Божьим промыслом. Пожары и виселицы

Глава 44

После этого случая у маркграфини не было желания останавливаться в трактирах. Пусть они даже были и хороши. А генерал и не думал настаивать. Он тоже стал настороженнее относиться ко всяким постоялым дворам. И в ту ночь, когда они ждали, пока подадут им ужин, Её Высочество взглянула на него необычно, а потом и спрашивает:

— Барон, а вам знаком мой будущий супруг?

— Вашу супруг? — Волков, признаться, растерялся немного. Ведь он действительно ничего не знал о человеке, для которого освобождал принцессу. — Э-э… Кажется, он молод.

— Молод! — маркграфиня фыркнула. И в этом звуке было настоящее женское негодование, хоть и скрытое. — Да он в сыновья мне годится.

— Ну уж, в сыновья… — не согласился генерал. Теперь он и вовсе не знал, что ему говорить. Во-первых, разговор этот запросто мог перейти в скользкую плоскость политики, на которой любое необдуманное слово впоследствии, при оглашении, может стать словом измены. А во-вторых, Волков прекрасно чувствовал настроение принцессы и вовсе не хотел ей перечить. И посему он сразу решил польстить ей. — Вы слишком молоды, и выглядите совсем молодой, так что ни в какие сыновья он вам не годится.

— Моей дочери двенадцать лет, — ответила она. — А моему будущему мужу сколько? Четырнадцать?

— Пятнадцать, — поправил её генерал. И тут же спохватился: — Или даже шестнадцать. Признаться, я не помню точно.

— «Даже шестнадцать!», — повторила она с упрёком, как будто это он ей выбирал суженого. — И что будет делать этот юноша с такою старухой, как я.

— «Старухой?» — теперь Волков повторял её слова. После засмеялся. — Может, вы не знаете, но герцогиня Ребенрее принесла Его Высочеству последнего сына два года назад, когда ей было уже сорок шесть лет от роду. Да и никакая вы не старуха, у вас тело как у юной, прекрасной и сильной крестьянки перед замужеством, — генерал немного рисковал, выбрав для убедительности такое сравнение. Хотя в случае с принцессой он не сильно лукавил. Тело её и вправду было отменным. И маркграфине, судя по всему, это сравнение пришлось по вкусу. Она несколько мгновений сидела молча, словно переваривая услышанное, а потом и спросила:

— И что же, барон, много ли вам пришлось познать тел юных крестьянок?

И он ответил ей просто:

— Ваше Высочество, я на войне с четырнадцати лет. И скажу вам, что ваше тело удивительно, моя жена просто кадка с тестом по сравнению с вами.

Да-да, это было именно то, что ей нужно. Казалось бы, перед ним сидела одна из самых умных женщин, что он знал. Разве что Агнес и госпожа Ланге были так же умны. Но эти, казалось бы, глупые восхваления для принцессы были настоящим бальзамом, избавившим её, хотя бы на время, от дурацких женских тревог. Она поправила платье, уселась поудобнее и уже без раздражения поглядела на генерала. И сказала потом:

— Барон, ужина всё нет, распорядитесь, чтобы принесли хотя бы пива. Оно осталось ещё?

— Майор Дорфус купил в последнем трактире две бочки тёмного, говорит, что крепкое, тут вообще варят очень крепкое пиво, — сообщил ей Волков. — А ещё купил вина у мошенника-трактирщика, попробовал после — говорит, вино дурное, говорит, зря только деньги потратил.

— Пусть тогда несут пиво, — сказала маркграфиня… и улыбнулась: — Крепкое так крепкое.

И в эту ночь она исполнила своё обещание и сняла с себя всю одежду, уже не боясь, что кто-то посторонний заглянет к ним в карету. Она была горяча и уже совсем не стеснялась его, и за время, что они были вдвоём, шептала ему с жаром:

— Барон, истинно мне вас послал Господь в награду за все мои страдания. Истинно. Не зря я молила его, — при том она обнимала его и целовала почти после каждого слова. — Провидению было угодно, чтобы я ехала в тот монастырь на моление.

И он наслаждался временем, что проводил с нею. Наслаждался по-настоящему. Ведь госпожа Ланге давно не была так горяча с ним, а Брунхильда и вовсе отдавалась ему без всякого видимого удовольствия, она словно одолжение ему делала, а ещё делала лицо, будто ждёт, когда же он уже угомонится. При том изображала на лице мину смиренного терпения. Тогда ему было всё равно, поведение красавцы его совсем не задевало. Пусть какие хочет мины делает, лишь бы подол по его желанию поднимала.

Жена. Да, вот жена последние годы и вправду изменилась. Если в первое время их супружества она выказывала ему пренебрежение и нежелание, то уже пару лет как именно Элеонора Августа инициировала их близость. Но Волкову казалось, что её внимание — это всего лишь способ конкурировать с госпожой Ланге, которая стала для его супруги главным врагом. И настойчивые, и скорее деловые, чем романтические, притязания жены, признаться, имели некоторый успех. После того как он растрачивал на неё весь свой любовный пыл, ему в следующий день или даже два было просто лень ехать в прекрасный домик на берегу реки.

В общем, с маркграфиней всё было по-другому, она, казалось, нашла в нём то, чего у неё никогда не было, а он вспоминал то, о чём давненько уже позабыл. И название тому было «страсть».

Обнажённая женщина лежала на боку, повернувшись к нему спиной, она прижималась к нему, полусонная, чуть хмельная и усталая, а он трогал ей грудь, целовал в плечо и шептал:

— Вы прекрасны, Ваше Высочество.

