего брата в покое.

— Младшего? Пожалуйста, скажи мне, что ты шутишь. — В словах Гарета сквозит редкое веселье. — Ты бы видела фотографию, прежде чем он ее сжег, Глин. Килл выглядел как прекрасная принцесса.

Я не могу сдержать подавленный смех, который сотрясает мое плечо при мысли о Киллиане в платье.

Он, однако, кажется, крайне недоволен этим разговором, так как смотрит на брата и мать, постукивая пальцем по столу.

— Ты чувствуешь себя состоявшимся или что-то в этом роде? — спрашивает он брата.

Гарет поднимает бровь.

— Очень.

Ужин продолжает быть легкомысленным, веселым, но немного напряженным всякий раз, когда когда Киллиан и его отец обмениваются какими-либо словами.

Но мне нравится, как он общается со своей семьей. Со стороны кажется, что он ничем не отличается от обычного человека, и я думаю, что это самое страшное в Киллиане. Может быть, это и самое печальное. Потому что все его действия и слова — это заученное поведение, которое он совершенствовал, чтобы его мать была счастлива.

Буду ли я такой же, как она, в будущем? Совершенно не обращая внимания на знаки и на то, что ни одно из действий или слов Киллиана не исходит изнутри него?

Буду ли я счастлива просто от того, что он рядом?

После ужина мы смотрим фильм, и Рейна постоянно приносит нам всевозможные закуски.

В конце концов она засыпает на половине фильма, и мистер Карсон несет ее на руках, не говоря ни слова остальным.

Как только они исчезают на лестнице, Киллиан берет меня за руку.

— Пойдем-пойдем.

— Но фильм еще не закончился.

— К черту фильм. Ты сможешь посмотреть его позже.

— Киллиан, — шепчу я. — Мы в доме твоих родителей.

— И что? Они постоянно занимаются сексом. Они, вероятно, занимаются им сейчас, пока мы разговариваем.

Гарет бросает подушку в голову Киллиана.

— Спасибо за картину, ублюдок.

Киллиан бросает ее обратно. Сильнее.

— Как, по-твоему, ты родился,солнышко? С помощью радуги? — Он берет меня за руку. — Мы уходим. Сейчас же.

Я бросаю на Гарета извиняющийся взгляд и позволяю Киллиану увести меня вверх по лестнице.

— Знаешь, мы могли бы немного задержаться и досмотреть фильм, как нормальные люди, прежде чем ты начал думать своим членом, — говорю я, когда мы достигаем того, что я полагаю, его комната.

Она выглядит как копия той, что была в особняке Язычников, но здесь есть зеркало во весь рост, а на противоположной стене полка с несколькими наградами по американскому футболу.

Я не могу побороть желание проверить эту его часть. Странно, как мне нравится узнавать о нем такие вещи.

Однажды он сказал мне, что американский футбол помогает ему контролировать импульсы, но это все.

Как и все в его жизни, его никогда ничего не волнует слишком глубоко.

Даже медицина кажется ему ступенькой, но, по крайней мере, она ему нравится.

Киллиан захлопывает за собой дверь.

— Приятно знать, что твое чувство сарказма может быть улучшено. А насчет нормальных людей — это полная чушь. Если бы ты была нормальной, то не стала бы издеваться над собой, как маленькая грязная шлюха.

Мои щеки пылают, когда я отпускаю награду и поворачиваюсь к нему лицом.

— Киллиан!

— Что?

— Ты можешь?

— Что?

— Не называть меня шлюхой вне секса, ты, извращенный урод.

— Давай сначала разденем тебя, а потом я подумаю.

— Сначала я хочу кое-что набросать.

— Сделай это после.

— Нет, я должна сделать это сейчас, пока это не ускользнуло от меня. Я набросаю это очень быстро и перерисую позже.

— Что это?

— У меня только предчувствие, так что я не буду знать наверняка, пока не перенесу это на бумагу. — Я ухмыляюсь. — Я странная и не такая, как все.

