Божьим промыслом. Пожары и виселицы

Глава 37

— Там, там, — стонал конюх от грубости солдат и указывал дорогу, — вон он, угол их. О Господи!

— О Господи? — ехавший рядом генерал услышал его причитания. — Чего это ты, сволочь, Господа вспомнил? В замке жил — наверное, и не вспоминал, а тут вдруг…

Но раненый даже не взглянул на Волкова, он только кивнул на дом впереди:

— Там Айгартен, свинарь Ёшка, живёт.

Сразу было видно, что проживает здесь человек зажиточный. Дом был большой, свежевыбеленный, в окнах хорошие стёкла, крыльцо резное. Солдаты приволокли конюха на двор и бросили у забора, сами стали расходиться, заглядывать в сараи, в хлев, в конюшню. Не замечая, как на крыльцо вышли люди. Двое мужчин и одна женщина с ребёнком на руках. И первый из них, уверенный в себе человек, поинтересовался:

— И что же вы тут ищете?

Солдат, присевший у ворот рядом с раненым, и арбалетчик, стоявший тут же, подивились спокойствию этого человека и его надменному тону, они даже переглянулись меж собой с оживлением: ты видал, каков? И посмеялись, а тот из солдат, что был поближе и заглядывал в конюшню, спросил у мужика:

— Свинарь Ёшка тут живёт?

— Нет, такой здесь не живёт, — сразу ответил ему человек на крыльце. И добавил важно: — Это мой дом.

Солдат спрашивавший сразу повернулся к генералу: и что теперь делать? И тогда Волков подъехал ближе и сказал хозяину дома:

— Я Яро Фолькоф из Эшбахта, волею маркграфини Винцлау я ищу кровавого упыря, свинаря из замка Тельвис, которого прозывают Йозефом Айгартеном и который служил колдунам и ведьмам Фаркашам фон Тельвисам. Ты знаешь, где он?

— Нет, не ведаю, — твёрдо и ни секунды не размышляя отвечал ему хозяин дома.

— Но ты же с ним знаком? — на всякий случай уточнил барон.

— Знаком, — всё так же уверенно ответил мужик с крыльца.

— Я ещё раз спрошу тебя, человек, — спокойно продолжал генерал. — Но прежде хочу тебя предупредить: если ты соврёшь мне, я тебя повешу, и повешу всех, кто знал о месте, где прячется упырь и мне о том не сказал. Ты понял?

На это хозяин дома ему ничего не ответил, промолчал. Он просто смотрел на генерала исподлобья. И это выглядело очень невежливо, даже вызывающе с его стороны, он словно молча бросал вызов барону. И Волков стал постепенно наливаться злостью, глядя на дерзкое поведение этого человека.

«Молчишь, мерзавец? Ну молчи, молчи… Я тебя предупредил. Теперь ты правила знаешь!».

Он уже хотел было отдать приказ обыскать дом и двор, но, оглядевшись, — задумался… Людей при нем немного, а дом-то большой, в два этажа, да ещё и чердак, строений на дворе ещё больше. Легко можно одному человеку укрыться. Попробуй разыщи его. И тогда генерал подъехал к воротам, как раз туда, где лежал раненный в ногу конюх.

— Ну, — говорит он, обращаясь к раненому, — ты просил тебя не убивать, говорил, что поможешь схватить свинаря. Так помогай найти его, давай — зарабатывай себе жизнь.

И тот, хоть в крови был, на удивление быстро отвечал:

— У них за домом, за огородами, маслобойня при ручье, а под нею погреб сырный, он им всегда хвалился, говорил, что ему и ледника с таким погребом не нужно, там место тихое, неприметное, там первым делом посмотрите.

— Думаешь, не побежал он в горы ещё, в погребе сидит, думаешь, нас дожидается? — сомневался Волков.

— Ему за шестьдесят давно, он двух жён уже схоронил! Куда он побежит? — уверил генерала раненый.

Два солдата и арбалетчик слышали их разговор, и тогда генерал сказал им:

— Сходите взгляните, что там за маслобойня.

Они знали, что им делать. А генерал обернулся к одному из кавалеристов, что был с ним, и распорядился:

— Скачи-ка к Дорфусу, пусть пришлёт сюда ещё десяток людей.

— Да, господин, — отвечает тот и уезжает.

А вот та баба с ребёнком, что стояла до того на крыльце, как двинулись солдаты мимо дома, мимо крыльца к огородам, в лице тут же переменилась, ребёнка, белоголового мальчишку лет четырёх, оставила с мужчинами, а сама пошла, пошла за солдатами. Мол, пойду гляну, куда это они собрались. И было видно, что она заволновалась: идёт, оглядывается на генерала. И по тому, как она поспешила за солдатами, как оглядывалась с опаской, Волков подумал, что это всё неспроста. Он глядел на мужиков, что остались на крыльце.

«Ну что? Вы-то чего не побежали?».

А у тех лица темны от злобы, уж как они нехорошо смотрели то на него, то на его солдат. А потом один из мужиков и вовсе ушёл в дом. И все стали ждать, а Волков почти не отрывал взгляда от хозяина дома, причём тот поднял на руки мальчишку, которого оставила женщина, и говорил ему что-то.

