Инквизитор Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Глава 28

Он в прошлую ночь, как обычно, мало спал, а потом весь день пил вино за обедом с офицерами, и после, пока разбирался с письмами, от жары пил, хоть и разбавленное, и за ужином ещё выпил; и едва поужинал, почувствовал такое приятное, редкое для него ощущение наплывающего сна. Волков даже зевнул пару раз. И немудрено, день у него выдался такой насыщенный на встречи и разговоры всякие. Ему бы сразу пойти и лечь, и поспать с удовольствием, не замечая жары, что набрал дом за горячий летний день. Но отец должен держать своё слово перед сыновьями, ежели желает прививать им честь с детства. Мужчина сказал — мужчина сделал. А не объяснять своим детям: простите, чада мои, но папаша ваш утомился и выпил лишнего, а потому он идёт спать, а рассказ про колдунов, про замки, про принцесс и подвиги… это как-нибудь в следующий раз. Тем более что сыновья ждали его рассказа весь день, особенно Хайнц. В общем, отец сел рассказывать сыновьям свою историю, и так хороша, так красочна она была, что молодой барон в один напряжённый момент вскочил и вскричал:

«Я сейчас!».

И убежал в детскую; и тут же вернулся оттуда с деревянным мечом и стал «помогать» отцу рубить воображаемую стражу колдунов, считая себя, кажется, храбрым оруженосцем барона.

Конечно же, и баронесса слушала рассказ мужа, слушала не менее внимательно, чем сыновья, да и монахиня присела невдалеке, а дальше, как рассказ дошёл до того места, когда Волков с маркграфиней, оруженосцами и последним из кавалеристов заперлись в башне, так и Мария вышла с кухни и стала за креслом господина, а после и другие слуги: сенные девки, и горничные, и скотник, и конюх были в столовой, и Волков никого не гнал, хотя от собравшихся людей стало в помещении душно. Но он, попивая уже согревшееся вино, рассказал историю до конца. До самого того места, как к замку подошёл отряд капитана Неймана. Когда он закончил, на улицы уже спускался вечер. Волков хотел спать, но оба сына его лезли к отцу обниматься, а среднего мать Амалия так вообще едва смогла от него оторвать, чтобы вести его мыться перед сном. Мальчишка цеплялся за отца и просил рассказать другие страшные и интересные истории. И не хотел уходить, пока Волков не пообещал ему рассказать что-нибудь при случае.

Вот так он и провёл один день после приезда, можно считать, что отдохнул от дороги.

И спал он в эту ночь отлично, но недолго, так как ещё за час до рассвета в спальню постучался Гюнтер и сообщил, что пора вставать, так как пришёл ротмистр Рудеман с людьми; также Гюнтер спросил, пора ли поднимать слуг готовить завтрак или завтракать господин собирается вчерашним холодным, и пора ли запрягать лошадей. А ещё слуга сказал, что принёс чистую одежду.

— Вы. что же, едете куда-то? — сонно вопрошала баронесса.

— Да, еду, — отвечал ей генерал, вставая с постели и зажигая свечу.

После он впустил Гюнтера, который принёс таз, в нём был кувшин с водою, а через локоть слуги висела чистая одежда господина.

— С солдатами? — не отстаёт от него супруга. В голосе жены слышится всё тот же бесконечный её упрёк в форме бабьего нытья.

— Я еду в Мален, это для охраны.

— Опять войну затеваете, — бубнит она, — всё не успокоитесь, всё воюете и воюете, всех вокруг войнами своими уже извели, и сами извелись, а всё никак не остановитесь.

Волков уже не может слышать её, он делает знак слуге и произносит:

— Забирай всё, пошли вниз.

— А хороший муж остался бы при жене, — баронесса уже окончательно проснулась, и в её голосе слышится раздражение, — остался бы при детях, а вы всё убегаете из дома. Словно дом для вас тюрьма.

Волков остановился в дверях, спрашивает устало:

— Сколько лет вы повторяете это? Не надоело вам? Может, довольно уже глупость эту говорить? — И, не ожидая от неё ответа, выходит.

— А вам уже довольно бегать от жены! — кричит она ему вслед, и барон слышит, как жена вскакивает с постели.

Он умывается, а Гюнтер готовит ему лечебное питьё, которое вчера вечером мальчишка-посыльный принёс от доктора Брандта. Тут несколько фляг и бутылочек.