— Возможно, это обнаженная натура?

— Обычно я их не рисую.

— Обычно?

— Иногда в классе.

— Мне нужно поговорить с твоим колледжем, чтобы они запретили тебе рисовать голых людей.

— Прекрати, ты тиран. — Я не могу удержаться от смеха. — Ты не видишь, как я плачу от того, что ты трогаешь пациентов и видишь их голыми.

— Это другое. Они пациенты.

— И это искусство.

— Мне все равно не нравится.

— Ты привыкнешь.

— Тогда начни меня убеждать.

— Что?

— Разве ты не говорила, что хочешь рисовать? — Он достает пачку большой, белой бумаги из ящика стола, достает механический карандаш и бросает их на ковер напротив огромного зеркала. — Набросок.

Я сажусь на пол, скрестив ноги, и сужаю глаза.

— Значит ли это, что ты будешь ждать, пока я закончу?

— Ты знаешь, что я не терпеливый человек. По крайней мере, не когда дело касается тебя. — Он встает на колени позади меня и встречает мой взгляд в зеркале, темный и суровый, как самый сильный шторм из сезона ураганов. Его палец цепляется за бретельку моего платья и скользит по руке. — Как насчет того, чтобы нам обоим заняться своими делами?

— Я не собираюсь делать наброски, пока ты трогаешь меня. — Мой голос становится низким, определенно с примесью возбуждения.

— Это была не просьба, Глиндон. Либо мы будем делать это, пока ты делаешь наброски, либо без них. Меня устроит любой вариант.

— Ты чертов диктатор. — Я смотрю на него через зеркало. — Я собираюсь притвориться, что тебя нет.

Низкий смешок наполняет комнату.

— Во что бы то ни стало. Я с удовольствием посмотрю на твою попытку.

Я разглаживаю страницу, намереваясь полностью игнорировать его, пока механический карандаш скользит по странице непрерывными, сжатыми штрихами.

Периферийным зрением я вижу, как Киллиан ухмыляется мне в зеркале, стягивая рубашку через голову и отбрасывая ее в сторону, а затем снимая брюки и боксеры.

Моя рука замирает на бумаге, и его ухмылка расширяется, когда он стоит на виду перед зеркалом.

— Нравится то, что ты видишь, детка?

Этот ублюдок знает, как жестоко он красив, и без колебаний использует этот факт как оружие.

Но я отказываюсь смотреть на него или восхищаться им прямо сейчас. В этот раз он не получит своего.

Он протягивает руку к моим волосам, и я думаю, что он оттащит меня за них, потому что он не любит, когда его игнорируют, но он просто гладит их.

— Знаешь ли ты, что когда я впервые увидел тебя, я хотел схватить тебя за волосы, когда ты захлебывалась моим членом?

Я поджимаю губы и продолжаю рисовать, даже не понимая, к чему я веду.

Он встает на колени позади меня и проводит рукой по моему горлу.

— Я также хотел ухватить этот нежный пульс и почувствовать его под своими пальцами, зная, что у меня есть сила ослабить, а затем в конечном итоге остановить его... как сейчас.

Мое сердце замирает, а потом снова оживает, когда он сжимает его. Я встречаюсь с его глазами в зеркале, моими выпуклыми, его темными.

— О, посмотри на это. Наконец-то я привлек твое внимание. — Он ослабляет свою хватку настолько, чтобы дать мне воздух, в то время как его другая рука скользит по другой бретельке через мое плечо. — Я также думал о том, чтобы сорвать с тебя одежду и овладеть тобой там и тогда.

Он берет в руку сзади горсть моего платья и тянет с дикой силой, разрывая его, позволяя ему рассыпаться в клочья вокруг нас.

— Вот так.

— К-Киллиан...

— Шшш, сосредоточься на рисунке.

Мои пальцы дергаются, и я позволяю карандашу растекаться по бумаге в симфонии хаоса, который соответствует моим внутренностям.

