Божественное свидание и прочий флирт

КАЛВАРРА

Они жили не в Калварре, — которую все называли просто «город», — а приблизительно в пяти или шести милях дальше, вблизи одной из тех пыльных, наполовину вымощенных дорог, что, казалось, не кончаются никогда, но в конце концов приводят к зарослям эвкалиптовых кустарников, точнее, в никуда. Поворот, обозначенный единственным покосившимся указателем, начинался сразу же за подъездной дорогой, служившей ориентиром.

«За элеваторами повернуть налево» — простой, надежный способ объяснить направление посетителям, бывающим там редко.

Словно маленькое дитя, она играла в тени элеваторов и считала их своими, хотя конечно же они принадлежали городу. Именно сюда свозили зерно со всех близлежащих ферм и загружали в поезда, которые доставляли его в порт для отгрузки. Несколько недель в году, пока убирали урожай, элеваторы были эпицентром внимания; остальную часть года они стояли заброшенными. Но даже тогда служили доказательством важности города — его экономическим обоснованием. Вот оно, оправдание Калварры, вот что давало право на существование в этой стране, где городу невозможно выжить только потому, что он всегда тут был.

Они жили вдвоем с отцом, который в свои шестьдесят три готов был уйти на пенсию, если бы только мог. Мать умерла вскоре после ее двенадцатого дня рождения, не оправившись от болезни, жестоко короткой. После этого отец замкнулся, погрузившись с головой в работу на земле. Родственницы отца предлагали забрать девочку к себе, а одна тетя даже приехала на ферму, и случайно ее слова донеслись до слуха племянницы.

— Ты не сможешь позаботиться о девочке, Джек, — говорила тетя. — С девочками все иначе, нежели с мальчиками. Им нужна женская забота. Для них очень важно быть рядом с тем, кто подскажет во многих случаях жизни. Отец не способен этого сделать — просто не в состоянии, какие бы благие намерения у него ни были.

Она слышала, как отец сопротивляется.

— Это мой ребенок. Здесь ее дом. Да, черт возьми, разве у отца нет права на своего собственного ребенка? Так что же теперь, со всем покончено, так получается? Всему конец?

Тогда тетя заговорила по-иному:

— Она никогда тебе не простит того, что ты продержал ее взаперти. Ты лишаешь ее всех возможностей. Если она переедет ко мне в Балларат, то научится жить, заводить друзей, вести домашнее хозяйство. Всему необходимому.

Какое-то мгновение отец молчал. Потом возразил:

— Она может вести хозяйство в этом доме. Научится всему, что нужно, здесь, где все ей принадлежит.

— Но для девочки это не жизнь, Джек, пойми правильно.

Он сделал паузу, обдумывая ответ, который позволил бы закончить обсуждение.

— Хорошо, — сказал он. — Давай спросим у нее. Чего она хочет: остаться здесь, в своем доме, или уехать с тобой в Балларат. Спроси у нее. Ведь теперь принято считаться с мнением детей, не так ли? Ну вот. Если она скажет, что поедет с тобой, можешь ее забирать. Если скажет, что хочет остаться, значит, останется здесь.

Сердце у нее бешено заколотилось. Конечно же, она скажет «нет»: пусть они спросят, пусть только спросят… Тогда все узнают! Но тетя прекрасно понимала, как и ее брат, что дети редко соглашаются покидать знакомые места, и спрашивать бессмысленно. А потому ей ничего не оставалось, как фыркнуть, бормоча под нос предостережения по поводу того, что случается с девочками, которые остаются на ферме и у которых никогда не будет возможности получить надлежащее образование.

Когда они перешли к другой теме — об оспариваемом наследстве и вероломстве далекого родственника, у девочки пропал интерес к происходящему. Она сидела одна в своей комнате, дверь все еще была приоткрыта, но взрослые в гостиной не слышали ее тихих всхлипываний по матери.

К скрываемой сестрами досаде, у него все ладилось. И только одна из них, наперекор всем, сделала ему комплимент, хоть и неохотно.

— Девочка хорошо выглядит, Джек, — сказала она при встрече на свадьбе у родственников. — Тебе, должно быть, это далось нелегко.

