Божий Суд

IV

— "Земную жизнь пройдя до середины, я оказался в сумрачном лесу…"- процитировал я классика.

Начальник смены оглянулся на меня с любопытством.

— Приятно общаться с культурным человеком. Неужели старика

Данте еще кто-то читает? — спросил он.

— Да практически нет. Что-то мне не попадались люди, которые бы сознались, что одолели его целиком. Видимо, времени не хватает. Быт заедает.

— В мое тоже его редко кто читал, — согласился мой спутник.-

А я, значит, получаюсь, вроде, как твой Вергилий? Ну что ж, что-то в этом есть, похоже. Тогда и зови меня Валерием. Тем более, что однажды меня именно так и звали. Нам сюда.

При этом он показал на дверь без каких-либо надписей, после чего прошел сквозь нее, не открывая створок. Я же решил не экспериментировать и дверь открыл.

Помещение было пустым. Это я успел разглядеть еще на пороге. Но стоило Валерию выйти на середину комнаты, как в ней самым волшебным образом появилась мебель.

— Я заказал деловой кабинет, — сказал он, — так разговаривать будет удобно. Садись в кресло.

Я опустился на предложенное мне место. Валерий же сел за шикарный письменный стол.

— На той Земле, где все еще живы, для завязки разговора я предложил бы тебе сигарету или выпить, — сказал он. — Но здесь у нас всего этого, понятное дело, нет, да и как, мне кажется, ты в этом не очень-то нуждаешься.

Я прислушался к своим ощущениям. Действительно, я ничего подобного не хотел: ни есть, ни пить, ни курить. Я даже не нуждался в женской ласке. У меня ничего нигде не болело, не чесалось, не свербило. Я не ощущал собственного веса, а также хоть какой-либо усталости от своих действий. Я не пробовал, но был полностью уверен, что запросто смогу сесть на шпагат, подтянуться на перекладине тысячу раз, встать на голову и совершить еще множество подобных оригинальных поступков из категории тех, которые ранее были мне абсолютно недоступны. Но в то же время, честно говоря, я не мог сказать, что эти вновь появившиеся у меня способности сильно меня радовали. Я ведь осознавал, что с потерей своего тела, своих мускулов, пусть и дряблых от сидячей работы, своего изработавшегося сердца и своих почти здоровых легких, с потерей своих хронических болячек в виде гипертонии, колита, перхоти и грибка на ногах я потерял все. У меня не сохранилось ни чувств, ни желаний, ни нормального тела. Я был уже не я.

У меня не было ни фамилии, ни имени, только временный номер для той регистратуры, где я только что был. Существо с моим именем и фамилией прекратило свое существование и, после захоронения на одном из кладбищ, перейдет в другую субстанцию. А что же осталось? Я вытянул вперед руку. Я видел ее. Но не совсем так, как раньше. Я вдруг понял, что это была только видимость руки. При желании я чувствовал это — сделать ее мускулистой, как у культуриста, или изящной, как у девушки, но зачем. За те сорок восемь лет, что я успел прожить на Земле, я привык к тому своему прежнему телу и, видимо, по этой причине я и теперь неосознанно продолжал сохранять его формы. Хотя, в последние лет десять я не был от него в восторге. Здесь же эта, сохраняемая мной видимость, была мне нужна как оболочка для моего разума, моего сознания.

Ведь от меня прежнего до этого момента только мое сознание еще и существовало. Так что же, может именно наше сознание мы и определяем как душу? На этот вопрос я пока еще не знал ответа.

Валерий сидел передо мной молча и с любопытством смотрел на меня. Вряд ли он мог в точности читать мои мысли, но судя по всему, догадывался, о чем я думаю.

— А ты дозреваешь, — произнес он, как только я перестал думать о себе и обратил свое внимание на него.

— Как это? — спросил я.

— В этом и заключается твое отличие от тех душ, что ты видел в приемной. Сначала ты вроде как они. Ни внешне, ни внутренне ничем не отличаешься, но чем больше здесь находишься, тем больше начинаешь понимать. Здесь в тебе просыпаются все предыдущие знания, которые ты приобрел за все свои прошлые воплощения или реинкарнации, если тебе это слово понятнее.