Впрочем, ждать слишком долго не пришлось.

Вскоре из-за дома, издалека, доносится женский крик. Долгий и призывный. Все его услышали, все, кто был на дворе. Солдаты, что обшаривали большой сарай, тут же выбежали из него и уставилась на генерала: что делаем?

— Сходите поглядите, что там за визги, — распорядился тот. И это было кстати, так как женщина за домом стала орать в голос. А генерал поглядел на мужика, тот всё так же стоял на крыльце с ребёнком на руках: ну, кажется, сейчас всё и станет ясно. Не так ли, наглец?

А на дворе поднялся шум, так как из дома одна за другою выскочили ещё две женщины, с воплями кинулись за угол дома и там начали голосить, как голосят перепуганные бабы. И тут уже мужик, стоявший на крыльце, начал целовать белоголового мальчугана, что-то шептать ему, а Волков понял: нашли, нашли его солдаты кровавого свинаря, иначе бабы так голосить не будут и это наглец ребёнка к себе, как в поседений раз, прижимать не станет.

— Ну, — обратил на себя внимание раненый конюх. — Что, схватили его? Чего там, видите кто?

— Лежи себе спокойно, — прикрикнул на него Кляйбер.

— Боюсь не найдут, уйдёт! — страдал раненый и, кажется, не только от боли в ноге. Он и вправду хотел, чтобы свинаря схватили, а ему поверили.

— Не ушёл, не ушёл, — заверил его кавалерист. — Вон волокут кого-то.

Да, впереди шёл арбалетчик, а следом за ним семенил белоголовый старичок, один из солдат держал его за шиворот, а ещё один почти на каждом шагу подгонял его, немилосердно пиная в зад крепким солдатским башмаком и приговаривая:

— Иди, иди, упыряка, Инквизитор тебя наш уже дожидается. Истомился, поди.

Три женщины шли рядом простоволосые, чепцы в руках комкали и слёзы ими вытирали, волосы, неприбранные, липли к мокрым лицам, а одна, самая молодая, кричала на солдата, как заведённая, при том давясь слезами:

— Не пинай его! Не пинай! Уважай седины, дурак! Да не пинай же! — она не выдержала и кинулась на грубого солдата с кулачками, да шедший с тем рядом другой солдат уж не упустил случая и с разворота так приложил молодухе локтем в лицо, что та рухнула наземь без звука и без чувств. Но того никто не заметил, все, в том числе и генерал, смотрели только на седого старичка. А тот был благообразен, бороду имел небольшую и ухоженную, был он в кале с незавязанными тесёмками, поверх каля была у него войлочная шапочка, и тело ему согревала овчинная безрукавка. Видно, он в погребе собирался посидеть подольше.

Старик смотрел на генерала не отрываясь и даже с интересом, что ли. Мол, и кто же это меня тут ждёт?

А Волков лишь поигрывал поводом и, как старичка пинками подогнали к нему поближе, спросил у раненого:

— Эй, конюх… Этот, что ли, Ёшка-свинарь?

Бабы, услыхав вопрос генерала, как по команде завыли ещё громче, ещё противнее, но солдатам, видно, надоел этот вой, и они без всяких команд надавали им оплеух, повалили на траву и тумаками и пинками заставили их примолкнуть, а как те притихли, так сразу заговорил раненый:

— Он, господин, он! Нашли, значит, кровопийцу. Поймали.

Говорил он всё с той же злобной поспешностью и удовлетворением, чуть приподнявшись на локте.

— Эх ты… — заговорил дедок с видимым расстройством, — вша ты поганая, Курт-конюх, завистливый был всегда… Продал, значит, сволочь!

— Заткнись! — заорал конюх. — Из-за тебя всё, из-за тебя они тут, про тебя первым делом спросили, так что со всех теперь спросят. А мне за тебя страдать не резон, это ты был господам любезен, так ты первый и отвечай.

— Продал, значит, — не унялся Ёшка. — Это ты от зависти, завистливый ты был всегда, Курт-конюх. Сволочь!

— Старый дурак, — заорал раненый. — сам виноват во всём, хвалился всегда всем… И сыновья у тебя молодцы каких поискать, и у господ ты в чести, и погреб у тебя лучше всех, и дом… Вот и дохвалился, и сам ты вша… Клоп, на крови разжиревший. Сам сволочь! — он словно облаивал свинаря и не собирался умолкать… — Ты на всех навлёк людей военных… По твою душу пришли, а страдать будут все…

— Я⁈ — воскликнул старик. И стал орать дальше, так что слюна полетела: — Чего ты мелешь, Курт, сам при господах жил припеваючи, дочери дом поставил, пастбище на солнечном склоне купил, а ещё сам водил в господскую конюшни своих кобыл, осеменял их от господских жеребцов и по пятьдесят монет жеребят продавал, сам-то не горевал, ещё и просил Вацлава, чтобы сынка в замок хоть кем пристроил, хоть нужники чистить…

— Молчи! — захрапел конюх Курт, так что глаза из глазниц полезли. Он уже забыл про боль в ноге и уселся на земле. Тряс кулаком. — Молчи… Ты, сволочь старая! Людоед… Падла… Падла-а…

— Заткните уже его, — распорядился генерал, морщась от этого крика.