На самом деле все оказалось намного легче, чем он предполагал. Каждое утро он отвозил ее в город, в школу и никогда не опаздывал забрать днем, независимо от того, что происходило на ферме. Он сам покупал для нее одежду, но предоставлял выбор ей, и она всегда была хорошо одета. Он с ужасом ожидал подросткового бунта, споров по поводу позднего возвращения домой, необходимости соглашаться с тем, что ее будут подвозить после вечеринок юнцы, только что получившие водительские права; но ничего такого не произошло. Ее друзья — или те из них, кого он видел, — казались приятными и воспитанными. Они были детьми фермеров или городских служащих, и общение с ними не таило каких-либо сюрпризов. Конечно же, у них были вечеринки. В таких случаях она оставалась в городе у друзей и всегда возвращалась вовремя. Но когда вдруг он понял, что у него под носом, почти незаметно, она превратилась в свою мать — тихую, безропотную женщину, которая умела все делать и стойко преодолевала трудности, — у него сжалось сердце.

От этой мысли появилось неведомое прежде чувство гордости. Разумеется, останься в живых его жена, все сложилось бы иначе. Да, она могла бы дать дочери намного больше, чем он. В те последние, безжалостно быстро пробежавшие дни в больнице им не удалось даже поговорить, хотя она точно знала, что умирает. Единственное, о чем она попросила: «Береги ее, Джек»; и он кивнул, ослепленный слезами, не в силах что-либо сказать.

В школе требования были низкими, а учителя по большей части заурядные и любезные, потому учеба давалась ей легко. Особенно она преуспела на уроках живописи, и это поощряла учительница рисования, которая, в отличие от своих коллег, обладала воображением и считала, что способная девочка должна учиться в художественной школе.

— Ты сумеешь туда поступить, — говорила она. — Получишь место в Мельбурне, возможно, даже в Сиднее. И потом, если все пойдет хорошо, продолжишь учебу. Например, за границей. Школа Слейда. Париж. Или где-нибудь еще. Подумай.

Глаза у девочки сияли; но слова учительницы казались ей несбыточной мечтой. Она была девчонкой с фермы, выросшей в захолустье, где приходится бороться с нашествием муравьев, гнойниками у овец и прочими напастями. Она не может запросто сесть в автобус и уехать в Париж или даже в Мельбурн. Кто за все заплатит? Кто купит билет? Тех денег, что были, недостаточно, да у них никогда и не будет столько денег, сколько на это нужно.

— Послушай, — сказала учительница. — Я не просто так говорю. Ты сможешь стать художницей. Для этого нужен особый дар. И у тебя он есть.

— Спасибо. — Она не привыкла слышать комплименты и не знала, как ответить.

— Ты говорила об этом со своим отцом? — не унималась учительница. — Вы обсуждали твое будущее? Чем, на его взгляд, тебе следует заняться после школы?

Она смотрела в пол. Они не беседовали на такие темы. Никогда.

— Почему бы тебе не поговорить с ним? Попроси отца переехать жить в Мельбурн! Нет ничего плохого, если вы поедете туда вместе.

Ну конечно, учительнице все было известно. Она знала Джека Когдона, одного из тех одиноких, довольно патетических персонажей, вцепившихся в свою ферму, чтобы остаться там навсегда, возложив на дочь обязанности по кухне и уборке. Ей и прежде доводилось сталкиваться с таким отношением к жизни. Но тут особенный случай — у этой девочки талант. Некоторые идеально подходили для уготованной им участи — этой девочке суждена другая жизнь.

Как-то вечером, во время ужина, подав отцу рагу из бычьих хвостов с овощами и сев с другой стороны стола, она наконец решилась заговорить на волнующую ее тему.

— Мне пора подумать, что делать по окончании школы, — сказала она. — Осталось всего лишь два месяца.

Отец был озадачен, но все равно слабо улыбнулся ей.

— Надо же, — произнес он. — Как летит время.

Она притихла на мгновение, но потом продолжила:

— Мисс Вильямс — ты ведь знаешь ее? — думает, что мне надо поступать в художественную школу. Возможно, в Мельбурне.

Отец беспокойно ковырял в тарелке вилкой, избегая ее пристального взгляда.

— Почему бы нет? — отозвался он. — Поступай как хочешь. Это твоя жизнь.