— Так что, я уже жил на Земле?

— Да, и наверное неоднократно. Это можно выяснить по уровням, пройденным тобой.

— Ничего не помню, — признался я.

— Да сейчас это и не важно, — ответил мой собеседник. — Перед уходом возможно вспомнишь. Если захочешь уходить.

— Куда уходить?

— Куда, куда — на Землю. Но это все, если суд пройдешь нормально.

— Так что, меня еще могут оживить? — удивился я.

— Нет, конечно, — возразил Валерий. — Кому это надо. Начнешь все заново с пеленок, с чистого листа, так сказать, с нового сознания. Как говорят в некоторых местах: "на свободу с чистой совестью".

— Ничего пока не понял.

— Поймешь. Да вот сейчас можно пролистать твое дело и на твоем же примере пояснить. Хочешь? — спросил он.

Я кивнул головой и сказал:

— Давай попробуем.

Валерий снова взял мой пластиковый пакет и положил его на стеклянный экран, вмонтированный в его рабочий стол. Точь в точь такой же, как в регистратуре.

Пакет снова засветился алым цветом.

— Цвет свидетельствует о категории души, — начал он свое пояснение.

— Это я уже понял, — ответил я.

— А вот теперь мы определим твой уровень… О, у тебя был четвертый.

— И что это значит?

— Ты должен был заниматься развитием своих творческих задатков. Писать, рисовать, ваять, снимать фильмы, быть артистом или музыкантом, выступать с концертами, — ответил мне Валерий, — было такое?

Несколько озадаченный я недоуменно произнес:

— Не совсем. Насколько помню, ни артистом, ни художником я не был. И как-то даже не тянуло. Работал обычным инженером, и меня это вполне устраивало. Я даже не был изобретателем и рационализатором, просто тянул профессиональную лямку и выполнял то, что от меня требовали. Хотя, в одном месте свербило, и я пописывал.

— Стихи?

— В основном прозу. Мне казалось, что проза у меня получается лучше, хотя и стишками баловался, особенно когда на знакомых дам хотел произвести впечатление.

— Ну и как успехи?

Валерий смотрел на меня не без интереса.

— Дамам нравилось, а вот редакторам почему-то нет, — ответил я. — Несколько раз я пытался вступить на тропу большой литературы, посылая рукописи в различные издательства и «толстые» литературные журналы, но на все мои обращения мне только один раз пришел вежливый отказа, а из остальных мест даже не соизволили ответить.

— Не, ну значит ты, все-таки, хоть что-то пытался сделать?

— Да, но, видимо, не слишком настойчиво. Мне это могут поставить в вину?

— Могут, — вполне серьезно ответил Валерий.

И я понял, что действительно могут и поставят. Впервые я почувствовал какое-то беспокойство. Знакомое с детства сочетание слов — " Божий суд" наконец-то произвело конкретное впечатление, это впечатление и поселило в душе беспокойство.

— Ну вот и попробуй обосновать свои аргументы, когда тебя об этом спросят, — посоветовал мне Валерий, почувствовав мое напряженное состояние.

И, видимо, пытаясь отвлечь меня от размышлений, он продолжил свой рассказ:

— Итак, как я говорил, ты проходил четвертый уровень. Достаточно высокий. Первый — самый легкий. Либо за счет безгрешной жизни, либо по праву рождения ты должен был попасть в состав избранных. Попасть в избранные по праву рождения — это скорее исключение, чем правило. Для этого нужно, чтобы твоими родителями оказались двое избранных более высокого уровня- второго или даже выше. А это событие маловероятное. Их так мало на этой земле. Проще, за счет безгрешной жизни.

— Безгрешной жизни? — удивился я. — Кем же надо быть? Монахом?

— Совсем нет, — ответил мой собеседник. — Монахом — это перебор. Вера- это во втором уровне. Чаще всего это происходит, если ты просто не дожил до той поры, когда грешат. Хотя, впрочем, всякий из вновь живущих имеет право на избранность, и совсем не обязательно для этого умирать в младенчестве. Можно прожить долго, по земным меркам, и заслужить это право, но жить надо порядочно.

Только трудно это.

Он опять положил мою папку на свой экран и сделал действие, похожее на перелистывание страницы.