И тогда солдат пнул конюха в живот: хватит орать.

И вместо того, чтобы сказать что-то кровавому свинарю, Волков на него и не посмотрел, а указал плетью на того дерзкого мужика, что всё ещё стоял на крыльце и держал на руках мальчишку:

— Кляйбер, а ну-ка тащи сюда того молодца.

А когда Кляйбер и ещё один солдат стали у мужика отнимать ребёнка, тот стал отбиваться от них, и так как оказался силён, завязалась возня, тут же и мальчишка заорал, и бабы завыли по новой, им только дай поорать. А подлый свинарь начал ещё и упрекать генерала: мол, что же это такое, зачем человека трогаете… И того это стало раздражать.

— Эй! — крикнул он одному из арбалетчиков, что не принимал участия в потасовке. — Чего стоишь, рот разинул? Найди в сараях верёвки! Да побыстрее! — и уже другим солдатам: — Помогите им.

И тогда Кляйберу пришли на помощь ещё солдаты, так они сумели мужика свалить с крыльца, а тут ещё арбалетчик притащил из сарая вожжи, видно, верёвок не нашёл, обрезал их ножом, и теми обрезками стали они вязать наглого мужика, беспощадно выламывая ему руки назад.

— Да что же такое вы творите, господин⁈ — стал причитать свинарь, глядя на это. — Вы за мною пришли, чего же других людей мучаете, я виновный, так меня мучайте!

Он даже попытался подойти к Волкову ближе, но солдаты его отпихнули грубо: куда лезешь, свинья!

Как раз в это время пришло подкрепление от Дорфуса. Девять человек и корпорал с седыми усами. Они, входя во двор, с интересом наблюдали за происходящим и, видно, думали: что, неужто пограбить разрешили?

— Господин, чего прикажете? — сразу спросил корпорал у Волкова.

— Вон раненый валяется, — генерал указал на конюха, — берите его, и пусть он покажет вам, где тут какой-то повар был, что у колдунов в любимцах ходил. Возьмёте того повара — тащите сюда.

— Ясно, господин, — отвечал корпорал. И сразу проявил свою смекалку: чтобы не таскать раненого, он отправил пару солдат за тележкой, что стояла у конюшни. В неё бесцеремонно закинули раненного и увезли его.

Ушли, а Волков увидал, как из двора напротив через распахнутые ворота на всё это смотрят соседи: бабы, мужики, дети торчат головами над забором, все от происходящего глаз не отводят. Это ему не нравилось. Но пока он не видел какой-то опасности. Бабы на дворе орали, кидались к солдатам, пытались своего мужика освободить, кидались на солдат с кулачками, ругались и даже плевались, и на всё это смотрели через заборы зеваки отовсюду.

«Пусть, пусть смотрят, пусть знают, что со всякого зла спрос может случиться!»

А люди его начинали потихоньку свирепеть. То дело обычное, солдат — человек терпеливый, но терпение его осознанное, терпит он от офицеров, так как знает, что то для дела. А когда вот так вот всякая сволочь его оскорбляет да плюёт, да ещё бабы орут не замолкая, он от всего подобного начинает злиться. Вот и молодуха одна, ударив солдата по лицу, получила в ответ удар древком алебарды по голове. А заодно пару ударов, уже нешуточных, получил и мужик, что был дерзок с самого начала. Его как раз подволокли к Волкову.

— Господин, что с ним делать? — спросил вспотевший от борьбы и злой Кляйбер.

— Вешайте, вешайте, — буднично отвечал Волков. — У нас с ним уговор был, он всё знал — на ворота его.

— Бандит! — заорал мужик. — Бандит!

Завизжали с новой силой бабы, а свинарь Ёшка засипел, сорвавшись голосом от возмущения:

— Будь ты проклят… Все вы… будьте прокляты. Прокляты!

Но Волков лишь усмехнулся на то и громко, чтобы все его люди слышали, отвечал кровавому деду:

— Проклятые проклясть не могут, а вы все… — он обвёл всех, кто был на дворе, рукой, — вы тут все прокляты кровью безвинной, все вы своего заслужили.

— Меня вешай, — сипел свинарь, — меня… Не трожь сына.

— Э нет, хе-хе-хе, — смеялся Волков нехорошим смехом. — Нет-нет… Ты простой петлёй не отделаешься. Для тебя, упырь, у меня особое кушанье.

А солдаты уже тем временем притащили мужика под ворота, быстро соорудили из вожжей петлю, накинули ему на шею, затянули. А другой конец перекинули через перекладину над воротами. Пара солдат отгоняла ревущих, кажется, уже обезумевших баб, а Кляйбер и ещё один солдат просто потянули за конец вожжей, и приговорённый повис всего в паре ладоней над землёй. Повис, вывернул голову и сразу посинел лицом. Тут как-то и притихли все сразу. Бабы больше не орали, выли тихонечко, а благообразный старичок сидел на земле насупившись, ни на кого глаз не поднимал.