Больше он ничего не добавил, но она поняла, что отец встревожен. В течение всего ужина было заметно его волнение, хотя он пытался создать впечатление, будто все в порядке, начиная обсуждать какие-то незначительные темы и перепрыгивая с одной на другую, быстро и сбивчиво. Конечно, она догадывалась, что он сейчас чувствует. Если она уедет, он никогда не сможет выйти на пенсию. Будет работать до тех пор, пока не иссякнут силы, и тогда он продаст ферму. Ему придется переехать в город, в один из тех убогих домов, где было полно отставных фермеров, которые целыми днями ничего не делали, только тосковали по своей прежней жизни. Он мечтал выдать ее замуж за сына фермера, чтоб тот взял на себя его дело, за парня с фермы, знающего, как управляться с хозяйством, за такого, как младший сын Пейджа, у которого никогда не будет ни малейшего шанса приобрести свою ферму из-за двух старших братьев. Он подходил во всех отношениях.

За кружкой пива в «Масонском баре», где они иногда встречались, он завел разговор с отцом парня.

— Думаю, скоро я буду вынужден все бросить. Мне не так повезло, как тебе, Тэд. С сыновьями.

Его собеседник улыбнулся.

— Порой они бывают жестокими маленькими ублюдками, с которыми трудно справиться. Так что не завидуй, Джек.

Оправдание получилось неловким, и оба умолкли. Среди фермеров считалось безоговорочной трагедией, когда в семье нет ни одного сына.

— Как там твой младший парень? Ему надо где-то устраиваться. Что он собирается делать?

Пейдж покачал головой.

— Сейчас он вертится у меня под ногами. Какое-то время работал на месте Харрисона, но они больше не могут держать его. Конечно, он многое умеет делать. Он хороший механик. Может все отремонтировать. Мог бы поработать в гараже — пройти курс учеников…

— Но он фермер — до мозга костей.

— Да, верно.

Несколько секунд они молчали. Неожиданно Джек оторвал взгляд от своей кружки пива и выпалил:

— Слушай, а почему бы ему не пригласить на свидание мою Алису. Глядишь, подружатся. — Он засмеялся. — Дети много чего не понимают в отличие от нас, но почему бы нет…

Пейдж улыбнулся.

— Да, ты прав, им могут попасться невесть кто. Мой может спутаться с ветреной девицей, которая женит его на себе. Твоя найдет кого-то, ну, в общем, кого-то, кто…

— Твой мальчик мне нравится. И я был бы спокоен за свое дело. — Джек помолчал, а потом добавил: — Ты не хочешь как-нибудь подбросить ему эту идею?

Пейдж выглядел нерешительным.

— Нынче такое не проходит. Это тебе не шестьдесят первый год.

Джек резко поставил кружку на стол.

— Пришли его ко мне. Я возьму его на работу на несколько месяцев. У меня много техники, которую нужно отремонтировать. Ты говорил, что он может с этим справиться.

— Ну да, может.

Она написала письмо в Мельбурн, и ее попросили выслать папку с рисунками. Ей стало тревожно, поскольку работ было совсем немного, и она не ожидала, что кто-то захочет посмотреть их.

— Это не важно, — заверила ее учительница. — Нарисуй что-нибудь и отправь им. Папка не означает уйму работ. Они просто хотят увидеть, что ты умеешь.

Она сделала несколько рисунков пером — ферма, элеваторы, натюрморт, кто-то из ее друзей — и отослала. Отцу об этом ничего не сказала; тот их разговор странно повис в воздухе, и она не могла заставить себя к нему вернуться.

Наступило томительное ожидание. Рисунки отправили по почте из школы, и именно туда должен был прийти ответ. Минуло несколько недель, и она решила, что ее письмо затерялось в груде почтовых отправлений, идущих в Мельбурн со всей страны. Наконец пришел ответ, где было сказано, что ее работы понравились, но для достижения зрелости, возможно, потребуется время. В этом году у них мало мест, однако ее могут принять условно на следующий год, если она получит проходной балл на экзаменах.

— Это означает, что тебя берут, — пояснила учительница. — При желании ты туда поступишь. А подождать один год — хорошая идея. После школы ты можешь год отдохнуть. Сейчас многие так делают.