И я увидел самые яркие страницы своей первой судьбы: я — восьмилетний мальчишка — стою на каком-то высоком косогоре. За спиной вздымаются заросшие лесом горы, а внизу бежит быстрая и холодная речка, голубая-голубая под заливающим все солнечным светом. А дальше, за рекой наше село с приземистыми домишками и высокой церковью с зелеными куполами. Рядом со мной другие мальчишки, мы вместе пасем коней. Ребята болтают о чем-то, смеются, а я, не слушая их, заворожено любуюсь окружающим меня прекрасным миром…

Все это было достаточно давно, где-то в конце 19 века. Потом я увидел мать. Она любила и баловала меня младшенького. Были у меня еще два старших брата и сестра, и отец — строгий, высокий черноусый мужчина, почему-то всегда с топором за поясом…

Валерий снова убрал папку с экрана.

— Это твое последнее лето. 1867 год. Осенью этого года во время сплава леса — твой отец был лесорубом и сплавщиком — ты упал с плота и утонул, не дожив до девятого дня рождения трех недель.

И так почти все мы. Я тоже в первой жизни прожил недолго, умер от тифа.

— Значит, попадание в наши ряды — это судьба всех рано умерших детей?

— Тот пацаненок, про которого ты сейчас подумал, такой участи не удостоится. Даже ребенку не позволено нарушать заповеди.

Я не удивился тому, что Валерий прочел мои мысли о мальчишке- токсикомане, виденным мной в регистратуре.

— Какие заповеди? Библейские? — не без иронии поинтересовался я.

— Это скорее наши заповеди в несколько искаженном, упрощенном виде вписаны в библию, а не наоборот, — достаточно сурово ответил мне Валерий.

И тут же без паузы он добавил:

— Сложней пройти второй уровень. Это уровень веры и убеждений. Тут у каждого свой путь. Самая закавыка в том, что ты получаешь все, чтобы не пройти его. Искушения на каждом шагу.

— Проделки дьявола? — поинтересовался я.

Мой собеседник только улыбнулся.

— Дьявол, как субъект — падший ангел, не имеет к этому никакого отношения, — пояснил он. — Ведь дьявол он не вне, он внутри нас. Всякое благо сверх меры является искушением. Дьявольским искушением. Когда тебе все дано от рождения: сила, молодость, красота, богатство, власть, трудно быть скромным и обходиться минимумом. Именно в этом — искушение. Зачем трудиться, когда ты можешь просто эксплуатировать то, что дано тебе от природы. Главное на этом этапе выработать в себе упорство, терпение, трудолюбие и закрепить в своем характере те же заповеди. Нужно твердо усвоить, что можно, что нельзя, как можно поступать, а как нет. На этом этапе самый большой отсев. Процентов девяносто пять новых избранных прекращают свое существование во второй жизни, не получая нового тела для третьей. Ведь совсем не трудно умереть в младенчестве или детстве, не совершив грех. Трудно так прожить целую жизнь. Ну а что касается тебя, то ты выбрал путь служения господу.

От вновь положенного Валерием на экран пакета и возникшего при этом красного свечения мысли мои прояснились и я, как и в прошлый раз увидел второй этап своей судьбы.

Немецкий поселок где-то возле Николаева, на юге Малороссии.

Меня зовут Хайнрих, — я средний сын Фердинанда Горха. Мой отец — полноватый краснолицый мужчина- богатый, крепкий хозяин. У него пашня, скот, батраки. Мать — тихая забитая женщина, свято соблюдающая традицию трех немецких «К»: дети, церковь, кухня. Видимо, именно в нее я довольно тихий и религиозный. В отличие от других детей мне нравится ходить в кирху. Нравится торжественность обрядов, одеяния священников, запах свечей. Я выучил все молитвы и знал все обряды, совершаемые в нашей церкви. А через некоторое время по просьбе матери отец разрешил мне стать служкой в церкви.