Он использует возможность, чтобы расстегнуть мой лифчик, позволяя моей ноющей груди свободно выпрыгнуть.

Я готовлюсь ущипнуть себя за чувствительный сосок, но он нежно гладит мою грудь, вызывая эротическую дрожь в глубине моей души.

— Я не трогал твои сиськи в тот день, помнишь? Но эти соски были твердыми, выглядывали из-под рубашки, умоляя, чтобы их трахали так же безжалостно, как и твой рот.

Я качаю головой, но он сжимает мой сосок, и я задыхаюсь от укола удовольствия. Оно пронзает меня до глубины души.

— Ложь. — Он сжимает снова и снова, пока я не начинаю стонать и слезы собираются в моих глазах. — Посмотри, как ты стонешь и плачешь одновременно. Выбирай, моя маленькая шлюшка.

— Пошел ты.

Его эрекция упирается в мою прикрытую нижним бельем задницу, и он стонет.

— Мы перейдем к этому через некоторое время. Но сначала нам нужно кое-что уладить.

Он продолжает щипать мои соски, чередуя эти два действия, пока мое зрение не затуманивается, и я готова умолять его остановиться.

По какой-то причине я этого не делаю.

По какой-то причине, эта его часть заводит все мои извращения.

— Теперь, мой маленький кролик, ты можешь сколько угодно изображать ненависть к той ночи и ко мне, но то, что тебя возбудило то, что у тебя конфисковали контроль, — это факт. Я видел это в твоих блестящих глазах и дрожащих конечностях. Я видел это в твоих твердых сосках и румяных щеках. Держу пари, ты сама этого не понимала, но, к счастью для тебя, я понял

— Это неправда, — задыхаюсь я, мой голос такой похотливый, что даже стыдно.

— Опять ложь. — Он отпускает мой сосок и скользит рукой вниз к моему нижнему белью, стонет. — Держу пари, ты была такой же мокрой, как сейчас. Ты была разочарована, что я не лишил тебя девственности, как пещерный человек, не так ли? Держу пари, ты тоже думала об этом всю ночь

Прежде чем я успеваю осмыслить его слова, он поднимает меня, держа за горло, так что я стою на коленях, а он стоит прямо за мной.

— Не прекращай делать наброски.

— Киллиан...

— Набросок? — Его приказ заставляет меня дрожать, но я позволяю своей руке делать свое дело, пока я не могу отвести взгляд от зеркала.

Он освобождает меня от трусиков, так что мы оба полностью обнажены, затем берется за мое ядро.

— Наверняка эта маленькая киска чувствовала себя обделенной, пока я набивал твой рот своим членом. Мы должны загладить свою вину перед ней, как ты думаешь? Раздвинь ноги как можно шире.

В таком положении это трудно, но я стараюсь, и он просовывает свой член в мое отверстие. Я прикусываю нижнюю губу, готовясь к проникновению, но он лишь скользит эрекцией по моим складочкам.

Один раз.

Дважды.

Трижды.

Я вот-вот кончу от одного только трения, но этого недостаточно.

Я поняла, что, хотя мне нравится просыпаться от его губ на моей груди или от того, как он случайно доводит меня до оргазма во время поездки в машине, я люблю в десять раз больше, когда его член разрушает меня изнутри.

Я никогда не признаюсь в этом, но мне также нравится просыпаться или засыпать с его членом внутри меня.

Обычно он быстро переходит к этой части, но, очевидно, не сегодня. Он продолжает тереться членом о мои чувствительные складочки, клитор, вход, но так и не вводит его внутрь.

— Киллиан, пожалуйста...

— Пожалуйста, что?

— Вставь его...

— Посмотри, какая ты чертовски очаровательная и умоляешь об этом. Разве ты не должна была делать наброски?

— Вставь, — требую я, покачивая бедрами, чтобы поймать его.

— Перед этим мы поиграем в игру.

— Сейчас не время для игр.