Она забрала письмо домой, спрятав между страницами учебника, но ей не хватило смелости показать его отцу. Перечитав письмо еще раз, она положила его в выдвижной ящик, ее личный, где хранились дневник и фотографии. Она ждала удобного момента, чтобы поговорить с отцом, но в школе начались выпускные экзамены, а потом — выпускной бал, так что было некогда. Видимо, время неподходящее, решила она, к тому же отец пока ни словом не обмолвился о том, что будет по окончании школы.

Она готовилась к предстоящему году. Банк прислал в школу рекламное объявление о двух временных вакансиях, которые могли бы устроить тех, кто еще «не определился». Она пошла к управляющему, знавшему о ней не понаслышке, как это бывает в маленьком городе, где все друг друга знают, и он с удовольствием взял ее на работу.

Она сообщила радостную новость отцу, а потом рассказала о письме из художественной школы, не в силах больше это скрывать. Похоже, он не был удивлен, как будто ожидал таких новостей, и обещал, что постарается найти деньги на обучение.

— У нас есть время все обдумать, — рассудил он. — Да и ты что-то заработаешь в банке. Я буду отвозить тебя туда каждое утро, как обычно.

И тут он ей сказал, что несколько месяцев у них на ферме поработает сын Пейджа.

— Помнишь его? Младший сын Пейджа?

Она насупилась.

— Да, припоминаю. Впрочем, я их путаю. Они все окончили школу несколькими годами раньше.

— Он поможет мне отремонтировать кое-что в амбарах, починит тракторы. Он хорошо разбирается в технике.

Она кивнула.

— Как его зовут?

— Джон, — ответил он. — Старшие — Билл и Майкл. А этот — Джон.

Джону никогда не нужно было говорить, что делать. Без чьей-либо помощи он разобрал старый комбайн, который уже следовало бы отправить на свалку, и поменял все кольца на двигателе. Снял ржавчину и грязь, и уже через неделю или две двигатель работал так же ровно, как пятнадцать лет назад. Потом привел в порядок тракторы, покрасив крылья в ярко-красный цвет, его любимый, так как ему хотелось, чтобы вся техника на ферме, которой он когда-нибудь обзаведется, была такого цвета.

Поначалу они редко виделись: она отправлялась на работу рано утром, чтобы вовремя быть в банке, а Джон, все еще живший на ферме отца, приезжал на пикапе чуть позже. Хотя иногда он все еще был там, когда она возвращалась домой в шесть часов, и они перебрасывались несколькими словами.

Ну конечно же она приметила его — в том самом смысле. Он был высокий, довольно стройный и обладал необыкновенным сочетанием темных волос с синими глазами, всегда привлекавшим ее внимание. Она оценила его красоту, но не более. Он был просто мальчишкой с фермы; таким же, как все другие, которых она видела в школе, ничего особенного.

Джон был вежлив при встрече и оставлял работу ради того, чтобы пообщаться с ней, вытирая грязные руки о рабочие штаны. Он говорил медленно, как будто тщательно продумывал каждую фразу, и подчеркнуто уважительно, словно обращался к пожилой даме, из-за чего казался ей старомодным.

Как-то отец пригласил его к ним на обед в воскресенье, прошло три недели, как Джон работал на ферме. Он был шикарно одет — прежде ей приходилось видеть его только в рабочей одежде, — волосы причесаны и смазаны бриолином. Он чопорно сидел за столом и улыбался всякий раз, когда она заговаривала с ним, будто стремился показать себя наилучшим образом. Интересно, он когда-нибудь хмурится, думала она, или неизменно улыбается?

После обеда они пили чай на веранде. Почти тотчас же отец поднялся и пошел в дом, чтобы позвонить, оставив их наедине.

— Надеюсь, он не заставляет тебя работать слишком много? — поинтересовалась она. — У тебя обычно такой утомленный вид, когда я возвращаюсь домой.

— Мне не привыкать, — сказал он взвешенно. — Наш старик всегда заваливал нас работой.

Она посмотрела на него, и он ответил ей пристальным взглядом, улыбаясь.

— Как идут дела в банке? — спросил он. — Трудно?

— Бывает, — откликнулась она. — Но иногда нечем заняться, что намного хуже. Сижу там и жду, пока что-то дадут сделать. Тогда время идет очень медленно.

Он кивнул. Молчание затянулось. Она стала смотреть на лужайку и заросшую пушицей клумбу. Сквозь ряд эвкалиптовых деревьев виднелись элеваторы и темная линия железной дороги, удрученно уползающая вдаль, где не было ничего, кроме земли коричневого цвета и безбрежного небосвода. Здесь совершенно нечего рисовать, думала она. Интересные виды можно перечесть по пальцам. Пустота.