Ему не очень нравилась эта идея, по его мнению и в его хозяйстве мне бы нашлось дело. Нужен и свой агроном, и свой ветеринар, и есть возможность отдать меня — очень способного в учебе мальчика в любой университет, но, скрепя сердцем, он согласился с матерью и моим желанием, надеясь, видимо, таким образом, через меня, заключить с Господом Богом взаимовыгодную сделку. Для отца это едва ли не единственная возможность соблюсти долг христианина, поскольку жить он любил не особо оглядываясь на заповеди Господни: и служанки от него беременели, и выпить он был не дурак, и объедался сверх меры, однажды даже до апоплексического удара…

Боже, как я гордился собой, когда мне впервые разрешили облачиться в нарядную церковную одежду. Как сейчас помню, это было на Пасху.

Потом была учеба в семинарии, первый приход недалеко от

Варшавы, тогда Польша входила в состав Российской империи. Конфликт со сластолюбивым и жадным епископом и, как следствие, ссылка в маленький и бедный приход где-то под Саратовом. Потом две революции в России. Одна минула меня своим черным крылом, а вот вторая зацепила. Чекистские застенки, объявление врагом народа и расстрел в декабре 1918года.

Все эти картинки промелькнули в моей памяти с невероятной быстротой. А Валерий между тем продолжал:

— Самое забавное на втором этапе, что большинство избранных женского пола, прошедших его, отказываются от дальнейших испытаний, переходя в обслуживающий персонал.

— Почему? — удивился я.

— Потому, что они женщины. Сейчас одна из них сюда войдет и ты все поймешь сам.

Действительно, через несколько секунд в кабинет, открыв дверь, вплыло одно из тех существ, что сидело за конторкой в приемной.

Валерий улыбнулся ему и сказал, что оно может присесть.

Существо присело на появившееся кресло и словно сняло с себя какое-то покрывало. То, что я увидел, производило впечатление: очень, очень красивая темноволосая женщина с изящной фигурой сидела перед нами, положив ногу на ногу. Это была женщина без изъянов, любое ее движение было прекрасным. Природное изящество сквозило в каждом ее жесте.

Валерий спросил у нее что-то про их дела. Красавица ответила приятным грудным голосом.

Да, если бы я встретил такую особу при жизни, я бы, пожалуй, мог влюбиться в нее с первого взгляда, а здесь и теперь мне оставалось только на нее любоваться. Что я и делал. Надо заметить, что и прекрасная незнакомка, отвечая на вопросы Валерия, поглядывала на меня не без любопытства.

И только одно почти незаметное обстоятельство слегка портило красавицу. Она не дышала. Почему-то до встречи с ней я не замечал этого свойства ни у себя, ни у других встречных душ, а сейчас вот у нее отчего-то заметил. Наверное потому, что женская грудь, не вздымающаяся слегка от дыхания и волнения, напоминает скорее о каменной статуе, чем о живом существе.

Как только я это осознал, мне стало грустно. Все-таки у живого существа есть некоторые свойства, о которых можно сожалеть, даже имея право на вечность.

Поговорив с Валерием на производственные темы и получив от него пластиковую карту с заданием внимательно над ней поработать, красавица встала с кресла, и, вновь превратившись в бесполое существо, удалилась.

— Ну, теперь понял?

В ответ я молча кивнул головой.

— Не каждая женщина готова отказаться от права на такую внешность, от такой красоты ради надежды на возможность сделать карьеру в вечности, — продолжил свою мысль Валерий. — Тем более, что на третьем этапе ей предстоит превратиться в сушеный синий чулок.

Я понял его без лишних пояснений. Третий этап означал бесконечную учебу- этап получения знаний. Здесь красота тела и физическая сила были не нужны и все избранные получали заурядную внешность и незавидные стартовые возможности.

Лично я родился в 1919 году в семье сапожника Якова Ласкина недалеко от Могилева. Шестеро сестер и братьев. Крикливая и неряшливая мама, в тоже время добрая и заботливая. Отец- маленький, суетливый человечек, часто слегка поддатый. И на этом фоне третий ребенок- мальчик, с детства проявивший недюжинные склонности к обучению. Я сам в пять лет научился читать, используя для этой цели вывески и плакаты. И поскольку книг дома было мало — в основном учебники старшего брата, то я стал читать их. К семи я прочел все за первые три класса. Не только прочел, но и усвоил. Тут родители почувствовали неладное и, с несвойственной им до этого предприимчивостью, стали заниматься моим образованием. Я помню, как мы с отцом ехали на поезде в Могилев к его двоюродной сестре. Отец был в черном драповом пальто, считавшемся парадным, тщательно выбрит, а к привычному запаху кожи и клея, исходящему от него, примешивался ядреный аромат дешевого одеколона.