И она, прижав его ладонь к своей груди, вдруг сказала ему:

— Зовите меня Оливия, барон.

— Оливия? — Волков удивился, ведь это было не первое её имя.

— Да, так меня зовут, вернее, звали… самые близкие мои люди, — отвечала она. — Моя матушка, батюшка, мой муж… — тут она сделала паузу. — И самая близкая моя подруга, с которой я выросла. А как вас зовёт ваша жена, барон?

— Моя жена? — признаться, он сам тут удивился, но его жена… не звала его никак. «Супруг мой» — это когда она обращалась к нему лично. Еще «господин мой». Когда говорила о нём с кем-то, даже со слугами, так называла его «бароном». Так и говорила: «Чего тянете с ужином, ждёте, пока барон осерчает?». Он никогда о том не задумывался, но, кажется, она как будто… стеснялась имени Яро. Странно смотрела, если не сказать злилась на Роху, когда тот в застолье, да ещё и громко, спьяну так обращался к нему. Да и его фамилию Фолькоф она, кажется, не жаловала, веля себя представлять при случае либо баронессой, либо госпожой Эшбахта. В общем… — Моя жена по имени меня не зовёт.

— А как же вас зовут ваши близкие? Ваша сердечная подруга как вас называет?

«Опять она про это!».

Волкову не нравились эти её разговоры про жену и про госпожу Ланге, и поэтому он ответил:

— В рыцарской книге кафедрала Ланна и в уложении о дворянстве Ребенрее я прозываюсь Иеронимом. Но моя сестра и мой старый боевой товарищ зовут меня Яро.

— Яро? — она, кажется, улыбалась. — Вы, видно, из Эгемии?

— Нет, мой отец был из далёких восточных земель, он был шкипер и схизмат, он дал мне это имя.

Она поворачивается к нем лицом.

— Удивительный человек, и имя у вас удивительное.

— Удивительный? — Волков усмехнулся. — Чего же во мне такого удивительного?

— Вы даже не знаете, насколько вы храбры, — отвечала женщина. — Видела я славных рыцарей на турнирах, записных храбрецов, что выходили или выезжали на поединок, но уж не думаю я, что кто-то из них отважился бы, подобно вам, один выйти против многих. И не в турнире, а в настоящей схватке на смерть.

«Неужто это и вправду выглядело так героически?». Ему, старому солдату, правофланговому гвардейцу, занимавшему самое опасное место что в колонне, что в баталии, это восхищение принцессы было несколько непонятно. А она тем временем продолжала:

— И ведь вы знали, когда шли вы в эту землю вызволять меня, что вам предстоит схватиться с настоящими колдунами, людьми лютыми и безбожными, но всё равно пошли.

— Знал, — признаётся он.

— Так почему же вы не испугались, почему пошли?

— Как «почему»? — генерал даже удивился. — Война ведь моё ремесло, а с колдунами я уже имел дело, тут ничего нового для меня нет. В общем… За то мне и земли сеньором в лен даны, чтобы я его врагов к покорности склонял, — он снова усмехнулся. — А вам бы, Ваше Высочество, романы писать.

— Так разве жёны пишут романы? — в свою очередь удивилась она.

— Кажется, встречал я одну книгу, что женой написана, — вспоминал генерал.

— И что же, вы полагаете, я смогу? — спросила она, и в голосе её слышалась искренняя заинтересованность в его мнении. И тогда генерал снова целовал её плечо и отвечал:

— Я не полагаю, я знаю, что вы сможете; я за всю свою жизнь ещё не встречал такой умной женщины, как вы.

— Счастлив, должно быть, Ребенрее, имея такого рыцаря, как вы.

А после прижалась к нему всем телом, и даже ножку на него возложила, и стала целовать его в губы, поцелуем необыкновенно долгим и страстным.

Не обманулся Мильке, обещая маркграфине и генералу, что уже к вечеру они покинут злосчастную землю. Уже в три часа пополудни в узком месте меж горных круч появилась та самая застава, которую Волков отлично помнил и на которой до сих пор ещё собирали с проезжавших телег деньги. Около заставы было несколько гружёных телег, которые внимательно осматривал толстый таможенник. Увидав спускающийся отряд под бело-голубым знаменем, и таможенник, и стражники скрылись в помещении заставы, от греха подальше. Но Волков, который как раз в это время разговаривал с Брюнхвальдом, с пригорка всё это видел.

«Тельвисы сбежали куда-то, а эти всё деньгу собирают!».

Генерал с этим мириться не хотел, вернее, не хотел, чтобы колдунам или жуликам-таможенникам досталось не причитающееся им теперь серебро. И посему он позвал к себе Неймана и сказал ему:

— Капитан, вон в той заставе, кажется, есть деньги, которых там быть не должно. Фаркаши теперь не вправе собирать тут пошлину за проход, маркграфиня отбирает у них лен за вероломство.

— Я понял, господин генерал, — отвечал ему капитан. — Возьму людей, да и перетряхну эту разбойничью заставу.

— Кстати, капитан, заберите ещё у них оружие. Ни к чему оно им теперь.

Принцесса слышала весь их разговор, и потому, когда капитан уехал выполнять приказ, она спросила у генерала с некоторым опасением:

— Полагаете, что другие вассалы Винцлау примут спокойно весть, что я лишила кого-то старого наследственного права, не мною данного?

— Да кто же осмелится роптать против священного Трибунала? — усмехался генерал. — Не волнуйтесь, Ваше Высочество. Тельвисы подлы и вероломны, они колдуны, кто за них будет заступаться?

Она, видно, от слов разумных успокоилась, улыбнулась и снова взяла его за руку.