— Ишь, сколько всего, — замечает генерал.

— Надобно употребить, раз доктор велел, — назидательно замечает Гюнтер, подавая ему первый стакан, — потом ещё капли желтушника размешаю после еды.

— Надобно, надобно, — соглашается Волков, беря стакан и выпивая настой шиповника. Он собирается лечиться как следует. Во-первых, генерал до сих пор помнил то ощущение, что испытал он в Цирльской долине, когда ему стало так душно, так сдавило грудь, что он не мог вздохнуть без темноты в глазах. И барон очень не хотел, чтобы этакое повторилось. А во-вторых, уж очень не хотел он умереть, не достроив замок для молодого графа, не вырастив его до той поры, пока он сам сможет за себя постоять. Посему, едва закончив с умыванием, генерал безропотно принимал от слуги стаканы с лечебными зельями, которые надобно принять до еды.

А тут и Мария уже встала, конюх уже выводил лошадей во двор, горничные несли на стол остатки вчерашних обедов и ужинов. В общем, как и положено всякому деревенскому дому, жилище барона оживало, хоть рассвет даже не начинал загораться. Вышла и ещё помятая со сна баронесса. Хоть и была она всё ещё не в духе, но к мужу стала проявлять внимание, руководила девками, что подавали ему на стол завтрак.

И ещё до рассвета Волков дом покинул, прихватив с собой одну ценную вещицу. Одну из двух, что у него были.

Фон Готту, как и обещал, дал отдых, Кляйбер же собирался снова в Швацц, поэтому за оруженосцев были ему два старых сержанта и Гюнтер. И слугу он допустил к себе в карету, а как сели, так и сказал ему:

— Ты помощника себе найди.

— Да, — согласился слуга. — Я и сам справлюсь, но лучше, чтобы был какой. Сколько предлагать жалования?

— Шесть талеров, — отвечал ему генерал.

— О, шесть талеров, — удивился Гюнтер.

И, понимая это его удивление, Волков и говорит ему:

— Ты отныне будешь получать двенадцать.

Это слуге понравилось. Он изумлённо взглянул на господина:

— Двенадцать?

— Да, — коротко ответил генерал. — Ты заслуживаешь этой платы. А помощника найди молодого, вида чтобы был благообразного и чтобы был неглуп, расторопен, пусть будет грамотен.

— За шесть талеров, думаю, желающих будет предостаточно, — он чуть подумал и добавил: — Спасибо вам за вашу доброту, господин.

Да, за доброту, да. Господа к расторопным и преданным слугам своим просто обязаны быть добры, особенно в неспокойные времена, когда враги тех господ не останавливаются ни перед чем и на всякое способны. И в эти времена господа обязаны быть добры, особенно к тем слугам, что смешивают господам разные капли перед завтраком.

Ехали они быстро, особенно ту часть утра, когда дорога была ещё не сильно забита телегами, идущими в Эшбахт и обратно; за то время успели пройти большую часть пути, и в Мален въехали, когда ещё не во всех храмах закончились утренние службы. Над городом ещё стоял колокольный звон. Утро, солнце уже поднялось, но жара ещё не настала. Колокольный звон, знакомый город, в котором у него есть друзья. Казалось бы, хорошо должно быть барону в Малене. Радоваться ему должен. Но… нет, нехорошо. Правильно жена говорила, ехал сюда, как на войну. Вот только не он её затевал. Не он, а родственнички его собственной, Богом данной жены. И ехал генерал сюда решать те же задачи, что решал он на всякой своей войне. Разведка, оборона, концентрация сил, ответ на удар. Всё как на войне, всё как на войне. За пропущенным ударом последует новый. И следующий, и ещё удар… И так пока не обессилеешь и не свалишься от бесконечного избиения. И с чего же ему любить Мален? С чего радоваться этому неприветливому, огороженному старой городской стеной поселению?