В разговоре со своей кузиной он подобострастен, но настойчив, и они сходятся в цене за мое проживание. Как результат, отец один возвращается домой, а я поступаю учиться в городскую школу.

Я оправдал ожидание родителей. Я не только с отличием закончил сначала семилетку, а затем и десятилетку, но и сразу поступил в московский медицинский институт. С какой гордостью мои родители демонстрировали меня родственникам в нашем местечке, когда я приезжал на летние каникулы. Мать не знала куда меня посадить и смотрела на меня снизу вверх. Как же — московский гость!

А потом была война. В какой-то мере мне повезло. В то лето я сначала сдавал летнюю сессию, а потом с друзьями собирался ехать в Крым. Ведь я, в отличие от других своих родных, не попал на шестой день войны в оккупацию — немцы появились в нашем местечке так быстро и неожиданно, что никто не успел уехать. И я не был подобно своим родным и большинству наших соседей отправлен в минское гетто и уже оттуда не прошел скорбным путем на Голгофу — в лагерь смерти Саласпилс. Но о том, что я остался один на всем белом свете, мне довелось узнать лишь в марте 45-го года.

По состоянию здоровья — большая близорукость и плоскостопие — я не был признан годным для действующей армии, да и в медиках страна нуждалась не меньше, чем в солдатах, а у меня уже было четыре курса за спиной. Сперва учебу приходилось совмещать с работой в госпитале. Тяжелое было время, но зато какая практика! Потом звание военврача и служба в эвакогоспитале. Осенью 1945 меня демобилизовали и я смог заняться самостоятельной научной работой в одном из ведущих институтов страны. В 28 я уже кандидат наук, множество работ и блестящие перспективы. Но вскоре затеяли борьбу с безродными космополитами, и на некоторое время я был отстранен от дел.

К счастью, вскоре умер Сталин и всех врачей реабилитировали. Я был восстановлен в правах и стал дальше занимался наукой: защитил докторскую по органам внутренней секреции и довольно рано стал профессором. Научные симпозиумы, печатные труды, которые переводили и печатали даже за границей. Еще немного и меня бы избрали членкором медицинской академии, но в 1958 я трагически погиб. И по довольно нелепой причине — отдыхая на природе подцепил клещевой энцефалит…

Валерий, ознакомив таким образом меня с моим прошлым, продолжал:

— Вскоре тебе предстоит предстать перед Высшим Судом. Он основательно разберет твое дело и решит, как с тобой быть. Если будет признано, что ты достойно прошел четвертый уровень, то у тебя будет выбор: приступить к пятому, или же перейти подобно мне в технический персонал…

После небольшой паузы он добавил:

— Я здесь тоже после четвертого этапа… Ну а если Суд посчитает, что ты не справился: жил не по укладу, или же задание не выполнил, то не обессудь — накажут. Кому много дается, с того и спрос соответствующий.

— Как накажут? — спросил я. — Отправят в Ад?

Валерий только усмехнулся.

— Понятие Рая и Ада привили людям священники разных религий, пытаясь втолковать своей пастве наше учение о заповедях и о нас, избранных, несущих это учение людям. Рай и Ад — своеобразные кнут и пряник для простодушных мирян. Будешь жить честно, по законам и заповедям, и будет тогда тебе спасение и вечная жизнь.

Будешь нарушать и ждут тебя вечные муки и наказание ужасное. Даже в античные времена это пропагандировалось. Вспомни хотя бы мифы про Геракла, вознесенного на Олимп к богам, и про Тантала, обреченного на голод и жажду. Ну а поскольку наших избранных среди священников всех религий было меньшинство, то учение искажалось и в разные времена принимало причудливые формы. Ведь как порой расписывали Рай? Как некий вечно цветущий сад с мягким приятным климатом, со сладкоголосыми птичками и невероятно вкусными фруктами, где каждому верующему будет предложен заслуженный им вечный отдых. Короче, что-то вроде элитного комфортабельного санатория для пенсионеров. Ну и что, ты хочешь такого отдыха? — спросил мой собеседник.

