Боги войны

БОГИ ВОЙНЫ

Бестия плакала как младенец. Не из-за укоров совести, что она убила три дюжины человек, но потому, что оказалась так далеко от родной планеты. Корсон понимал ее горе. И был вынужден приложить все усилия, чтобы не посочувствовать ей.

В темноте он осторожно ощупывал землю, боясь пораниться о траву, которая, согласно Инструкции, была острой как бритва. Он нашарил свободный участок и лишь тогда с бесконечной осторожностью немного переместился вперед. Дальше трава была мягкой как мех, удивленный Корсон отдернул руку. Трава обязана быть твердой и острой. Урия была враждебной и опасной планетой. Согласно Инструкции, мягкая трава должна обозначать ловушку. Урия находилась в состоянии войны с Землей.

Однако самым важным был вопрос, обнаружили ли уже туземцы появление Бестии и Жоржа Корсона. Бестия могла скрыться от них. Корсон — нет. В двадцатый раз он повторил одну и ту же раскладку. Аборигены видели, как корабль исчез в море огня, и, наверное, решили, что весь экипаж погиб. Они не станут предпринимать ночных розысков, если джунгли Урии хотя бы наполовину так опасны, как говорится в Инструкции.

В который уже раз, Корсон приходил к одному и тому же выводу. Он должен избежать трех смертельных опасностей: Бестии, туземцев и фауны Урии. Оценив риск, он осмелился встать. На четвереньках он не смог бы далеко уйти. А если бы он находился вблизи Бестии, это могло стоить ему жизни. Он смог определить направление, в котором находилась Бестия, но не мог оценить разделяющее их расстояние. Ночь поглощала звуки. А, может быть, их заглушал страх. Он очень медленно поднялся, не желая прикасаться ни к траве, ни к возможным листьям. Над его головой спокойно светили звезды, совсем не враждебные, звезды, похожие на те, что он десятки раз видел с поверхностей планет, рассеянных по всей галактике. Звездная россыпь была зрелищем утешающим, но лишенным смысла. Когда-то на Земле люди определили названия для созвездий, считая, что те неизменны, а это оказалось лишь случайное и временное расположение небесных тел, наблюдаемое из произвольно выделенного места. Привилегия эта исчезла — исчезло и религиозное значение, приписываемое звездам.

«Безнадежная ситуация,»— подумал Корсон. Он располагал надежным, но уже почти разряженным оружием. Как раз перед катастрофой он ел и пил, этого ему должно было хватить на несколько десятков часов. Воздух был наполнен резким запахом, это должно было не дать ему возможности заснуть. А самое главное, он оказался единственным уцелевшим из экипажа в тридцать семь человек — лишь ему выпало на долю это невероятное счастье. Кроме того, ничто не сковывало его движений, он не был ни ранен, ни контужен.

Плач Бестии раздался с новой силой, и это сосредоточило внимание Корсона на ближайшей из проблем. Если бы он не находился рядом с клеткой Бестии в тот момент, когда она атаковала, сейчас бы дрейфовал, скорее всего в виде газа в черных слоях атмосферы Урии. Но он, как того требовала его профессия, пытался найти с Бестией общий язык.

С другой стороны невидимой стенки Бестия всматривалась в него шестью из восемнадцати глаз, расположенных вокруг того, что было принято называть ее талией. Эти избавленные от век глаза, меняли свой цвет в неуловимом ритме, являющимся одним из способов общения с Бестией. Шесть длинных, снабженных когтями пальцев на каждой из шести ее ног постукивали по полу в ритме второго способа общения, а длинная монотонная жалоба вырывалась из верхнего отверстия Бестии которое Корсон не мог видеть. Бестия была по крайней мере в три раза выше его, ее морда была обнесена густой порослью, которая издали могла казаться гривой, но вблизи была похожа на то, чем являлась на самом деле: копной крепких, как сталь витков, способных распрямляться с устрашающей скоростью, а кроме того служить как щупальца.

Корсон никогда не сомневался, что Бестия наделена разумом. Впрочем, то же утверждала Инструкция. Не исключено, что она была даже умнее, чем человек. Главнейшей слабостью вида, к которому принадлежала Бестия, было то, что он игнорировал — а может быть, это было проявлением презрения — то великое изобретение, что сделало могучим человека и некоторые другие расы: общество. Инструкция напоминала, что это не единственный случай. Даже на самой Земле, до начала космической эры и систематической эксплуатации океанов, в море существовал индивидуалистический, наделенный интеллектом вид, так никогда и не дошедший до создания цивилизации— вид дельфинов. Гибель его стала платой за это презрение. Но создание общества вовсе не было достаточным фактором для выживания вида. Непрекращающаяся война

Между Урией и Землей была тому доказательством.

Глаза, пальцы и голос Бестии по ту сторону невидимой стенки говорили об одной и той же вещи, ясной и очевидной, хотя Корсон и не мог понять» языка Бестии: «Я уничтожу тебя, как только смогу», По причинам, Корсону не понятным, такая возможность представилась. Он не мог предположить, чтобы генераторы корабля вышли из строя. Казалось более вероятным, что силы Урии обнаружили их и открыли огонь. За ту пикосекунду, что требовалась компьютерам для включения экранов, на которую понизился также энергетический потенциал клетки, Бестия рванулась в невероятно быструю атаку. Используя свои ограниченные возможности в манипуляциях пространством и временем, она выслала часть своего окружения далеко в пространство, что и вызвало катастрофу. Это было доказательством, что Бестия являлась наисовершеннейшим оружием Земли против Урии.

Ни Корсон, ни Бестия не были убиты во время первого взрыва, так как ее защищала энергетическая клетка, его — похожая на нее, хоть и меньшая сфера, которая должна была предохранять его от внезапных нападений Бестии. «Архимед» нырнул в клубящиеся глубины атмосферы Урии. Из всего экипажа, скорее всего, лишь Корсон и Бестия остались тогда живы. У Корсона была довольно быстрая реакция, чтобы прилепиться своей сферой к клетке. Когда эта конструкция оказалась в паре сотен метров над землей, Бестия издала пронзительный визг и прореагировала на очередную опасность.

Увлекая за собой часть окружающего пространства, она сместилась на долю секунды во времени. Частью этого пространства оказался Корсон. Вот так он и оказался вне корабля, в атмосфере, и в обществе Бестии. Излучение его энергетической сферы смягчило катастрофу. Бестия, заботясь о собственной безопасности, сделала все остальное. Корсон опустился на землю рядом с ней и, воспользовавшись замешательством, счастливо отполз в сторону.

Все дело оказалось случайной демонстрацией возможностей Бестии. Корсон знал некоторые из них и догадывался о других, однако он никогда не отважился бы указать в рапорте, насколько ее трудно убить.

Представьте себе животное, которое догоняет и окружает стая хищников, заколебавшихся на мгновение. Кажется, что от настигаемого зверя их отделяет лишь невидимый барьер. Бросаются. И неожиданно оказываются на две секунды раньше или позже. В той же позе, в которой находились до преодоления невидимого барьера. Они никогда не настигнут добычу, потому что та будет отбрасывать их постоянно в прошлое. И когда нападающие уже полностью дезориентированы, добыча сама переходит к нападению.

Теперь представьте создание с разумом, равным по меньшей мере человеческому, с более быстрой реакцией, чем у электрического ската, обладающее хладнокровием и врожденной ненавистью ко всему, что на него не похоже.

Вот вам приближенное изображение Бестии.

Она может контролировать вокруг себя примерно семь секунд локального времени, как в направлении прошлого, так и будущего. Она может изъять из прошлого участок Вселенной и перебросить на несколько секунд в прошлое. И наоборот. И предвидеть, что произойдет через несколько секунд, прежде, чем это случится на самом деле. По крайней мере — для слепого наблюдателя, такого, скажем, как человек.

Отсюда — ее неожиданное нападение на борту космического корабля. Бестия знала раньше людей и машин, когда вступит в действие флот уриан или же наземные батареи, или — произойдет авария. С поразительным хладнокровием она рассчитала, когда прутья из чистой энергии в ее клетке сделаются на пикосекунду слабее. Она ударила в самый верный момент и выиграла.

Или — проиграла. Это зависит от точки зрения.

Бестия и без того была предназначена для Урии. После трехсотлетней безуспешной войны против урианской империи Солнечная Держава прибегла к тактике, которая могла противостоять самоуверенным князьям. А точнее: за десять лет до заключения перемирия, которое* обошлось в один флот, определенное количество разрозненных кораблей, одну планету, которую пришлось эвакуировать, плюс — планетную систему за которой требовалось наблюдать, а кроме того, бесчисленное количество человеческих жертв, число которых считалось государственной тайной.

Короче говоря, это был в самом деле великий эксперимент хотя эффективность его, универсальность оружия гак и не была до конца исследована. И все ради идеи: распространить на одной из планет Империи, а лучше всего — на планете-столице страшнейшую из известных в истории эпидемий.

Опасность: не нарушить официально установленного перемирия, которое положило конец активному применению оружия, вот уже двадцать лет молчаливо признаваемому обеими странами. Способ использования: высадить Бестию в укромном месте планеты, избегая ее обнаружения, и позволить ей действовать.

Шестью месяцами позже, Бестия дала бы жизнь примерно восемнадцати тысячам существ, подобных себе. В лучшем случае, через год столицу Империи охватила бы паника. Князья Урии, чтобы избавиться от Бестии, оказались бы вынуждены позабыть отвращение и обратиться за помощью к Солнечной Системе. И расплатиться. Пять или шесть тысяч лет существовало такое правило: побежденный расплачивается с победителем. Каждый — на свой манер.

Любой ценой не выдать происхождения «Архимеда». Если бы князья Урии смогли доказать, что Бестия была выпушена с солнечного корабля, держава имела бы немалые трудности, чтобы отстоять свою точку зрения в Галактическом Конгрессе.

Держава рисковала остракизмом.

Остракизм: прекращение всякой межзвездной торговли, конфискация торговых и военных судов, лишение подданных гражданских прав. Время действия: не ограничено.

По всем этим причинам миссия «Архимеда» равнялась самоубийству. И с этой точки зрения она полностью удалась. С одним исключением: Жорж Корсон остался жив. От корабля не сохранилось ни одной мелочи, позволившей бы идентификацию. Князьям Урии пришлось бы признать, что Бестия прибыла на планету — столицу на борту собственного корабля. Лишь земляне знали точно расположение ее родной планеты и технологические, впрочем — невысокие возможности этого вида. Единственным следом, позволяющим князьям Урии узнать происхождение Бестии, был сам Корсон. Если бы туземцам удалось поймать его, это было бы важное доказательство вины Земли. Логичным решением для Корсона было самоубийство. Он сам был убежден в этом. И все же не смог отыскать ни одного способа, чтобы исчезнуть бесследно. Энергии в его пистолете хватило бы лишь на убийство. Бестия разорвала бы его на клочья, но на месте осталось бы достаточно улик, чтобы убедить Галактический Конгресс. Ни одна пропасть на планете не была достаточно глубокой, чтобы преследователи не смогли отыскать там его тело. Единственный шанс остаться неопознанным — остаться живым.

Но самое главное, Бестия была доставлена в место назначения.

Ночь оберегала Корсона от Бестии, глаза которой не реагировали на инфракрасный, и даже на красный диапазон спектра, зато достаточно хорошо видели в ультрафиолете. Кроме того, она обладала способностью ориентироваться в темноте, испуская ультразвук. Но сейчас она слишком сильно погрузилась в скорбь по себе, чтобы выслеживать Корсона.

Корсон усиленно пытался понять причину этого отчаянного плача Бестии. В принципе, он был уверен, что Бестии неведомо такое понятие, как страх. На ее планете не существовало врагов, которые могли бы серьезно угрожать ей. Она не знала соперников и, вне сомнения, не представляла себе существо более могущественное, чем она, пока не повстречалась с людьми. Единственной преградой для демографической экспансии Бестии был голод. Она могла размножаться лишь тогда, когда располагала достаточным количеством пищи. В иных случаях оставалась бесплодной. Во время реализации проекта одна из основных трудностей, с которой столкнулись зоологи Земли, заключалась в том, чтобы накормить Бестию.

Корсон также не мог поверить, что Бестия голодна, или что испытывает холод. Ее организм был мощной машиной, способной усваивать большинство минеральных и органических соединений. Обширные прерии Урии могли предоставить ей изысканную пищу. Климат в какой-то мере напоминал климат лучших районов ее родной планеты.

Другим был состав атмосферы, но не настолько, чтобы повредить созданию, способному — как вытекало из эксперимента — без явного ущерба для себя не один десяток часов находиться в вакууме и купаться в соляной кислоте. Одиночество тоже не могло наполнить Бестию печалью. Тесты, определяющие поведение Бестии и заключающиеся в том, что ее выпускали на незаселенные планетоиды, показали, что она лишь в немногих случаях нуждается в товариществе. Хотя они и собираются в стаи, чтобы осуществить то, что не под силу одной особи, или же для игр, или для обмена зародышами содержащими генный эквивалент; это не говорило о том, что они питали друг к другу какие-то приятельские чувства.

Нет, ничего здесь не подходило. Голос Бестии напоминал плач ребенка, запертого по невнимательности или в наказание в темном шкафу, который ощущает себя потерявшимся в огромном мире, поразительном и непонятном, заполненном кошмарами и фантастическими силами; в ловушке, из которой он сам не в состоянии выбраться. Корсон хотел бы войти в контакт с Бестией и узнать, что ее так тревожит. Но это было невозможно. На протяжении всего путешествия он пытался найти с ней общий язык. Он знал, что ей доступны самые разные способы общения, но, как и его предшественникам, ему не удалось начать с ней осмысленный разговор. И это скорее всего по причине той враждебности, с какой она относилась к людям. Основания для такой враждебности не были известны. Ими могли быть и запах, и цвет, и звуки. Зоологи пытались обмануть ее. Напрасно. Трагедией Бестии было обладание слишком высокоразвитым интеллектом, чтобы позволить себя обмануть, когда воздействовали на ее инстинкты, и, одновременно, слишком низким, чтобы побороть в себе темные клубящиеся силы, приказывающие преследовать и убивать.

Пробуя отойти еще на пару шагов, Корсон споткнулся, и следующие несколько сот метров проделал на коленях, пока, утомившись вконец, не решил подремать, пообещав себе ни на мгновение не ослаблять чуткости. Он очнулся, как ему показалось, буквально через несколько минут. Часы, однако, показывали, что он проспал четыре часа. Все еще стояла ночь. Бестия успокоилась.

По небу скорее всего перемещалось небольшое облачко, так как на всей его части, расположенной по левую руку Корсона, исчезли звезды. Облако передвигалось быстро. Края его были четко очерчены. Какое-то огромное тело, вне сомнения, летательный аппарат, о котором Корсон ничего не слышал, хотя и изучал виды и типы боевых кораблей, применяемых князьями Урии, бесшумно летел над ним. Поскольку устройство было почти неразличимо, всякая оценка высоты и скорости полета была затруднительной. Но когда оно оказалось прямо над Корсоном, темное пятно, каким оно вырисовывалось на фоне неба, начало быстро увеличиваться. У Корсона едва хватило времени сообразить, что аппарат того и гляди раздавит его.

Появление аппарата успокоило Бестию, именно тишина и разбудила Корсона. С несколько секундным опережением Бестия знала, что должно произойти, о чем невольно и предупредила своего нежданного спутника-человека. Корсон почувствовал, как кровь застывает у него в жилах и напрягаются мышцы живота. Без колебаний он выхватил оружие. Он не сомневался, что корабль прибыл затем, чтобы взять его в плен. Кроме того он знал, что все его возможности немногого стоят против этой огромной машины. Единственная тактика, которая оставалась ему, это, если его схватят, спровоцировать экипаж, чтобы они забрали Бестию с собой. Потом же ему нечего было бы здесь делать, лишь позволить действовать ей независимо от того, какой клеткой или защитой обладал корабль. Немного удачи — и вражеское судно будет уничтожено, также основательно, как и «Архимед», и князья Урии не найдут и следа пребывания Жоржа Корсона на этой планете.

Из небытия проступили детали корабля. Из его черного отполированного корпуса вырвался луч света и пробежал по зарослям, в которых укрывался Корсон. Очевидно, князья Урии были так уверены в себе, что даже не прибегли к проектору черного света, Корсон инстинктивно нацелил оружие на фонарь. Днище корабля было гладким и отполированным, как поверхность какой-нибудь безделушки. Его конструктор, очевидно, имел склонность к геодезической эстетике, что проявилось в способе склейки металлических полос. Этот корабль ничем не напоминал боевое судно.

Корсон приготовился к выстрелу, запаху газа или падающей на его плечи стальной сетке. Он ожидал услышать квохчущий голос какого-нибудь урианского солдата. Но луч света лишь замер на нем и не опускался. Корабль спустился еще ниже и застыл. Даже не вытягиваясь, Корсон мог бы коснуться его. Вдоль корпуса засветились большие иллюминаторы. Он мог бы попытаться пробить их при помощи оружия, но не сделал этого. Он весь дрожал, но в то же время был скорее заинтригован, чем напуган, странным, по крайней мере — с военной точки зрения — поведением экипажа корабля.

Пригнувшись, он обошел вокруг корабля. Сквозь окна попытался заглянуть внутрь, но изображение было смазанным От внутренней обстановки у него сложился лишь смутный, неконкретный образ. Ему показалось, что он различил человекоподобный силуэт, но это его не обеспокоило. Туземцы, видимые с определенного расстояния, могли выглядеть похожими на гуманоидов.

Ослепленный светом, он на мгновение закрыл глаза. Ясно освещенная дверь открылась в корпусе, над повисшей в воздухе складной лесенкой. Корсон присел и прыгнул внутрь. Дверь бесшумно закрылась за ним. Но поскольку он предполагал это, то не обратил внимания.

— Заходите, мистер Корсон,— раздался молодой женский голос.

— Не вижу причин, чтобы вы ждали в коридоре.

Это был голос человека. Не какой-то выученный, а настоящий человеческий голос. Уриане не смогли бы скопировать его с таким совершенством. Возможно, с этим справился бы компьютер, но Корсон сомневался, чтобы его враги, расставив на него ловушку, затрудняли бы себя до такой степени, раз уж он все равно в нее попал. Воюющие стороны редко принимают нападающих как туристов.

Корсон послушался. Толкнул приоткрытую дверь, которая исчезла в стене. Перед ним находилось обширное помещение, пол которого занимал гигантский иллюминатор. Он четко различал контуры леса, над которым они пролетали, и более светлую, поблескивающую полосу океана. Он повернулся на сто восемьдесят градусов. Перед ним стояла молодая женщина. Ее обволакивала тонкая как туман пелена. Лицо обрамляли светлые волосы. В ее серых глазах он не заметил никакой враждебности. Она явно владела собой. Прошло пять лет с тех пор, как Жорж видел что-то, напоминающее женщину, не считая существ выполняющих их функции на боевых кораблях. Слишком высокой была необходимость продолжения рода, чтобы рисковать присутствием в космосе женщин, способных для этой функции. А эта была удивительно привлекательна. Он пришел в себя, быстро подверг анализу ситуацию и смирил себя, смирил готовые к бою инстинкты. Словно вторая личность проснулась в нем. Он спросил:

— Откуда вы знаете, что меня зовут Корсон ?

Выражение лица молодой женщины изменилось, теперь это была смесь страха и удивления. Корсон уже знал, что положил руку на пульс событий. Тот факт, что женщина заранее знала его имя, могло означать, что князья Урии располагали подробной информацией касательно миссии «Архимеда» и знали по имени всех членов экипажа. С другой стороны, женщина явно принадлежала к людскому племени, так же как голос ее вне сомнения, был голосом человека, но вот ее присутствие на Урии, было полной загадкой. Ни один урианский хирург не смог бы так идеально произвести маскировку. Никакая операция не была в состоянии превратить роговой клюв в эти нежные губы. Будь молодая женщина еще одета, Корсон не перестал бы сомневаться, но все анатомические подробности выдавали ее происхождение.

Он четко различал пупок. Это была подробность, до которой уриане, происходящие из яиц, никогда бы не додумались.

А пластоиды никогда не достигали такого уровня совершенства.

— Но ведь вы только что сами его назвали мне,— ответила она.

— Сперва вы окликнули меня по имени,— произнес он, чувствуя, что топчется на месте. Мозг его работал быстро, но безрезультатно. Он почувствовал желание убить эту женщину и захватить корабль, но она наверняка была не одна на борту, и прежде всего он должен был хоть что-то выяснить. Может, ему не придется убивать ее.

Корсон никогда не слыхал, чтобы люди переходили на сторону князей Урии. Профессии предателя не существует, на войне, основой которой и, пожалуй, единственным поводом, явилась биологическая разница и возможность обитать на одном и том же типе планет. И тут он неожиданно вспомнил, что попав на корабль, он не ощутил специфического запаха уриан. А он бы уловил привкус хлора, если бы хоть один урианин находился на борту. А тем временем...

— Вы пленница?

У него не было надежды, что она признается, но это даст ему по крайней мере хоть какой-то след.

— Странные вопросы вы задаете.— Она широко раскрыла глаза. Ее губы задрожали.— Вы чужой. Я думала... Почему я должна быть пленницей? Или на вашей планете держат в неволе?

Неожиданно лицо ее изменилось. В ее взгляде он прочел внезапное потрясение.

— Нет.

Она закричала и отшатнулась, пытаясь найти предмет, которым она смогла бы защититься. Он уже знал, что должен сделать. Он мотнулся через зал, увернулся от несильного удара, каким она пыталась его встретить, рукой заткнул ей рот и прижал к себе, блокируя руки. Большой и указательный пальцы отыскали на шее нервные узлы. Она перестала биться. Если бы он надавил сильнее — она бы была мертва. Но ему достаточно было ее обморока. Он хотел иметь хоть немного времени для размышления.

Корсон обошел весь корабль, и убедился, что они одни на борту. Это показалось ему невероятным. Присутствие молодой женщины на борту прогулочного судна — он не нашел никакого оружия — летящего над лесами враждебной планеты, было для него чем-то небывалым. Он отыскал навигационный пульт, но не смог разобраться в системе управления. Красная точка, явно обозначавшая корабль, скользила по стенной карте. Но он не узнавал ни континентов, ни океанов Урии. Может быть штурман «Архимеда» перепутал планеты? Чепуха! Флора, солнце, состав атмосферы — этого было достаточно для идентификации Урии, а произведенное нападение рассеивало сомнение окончательно.

Он посмотрел через иллюминатор, аппарат летел на высоте около трех тысяч метров и, согласно оценке Корсона, со скоростью примерно в четыреста километров в час. Какие-то десять минут и они окажутся над океаном.

Корсон вернулся в первое помещение и уселся в изящное кресло, поглядывая на молодую женщину, которую он положил на диван, сунув предварительно подушку под голову.

На борту военного корабля редко можно было обнаружить подушки. Бархатные подушки. Он попытался подробно вспомнить все, что произошло с того момента, как он оказался на корабле.

Она окликнула его по имени.

Прежде чем он открыл рот.

Казалась пораженной, прежде чем ему пришло в голову броситься на нее. В определенной степени это, прочитанное в ее глазах удивление и побудило его к действию. Телепатка?

А значит: она знала его имя, его задание, знала о существовании Бестии, и потому должна умереть, особенно, если она работает на князей Урии...

Женщина шевельнулась. Корсон принялся связывать ее, разорвав на длинные полосы кусок материала. Он стянул ей руки и ноги. Но не стал затыкать рот. Он пытался разобраться в том, из чего сделана ее одежда. Это была не материя, ни газ. Нечто вроде светящегося тумана, настолько легкого, что обманывало глаза. Только уголком глаза можно было определить его присутствие. Вариант поля, но уж наверняка — не защитного поля.

Язык, на котором она обратилась к нему, был чистейшим пангалом. Но это еще ничего не обозначало. Уриане использовали его с тем же успехом, что и земляне. Даже он сам пытался обучать Бестию основам пангала — языка, характерного тем, что служил методом общения всех разумных существ, но напрасно.

Тем временем, ключ к решению загадки дала ему Бестия.

У молодой женщины было с Бестией одно общее свойство. Она умела в определенных рамках предвидеть будущее. В тот момент, когда он оказался на борту, она уже знала, что он спросит: «Откуда вы знаете, что меня зовут Корсон». Тот факт, что ее страх побудил Корсона к действию, ничего не изменил, оставался лишь вопрос: кто из них был первопричиной. Как и в большинстве парадоксов со временем. Но те, кто общался с Бестией, начинали кое-что понимать на эту тему, чаще всего — за счет самих себя. Он мог оценить способность к предвидению у молодой женщины примерно в две минуты. Это было лучше, чем у Бестии, однако не проявляло ее тайну пребывания на Урии.

День длился вот уже больше часа. Они летели над океаном, вдали от всякой суши. Когда Корсон принялся соображать, почему урианский флот ничего не предпринимает и не пытается перехватить их, молодая женщина пришла в себя.

— Мистер Корсон, вы — хам! — заявила она.— С варварских времен Солнечной Державы не существовало столь заслуживающего презрения негодяя. Напасть на женщину, которая так гостеприимно его встретила!

Он внимательно посмотрел на нее. Хоть она и рвалась в своих путах, он не обнаружил на ее лице никакой тревоги, лишь злость. Впрочем, она знала, что в ближайшем будущем он не сделает ей ничего плохого. Ее изящные черты лида разгладились, злость уступила место холодному презрению. Она была слишком хорошо воспитана, чтобы плюнуть ему в лицо, морально именно так она и сделала.

— У меня не было выбора,— сказал он,— война есть война.

Она поглядела на него, сбитая с толку.

— О какой войне вы говорите? Вы с ума сошли, мистер Корсон.

— Жорж,— поправил он,— Жорж Корсон.

Этого по крайней мере, она не могла предвидеть, этого слова, являющегося его именем, или же просто не желала его использовать... Корсон неторопливо принялся развязывать ее. Он понял, что именно поэтому разгладилось ее лицо. Она молча позволила ему довести это дело до конца, потом одним движением поднялась, растерла запястья, подошла к нему и, прежде чем он шевельнулся, закатила ему две оплеухи. Корсон не прореагировал.

— Именно так я и предполагала,— с презрением произнесла она.— Вы даже предвидеть не способны. Интересно, откуда могла взяться такая деградация. И на что вы можете быть годны. Нет, только со мной такие вещи случаются.

Она пожала плечами и отвернулась, ее серые глаза нацелились на море, над которым бесшумно летел их корабль.

«Совсем как героиня из старых фильмов,— подумал Корсон.— Из довоенных фильмов. Они подбирали по обочинам разных типов, и потом с ними случались вещи более или менее удивительные, чаще всего в них влюблялись. Мифология. Такая же, как табак или кофе. Или подобный этому корабль».

— Это мне наука на будущее, если придется подбирать людей, которых я не знаю,— продолжала женщина, словно играя свою роль в одном из мифологических фильмов.— Еще посмотрим, кто вы такой, когда прилетим в Диото. А до тех пор ведите себя спокойно. У меня влиятельные друзья.

— Князья Урии,— саркастически произнес Корсон.

— Никогда не слышала о таких князьях. Разве что в легендарные времена...

Корсон сглотнул слюну.

— Так на этой планете — мир?

— Уже тысячу двести лет, насколько мне известно. Я надеюсь так останется до конца света.

— Вы знакомы с туземцами?

— Конечно. Это интеллигентные и безвредные птицеподобные существа, проводящие время в философских беседах. Правда, взгляды их несколько декадентские. Нгал Р’нда — один из самых близких моих друзей. А вы считали, с кем имеете дело?

— Понятия не имею,— признался он.

И это была чистая правда.

Она подобрела.

— Я проголодалась,— заявила она,— полагаю, вы тоже. Посмотрим в состоянии ли я что-нибудь для вас соорудить, после того, как мне от вас досталось.

Он не заметил в ее голосе ни малейшего страха, скорее — симпатию.

— А вас как зовут? — поинтересовался Корсон.— Мое имя вы знаете.

— Флора,— ответила она,— Флора Ван Вейль.

Первая женщина, которая представилась ему за последние пять лет. Нет, в самом деле — вел он внутренний монолог — или же мне все это снится, или все это, какая-то ловушка, или иллюзия, или же — бред, цветной и объемный, каким галлюцинирует лежащий на ложе смерти вот уже тысячу двести, а может, и две или три тысячи лет?

Он чуть не выронил протянутый ему стакан.

Когда они подкрепились, мозг его начал работать нормально. Он подытожил ситуацию. Он не мог понять, что же случилось с планетой Урия, если правдой было то, что между несколькими миллионами живущих здесь людей и немного более многочисленными туземцами царит мир. Он знал, что отправляется в Диото, в крупный город, в обществе самой очаровательной девушки, какую когда-либо видел.

И что Бестия бродила по лесам Урии, готовая размножиться и дать жизнь восемнадцати тысячам маленьких Бестий, которые быстро станут такими же опасными, как и она, и что случится это через шесть месяцев, а то и скорее, если Бестия без труда отыщет себе пищу.

У него была определенная точка зрения на то, что произошло. Когда сразу перед взрывом Бестия удалилась от корабля, она переместилась вперед во времени на несколько секунд, но совершила путешествие длившееся тысячелетие. Уже не существовало ни князей Урии, ни Солнечной Державы. Война была выиграна или проиграна, но вне зависимости от этого, стала уже забытой. Он мог считать себя демобилизованным и скинуть солдатский мундир. Или же мог считать себя невольным дезертиром, заброшенным в будущее. Сейчас же он оказался лишь человеком, затерявшимся среди миллиардов граждан некоей Галактической Федерации, распространявшейся на всю звездную структуру и достигающей Туманности Андромеды, объединяющей миры, который он, вне сомнения, никогда не увидит, сообщение между которыми осуществляла транспространственная связь, позволяющая мгновенно перемещаться с места на место, с планеты на планету. Теперь у него не было ни собственной личности, ни прошлого, ни какого-либо задания. Теперь он не знал ничего. Из Диото он мог добраться до любой звезды, сияющей на ночном небе, и заняться тем единственным делом, которое он знал — войной, или же выбрать другое. Он мог уйти, позабыть про Землю, позабыть про Урию, Бестию, Флору Ван Вейль, навсегда затеряться на космических перекрестках.

И позволить новым обитателям Урии самим позаботиться о Бестии и восемнадцати тысячах ее малышей.

Но он был не настолько наивен, чтобы не отдавать себе отчета в том, что вот уже порядочное время его тревожит некий вопрос.

Почему Флора Ван Вейль объявилась именно в тот момент, чтобы взять его на борт? Почему она производила впечатление, что играет, причем плохо, роль, зазубренную наизусть? Почему ее неподдельную злость, она так быстро обратила в сердечность, как только пришла в себя?

Издалека Диото напоминал огромную пирамиду с основанием, висящем в воздухе на высоте более одного километра, и одновременно казался облаком с изодранными краями, потемневшее нутро которого было усеяно блестящими точками — словно геологические пласты на обнажившемся горном склоне. У Корсона перехватило дыхание. Пирамида начала расплываться. Облако сделалось лабиринтом. Дома или какие-то другие сооружения, образующие город, располагались на значительном расстоянии друг от друга. С земли вертикаль но взлетала вверх двойная река и пронзала город словно колонна, замкнутая в невидимую трубу. Вдоль трехмерных артерий города порхали разнообразные аппараты. В тот момент, когда корабль с Корсоном на борту достиг предместий, два огромных кубических блока взвились в атмосферу в сторон} океана.

Диото, сам себе объяснял Корсон, служит прекрасным примером основанной на антигравитации урбанистике, но носящей пятно анархичной структуры общества. Для него до этого времени антигравитация существовала лишь на борт> боевых кораблей. Что же касается анархии, то она представ

лялась лишь историческим понятием, которое полностью исключила война. Любой человек и любой предмет находились на своем собственном месте. Но тысяча двести, а то и более лет — достаточное время, чтобы все это могло измениться. На первый взгляд антигравитация стала столь же распространенным явлением, как некогда реакция расщепления атомного ядра. А может быть, даже сама сделалась источником энергии? Корсон слышал о нескольких туманных проектах такого рода. На бортах боевых кораблей, антигравитационные устройства поглощали неимоверное количество энергии, но это не имеет значения. Силы взаимоотталкивания масс тоже содержат в себе значительное количество потенциальной энергии.

Этот город — в противоположность известным ему — не представлял собой стабильное сочетание разнообразных строений. Это была постоянно меняющаяся структура. Элементы ее можно было компоновать как угодно. Лишь основная функция города оставалась неизменной — служить местом объединения людей для обмена делами и идеями.

Аппарат Флоры медленно двигался вдоль одного из фасадов пирамиды. Размещение домов было таким, подметил Корсон, что даже самые низкие уровни могли получить необходимое количество солнечного света. Из этого вытекало, что существует централизованная власть, в обязанности которой входит руководство перемещениями и размещением вновь прибывших.

— Вот мы и на месте,— неожиданно заявила Флора.— Что вы собираетесь делать?