Часть этого города Волкову откровенна враждебна или враждебность свою скрывает. Прячут её за улыбками и даже ведут с ним дела, но втайне ждут, когда он упадёт, чтобы дела свои вести на реке, чтобы без его разрешения строить свои склады в Амбарах, чтобы брать у горцев уголь и лес без его наценок, без его услуг грузить свои товары на баржи. В общем, людишки в Малене ещё те…

Он из окна разглядывает знакомые улицы, прохожих на них и думает о том, что они не так хорошо одеты, как горожане Швацца, а сами улицы не так чисты и дома не так опрятны, как улицы небольшого Эдденбурга. А ещё тут в своих особняках проживают Малены. Разные ветви этой проклятой семейки. И часть горожан, как и большая часть земельных сеньоров графства, всё ещё на их стороне.

Две партии, Малены и Эшбахты, словно поделили город, у каждой есть свои люди в магистрате, каждая мечтает поставить своего человека в бургомистры или в консулы. Правда, большая часть городских нобилей в открытую ни к кому не примыкает, они просто наблюдают и при случае ссужают деньгами и Эшбахта, и всё немалое семейство Маленов. И ждут, когда вражда в городе прекратится. А может, и не ждут, просто живут, ни о чём наперёд не думая. И ещё горожане думали, что какой-то нахрапистый солдафон, недавно в графстве заявивший о себе, долго не продержится против целой фамилии. Да ещё какой фамилии! Один против многих? Нет, невозможно. Но Эшбахт удивлял горожан на протяжении уже многих лет, уверенно отвечал ударом на удар, иной раз тесня старый род. А ещё он нашёл себе в городе могущественных союзников, таких как богатейший в городе человек, купец и промышленник Кёршнер, чей дед и отец, воняя мочевиной, вышли из самых низов, начиная торговлю кожами, потом освоились, основали цех дубильщиков, стали получать большие заказы от герба Ребенрее и разбогатели. А вторым непоколебимым столпом новоявленного тогда ещё барона стал непререкаемый в городе авторитет, человек безукоризненный, как на него ни взгляни, отец Бартоломей, епископ маленский, старый знакомец Эшбахта. И видя, как, опираясь на своих друзей, крепко встал в графстве Эшбахт, многие, что имели к Маленам претензии, или те, что имели выгоды в Эшбахте, — особенно этих было много — стали выбирать партию Волкова, уже не боясь ярости Маленов. Но нет, Малены не сдались после этого, не сдались даже после того, как наследником знаменитого титула стал племянник Эшбахта. Они продолжали бороться. Может, поэтому генерал ехал по городу и не видел в нём яркого солнечного утра. А видел узкие переулки, обшарпанные стены, неприветливых людей. Нет, так и не смог он полюбить этот город. Да и как его любить, если теперь он ехал сюда под хорошей охраной, словно на войну. А ещё перед въездом в город он остановился, чтобы приготовиться. И всё никак не мог решить, что ему надеть под платье — небольшую, но очень крепкую кирасу, которая и прямой удар копья может отразить, или тонкую, очень хорошей работы кольчугу. Кираса была крепка, но прикрывала лишь грудь и живот, а вот кольчуга была легче, но опускалась до бёдер, прикрывая даже пах и достоинство. В итоге выбрал кольчугу. Староват он уже становился, не хотелось ему целое утро, а то и день париться в кирасе.

Вот родственника, Кёршнера, он уважал всё больше, и не только за то, что он давал генералу деньги почти без процентов, и не за то, что дом купца, по сути, стал резиденцией Эшбахта в Малене, а за то, что, несмотря на свою тучность и кажущуюся леность, был он неглуп и быстр в решениях. Уже на подъезде ко дворцу генерал заметил строительные леса вокруг дома. Кёршнер поднимал и укреплял забор, и так не хлипкий. А подъехав ближе, генерал разглядел по верху забора пики, набитые недавно, и окна дома, выходящие на улицу, тоже переделывали.

«Молодец Дитмар, видно, ночной штурм его настроил на серьёзный лад. Домишко укрепляется».

И Волков не ошибся; уже въехав во двор, он увидал новые ворота, что лежали тут же. Ворота были, может, и не так красивы, как прежние, но они были окованы железной полосой.

«Готов поспорить, он ещё и оружия прикупил!», — усмехался генерал, выходя из кареты.

И едва он вышел, как к нему уже чуть не бегом спешила хозяйка дома, госпожа Клара, а за нею милый ангел, девочка, которую Волков считал своею внучкой, дочь его покойной племянницы Урсула Вильгельмина. И обе они были по-настоящему рады генералу. И тот расцеловал их обеих, как родственниц.