— Еще как время. Итак, мой маленький ролик. Я хочу, чтобы ты призналась в одном из двух вещей. Первое — это очевидное заявление о том, что ты моя. Второе — что ты хотела меня в тот первый раз.

Я смотрю на него через зеркало.

— Нет.

Шлепок.

Я задыхаюсь, когда жжение регистрируется в моей сердцевине и распространяется на все тело. Срань господня. Этот ублюдок только что отшлепал мою киску?

Да, отшлепал, и это так больно, что, кажется, я немного кончила. Какого черта со мной не так?

— Попробуем еще раз. Скажи.

— Я не хотела тебя, ты с ума сошел? — рычу я.

— Тогда скажи, что ты моя.

— Нет.

Шлепок. Шлепок. Шлепок

Прерывистый всхлип, смешанный со стоном, эхом отдается в воздухе, и я понимаю, что он мой, когда оргазм угрожает взять меня в заложники.

— Ты капаешь мне на руку и на ковер, детка. Возможно, нам стоит изменить метод наказания, если ты получаешь от этого слишком много удовольствия. А теперь скажи что-то одно.

Я задыхаюсь, встречая его взгляд в зеркале, затем медленно опускаю голову и качаю ею.

На этот раз шлепки продолжаются так долго, что я думаю, что потеряю сознание от смеси удовольствия и боли.

— Блядь, скажи это, Глиндон.

— Я хотела тебя, — плачу я. — Я не понимаю почему, но я хотела тебя, ты, гребаный ублюдок.

— Вот. — Его голос темнеет, когда он медленно, но глубоко входит в меня, и этого достаточно, чтобы перевести меня через край.

Мои вздохи и стоны сливаются в симфонию наслаждения, которая и близко не сравнится с его хаотичным насилием.

Он будет моей смертью.

В прямом и переносном смысле.

— Не переставай рисовать, мой маленький кролик. Покажи мне, что эти руки могут пока ты заполнена моим членом.

Я рисую хаотично, в том же ритме, в котором он трахает меня. Глубоко, грубо, и настолько неуправляемо, что я едва могу дышать.

Никогда бы не подумала, что секс может быть таким животным, таким совершенно безумным.

Он разрушил мое представление о сексе.

Я не думаю, что когда-нибудь смогу найти удовольствие, если меня не задушат, не повалят на землю и не потребуют, чтобы я не имела права голоса.

Я не думаю, что когда-нибудь смогу наслаждаться этим с кем-то, кроме Киллиана.

Потому что, как бы мне ни было неприятно это признавать, я доверяю ему. Ему нравится причинять мне боль, но он не хочет сломать меня.

Он всегда говорил, что хочет бороться со мной, доминировать надо мной, удерживать меня и добиваться своего, но он также получает удовольствие от того, что я наслаждаюсь каждой секундой этого.

Я вот-вот снова кончу, я чувствую это. Я чувствую вкус в воздухе с каждым прерывистым вдохом и выдохом. Мое тело подстраивается под его, под то, как он раздвигает мои ноги и скользит моей влагой от места нашего соединения к моей задней дырочке.

— Что делать, детка? Я думаю, твоя попка сейчас чувствует себя обделенной. Мы не можем позволить ей пропустить удовольствие, нет?

Стон — это все, что я могу выпустить, потому что я вот-вот снова упаду. Как раз когда я на грани, он вытаскивает свой член из меня.

Мой стон разочарования эхом отдается в воздухе, а ублюдок имеет наглость хихикать.

— Не будь жадным кроликом. Мы должны и твою задницу немного поласкать.

Он толкает меня на четвереньки, но я все еще держу карандаш на бумаге. У меня все сжимается внутри, когда он раздвигает ягодицы и вводит два пальца внутрь. Я прикусываю губу, привыкшая к подобной игре, когда он входит в меня. Только теперь он добавляет третий палец и растягивает мою заднюю дырочку до тех пор, пока переизбыток ощущений не разрывает меня на части.