— Мне казалось, что вы собираетесь передать меня в руки полиции.

Флора явно заинтересовалась.

— Именно это и произошло бы в вашу эпоху? Стражники сами легко вас найдут, будь у них такое желание. Правда, сомневаюсь, чтобы они знали, как приступить к аресту. Последний раз такое случалось десять лет назад.

— Я напал на вас.

Девушка рассмеялась.

— Скажем, я вас спровоцировала. А вот встретить человека, который не способен минуту за минутой предвидеть, что я сделаю или скажу — это заслуживающий внимания опыт.

Она подошла прямо к нему, поцеловала в губы и отстранилась, прежде чем он успел ее обнять. Корсон застыл с глупым выражением лица. Теперь он уже был уверен, что она говорила правду. Эта встреча вдохновила ее. Она не была знакома с таким типом мужчин, но он то знал женщин такого типа. Он определил это по ее глазам, когда ему пришлось применить к ней силу. Основные человеческие качества не меняются за тысячу двести лет, если даже определенные внешние характеристики эволюционируют.

Он мог воспользоваться ситуацией.

Что-то шевельнулось в нем. Стремление убежать. Нечто вроде инстинкта толкнуло его к тому, чтобы оказаться на наибольшем расстоянии от этого мира. Этот инстинкт находил солидную поддержку в том образе этого мира будущего, который он создал для себя. Может быть, род людской за эти тысячу двести (а может и больше) лет достиг невообразимого прогресса, чтобы расправиться с восемнадцатью тысячами Бестий, но он сомневался в этом. А близость, которая вне сомнения, началась между ним и Флорой Ван Вейль, серьезно ограничила бы его свободу.

— Спасибо за все,— сказал он.— Если когда-нибудь мне придется отблагодарить вас...

— Какая невероятная самоуверенность,— ответила она.— И куда вы намереваетесь отправиться?

— На другую планету, надеюсь. Я... много путешествую. На этой планете я и так задержался дольше, чем надо.

Флора сделала большие глаза.

— Я не спрашиваю вас, почему вы врете, мистер Корсон, но пытаюсь понять, почему вы врете так скверно.

— Ради удовольствия,— ответил он.

— Не вижу, чтобы вы особенно радовались.

— Учусь.

Он горел от желания задать ей тысячи вопросов, но сдерживался. Эту вселенную следовало открывать самому. Прямо сейчас открыть свою тайну, нет, это его не устраивало. Он должен удовлетвориться тем мизерным количеством информации, которую он почерпнул из утренних разговоров.

— Я надеялась, что все будет иначе,— сказала девушка.— Ну что ж, вы свободны.

— И тем не менее я могу отплатить вам хоть одной услугой. Вскоре я покину эту планету. Сделайте то же самое. Через несколько месяцев жизнь здесь может стать невыносимой.

— С вами? — иронично спросила Флора.— Вы не способны предвидеть даже то, что случится через минуту, а уже начинаете играть в пророка. Я тоже дам вам совет. Смените одежду, в этой вы просто смешны.

Корсон, обиженный, сунул руки в карманы своего военного мундира. Но уже через минуту спустя переоблачился во что-то вроде туники, которую она ему протянула. В новом одеянии Корсон в самом деле чувствовал себя смешно. Он задержался.

— Где тут мусоропровод?

Флора подняла брови.

— Не поняла.

Он прикусил губу.

— Устройство, которое уничтожает отбросы.

— Деструктор? Конечно же.

Она показала ему, как работает деструктор. Он сложил свой мундир и бросил в аппарат. Свободное одеяние, которое было теперь на нем, достаточно хорошо скрывало прикрепленный под левой подмышкой пистолет. Он был уверен, что Флора заметила оружие, но понятия не имеет о его предназначении. Мундир исчез на его глазах.

Он подошел прямо к двери, которая в тот же момент распахнулась. Уже входя, он собирался сказать что-нибудь, но так и не нашел слов. На прощание он лишь неопределенно махнул рукой. В эту минуту он думал лишь об одном.

Обыскать свободное место и подумать.

И как можно скорее покинуть Урию.

Тротуар под его ботинками, нет, теперь под сандалиями, оказался мягким. На него хлынула лихорадочная волна страха. Ему следовало остаться с девушкой и попытаться как можно больше получить от нее информации. Насколько он мог судить, его торопливость вызвана солдатским рефлексом. В сомнительном убежище не находиться ни на минуту больше, чем необходимо. Двигаться, двигаться без передышки.

Его теперешнее поведение было обусловлено войной, прекратившейся более тысячи лет назад, но с которой он расстался лишь вчера. А кроме того, была еще одна вещь, в которой он отдавал себе отчёт. Флора — и молода, и мила, и заинтересована. Корсон же прибыл с войны, из эпохи, в которой почти вся энергия человечества была направлена на сражения или же экономические усилия, позволяющие их вести. И неожиданно он открыл существование мира, в котором право на личное счастье считалось законом. Слишком сильный контраст. Корсон покинул корабль, потому что опасался за свою военную доблесть все то время, что находился вблизи Флоры.

Он дошел до конца перона и с неуверенностью посмотрел на узкие, лишенные перил и слишком сильно наклоненные переходные трапы. Он побоялся, что это его колебание может разоблачить его, но вскоре установил, что никто не обращает на него внимания. В его мире посторонний человек был бы немедленно заподозрен в шпионаже, хотя было бы абсурдным предположить, чтобы урианин отважился на прогулку по городу, выстроенному людскими руками. Слово «шпионаж» имело другое значение, чем обеспечение безопасности. Занятие для умов. Он был достаточно циничен, чтобы отдавать себе отчет в том.

Обитатели Диото проявляли больше мужества. Они перескакивали с одного уровня на другой даже тогда, когда расстояние равнялось нескольким метрам.

Какое-то время Корсон считал, что они снабжены портативными, скрытыми под одеждой антигравитаторами, но вскоре пришел к выводу, что это не так. Во время первой своей попытки он спрыгнул с высоты, метра в три, приземлился на согнутые ноги и чуть было не упал. Он ожидал немного более сильного соприкосновения с поверхностью. Осмелев, он нырнул на глубину метров в десять и заметил несущийся прямо на него летательный аппарат. Аппарат уклонился, а его пилот повернул в направлении Корсона лицо, побледневшее то ли от гнева, то ли от страха. Корсон подумал, что нарушил, наверно, одно из правил движения, и быстро удалился, опасаясь какой-нибудь дорожной полиции.

Вообще-то прохожие, казалось, не имели перед собой никакой определенной цели. Кружили словно насекомые, то соскакивая на три уровня ниже, то поднимались на невидимых восходящих потоках этажей на шесть наверх, останавливаясь поболтать со встречными, и продолжали свой путь. Время от времени то один, то другой заходили в какое-нибудь из массивных зданий, составляющих скелет города.

Спустя какие-нибудь три часа одиночество стало докучать его. Он был голоден. Пришла усталость. Первоначальный восторг рассеялся. Сперва он считал, что без труда отыщет какой-нибудь ресторанчик или общественную спальню, или то и другое сразу, как это было на всех планетах, подвластных Солнечной Державе, для солдат путешественников, но разочаровался. А расспрашивать прохожих побоялся. В конце концов он решил войти в одно из массивных строений. За дверью находилось обширное помещение. На гигантских полках были разложены товары. Тысячи людей кружили между ними, выбирая необходимое.

Если взять какую-нибудь вещь — будет ли это кража? Кражи сурово наказывались в Солнечной Державе, и Корсон глубоко усвоил это. Общество, находившееся в состоянии войны, разумеется, не может допускать таких антисоциальных поступков. Когда он нашел продовольственную секцию, то вопрос решился сам собой. Он взял несколько упаковок, напоминающих те, которыми его угощала Флора, и рассовав их по карманам, подсознательно ожидая сигнала тревоги, быстро зашагал в сторону выхода, петляя по дороге, чтобы сбить со следа. А кроме того, внимательно следил, чтобы не пересечь тот маршрут, которым он шел до этого.

В то мгновение, когда он уже собирался выйти сквозь двери, он услышал голос и вздрогнул. Это был низкий голос с любопытным звучанием, но тоном скорее доброжелательным.

— Простите, мистер, вы ничего не забыли?

Корсон оглянулся.

— Простите? — настаивал бестелесный голос.

— Корсон,— представился он.— Жорж Корсон.

Зачем скрывать свое имя в мире, где оно ничего ни для кого не значит?

— Может, я и упустил какую-нибудь формальность,— признался он. Но я не отсюда родом. Кто вы такой?

Больше всего удручало его то, что проходящие мимо него люди, казалось, не слышали этого голоса.

— Я кассир этого универмага. А вы предпочли бы разговаривать с директором?

Он определил место, откуда, казалось, раздавался голос. На высоте плеча и в добром метре от него.

— Я нарушил какое-то правило? — спросил Корсон.— Полагаю вы хотите задержать меня.

— На ваше имя не открыт ни один кредит, мистер Корсон. Если я не ошибаюсь, вы в первый раз у нас. Поэтому я и позволил побеспокоить вас. Надеюсь, вы не сочтете мне это за зло.

— Боюсь, я не располагаю вообще никаким кредитом. Разумеется, я могу все это возвратить вам.

— Но зачем же, мистер Корсон? Будет достаточно, если вы расплатитесь наличными. Мы принимаем валюту всех открытых планет.

Корсон содрогнулся.

— Не могли бы вы повторить то, что только что сказали?

— Принимаем валюту всех открытых планет. Это могут быть купюры любого выпуска.

— У меня... у меня нет денег,— угнетенно признался Корсон.

Это слово жгло ему рот. Деньги были для него понятием чисто историческим и в каком-то смысле ненавистным. Как и все, он знал, что задолго до войны на Земле пользовались деньгами как способом обмена, но никогда не видел их. Армия снабжала его всегда и всем, в чем он нуждался. Практически, он никогда не испытывал желания получить больше, или же не тот предмет, который >му выдавали. Как и все его современники, он считал, что обычай денежного обмена сделался бесполезным, варварским, немыслимым в развитом обществе. Когда он покидал корабль Флоры, мысль, что деньги ему могут потребоваться, даже на мгновение не появилась в его мозгу.

— Я мог бы... мгм...

Он откашлялся.

— Может, я смог бы отработать взамен того, что я... мгм взял?

— Никто не работает ради денег, по крайней мере на этой планете, мистер Корсон.

— А вы? — спросил Корсон недоверчиво.

— Я, мистер Корсон, машина. Если вы позволите, я предложу вам одно решение, прежде чем мы откроем для вас кредит, не могли бы вы указать нам особу, готовую за вас поручиться?

— Я знаю здесь лишь одну особу,— сказал Корсон. Флору Ван Вейль.

— Превосходно, нам этого вполне достаточно, мистер

Корсон. Прошу вас простить, что я так надоедал вам. Надеюсь, вы еще посетите нас.

Голос умолк. Тактично. Корсон пожал плечами, смущенный, что ему так не по себе. Что подумает Флора, когда обнаружит, что ее кредиту был нанесен ущерб? Но не это тревожило его. Его тревожил сам голос. Он был вездесущим, мог одновременно разговаривать с тысячами клиентов, информировать их, советовать или давать нагоняй.

Значит, невидимые глаза, скрытые в волнах воздуха, непрерывно следили за ним? Он снова пожал плечами. В конце концов, он был на свободе.

Он отыскал более-менее спокойное место и открыл банку. Во второй раз это была с его стороны реакция солдата. Насыщаясь, он пытался думать. Но, несмотря на все усилия, ему так и не удалось представить собственное будущее.

Проблема денег. Без денег ему будет трудно покинуть Урию. Наверняка, межзвездные путешествия стоили недешево. Ловушка во времени дублировалась ловушкой в пространстве. Разве что за эти шесть оставшихся месяцев он найдет способ, как заработать деньги.

Но не трудом, поскольку ради денег никто не работал. Чем больше он размышлял, тем более трудной казалась ему проблема. Не было ничего такого, на что он был бы способен, и что могло бы заинтересовать людей с Урии. Хуже того, в их глазах он будет выглядеть инвалидом. Мужчины и женщины, разгуливающие по улицам Диото, могли предвидеть свое будущее. Он таким умением не обладал. И все говорило о том, что обладать не будет. Появление этой способности наводило на некоторые предположения, которые он быстро проанализировал. Заключалось ли здесь дело в мутации, возникшей неожиданно и быстро распространившейся среди рода людского? Или же это были скрытые способности, развить которые можно было специальной тренировкой?

Независимо от того, наличие этих способностей означало, что он не сможет воспользоваться эффектом неожиданности. За одним только исключением.

Он знал отдаленное будущее планеты.

Через шесть месяцев орды Бестий радостно и яростно ринутся в атаку на Диото, настигая свои жертвы в лабиринте пространства времени. Может быть, эти способности и дадут людям возможность на недолгую передышку. Но ни на что большее.

Это был неплохой элемент на будущее. Он может предостеречь центральные власти планеты, порекомендовать полную эвакуацию планеты, или же попытаться усовершенствовать методы борьбы с Бестиями, разработанные Солнечной Системой. Палка о двух концах. С таким же успехом уриане могли решить его просто-напросто повесить.

Он выбросил на край парапета пустые упаковки, наблюдая, как они падают. Ничто не останавливало их полета. Значит, антигравитационное поле действует только на живые существа. Может быть подсознательно, их нервная система отдавала распоряжения, которые были для этого необходимы. Корсон не мог вообразить себе устройство, способное осуществлять такие задания.

Он поднялся и снова побрел куда-то.

План: отыскать межзвездный порт, место, откуда отправлялись галактические транспорты или же опускались транспортные корабли, пробраться на борт, в случае необходимости применив силу. Если его задержат, всегда останется еще один выход — начать говорить.

В общем он уловил структуру города, хотя она и показалась ему нелепой. В его эпоху все военные базы строились по одному и тому же образцу. Одни дороги были отведены для транспорта, другие — для пешеходов. А тут — нет. Возможность предвидеть события на несколько минут вперед, должна была оказать влияние на правила уличного движения. Снова перед его глазами возникла авария, в которую он чуть было не попал несколько часов назад. Водитель не предвидел его появления на дороге. Значит, чтобы предвидеть, урианам следовало приложить определенное усилие и уметь этим усилием управлять. А, может быть, эти способности были распределены неравномерно?

Он попробовал сконцентрироваться и представить себе, что произойдет дальше. Прохожий. Он может продолжить идти дальше, сместиться вверх или вниз. Корсон решил, что этот человек вернется. Но человек шел дальше. Корсон повторил попытку. С тем же результатом.

Еще и еще раз.

Неудачи, может быть, не слишком ли они часто случаются? Или же некая блокировка нервной системы сделала для него невозможным верные предсказания и постоянно заставляла его предвидеть что-то другое? Возможно.

Невольно припомнились ему давние события, всплески интуиции, слишком конкретные, верные, оправдывающиеся. Словно молнии, освещающие в нужный момент надлежащие участки мозга, являющиеся из напряженного грохота войны. Или из тишины утомления. Ничего особенного, ничего исключительного. Те события, которые все вскоре забываются и которые называются стечением обстоятельств.

Он всегда имел славу счастливчика. Тот факт, что он все еще был жив, казалось подтверждал то, что его товарищи — мертвые сейчас все, как один — говорили ему в шутку. Или же везение на Урии стало варьируемым фактором?

Легкий аппарат остановился рядом с ним, и Корсон инстинктивно уклонился. Ноги напряжены, колени подогнуты, рука тянется к левой подмышке.

Он не выхватил оружие. В аппарате была лишь одна пассажирка. С пустыми руками. Брюнетка. Молодая и стройная. Остановилась, чтобы поговорить с ним. Он не знал ее.

Корсон распрямился и вытер капли пота со лба. Молодая женщина жестом пригласила его внутрь.

— Жорж Корсон, верно? Прошу вас, садитесь.

Чтобы дать ему возможность войти, стенки аппарата расползлись, словно были изготовлены из ткани или же пластмассы, подвергнутой тепловому излучению.

— Кто вы такая? Как вы меня нашли?

— Антонелла,— представилась девушка.— Так меня зовут. А рассказала мне о вас Флора Ван Вейль. И я решила вас встретить.

— Я знаю, что вы сядете, Корсон. Не стоит терять времени.

Он чуть было не отвернулся. Можно ли обмануть способность к предвидению? Но она была права. Он хотел знать. Слишком долго он был в одиночестве, он чувствовал необходимость побеседовать с кем-нибудь. Время на проведение экспериментов отыщется и попозже. Он вошел в аппарат.

— Приветствуем вас на Урии, мистер Корсон,— произнесла Антонелла несколько церемонно.— В мои обязанности входит принять вас у нас.

— Это официальная миссия?

— Можете называть это и так, если это вас устраивает. Но я в самом деле получаю от этого истинное удовольствие.

Аппарат набрал скорость, двигаясь без видимого участия в управлении молодой женщины. Она улыбалась, блеснув ослепительными зубами.

— Куда мы летим?

— Я предлагаю небольшую прогулку над берегом моря.

— Куда это вы меня увозите?

— Не туда, где вам не хотелось бы оказаться.

— Ну ладно,— произнес Корсон, откидываясь на подушки сидения.

Значит, они покидали Диото.

— Вы не боитесь? Флора вам все насчет меня рассказала?

— Она сказала нам, что вы обошлись с ней несколько грубо. Она так и не решила еще, обижаться ей за это на вас или нет. Вроде бы, больше всего ее задело то, что вы ее оставили. Это всегда очень обидно.

Она вновь улыбнулась, и он растаял. Он не знал почему, но уже испытывал к ней симпатию. Если действительно в ее обязанности входила встреча чужеземцев, то, должно быть, таких тщательно отбирали.

Он повернул голову и во второй раз увидел исполинский пирамидальный гриб Диото, казалось, карабкающийся по двум блестящим колоннам вертикальных рек. Море, вздрагивающее мощными, медленными пульсациями, омывало бесконечные пляжи. Небо было почти пусто. Прозрачная дымка, напоминающая висящее над водопадом неровное облако брызг, обволакивало вершину города.

— Что вы хотите узнать от меня,— неожиданно спросил он.

— Ничего из вашего прошлого, мистер Корсон. Нас интересует ваше будущее.

— Почему?

— Вы ни о чем не догадываетесь?

Он на мгновение прикрыл глаза.

— Нет. Я ничего не знаю о моем будущем.

— Сигарету?

Он взял в руки протянутый ему овальный портсигар и достал сигарету. Сунул ее в рот и затянулся, ожидая, что она раскурится сама. Но почему-то ничего подобного не случилось. Антонелла протянула ему зажигалку, и в тот момент вспыхнул огонек, вспышка которого ослепила Корсона.

— Что вы собираетесь делать? — спросила она сладким голосом.

Он протер рукой глаза и глубоко затянулся. Это был настоящий табак, совсем не похожий на альг, который курили в мире во времена войны.

— Покинуть эту планету,— внезапно ответил он. Он прикусил губу, но светящаяся точка мельтешила у него перед глазами, словно посылаемый на его сетчатку металлической поверхностью зажигалки световой зайчик выстукивал на ней легкий и трудноуловимый мотив. Неожиданно он понял и загасил сигарету о приборную панель корабля. Он закрыл глаза и так сильно надавил пальцами на веки, что увидел стартующие ракеты и взрывающиеся звезды. Его правая рука скользнула под тунику за оружием. Поблескивание зажигалки не было обычным отражением. Его гипнотическое воздействие совместно с содержащимся в сигарете наркотиком должно было заставить его говорить. Но тренировка, которую он прошел, сделала его способным противостоять такого рода ловушкам.

— Вы довольно крепки, мистер Корсон,— заметила Антонелла спокойным голосом.— Однако, я сомневаюсь, что у вас хватит сил, чтобы покинуть эту планету.

— Почему вы не предвидели, что эта уловочка не сработает.

Голос его был полон гнева.

— А кто вам сказал, что она не сработает, Жорж?

Она улыбнулась так же мило, как тогда, когда приглашала его в аппарат.

— Я сказал лишь то, что намереваюсь покинуть эту планету. Это все, что вы хотите знать?

— Возможно. Теперь мы уверены, что у вас в самом деле такие планы.

— И собираетесь помешать мне в этом?

— Не знаю, как бы вы могли это сделать. Вы вооружены и опасны. Мы хотим лишь отговорить вас от этого.

— И, разумеется, для моей же пользы.

Аппарат потерял высоту и снижал скорость. Он задержался над большой бухточкой, заскользил вниз и, наконец, плавно спустился на песок. Стенки его оплыли как растопленный воск. Антонелла выскочила на песок, потянулась и двинулась пританцовывающими шагами.

— Разве здесь не романтично? — спросила она.

Подняла многолучевую раковину, наверняка защищающую морскую звезду. «Морскую звезду из иного мира»,— подумал Корсон. Покрутила ее в руках и бросила в волны, ласкающие ее обнаженные ноги.

— Вы не любите эту планету?

Корсон пожал плечами:

— На мой вкус, она слишком декадентская. Слишком много тайн кроется в самых спокойных уголках.

— Я понимаю, вам подавай войну, действия грубые и внезапные. Может, вы и здесь найдете кое-какие остатки всего этого, Жорж.

— И — любовь,— с сарказмом произнес он.

— А почему нет?

Она чуть прищурила глаза и словно ждала, приоткрыв губы. Корсон сжал кулаки. Он не мог припомнить, чтобы ему приходилось когда-либо видеть столь соблазнительную женщину, даже во время своих отпусков, в центрах развлечений. Он расстался с воспоминаниями о своем прошлом, подошел к ней и опустил руки на плечи.

— Я бы не поверила, Жорж, что в тебе столько ласковости — выговорила она сдавленным голосом.

— Это обычай вашей планеты — принимать таким образом чужеземцев?

В голосе его ощущалось глухое раздражение.

— Нет,— в уголках ее глаз он заметил скапливающиеся слезы. Нет, наши обычаи несравненно более свободны... чем обычаи твоего мира, но...

— Любовь с первого взгляда?

— Ты должен понять, Жорж. Должен меня понять. Я не могла бороться с собой. Я ждала так долго.

Он рассмеялся.

— Конечно же, с нашей последней встречи?

Она сделала над собой усилие, и понемногу лицо ее приобрело выражение непоколебимого спокойствия.

— В определенном смысле это так, Жорж. Потом ты это поймешь...

— Когда подрасту...

Он поднялся и подал ей руку.

— Теперь у меня появилась еще одна причина, чтобы покинуть эту планету,— сказал он.

Она покачала головой:

— Ты не сможешь.

— Почему?

— После выхода из транспространства, вне зависимости от планеты, тебя задержат и подвергнут определенному воздействию. Нет, они тебя не убьют, но ты уже никогда не будешь самим собой. У тебя не будет больше воспоминаний. И многих твоих желаний. А это почти то же самое, что умереть.

— Хуже,— сказал он.— И такому воздействию подвергают всех межпланетных путешественников?

— Только военных преступников.

Его качнуло, окружающий его мир подернуло мглой, так что тот сделался неразличимым. В какой-то мере он мог понять поведение этой женщины, хотя ее объяснения были невразумительными. Ее поведение выглядело не более абсурдным, чем эти парящие в воздухе города, вертикальные реки — все это шизоидное общество, путешествующее по воздушному океану, на борту летающих яхт. Но слова Антонеллы были одновременно и непонятны и таили угрозу.

Военный преступник. Потому что он принимал участие в войне, завершившейся свыше тысячи лет назад.

— Не понимаю,— произнес он наконец.

— Попытайся. Это же очевидно. Служба безопасности не обладает властью на планетах. Она вмешивается только тогда, когда какой-либо из преступников пытается перебраться с одной планеты на другую. Если ты используешь транспространство как средство передвижения, хотя бы только затем, чтобы ускользнуть от них.

— Но почему они хотят со мной расправиться?

Лицо Антонеллы закаменело.

— Я же тебе сказала. Думаешь, мне доставляет удовольствие повторять это? Думаешь, мне приятно называть человека, которого я люблю, военным преступником?

Он ухватил ее за запястья, и сжал изо всех сил:

— Антонелла, молю тебя. О какой войне ты говоришь?

Она попыталась вырваться.

— Грубиян! Отпусти меня! Как ты можешь хотеть, чтобы я сказала! Ты должен знать лучше меня. В прошлом велись тысячи войн. Ты мог принимать участие в любой из них.

Он отпустил ее. В глазах у него потемнело. Он потер лоб рукой.

— Антонелла, помоги мне. Ты слышала что-нибудь о войне между Солнечной державой и князьями Урии?

Она задумалась.

Конечно-же это было очень давно. Последняя война, которая коснулась этой планеты, закончилась больше тысячи лет назад.

— Между людьми и аборигенами?

Она покачала головой.

— Наверняка нет. Эту планету люди делят с туземцами более тысячи лет.

— Значит,— спокойно заявил он,— я последний человек, выживший в войне, которая происходила более шести тысяч лет назад. Я полагаю, что срок давности уже прошел.

Она подняла голову и уставилась на него полными изумления огромными карими глазами. Потом произнесла бесцветным голосом:

— Срока давности не существует. Это было бы слишком легко. В случае поражения в войне всегда было бы достаточно отправиться так далеко в будущее, чтобы избежать наказания, и можно было все начинать сначала. Боюсь, ты недооцениваешь службу.

— Я хочу сказать....— начал он.

Он уже постигал понемногу правду. Уже века, если не тысячелетия, люди умеют перемещаться во времени. И побежденные генералы, свергнутые тираны систематически искали убежища во времени, в прошлом и будущем. Они предпочитали это капитуляции перед врагами. И мирные века были вынуждены защищаться от этих незванных пришельцев, поскольку в ином случае войны длились бы до бесконечности, перекрещиваясь в неизбежной сети случившегося, тут и там разорванного неопределенным исходом постоянно начинающихся сражений. Служба безопасности охраняла время. Ее не интересовали конфликты, могущие разгореться на поверхности планет, но, контролируя коммуникации, она не позволяла конфликту разгореться до масштабов Галактики. Это была головоломная работа. Чтобы что-нибудь такое вообразить, следовало представить себе все неисчерпаемые варианты бесконечного будущего.

И Жорж Корсон, внезапно выплыв из прошлого, вояка, заблудившийся в веках, автоматически был расценен как военный преступник. Перед его глазами промелькнуло несколько эпизодов из войны между Солнечной Державой и князьями Урии. С обеих сторон, это была безжалостная, ожесточенная бойня. Никогда, даже на долю секунды, он не подумал бы, что человек может проявлять милосердие к урианину. Но прошло шесть, а то и больше тысяч лет. Ему было стыдно самого себя, своих бывших товарищей, стыдно за обе расы, за восторженную радость, которую испытывал он, зная, что Бестия доставлена в место назначения.

— Я — не военный преступник, в буквальном значении этого слова — сказал он.— Конечно, я принимал участие в той древней войне, но никто не спрашивал меня о согласии. Я родился в мире, находившемся в состоянии войны, в соответствующем возрасте прошел соответствующее обучение и был вынужден принимать участие в сражениях. Я не пытался уйти от своего долга, дезертируя во времени. В будущее я был заброшен в результате... одного несчастного случая, некоего эксперимента. Я охотно позволю подвергнуть себя всем всевозможным проверкам, если только они не причинят вреда моей личности. Думаю, мне удастся убедить любом беспристрастного судью.

Две слезинки скатились по щекам Антонеллы.

— Как бы я хотела в это верить! Ты понятия не. имеешь, как я страдала, когда мне сказали, кем ты был. Я влюбилась в тебя с первого взгляда. И боялась, что у меня не хватит сил на выполнение этой миссии.

В одном он был теперь уверен, он увидит ее, он отыщет ее в будущем, в котором она с ним еще не встречалась. Каким-то образом — он еще не мог этого понять — судьбы их пересеклись. Но однажды разыграется сцена, прямо обратная этой. Было это несколько сложновато, но по крайней мере, имело смысл.

— Есть на этой планете какое-нибудь правительство?— спросил он.— Я должен кое-что сообщить ему.

Она заколебалась на какое-то время, прежде чем ответить. Он подумал про себя, что она потрясена настолько, что оказалась не в состоянии предвидеть его вопрос.

— Ты говоришь о центральной власти? Нет, ничего такого на Урии не существует уже более тысячи лет. Правительства относятся к античному периоду человеческой истории. У нас есть машины, выполняющие некоторые функции, координацию, например. Еще — полиция, но она почти никогда не вмешивается.

— А служба безопасности?

— Она контролирует лишь коммуникации и, как мне кажется, также колонизацию новых планет.

— А кто обеспечивает связь между Урией и службой?

— Совет. Три человека и урианин.

— Ты работаешь на них?

Казалось, она была шокирована.

—- Я ни на кого не работаю. Они попросили, чтобы я встретилась с тобой, Жорж, и предостерегла, что тебя ждет, если ты покинешь планету.

— Почему ты согласилась на это?— спросил Корсон резким голосом.

— Потому что, если ты попытаешься улететь с Урии, то утратишь свою личность, твое будущее подвергнется изменению и ты никогда не встретишь меня.

Губы ее дрожали.

— Это личные причины,— сказал Корсон.— Но почему мной интересуется Совет Урии?

— Этого мне не сказали. Я полагаю они считают, что Урия будет нуждаться в тебе. Они опасаются, как-бы какое-нибудь несчастье не обрушилось на планету, и считают, что только ты сможешь этому помешать. Почему? Этого я не знаю.

— На эту тему у меня есть определенные предположения,— согласился Корсон.— Ты можешь отвести меня к ним?

Антонелла, казалось, была подавлена этим вопросом.

— Это может оказаться не просто,— пояснила она.— Они живут через триста лет в будущем, а я сама не знаю ни одного из способов путешествий во времени.

Корсон с трудом прервал молчание.

— Ты хочешь сказать что прибыла из трехсотлетнего будущего?

Она кивнула.

— И какую миссию намеревается мне доверить ваш Совет?

Она покачала головой. Волосы рассыпались у нее по плечам.

— Никакой. Они лишь просят тебя, чтобы ты остался на этой планете.

— И моего присутствия будет достаточно, чтобы отвести угрозу?

— Что-то в этом роде.

— Меня это вдохновляет. И вот сейчас, пока мы разговариваем, никто не отвечает ни за что на этой планете.

— Не так,— сказала она.— Теперешний Совет надзирает за отрезком в чуть более семи веков. Это не так много. На других планетах некоторые Советы отвечают более, чем за тысячелетие.

— В этом есть, по крайней мере, то преимущество, что сохраняется непрерывность власти,— заметил Корсон.— А как ты намереваешься вернуться в свое время?

— Не знаю,— ответила Антонелла.— В принципе, это ты должен найти какое-нибудь решение.

Корсон присвистнул.

— Еще лучше. Наконец-то у нас появилось хоть что-то общее: И ты и я затерялись во времени.

Антонелла взяла его за руку.

— Я не потерялась,— сказала она.— Пойдем, день кончается.

Задумавшись, понурив головы, они направились к аппарату.

— В одной штуке я уверен,— сказал Корсон.— Если ты говоришь правду, то еще неведомым мне способом я достигну того прошлого, откуда ты явилась, тогда мы встретимся, ты увидишь меня в первый раз, я тебя — во второй. Мои слова будут для тебя непонятны. И, быть может, в ходе этого путешествия я открою глубинный смысл этой непонятной путаницы.

Корсон упал на подушки, голова его откинулась, и он немедленно заснул, пока они летели в сторону воздушного города, позволяющего красным языкам заходящего солнца вылизывать свои пирамидальные бока.

Он проснулся от криков, грохота, топота ног по неровной поверхности, со злостью отдаваемых распоряжений и злобной оружейной перебранки. Тьма стояла кромешная. Аппарат раскачивало. Он повернулся к Антонелле, даже очертаний лица которой он не мог разглядеть в поглотившей их абсолютной ночи. Собственный голос показался ему приглушенным.

— Авария?

— Нас атаковали. Я предвидела только это темное облако, а дальше уже ничего не могу выяснить.

— А сейчас можешь?

— Я ничего не могу предсказать. Тьма, сплошная тьма...

В ее голосе прозвучало отчаяние.

Он протянул в ее направлении руку и, желая ее подбодрить, похлопал по плечу, но в этой полнейшей черноте дистанции не сократил бы даже самый интимный контакт.

— Я вооружен,— шепнул он ей.

Привычным движением он выхватил бластер и обвел им пространство, нажимая на спуск. Но вместо знакомого ему резкого серебристого луча из ствола вырвался лишь слабый фиолетовый свет. На расстоянии двух ладоней он, казалось, начинал расплываться. Это облако было чем-то другим, чем обычный туман. Наверняка — это поле, раскинутая в пространстве энергетическая сетка, гасящая как видимое, так и самое жесткое излучение. Даже в самой глубине тела Корсон ощутил неприятный зуд, словно клетки, из которых было сложено его тело, стали угрожать давлением.

Голос, настолько глубокий и сильный, что внутренности содрогнулись, донесся из какой-то страшно отдаленной пещеры.