Я прислушался к своим ощущениям. Есть и пить не хотелось.

Ни сладкого, ни горького, ни вкусного, ни безвкусного. Ведь у меня уже не было тела, нуждавшегося в физическом подкреплении. Слушать пение птиц? Не знаю. Не более, чем поиграть на балалайке. Я никогда ни в одной жизни на ней не играл, и хоть было ощущение, что в нынешнем моем положении я смог бы исполнить мелодию любой степени сложности, играть мне все равно не хотелось.

Погулять по тропическому саду? Боюсь, что скоро бы мне стало скучно. Что же мне нравилось в моем теперешнем состоянии? И я понял это — мое сознание! Вот, что мне дорого. Я жил четырежды, пусть в первый раз совсем мало — только восемь лет, но в каждой своей жизни я что-то узнавал, я приобретал опыт, и позитивный, и негативный, ну а главное — мне нравилось думать. Думать и понимать, накапливать знания — вот, что мне нравилось в мире живых.

Воистину: я думаю — значит я существую.

Похоже, Валерий понимал, о чем я размышляю. Улыбнувшись, он продолжил:

— Тоже и с Адом. Только во времена средневековья можно было пугать людей рассказами о раскаленных сковородках и котлах со смолой, в которых жарятся грешники. Для человеческих душ есть другое наказание и страхи у них другие. И ты знаешь какие.

Он поглядел на меня испытывающе.

И я понял, о чем он говорит.

Действительно, зачем мучить бестелесную душу огнем или кандалами, все равно она не почувствует боли, а вот стыдом и страхами — пожалуйста. Ведь, пожалуй, у каждого, да, я думаю у каждого, в жизни случались эпизоды, которых он стыдится. Каждый чего-то или кого-то в прожитой жизни боялся или хотя бы чувствовал ужасный дискомфорт от определенной обстановки и обстоятельств. И вот эти-то страхи, эти-то отрицательные эмоции, уже записанные в нашей памяти и подсознании никуда не деваются. Они всегда с нами.

Вспоминая о них, мы вновь невольно переживаем тот стыд или страх, или тот дискомфорт, что испытывали в ту минуту. Мы с этим живем все время, но в обычной жизни старательно забываем или стараемся забыть обо всем неприятном. Так вот этими-то эмоциями и можно мучить грешную душу. И никакого черта с вилами при этом не надо. На

Суде все это всплывает. И порой в качестве наказания достаточно оставить душу наедине с этими самыми постыдными нашими воспоминаниями и самыми скрываемыми нашими страхами. И от них уже никак нельзя будет откреститься, никак нельзя будет спастись, их только можно будет переживать вновь и вновь. А если ты кого-то унижал или обижал, то могут и тебя заставить пройти через подобные унижения и обиды. Так что, если заслужишь, то качественные душевные мучения тебе будут обеспечены.

— Но это все для простых душ, — продолжил Валерий. — А тебя еще кроме этого могут лишить сана избранного и уже сознание этого мучительно. А ведь еще твою душу могут нивелировать. И быть тебе тогда тварью бессловесной или предметом бездушным.

Это было уже серьезно. Потерять мыслящую душу, стать в следующей жизни животным или насекомым, а то и того хуже — прахом, строительным элементом вселенной без права восстановления — это для мыслящей субстанции действительно катастрофа.

— А что ожидает нас на пятом этапе? — спросил я, стараясь не думать о грядущем Суде.

— На пятом дают власть. Власть над людьми. Большую. И смотрят, как ты с ней справляешься. Это этап воспитания ответственности. До этого, на предыдущих этапах ты отвечаешь только за себя. Там ты сам должен жить достойно. А на пятом тебе дают возможность распоряжаться судьбами других людей. Это очень жестокое испытание.

— Как дают? Кто-то помогает? Какие-то агенты продвигают тебя по службе? Что все президенты — это избранные? — удивленно спросил я.

— Нет. Два раза нет! — ответил Валерий. — Во-первых, нет у нас никаких агентов в том мире. Ведь все мы бестелесны — мы просто сгустки информации — неясные тени для живущих тамошней жизнью.