Вдруг он выпалил:

— Ты не хотела бы пойти на танцы? Их устраивают в зале по субботам.

Это было так неожиданно, что она ответила, не подумав:

— Почему бы нет? — И, увидев, как он смягчился, добавила: — Спасибо.

Услышав скрип половиц, Джон заговорил быстрее:

— Я заеду за тобой в семь. В субботу. Сюда.

— Хорошо.

Отец присоединился к ним, устроившись в ветхом плетеном кресле.

— В следующую субботу я собираюсь в Балларат, — сказал он. — Катать шары.

Она кивнула.

— А я пойду на танцы. Джон только что пригласил меня. Ты не против?

— Ну что ты, иди. — Он поднял глаза на молодого человека и тут же отвел взгляд. — Замечательно.

Всю неделю она не видела Джона. Он был занят работой на одном из удаленных участков. Она думала о танцах и размышляла над тем, стоило ли принимать его приглашение. Было ли это приглашением на свидание или просто на танцы, куда все шли компанией или в одиночку, — не имело особого значения.

Что, если это приведет к следующему приглашению — в кино, например, — которое уже не будет двусмысленным? Нужно ли идти? И хочется ли? В каком-то смысле, да. Он был хорош собой, и ей хотелось прогуляться с парнем, на которого ее подруги обязательно обратят внимание. Но я же его почти не знаю, размышляла она. Они очень мало разговаривали, и ничего, кроме имени, и того, что он может ремонтировать комбайны и тракторы, о нем не было известно.

Он приехал раньше, чем обещал. Отец вернется поздно, так как после игры всегда предполагается выпивка. В доме она была одна, поэтому окликнула его из коридора, попросив подождать в гостиной.

Когда она вошла, он подскочил, придерживая руками полы пиджака. И, как всегда, смотрел на нее улыбаясь; ему нравится, как я выгляжу, подумала она; это ей льстило. Он жестом показал на дверь, и они пошли к машине, оставив свет в гостиной на случай возвращения отца. В кабине пикапа было холодно и пахло пылью. Она надеялась, что он поедет медленно, чтобы дорожная пыль не просочилась в щели и не испортила ее платье.

Они ехали молча. Дорога была пустой, как всегда вечером, и кроме удаленных огней города ничто не могло рассеять темноту. Она теребила в руках ремешок сумочки и тут вдруг осознала: это — свидание. Так оно и есть. Она будет проводить время с этим парнем.

Зал был освещен, и по обе стороны улицы стояли припаркованные автомобили. Он отыскал место для пикапа, и они направились в зал, полный света и звуков — музыканты настраивали инструменты. При входе женщины обычно шли в раздевалку, выстроившись в очередь к единственному, засиженному мухами зеркалу. Она небрежно глянула на свое отражение и присоединилась к Джону, неуклюже ожидавшему ее у входа.

Они нашли столик и сели за него. Джон купил ей в импровизированном баре стакан сидра, а сам пил пиво из банки. Она огляделась — разумеется, всё знакомые лица. Даже оркестранты; один из них, барабанщик, работал в банке. Поймав ее взгляд, он подмигнул. Она улыбнулась в ответ.

Зазвучала музыка, и они стали танцевать. В конце первой мелодии она с надеждой посмотрела на Джона, но он ничего не предпринимал. Просто стоял, ожидая следующей мелодии. Они снова начали танцевать.

А когда решили пропустить один танец, музыка звучала так громко, что невозможно было общаться, пришлось молча сидеть за столиком и смотреть по сторонам. Джон пытался ей что-то сказать, но она ничего не слышала, поэтому лишь пожала плечами. Он купил ей еще сидра, и она быстро выпила, утоляя жажду после танцев. От алкоголя закружилась голова, она почувствовала действие напитка. Ощущение было приятным.

В одиннадцать все потихоньку начали расходиться. Джон взглянул на часы, и она кивнула ему. В раздевалке, когда брала пальто, она заметила девушку, которая сидела на единственном там стуле и рыдала, а рядом с ней стоял ее друг.

— Он совсем другое имел в виду, — уверял парень девушку. — Он не мог такое сказать.