— Не стреляй, Корсон. Мы друзья.

— Кто вы?— крикнул он, но голос прозвучал так слабо, словно он слышал его через крохотный наушник.

— Полковник Веран,— ответил голос.— Ты меня не знаешь, но это не имеет никакого значения. Закройте глаза, мы поднимем экран.

Корсон убрал оружие и в темноте сжал пальцы Антонеллы.

— Послушай, это имя говорит тебе что-нибудь?

— Я не знаю ни одного человека по имени Полковник,— прошептала она.

— Полковник — это звание. Зовут его Веран. Я его не знаю, как я ты. Не понимаю...

Молния. Сквозь пальцы Корсон различал сперва лишь монотонную белизну, которая вскоре превратилась в массу кровавых игл, проникающих сквозь его зажмуренные веки. Минуту спустя он уже мог открыть глаза и увидел, что их аппарат завис над какой-то поляной. Был день. Их окружали мужчины в серых мундирах, вооруженные неизвестным оружием. За рядом солдат он различил то ли две мишени, то ли два пригорка, очертания которых из-за недавнего ослепления, все еще казались им расплывчатыми. По обе его стороны стояли два солдата, а когда он повернул голову, то увидел и двух сзади.

Их охраняли солдаты.

Часовые.

Один из предметов шевельнулся, и Корсон чуть не вскрикнул.

Пригорки оказались Бестиями.

Точно такими же Бестиями, как та, которую «Архимед» должен был высадить на Урии. Существа столь поразительные, что люди во времена Корсона, в условиях, когда война выхолостила язык, не нашли для них другого названия, кроме как Бестии.

Корсон бросил взгляд в направлении Антонеллы. Сжав губы, она производила очень приятное впечатление. Человек в зеленом мундире отделился от группы одетых в серое солдат и направился к ним. Он предусмотрительно остановился в трех метрах от аппарата и заговорил резким голосом:

— Полковник Веран. Чудом уцелел вместе с остатками 623 кавалерийского эскадрона в битве на Аэргистале. Благодаря вам, Корсон. Ваш замысел выхода из окружения спас нам жизнь. А кроме того, вам удалось взять заложников. Очень хорошо. Попозже мы допросим ее.

— Но я никогда...— начал было Корсон и замолчал.

Если этот вызывающий опасения человек считает, что чем-то ему обязан, то пусть и в дальнейшем лучше пребывает с этими мыслями. Корсон соскочил с аппарата. Лишь теперь он подметил грязные, рваные мундиры, следы сильных ударов на почерневших масках, покрывающих лица. Интересно, что ни один из присутствовавших здесь людей не производил впечатление раненого, хотя бы даже легко. Корсону почти автоматически пришел в голову ответ, основанный на его прошлом опыте. Они их добили. Название Аэргистал ничего не говорило ему. Звание полковника использовалось уже по меньшей мере пятнадцать тысяч лет. Полковник Веран мог происходить из любой битвы, случившейся между эпохой Корсона и современной. Тот факт, что его люди использовали дрессированных Бестий склонял к предположению, что он происходит из более позднего отрезка времени, чем Корсон. Сколько лет потребовалось, чтобы найти с Бестиями общий язык, чтобы выдрессировать их, начиная от первых неудачных попыток в Солнечной Державе? Десять лет? Век? Тысячелетие?

— Ваше звание?— спросил полковник Веран.

Корсон инстинктивно вытянулся. Сейчас он до невозможности обостренно воспринимал гротескность своего звания. И — ситуации. Антонелла еще не родилась.

— Лейтенант,— произнес он глухим голосом.

— От имени его Высочества, Озаренного Светом Птара Марпи,— торжественно произнес полковник,— произвожу вас в капитаны.

Голос его сделался несколько сердечнее, когда он добавил:

— Разумеется, когда мы выиграем войну, звание майора вам обеспечено. Но в данную минуту я не могу присвоить вам более высокого звания, поскольку вы служили в чужой армии. Я полагаю, вы счастливы, отыскав подлинную армию и серьезных людей. Те несколько часов, что мы провели на этой планете, были не особо-то веселыми.

Он подошел ближе к Корсону и спросил, понизив голос:

— Как вы думаете, найду я рекрутов на этой планете? Мне требуется около миллиона человек. А кроме того — двести тысяч гиппронов. Мы еще можем спасти Аэргистал.

— В этом я не сомневаюсь,— ответил Корсон.— Но что такое гиппрон?

— Это наши лошадки, капитан Корсон.

И Веран широким жестом указал на восемь Бестий.

— У меня великие планы, капитан, и не сомневаюсь, что вы решите принять в них участие. Если по правде, то, когда отберу назад Аэргистал, то намерен ударить на Напур, завладеть оружейными мастерскими и свалить этого плюгавого недоноска, Птара Марпи.

— Честно говоря,— заметил Корсон,— я сомневаюсь, чтобы вы нашли слишком много рекрутов на этой планете. Если говорить о гиппронах, то я оставил здесь одного, где-то в джунглях. Но он совсем дикий.

— Чудесно,— сказал Веран.

Он снял фуражку. На его обритой голове начинали отрастать волосы, что делало ее похожей на подушечку для иголок. Его серые, глубоко посаженные глаза, напоминали твердые камни. Лицо было патиной старой бронзы с более светлыми проплешинами на месте шрамов. Руки затянуты в перчатки из гигантского блестящего металла.

— Покажите ваше оружие, капитан Корсон,— приказал он.

Корсон на мгновение заколебался, потом протянул бластер Верану рукояткой вперед. Полковник резким движением принял его.

Внимательно осмотрел, взвесил на ладони. Потом усмехнулся.

— Игрушка.

Веран задумался. И бросил оружие Корсану, который от растерянности чуть не выпустил его.

— Принимая во внимание степень и значение оказанной нам услуги думаю, мы можем вам его оставить. Разумеется, оно должно служить только против наших врагов. Но поскольку я опасаюсь, что его будет недостаточно, чтобы защитить вас, капитан, я дам вам двоих моих людей.

Он сделал знак.

Подскочили двое солдат и замерли по стойке «смирно».

— С этой минуты вы находитесь в распоряжении капитана Корсона. Следите, чтобы он не попал в ловушку, покидая границы лагеря. Эта заложница...

— Останется под моей опекой, полковник,— сказал Корсон.

На мгновение на нем застыл твердый взгляд Верана.

— Это неплохая идея, на первое время. Проследите, чтобы она не шаталась по лагерю. Я не выношу, когда нарушается дисциплина. Можете идти.

Оба солдата выполнили поворот. Чувствуя себя бессильным, Корсон сделал то же самое, для проформы подтолкнув Антонеллу. Они пошли.

— Капитан.

Твердый голос Верана остановил их на месте. Полковник принял иронический тон:

— Я не предполагал, Корсон, что встречу столько сентиментальности в солдате вашего типа. Увидимся завтра утром.

Они двинулись вперед. Солдаты шли размеренным шагом, как автоматы. Усталость и дисциплина. Невольно Корсон подлаживался под их шаги. Он не имел никаких иллюзий насчет своего положения, возвращенного оружия и эскорта, а вернее—именно по этим причинам. Он был пленником.

Солдаты отвели его к ряду серых палаток, другие вояки устанавливали новые быстрыми и четкими движениями. Перед этим, они тщательно выжгли всю землю поляны. Теперь, высушенная, она была подернута тонким слоем пепла. Там, где проходили отряды Птара Марпи, трава вырастала с трудом.

Эскортирующий их солдат приподнял полог одной из уже установленных палаток и жестом приказал войти внутрь.

Внутренняя обстановка была стандартной. Надувные кресла стояли возле развернутого металлического листа, носящегося в воздухе и исполняющего роль стола. Но суровость этого места придала Корсону бодрость. Здесь он чувствовал себя лучше, чем в изысканном великолепии декораций Диото. На мгновение он выпустил на волю воображение. Как жители Урии прореагируют на агрессию?

Хотя отряд Верана был немногочисленным, вне сомнения, ни с каким серьезным сопротивлением он не встретился. Разумеется, тем или иным способом эта новость дойдет до Совета в будущем: но они не смогут выставить никакой противоборствующей силы. А может, его уже не существует. Вопрос: как может существовать в будущем правительство, если прошлое, его породившее, теоретически изменено? Может быть, уриане никогда не задавали себе такого вопроса, но ответ они узнают прежде, чем будут уведомлены о его существовании. В какой-то мере эта непосредственная угроза отодвигала на задний план опасность нашествия Бестий, которых цивилизация Верана приручила и назвала гиппронами.

Стечение обстоятельств было просто невероятным: возникший из ниоткуда Веран, утверждающий, что знает его, и требующий двести тысяч гиппронов. Меньше, чем через шесть месяцев, когда вылупится все потомство Бестии, к доставке которой сюда Корсон приложил собственную руку, он будет располагать восемнадцатью тысячами гиппронов. Меньше, чем через год, у него их станет больше, чем требуется. Помещенные в благоприятные условия, Бестии размножаются быстро. И быстро достигают полного развития.

Даже одного шанса на миллиард не было, чтобы Веран появился именно в эту минуту случайно. Но зачем ему нужен такой гиппрон?

Потому что...

Прирученные гиппроны Верана не могли размножаться. На Земле более тысячи лет часть тягловых животных составляли волы. Их послушность была следствием одной небольшой проведенной над ними операции. Само животное, именуемое быком, было настоящим диким животным. Весьма вероятно, что и гиппроны Верана были подвергнуты тому же вмешательству. Поэтому ему и требовалась дикая Бестия. Нетронутая.

Наконец, Корсон перенес свое внимание на Антонеллу. Она сидела в одном из надутых кресел. Приглядываясь к своим рукам, которые лежали, распрямившись, на столе и подрагивали. Она подняла глаза и посмотрела на Корсона, ожидая, что он что-то скажет. Ее лицо было напряженным, но она ничем не давала знать о своей взволнованности. Вообще, она держалась лучше, чем он мог предполагать. Он сел напротив нее.

— Очень может быть, что нас подслушивают,— резко начал он.— И все же я скажу тебе вот что. Полковник Веран представляется мне рассудочным человеком. На этой планете следует навести порядок. Я убежден, что с тобой ничего плохого не случится. Если ты признаешь его и мою власть. Тем более, что твое присутствие может облегчить его намерения.

Он хотел надеяться, что она поняла: он не предал ее, он сделал максимум из того, чтобы она выбралась из этой заварухи целой и невредимой, но что сейчас он не может сказать больше. Веран имел и другие дела, кроме, как следить за ними, но он не был человеком, который не считается с риском. Несомненно, один из его помощников, сейчас подслушивал их и вел запись. Если бы Корсон находился на месте Верана, он именно так и поступил бы.

Какой-то солдат приподнял полосу, закрывающую вход в палатку, и неуверенно заглянул в нее. Другой вошел внутрь и молча положил на стол два пакета. Почти немедленно Корсон узнал их содержимое. Военный рацион совсем не изменил своего внешнего вида. После нескольких попыток он показал Антонелле, как разогреть консервы, сломав печать, и как потом открыть их, не ошпарив себе пальцев. Он ел с аппетитом, используя находившуюся в пакете посуду. К его великому изумлению, Антонелла без колебаний последовала его примеру. Он почувствовал уважение к этим штатским с Урии.

Однако минуту спустя он решил, что их способности должны помогать им сохранять хладнокровие. О непосредственной опасности они были предупреждены. Возможно, они доставят больше неприятностей солдатам Верана, чем ее себе воображают.

Кончив есть, Корсон поднялся. Направляясь к выходу из палатки, он повернулся и сказал:

— Я пройдусь по лагерю и посмотрю, соответствуют ли концепции полковника Верана в вопросах защиты тем, которым учили меня. Может быть, ему пригодится мой опыт. Не выходи отсюда ни под каким предлогом. Х-мм, необходимые удобства находятся под кроватью. Я буду примерно через час.

Она молча смотрела на него. Он попытался понять это ее выражение и убедиться, что она не имеет ему во зло то, что он делает. Но ничего не вышло. Если она играла роль, то заслуживала награды за убедительность.

Как он и ожидал, на выходе стояли на страже два солдата. Он сделал шаг и полотнище ткани упало, не вызвав никакой реакции.

— Я хочу побродить в пределах лагеря,— заявил он деловым голосом.

Один из солдат немедленно щелкнул каблуками и стал сбоку от него. Дисциплина в лагере Верана была фактом.

Это несколько успокоило его касательно ближайшего будущего Антонеллы. Лагерь был разбит в военных условиях и Веран не позволит ни малейшего нарушения дисциплины.

Он руководствовался здравым смыслом, запретив Антонелле появляться в лагере и оставив ее под надзором Корсона. У него были и другие хлопоты, кроме организации тюрьмы на одного человека. С другой стороны, вид женщины мог вызвать определенную дезорганизацию в рядах. Если бы не мысль, что ее можно использовать, Веран приказал бы ее ликвидировать в первую же минуту. Позже, когда лагерь будет укреплен, а люди отдохнут, дело будет выглядеть иначе.

Корсон отогнал эту неприятную мысль и огляделся. Земля поляны, тщательно выжженная, представляла собой круг диаметром в несколько сотен метров. По периметру солдаты вбивали в землю штыри и соединяли их проводами. Система обнаружения? Сомнительно. Люди, которые тянули провод, были в тяжелых изоляционных костюмах. Скорее линия обороны. Несмотря на свой неказистый вид, она, должно быть, представляла серьезную опасность.

Половину таким образом защищенного пространства занимало около сотни палаток. Корсон поискал глазами палатку с флагом, более обширную, чем другие, но не нашел. Резиденция Верана ничем не отличалась от палаток солдат.

Чуть дальше под ногами, Корсон ощутил глухую вибрацию. Веран приказал строить подземные убежища. Он, вне сомнения, знал свое дело.

С другой стороны поляны Корсон насчитал двадцать семь гиппронов. Судя по числу палаток, Веран располагал примерно шестью сотнями людей. Если, с эпохи Корсона, звание полковника сохранило то же значение, то в начале компании под командованием Верана находилось от десяти до ста тысяч человек. Аэргистал действительно оказался бойней. 623 кавалерийский эскадрон Птара Марпи должен был проявить сверхчеловеческое усердие, чтобы навести порядок в рядах уцелевших и заставить их разбить этот небольшой лагерь словно ничего не произошло. А кроме того, обладал феноменальной амбицией, если не сказать, поразительной самоуверенностью, если думал о продолжении войны.

Тот факт, что он спокойно позволил ему следить за принимаемыми защитными мерами, достаточно ясно обрисовал характер этого человека. Так же, как и намерение набрать миллион человек, чтобы пополнить свою поредевшую армию. Блеф? Возможно. Разве что он располагает способами, о которых Корсон не подозревал. Эти размышления привели его к следующему вопросу — даже странно, что он не задал его себе раньше. Против кого сражался Веран на Аэргистале?

Гиппроны не были ранены. Они лежали настолько неподвижно, что с несколько большего расстояния их можно было принять за огромные разметавшиеся корни деревьев. Особенно напоминали корни те шесть лап, снабженных шестью пальцами. По окружающим туловище глазам, примерно на половине высоты тела и чуть выше головы Корсона, пробегали лишь туманные блики. Время от времени один из гиппронов издавал крик, потом следовало довольное похрюкивание.

Жвачные, можно сказать. Ничего общего не имеющие с тем диким зверем, изучение которого Корсон начал перед катастрофой корабля. На их боках сложная упряжь оставила глубокие шрамы, словно железо на коре дерева.

Интересно, как на них ездят. Вроде бы ни одно место их тела не годится под узду. Сколько людей мог нести гиппрон? Объяснение давал расчет Верана. Миллион людей и двести тысяч гиппронов. Одного гиппрона достаточно для перевозки пяти человек и их снаряжения. Какую роль они играли во время битвы? До сих пор Корсон не сомневался, что они могли заменять боевые машины. Их подвижность и врожденная ненависть должны творить чудеса в войне на суше. Их способность к передвижению ближайшего будущего и перемещения на секунду во времени делала их почти неуничтожимыми. Но гиппроны, находящиеся перед глазами Корсона, вовсе не напоминали хищников. Он мог бы поклясться, что они совсем глупые, в отличии от своего дикого предшественника, который блуждал сейчас по джунглям этой планеты в поисках места, благоприятного для размножения.

Использование в войне живых существ, в качестве средства передвижения было концепцией, известной Корсону. Во время конфликта между Землей и Урией он имел возможность встречать на планетах военных действий, дружественных землянам, варваров, оседлавших змей, гиппогрифов или пауков. Но он привык в первую очередь к механизированной армии. То, что поражало его здесь, это высокий уровень технических средств и живые существа как средство передвижения. Каким образом сражались на Аэргистале?

Он не мог себе представить этого. Если бы планеты обладали названиями, соответствующими их внешнему виду, то это должен был быть мир, усеянный острыми скалами со стальным блеском. Но с таким же успехом Аэргистал мог быть зеленой, радостной долиной. Не на Урии, но где-то там, на другой планете. Ни Флора Ван Вейль, ни Антонелла не говорили о войне, ведущейся на Урии, пусть даже на отдаленном континенте. Говорили ему прямо противоположное.

Нет, сражение, в котором Веран потерял большинство своих сил, происходило на другой планете. Веран быстро собрал остатки своих отрядов и начал искать гостеприимную планету, чтобы зализать раны. Случайно он наткнулся на Урию, высадил своих людей и животных, а транспорт выслал на орбиту, опасаясь, как бы тот не выдал их на земле.

Но...

Из этой битвы Веран вышел совсем недавно. Его люди были еще в боевом обмундировании, когда явился Корсон. Грязные, усталые. Независимо от скорости транспорта Верана, потребовалось бы много часов, а то и дней, на преодоление расстояния. Корсон попробовал вспомнить строение звездной системы, в которой находилась Урия. У планеты не было спутника. Кроме нее, в систему входили еще две планеты, но были это газовые гиганты, не могущие явиться полем битвы, по крайней мере для людей. Плотность звезд в этом районе была невелика. А значит, Аэргистал находился от Урии на расстоянии в шесть световых лет. Скорее всего намного дальше. Идея, что какой-то транспорт мог преодолеть множество световых лет за несколько минут, представлялась абсурдной. И все же...

Корсон был единственным человеком из Вселенной, не существующей уже шесть тысяч лет. За шестьдесят веков могло появиться множество изобретений. Уже то, что он видел в Диото, превышало пределы его воображения. Транспорт, способный достичь почти абсолютной скорости, был не более абсурдным, чем анархическое общество или город, выстроенный на антигравитации.

Он следил за зрелищем деловой активности, царящей в лагере, и на него обрушилась глухая ностальгия. И хотя сам он никогда не был особенно воинственным, здесь он ощутил себя как дома, в этом мире деловитости и напряженности. Он смотрел на человека, прохаживающегося возле гиппронов с оружием в руках. Бросил взгляд на своего личного охранника. Ни один из них не был похож на человека, озабоченного гигантскими проблемами, потрясающими Вселенную. Они потеряли друзей в битве на Аэргистале, но по их виду это было незаметно. Два дня назад Корсон был таким же, как они. Интересно, что два дня могут сделать с человеком. Два дня или шесть тысяч лет. Нет, горько подумал Корсон. Два дня, шесть тысяч лет и две женщины.

Он остановился перед своим охранником.

— Ну как, жарко было на Аэргистале?

Солдат даже не дрогнул. Он смотрел прямо перед собой, за горизонт, остановленный в шести шагах, согласно неизменному уставу. Корсон сказал более резким тоном:

— Отвечай, я — капитан Корсон.

Наконец солдат отозвался чистым голосом через почти сжатые зубы:

— Полковник Веран сам информирует вас. Это приказ.

Корсон не настаивал. На следующий вопрос солдат не мог бы ответить. Где находится Аэргистал? А третий не имел смысла. Когда это было? Поскольку Корсон был убежден, что битва произошла в прошлом. Транспорт Верана не только преодолевал пространство, он пронзал так же время. Он происходил из тех времен, когда еще велись межзвездные войны, когда служба безопасности еще не отвечала за порядок.

Корсон прикинул, как эта служба прореагирует, обнаружив присутствие Верана на Урии.

Он обошел загон для гиппронов. Сумерки уже переходили в ночь. Заходящее солнце еще превращало вершины деревьев в языки пламени. Поднялся ветер. Корсон задрожал. В первый раз он отдал себе отчет в нелепости своей вычурной одежды. Часовому было явно трудно признать его за офицера. Корсон пожалел, что снял и уничтожил свой мундир. Хотя он и не был похож на форму людей Верана, но все же придавал бы ему более бравый вид. Он усмехнулся сам себе — недолго ты пробыл демобилизованным. Едва сорок восемь часов. Может, прибытие Верана было его удачей! Поскольку казалось, Веран нуждался в нем. Корсон мог заняться теперь единственным знакомым ему ремеслом — солдатским. Риск не играл роли. Опасности таились везде в лесу, где бродила Бестия, в космосе, где он был военным преступником, объявленным вне закона. С тем же успехом можно было завершить свои дни среди себе подобных.

Он скривился при мысли об Антонелле. Верно наставляли солдат, чтобы они держались подальше от настоящих женщин, чтобы не проводили с ними времени больше, чем несколько минут. Всегда-то они все усложняют. Словно и без того ситуация не была достаточно сложная.

Он не мог оставить ее на произвол судьбы. Он ее не покинет. Корсон сжал кулаки с невольной яростью. На темном фоне леса провода ограждения светились пурпурным огнем. Мысль о бегстве была бессмысленной.

— Возвращаемся,— бросил Корсон в пустоту.

Солдат двинулся вслед за ним.

Он едва успел заснуть, как оказался на Земле. Он бежал по подземному коридору со стенами из грубого бетона, в тысяча метров под поверхностью земли. Глаза слепил свет неонового фонаря. Он убегал. Все его тело вибрировало в ритме ядерного взрыва, по одному каждую минуту в километре над его головой. Бомбы были слишком далеко сброшены, чтобы идти точно в цель. Они были выпущены на орбите Плутона, если не дальше, урианскими кораблями. Девять десятых из них были перехвачены раньше, чем достигли земной атмосферы. Некоторые из них не успели затормозить, входя в атмосферу, и тут же сгорели, не успев взорваться, четыре пятых из тех, что достигли поверхности, упали в океан, без особого непосредственного вреда. Лишь одна или две из ста ударили в континент. Но погреба урианских крейсеров, казалось, не имели дна. В первый раз сама Земля переживала бомбардировку. И на той стороне планеты, наверху, царил ад.

Разумеется, никого там не осталось. Те, кто на время не нашел убежища — таких было меньшинство — погибли в первые же секунды атаки. Он бежал механически повторяя счет. По крайней мере, двести миллионов убитых. За десять секунд.

Он не знал, почему бежит. Он не мог остановиться, не мог даже притормозить движение ног, двигающихся как шатуны машины. Он бежал с вытянутыми вперед руками, словно с каким-то бессознательным чувством, что сейчас разобьется о внезапно выросшую из земли стену. Но подземный коридор был по крайней мере двадцатикилометровой длины. Ритм взрывов соответствовал его скорости, ему казалось, что это звучит эхо его шагов. Кто-то гонится за ним.

Его разбудило осторожное прикосновение. Он резко повернулся так, что узкая койка накренилась. В темноте он различил склонившийся над ним силуэт Антонеллы. Наверное, он кричал во сне. Ноги его онемели, как после длительного бега. Не в первый раз приходил к нему этот сон, заставляя вновь переживать страшную кару обрушенную князьями Урии на Землю, но никогда еще воспоминание не было таким реальным.

Антонелла прошептала:

— Сейчас что-то произойдет. Я это чувствую. Но еще не совсем ясно.

Он протянул руку, чтобы зажечь свет, но она остановила его:

— Нет, лучше их не тревожить.

Она проявила большую рассудительность, чем он. Он отбросил покрывало, спрыгнул на землю, чуть не сбив Антонеллу. Она поддержала его. Он притянул ее к себе, чувствуя, как губы молодой женщины шевелятся около его уха.

Но прежде, чем он разобрал из этого хоть слово — в лагере начался переполох. Забегали, завопили люди, послышался треск оружия. Заработал какой-то двигатель. Резкая вибрация разодрала воздух. Оружие грохотало и гремело. Офицеры, выкрикивая приказания, пытались собрать людей. Прожектор прошелся по палатке, но в поисках другой цели, дальше не задерживался на ней. На фоне ругани и скрежещущего металла, Корсон ясно различал вопли перепуганных гиппронов.

Прожектора погасли. Мечущиеся по стенкам палатки тени сменились абсолютной, враждебной тьмой. Шум явно притих. Оружие замолчало. Кто-то споткнулся и упал на палатку, потом поднялся и двинулся дальше, осторожно переступая ногами.

В наступившей тишине раздался могучий голос Верана:

— Корсон, ты там? Если это одна из твоих штучек...

Продолжение было невразумительным. Корсон заколебался. Не понимая, что происходит, он не имел ни малейшей причины, чтобы ухудшать свои отношения с Вераном. Он уже собирался ответить, когда Антонелла приложила руку к его губам.

— Сейчас сюда кто-то придет.

Когда он перестал видеть, в кромешной тьме, то не встревожился. Но сейчас, когда глаза уже имели возможность освоиться, он понял, что этот мрак был аномальным. Их окружало то же самое непроницаемое облако, что и в момент их пленения. Что-то глушило ответ.

На лагерь напали. Атака длилась всего три минуты и уже кончилась. В такой темноте никто не мог сражаться, Но раз Веран умел ее создавать, то должен был уметь и уничтожать.

— Веран, — прошептал он, отвечая на вопрос Антонеллы.

— Нет, не он. И никто из лагеря. Кто-то...

Она замерла, прижавшись к нему.

Один из нападавших. Освободитель или же новая опасность. Дуновение. Кто-то приподнял полог палатки. Недалеко от лица Корсона засветилась точка. Быстро увеличилась, превратившись в вихрь, вытягивающий клубы черной мглы. Вскоре Корсон уже видел свои руки, лежащие на плечах Антонеллы. Зона света напоминала Галактику, вращающуюся вокруг своей оси, на фоне заполняющего и разрушающего ее пространства, расщепляющего ее на рукава. Когда зона достигла диаметра в два метра, то стабилизировалась и вращение прекратилось. Антонелла и Корсон находились почти полностью внутри шарообразного кокона света, стены которого были тьмой.

Антонелла сдержала крик.

Из мглы высунулась рука, затянутая в перчатку. Поднялась, нереальная, как отрубленная конечность. Она была открыта. Ладонью вверх, показывая всем понятный знак мира. За открытой рукой находился человек, или по крайней мере, человеческий силуэт, в космическом скафандре. Его шлем был черен, как ночь. Пришелец без слов протянул Корсону два таких же скафандра и дал знак, чтобы они надели их.

Корсон нарушил тишину:

— Кто вы такой?

Незнакомец еще более настойчиво указал на скафандры, к которым Корсон не решался прикоснуться. Антонелла схватила один из них и начала залезать внутрь.

— Подожди, — сказал Корсон, — у нас нет никаких причин доверять ему.

— Он нас отсюда выведет, — ответила девушка. — Из этого лагеря.

— Но как?

Она покачала головой.

— Этого я не знаю. Он применит способ, который мне не понятен.

Корсон решился. Скинул свое светящееся одеяние и надел скафандр. Надвинул шлем и удивился, что слышит по-прежнему. Он обменялся несколькими фразами с Антонеллой. Значит, не было никакой технической причины, чтобы незнакомец сохранял молчание. Но зачем космические скафандры? Или длительное воздействие этого черного тумана ядовито?

Незнакомец проверил исправность скафандра Антонеллы, потом повернулся к Корсону. Кивнул головой, сделал знак в направлении тумана и взял Антонеллу за руку. Она сразу поняла и протянула свободную руку Корсону.

Они нырнули в абсолютную тьму.

Незнакомец продвигался уверенно. Он старался избегать препятствия и следил, чтобы два его спутника делали то же самое. Многократно Корсон натыкался на солдат, беспомощно бродящих в темноте, осторожно шарящих перед собой руками. Один раз кто-то судорожно схватил его. Корсон инстинктивно ударил свободной рукой в болевой центр. Нападавший с ойканьем свалился с ног. Ночь породила тишину.

Тут и там еще перекликались, но в непроницаемой этой тьме казалось, что ошеломленные люди не способны передвигаться иначе, как на ощупь. Быть может, они боялись спровоцировать атаку невидимых агрессоров. Даже офицеры перестали выкрикивать распоряжения. Только гиппроны скулили. Жалобы их неприятно напоминали Корсону первую ночь, проведенную на Урии.

Теперь они сделались громче. Незнакомец вел в сторону гиппронов. Корсон заколебался, но рука Антонеллы влекла его вперед. Он был зол на себя, что его охватила тревога, и что эту тревогу Антонелла почувствовала. Но потом он подумал, что она никогда не видела нападающую Бестию.

Наконец, они остановились. Незнакомец что-то делал рядом с ними. Корсон был уверен, что седлает гиппронов. Это и был тот способ, на крайний случай, как решил Корсон, который он избрал для бегства. Он создал небольшой и яркий шар, и Корсон увидел, что был прав. С боков животного свисала утварь. Кавалерийское седло было чем-то вроде люльки с кавалерийскими стременами.

Ремни позволяли закрепить себя. Едва Корсон оказался в седле, как почувствовал, что грозные витки гривы гиппрона оплетают его лодыжки. Он ожидал худшего, но захват был осторожен. Волокна, способные быть острыми, как стальная проволока, даже не мешали ему в движениях. Он инстинктивно почувствовал, что они служат кавалеристу вместо уздечки. Но он понятия не имел каким образом управлять гиппроном.

Бестия дрожала от возбуждения. Она перестала скулить и теперь тихо повизгивала. Подняв голову, Корсон заметил слабое свечение трех ее глаз. Потом услышал, как незнакомец издал странный крик, напряг мышцы в ожидании толчка, но, вопреки ожидаемому, ему показалось, что он падает. Тяжесть исчезла. Если бы он не ощущал ремней вокруг себя и массивного тела гиппрона рядом, он решил бы, что провалился в западню. Антонелла тихо вскрикнула от испуга, он хотел подбодрить ее, но прежде чем он успел раскрыть рот, они вынырнули из мрака.

Над ним спокойно светили звезды. Корсон повернул голову, но не смог увидеть Антонеллу, скрытую за огромным телом Бестии. С перехваченным дыханием он заметил над собой второго гиппрона, повисшего в воздухе словно огромный гриб и заслоняющего значительную часть неба. Глаза его перемигивались как контрольные лампочки испуганного компьютера. Незнакомец, словно какой-то нарост, висел у него на боку. Он помахал рукой, чтобы придать им мужества.

Тогда Корсон осмелился посмотреть на землю. Он ожидал, что увидит лужу непроницаемой мглы. Но в слабом ночном свете он увидел лишь пустую поляну. Ветер колыхал высокую траву там, где несколько часов назад он видел лишь пепел. Лагеря, казалось, никогда не существовало.

Они совершили прыжок во времени. Гиппрон был способен перемещаться не только в пространстве, но и во времени. Может быть они сместились всего на одну ночь, на сутки, а может быть, и на целый век до того, как Веран попал на Урию, до того, как оказался здесь Корсон. Тут он вспомнил о способностях Антонеллы.

— Что будет дальше?

Неуверенным голосом она ответила:

— Ничего не знаю. Ничего не вижу.

Они вертикально поднимались вверх. Поляна исчезла в темном лабиринте джунглей. Корсон понял, по какой причине они надели скафандры. С такой скоростью они через несколько минут достигнут границы атмосферы.

Какое-то пятно переместилось по небосводу, на секунду заслонив звезды. Потом следующее. Два убегающих гиппрона были достаточно высоко, чтобы западный край планеты заслонил солнце. Они мчались по все более черному небу, а под ними Урия показалась как огромный клубок теней, обнесенных по краю огненными драгоценностями. Корсона охватил необыкновенный восторг.

Опять какое-то пятно. И хотя оно появилось на долю секунды, он узнал его. Гиппрон, вне сомнения, один из всадников Верана. Полковник не терял времени. Нет, это выражение не имело смысла. Поскольку гиппроны могли перемещаться во времени, у него была возможность подготовиться. Он мог расставить ловушку. Эти гиппроны были лишь патрульными, прочесывающими прошлое и будущее, чтобы отыскать их.

Неожиданное движение. Они занимали центр теоретического шара из гиппронов. Солнце ударило Корсону прямо в лицо, но он зажмурил глаза. Гигантским скачком солнце прокатилось по небу. Корсон понял, чтобы выбраться из котла, незнакомец совершил прыжок во времени. Какое-то время, на шахматной доске из метров и секунд, он вел странную игру с кавалеристами Верана. Однако, результат партии не вызвал сомнения. С каждым разом они оказывались в центре шара все с меньшим диаметром. Корсону показалось, что несмотря на расстояние и вакуум, он слышит радостные крики всадников. Солнце танцевало по небу, как сошедшая с ума Луна. Под ним, над ним? Планета пульсировала сиянием дня и затмением ночи.

