Божественные тайны сестричек Я-Я

32

Только в начале второго ночи Сидда и Коннор устроились в гостинице «Дом тетушки Мари» на Кейн-Ривер.

— Прямо как в кино, — прошептал Коннор, когда они приближались к дому в стиле креольско-греческого Ренессанса. По обе стороны широкого крыльца шли колонны, а воздух был напоен густыми сладкими ароматами. Мерцание газовых фонарей порождало тени, пляшущие на ставнях и кирпичных стенах, Сидда и Коннор, словно перенесшись назад во времени, очутились в другом веке.

Владелец представился как Томас Лекомт. Проведя Сидду и Коннора через сад к галерее, в номера, устроенные в старых невольничьих бараках позади главного дома, он решил, что эти двое, вполне возможно, родственники, тем более что семья Сидды была ему хорошо знакома.

— Собственно говоря, — начал он, входя в стеклянные двери, ведущие на галерею, — вон тот куст камелии сорта «Румянец леди Хьюм» вырос из черенка, который ваша бабушка по матери дала моему отцу. По-моему, ее звали Мэри Кэтрин Боумен Эббот, верно? Просто гений цветоводства. Чего у нее только не росло! Мой отец тоже был неплох. Помешан на камелиях. Стоило сорвать цветок, и он кричал, что куст обезглавили. Убил бы меня, если бы увидел, как мой садовник обрезал драгоценность вашей бабушки.

Стоя на галерее, Сидда и Коннор смотрели на сад — неистовое изобилие цветущих бегоний, лилий и последних белоснежных листьев каладиума. До них донесся сладкий запах белых цветов имбиря. Окруженный спутанными гривами испанского мха, свисающего с гигантских виргинских дубов, сад прятался за старой кирпичной оградой, увитой плетями розы «Монтана», на которой кое-где еще остались бутоны. В дальнем конце находились фонтан с маленьким бассейном, по одну сторону которого росла персидская сирень, а по другую — мирта с позолоченными и нарумяненными осенью листьями. Различных сортов камелий, азалий, роз, сальвий и жасмина было так много, что красный кирпич, которым был вымощен сад, почти полностью скрылся под зеленью.

Сидда с восхищением разглядывала гигантский куст камелии с большими набухшими бутонами.

— Я и не знала, что Багги — так звали мою бабушку — была столь известным садоводом.

— О, слава такого рода распространяется только в узком кругу единомышленников, — пояснил Томас и, перекрестившись, пробормотал: — Прости меня, папочка.

Коннор, тоже принадлежавший к клану истинных садоводов, прошептал:

— Эта камелия — настоящее сокровище. «Румянец леди Хьюм» такого размера приравнивается к черной жемчужине. Не думал, что они существуют на самом деле.

— Вам давно пора спать, а я вас задерживаю, — всполошился Томас.

Коннор и Сидда смотрели, как он спускается по ступенькам.

— Поверить не могу, что я в Америке! — пробормотал Коннор.

— Ты и не в Америке. Ты в Луизиане. И мы собираемся провести ночь в переделанных под гостиницу невольничьих бараках, словно скопированных прямо с «Саутерн ливин»[90]. Здесь я невольно чувствую себя виноватой. Подумать, сколько несчастий видели эти стены!

Коннор оглядел гостиную, забитую антиквариатом, пушистыми коврами и гравюрами Одюбона[91].

— Верно, много несчастий. Но жизнь текла и здесь. Парочки занимались любовью, рождались дети, люди пели и плакали. Эти стены, вероятнее всего, видели не только страдания, но и радость.

Только когда они улеглись на гигантскую старую кровать, Сидда вкратце рассказала Коннору о примирении с матерью. Но ей не особенно хотелось говорить. Они любили друг друга: коротко, страстно, яростно, сонно, сладостно. Оба устали. Но потом Сидда не заснула сразу. Коннор гладил ее по спине и напевал. Что-то насчет крошечной луковички, растущей под землей, в зимние холода. Он тихо пел до тех пор, пока голос не прервался, а сам он не заснул.

«Если Господь смилостивится, — подумала Сидда, — я буду делить постель с этим мужчиной лет до восьмидесяти».

Через несколько минут она выскользнула из постели, стараясь не разбудить Коннора, и, как была голая, босиком прошла по широким кипарисовым доскам пола, спустилась в сад, в теплую сырую луизианскую ночь и встала перед камелией, черной жемчужиной ее бабки. Еще немного погодя она подобралась к фонтану, окунула руки в маленький бассейн и стала дотрагиваться мокрыми пальцами до губ, глаз и грудей. Вдыхала и выдыхала воздух, просила пощады и милосердия, дарила себе прощение.

Иногда потерянные сокровища можно обрести вновь.

Наутро Сидда прижалась к Коннору и предложила сделать вместе то, на что она никогда не отваживалась раньше в радиусе ста миль от своего родного города. А потом прошептала ему несколько убедительных слов. Услышав все, что она сказала, Коннор молча притянул ее к себе, обнял и стал осыпать поцелуями ее лицо и кончики пальцев.

— Прости за мою идиотскую нерешительность. За то, что заставила тебя висеть на волоске над пропастью.

— Ах, Душистый Горошек, — вздохнул Коннор, переворачиваясь на бок, чтобы смотреть ей в глаза, — мы все висим на волоске над пропастью. И храним друг друга от падения.

Бездонная доброта его глаз, бесконечная нежность в голосе не оставили ни малейших сомнений в том, что она приняла правильное решение.

К полудню они вместе с Шепом и Виви уже пили чай со льдом на заднем дворе Пекан-Гроув. Вилетта, хлопотавшая по хозяйству, стала свидетелем объявления Сиддали Уокер о свадьбе с Коннором Макгиллом ровно через неделю, на поле подсолнечников, перед родительским домом.

Около получаса спустя на подъездной дорожке появились три автомобиля. Это прибыли я-я.

Можно сказать, что теперь шоу было на мази. Еще немного — и занавес поднимется.