Другая его рука скользит по моему возбуждению к заднице снова и снова, пока я не начинаю извиваться и бить бедрами. В тот момент, когда я думаю, что кончу от того, как он растягивает меня, его пальцы исчезли.

— Это может быть больно. — Его член проскальзывает между ягодицами и входит внутрь одним движением.

Я физически дергаюсь вперед со стоном, слезы проливаются на ковер. Это слезы облегчения, понимаю я. Я определенно сломлена, потому что испытываю огромное облегчение от того, что он не успокоился.

И я плачу сейчас от боли и ощущения того, что я полностью в его власти, что я не могу найти выход.

— Шшш, расслабься. Не выталкивай меня. — Он покачивает бедрами и делает неглубокие толчки, которые вновь пробуждают мое прежнее возбуждение. Я покачиваю бедрами, выгибая спину. — Вот, это моя гребаная девочка.

Он находит свой ритм и вколачивается в меня с настойчивостью, которая пробирает меня до костей. Каждое мое существо настроено на него, на его мощь, на его силу.

И я не могу убежать от него, я понимаю.

Хуже всего то, что я не думаю, что хочу сбежать.

Может быть, в глубине души я никогда и не хотела.

— Твоя задница так же хороша, как и твоя киска, детка. Чувствуешь, как она заглатывает мой член? — Он немного выходит, затем снова входит. — Ты принадлежишь мне. — Толчок. — Эта задница принадлежит мне. — Он вводит три пальца в мою киску. — Эта киска тоже моя. — Он хватает меня за челюсть и вводит указательный и средний пальцы между моих губ. — Этот рот первый стал моим. — Оставшимися пальцами он поднимает мою челюсть вверх, так что я уставилась в зеркало, затем он тянет меня так, что я прижимаюсь спиной к его груди, и его зубы прикусывают мочку моего уха, прежде чем он пробормочет мрачные слова. — В следующий раз, когда ты скажешь, что того, что я предлагаю, недостаточно, я хочу, чтобы ты вспомнила этот вид. Я хочу, чтобы ты помнила, как каждая часть тебя, блядь, моя.

Со мной покончено.

Я не протяну.

Я не могу.

Он заполняет меня так, как я никогда раньше не чувствовала, и это не только физически. Я готова ко всему остальному. И я свободна.

Я смотрю на него в зеркало, когда оргазм захлестывает меня.

Это больше, чем оргазм. Это разрушительная сила, и я разлетаюсь от нее на куски.

— Чертовски красивая, — ворчит он, бросая меня обратно вниз, так что мое лицо касается пола, и хватает меня за волосы. — Сейчас ты будешь очень хороша для меня, чтобы я мог наполнить тебя своей спермой, детка.

И затем он трахает меня дальше и дальше, пока я не могу больше терпеть, пока мои вздохи не становятся неслышными, а громкие не переходят в тихие стоны.

Тогда он кончает. По всей моей заднице, затем размазывает ее по бедрам, спине и везде, куда может дотянуться.

Он метит меня, понимаю я. Каждую часть меня.

— Я знал, что из тебя получится шедевр, маленький кролик.

Я смотрю на то место, куда он указывает, сквозь затуманенное зрение, и мои глаза расширяются, когда я вижу, что я нарисовала.

Сквозь размытые линии и резкие тени объект виден четко.

Это мы. Обнаженные, соединенные и абсолютно ужасающие.

И... мы тоже правы.

— Да. — Я улыбаюсь сквозь дымку. — Шедевр.

Я вот-вот упаду, но он ловит меня и несет на руках. Его губы встречаются с моим лбом, и я замираю.

Одинокая слеза скатывается по моей щеке, потому что я знаю, что этот тип навязчивой и интенсивной связи — единственное, что он может предложить.

Он будет трахать меня, ловить, пока я не упала, и целовать мой лоб, но он никогда не полюбит меня.

А я всегда буду хотеть этого.