Корсон заметил, как второй гиппрон, гиппрон незнакомца опасно приблизился. Он предостерегающе крикнул и крик его повторила Антонелла. Незнакомец изогнулся и схватился рукой за гриву животного. Вселенная изменила форму и цвет, и все, что они знали, исчезло.

Пространство вокруг них озарили разноцветные огни. Исчезли звезды, и вместе с ними — планета. Тело гиппрона казалось кроваво-красным. Окружающие их огни боролись друг с другом, рассыпая потоки искр, но пространство, в котором они пульсировали, не имело глубины. Корсон не мог бы сказать, билось ли пламя в нескольких миллиметрах от его глаз, или же на расстоянии во много световых лет.

Это была картина подлинной Вселенной, по крайней мере, обратной ее стороны. Гиппроны передвигались во времени с огромной скоростью, в этом Корсон был уверен. А это деформировало перспективу. Образ мира, привычный для человека, был, в принципе, статичен. Для него звезды перемещались по небу крайне медленно. Силы, породившие их, благодаря которым они горели до той поры, пока не останется ничего, кроме страха бессильной материи, фантастически сжавшейся материи, эти силы действовали слишком постепенно, чтобы человек живущий в нормальных условиях, мог их заметить. Большая часть важнейших событий в истории Вселенной проходила мимо него, он просто не отдавал в них себе отчета. Человек воспринимал лишь узкий спектр излучения, пронизывающего пространства. Он мог жить в заблуждении, что мир в первую очередь состоит из пустоты, из «ничего», что редкие разобщенные звезды представляют собой разреженный газ, чуть более концентрированный там, где клубились галактики.

Но в действительности галактика была переполнена. Не существовало в космосе точки, которая не была бы связана в определенной минутой во времени, с частицей, с излучением или же любым другим проявлением первичной энергии. В определенном смысле, Вселенная была твердым телом.

Гипотетический наблюдатель, присматривающийся к ней снаружи, не смог бы найти места, куда иголку воткнуть. А поскольку гиппроны перемещались во времени с огромной скоростью, для всадников консистенция Вселенной казалась тестообразной. «Если бы мы достигли абсолютной скорости, — думал Корсон, — если бы мы оказались одновременно в начале и в самом конце Вселенной, и одновременно во все моменты, их разделяющие, нас бы попросту размазало».

При скорости передвижения световое излучение сделалось полностью невидимым. Но эти голубые сполохи могли быть электромагнитными колебаниями с длиной волны во много световых лет, а пурпурное излучение могло соответствовать изменениям гравитационного поля звезд или целых галактик. Они мчались сквозь время. И так, как кавалерист на полной скорости не замечает камней на дороге, а лишь находящиеся вдоль нее более важные предметы — деревья и холмы, также и теперь лишь основные события в жизни Вселенной воздействовали на их органы чувств.

Размышления Корсона пошли другим путем. Он ошибся, предположив, что Веран располагал звездным транспортом. Веран и его люди спаслись с поля боя на Аэргистале на гип-пронах. И прибыли как раз перед тем, как объявились Корсон и Антонелла. Аэргистал мог находиться на другом конце Вселенной.

Огненный танец угасал. Успокаивался. Светящееся пространство вокруг них разделилось на тысячи пячен, которые все уменьшались по мере того, как их пожирала, словно черный рак, пустота. Вскоре они были окружены лишь светящимися точками. Звезды. Сохранилось лишь одно пятно с двумя измерениями, золотой диск, Солнце. Они вращались вокруг собственной оси. Когда небосвод перестал кружиться вокруг них, они оказались над полностью подернутым облаками шаром. Планета.

И только сейчас Корсон заметил, что второй гиппрон исчез. Они спаслись от погони, но потеряли своего проводника. Они были одни над незнакомой планетой, привязанные к животному, которым не умели управлять.

Переведя дыхание, Антонелла спросила:

— Урия?

— Нет, — ответил Корсон. — Это планета слишком удалена от своего солнца. Расположение созвездий другое. Мы путешествовали и в пространстве тоже.

Они нырнули в облака. Немногим ниже попали в зону мелкого дождя. Гиппрон спускался медленно, но уверенно.

Дождь перестал. Они пробили облака, словно проникли под крышу, и оказались над тянувшейся в бесконечность равниной подстриженной травы. Ее перерезала дорога, поблескивающая от дождя. Она начиналась из горизонта и вела к гигантскому зданию, Клуб из камня и бетона, крыша которого терялась в тумане. И никакого признака окон. Корсон прикинул, что длина фасада была более километра. Нагая, гладкая, серая стена.

Гиппрон спустился на землю. Корсон выпутался из ремней, и обойдя животное, помог освободиться Антонелле. Гиппрон, явно удовлетворенный, принялся косить траву витками своей гривы и пожирать с громким чавканьем.

Трава была ровной, как на газоне. Равнина, в свою очередь выглядела настолько совершенно, что Корсон засомневался, могла ли она быть естественного происхождения. Дорога была выполнена из голубоватого блестящего материала. Примерно на километровом расстоянии возвышалось здание.

— Ты уже видела это место? — спросил Корсон.

Антонелла покачала головой.

— А этот стиль тебе ни о чем не говорит? — настаивал Корсон.— Эта равнина, трава, это здание?

И поскольку она не ответила, резко спросил:

— И что будет дальше? Сейчас?

— Пойдем к этому зданию, войдем в него. До этого времени никого не встретим. А что будет потом, я не знаю.

— Опасности нет?

Он внимательно посмотрел на нее.

— Антонелла, что ты вообще думаешь о нашем положении?

— Я с тобой, этого мне пока хватает.

Он пожал плечами, сказал:

— Ну ладно, идем.

Он размашисто двинулся вперед, и ей пришлось чуть ли не бежать, чтобы догнать его. Но минуту спустя он уже начал укорять себя за это и снизил шаг. Скорее всего, Антонелла была его единственным спутником во всей Вселенной. Быть может, по этой причине ее присутствие так нервировало его.

Дорога упиралась в почти сливающуюся со стеной, герметически запертую дверь, размерами соответствующую огромности здания. Но когда они прикоснулись к ней, дверь беззвучно ушла вверх. Корсон безуспешно напряг слух. Все это чем-то напоминало гигантскую мышеловку.

— Когда мы войдем, дверь за нами закроется?

Антонелла закрыла глаза.

— Да. Но внутри нам ничто не грозит, по крайней мере в первые секунды.

Они переступили порог. Дверь начала опускаться. Корсон сделал шаг назад. Дверь остановилась, потом двинулась наверх. Простая, одноэлементная реакция. Благодаря этому, Корсон почувствовал себя увереннее.

Ему вовсе не хотелось обследовать здание, о котором он знал так мало, но не мог же он до бесконечности стоять на траве. Рано или поздно они проголодались бы. Не траву же им есть! И, наконец, настала бы ночь. Она могла оказаться холодной и полной врагов. Им было необходимо отыскать убежище. А кроме того, согласно Инструкции, в подобной ситуации им следовало придерживаться наиболее древнего закона войны. Двигаться, не задерживаться на месте. Перемещаться и пытаться застать противника врасплох.

Неизвестного противника застать врасплох нелегко, глаза их понемногу привыкли к полумраку. По обе стороны прохода, исчезнувшего в глубине здания, паутину геометрических конструкций окружали овальные контейнеры. Они тянулись в бесконечность, скрываясь в голубоватой полумгле.

Ближайший контейнер содержал в себе десять полностью обнаженных женских тел, погруженных в фиолетовый газ, который не растекался, хотя, казалось, ничто его не удерживало. Женщины лежали неподвижные, застывшие, словно неживые. Все они были очень привлекательны, возраст — от восемнадцати до двадцати пяти лет примерно. Казалось, их объединяют какие-то общие черты. Корсон глубоко вздохнул и попытался произвести быстрый подсчет, если все контейнеры были с таким содержанием, то только в той части, которую он мог себе вообразить находилось по крайней мере миллион тел.

Он почувствовал на своей шее дыхание Антонеллы:

— Они мертвые?

Корсон протянул руку. Не встретив преграды, она погрузилась в газ. Щекотно. Может быть, эта субстанция обладала антисептическими свойствами. Он нащупал теплое и эластичное плечо. Его температура была не ниже двадцати градусов. В определенном смысле можно было сказать, что эта женщина жива. Он осторожно нащупал запястье. Пульс был неощутим, сердце, наверное, билось, но очень замедленно.

Крайне замедленно.

— Нет, — сказал Корсон, — они не совсем мертвы.

Слабый, ритмичный свет танцевал под телами спящих, напоминая семицветную радугу. Корсон пригляделся, и ему показалось, что он понял значение этого ритма. Это напоминало ему энцефалоскоп, хотя он и не видел ничего подобного. Две первых линии были неподвижны. Он ощутил пробежавшие по спине мурашки.

— Продолженное состояние комы, — прошептал он.— Тело живо, но мозг угас.

Он видел уничтоженные города и разрушенные планеты, горящие флотилии и людей, гибнущих тысячами, миллионами, но никогда не встречал чего-либо столь спокойного и волнующего, как этот мавзолей. Неужели какой-то народ выбрал такую судьбу? Не был ли этот травяной покров снаружи кладбищенским газоном? И имело ли смысл поддержание этих тел при жизни, если никогда не будет в них души более, чем в растении? Сколько времени могло продолжаться это? Поддержание этого состояния велось автоматически, об этом говорили едва заметные, более тонкие чем волос, нити, скрывающиеся под кожей.

Он помчался как ненормальный, рассматривая следующие контейнеры. Прежде чем остановиться, обливаясь потом, он пробежал чуть ли не километр. Но не нашел ни одного мужского тела. Разумеется, он не мог видеть содержимого расположенного выше контейнеров, тянущихся чуть ли не до потолка помещения, но он был почти уверен, что и там находятся только женские тела. И ни одному из тел, которые ему попадались, не было больше двадцати лет. И все они были на редкость привлекательны. Они принадлежали ко всем расам, которые он знал. Обнаруженное в самом начале сходство было вызвано определенной системой классификации. Волосы той, которую он обследовал, были смолисто-черными. Последняя, до которой он добежал, была яркой блондинкой. С другой стороны прохода контейнеры наполняли негритянки с чуть ли не голубоватой кожей.

И все это вместе представляло собой коллекцию. Кто-то. или что-то поступил как энтомолог. Он вспомнил одно из сражений. Им пришлось драться в музее насекомых. На стендах были выставлены не только земные бабочки, но и их аналоги с сотен других планет. Выстрелы и взрывы вздымали облака из крыльев мертвых насекомых. Воздух казался тяжелым от сухой разноцветной пыльцы, горячих телец — даже маски не помогали. В конце концов музей запылал, и в вихрях разогретого воздуха он увидел рои бабочек, пустившихся в свой последний полет.

Разумеется, пигментация кожи и цвет волос не были единственными критериями отбора. Разница в цвете глаз могла наблюдаться по вертикали, но он не мог взобраться выше, не мог проверить эту гипотезу.

Может быть, мужчины располагались в другом блоке? Или, может, коллекционер интересовался исключительно женщинами? Это, вне сомнения, означало бы, что коллекционер был человеком, правда, невероятно могущественным, но человеком. Чужак, к примеру, урианин, не имел бы никаких причин, чтобы коллекционировать исключительно женские тела.

Он медленно направился в сторону выхода. И неожиданно в голову ему пришла мысль. Он обнаружил лагерь пленных, или скорее — пленниц. Где-то там, во времени и пространстве, боги войны, ведущие небывалые еще войны, основывали лагеря невольниц. Побежденные откупались, рассчитывая лишь на свой вкус и подчиняясь обычаю, старому как само человечество, наикрасивейшими из пленниц. Судьба же хуже смерти. Наконец-то выражение это приобрело буквальный смысл. А поскольку боги войны мало заботились о жизнеобеспечении своих рабынь, они не желали иметь хлопот ни с жилищем, ни с пропитанием, ни с охраной. История полна примеров, как вожди гибли от руки одной из своих невольниц. Боги войны поразмыслили над прошлым и сделали свои выводы. Устранив у своих жертв разум. Когда им того хотелось, они по своему капризу возвращали их к жизни, снабжая механической, искусственной личностью, годной разве что для робота. Обработанные таким образом девушки не были способны ни на желательные поступки, ни на интеллектуальные усилия, ни на творческую деятельность. Если говорить о их разумности, то она была ниже даже, чем у самых неразвитых из человеческих обезьян. Но богов войны это не заботило. Они не ожидали от женщин ни шуток, ни чувств, ни понимания. Должно быть, они были кошмарными невротиками. А кроме того, они были некрофи-листами в самом прямом значении этого слова, — подумал Корсон.

Отвращение и ненависть. Корсон попытался убедить себя, что по другому проявлялась натура землян во время войны с Урией. Он порылся в памяти. Но вспомнил генерала, который приказал ликвидировать тысячу урианских заложников в первые же часы конфликта. Вспомнил другого военачальника, отплясывающего на руинах разрушенного города. Тот был город людей. Но обитатели его не имели права попытаться договориться с урианами. Он вспомнил Верана, беглеца с Аэр-гистала, который, если бы только увидел в том пользу для себя, не остановился бы ни перед одним преступлением.

Корсон чувствовал, как в нем зреет желание убивать. Он сжал челюсти и кулаки. Перед глазами потемнело. Он словно сжался сам по себе, пока адреналин впрыскивался в кровь. Немного спустя напряжение спало, напоминая о себе только легкой дрожью. Неужели мерзость толкает только на мерзость? Неужели эта окровавленная морда и есть лицо человечества? Неужели оно несло на себе, словно этакого демона-искусителя, призрак отчаяния и неизбежных смертей? И могло ли оно избавиться от него и стать, если не самим собой, то хотя бы чем-то иным или чем-то большим ?

Диото. Он подумал об утопии, выросшей на руинах войны, о мире, не знающем принуждения, имеющем одно правительство на шесть веков и совсем не имеющем армии. Об ином лице человека, которое стоило бы взять под защиту, но не путем насилия и бесчестия. Но как помешать насилию, не прибегая к насилию? Как вырваться из порочного круга справедливых войн?

Антонелла сидела в центре прохода и плакала. Все раздражение, которое он к ней испытывал, рухнуло, как отвалившаяся от крыши сосулька. Она принадлежала к людям. Он бережно поднял ее и прижал к себе. Вслушивался в ее всхлипывание и немо благодарил за это.

Корсон был голоден. Он направился к двери, машинально, словно сам факт выхода из этого здания был решением проблемы. Решение существовало. Но он боялся даже заговорить о нем. Будь он один, вопрос решился бы иначе. Во время войны солдаты предпочитают есть то, чем располагают, а не умирать с голоду. А если не располагают ничем, то стараются как можно быстрее раздобыть. Скорее благодаря обучению, чем инстинкту, но Корсон чувствовал, что слабеет. Он знал, что у него под руками гигантские запасы протеина. Но полагал, что не вынесет отвращения в глазах Антонеллы, если решится намекнуть, какой ценой они могли бы просуществовать какое-то время.

Может быть, бесконечно долго.

В мифологические века у этого было свое название.

Если верить легендам, вампиры пожирали трупы на кладбищах.

Такое случалось в истории. И не только в периоды голода. Корсон прикинул, не были ли боги войны скорее людоедами, чем некрофилистами. Монгольские захватчики во время торжественных праздников подавали лучших своих лошадей и их украшенные головы выставлялись на золотых блюдцах, чтобы все могли видеть, что хозяевам ничего не жалко. То, что один человек может вообразить, другой может сделать.

Дверь поднялась, открывая выход на зеленую равнину, как ковром покрытую свежей травой, которую пересекала прямая голубая дорога. Пасущийся гиппрон казался нечетким пятном. Корсон позавидовал ему. И тут же, совсем близко, заметил что-то на дороге.

Сумка. В молочном профильтрированном облаками свете поблескивала прикрепленная к ней табличка. Три шага — и Корсон оказался рядом с сумкой. Не прикасаясь, он внимательно осмотрел ее. Должно быть, сумка и записка были подброшены тогда, когда они находились внутри здания. Их оставили на заметном месте.

На таблице было сообщение.

Какое-то время буквы танцевали перед глазами Корсона:

«Корсон. В этой сумке продовольствие, даже пустые упаковки могут еще пригодиться. Существует больше, чем один способ ведения войны. Запомни это. Ты должен отправиться на Аэргистал, там осуждаются и иногда предотвращаются преступления. Вызови Аэргистал. Гиппрон поможет».

Кто-то играл с ними. Бегства, потом одиночество, теперь эта сумка и записка. Почему неизвестный не показывается, если он сопровождает их? А если же это враг, то почему он их не убил?

Он взвесил сумку в руке, потом раскрыл ее. Там находилось около двадцати солдатских пайков. Корсон машинально перекинул лямку сумки через плечо и вернулся внутрь мавзолея.

Антонелла ждала его, стоя с опущенными руками. Ее щеки запали, глаза припухли, и она все еще явно находилась в состоянии шока. Но депрессия уже прошла, как казалось, слезы на ее лице высохли.

— С голоду мы не умрем,— сказал Корсон, протягивая ей сумку.— Кто-то бросает нам крохи словно каким-то птицам.

Прежде, чем приступить к еде, он посмотрел, как она распечатывает паек. Девушка не проявила никакой поспешности. В нужном месте, так как он показывал ей, она надорвала пакет с водой и протянула ему. Он покачал головой, а потом, когда она начала настаивать, сказал:

— Есть другие.

Лишь тода она согласилась напиться. Он смотрел, как она глотает воду, как кадык ходит вверх-вниз по шее под нежной кожей.

Потом и сам, сев на пол, взялся за еду. Пил небольшими глоточками и старательно жевал. Думал. Если верить записям ему надо отправиться на Аэргистал. Там преступления осуждаются и иногда предотвращаются. Может быть, на Аэргистале он избавится от потенциального приговора, висящего над ним?

С другой стороны, это место было или будет полем битвы. Он не имел никакой охоты брать туда Антонеллу. Но не мог оставить ее здесь. В этой Вселенной он не знал ни одного места, где бы мог оставить ее в безопасности.

Когда они покончили с едой, он старательно собрал остатки еды и принялся искать место, куда мог бы их выбросить. Он обнаружил небольшой колодец, крышка которого, будучи снятой, явила темную глубину, из которой доносился шум воды. По крайней мере; они не оставят видимых следов пребывания на планете. Правда, если здание было снабжено детекторами, то все это было напрасными предосторожностями.

Наконец он решился.

— Мы отправляемся на Аэргистал,— сказал он, показывая сообщение.— Не знаю, что нас там ждет. Я даже не уверен доберемся ли мы туда.

Он надеялся, что на лице Антонеллы появится удивление, но она осталась спокойной, предоставляя действовать ему. «Скорее всего,— подумал он с горечью,— она пропиталась ко мне полным доверием». Это было худшим из всего.

Он подошел к ней и поцеловал.

Они вышли из здания и направились к гиппрону. Корсон привязал Антонеллу, потом себя. Заколебался на какое-то мгновение, таким абсурдным и театральным казалось ему выкрикнуть «Аэргистал», словно адрес назвать. Он откашлялся и все еще неуверенным голосом произнес:

— Аэргистал!

Мир вокруг них снова изменил форму и цвет.

Они вынырнули над огромной равниной, разукрашенной столбами дыма. Розовое небо рассекали пульсирующие артерии, придающие ему зловещий вид. На горизонте, над низкими но четко обрисованными горами, взметнулись три столба огня и копоти.

Они быстро спускались. Под ними вольтижировали блестящие насекомые. Корсон удивленно узнал гарцующих на лошадях рыцарей в полном обмундировании. Выставив копья над ухом лошади, они атаковали заросли высокой травы. По саванне прошла дрожь. Это индейцы, вождь которых был украшен орлиными перьями, вскочили на ноги, издавая хриплые выкрики, и послали кучу стрел. Кони смешались, началась немалая суматоха, которую гиппрон, снижаясь под углом, оставил в стороне. Почти невидимый фонтан гейзеров разорвал воздух. Гиппрон отпрыгнул в пространстве и времени Горы несколько изменили свое положение. На этот раз равнина была пустой и изрытой кратерами. Послышалось тяжелое и неприятное гудение. Но небо не изменило своего вида.

Какое-то движение привлекло внимание Корсона. В метрах двухстах перед ним медленно перемещалась огромная глыба. Лишь геометрическая форма выдавала ее механическое происхождение. Танк, самый большой из тех, какие Корсон когда-либо видел. В самой его середине, казалось, начал раскачиваться кратер, похожий на те, что усеяли равнину. Но это было только иллюзией. Корсону показалось, что машина направляется в сторону взгорья, на котором могли находиться какие-то укрепления, или само оно могло являться каким-то укреплением. Приклепленный к боку гиппрона, он ощущал себя отвратительно беззащитным. Он предпочел бы поставить ноги на землю и отыскать убежище на этом перепаханном районе. От взгорья оторвался черный, дискообразный предмет с подрагивающими серпообразными краями, описал сложную кривую и помчался в направлении танка. Атаковал его броню, как полотнище циркулярной пилы. Полетели гигантские искры. Предмет взорвался, не причинив танку видимого ущерба. Единственным следом атаки остался ровный блестящий шрам в том месте, где удар обнажил металл. Непокоренный танк продолжал свое движение вперед.

Неожиданно, без предупреждения, поверхность земли расступилась, проваливаясь как волчья западня под весом машины. Механизм наклонился, выбросил манипуляторы, пытаясь отыскать упор на противоположной стороне разверзшейся пропасти. Но напрасно. Попытался выбраться, дал задний ход, но не мог противостоять неуклонному сползанию в бездну. На его бортах распахнулись люки, из которых в полном порядке выбирались человеческие фигурки, едва различимые в своих маскхалатах, меняющих цвет в зависимости от окружения. Люди швырнули в ловушку гранаты. Яма вспыхнула взрывами, огнем и черным дымом. Поверхность западни осела еще больше и замерла. Но склон был слишком крут и слишком ровен, чтобы машина смогла взобраться по нему. Танк прекратил сопротивление, сполз по стенке ловушки и чуть не вертикально заблокировал ее своим корпусом. Двигатели, до того работавшие бесшумно, яростно взвыли и замолчали. Еще несколько людей покинули танк и присоединились к остальным, пытающимся добраться до равнины. Со взгорья сорвалась стая ракет и взорвалась вокруг экипажа, создавая сплошной огненный ковер, люди в котором сгорали в мгновение ока. Уцелевшие исчезли в складках местности.

Все это в сумме длилось едва тридцать секунд. Гиппрон уже оставил слева взгорье-крепость. Теперь он летел так низко что был вынужден огибать неровности почвы. Потом опустился под защитой скалистого гребня.

Корсон заколебался. Он не мог управлять гиппроном. Ему оставалось лишь положиться на инстинкт самосохранения Бестии, благодаря которому они окажутся за пределами внезапного нападения во времени и пространстве. Но у гиппрона могли быть совершенно иные представления о нападении, чем у его всадников. Он мог же опасаться и облака разъедающих газов, которые уничтожили бы скафандры. Все может зависеть от случайности.

Корсон решил воспользоваться мгновением относительного мира. Освободился и помог Антонелле.

Район больше всего напоминал полигон. Отклонившиеся от взгорья скалы образовывали у его подножия нечто вроде убежища. Корсон схватил Антонеллу за руку и побежал. На середине пути он увидел, что над равниной распускается пурпурный цветок. Он припал к земле, потянув за собой Антонеллу: перебежками они добрались до углубления между подножием взгорья и скалами. Взрыв ударил в горы словно молот циклопа. Когда пыль осела, Корсон заметил, что гиппрон исчез.

— Это не был ядерный взрыв,— сказал он.

Потом посмотрел на равнину.

— Аэргистал. Больше всего это напоминает поле битвы. Самое обширное из себе подобных.

Антонелла вытирала лицо, серое от пыли.

— Но кто здесь сражается? И против кого?

— Понятия не имею,— ответил Корсон.— Все это представляется мне абсолютно бессмысленным.

Ни больше, ни меньше, чем любая из войн. Обычная война, по крайней мере, означала четко разделенные лагеря, более — менее одинаковую технологию. Здесь же, казалось, все сражались со всеми. Почему рыцари в латах воюют с индейцами? Где скрываются города, империи, поддерживающие эти стычки и являющиеся их целью? Что скрывает в себе это розовое, пульсирующее небо, лишенное солнца и спутников, необъяснимым образом тревожащее и безжалостно напоминающее его самого? Даже горизонт выглядел фальшивым, убегающим к бесконечности, словно сама поверхность Аэргистала являла собой никогда не кончающуюся плоскость. А если это была огромная планета, то почему притяжение было равно нормальному?

— Воздух вроде пригоден для дыхания,— сказал Корсон, бросив взгляд на вмонтированный в перчатку анализатор. Он снял шлем и вобрал в легкие воздух. Он был холоден и лишен запахов. В лицо ему дул ветер.

Он снова осмелился высунуть голову из-за прикрывающей их скалы. До склонов отдаленных гор равнина выглядела также безрадостно. Тут и там поднимались столбы дыма. Его глаза уловили молниеносную вспышку и он инстинктивно скатился на дно укрытия.

Перед ним не виднелось ни одного места, куда бы стоило идти.

— Нам надо перевалить через хребет,— решил Корсон.— Может быть, мы наткнемся на...

У него не было ни малейшей надежды, что им встретится не то, что друг, а даже просто разумный человек. Они находились в ловушке войны, войны невообразимой.

На небе показалась черная точка. Она оставляла за собой полосу дыма, изображая таким образом знаки на небосводе. Первая серия символов оказалась нечитабельной. В другой серии Корсон с трудом разобрал буквы кириллицы. Третья состояла исключительно из точек. Ему не пришлось ждать, пока аппарат завершит свою миссию, чтобы прочитать последнюю серию.

Черная точка быстро скрылась за горами, в ту же сторону лениво перемещались символы и буквы.

Корсон пожал плечами.

— Пойдем,— сказал он.

Они так быстро, как только могли вскарабкались но кру тому склону. Корсон осторожно выставил голову над гребнем, понимая, что является превосходной целью. И, изумленный, чуть не скатился вниз. Противоположный склон полою спускался к идеальному прямому пляжу. Голубое, абсолютно спокойное море уходило в бесконечность. На расстоянии в несколько кабельтовых от берега примерно двенадцать парусных кораблей затеяли артиллерийскую дуэль. Полыхал корпус со сбитыми мачтами. На пляже, на расстоянии метров в двести друг против друга разбиты два военных лагеря. Палатки в одном из них были голубые, в другом — красные. На ветру развевались боевые знамена. Между двумя лагерями выстроились друг против друга ровные, как на параде, живописно одетые шеренги солдат и вели перестрелку. Корсону показалось, что он видит спорадически падающие силуэты. Он слышал отзвуки залпов, протяжные выкрики офицеров, звук труб — и время от времени — глухой грохот корабельных орудий.

Он посмотрел на несколько более близкий участок пейзажа и увидел, как из щели в грунте начало выползать огромное, серое, мягкое и почти округлое устройство, не видимое из обоих лагерей благодаря складкам поверхности. Какой-то заблудившийся кит?

Неподалеку от них, в каких-то ста метров от лагеря голубых сидел за деревянным столом человек и спокойно писал. На его голове была гранатового цвета фуражка с белой кокардой, а одет он был в странный бело-голубой сюртук с эполетами и золотой отделкой. Конец эфеса огромной сабли, которую он носил на поясе, упирался в землю.

Корсон перебежал хребет и направился к писарю. Когда они оказались всего в нескольких метрах от него, он повернул голову и спокойно, не проявляя ни удивления, ни страха, сказал:

— Хотите завербоваться, молодые люди? Награду недавно повысили. Прежде чем вы напялите эти прекрасные мундиры, я вручу вам по пятьсот таллеров.

— Мы не...— начал было Корсон.

— Я вижу, вы прямо умираете от желания служить доброму королю Виктору Бородатому. Пища добрая, задаток солидный. Война продлится еще век или два, можете надеяться, что закончите ее в звании маршала. Что до дамочки, она будет пользоваться популярностью у наших ребят, так что могу пообещать ей быструю удачу.

— Я бы хотел попросту узнать, где здесь находится ближайший город,— сказал Корсон.

— Город Минор, как мне кажется,— ответил мужчина,— находится прямо перед вами на расстоянии в двадцать-тридцать миль. Как только мы разобьем этих чудаков в красном, мы двинемся прямо на него. Могу вам сказать, я там ни разу не был, что не удивительно, ибо тот город — вражеский. Но прогулка стоит самого поселения. А теперь, прошу вас расписаться вот здесь, если вы умеете писать, чтобы все было согласно предписаниям.

И зазвенел кругляшками из желтого металла, которые побудили в памяти Корсона какие-то туманные воспоминания. Он решил, что речь, очевидно, идет о деньгах. Антонелла нервно сжимала его запястье.

На столе перед мужчиной с обеих сторон лежали два образца крайне интересного ручного оружия. Корсон хотел рассмотреть их поближе.

— А эти корабли?— спросил он, указывая на море.

— А они, мой друг, не имеют с нами ничего общего. Каждый ведет свою войну, не обращая особого внимания на соседа. До той поры, пока не побеждает. Тогда собирают уцелевших и начинают искать кого-нибудь другого. А вы из возвращающихся, правда? Никогда не видал такого мундира, как ваш.

— Мы не хотим вербоваться,— решительно произнес Корсон.— Мы хотели бы... немного подработать.

— Тогда я вынужден переубедить вас, мой друг, поскольку это моя профессия и мой долг.

Мужчина схватил лежащие перед ним пистолеты и направил их на Корсона.

— Не желаете ли поставить здесь свою подпись, прежде чем я не разозлился и не лишил вас вашей награды?

Корсон швырнул Антонеллу на пол. Толчком перевернул стол. Но его бдительный противник успел отскочить и нажал на курок. Гром выстрела оглушил Корсона, в тот момент, как ему показалось, кто-то ударил его кулаком в левое плечо. И тут же раздалось что-то вроде щелчка. Один из пистолетов, скорее всего, дал осечку.

В густом дыму Корсон прыгнул вперед. Мужчина в фуражке отбросил пистолет и попытался выхватить саблю. На этот раз Корсон оказался быстрее его. Перескочив через стол, он ногой ударил его в живот и одновременно локтем в челюсть. Он не хотел убивать. Мужчина свалился, прижав руки к жи-доту.

Корсон прикоснулся рукой к левому плечу, ожидая увидеть кровь, но пуля, очевидно, рикошетировала от оболочки скафандра. Он чуть не расхохотался. Тоже, мне, справился с грозным противником. Он повернулся — и улыбка замерла у него на губах. Выстрел, должно быть, привлек внимание в лагере. В их направлении бежал небольшой отряд.

Корсон помог встать Антонелле и потянул ее за собой. Но тут же передумал, вернулся, поднял саблю, выроненную противником и побежал, заставив Антонеллу ускорить шаг. Если говорить о направлении, то выбора у них не было. Единственный выход вел их к расщелине, в которой они недавно замети ли причудливый предмет, который Корсон принял за остатки кита.

Выстрелы. Пули засвистели у них рядом с головой. Преследователи, к счастью, не имели времени, чтобы вести прицельный огонь, или же хотели попросту напугать их. Было очевидно, что их оружие не снабжено автоматическими прицелами, а когда канонада стихла, Корсон подумал, что оно не было даже автоматическим и требовало времени на перезарядку.

Задыхаясь, они преодолели наружный подъем ущелья, перевалили вершину. Впадина, древний кратер, оказался значительно обширнее и глубже, чем они предполагали. Кит же оказался огромным шаром из прорезиненной ткани. Он был помещен в сетку и висел в воздухе, волоча за собой толстый канат, приклепляющий его к скале. Под ней, полулежа на камне находилась плетенная корзина. Одетый в красные брюки и морскую блузу мужчина, с чем-то вроде берета на голове, возился с какими-то узлами. Кожа у него была совсем черной

Заметив приближающихся Корсона и Антонеллу, он улыбнулся, оскалив зубы. Улыбка исчезла, когда он увидел саблю, которую Корсон продолжал сжимать в руке. Он потянулся за винтовкой, ствол которой торчал над краем корзины, но Корсон остановил его взмахом сабли.

— Нас преследуют,— крикнул он.— Может этот аппарат поднять трех человек?

— Инструкция запрещает...— начал негр. Он с тревогой смотрел на Корсона, на гребень кратера, где начали появляться головы в фуражках.

— Думаю, лучше будет нам отсюда убраться,— решил он. Он прыгнул в корзину, Корсон и Антонелла последовали его примеру. Начали поспешно выкидывать за борт мешки с песком. Гондола оторвалась от земли и начала опасно крениться.