— Но сказал, — всхлипывала та. — Сказал.

Парень поднял глаза и посмотрел по сторонам, будто ожидая дружеского понимания, как бы говоря: вот такая наша участь. Вот такое мы должны терпеть. Мужчины.

Они добрались домой без приключений и поставили пикап во дворе. Свет в доме уже не горел, кругом была непроглядная тьма. Какое-то время они сидели рядом, и она не испытывала неудобства, но ее тревожил вопрос: что теперь? Конец свидания. А что дальше?

— Я с удовольствием потанцевал, — нарушил молчание Джон. — А ты?

— Я тоже. Это было… Это было великолепно. Мне понравилось.

Тогда он внезапно подвинулся к ней, и она почувствовала прикосновение его плеча. Он взял ее за руку. Она дрожала, не зная, что делать. Это как раз и было то, что следовало ожидать дальше.

Он придвигался все ближе. Вот он отвел ее руку и прильнул к ней. Она ощутила на щеке горячее дыхание, а затем прикосновение его губ. Как странно, думала она. Так волнующе. Надо же…

Теперь он шептал ей:

— Может, зайдем в дом? Мы тихонечко. Чтобы не разбудить твоего старика.

Она ответила не задумываясь:

— Да. Пошли.

— Только не включай свет, — предупредил он. — Я разуюсь.

Они проследовали в гостиную, пробираясь на ощупь мимо мебели, и когда наткнулись на кушетку, он обхватил ее, и они упали вместе на мягкие подушки. От неожиданности она вскрикнула. Теперь они лежали на кушетке, и он покрывал ее поцелуями, на которые она отвечала с той же страстью. Он ласкал ее плечи, грудь, а потом его рука скользнула под платье, и тут она дернулась, желая остановить его, но так не хотелось, чтобы он останавливался.

— Давай пойдем в твою комнату, — прошептал он. — Там будет лучше.

Она собиралась сказать «нет», но не смогла, и они на цыпочках пробрались по коридору мимо закрытой двери комнаты ее отца. Потом, в полной в темноте, рухнули на кровать.

Пробуждение удивило и испугало ее. Наступило утро, а он до сих пор был здесь, рука на ее плече, все еще спал. Она закрыла глаза, а когда вновь открыла, он по-прежнему лежал рядом, во сне его грудь вздымалась и опускалась, темные волосы были взъерошены. Она сняла его руку со своего плеча, и он пошевелился.

— О боже! — Джон растерянно сел на кровати. — Я не думал оставаться.

Он вскочил, глядя на часы. Она тоже села, размышляя: ничего серьезного не произошло. Мы не занимались любовью. Но все же она была потрясена случившимся, как будто совершила что-то непростительное.

— Ты можешь выйти через черный ход, — предложила она. — Вероятно, отец сейчас на кухне. Обойдешь дом и проберешься…

— Он увидит пикап, — возразил Джон. — И сразу поймет, что ночь я провел здесь.

Она легла, закрыв глаза руками. И тут почувствовала, как прогнулась кровать, — это сел Джон.

— Я поговорю с ним, — тихо произнес он. — Пойду прямо сейчас.

— И что ты ему скажешь? Что мы просто спали?

Он покачал головой.

— Скажу, что мы хотим обручиться и попрошу у него благословения.

Она не отнимала рук от лица.

— А как же я? Неужели меня…

Она думала об отце. Как же теперь смотреть ему в глаза? Как объяснить, чтобы он поверил, что ничего не было? Однажды он сказал ей, смутившись: твоя мать всегда следовала заповеди — беречь себя для мужчины, за которого выйдешь замуж. Помни об этом.

Джон встал с кровати, и она открыла глаза. Она видела, как он направился к двери, на мгновение остановился, а затем повернул ручку. Из кухни доносился шум радио. Отец был там. Он все знал.

В следующую субботу они пошли в кино. Джон купил кольцо, как обещал, и, когда они сели в пикап, надел ей его на палец. Затем поцеловал ее в щеку, целомудренно, и завел двигатель.

Они ехали по дороге, ведущей на ферму, мимо забора, на восстановление которого он потратил всю неделю. Опускались сумерки, и лучи уходящего солнца багровым пламенем ложились на поля. Дорога на Калварру опустела, как бывало всегда по пути в город и по возвращении домой.