Просто когда тебя инкорнируют, то делают так, что ты рождаешься в новой жизни с задатками лидера и с некоторыми амбициями. Ну, а когда есть упорный властный характер и соответствующие склонности, тебе остается только приобрести знания и некоторые навыки для того, чтобы добиться успеха в жизни. А, как ты понимаешь, для избранного это не слишком трудная задача. А во- вторых, если я говорю власть над людьми, то не надо понимать, что власть эта именно верховная. Много ли ты знаешь безукоризненно честных, бескорыстных и порядочных руководителей государств?

Я отрицательно помотал головой. Вернее тем, что изображало мою голову.

— Ни одного, пожалуй.

— Вот и я о том же. Ведь властью над людьми в разной степени обладают не только президенты, министры и короли, но и военачальники, представители правопорядка и спецслужб, судьи, многие хозяйственные руководители и тому подобное… Так что простор для начальственной деятельности, как видишь, огромный. Главное — это не количество людей, тебе подчиненных, а то, как ты с ними обращаешься. Именно это оценивается на нашем Суде. Так что совсем не обязательно думать, что всякий служитель культа — избранный второй категории, а все те, кто занимается наукой и культурой и руководит государством, проходят соответственно третий, четвертый и пятый этап божественных испытаний. Это совсем не так.

Людей, занимающихся всем этим много, а избранных среди них мало.

Очень мало. Как говорится, много званых, да мало избранных. И все прочие деятели искусств, работники культа и науки просто создают атмосферу, в которой должны сформироваться настоящие избранники.

Для того, чтобы земля дала урожай, ее надо унавозить, напитать минералами и полезными микроорганизмами. И только тогда в плодородной почве обязательно взойдет полезный росток.

— Сколько же всего этапов нужно пройти? — спросил я. — И чем это все кончается? Или вечная жизнь- это бесконечный переход с этапа на этап?

— Сколько этапов? Точно не знаю. Я слышал, что девять. И якобы на шестом тебе бы предстояло стать философом, — продолжал рассказывать Валерий. — Обогащенный знаниями и опытом предыдущих жизненных воплощений ты должен был бы создать свое учение, новое и дополняющее осмысление этого мира. Так говорил мне тот, кто встречал меня после моего пятого этапа. Вот там-то, среди философов, в отличие от правителей, якобы уже все наши. Демосфен, Аристотель, Экклезиаст, Эразм, Кант, Гегель, Булгаков — это все наши избранные, в разное время проходившие шестой этап. Обрати внимание, как невелико их число. Всех более- менее известных философов можно, поименно переписав, уместить на одной странице. И это за всю многовековую историю человечества. Так что можешь представить, как мало избранных добирается до этой ступени.

А на седьмом этапе ты должен стать мессией и проповедовать божественные истины людям. Не исключено, что и создать новое религиозное течение, способное привлечь новых или разуверившихся людей к соблюдению божественных истин.

Что же там еще выше я, право, не знаю.

Слушая Валерия я подумал, что для избранного прохождение по этапам чем-то напоминает компьютерную игру. Только у тебя нет права переиграть все по новой, исправить ошибку, и ты своей судьбой отвечаешь за каждый свой шаг и за любой свой поступок.

— Что же касается конечной цели, — продолжил Валерий после паузы, — она мне неведома. Но, думая об этом, я пришел к выводу, что предназначение избранных — в познании этого мира. Всевышний,

Создатель, или Бог, если тебе так понятней, предназначил нас для этого. Поэтому мы накапливаем знания и опыт, мы изучаем вселенную и природу и законы мироздания.

А по поводу вечной жизни, что бы ты хотел? Вечное пребывание в райском саду? Вечный санаторий? Я боюсь, что тебе это скоро наскучит. Разве не лучше этого вечное развитие твоей личности, вечное самоулучшение, вечный труд. Лично я рад, что у меня есть дело.

И в этот момент на столе Валерия ярко засветился желтый шар и нежный колокольчик отстучал приятную мелодию.

— Вот, опять вызов от смены. Прибыл кто-то интересный. Хочешь, пойдем со мной посмотрим, что там случилось.

Я согласно кивнул. Мы поднялись и мебель исчезла. Через закрытую дверь мы заскользили в фойе.