— Ложись на дно,— крикнул Корсон Антонелле. Заметив, что негр тратит драгоценное время на отвязывание каната, он перерубил его сильным ударом. Шар пошел вверх, стропы напряглись. Еще один удар освободил аэростат. Внезапный порыв ветра сделал остальное. Шар, став совсем свободным, взвился вверх как ракета. Раздались выстрелы, но пули прошли слишком низко. Когда оружие было перезаряжено, то беглецы находились уже слишком высоко чтобы их достигли неприцельные выстрелы воинов Виктора Бородатого.

Корсон ухватился за край гондолы и встал. Внезапный старт бросил его на дно опасно подрагивающей плетеной корзины. Он посмотрел на негра в красных штанах, который обоими руками держался за стропы. Потом бросил саблю на дно корзины и помог подняться Антонелле.

— Вне зависимости от того, на чьей стороне вы воюете,— сказал он негру,— мы вам благодарны, что вы оказались здесь в самое нужное время. Меня зовут Корсон. Я был членом экипажа...

Он замолчал. Какая глупость говорить здесь об «Архимеде», космическом линейном крейсере, принимавшем участие в войне с Урией... На самом-то деле он был солдатом без армии и без задания, заблудившимся солдатом. Если бы не грандиозное поле битвы Аэргистала, он даже забыл бы, что был им.

— Турэ, зуав,— представился негр.— Начальник отряда и временный летчик в транспортном отделе. Я был инженером. И пилотом геликоптера. Поэтому мне и доверили этот аэростат.

Он рассмеялся:

— Я сказал, что немного разбираюсь в аэронавтике. Мне показалось более безопасным летать поверху над всей этой неразберихой. А вы, из какой войны вы родом?

Корсон заколебался.

— Из межзвездной войны,— сказал он чуть погодя.— Но прибыл сюда не прямо оттуда.

— Межзвездная война,— задумчиво повторил Турэ,— это значит, вы происходите из значительно более позднего времени. В мою эпоху еще только начинали интересоваться космосом. Я еще помню тот день, когда человек впервые ступил на Марс. Такое было впечатление.

Он кивнул головой на Антонеллу:

— А она? Из той же войны, что и вы?

Корсон покачал головой.

— Антонелла из мирных времен.

Черты лица негра отвердели.

— Это значит, что она не должна здесь находиться,— серьезно заявил он.

— Почему?

— В этом мире можно найти только военных солдат, людей, которые по тем или иным причинам были признаны военными преступниками. Я выстрелил самонаводящейся ракетой по деревушке, в которой жили одни гражданские, было это где-то в Европе, на острове под названием Силилия, он и сейчас так называется. Я не утверждаю, что не знал, что делаю но и не говорю, что знал это. Война есть война, именно так она и выглядит.

В голове Корсона замаячила некая мысль.

— Вы говорите на пангале. Я считал, что пангал не применялся до того, как люди достигли звезд.

— Это не мой родной язык. Я научился ему на Аэргистале. Здесь все говорят на пангале, разве что с некоторыми отличиями.

— А какой ваш родной язык?

— Французский.

— Ага,— сказал Корсон. Это ему ни о чем не говорило В голове его множились загадки. Но они могли подождать Аэростат тем временем плыл вдоль побережья, но |фоинлил неприятную склонность изменить напрвление в сторону открытого моря. А перед ними раскрывался безбрежный океан

Они пролетели над группой галер, упорно пытавшихся пойти на таран вопреки ветру и потому двигающихся медленно при помощи весел. Несколько дальше они обнаружили паутинообразную конструкцию, за которую сражались паукообразные создания. Не только люди были на Аэргистале, хотя в том районе, где они находились, людей было больше всего. Пару раз они замечали под поверхностью океана чьи-то огромные тени.

Аэростат медленно удалялся от берега, но тот был еще виден.

— С голоду мы не умрем,— сообщил Турэ, с широкой улыбкой распахивая плетенный сундук, занимающий часть гондолы.

Корсон машинально пошарил по плечу в поисках ремешка от сумки с провизией. Сумки не было. Он потерял ее, возясь с вербовщиком.

— Колбаса, еще вполне свежий хлеб и красное вино,— сообщил негр. Из кармана штанов извлек огромный складной нож и принялся нарезать хлеб и колбасу. Потом распечатал бутылку и протянул ее Антонелле.

Корсон с интересом посмотрел на него.

— Никогда ничего такого не видели?— спросил Турэ, заметив его удивление.— Мне кажется, в ваши времена уже все питались таблетками и прочими химическими соединениями. Но то, чем я располагаю; не так уж и плохо. Конечно, для военной поры!

Вино взбодрило Корсона. Он прожевал кусок хлеба и решил задать несколько вопросов. Прежде всего, перед ним был человек, располагающий намного большей информацией, чем он, если говорить об этом необычном мире.

— Меня удивляет,— осторожно начал он,— это пустое небо. Воздушная война должна сеять повсеместное опустошение.

— Это против правил,— ответил Турэ,— по крайней мере, как мне кажется. В этом секторе нет ни самолетов, ни геликоптеров, ни ракет. Это вовсе не значит, что в другом районе Аэргистала не проходит воздушных сражений. Я скорее удивился бы, будь по-другому.

— Правда?— Корсон даже перестал жевать.

— Может быть, подметили одну вещь,— продолжал негр.— Здесь никто не использует ядерного оружия. Разве это не должно было удивить вас? Правда, в ваши времена оно могло и не применяться. Но с другой стороны гор ядерные бомбы время от времени взрываются. Причем — немало.

Корсон вспомнил огненные вспышки и дымовые грибы, которые он видел над горами, и крикнул:

— И кто следит за соблюдением этих правил?

— Если бы знал, я бы отправился к нему и попросил выпустить меня отсюда. Скорее всего, какой-нибудь бог или демон.

— Вы в самом деле верите, что мы в аду?

Слово «ад» не имело для Корсона особого смысла. Он прибегнул к нему, обратившись к почти забытой в его эпоху мифологии, на место которой пришел холодный и утилитарный позитивизм. В галактическом языке «ад» означал всего лишь крайне неприятное место.

— Я немало размышлял над этим метафизическим вопросом,— признался Турэ.— Но это место представляется мне на удивление материальным адом. Например, этот небесный свод: могу поклясться, он тверд, как стальная плита. Я провел несколько триангуляционных измерений, поднимаясь и опускаясь на этом воздушном шаре. Мне кажется, небосвод находится на высоте в десять-двенадцать километров. А это значит, что это сооружение, хотя и является материальным, естественным все же не может быть. Отсутствие горизонта, ровная поверхность — это не может быть какой-нибудь планетой. Ведь у планеты с таким радиусом притяжение должно быть колоссальным. Уже в первую же минуту после прибытия сюда, нас попросту расплющило бы.

Корсон с некоторым удивлением поддакнул: сведения этого человека из давно прошедших времен были поразительными.

— Мы находимся не в нормальном пространстве,— вмешалась Антонелла.— Я ничего не могу предвидеть. Ничего не ощущаю. Сначала я не тревожилась, так как эта способность иногда исчезает. Но не так сильно. А сейчас... я как слепая.

Корсон с интересом посмотрел на нее.

— И при каких условиях эта твоя способность исчезает?

Антонелла покраснела.

— Ну, в первую очередь на пару дней в месяц. Но... сейчас это не в счет. Во время космических путешествий, но мне не приходилось это часто испытывать. После перемещения во времени, но тогда это долго не длится. И наконец, когда вероятность реализации многих событий почти одинакова. Однако всегда сохраняется хоть немного этих способностей. А тут... ничего.

— О каких способностях она говорит?— спросил Турэ.

— О способностях, которые приобрела их раса. Они могут заранее предвидеть происходящее, примерно за две минуты до осуществления.

— Ясно. Это, как если бы они имели перископ, способный подниматься над настоящим. Близорукий перископ. Две минуты — это немного.

Корсон попытался разобраться в фактах, сообщенных Ан-тонеллой. Опережение информации определенным образом было связано с космогонической теорией Маха, утверждающей, что каждая точка Вселенной независима от самой Вселенной в целом. Не означало ли это, что они больше не находились во Вселенной, с которой была синхронизирована нервная система Антонеллы? Или они уже были мертвы, хотя и не помнили момента смерти?

— Разве это не странно?— продолжал Турэ.— В Африке, задолго до моего рождения, колдунами считались люди, способные предвидеть будущее. В мои времена им уже никто не верил. Но в действительности способности шаманов оказались явью, хотя и в будущем.

— Откуда берется этот хлеб?— спросил Корсон, показывая на свой ломоть.

— Из интендатуры. Теперь, когда вы задали вопрос, я подумал, что и в самом деле ни разу не видел ни засеянных полей, ни фабрик, ни пекарен. Но разве не является это обычным зрелищем для войны? Оружие, обмундирование, медикаменты, продовольствие, прибывают очень и очень издалека, из легендарных стран. А если война затягивается, то человек просто перестает об этом думать. Единственные посевы, которые он видит, подвергаются уничтожению, поскольку они принадлежат врагу.

— А где начальство? Ради чего ведутся эти бессмысленные войны?

— Над нами. Высоко-высоко над нами. В обычных условиях никто никогда их не видит.

— А когда их убивают?

— То их заменяют другие,— сказал Турэ.— Те, кто замещает их. По настоящему в ожесточенной войне, как вы знаете, сражаются потому, что есть противник и нет выхода. Может у вождей есть для этого свои собственные причины.

Корсон глубоко вздохнул.

— Но где мы находимся?— безнадежно спросил он.

Турэ спокойно посмотрел на него.

— Я бы мог сказать, что летим на аэростате над поверхностью океана. Однако это было бы банальностью. Я много думал над этим вопросом. Мне в голову пришли только три возможности. Можете выбирать одну из них или же предложить что-то новое.

— Какие же возможности?

— Во-первых, самым обычным образом на свете мы — покойники и находимся в аду или же метафизическом чистилище, заключенные здесь на неопределенное время, может быть, даже навсегда и не имеющие возможности выбраться отсюда, даже когда умираем. За это говорят перемирия.

— Перемирия?

— Вы еще этого не пережили? И правда, вы же здесь недавно. Об этом я вам расскажу немного позже. Согласно моей второй гипотезе, мы реально не существуем. Мы ощущаем себя реальными, магнитозапись или электронные пучки, заложенные в гигантскую машину, и кто-то проводит огромную Кригшпиль, Вор Гейм или, если вам угодно, Военную игру. Речь идет о моделировании того или иного конфликта. Вот это выглядит так, словно все войны Вселенной происходили в одном месте, мы в таком случае нечто вроде марионеток на сцене, если вы понимаете, что я хочу сказать.

— Понимаю,— сухо ответил Корсон.— Теперь гипотеза прямо противоположная. Мы существуем в действительности, но не в этом мире. Может быть, мы лежим в этаком морозильнике, соединенные с какой-то машиной множеством проводов, и нам кажется, что мы переживаем происходящее. Может быть, речь идет о психотерапии, о том, чтобы выработать у нас отвращение к войне. Может быть, это попросту какое-то представление. Может — опыт. Третья моя гипотеза утверждает, что этот мир реален. Он может казаться нам странным, но он существует. Он был выстроен людьми или какими-то человекоподобными существами,— в этом я сомневаюсь — чтобы выполнять функции, о которых я не имею ни малейшего понятия. Эта гипотеза мне наиболее нравится. По той причине, что тогда, возможно, существует способ выбраться отсюда и не утратить на этом своей личности.

— Ваши три гипотезы имеют один общий пункт,— заметил Корсон.— Они также хорошо подходят к другому миру, откуда мы происходим.

— К миру, который остался в нашей памяти,— поправил его Турэ.— Это не одно и то же. Вы уверены, что мы родом из одного и того же мира? Существует еще один пункт, общий... с тем миром. Мы точно также не имеем возможности жить той жизнью, которая нам нравится.

На какое-то время он замолчал.

— Как вы сюда попали?— спросил чуть погодя Корсон.

— Я мог бы задать вам тот же самый вопрос. Вам не кажется, что я и без того слишком много говорю?

— Не знаю, поверите ли вы мне.

— Я научился быть доверчивым,— сказал негр просто.

Корсон вкратце пересказал ему. свою одиссею, начав с лагеря Верана, эпизод с планетой-мавзолеем он пропустил.

— Кто-то приложил немало сил, чтобы заманить вас сюда,— пришел к выводу Турэ.— Скорее всего, один из них. Это наилучшим образом вписывается в мою третью гипотезу.

Потом добавил:

— Я впервые слышу о гиппронах, об этих животных, способных перемещаться во времени. Но все же сомневаюсь, что они способны преодолевать такие значительные отрезки времени.

— А вы?

Негр заморгал, перегнулся через край гондолы и сплюнул в море.

— Честно говоря, я точно не помню. Какие-нибудь четыре, пять, может — десять, Перемирий (он всячески выделял «П», словно подчеркивая заглавную букву) назад я стрелял, как умел, с борта своего «Шмеля-Б». Вдруг ослеп, почувствовал жар. И оказался здесь, на борту то же самой машины, над почти идентичным районом. Я даже не сразу подметил разницу. Но мне показалось, что я не знаю никого из окружающих меня людей. Когда я сказал об этом, меня отправили в лазарет. Врач выслушал меня, просмотрел что-то о шоке, сделал укол и отослал в часть. Через какое-то время я уже ни в чем не был уверен. Я хотел попросту выжить.

— Меня удивляет одно,— сказал Корсон.— В ходе этих войн смертность должна быть ужасающей. Почему они не прекратились попросту из-за нехватки живой силы? Или же для поддерживания их приходится транспортировать солдат из всех эпох и всех концов Вселенной?

Турэ покачал головой:

— Перемирия. Погибшие возвращаются на свои места.

— Воскрешение из мертвых?

— Нет. Но когда Перемирие приближается, небо темнеет. Потом все отвердевает, застывает время, гаснет свет, огонь, электричество. Такое ощущение, будто бы ты превратился в камень. В страшной тишине еще секунду-две сохраняется сознание. А потом все начинается заново. Иногда, но очень редко, ты оказываешься в той же ситуации, что и перед Перемирием. Но чаще всего — ты уже в другой армии, на другом посту. То, что происходило перед Перемирием, помнится как-то смутно. Словно начинается другая история, словно одну пластинку сменили другой. Отсюда и вытекает моя вторая гипотеза. И мертвые занимают свои места, играют новые роли. Но никогда не помнят, что были убиты. Для них Перемирие наступило сразу после смерти. Может быть, Перемирие — чисто индивидуальное понятие. Но я так не считаю. Когда оно начинается, то ощущение такое, будто оно распространяется на всю Вселенную. Мне кажется, что те, кто создал этот мир, если верна моя третья гипотеза, или те, кто наделен над ним властью, способны повелевать временем и прибывают, чтобы забрать тех, кто должен умереть, за минуту до того, как это произойдет на самом деле. Как видите, ничего сверхъестественного.

— Верно,— согласился Корсон.

Он почесал свою свежую щетину, удивляясь легкости, с которой этот человек — дикарь, происходящий из эпохи первых космических полетов,— признал возможность путешествия во времени. Но потом он вспомнил свою собственную легкость, с какой он приспособился к новой Урии.

Он как раз хотел задать вопрос касательно Перемирий, когда чудовищный грохот разорвал ему барабанные перепонки, более сильный и внезапный, чем раскат грома, чем любой взрыв; два ножа пронзили нежные мембраны, прошли сквозь тонкие кости и вонзились в самые закоулки мозга. Казалось, вся Вселенная треснула пополам.

Аэростат мотало невидимым ветром над гладким, как зеркало, океаном, под непривычным, но ласковым небом. Резкий рывок гондолы — как раз лопнула одна из строп — прервал его размышления, чуть не вышвырнув Корсона за борт. Его спас канат, которым он привязался. Однако он успел взглянуть на горизонт. И вскрикнул настолько страшно, что на мгновение его голос пересилил рев бури.

Горизонт перечеркивала быстро расширяющаяся черная полоса. Сейчас она была уже не поясом, но стеной. Стеной абсолютнейшей черноты. Черноты небытия. А кроме того: стороны этой стены тьмы не искривлялись и не делались уже, убегая к горизонту планеты, наоборот, насколько мог судить человеческий глаз, верх и низ шли строго параллельно.

Здесь кончалась Вселенная. По крайней мере — эта Вселенная. Они летели в направлении этой тьмы, в пропасть. Ураган тем временем понемногу стихал. Зато волны сделались еще выше, словно бились там, внизу, о невидимую преграду. Теперь они образовывали морщинистые ущелья с глубиной во много сотен метров.

На горизонте океан обрывался ровно, как край стола. А дальше шла пропасть, заполняющая все пространство между небом и землей.

— У нас немного шансов,— сказал Турэ,— если Перемирие начнется раньше...

Заканчивать не было смысла. Растерянные, они смотрели на горизонт.

— Может, ветер совсем прекратится,— сказал Корсон.

Турэ дернул плечом:

— Нас всосет эта вот пустота. Вся Вселенная провалится туда.

— Почему именно сейчас?

В гигантской машине что-то испортилось. По мере того, как они приближались, черное пространство заполнялось светилами, блестящими и неподвижными точками, которые, казалось, время от времени гасли и разгорались снова, словно некий темный предмет проплывает перед ними. Аэростат несло в сторону черного пятна, еще более глубокого, еще более темного, чем остальная стена. Оно было окружено ореолом трещин, разбегающихся словно стрелистые молнии во все стороны.

«Словно разбитое ударом окно»,— подумал Корсон.

Именно это и было у него перед глазами: окно, разбитое ударом. Стабильные неподвижные светляки — звезды. Пропасть — космос. Пятно матовой черноты было отверстием, сквозь которое Аэргистал или по крайней мере та его часть, в которой находился аэростат, утекала в пространство.

Около дыры огромный водоворот сменил океан. Океан тоже вытекал в вакуум.

Корсон подумал, было ли бесконечно это пространство и весь Аэргистал вместе с его абсурдными войнами, армиями, флотами, жалкими героями, ядерными грибами — не найдут ли они наконец покой между звезд. Неужели создатели — или служители Аэргистала ничего не предпримут? Или катастрофа превышает их возможности? Или они решили прекратить испытания? А может, Турэ был прав, говоря о макете? Или в самом деле Аэргистал был искусственным гигантским, но ограниченным миром, странствующим в космосе и опоражнивающим сейчас свое нутро вследствие какой-то аварии или необходимости? И что произойдет, если «окно» внезапно треснет по вертикали? Соединятся ли земля и небо? Или же архитектоника этого бессмысленного антропоморфически говоря — мира, выдержит, навсегда защищенная непреодолимым экраном небытия?

По мере того, как аэростат приближался к пролому, температура падала, воздуха становилось все меньше. И однако, отверстие странно уменьшалось. Только что оно зияло многокилометровой пастью. Сейчас же уменьшилось до нескольких сотен метров и сокращалось довольно быстро. Аэростат был достаточно близко, и Корсон мог видеть пробегающие по внутренней поверхности концентрические волны, гаснущие на краях разрыва. Море подернулось ледяной коркой, белизной своей еще более подчеркивающей прямизну основания этой космической стены. Не окна, не стены, даже — самовосстанавливающего силового экрана., поврежденного исполинским взрывом.

— Пролетим,— глубоко дыша, выговорил Турэ,— если оно раньше не закроется.

Антонелла спрятала лицо на груди Корсона, который еще нашел в себе достаточно сил, чтобы выставить руки в сторону пролома. В пустоте, немного ниже уровня океана, кружили обломки гигантского космического корабля. Возможно, он даже был ракетообразной формы. По крайней мере, на это намекал облик его кормовой части, которая казалось, была приклеена к прозрачной преграде. Восстанавливаясь, силовое поле частично включало ее в свою структуру.

Больше всего Корсона удивлял биологический характер восстановления силового поля. Он помнил лишь поля, возникающие мгновенно, но там речь шла о небольшом объеме и ограниченных возможностях человеческого воображения. Потом он подумал, что применяемые здесь энергии настолько велики, что ход времени может быть нарушен. Эквивалент массы покоя должен быть чудовищным. Теория относительности утверждает, что на звездах-гигантах время течет медленнее. Но самым странным было то, что этот эффект не отражался на пространстве, примыкающем к барьеру. Ведь аэростат не швырнуло на экран с огромной скоростью, он не сгорел в атмосфере, прежде чем столкнулся с преградой.

Для Корсона мелькнула искра надежды. Им оставалось несколько сотен метров. Рана затягивалась все быстрее, змеистые трещины исчезли. Матово-черное пятно сокращалось. Пространство вокруг поблескивало, словно покрытое лаком. Побочный эффект поля.

Уже совсем близко. Корсон выставил руки, чтобы защитить Антонеллу.

Удар! Отскок.

Их потащило. Затянутый вокруг пояса канат впился в ребра. Он качнулся и упал вперед. Головой ударился о край гондолы. Сильный крен. Потом раздался странный мягкий звук. Аэростат размазывало по барьеру. Гондолу раскачивало... Удар. Отскок. Удар. Не особенно сильный. Барьер-то эластичный. Он потерял сознание.

Ощущение холода на лбу. Он очнулся. Может быть, почти сразу же. Его голова лежала на коленях Антонеллы, которая прикладывала к его лбу тряпку, смоченную вином. Ныла правая бровь, он коснулся ее рукой, потом посмотрел на нее — кровь. И тут его взгляд встретился с тревожным взглядом Турэ.

Он поднялся. Голова закружилась. Он с трудом удержался на ногах.

— Баллон послужил пробкой,— пояснил негр.

Шар аэростата наполовину уйдя в барьер, застыл в добром километре над океаном, который перестал бурлить. Подводная трещина тоже затянулась. Атмосферное давление быстро росло. Барабанные перепонки ныли. Корсон заткнул нос и выровнял разницу.

Потом перегнулся через край гондолы и, потрясенный, принялся разглядывать пустоту. Небо вверху и море внизу кончались ровно, как обрезанные ножом. До барьера было рукой подать. Корсон вытянул руку, но не дотянулся, лишь почувствовал легкое покалывание. Но, может быть, это была только иллюзия.

А дальше был космос. Космос оживленный. В первую очередь звезды, скомпонованные в незнакомые созвездия. Звезды всех цветов, как это можно видеть только через стекло скафандра или сквозь наблюдательный купол. Какая-то галактика отливала багрянцем. Но были там не только звезды и галактика.

Между ними, а иногда перед ними, проплыли огромные корабли. Разумеется, ничего, кроме размеров, Корсон не мог видеть непосредственно. Но они встряхивали звездами или, скорее, преграждали дорогу их свету. Масса и энергия. Фотон — нечто, настолько легкое, настолько легко поглотимое. В тренированных глазах Корсона танец звезд начал приобретать смысл. Там находились две флотилии, ведущие яростное сражение. В ходе этой битвы один корабль, несомненно, лишившийся маневренности, налетел на барьер и повредил его. Однако остальные, скорее всего даже не имея понятия о катастрофе, продолжали схватку. По ту сторону барьера это была абстрактная борьба, проявляющаяся лишь в сотрясении пространства и танце звезд, словно фонариков на гребне волны.

По ту сторону барьера громоздились зеленоватые наплывы. Прошло некоторое время, прежде чем Корсон узнал их. Лед, ледяные горы в пустоте. Следы нескольких миллиардов тонн воды, вытекающих через пролом.

Он прекрасно понимал, что почти ничего не видит из происходящей перед ним звездной баталии, растянувшейся, вне сомнения, на много световых часов. Он наблюдал лишь частную схватку. Но внезапности нападений было достаточно, чтобы он разобрался в специфике этого пространства.

Пространство не граничило с Аэргисталом, но составляло часть его. Логично. Космические войны также должны были иметь место на Аэргистале, как войны наземные, морские или воздушные. Но им требовалась особая среда, и среда эта была предоставлена. Макет, если эта Вселенная была макетом, был приближен к идеалу.

Но кто мог сражаться в этом пространстве? Люди? Космиты? Люди против космитов? Завязший в барьере обломок не напоминал ни один из видов известных ему боевых кораблей. Однако если его оценка верна — расстояние и размеры в пространстве сильно искажаются,— этот обломок был длиной более километра. Значит, само судно должно быть по крайней мере в три раза длиннее. Корсону показалось, что он заметил беспомощный человеческий силуэт, как пылинка, мечущаяся среди останков. Слишком далеко. С тем же успехом это мог быть кусок металла.

Турэ откашлялся. Вибрация прекратилась. Воздух успокоился и застыл. Не надо было больше кричать, чтобы переговариваться, хотя в натруженных ушах до сих пор звучал призрачный гул.

— Наша ситуация не из приятных.

— Этого я и боялся,— согласился Корсон.

Он уже прикинул и по очереди отбросил все возможности. Стропы, прикрывающие гондолу, не были достаточно длинны, чтобы можно было спуститься на поверхность океана. Если же она распорет оболочку шара, чтобы сделать из нее парашют, то им грозит, что она отделится от барьера и тогда они погибнут в волнах, упав с километровой высоты. Не было ни малейшей надежды, что аэростат откликнется сам. Но, если даже им удастся опуститься, каким образом они доберутся до суши, отстоящей на десятки километров, которые они преодолели с той бешеной скоростью. Они находились в ловушке, словно мухи, пойманные на липучку.

«Если бы только началось Перемирие»,— подумал Корсон. Сперва, когда Турэ говорил о Перемириях, он испытывал лишь глухой, животный страх. Перемирие в какой-то мере напоминало смерть или светопреставление. Теперь же оно было одним из его желаний. Но это не имело смысла. Он не мог влиять на решения неведомых богов, создавших ч управляющих этой Вселенной. Тут он вспомнил прочие предположения Турэ. Но не решился сделать из них свои выводы.

Тут он заметил в космосе какой-то клубок тьмы. Ему показалось, что бездна ожила, но не благодаря неровным движениям звезд, но так, словно совсем неподалеку объявился этакий рой. Беспорядочно кружащие мухи. Мухи, облепляющие ближайшие корабли, которые стали видны непосредственно. Казалось, мухи с невообразимым проворством избегали направленных на них выстрелов. Один из крейсеров взорвался. Потом — второй. Две световые волны на мгновение ослепили Корсона, хотя он и успел прикрыть глаза руками. Он попытался представить, что произойдет, если один из кораблей взорвется в непосредственной близости от экрана. Барьер, конечно же выдержит, но в достаточной ли степени он поглотит жесткое излучение?

Мухи. Неожиданно Корсон понял, что это такое. Это были гиппроны. Последние сомнения рассеялись в тот момент, когда один из них материализовался по ту сторону барьера. Он узнал ряд глаз, лишенных век, шесть гигантских лап с выпущенными когтями, скребущими пустоту, гриву из витков, развивающихся в пространстве, что придавало животному вид чудовищного анемона, упряжь, а когда Бестия повернулась — всадника в форме солдат Верана. Человек по ту сторону барьера издал неслышный крик удивления при виде гондолы и ее пассажиров. Губы его зашевелились под шлемом. Мгновение спустя туча гиппронов теснилась перед барьером. А потом исчезла.

И показалась с другой стороны. Они преодолели барьер без видимого усилия. Окружили аэростат. Солдаты ждали, нацелив оружие на гондолу. Антонелла схватила Корсона за плечо. Турэ раскрыл рот и спросил, вытирая рукой вспотевший лоб:

— Что это такое?

У него не было времени на ответ. Идея, забродившаяся на грани сознания, обрела свои формы. Он не мог ждать милости от Верана. Тот попытается взять их живьем, и его люди будут развлекаться с Антонеллой.

Корсон заскрежетал зубами. Неожиданно он ощутил на губах привкус крови. Поднял голову к шару аэростата. Водород в соединении с воздухом легко взрывается. Увы, температура луча его бластера невелика и едва ли хватит для катализации этой реакции.

Он отчаянно надеялся, что то, о чем говорил Турэ, было правдой. Но он и так узнает ее, но лишь тогда, если гипотеза Турэ верна, если смерть в этом мире лишь иллюзия.

Он выхватил оружие из кобуры, висящей под левой мышкой внутри скафандра и спокойно открыл огонь. Увидел расползающуюся оболочку шара и растущее пламя. Потом почувствовал, как оно пожирает его, раскрывая глаза, но не во мрак небытия, а в абсолютный свет.

Ощутил горящее лицо и руки, барабанные перепонки лопнули и спасли его от криков остальных. И его собственных.

«Водород»,— подумал он. Он падал и чувствовал рядом с собой тело Антонеллы, хотя у него тела уже не было. Непостижимым образом он был жив и не имел ощущения, что умирает. И хотя гигантский огненный язык несся прямо на него, свет медленно тускнел. Небо сделалось пурпурным, потом черным. Он различал на нем, как на негативе, белых гиппро-нов на темном фоне и даже выражение ошеломления, застывшее на лицах кавалеристов. Он чувствовал, как тяжелеет груз неподвижности.

Пламя перестало расти в нескольких сантиметрах от его лица, хотя лица у него не было. И ему почудилось, что это чудесное равновесие будет длиться во веки веков. Потом пламя погасло.

Перемирие кончилось так же мягко, как началось. Корсон парил в пространстве цвета пурпура, хотя и не помнил, чтобы открывал глаза. Огромные перепутанные, соединяющиеся трубы пульсировали, растягивались, пучились неожиданными пузырями, которые лопались, выпуская отростки, и эти отростки сами начинали вытягиваться. Ни верха, ни низа. Хотя он не был в состоянии оценить ни расстояния, ни размеров, его не покидало чувство, ощущение гигантизма.

«Я пробил потолок,— подумал он,— и ступил на небо»/ Конечности не подчинялись ему, но он не ощущал тревоги, скорее — любопытство. Понемногу возвращались воспоминания. Правда, оставались незаполненные места, но тут помогала реконструкция, возможно, не совсем верная, базирующаяся скорее на подсознании.

Таким образом, он смог сообразить, что место, в котором он находится, необычайно. Обычно воюющий приходил в себя во время какой-то войны. Он покинул Аэргистал. Он был уверен, что находится по другую сторону небосвода. Или же его изгнали из игры, так как он вел себя не соответственно? Или же был это новый ад, место, где сражались существа, вообразить которые человек был не в состоянии? Может, теперь ему была уготована другая судьба?

Он был один. Он знал об этом, хотя не мог шевельнуть головой. Тишину нарушил голос, всколыхнув ее, как нежное дуновение ветра колышит воду. Сперва он воспринял его как чистую музыку, и прошло некоторое время, прежде чем он понял, что к нему обращаются, но слова сохранились в его памяти, словно она была промыта, вычищена, острая как у ребенка и жаждущая знания.

— Вот так-то быть военным преступником.

Он ответил после мгновенной задержки:

— Вот так-то быть богом.— Голос звучал странно. Он казался почти детским, но ощущение было такое, словно он порождал бесконечные, почти неразличимые отзвуки эха, а он слышал одно из них, самое близкое, самое для него понятное, хотя где-то рядом раздавались другие голоса, и некоторые из них будили ужасы. Это был почти детский голос, но он мог оказаться и голосом ящерицы, и паука, огненным полыханием звезды, писком крысы, потрескиванием хитиновых крыльев майского жука, артикулированным вдохом ветра.

Корсон смутился. Разговор начался странно. Он не для того оказался здесь, чтобы участвовать в теологическом диспуте. Правда, может быть, таковы обычаи на небе? Он хотел изменить тематику, но чувствовал, что не в силах нарушить естественный ход событий.

«Меня накачали наркотиками,— подумал он.— И это все объясняет». Но он тут же понял недостаточность этого объяснения. Любопытство взяло верх. Он принял вызов.

— Боги всемогущи,— заявил он.

— Всемогущи,— повторил голос.— Слова. Пустая фраза. Ты можешь приписывать им ту силу, которую способен вообразить. И которую способен достичь сам.

Корсон снова остановился. Мысль казалась верной. Он подумал и решился:

— Вы бессмертны.

Голос, казалось, позабавило это.

— И да, и нет. Ты не видишь разницы между бесконечным и неограниченным. Мы не бессмертны, если под этим ты понимаешь бесконечность. В таком случае, ничего бесконечного не существует, даже Вселенная, даже то, в чем находится Вселенная. Но наше существование не ограничено.

— Не ограничено?

Эта концепция была ему непонятна.

— Мы можем повторять наши жизни и, каждый раз изменяя их, жить по-разному. Но ничто из наших существований при этом не меняется.

— Понятно,— сказал Корсон. Для этих существ бытие не было необратимой формой, опирающейся на базу прошедшего, слепо продлевающейся в будущее. Их бытие было для них от начала и до конца пластичным, позволяющим формировать себя континиумом. Они не знали «раньше» или «позже». Жизнь их была лишена длительности.

И в самом деле,— подумал он,— какова ширина человеческой жизни? Какова ее толщина? Их жизнь представляла одно всеобъемлющее и способное к уточнениям целое. В зависимости от следствий менялись причины. Для них сиюминутное, настоящее было лишь точкой отсчета. Они контролировали время. Это умение порождало их власть. Как люди, долго прикованные к пространству возможностями своих рук и ног, возможностями минимальными даже при самой длительной жизни, в конце концов покорили космос и стали гулять меж звезд, так и эти существа покорили себе время,

Для них люди были несчастными и бессильными существами, такими же представлялись Корсону его предки, заточенные в тесноте пространства.

«Это страшная власть,— подумал Корсон,— потом добавил, словно ему ее предложили:— я не в состоянии ее осмыслить».

— Вы не люди,— заявил он. «Кто они такие, если так забавляются нашими иллюзиями? Пришельцы из другой галактики, другого измерения? Чистые духи, наши создатели, боги из сказок?»

— Ты станешь таким же, как мы,— сказал голос. «Обещание или констатация факта? Как могу я стать таким, как вы, если я не в состоянии даже понять вашей силы? Куда подевались отдаленные потомки человечества? Или же способности расы Антонеллы — зачатки этой мощи? Сколько миллиардов лет отделяют мое примитивное естество от оценивающих меня неприемлемых потомков?»

— Вы появитесь после нас?— спросил Жорж. Смех, который он услышал, успокоил его, а не разозлил.

— Мы не появимся после вас,— ответил голос.— Мы существуем в то же время, что и вы, поскольку мы существуем все время. Оба наших существования всегда сочетаются. Но в крайнем узком значении, если это может тебя успокоить, мы появились после вас, мы родились из вас.

Значит, они — наши потомки и одновременно они значительно старше нас. С того момента в будущем, когда их ветвь отделилась от нашей, они завладели Вселенной, в которой мы занимаем до смешного крохотную часть. Они произошли от нас, но они существуют с тех пор, как мы появились.

— А другие расы? Уриане?

— Нет разницы,— ответил голос.

Нет разницы. Ответ исчерпывающий. Слишком рано, чтобы требовать ответа на этот вопрос.

— Где вы?— спросил Корсон нерешительно.— Снаружи Вселенной, на ее поверхности или же на ее оболочке?

— Чтобы понять и научиться изменять Вселенную, ее необходимо покинуть.

Оболочка Вселенной. Не по этой ли причине привычные законы физики не правомерны для Аэргистала? Не поэтому ли они могут делать там все, что заблагорассудится. И что же дальше?

— И что находится вне Вселенной?

— Здесь Вселенная реализует свою мощь,— ответил голос.— Нечто, независящее от времени и пространства. Наружное, не оказывает никакого влияния на внутреннее, а кроме того, не поддается непосредственному познанию.

Тупик. Существует ли предел могуществу этих существ, или же эти ограничения вытекают из убогости моих собственных понятий?

Корсон решил вернуться к собственному положению.

— Вы будете меня судить?

— Ты уже осужден,— ответил голос.

— Я не преступник,— возразил Корсон с неожиданным нетерпением.— У меня никогда не было выбора...

— У тебя будет выбор. Ты получишь возможность исправить, прервать сеть преступлений. Прервать вереницу войн. Ты вернешься на Урию и излечишься от войн.

— Зачем я вам нужен? Почему вы, обладающие такой властью, попросту не запретите все войны?

— Война — часть истории той Вселенной,— принялся нетерпеливо объяснять голос.— В определенном смысле, мы тоже порождены войной. Мы хотим ликвидировать войны и достигнем этого с помощью тех, кто воюет, в их же интересах, чтобы они стали тем, чем могут стать. Но мы не можем делить свою власть с существами, которые не смогли справиться с войнами. Может быть, мы и смогли бы теоретически запретить все войны, благодаря своей силе — силой — но тут бы возникло противоречие в понятиях. Мы воевали бы против себя самих. Мы решили изменить ту Вселенную. А изменить ее можно, только используя ее собственный строительный материал. Этому и служит Аэргистал. Он выполняет три функции, искоренение войны: рано или поздно, но Аэргистал воспитывает убежденных сторонников мира. Чтобы искоренить войну, надо понять ее: Аэргистал располагает огромным количеством полей сражений. На Аэргистале не существует конфликтов между империями, между планетами, между расами. Это лишь далекий фон, туманная мотивировка. Ведь мы знаем, что война ведется не для разрешения конфликтов. Она продолжается, она питает сама себя намного дольше, чем требует того необходимость, даже тогда, когда причины ее давно забыты. Война обладает многослойной структурой, но это только внешнее впечатление. Благодаря полигонам Аэргистала, мы узнаем ее и стремимся к тому, чтобы те, кто ее вызвал, тоже узнали ее.

«Война как структура! Нечто, наделенное некоторой анатомией, только и ждущее какого-либо конфликта, чтобы родиться. А потом питающееся субстанцией и энергией воюющих». Это объясняло, хотя еще туманным образом, почему были войны в истории человечества — задолго до Корсона — во все эпохи, при всех социальных структурах. Регулярно какая-нибудь группа людей брала на себя труд избавить мир от войны, но безрезультатно. Наибольшее, что удалось нам — задержать ее, создать базис мира на век или два, реже — на тысячелетие, между двумя пожарами. А их ученики мир с помощью войны.

Из-за чего началась война между Солнечной державой и империей Урией? Из-за космических разногласий? Из-за амбиций властителей? Из страха перед массами? Все это — важные причины, но не самые существенные. Война против Урии была предотвращением войны между планетами людей, имеющей свое начало в древних, плохо составленных договорах. Договорах, которые были заключены в завершении еще более древних войн. И таким образом, можно было добраться до войны, которая разразилась за тысячу лет до рождения Корсона и которая толкнула человека к звездам, вынудив его искать мир за пределами родной планеты. И даже еще дальше, к первой из всех битв, к камню, впервые поднятому одним питекантропом на другого.

То же самое было в истории других рас, почти всех рас, что находились сейчас на Аэргистале.

«Мы часто задумываемся, за какое дело мы воюем,— думал Корсон,— но почти никогда, или же слишком редко, слишком случайно, почему мы воюем, история искажена. Мы — муравьи, которые борются между собой по причинам, которые воспринимают как личные, но которые скрывают полный мрак и абсолютное непонимание. Аэргистал — это лаборатория.»

— Третья функция Аэргистала,— сказал голос,— это исцеление войны. Война — одна из жизненно необходимых функций, она представляет собой часть нашего детства. Возможно, нам еще пригодится ее опыт. Нечто может явиться того, что находится снаружи Вселенной. Аэргистал — это фронт. А кроме того — линия защиты.

Неожиданно голос сделался напряженным, а может быть — просто печальным. Корсон попытался представить себе то, что Снаружи. Но столь абстрактная абстракция не поддавалась его воображению.

Непроницаемая тьма. Не-время. Не-расстояние.

Ничего и, может быть, что-то иное. «Если бы я был цифрой,— подумал Корсон,— цифрой один, как я мог бы вообразить сумму сумм, окончательную из всех сумм?»

— Искоренить войну,— продолжал голос.— Познать войну. Исцелить войну. Мы предоставляем тебе выбор. Ты будешь отправлен на Урию для решения проблемы. Если тебе это не удастся — ты вернешься сюда, если удастся — ты будешь свободен. В нужное время ты перестанешь считаться военным преступником. Но в любом случае сделаешь шаг вперед.

Воздух вокруг Корсона загустел. Вокруг него материализовались стенки. Он лежал в продолговатом ящике с металлическим блеском... Гроб.

Или консервная банка.

— Эй!— крикнул Корсон.— Дайте мне оружие, хоть что-нибудь!

— У тебя есть разум,— значительно ответил голос.— А необходимую помощь ты получишь...

— Служба безопасности,..— начал Корсон.

— У нас с ней нет ничего общего,— ответил голос.— К тому же, она следит за временем лишь в Тройном Рое, в одной галактике.

«Коротко говоря,— подумал Корсон, прежде чем погрузиться во тьму,— пригоршня праха».

Минос, легендарный судья мертвых. Трибунал, не терпящий отлагания. Корсон спал на грани яви. В мыслях он переваривал все, что услышал. Антонелла. Проклятые пацифисты, у исхода времени, не способные сами выполнить свою работу. Мы — молнии в их руках. Тираны. Падаю и проваливаюсь, бессильный, проскальзывая сквозь ячейки сети бытия, брошенный рукой какого-то бога. Делай, что желаешь,— приказал бог,— но утихомирь эту военную суетню, которая тревожит мой сон.

Сеть была соткана из человеческих тел... Каждый узел был человеком, и каждый из них держался руками за ноги двух других людей — и так до бесконечности. И эти обнаженные люди рвались, выкрикивая проклятия, пробовали приблизиться друг к другу, чтобы царапаться и кусаться. Время от времени один из них срывался — и его почти сразу поглощала бездна. Получившаяся дыра быстро заполнялась путем непонятной переформировки ячеек. А Корсон, подобно невиданной рыбе, проскальзывал между паутиной из конечностей.

Ему снилось, что он проснулся. Бродил по гигантскому великолепному городу. Башни его тянулись к небу не как мачты, а скорее как деревья, раскинув ветки и сучья, чтобы причесать ветер. Улицы напоминали лианы, переброшенные над пропастью.

Он чувствовал, как его сердце сжимает тревога, которую он не мог объяснить в тот момент. Потом он вспомнил вдруг причину своего присутствия здесь.

Коробочка, висящая на ремешке его груди, была аппаратом перемещения во времени. На обоих запястьях рук были укреплены часы, но сконструированные необычайно тщательно — хронометры, считывая показания которых, он мог — что было чрезвычайно важно — оставаться хозяином времени. На стекле каждого хронометра была нарисована, а может — выгравирована, тонкая красная линия, точно указывающая час, минуту, секунду. Он знал, что за секунда это была. По указаниям большой стрелки он мог прочитать, что до того, как она достигнет красной черты, пройдет свыше пяти минут. И на табло аппарата для путешествий во времени перемигивались цифры, говорящие то же самое, отмеряющие минуты, секунды и доли секунд. Он знал, что аппарат был настроен так, чтобы доставить его в прошлое или будущее — в то мгновение, когда большая стрелка коснется красной черты.

Красная. Сейчас произойдет поразительная вещь. Но в городе царило прежнее спокойствие. Никто еще ни о чем не подозревал. И по мере того, как конденсировалась тревога. Корсон думал лишь об одном: как дождаться критической минуты и не закричать.

Ах, какой покой царил в городе! Ветер скользил среди висящих улиц, среди ветвистых башен и слегка раскачивал их. Какая-то женщина любовалась полированной табличкой, висящей у нее на шее.

В саду скульптор ваял статую из пространства. Пели дети и подбрасывали в воздух разноцветные шары, которые кружились друг вокруг друга и медленно опускались на землю. Погруженный в сон, город явился как почти неподвижная, лишь фрагментами оживающая, удивительно сложная скульптурная группа.

Через неполные две минуты этот город будет уничтожен ядерным мечом, уже занесенным, уже ревущим в верхних слоях атмосферы и оставляющим за собой грохот терзаемого этим вторжением пространства. Спящему казалось невероятной эта угроза, но все-таки точное время исполнения ее было выгравировано на стекле обоих часов. Он знал, что избегнет гибели, что от города останется только картинка этого спокойствия. Он не увидит пламени тысячи солнц и как воск оплывающих башен, и всплеска разбуженной лавы из самого сердца планеты, и испарения тел, даже не успевших сгореть, и наконец, позднее, намного позднее — крика разодранного воздуха. Город останется в его памяти вырванным из времени — таким, каким он был. Его уничтожение будет для него лишь отдаленным, принадлежащим истории, абстрактно воспринимаемым событием.

И все же он опасался чего-то, он сам не знал точно — чего именно, но чего-то такого, от чего машина времени не сможет его защитить.

Это пришло неожиданно. Город был спокоен. Женщина завыла. Она так резко дернула цепочку, украшающую ее шею, что та порвалась, а она далеко отшвырнула от себя полированную металлическую пластинку. Дети с плачем поспешно разбежались. Крик, который взвился над всем городом, обрушился на пришельца. Он родился из миллионов глоток, рвался из миллионов ртов. Непоколебимость башен служила ему фоном. А в нем самом не было ничего человеческого.

Корсон слышал крик города, как вой огромного напуганного существа, которое распадалось, превращаясь в миллиарды напуганных единиц, объединенных только своей тревогой.

Ему бы заткнуть уши руками, но он не мог. Теперь он уже вспомнил. Обитатели этого города могли предвидеть будущее, выхватить несколько минут из него, и они узнали о скорой гибели.

Они узнали, что обрушатся бомбы. И кричали уже сейчас, еще до их падения. Они уже чувствовали огонь, и ослепительный свет, и бесконечную ночь.

А он, чужой здесь, погруженный в сон, знал, что окажется не в состоянии ничего сделать: что у него нет времени, чтобы предупредить их. Он не имел времени даже на то, чтобы сообщить им об их смерти прежде, чем их внутреннее зрение само скажет им об этом. Он не увидит, как умрет город, но он будет слышать его крик.

Большая указательная стрелка почти коснулась красной черточки, но для чужака минуты оборачивались бесконечностью. Оглушив его, возникла одинокая тревога. Может быть, коробочка, висящая на его груди, вовсе не была машиной времени? Может, и сам он — житель этого города, обреченный, как и все остальные, на гибель?

Он открыл было рот. Но в этот момент аппарат сработал.

Он был спасен. Один. Один-единственный.

Он находился где-то в другом месте, и крик исчез. Он попытался вспомнить, он знал, что спит и что сон этот ему уже снился. На обоих его запястьях тончайшие хронометры показывали идентичное время. Он был хозяином времени. На его глазах низкий и плоский, прорезанный каналами город отстраивался на берегу фиолетового моря.

Он завыл, один, в тишине, нарушаемой только криками птиц. Кто-то очень далеко, обернулся, не понимая.

Темнота и шесть металлических стенок, едва позволяющих ему шевельнуть руками. Он лежал на спине. Тяготение сделалось почти нормальным, таким же, как на Земле, с точностью плюс-минус десять процентов. Он не боялся.

Он сильно надавил крышку ящика, но безрезультатно. Потом кто-то или что-то рвануло металл, и вдоль одной из стенок появилась светлая щель. Минуту спустя ящик раскрылся и Корсон, ослепленный ярким светом, попытался подняться.

Воздух был перенасыщен запахом хлора. Он попал в руки уриан. По мере того как его глаза приспосабливались к свету, он начал различать три склонившиеся над ним фигуры, отдаленно напоминающие человеческие, три роговых клюва, три слишком маленькие головки, украшенные хохолками, три худые и длинные шеи, тонкие руки, три коротких и массивных туловища с выпирающей грудиной.

Он облетел всю Вселенную, чтобы кончить свою жизнь как подопытный кролик под ножом какого-нибудь урианина.

Он ожидал боли.

— Не бойся, человек Корсон,— запищал один урианин.

Оцепеневшему Корсону кое-как удалось сесть. Они находились в обширном зале, драпированном бархатными тканями, без окон, без сразу заметных дверей. Зал достаточно хорошо изображал внутренность урианских жилищ, какими их представляли на Земле во времена войны.

«Может быть, это обычай богов времени — выдавать военных преступников их врагам?»

Один из уриан, явно более старый, чем остальные, сидел на чем-то вроде трона, который напоминал Корсону гнездо. Уриане происходили от той ветви эволюции, которая бы на Земле была названа птицами. Их внешний вид давал достаточно много информации на эту тему, что было подтверждено вскрытием трупов (согласно официальной версии), попавших в руки землян. Кора их головного мозга была сравнительно мало развита, но мозжечок был очень сложен. Насчет мозгов уриан на Земле ходили самые разные шуточки. Но Корсон не был склонен доверять им. Он знал, что даже на Земле некоторые птицы — обычный ворон — проявляют невероятную сообразительность, а кроме того, ему были слишком хорошо известны деловые качества Князей Урии. Огромная часть человеческого мозга предназначена для расшифровки и интеграции наблюдений, и сравнительно небольшая часть работает с абстракциями. У уриан способность к наблюдениям была достаточно ограниченной, по крайней мере с человеческой точки зрения. Остроту зрения они принципиально имели лучшую, чем люди, но способность к различению цветов была гораздо ниже. Слух их был настолько плох, что их музыкальное искусство никогда не шло дальше уровня ритма. Было недоразвито осязание в связи со своеобразием строения хватательных конечностей — скорее шпор, чем рук — и из-за жесткого пуха, покрывающего их тело. Зато они проявляли врожденные склонности к абстрактным размышлениям и философским дискуссиям. Короче говоря, если бы

Кондильяк был знаком с ними, он отказался бы от своей сенсуалистической гипотезы.

— Нам прислали человека,— не скрывая неудовольствия, сказал старый урианин.

Корсон попытался осторожно поставить ноги на землю.

— Прежде чем ты предпримешь безрассудные шаги,— продолжал старик,— мне следует понятными словами изложить тебе некоторые факты. Не потому, что мы боимся каких-нибудь твоих выходок,— тут он указал на три наставленных на него ствола,— но потому, что мы заплатили за тебя достаточно дорого и было бы жалко тебя повредить.

Он встал и налил в стакан хлорированной воды. Во времена Корсона необычайное пристрастие уриан к хлору было еще одной темой для шуток.

— Ты — военный преступник. Ты не можешь покинуть эту планету, не будучи задержанным и подвергнутым уж не знаю какому наказанию службой безопасности. Даже на этой планете ты быстро обнаружишь, даже будучи свободным, что твой грех значительно ограничивает твои возможности. И поэтому тебе придется быть с нами, полагаться на нас. У тебя нет выбора.

Он помотал головой какое-то время, позволяя своим словам поглубже проникнуть в сознание Корсона, потом продолжил:

— Нам требуется специалист по военным вопросам. Мы купили тебя за высокую цену через посредников, знать которых тебе не обязательно.

Они приблизились к Корсону шагами, делающими уриан неприятно похожими на гигантских уток, богато наряженных и смертельно опасных.

— Меня зовут Нгал Р’нда. Ты можешь забыть это имя, человек Корсон, поскольку я не собираюсь рисковать или испытать какое-нибудь неправдоподобное неуважение. Ты будешь единственным человеком, знающим меня с этой стороны. Для остальных твоих соплеменников я — мирно настроенный Нгал Р’нда, несколько разочарованный старик, общающийся с музами, каких я никогда не видел среди людей, будучи в свое время историком. Для них всех,— тут он широким жестом обвел своих соплеменников,— подлинный Нгал Р’нда, единственный потомок древнего рода Князей Урии, выклюнувшийся из голубого яйца! Ты даже вообразить себе не можешь, человек Корсон, что в древние времена значило яйцо с голубой скорлупой. Что значит оно сейчас для горстки сохранивших верность. Увы! На полных лжи кораблях прибыли люди — и вскоре началась война. Долгая и страшная война, в ходе которой Земля не раз чуть ли не падала под клювом Урии. Но никто не выиграл ее. Проиграли лишь князья Урии. Из усталости и истощения родился кретинский мир. Люди и уриане в знак доброй воли согласились на взаимные уступки на своих планетах. И тут оказалось, что уриа-не не могут жить на Земле, тогда как люди на Урии чувствуют себя превосходно, и вскоре те, кто были заложниками, сделались владыками. Потомство их было многочисленнее, чем потомство уриан. А кроме того, они оказались способны с невероятной изобретательностью использовать свои тяжеловесные умы для решения вопросов, недостойных князей Урии, предающихся высочайшим медитациям. Вот таким образом князья Урии проиграли войну, которую не выиграли земляне, и в которой уриане не потерпели поражения. Измена, измена, коварная измена искусом мира; и произошло наихудшее. Общество Урии, расшатанное войной, а потом — унизительным контактом с людьми, отвернулось от культа голубого яйца. Распространились мифы о всеобщем равенстве. Уриане утратили свою душу. Они жили, уступая шаг за шагом свою землю — без всякого сопротивления.

Минули века и тысячелетия. Но чистейший пух Урии — надо было сказать, весь цвет, чтобы ты понял меня — не забыт. Грянет время, и будет сброшено ярмо. Мы знаем, что в Совете Галактики одни дегенераты — они не станут интересоваться нами еще век-два. А этого времени больше, чем надо, чтобы возродить флот и вернуться на путь доблести. Но перед тем мы еще должны воцариться на этой планете, нашей планете, и изгнать с нее людей.

Он замолчал ненадолго, упершись разрезанными вертикальным зрачком глазами с двойным веком в Корсона, который даже не вздрогнул.

— Вот в какое время ты приступаешь к действию. Мы забыли, как ведутся войны. Мы не забыли теорию, поскольку каждый среди нас способен манипулировать умственными спекуляциями, но мы утратили практические навыки. Мы обладаем изумительным оружием, которое самые мудрые из князей Урии укрыли в недрах планеты шесть тысяч лет назад. Но нам необходим крохотный зверек, который благодаря своему хитрому и разностороннему разуму сможет подсказать нам, когда ударить и где ударить. Нам нужен ты. Не в этом дело. И в ночной глубине моих созерцаний я постановил: использовать против людей наилучшее оружие — человека.

— Не возражай, человек Корсон. На нашей стороне твои интересы. Ты осужден, изгнан своими. Среди них ты не найдешь себе пристанища. В то время, как трудясь во славу голубого яйца Урии, ты будешь свободен, как подлинный, вылупившийся из яйца урианин. Ты будешь повелевать невольниками-людьми. Но если ты намерен воспротивиться нам, человек Корсон, то не будет на то твоей воли. Мы — специалисты в запретных науках и ничего не забыли из тех опытов, которые проводились шесть тысяч лет назад над некоторым из вас. Но, боюсь, тогда бы ты перестал быть самим собой.

К тому же, ту незаменим, человек Корсон. В наше время идет активная торговля военными. На многих планетах живут существа, жаждущие свержения тирании Правительства, и за высокую цену покупающие наемников. А те, как правило, мыслят только о мести. Ненависть к своему племени обостряет их талант. Надеюсь, человек Корсон, что те, кто поставил нам тебя, не ошиблись, оценивая твой дар. Ты на пути, который ведет только в одном направлении: работать на нас.

— Понятно,— сказал Корсон. Уриане считались болтливыми существами, и этот не представлял исключения. Но Корсон не получил единственную информацию, которая ему требовалась: дату. Вернулся ли он до или после своего первого визита на Урию? Существовала ли эта новая опасность одновременно с двумя другими: с Бестией выпущенной в джунгли, и с безумными завоевательскими планами Верана? Не было ли это уж слишком нарочитым стечением обстоятельств? Или уже существовал принцип равновесия, согласно с которым катастрофу можно было оттянуть, но избежать было невозможно?

И это имя, «Нгал Р’нда — один из моих лучших друзей». Флора Ван Вейль упоминала о нем. Тогда он не придал этому значения. Но имя это запомнил. Крепко запомнил.

Он решил не спрашивать о дате. Он так и не знал года своего первого появления. Однако точка отсчета у него была.

— Последнее время на Урии не замечали дикого гип-прона?

— Ты задаешь странные вопросы, человек Корсон. Но это не представляется мне опасным. Ни один дикий гиппрон не был замечен на этой планете вот уже много веков, если не тысячелетий.

«Две возможности. Сегодняшняя сцена разыгрывается до моего падения на Урию или вскоре, после того... как Бестия, спрятавшись под землей, выращивает свои восемнадцать тысяч потомков. В этом втором случае период неуверенности определяется примерно в шесть месяцев».

— О'кей,— сказал Корсон, прибегнув в архаической форме,— ты меня убедил. Я — с вами. Есть у вас какая-нибудь армия?

— Армия — малоизящный способ ведения войны.

— Каковы же другие способы?

— Шантаж, убийства, пропаганда.

— Действительно, сплошное изящество,— заметил Корсон.— Но армия вам необходима.

— У нас есть оружие,— сказал урианин,— не требующее обслуживания. Отсюда, мы можем стереть с лица земли любой город планеты, любой объект, любого человека. Тебя тоже, сам должен понять.

— В таком случае, для чего же я вам нужен?

— Ты должен объяснить нам, на какие объекты следует нацеливаться, как производить вторжение. Твои рекомендации, прежде чем они будут приняты, старательно проанализируют. В твои обязанности будут входить переговоры с людьми. Когда дело дойдет до этого, они будут тебя слишком ненавидеть, чтобы тебе захотелось изменить нам.

— Каковы условия капитуляции?

— Для начала должны быть уничтожены девять десятых их женщин. Плодовитость людей не должна превышать определенных границ. Уничтожение мужчин не дало бы этого. Один мужчина может оплодотворить много самок. Но самки являются слабым пунктом вашего племени.

— Так легко они на это не пойдут,— сказал Корсон.— Они будут сражаться как черти. Если на него как следует надавить, род людской делается невероятно твердым.

— У них не останется выбора,— сказал урианин.

Корсон скривился:

— Я устал и проголодался,— заявил он.— Вы намерены начать войну немедленно или у нас есть немного времени передохнуть? Подкрепиться? И подумать?

— У нас есть время,— ответил урианин.

Он подал знак, стражники опустили оружие и подошли к Корсону.

— Уведите нашего друга,— распорядился старый урианин,— и обходитесь с ним как следует. Он стоит больше, чем слиток элемента 164 равного ему веса[12].

Урианин из низкой касты, с редким гребнем, осторожно разбудил Корсона.

— Ты должен приготовиться к церемонии, человек Корсон,— сказал он. Он отвел его в ванную, которая не была приспособлена для нужд людей. У воды был отвратительный запах хлора, и Корсон пользовался ею очень осторожно. Все же ему удалось умыться и побриться. Вслед за тем, урианин помог ему облачиться в золотую тунику, похожую на ту, которую он носил сам. И хотя она, вне сомнения, была заранее приготовлена для Корсона, рукава оказались коротковатыми, а подол слишком длинным. Скорее всего, портной не имел особых понятий об анатомии человека.

После этого урианин сопроводил Корсона в столовую, где тот подкрепился. Метаболизм людей и уриан отличался настолько, что пища одних являлась ядом для других, и Корсон весьма подозрительно отнесся к тому, что ему подали. Но исполинская птица успокоила его. Корсон спросил его о церемонии, и урианин ответил торжественным тоном:

— Это созерцание яйца, человек Корсон.

— Какого яйца?— спросил Корсон с полным ртом.

Ему показалось, что урианину стало дурно. Из его клюва раздались повизгивания, которые Корсон расценил или как проклятия, или как ритуальные фразы.

— Достойное Величайшего Почтения Голубое Яйцо Князя,— сказал наконец-то урианин, словно его горло было забито заглавными буквами.

— Ясно,— произнес Корсон.

— Еще ни один человек никогда не участвовал в созерцании Яйца. Это необычайное счастье для тебя, великая честь, какую оказывает тебе Князь Р’нда.

Корсон кивнул:

— Я в этом не сомневаюсь.

— А теперь нам пора идти,— сказал урианин.

Они оказались в обширном, лишенном отверстий, эллиптическом зале. С тех пор. как Корсон оказался в руках уриан, он не заметил ни одного окна, ни одного, ведущего наружу отверстия. Наверное, тайная база располагалась глубоко под землей.

Около сотни уриан теснилось в зале, сохраняя полную торжественную тишину. Толпа расступилась перед Корсо-ном и его сопровождающим, благодаря чему они оказались в первом ряду. Участвующие в церемонии носили туники разного цвета и группировались соответственно им. Корсон и урианин низкой касты оказались единственными в желтых туниках, кто находился в первых рядах, одинаково наряженных в отливающие голубым, фиолетовые одеяния уриан. Корсон услышал попискивание вокруг себя и без труда разобрался, что его высокопоставленные соседи демонстрируют свое неудовольствие его присутствием. Он повернул голову и посмотрел в глубь зала. За фиолетовым в торжественных позах ожидали красные, за их рядами — апельсиновые. В самом конце, склонив головы, располагались уриане в желтых туниках.

Перед ним, почти в центре эллипса, образованного стенами зала, располагался металлический блок, Стол, сейф или алтарь. По его спине прошла дрожь.

«Надеюсь, я не буду возложен на этот жертвенник,— подумал он полушутливо.— Я предпочел бы не исполнять роль молодой девицы в исторической повести».

Из того, что он знал, ему не приходилось опасаться чего-нибудь в таком духе. Уриане не знали понятия «божество». Они только символически оказывали уважение предкам. Их метафизика (если здесь можно применить это слово) была направлена исключительно на понятие семьи. Семья считалась понятием бессмертным, а отдельные ее представители являлись лишь временными проявлениями.

Потемнело. В стене, у фокуса эллипса, за металлическим блоком, появилось отверстие и постепенно расширилось. Наступила тишина. В зал ступил Р’нда. Он был наряжен в невероятную тогу, полы которой волочились по земле. Он занял место за металлическим предметом, повернувшись лицом к собравшимся, вознес свои лишенные плеч руки над головой и выпалил несколько слов на древнеурианском языке.

Толпа ответила ему несколько более высоким тоном.

«И все-таки до чего они нас напоминают,— подумал Кор-сон,— несмотря на разницу происхождения. Или это случайность? Или же разум всегда идет примерно одними и теми же путями?»

Нгал Р’нда нацелил свои желтые глаза на Корсона.

— Смотри, человек Земли, смотри на то, чего не видел ни один человек до тебя,— произнес он свистящим голосом.

Металлический ящик распахнулся, и из него медленно выдвинулась узорчатая колонна, на которой поддерживаемое тремя золотыми захватами покоилось огромное голубое яйцо.

Корсон чуть было не рассмеялся. Это было голубое яйцо, из которого появился Нгал Р’нда. Вскоре, после того как он вылупился, осколки яйца бережно собрали и старательно склеили. С того места, где он находился, Корсон ясно видел соединительные швы, уподобляющие яйцо отполированному черепу. Нгал Р’нда намеревался напомнить своим верноподданным о собственном происхождении; демонстрируя им голубое яйцо, он напоминал о славной истории Урии, о древних родах влиятельных князей. Без яйца Нгал Р’нда, несмотря на все свои таланты, был бы ничем. Яйцо было неподдельным символом, доказательством его принадлежности к легендарному дому.

Корсон невольно заинтересовался яйцом. Научная часть его мозга подбирала крохи исторических воспоминаний. До Первой Объединенной Цивилизации на Старой Земле семьи играли ту же роль, что до сих пор исполняли они в общественной жизни Урии. Тогда происхождение из влиятельной семьи окупалось. Внезапное уничтожение Первой Соединенной Цивилизации, вызванное гражданской войной, и углубленное потом рассеяние среди звезд беглецов с Земли, которая стала временно непригодной к обитанию, не увеличило значение семей. Социологи во времена первой жизни Корсона утверждали, что человечество переступило некий необратимый технологический этап. Но почему уриане, достигнувшие такого технологического уровня, не вышли из стадии общества, основанного на семейственности? Это был парадокс с исторической точки зрения.

«Решение,— подумал Корсон,— находится прямо перед глазами. Уриане, по крайней мере из высоких каст, практиковали чуть ли ни от начала своей истории безжалостную политику генетической селекции. Они обнаружили, что цвет яйца имеет какую-то связь с чертами личности урианина, который должен из него вылупиться. И, вне сомнения, было намного легче, из гуманных соображений, не высиживать или просто разбить яйцо, чем уничтожить маленькое, нежное, попискивающее существо. Однако люди и уриане были слишком различны».

— Посмотри, человек с Земли,— повторил урианин,— когда я умру, это яйцо будет обращено в пыль, как уничтожались яйца моих предков, и прах его будет смешан с моим прахом. Смотри на яйцо, из которого я вышел, которое впервые разбил своим клювом. Яйцо, которое оберегало последнего из князей Урии.

В глубине зала началась суматоха. Нгал Р’нда подал знак, яйцо исчезло в сейфе. Какой-то урианин в желтой тунике с трудом расчищал себе путь сквозь толпу. Он обогнул Корсона и, подобострастно повизгивая, склонился перед Нгал Р’нда.

Князь выслушал его, потом повернулся к Корсону и произнес на пангале:

— Минуту назад отряд вооруженных людей занял позицию в пятидесяти километрах отсюда. Их сопровождают Бестии, гиппроны. Они приступили к разбивке военного лагеря. Измена?

«Веран»,— подумал Корсон.— Вам нужна была армия, князь Урии,— сказал он.— Она прибыла.

Они шли по лесу.

Ему было странно при мысли, что минуту спустя они с Антонеллой попадут в плен к Верану.

Круг замыкался. Там, внизу, он переживал свою жизнь впервые, еще не зная этого. А здесь, он уже знал продолжение. Тревога, лагерь, бегство под предводительством замаскированного незнакомца, прыжок сквозь пространство и время, ненужная высадка на планете-мавзолее, метание по закуткам Вселенной. Аэргистал, войны, аэростат, катастрофа, обратная сторона неба, слова бога и снова Урия. Там же и тогда же.

Здесь он вошел, здесь он снова входит в лабиринт, бегущий сквозь Вселенную и накладывающийся сам на себя с такой точностью, что он, Корсон, отделен сейчас от своего прошлого всего лишь толщиной стены.

Лабиринт раскинулся перед ним, столь же таинственный, как и в прошедшем. Но поскольку он знал, что случится со вторым Корсоном, с Корсоном из прошлого, часть лабиринта, которую он уже преодолел, начала приобретать смысл.

Во время первого существования Корсона, он не знал о третьей опасности, угрожающей Урии, и не знал, как справиться с двумя остальными. Теперь ему пришло кое-что в голову на эту тему. Будущее откроет ему остальное, в этом он не сомневался.

Он был почти уверен. Тот человек из мглы, тот рыцарь в полной тьмы маске, о котором Антонелла сказала, что он кого-то ей напоминает, это был он сам. Значит, каким-то будущим он располагал. Еще однажды, и еще однажды, и, может быть, даже еще бесконечное число раз лабиринт наложится сам на себя. И он, по мере этих поворотов, будет самого себя настигать, пока не настигнет. А этот Корсон из будущего уже будет знать новый участок лабиринта и, возможно, сможет понять его форму и цель, и внесет тогда в свою жизнь необходимые поправки.

Он вспомнил слова бога. В отдаленном будущем они контролировали свою судьбу, их существование не было обычной нитью, протянувшейся от рождения к смерти, но сразу всей тканью, или даже большим — многомерной основой, формирующей пространство. «Боги,— подумал он,— создавая Вселенную, создают самих себя».

Он уже знал, что в своем будущем найдет Антонеллу, ведь она помнила, что они встречались. И вновь потеряет, поскольку она любила и жалела его, там, на улицах Диото, откуда она его забрала. Он подумал, что и он, в свою очередь, любил ее и жалел, и что, может быть, две переплетшихся ниточки их жизней наконец-то свяжутся. Возможность этого была еще скрыта в складках времени. Эти два момента,— решил он,— были стабильны и известны ему заранее. Момент, когда он придет выручать самого себя, и минута, когда он встретится с Антонеллой. Ему захотелось, чтобы они укладывались на кривую, которая некогда во времени станет для них общей.

Но временами ему придется это будущее создавать. Поскольку оба этих момента зависели от его действий. Он должен хорошо выполнить свое задание.

Задание, но кем поставленное? Может быть, еще одним Корсоном, еще более далеким от теперешнего, который решил развеять сгустившиеся над Урией тени. Мог ли он найти лучшего для себя помощника, чем самого себя? Чтобы жил человек завтрашний, вчерашние загадки должен распутывать человек из прошлого, который об этом будущем ничего не знает.

Он вдруг вспомнил разговор с Нгал Р’нда, длящийся, казалось бы, издавна, хотя от начала его прошло всего несколько часов. Князь Урии заявил, что он нисколько не нуждается в Веране. Он не доверял людям и презирал их достаточно сильно, чтобы прислушиваться к их советам лишь в том случае, если они были им куплены. С его точки зрения одного оружия было достаточно; он показал его: шары из сероватого металла, способные вызывать молнии на другом полушарии планеты, стеклянные орудия, тонкие как иглы, но способные пробивать горы, изображения, которые, будучи спроецированы на небе, могут лишать памяти целую армию. Он утверждал свистящим голосом, что войну шеститысячелетней давности князья Урии проиграли не из-за слабости, но потому, что измена закралась в их ряды. Корсон почти поверил ему. Наверно, и земляне решили, что с них достаточно бесконечных избиений и страшных жертв. Может быть, партия кончилась вничью. Но, благодаря этому, теперешний результат делался еще более определенным. Люди на Урии и те огромные птицы, которые останутся на стороне мира, не продержатся и одного дня.

Корсон сказал:

— Армия вам необходима.

Перед его глазами упорно вставал образ миллионов убитых женщин, миллионов плененных мужчин, потом принял во внимание необходимость оккупации, восстановления порядка и повторил с нажимом:

— Армия необходима.

Еще он добавил:

— Утром космос будет ваш. Потребуется флот, специалисты. Сколько их вы можете мобилизовать?

Урианин был погружен в размышления. И Корсон перехватил инициативу:

— Сколько у вас сторонников?

Урианин ответил с поразительной искренностью, уставив на него плоские, желтые, усеянные ярко-голубыми звездочками глаза:

— Пятьсот, может быть, тысяча. Но уриане, опозоренные пребыванием в людских лагерях, в Диото, Сифаре, Нул-кре, Ридене, поднимутся рядом со мной под знаменем Голубого Яйца.

— Возможно. Сколько их?

— Около тридцати миллионов.

— Так мало!

Он прикусил губу.

Во время древней войны миллиарды уриан угрожали Солнечной Державе. Несомненно, многие из них эмигрировали на другие планеты в рамках галактического мира. И все же Корсон додумался до кое-чего другого. Это была история расы, обреченной наступившим покоем, поскольку война и сражения слишком глубоко вписаны ей в гены. Сейчас перед ним были мерзость и разложение, очищенные длительным вырождением.

Существовали люди, обязанные своей неконтролируемой агрессивностью происхождению. У них было на один ген больше. Находясь в полной физиологической норме, в какой-то мере они были чудовищами. Общество, раньше по крайнем мере, избавлялось от них или изолировало, давая возможность избежать неизбежного. Возможно ли, чтобы по такой же причине монстрами становились целые народы?.. Поведение людей не очень-то отличалось от такого. Зато они обладали тем шансом, что их психологическое строение позволяло им жить в мире. Очень не значительным шансом.

Корсона поразила мысль: у уриан нет будущего.

Это значило и кое-что другое. Нет будущего у войны.

И тем не менее он должен вести ее.

Он сказал:

— Армия необходима. Оккупация, потом космос. Веран — наемник. Пообещайте ему битвы и власть в империи. И еще одно. Я говорил о диком гиппроне. Вскоре на этой планете тысячи их станут угрозой на своей собственной планете. Заройтесь в архивы, расспросите специалистов. Гиппроны могут стать основным нашим оружием. Достаточно того, что они могут делать скачки во времени. А вот Веран может их выследить и уничтожить. Он располагает дрессированными гиппронами. Заключите с ним перемирие. Потом вы успеете его уничтожить. Или же вы перепугались старого вояки и нескольких сотен его солдат?

Урианин прищурил свои двойные веки.

— Договариваться с ними пойдешь ты, Корсон. Тебя будут сопровождать двое уриан. Если ты вздумаешь обмануть меня, ты умрешь.

Корсон знал, что он выиграл. Малую партию.

Они шли сквозь лес, и омертвевшие обломки деревьев, ничем не напоминающие земные, потрескивали под ногами Корсона. Уриане двигались бесшумно. Слишком нежное сложение. От своих крылатых предков они унаследовали пустые кости. Он мог бы избавиться от них двумя ударами, уже слышал их хрип, но в своих клешнях они сжимали нацеленное на него смертоносное оружие. А кроме того, пока они были еще нужны.

Его первая ночь на планете. Тьма была столь же непроницаемой. И он также прислушивался к звукам леса, пытаясь определить, где притаилась Бестия. Сейчас ему предстояло иметь дело с новой Бестией. В человеческом обличье. С Вераном.

Они оставили аппарат позади, подальше от лагеря, рассчитывая, что в суматохе, вызванной атакой, а точнее — его собственным бегством, их приближение будет замечено. Он посмотрел на часы. В эту минуту они пробирались по лагерю под руководством незнакомца, которым был он сам. Приближаются к гиппронам. Незнакомец с лицом из мрака, которое было его, Корсона, лицом, помогает Корсону и Антонелле пристегнуть ремни, садится на другое животное. Все трое и оба гиппрона исчезают в небе и во времени.

Вот в эту минуту. Сейчас.

Его первая ночь на планете. Сейчас он также не отваживался зажечь свет. Но на глазах были прикреплены контактные линзы, позволяющие видеть в инфракрасном диапазоне.

Земля, за исключением редких пятен, казалась черной, такой же черной, как небо, лишенное сегодня звезд. Стволы розовели. Места с поврежденной корой, участки сравнительно более интенсивного энергетического обмена, казались апельсиновыми. На земле то тут, то там какой-то камень отдавал накопленное за день тепло и слабо светился. Он заметил крохотно светящееся пятнышко, украдкой крадущееся сквозь заросли. Напуганная зверушка.

Он почувствовал запах горелой травы и расплавленного песка. Лагерь был рядом.

Неужели сейчас наступит этот исторический момент?— поразился он. Столько событий на этой планете зависело от него. Согласится ли Веран? Что будет, если люди Верана начнут стрелять, если его убьют?

Представление не дойдет до конца. Бестии так и останутся на свободе. Бестии — люди и прочие.

Начнется война. Может быть — две. Между аборигенами Урии и людьми. Между Урией и Советом Галактики или Службой Безопасности, неважно, как это называется, какая-нибудь такая организация наверняка существует. Что-то надломится. Трещина пройдет через века, и будущее содрогнется. В этом он был уверен. Иных причин для его присутствия здесь не существовало. Его отправили для заделки трещины, не объяснив, ни как, ни для чего...

Историческое мгновение. Дата и место, в которой пересекаются многие линии времени, где он повстречал сам себя, не зная о том, и где сейчас по собственной воле сам с собой разошелся. Исторический момент! Словно кто-то будет об этом помнить! Словно вся история складывается из битв, подписанных и нарушенных перемирий и договоров. В то время, как она была их прямой противоположностью. В настороженном спокойствии леса он понял, что то, что заслуживало именоваться историей, было противостоянием войне. История напоминала ткань. Война служила разрушителем; войны — тупыми ножницами, разрывающими ткань истории, которая всегда или по крайней мере до этой поры, сопротивлялась с биологическим упорством,— подумал он с неожиданным потрясением, какого не вызвало бы даже столкновение с часовыми Верана. Он, Корсон, ощутил себя наследником, ощутил свое единство с миллиардами, миллиардами людей, родившихся и умерших в прошлом, которые собственными жизнями и своими телами соткали исполинскую сеть истории. Он ощутил свою ответственность, свою солидарность с миллиардами и миллиардами людей и других еще не успевших родиться существ. Он попробует дать им такую возможность, он предложит ответ тем, кто был уже мертвым.

Этот возможный конфликт даже нельзя назвать серьезной войной. И однако, ни одна война никогда не была более важной. Битва, в которой миллионы обрушиваются друг на друга, или же то сражение, что случилось здесь шесть тысяч лет назад, они имели значение не больше, чем первая драка между двумя питекантропами, вооруженными необработанными камнями. Все здесь зависело от точки зрения.

Деревья перед ними поредели. Замигали огоньки. Тонкая пурпурная линия, о которой Корсон знал, что она смертельно опасная, разделяла ночь прерывающейся на стволах чертой. Корсон дал знак. Уриане молча застыли. Он едва мог расслышать их короткое, легкое дыхание. Они договорились, что дальше он пойдет один и один будет разговаривать с Ве-раном. И так до заключения первого договора. Но на шею ему прицепили передатчик. Он не сомневался, что Нгал Р’нда сейчас слушает его.

Прерывистая линия исчезла. Корсон заколебался.

Из лагеря раздался спокойный голос:

— Корсон, я знаю, что ты там.

Голос Верана. Он направился в сторону закопченного диска какого-то рефлектора. Несмотря на сознание того, что в спину и в грудь ему направлено оружие, он старался казаться беспечным.

— Значит, вернулся. И даже нашел время сменить одежду.

Его голос звучал скорее с иронией, чем со злостью. Веран умел владеть собой.

— А дамочку спрятал в надежном месте.

— Вот именно,— беззаботно ответил Корсон.

— Я отлично знал, что ты вернешься. Достаточно было небольшого патруля, отправленного в будущее. Так же просто, как я знал, где тебя искать в первый раз. Ты же сам указал мне это место. Полагаю, у тебя есть серьезные основания предлагать мне разбить здесь лагерь после бойни на Аэргис-тале, полагаю, что ты мне хочешь кое-что сказать. Подойди-ка немного, я не собираюсь держать мою линию защиты отключенной все время.

Корсон подошел еще ближе. За ним засветилась пурпурная линия. Он почувствовал в костях характерную вибрацию.

— Ну, так что ты намерен мне предложить, Корсон?

— Перемирие,— сказал Корсон.— Перемирие, в котором вы так нуждаетесь.

Веран даже не моргнул. Его серые глаза так же поблескивали в уверенном свете прожекторов. Он напоминал грубо вытесанное изваяние. И его люди были похожи на него. Двое из них стояли за Вераном, неподвижные, грузные, но с быстрыми тренированными пальцами на спуске небольших пистолетов с заостренным стволом и без видимого отверстия. Их можно было принять за игрушки. Шестеро других стояли вытянутым полукругом, в центре которого находился Кор-сон. Они располагались на соответственном расстоянии, чтобы он не смог добраться ни до одного из них после отчаянного прыжка, чтобы всегда оставались время и место для выстрела. Это были профессионалы, и в какой-то мере это его успокоило. С их стороны ему не грозило, что они примутся стрелять под влиянием каких-либо неожиданных побуждений, прежде, чем раздастся приказ, или же ситуация станет в самом деле опасной для них.

Только Веран был невооружен. Рук его не было видно за спиной, где он, скорее всего, скрестил их. Поза, свойственная полковникам. В иные времена, в иной жизни Корсону часто приходилось иметь дело с полковниками.

Верана нелегко будет убедить.

— Я могу убить тебя,— сказал Веран.— Я этого еще не сделал, потому что ты прислал мне то сообщение и избавил от того чертова капкана на ногах. Жду объяснений, Корсон.

— Разумеется,— согласился тот.

— Это было сообщение от тебя или от кого-то другого?

— А от кого оно могло бы быть?— поинтересовался Корсон спокойным голосом.

Сообщение, подписанное им, но он не помнил, чтобы высылал его. Он даже не смог бы адресовать его Верану. А в нем, вне сомнения, назначалась встреча именно в это время и в этом месте. И способ покинуть Аэргистал именно тогда, когда положение становилось для Верана безнадежным. Сообщение, которое он вышлет позже. Это сообщение может стать частью плана, который начал у него складываться. Это значило, что в будущем существовала более солидная, более полная версия. Версия, которую, быть может, он разработал сам, когда узнал больше из того, с чем ему еще только предстоит ознакомиться. Но если бы что-то пошло не так, если бы Веран не согласился на перемирие, смог бы он тогда выслать ему сообщение? Поскольку он знал, что сообщение было, что без него Веран не смог бы оказаться на Урии, ему придется его выслать. Но когда ему пришло в голову то, что должно прийти ему в голову? Сейчас или позже? Выслал бы он ёго, не зная, что Веран его получит? Трудно было разработать стратегию и тактику, или хотя бы теорию войны во времени. Здесь в первую очередь требовались практические навыки.

— Ты слишком долго думаешь над ответом,— заявил Веран.— Не люблю этого.

— Мне предстоит тебе много сказать. Это место не самое идеальное.

Веран дал знак.

— У него нет при себе ни оружия, ни бомбы,— сказал один из мужчин.— Только передатчик на шее. Один звук, без изображения.

— Ладно,— сказал Веран,— пошли.

— У каждого человека есть какая-то цель,— заявил Веран,— даже если он сам об этом не знает. То, чего я не понимаю, так это твоих побудительных мотивов. Механизмом действия одних служит честолюбие, как в моем случае, к примеру, другие предпринимают что-то из страха, третьи, в определенные эпохи, находят стимул в деньгах. Ну, хорошо ли у них получается, или плохо, но действия их как выстрелы направлены в эту цель. Твоя же цель, Корсон, мне не ясна. А это мне не нравится. Я не люблю иметь дел с кем-то, чья цель мне не ясна.

— Скажем, мной руководит амбиция. И я действую со страха. С помощью этих уриан я желаю сделаться кем-то важным. И — боюсь. Я — человек вне закона, военный преступник, как и вы, Веран.

— Полковник Веран,— поправил его Веран.

— Как вы, полковник! Мне вовсе не улыбается вернуться на Аэргистал, вновь испытать на себе бесконечную и бессмысленную войну. Разве это не разумно?

— Ты знаешь,— произнес неторопливо Веран, тщательно выговаривая каждое слово,— что войны на Аэргистале бессмысленны? Что там невозможно никого победить?

— Так мне кажется.

— Твое объяснение слишком логично. Когда враг хочет, чтобы я поверил, что он собирается сделать какой-то маневр, он старается иметь серьезные, основательные причины, чтобы якобы его сделать. Он обеспечивает себе возвращение и делает что-то другое. Тут он попадается в ловушку.

— Вам хочется, чтобы я начал плакаться. Ах, я несчастный, заблудившийся в пространстве и времени бедняжка, извлеченный с Аэргистала торговцем невольниками и проданный банде пернатых фанатиков.

— Это сообщение,— напомнил Веран.

Корсон оперся руками о стол и попытался расслабить мышцы.

— Ты утверждаешь, что отправил его с помощью уриан, но я его потерял. Ты не можешь напомнить мне его текст?

— Назначил вам здесь встречу, полковник. Объяснил, как покинуть Аэргистал. Говорил...

— Точный текст, Корсон!

Корсон разглядывал свои руки. Ему показалось, что кровь отлила от пальцев, что ногти сделались снежно-белыми.

— Забыл, полковник.

— Я склонен предположить, что ты его не знаешь,— заметил Веран добродушно.— Мне кажется, что ты еще не выслал его. Если бы ты работал на кого-либо, кто выслал тот текст от твоего имени, ты знал бы текст. Это сообщение принадлежит твоему будущему: а я не знаю, могу ли я этому будущему доверять.

— Примем вашу гипотезу. Значит, я окажу вам огромную услугу впоследствии.

— Ты понимаешь, что это значит?

Наступила тишина. Потом Веран, разглядывая Корсона, нервно сказал:

— Я не могу убить тебя, по крайней мере, пока ты не вышлешь этого сообщения. Меня не огорчает та мысль, что я не могу убить тебя. Я не убиваю ради удовольствия. Но вот то, что я не могу тебя запугать...

— ... это я не люблю. Я не люблю работать с людьми, которых я не понимаю и которых не могу держать в руках.

— Пат,— произнес Корсон.

— Пат?

— Слово, связанное с игрой в шахматы. Оно обозначает ничейное положение.

— Я не игрок. Я слишком люблю выигрывать.

— Это не вероятностная игра, это скорее что-то вроде стратегической тренировки.

— Вроде Крейгшпиля? С фактором времени как неизвестной?

— Нет,— возразил Корсон.— Без времени.

Веран коротко рассмеялся.

— Слишком просто. Меня бы это не развлекло.

«Время,— подумал Корсон,— и хорошо организованная механика. Я защищен сообщением, которое, скорее всего, вышлю сам, содержания которого я еще в точности не знаю, и о существовании которого еще час назад ничего не знал. Я иду по своим собственным следам, но не знаю, как избежать ловушек».

— А что произойдет, если я буду убит, если не пришлю этого сообщения?

— Тебя заботит философский аспект проблемы. А я понятия не имею. Может, кто-то другой пришлет это сообщение. Или — сообщение с другим содержанием. Или я никогда не получу, останусь там и позволю изрубить себя в клочья.

Он широко улыбнулся, и Корсон заметил, что у него совсем нет зубов, лишь заостренная полоска белого металла.

— Может быть, я уже сейчас взят в плен или того хуже.

— На Аэргистале мертвым надолго не останешься.

— И ты это знаешь.

— Я же вам сказал, что был там.

— Худшее, что может произойти,— сказал Веран,— это не оказаться убитым, это — проиграть сражение.

— Но вы уже здесь.

— Вот меня и волнует, как здесь остаться. Когда я жонглирую вероятностями, самым главным становится современность. Рано или поздно, но всегда так оказывается. Теперь же у меня появились совершенно новые возможности. И я не прочь ими воспользоваться.

— И все же убить меня вы не можете,— заметил Корсон.

— А жаль,— усмехнулся Веран.— Не ради самого факта. Из принципа.

— Вы даже не можете задержать меня. В выбранный мной момент мне придется уйти, чтобы выслать это сообщение.

— Я прогуляюсь с тобой,— пообещал Веран.

Корсон почувствовал, что его уверенность слабеет.

— Тогда я не стану высылать это сообщение.

— Заставим.

Корсону пришла на ум идея, подводящая итог проблеме. Он знал, что нашел трещину в системе Верана.

— Почему бы вам не выслать ее самому?

Веран покачал головой.

— Корсон, не стоит со мной шутить. Аэргистал находится на другом конце Вселенной. Я даже не знал бы, в какую сторону надо направиться. Без сообщения тобой сведений я никогда не отыскал бы дороги на эту планету.

Даже не миллиард лет. А кроме того, существует теория информации...

— Какая теория?

— Передатчик не может принимать себя сам,— принялся терпеливо объяснять Веран.— Я не могу дать знак сам себе. Это породило бы серию осцилляций во времени, что завершилось бы их концентрацией и устранением помех. Расстояние между точкой посылки и точкой получения исчезло бы, и исчезло бы все, что находилось в этом интервале. По этой причине я и не показал тебе текст сообщения. Я его не потерял, оно у меня здесь, под локтем. Но я не хочу уменьшать твоих шансов на его посылку.

— Вселенная не выносит парадоксов,— изрек Корсон.

— Это слишком антропоморфическая точка зрения. Вселенная все вынесет. Даже математика доказывает, что всегда возможно создание систем, в корне противоречивых, взаимоисключающих — вне зависимости от их значимости.

— Я всегда считал математику единой,— тихо заметил Корсон.— С точки зрения логики, гипотеза однородности...

— Корсон, ты меня поражаешь. Как своей безграмотностью, так и знаниями. Гипотеза однородности была разработана три тысячи лет назад по локальному времени. К тому же она не имеет ничего общего с этим делом. Истинно лишь то, что теория, основанная на бесконечном числе факторов, всегда содержит в себе противоречия. Тогда она уничтожается, исчезает, обращается в небытие. На бумаге.

«Вот поэтому,— подумал Корсон, обратившись к своему прошлому,— я двигаюсь наощупь по тропе времен. Мой дубль из будущего не может сообщить, что я должен делать. Но все-таки какие-то щели появляются, крохи информации до меня доходят и я могу пытаться сориентироваться на их основании. Должен существовать какой-то физический порог, ниже которого помехи не имеют значения. Если попытаться вырвать у него этот листок, в будущем...»

— На твоем месте я этого не стал бы делать,— сказал Веран, словно мог читать в его мыслях.— Я тоже не особенно верю в теорию непрогрессирующей информации, но никогда не отважился попробовать.

«Однако в далеком будущем, там боги не колеблются,— подумал Корсон.— Они развлекаются вероятностями. Они подняли порог до уровня Вселенной. А в таком случае барьеры рушатся, Вселенная раскрывается, освобождается, развивается. Окончательность, то, что написано, смазывается. Человек перестает быть узником туннеля, соединяющего его рождение со смертью».

— Перестань грезить, Корсон,— попросил Веран.— Ты сказал, что эти птахи располагают оружием, которое может мне пригодится. К тому же ты мне сказал, что без помощи уриан я никогда не локализую местонахождение на этой планете дикого гиппрона. И что она, взамен, нуждается во мне, в человеке, имеющем опыт войны, способного выигрывать сражения, способного обезвредить этого гиппрона, прежде чем тот успеет размножиться, и, скорее всего, вызовет тем вмешательство Совета Безопасности, что приведет к нейтрализации их самых. Все так точно одно с одним сочетается?

Он выбросил вперед руки так стремительно, что Корсон не успел ни перехватить, ни уклониться. Пальцы наемника стиснули его шею. Но Веран не пытался задушить его. Он сорвал с его шеи подвешенный на цепочке передатчик, размером не больше, чем амулет. Быстро спрятал его в небольшую черную коробочку, оказавшуюся у него под рукой. Корсон схватил его за руку, но Веран резким движением высвободился.

— Теперь мы можем поговорить по душам. Нас никто не услышит.

— Тишина их встревожит,— сказал Корсон растерянно, но одновременно почувствовал что-то вроде облегчения.

— Ты недооцениваешь меня, приятель,— холодно произнес Веран.— Они и дальше будут слушать наши голоса, Как мы рассуждаем о ведении войны и о пользе перемирий. Наши голоса, ритмика беседы, длительность перерывов, даже шум нашего дыхания был проанализирован. Как ты думаешь, почему мы беседуем так долго? В это мгновение машинка выдает им болтовню, может быть, немного скучноватую, но вполне соответствующую их ожиданиям. И теперь мне не остается ничего другого, как прибегнуть еще к одной мере предосторожности. Я украшу твою шею новой безделкой.

Он не подавал никакого знака, но Корсон почувствовал, как сильные руки впиваются в него. Пальцы, которых он не мог видеть, заставили его задрать голову. На мгновение ему показалось, что сейчас перережут горло. Ради чего им надо теперь убивать его? И почему таким кровавым, чудовищным, омерзительным способом? Может быть, Веран любит купаться в крови своих жертв?

«А как же сообщение?— думал Корсон, ощущая холод металла на горле.— Он же сам сказал, что не может убить меня».

Шелкнул крохотный замочек. Корсон поднял руки к шее. Ошейник оказался большим, но легким.

— Надеюсь, он тебе не мешает,— сказал Веран.— Привыкнешь. Тебе грозит некоторое время пощеголять в нем. Может, всю твою жизнь. Внутри действуют два независимо действующих взрывных устройства. Если ты попробуешь снять его, он взорвется. И можешь мне поверить, взрыв окажется достаточно мощным, чтобы отправить на Аэргистал всех, кто окажется рядом. Если же ты попробуешь использовать какое-либо оружие против меня или моей армии, будь то дубина или трансфиксер, наиболее страшная штучка из всех, известных мне по опыту, ошейник вспрыснет в тебя весьма неприятно действующий яд. То же случится, если ты отдашь приказ, заставляющий применить против нас оружие кого-либо другого. И даже тогда, когда ты будешь ограничиваться разработкой плана войн против нас. Эта игрушка основана на том, что ты сам заставишь ее сработать, вне зависимости от времени и пространства. Она реагирует на определенную сознательную агрессию. Ты можешь ненавидеть меня, если уж это так тебе нравится, можешь убивать меня в снах по сто раз в сутки, если это тебя утешит. И тебе ничто не угрожает. Ты можешь сражаться как лев, но не против меня и моих людей. В конце концов, ты можешь заняться саботажем, но этр уж мои заботы. Теперь ты видишь, Корсон, ты можешь быть или моим другом, или сохранять нейтральность, но тебе не стать моим врагом. А если это унижает твое достоинство, то знай, что вся моя личная охрана носит такие же игрушки.

С удовлетворенным видом он посмотрел на Корсона.

— Именно это ты минуту назад назвал патом?

— Что-то в таком духе,— согласился Корсон.— Но уриане будут удивлены.

— Поймут. Кроме того, они уже получили отредактированную версию нашего разговора. Их крохотный передатчик не такая уж безделка. При соответствующем сигнале он может выделить достаточно тепла, чтобы убить тебя. Будь они предусмотрительнее, они бы поставили автоматический датчик. Выпьешь чего-нибудь?

— С удовольствием,— ответил Корсон.

Веран извлек из ящика стола бутылку и два хрустальных бокала. До половины наполнил их, сделал Корсону дружеский жест и отпил глоток.

— Я не хотел, Корсон, чтобы ты так сильно злился на меня за это. Ты мне нравишься, к тому же — ты мне нужен. Но я не могу доверять тебе. Все это уж слишком точно подходит друг к другу. И потому, что ты был здесь, что здесь сейчас, что здесь будешь. Я даже не знаю, что руководит тобой, что сидит в тебе на самом деле. То, что ты предлагаешь мне, Корсон, это измена человечеству. Это значит — пойти на службу к этим пернатым фанатикам, мечтающим лишь об уничтожении человечества, а взамен получить собственную безопасность и сравнительно неограниченную власть. Допустим, я могу пойти на это. Но ты? Корсон, ты не похож на изменника собственному народу. Или ты именно такой?

— У меня нет выбора,— ответил Корсон.

— Для человека, действующего по принуждению, ты слишком предусмотрителен. Тебе удается убедить этих птиц, чтобы они заключили со мной договор. Ты сам приходишь ко мне предложить его. Что больше, именно для этого ты меня сюда и вызвал. Ладно. Допустим, тебе удалось заманить меня в ловушку. Я исчез. Ты остаешься один с этими птицами. Уже сейчас ты предаешь род людской, отдавая меня существам, которые с твоей точки зрения заслуживают не большего, чем я, которые не гуманоиды даже, и ты знаешь, что тебе придется это сделать еще раз. Это на тебя не похоже. Пернатые не отдают себе в этом отчета, поскольку на самом деле знают людей паршиво, поскольку считают тебя за зверя, который станет разорять их гнезда и которого можно приручить или, скорее, выдрессировать. Но я таких вояк, как ты, Корсон, видел тысячи. Все они не способны предать свой народ, свою страну, своего предводителя. Нет, это идет не из какой-то там добропорядочности, хотя все в это верят, а просто из воинского воспитания. И значит? Остается другая возможность. Ты пытаешься спасти род людской. Ты решил, что полезнее окажется завоевание Урии, а потом всей близлежащей космической зоны, осуществленное людьми, а не кем-то из этих фанатиков в перьях. Ты вызвал меня. Ты предлагаешь мне договор с урианами, поскольку полагаешь, что он будет непрочен, что рано или поздно, когда условия его окажутся выполненными, дело дойдет до конфликта. Ты надеешься, что мне удастся разгромить уриан. Может быть, тогда ты собираешься отделаться от меня? Тебе даже не на-

до ничего говорить мне. Просьба о моей помощи против уриан оказалась бы излишней, но ты боишься, что я предам тебя. Сам знаешь, насколько взрывоопасны договоры.

— Есть также дикий гиппрон,— крайне холодно заметил Корсон.

— Верно. Он мне нужен, к тому же, я избавлю Урию от грозной опасности. Ну, разве я не прав, Корсон?

— Вы принимаете мое предложение?

Веран криво усмехнулся:

— Но вначале позабочусь о безопасности.

На этот раз они неслись за кулисами времени. Корсон следил за временем при посредстве нервной системы гип-прона. Витки от гривы животного охватили ему плечи и касались висков. Время от времени ему приходилось бороться со слабостью. Веран, висящий по другую сторону животного, добился, чтобы Корсон заглянул прямо во время. Он надеялся, что Корсон сможет быть проводником в лабиринтах подземного города.

Пока они пробирались по наброскам действительности, во все еще живой современности. Существо с очень острым зрением могло бы заметить шевелящиеся тени, может быть,— поблекшие краски, или, при определенном везении, огромного чудовищного призрака. Но прежде, чем оно успело бы моргнуть, сбрасывая невидимую пыль с глаз, они бы уже исчезли, поглощенные воздушной бездной, или растворившиеся в лишенном измерений проломе стены. А если бы свет оказался достаточно сильным, чтобы ореолом высветить какие-нибудь подробности, оно смогло заметить лишь плоский прозрачный контур. С современностью гиппрон был синхронизирован лишь на долю секунды, настолько лишь, чтобы Веран и Корсон смогли в ней сориентироваться. Стены, колонны, мебель виделись ими как туман. Живые существа или подвижные предметы оставались незамеченными. Это была обратная сторона медали, нельзя было подсматривать, не рискуя, что сам не окажешься обнаруженным, и нельзя было сохранять невидимость, но при этом видеть самому.

— Жаль, что ты не познакомился как следует с этой базой,— сказал Веран.

— Я же просил вас дать мне день или два,— возразил Корсон.

Веран пожал плечами.

— Есть риск, который я учитываю, и риск, которого я избегаю. Я не буду выжидать неделю, пока вы, вместе с птицами не наставите ловушек у меня на пути.

— А если нас заметят?

— Трудно сказать. Может быть, ничего не произойдет. Или произойдет изменение. Нгал Р’нда может догадаться, что именно происходит, и уже не станет окружать тебя почетом, когда ты вернешься. Или же решит ускорить ход событий и начнет атаку намного раньше. Не надо, чтобы нас замечали. Мы не должны вносить изменений в ход истории, если они могут обернуться против нас. Мы отправимся против нас. Мы отправимся одни. Без эскорта, без тяжелого вооружения. Использовать какое-либо оружие в прошлом, от которого ты сам зависишь, равно самоубийству. Надеюсь, ты это понимаешь.

— Значит, невозможно и устраивать засады в прошлом.

Веран широко улыбнулся, прикрывая рукой заменяющую ему зубы металлическую пластинку.

— Мне будет достаточно проведения небольшой модификации. Подробной модификации, которая не будет замечена, но которой я смогу воспользоваться в подходящее время. Ты ценный человек, Корсон. Ты указал мне слабую точку Нгал Р’нда.

— И еще должен сопровождать вас?

— Ты считаешь меня настолько ненормальным, чтобы я оставил тебя у себя за спиной? К тому же, ты знаешь все закоулки?

— Уриане заметят мое отсутствие. Они могут насторожиться.

— Мы могли бы рискнуть, оставив передатчик. Но он мог бы посылать какой-то сигнал, так мне кажется. Нет, я предпочитаю действовать в тишине. К тому же в том времени мы будем отсутствовать лишь несколько секунд. Как ты думаешь, сколько лет этой птахе?

— Понятия не имею,— немного поколебавшись, ответил Корсон.— Для своего вида он стар. А в мое время уриане жили дольше, чем люди. Мне кажется, сейчас ему должно быть по крайней мере двести земных лет, может быть, двести пятьдесят, если их гериатрия прогрессировала.

— Ныряем в аварийном режиме,— удовлетворенно сказал Веран.— Благодаря этому они не примут сигналов твоей безделки до того, как ее нацепили тебе на шею.

Теперь они мчались по аллеям времени. Вырвались в подземный город, пронзили километры скал, которые были для них лишь туманом. В галереях они появлялись как призраки.

Веран прошептал на ухо Корсону:

— Как его узнать?

— По голубой тунике. Но мне кажется, что здесь он проводит только часть своего времени.

— Это неважно. Когда гиппрон на него натолкнется, он пойдет за ним вплоть до момента рождения. Или тут скорее следовало бы говорить про проклевывание?

Голубая тень, мелькнувшая на мгновение. Они уже не отрывались от него, шли настолько вплотную, что Корсон с трудом верил, что это были годы и месяцы, во время которых Нгал Р’нда играл на поверхности роль уважаемого и мирно настроенного урианина. Они шли против течения жизни этого существа, как лосось плывет против потока. Тень изменила цвет. Нгал Р’нда был молод, и туника князей Урии еще не покрывала его плечи. Может быть, он даже не лелеял еще в себя мыслей о грядущем сражении. Но в этом Корсон сомневался.

Новые голубые тени выступили из реки времени. Другие князья, выходившие из голубых яиц, издавна предвкушавшие месть. Нгал Р’нда говорил правду. Он был последним. Близкая смерть заставила его действовать. Предыдущим поколениям князей оставалось только мечтать.

Нгал Р’нда исчез на длительное время.

— А он наверняка здесь родился?— спросил обеспокоенный Веран.

— Понятия не имею,— ответил Корсон, обеспокоенный тоном наемника.— Но я считаю, что так. Нгал Р’нда слишком ценен, чтоб мог родиться вдали от святилища своей расы.

И в это мгновение тень, которой был Нгал Р’нда, появилась снова. Корсон не смог отыскать ее, но он уже начал приспосабливаться к реакции гиппрона.

— Что это за ловушка? — спросил он.

— Увидишь.

Веран отказался от дальнейших объяснений. Он направился к минуте появления на свет последнего князя Урии.

«Не хочет ли он вспрыснуть ему сразу же после рождения генетический сенсибилизатор,— подумал Корсон,— который начнет действовать лишь много лет спустя при введении своего исполнителя?» Или же он собирается встроить в него какой-нибудь датчик, размером с клетку, в такое место, где хирургический нож даже случайно не сможет на него наткнуться, и который позволит следить за его носителем всю жизнь? Нет, все это недостаточно тонкие методы. Они могут вызвать серьезные изменения в ткани времени.

Гиппрон затормозил и остановился. Корсону показалось, что все атомы его тела разлетаются в разные стороны, словно им надоело быть рядом друг с другом. Он сглотнул слюну. Слабость понемногу проходила.

— Еще не родился,— заметил Веран.

Через мозг гиппрона Корсон увидел обширный эллиптический зал, странно изменившийся и напоминающий зал созерцаний. Из стены торчало лишь несколько завитков из гривы Бестии, и оба ее всадника были погружены в камень, невидимые для сторонних наблюдателей.

Света не хватало. В отполированной стене светились ниши, и в каждой из них покоилось яйцо. В конце зала, в нише больших размеров, лежало красное яйцо. Корсон сделал мысленную поправку. Для человека или урианина яйцо было голубым, это гиппрону оно казалось красным.

Яйцо, из которого должен был вылупиться Нгал Р’нда. Ниши были инкубаторными. Никто не входил в зал до начала родов.

— Придется немного подождать,— заметил Веран.— Мы слишком далеко забрались.

Легкий шум — это тысячи птенцов атакуют далекое счастье. Корсон понял. Молодые уриане, проснувшись, принялись проклевывать скорлупу. Смещение во времени и нервная система гиппрона изменяли и ложно увеличивали звук.

Гиппрон скользнул в сторону голубого яйца. Корсон делал прогресс в восприятии его ощущений. Сейчас он уже почти обладал круговым полем зрения животного. Он мог видеть движения Верана. Наемник направил какое-то устройство на голубое яйцо.

Корсон невольно вскрикнул:

— Не уничтожай его!

— Кретин! — сухо ответил Веран.— Я его замеряю.

Напряжение достигло максимума. В этот ключевой момент жизни Нгал Р’нда малейшее искажение могло обернуться для истории серьезными изменениями. На лбу Корсона выступили капельки пота, стекающие вниз по крыльям носа. Веран играл с огнем. Что будет, если он совершит ошибку? Оба они исчезнут из континиума? Или же объявятся в другом отрезке времени?

Голубое яйцо задрожало. Оно раскололось. У его острия появилась небольшая выпуклость. Засочилась жидкость. Оболочка отвалилась разорванная. Показалась верхушка головки молодого урианина. Он был огромен. Казалось, он такого же размера, как и яйцо. Наконец, скорлупа распалась окончательно. Птенец раскрыл клюв. Сейчас он издаст первый писк. Сигнал, ожидаемый снаружи няньками.

Яйцо рассыпалось на куски. К удивлению Корсона, голова птенца была не больше кулака взрослого мужчины. Однако он знал, что развитие нервной системы Нгала Р’нда еще далеко от завершения. Еще чаще, чем дети людей, уриане рождались в недоношенном состоянии, неспособные на самостоятельное существование.

Гиппрон вышел из стены и синхронизировался с современностью. Веран выскочил из своего седла с пластиковой сумкой в руках, швырнул в нее скорлупки от голубого яйца и вернулся к гиппрону. Не теряя времени на проверку упряжи, он направил животное под прикрытие стены и дал сигнал для десинхронизации.

— Конец первой фазы,— процедил он сквозь зубы.

В эллиптическом зале послышалось первое попискивание птенцов. Дверь раскрылась.

— Они заметят отсутствие скорлупы,— сказал Корсон.

— Ты ничего не понял,— буркнул Веран,— я подброшу им другую. Если то, что ты сказал, верно, то их интересует только голубая скорлупа, до остальной им нет дела.

Они рванулись к поверхности. В укромном месте — ущелье, обнесенном скалами, Веран синхронизировал гиппрона. Корсон свалился на землю, ему вновь стало дурно.

— Следи за ногами,— посоветовал Веран.— Мы в нашем объективном прошлом; никогда неизвестно, не отразится ли сломанный сегодня стебелек травы гораздо худшими последствиями в дальнейшем.

Он открыл сумку и принялся внимательно обследовать осколки голубого яйца.

— Это не простое яйцо,— наконец сказал он.— Скорее, что-то вроде соединенных друг с другом пластин, как кости в черепе человека. Посмотри-ка на соединительные линии. Они совпадают, как крышка к банке.

Он отломил крохотный осколок, поместил его в какое-то устройство и припал глазом к окуляру.

— Пигментация по всей массе,— пробормотал он.— Генетическая фантазия. Может быть, это продукт слишком систематических скрещиваний внутри одного рода. Неважно. Я достаточно легко подберу такой краситель и того же самого типа, правда, менее стойкий.

— Вы собираетесь покрасить яйцо? — спросил Корсон.

Веран презрительно рассмеялся.

— Глупость твоя, мой милый Корсон, неизлечима. Я заменю эту скорлупу другой, более привычной, и именно ее перекрашу. Для этой цели я использую такой краситель, чтобы в случае необходимости его можно было нейтрализовать. Вся власть Нгал Р’нда происходит от цвета яйца. Поэтому он считает, что время от времени недурно его и продемонстрировать. Несомненно, именно по этой причине никто не присутствует в зале во время вылупливания птенцов. Подмена невозможна. Разве что ты располагаешь гиппроном. Мне кажется, что эта подмена не будет никем замечена, значит, и не вызовет особых пертурбаций во времени. Чтобы полностью застраховаться, мы возьмем скорлупу от яйца урианина, родившегося одновременно с Нгал Р’нда и того же самого размера. Самым трудным будет подбросить ее за время, равное в лучшем случае одной секунде, прежде, чем кто-либо успел войти и нас заметить.

— Это невозможно,— сказал Корсон.

— Существуют медикаменты, увеличивающие скоросто реакции человека десятикратно. Допустим, ты о них слышал. Их применяют на звездолетах во время сражений.

— Они вредны,— сказал Корсон.

— Я же не прошу, чтобы ты их глотал.

Веран поднялся собирать осколки скорлупы и складывать их в сумку. Потом призадумался.

— Лучше будет обесцветить ее и подбросить на место фальшивой. Никогда не известно...

Он провел несколько тестов, потом опылил осколки какой-то аэрозолью. На несколько секунд они приобрели цвет слоновой кости.

— По коням! — выкрикнул Веран удовлетворенно.

Они вновь погрузились в реку времени. Достаточно быстро отыскали зал, где валялись десятки расколотых яиц. Веран синхронизировал гиппрона, принялся рыться в обломках, пока не отыскал подходящую скорлупу. В струе распылителя она приобрела идеально голубой цвет и отправилась в сумку, подменяя ту, обесцвеченную. Веран проглотил таблетку.

— Акселератор рассчитан на три минуты,— сказал он,— десять секунд сверхскорости равны примерно полутора минутам субъективного времени. Этого больше, чем достаточно.

Он повернулся к Корсону и широко улыбнулся.

— Вся хитрость здесь основана на том, что, если со мной что-то случится, тебе отсюда не выбраться. Представляю, какую рожу скорчат урианё, обнаружив в инкубационном зале одного мертвого и одного живого человека. А кроме того, прирученную Бестию, к которой они привыкли только в диком состоянии. Хорошие вещи придется тебе им говорить.

— Мы быстро исчезнем,— ответил Корсон.— Изменение окажется слишком значительным. Вся история этого отрезка континиума окажется вычеркнутой.

— Вижу, ты быстро учишься,— с иронией заметил Веран.— Но самая большая трудность — это возвращение сразу же после нашего старта. Мне как-то не хочется встречать самого себя. А особенно нарушать законы нерегрессивной информации.

Корсон не дрогнул.

— А в дополнение ко всему,— добавил Веран,— у гиппронов есть на этот счет свое мнение. Больше всего они не любят приближаться к себе самим во времени. Они этого просто не выносят. «И все же,— подумал Корсон,— я это сделал. Закон нерегрессирующей информации, как и все физические законы,— относительный. Тот, кто понимает его в совершенстве, способен его преодолеть. Это означает, что в один из дней я постигну механику времени. Что я выберусь отсюда. Что настанет мир, а я отыщу Антонеллу».

Все произошло настолько быстро, что у Корсона сохранились лишь туманные, расплывчатые воспоминания. Словно в калейдоскопе, тень Верана двигалась настолько быстро, что казалось, будто он заполняет все пространство самим собой. Голубоватое поблескивание осколков яйца, ниши, заполненные пищащими фигурками крохотных уриан, двери, которые отворяются и, должно быть, скрипят, и неожиданно словно бы запах хлора, хотя ясно было, что атмосфера в зале не может проникнуть внутрь скафандра, нырок во время, голос Верана, высокий, прерывистый, быстрый настолько, что слова делались почти непонятными, пируэт в пространстве, слабость, мельтешня перед глазами всех краев Вселенной.

— Конец второй фазы,— провозгласил Веран.

Ловушка поставлена. Искрошатся два, может быть, два с половиной века, прежде чем Веран свергнет Нгал Р’нда, последнего князя Урии, владыку войны, вылупившегося из голубого яйца, и предоставит его своей судьбе.

«Время,— подумал Корсон, пока сильные руки вынимали его из седла,— время — это самый терпеливый из богов».

Бестия спала, как младенец. Забравшись на пятьсот метров под поверхность планеты, насыщенная энергией, достаточной для сокрушения горы, она хотела только спать. Она была полностью занята только развитием восемнадцати тысяч малышей ее вида, и поэтому она была настороже. По той же причине она погрузилась сквозь осадочные породы до слоя базальтовой лавы, где и свила себе гнездо. Слабая радиоактивность камня снабжала ее дополнительной энергией.

Бестии снились сны. В своих снах она вспоминала планету, которую никогда не видела, но которая была колыбелью их расы. Жизнь там была простой и радостной. И хотя та планета исчезла более пятидесяти миллионов лет назад (земных лет, единиц измерения, которые ничего не значили для Бестии), почти не искаженные воспоминания событий, пережитых ее далекими предками, были переданы ей при помощи генов. Теперь, когда пришла пора ей размножаться, растущая активность хромосомных цепочек оживляла память, цвета и обостряла детали.

Бестия сохранила память о расе, которая создала их вид более-менее по своему собственному подобию, и для которой они играли роль чего-то вроде домашних животных, ненужных, но приятных. Если бы люди времен первой жизни Корсона могли познакомиться со снами Бестии, в недолгий период ее размножения, они отыскали бы ответы на множество загадок. Они никогда не понимали, насколько Бестия отличается от своих прародителей, почему, сторонясь, за редким исключением, своих сородичей, она смогла достичь определенного культурного развития, разработать зачатки языка. Они знали асоциальных животных, находящихся на предсоциальной стадии, развитых почти так же, как люди Земли, например — дельфинов. Но ни один из этих видов не выработал настоящего разговорного языка. Согласно с актуальными и с тех времен не опровергнутыми теориями, появление цивилизаций языка требовало определенных условий — создание иерархических групп, племен, реакция на окружающую среду (ни одно практически непобедимое существо не вздумает приспосабливаться к внешним условиям или же изменить их себе на пользу), открытие полезности предметов (любое существо, конечности которого служат почти идеальным орудием познания окружающей среды, обречено на вымирание).

Бестия не выполняла три из условий. Она жила изолированно. Была, с точки зрения опыта людей, почти невосприимчива к окружающей среде. Она не имела понятия о применении даже самых простых инструментов. Не из-за глупости. Ее можно было бы обучить управлять довольно сложными механизмами, но ей самой это было ни к чему. Когти и грива полностью удовлетворяли все ее потребности. И все же Бестия была способна говорить и даже, согласно работам некоторых исследователей, пользоваться определенной символикой.

Происхождение Бестии тоже было непонятной и, скорее всего неразрешимой тайной. Уже во времена первой жизни Корсона, экзобиология была достаточно развита, чтобы сравнительная эволюция стала точной наукой. Было теоретически возможно, чтобы, исследовав только одно существо, создать довольно подробную картину вида, образец которого взят. Но Бестия заключала в себе признаки десятков разных видов. Никакая среда обитания не могла бы создать такое скопище парадоксов. Это была одна из причин, почему это создание окрестили попросту Бестией. Согласно одному из напрасно ломавших над всем этим голову биологов, который заявил, лет за десять до рождения Корсона, что Бестия была единственным известным доказательством существования Бога или по крайней мере какого-то божества.

Длинный палец энергии коснулся Бестии чуть дольше, чем на наносекунду. Она шевельнулась во сне. Инстинктивно проглотила появившуюся пищу, не тревожась тем, откуда она взялась. Второе касание, легкое, как перышко, наполовину пробудило ее. Третье ее удивило. Она могла различать большинство природных источников энергии. На этот раз источник был искусственным. Что-то или кто-то пытался поймать ее.

Она с удивлением поняла, что поглотив первую порцию пришедшей энергии, совершила ошибку. Она выдала свое присутствие и местоположение. То же она сделала и с другой, Она попыталась подавить аппетит, когда пришла третья доза. Но слишком испуганная, чтобы совладать с собой, она не смогла удержаться, чтобы не усвоить хоть немножко. Когда она боялась, инстинкт заставлял поглощать как можно большее количество энергии, причем любого вида. Она уже ощущала твердые энергетические щупальца, впивающиеся в ее нежное тело. Она начала задумываться над своим будущим, крохотное, растерянное существо, способное манипулировать лишь частицей будущего, способное анализировать лишь десять из окружающих его факторов одновременно. Она сокрушалась над судьбой восемнадцати тысяч невинных созданий, скрытых в ее боках, которым теперь грозило расставание с жизнью.

Почти в шести тысячах километров отсюда склонились над аппаратурой огромные птицы под полным любопытства взглядом Верана. Нейтронный луч, ощупывающий нутро планеты, трижды был поглощен в одном и том же месте. Фаза наложения обратных волн указывала на небольшое, но отчетливое перемещение.

— Она там,— сказал Нгал Р’нда, успокоившись.— Вы уверены, что сможете ее обезвредить?

— Абсолютно,— презрительно ответил Веран.

Соглашение заключили без труда, но в его пользу. Лагерь находился под прицелом урианских орудий, но его это нисколько не беспокоило. Он держал в руке козырную карту, Веран повернулся, чтобы отдать несколько распоряжений.

В пятистах метрах под землей Бестия собиралась с силами. Она ощущала себя калекой.

Процесс созревания ее зародышей зашел слишком далеко, чтобы она могла перемещаться во времени. Она не смогла бы синхронизировать движения каждого из восемнадцати тысяч малышей. Они же, в свою очередь, приобрели уже достаточно автономии, чтобы помешать своей матери. Если угроза примет реальные формы, она будет вынуждена бросить их. Это был один из тех случаев, когда инстинкт самосохранения входил в конфликт с инстинктом продолжения рода. При большом везении, паре из них удастся выжить, но большинство не сможет синхронизироваться с современностью. Они внезапно соприкоснутся с окружающей их массой неподатливой материи. Энергия, выделенная при взрыве, будет эквивалентна распаду ядерного устройства небольших размеров. Это не могло серьезно повредить Бестии, но наверняка уничтожило бы ее эмбрионы.

Возможно, решение проблемы лежало в погружении еще глубже в кору планеты. Но Бестия выбрала для своего гнезда ее тонкий слой. Язык лавы, проходящий сравнительно близко от поверхности, притягивал ее как тепло от камина притягивает кота. В нормальных условиях Бестия с удовольствием поплескалась бы в лаве. Но в теперешнем своем положении заколебалась. Высокая температура ускорила бы созревание. А тогда бы она не смогла бы оказаться на достаточном расстоянии от малышей и, скорее всего, оказалась бы первой их жертвой.

Выбраться на поверхность и рискнуть? К несчастью для Бестии, планета-гигант, откуда были родом ее прародители, планета, которую они видели во снах, подверглась нашествию хищников, для которых представители ее вида служили лакомой добычей. Они тоже умели перемещаться во времени. Они исчезли пятьдесят миллионов лет назад, но этот факт не мог оказать ни малейшего влияния на поведение Бестии. Ее наследственная память не принимала эти ценнейшие сведения во внимание. Для Бестии эти пятьсот миллионов лет попросту не существовали. Она не знала, что ее вид намного пережил своих создателей и первых хозяев, и что выживанию своему он был обязан роли домашнего животного, имеющегося почти в каждом жилище, изнеженного и изласканного представителями могущественного общества, погибшего в давным-давно позабытой войне.

Таким образом, поверхность оказалась запретной, глубины — опасными, во времени она не могла прыгнуть. И Бестия, на этот раз уже проснувшаяся окончательно, принялась оплакивать свою судьбу.

Неподалеку от себя, в каком-то десятке километров, она ощутила чье-то присутствие. В нормальной ситуации первой же ее реакцией было бы сместиться во времени. Но страх опасности, ощущения пробуждения сделались ощутимее, многочисленнее. К ней приближалось несколько существ ее же вида. Однако установление этого ее не обрадовало. В прошлом ей приходилось баловаться каннибализмом, она по собственному опыту знала, что Бестия в положении представляет собой желанную добычу. Она не знала, каким образом каннибализм в таких случаях благоприятно влиял на сложный генетический обмен, и что его целью было спасти вид от вырождения. Может, она предпочла бы, если бы знала, половой способ продолжения рода, но ее создатели не подумали об этом.

В конце концов она отважилась на отчаянное усилие, чтобы избежать погони, но напрасно. Она выбралась на поверхность на гребне гейзера раскаленной лавы. Гиппроны Верана предвидели такой исход и действовали согласно с разработанным планом, совершенно чуждым повадкам их вида. Они появились со всех сторон одновременно вдоль отрезка времени, контролируемого Бестией. Они стиснули и обезвредили ее тем самым движением, каким тысячи лет назад, на Земле, делали то же дрессированные слоны, дружно подталкивая боками своего дикого сородича. Бестия оказалась в энергетической клетке, клетке, более надежной и удобной, чем клетка на борту «Архимеда». Сперва она пыталась разжалобить нападающих, потом, видя безрезультативность своих попыток, позволила себя забрать и вскоре заснула, утешая себя во снах милым пейзажем погибшей планеты.

Настал период тренировок с оружием. Корсон наслаждался, ведя образ жизни, регламентированный в малейших деталях. По приказу Верана утром и вечером он обучался езде на гиппронах. Тренирующие его солдаты, в обязанности которых, вне сомнения, входила и слежка за ним, не удивились, видя на его шее ошейник безопасности, или же ничем не проявили своих эмоций. Несомненно, они пришли к выводу, что Корсон — один из лучших охранников Верана. А тот в свою очередь, разработал планы в обществе Нгал Р’нда и верхушки урианской элиты. Видимо, он смог добиться их уважения, так как уриане изо дня в день позволяли убеждать себя и демонстрировали ему образцы наилучшею своего оружия, знакомя с его действием. Бросающаяся в глаза дисциплина маленькой армии Верана произвела на них впечатление. А может быть, их неискоренимое чувство превосходства не позволяло даже вообразить себе, что человек, их слуга, способен сорвать представление и ополчиться против них же. При случае, с точки зрения Корсона, они демонстрировали примеры величайшей наивности. Внешнее подобострастие Верана наполняло их удовольствием. Полковник приказал, чтобы все подчиненные уступали дорогу любому урианину, вне зависимости от его положения. Приказ выполнялся. Это давало урианам лишнее доказательство, что люди знают свое место и умеют вести себя. Как говорил Веран, правда несколько туманным образом, ситуация развивалась согласно задуманному.

Эта ситуация не представлялась Корсону такой ясной. На его глазах появлялась великолепная военная машина. Бестия, заключенная в неимеющую изъянов клетку, приближалась к концу инкубационного периода. Было решено, что малышам позволят сожрать ее, так как в таком возрасте она уже не годилась для тренировки. Корсону показалось, что объединенные силы Верана и уриан готовились к результату, диаметрально противоположному задуманному. Теперь он уже не мог вырваться. Могло бы оказаться и так, что он просто не знал бы, что делать со своей свободой. Он чувствовал, что в этом, одном из наиболее страшных в истории милитаристских предприятий, он с тем же успехом может остаться в роли наблюдателя. Его будущее не давало ему никакого знака. Предназначение его было начертано, но не в ту сторону в которую он двигался.

Но в одну из спокойных ночей мысли его пошли по менее печальному пути.

Он любовался деревьями и небом Урии, поражаясь, что активность в лагере не была замечена, и что никто из Диото или другого города не счел нужным поинтересоваться, что же здесь происходит, когда к нему подошел Веран.

— Прекрасный вечер,— сказал полковник.

В зубах он держал короткую сигару, что случалось с ним нечасто.

Он выпустил колечко дыма, а потом внезапно сообщил:

— Нгал Р’нда пригласил меня на ближайшее созерцание яйца. Вот тот случай, которого я ждал. Пора уже с ним разделаться.

Он вновь затянулся сигарой. Однако Корсон не отважился на комментарий.

— Боюсь, он будет делаться более неуправляемым. Вот уже несколько дней он настаивает, чтобы была назначена дата начала войны. У этого старого сыча только бойни и резня в голове. Война всегда вызывает серьезные материальные потери и гибель хороших солдат. Я воюю лишь тогда, когда мне другими способами не удается достигнуть того, к чему я стремлюсь. Я уверен, что когда Нгал Р’нда, наконец-то, исчезнет, я без труда договорюсь с властями этой планеты. Интересная вещь, но мне кажется, что их вообще здесь нет. Может, ты знаешь что-нибудь на эту тему, Корсон?

Молчание.

— Я так и предполагал, что ты ничего не будешь знать,— произнес полковник неожиданно резким голосом.— Так вот, я выслал шпионов в разные города этой планеты. На месте они не встретили ни малейших трудностей, но почти ничего не разузнали. В этом неудобство децентрализованных систем. Мне кажется, что эта планета, если не принимать во внимание крайне ограниченной власти Нгал Р’нда, вообще не имеет официального правительства.

— Вот вам то, что облегчает ваши планы,— заметил Корсон.

Веран бросил на него косой взгляд.

— Это худшее из того, что могло бы случиться. Как ты себе представляешь переговоры с правительством, которого не существует?

Он задумчиво покосился на сигару.

— Но,— продолжал он,— как ты, может, заметил, я сказал: кажется. Один из моих разведчиков, более сообразительный, все-таки разузнал кое-что интересное. Планета эта обладает определенной политической организацией, но совершенно определенного типа. Руководители этой организации, образно говоря, управляют сразу множеством веков и находятся не в том времени, в котором находимся мы. Говоря точнее, на три века в будущем. Это наиболее причудливая история, которую я когда-то слышал. Властвовать над умершими и над еще не родившимися детьми.

— Скорее всего, они пользуются не той концепцией правительства, что вы — негромко предположил Корсон.

— Демократия, верно? Может быть, даже почти анархии. Знаю я эти песенки. Свести администрирование людей и систем до критического минимума. Долго это никогда не длится. Вся система рушится при первом же вторжении.

— Здесь уже много веков не было вторжений,— возразил Корсон.

— Ну так им придется вспомнить, что это такое. Я тебе еще не сказал, Корсон, об одном незначительном, забавном факте, Один из членов этого совета — человек.

— Я в этом не вижу ничего странного,— заметил Корсон.

— Он очень похож на тебя. Мне кажется, это какое-то причудливое стечение обстоятельств. Может, кто-нибудь из твоих близких?

— У меня нет столь высоких связей.

— Мой человек не видел его собственными глазами. Ему даже не удалось наложить руку ни на один представляющий его документ. Зато он весьма опытен. Этот разведчик — специалист по физиономистике. Типологию он спросонья выложит. Существует лишь один шанс из миллиона, что он мог ошибиться. Кроме того, он отличный рисовальщик. Он по памяти набросал твой портрет и показал его своим информаторам. И все, кто видел этого человека, Корсон, узнали тебя. Что ты теперь думаешь?

— Ничего,— искренне удивился Корсон.

Веран изучающе посмотрел на него.

— Возможно, что ты не врешь. Следовало бы проверить тебя на детекторе лжи, но тогда ты станешь чем-то вроде идиота. А идиот не мог выслать мне сообщения. К моему несчастью, ты мне еще нужен. Когда я узнал обо всем этом, то попытался сложить два плюс два, но ничего не получилось. Сперва я подумал, что может быть, ты — какая-то машина, андроид. Но ты подвергался исследованиям всевозможными способами с того мгновения, как оказался среди нас, и от такой вероятности пришлось отказаться. Я знаю все о тебе, за исключением того, что происходит у тебя под черепом. Ты — не машина, ты — не из тех, что родились в пробирке. Твой образ мышления, слабости и достоинства свойственны обыкновенному человеку. Несколько консервативному в некоторых делах, словно ты происходишь из давно прошедшей эпохи. Если ты выполняешь какое-то задание, то я должен признать, выполняешь ты его совершенно самостоятельно, оставляя себе определенные гарантии безопасности. Например, эту твою дьявольскую осведомленность. Почему бы тебе не сыграть со мной открытыми картами, Корсон?

— Их нет на руках,— ответил Корсон.

— На руках?

— Карт, которые мне нужны.

— Возможно. Но тогда ты — туз в чьей-то игре. А ведешь так, словно об этом ничего не знаешь.

Веран швырнул окурок сигары на землю и растоптал его.

— Подытожим ситуацию,— предложил он.— Эти люди располагают возможностями для перемещения во времени. Они скрывают это, но это правда. Без такого умения правительство, руководящее тремя веками, не смогло бы контролировать теперешнюю современность. Они уже знают, что произойдет, за исключением искажений во времени. И они до сих пор ничего не предприняли против меня, против Нгал Р’нда. Это означает, что для них ситуация еще не созрела. Они чего-то ждут, но чего?

Полковник глубоко вздохнул.

— Может быть, они уже взялись за дело. Может, именно ты — член их совета, прибывший со специальной миссией.

— Никогда не слышал ничего более глупого,— заявил Корсон. Веран отшатнулся на шаг и выхватил оружие из кобуры.

— Я могу тебя убить, Корсон. Возможно, это будет равно самоубийству. Но ты умрешь раньше. Ты никогда не вышлешь своего сообщения, я никогда не окажусь на этой планете, и, значит, никогда не смогу пленить тебя и убить, но искажение во времени будет таким, что и ты выйдешь из него искалеченным. Ты уж не будешь самим собой. Станешь, кем-то другим. Что важнее для человека? Его имя, облик, хромосомы? Или же воспоминания, опыт, собственная судьба, личность?

Они зло уставились друг на друга. Потом Веран спрятал оружие.

— Я надеялся, что испугаю тебя. Честно признаюсь, мне это не удалось. Трудно напугать человека, побывавшего на Аэргистале.

Он уже улыбался.

— Если по правде, я тебе верю, Корсон. Скорее всего, ты и есть тот человек, что будет заседать в Совете Урии через три века, но ты об этом не знаешь. Ты еще не стал этим человеком. Пока что ты еще лишь его козырная карта. Сам он не мог явиться, поскольку уже знает, что произойдет. Иначе ему пришлось бы нарушить законы нерегрессивной информации. А это никому не может понравиться. Поэтому он решил использовать себя самого, выслать себя же из более раннего отрезка существования, и воздействовать на ход событий лишь легкими касаниями, ниже запретного порога. Прими мои искренние поздравления! Перед тобой великое будущее. Если только ты доживешь до той поры.

— Подождите-ка,— прервал его Корсон. Он побледнел. Опустился на землю и обхватил голову руками. Наверняка, Веран был прав. Он обладал опытом военного времени.

— Тебе это не нравится, да? — поинтересовался Веран.— Ты, наверное, прикидываешь, зачем я все это тебе сказал. Не ломай голову. Как только я разделаюсь с Нгал Р’нда, я отправлю тебя в этот Совет, в роли посла. Раз уже мне попался под руку грядущий государственный деятель, то почему бы его не использовать. Я уже говорил тебе, что собираюсь вступить в переговоры. Мне требуется немного: вооружение, роботы, корабли и обмундирование. А эту планету я оставлю в покое. Пальцем ее не трону, даже если мне удастся завладеть всей остальной галактикой.

Корсон поднял голову.

— А как Вы избавитесь от Нгал Р’нда? — спросил он с проясненным лицом.

Веран ухмыльнулся мгновенно, как волк.

— Этого я тебе не скажу. Вдруг тебе вздумается остановить меня. Сам все увидишь.

В помещение рядом с Залом Созерцаний они вошли обнаженными. Их подвели к ритуальному омовению, потом обрядили в желтые тоги. Корсону показалось, что невидимое излучение, испускаемое бесчисленными детекторами, пронзает ему кожу, но это была лишь иллюзия, так как методы уриан отличались большей утонченностью. Он предчувствовал, что Веран собирается воспользоваться созерцанием Яйца, но понятия не имел, каким образом. Он был почти уверен, что у Вера-на нет с собой никакого оружия. Уриане слишком хорошо разбирались в анатомии человека, чтобы можно было воспользоваться естественными тайниками. А если бы Веран решил применить силу, то он явился бы во главе своих гиппро-нов. Рискованное дело, если бы урианам было чем ответить, но тут его противником выступало время. Нет, он должен был применить какой-то хитрый трюк.

И во второй раз Корсон совершил свой путь сквозь расступающиеся перед ним ряды. Верану же это приходилось делать впервые.

Веран молча, долго и внимательно рассматривал металлический алтарь. Светильники пригасили. Из распахнувшихся дверей выступил Нгал Р’нда. Корсону показалось, что он более озабочен, чем когда-либо. Под его знаменем оказалось два наемника-человека. Несомненно, уже сейчас перед его глазами на дымящихся руинах городов развевались голубые хоругви Урии или же мертвые свисали с клювов звездолетов, неподвижно застыв в океане пустоты. Ему грезились крестовые походы. Что-то жалко-величественное было в нем. Существо с его интеллектом оказалось пойманным в ловушку цвета, руководствовалось родившимися во тьме веков предрассудками, с которыми Веран разделался двумя словами: генетическая фантазия.

Яйцо. Корсон понял. И с сердцем, полным удивления, какой-то особенной жалости к последнему князю Урии, и не менее сильного удивления перед предусмотрительным хитроумием Верана, он внимательно следил за каждой деталью церемонии. Слушал выкрики Нгал Р’нда, голос толпы, отвечающий ему невозможными для передачи на бумаге словами, и являющийся перечнем имен некоей генеалогии. Он не отводит глаз от раскрывающегося алтаря, от возникающего над ним подобно огромному турмалину, яйца, от вытягивающихся вопреки приличным манерам шей, от двойных век, мигающих со скоростью взмаха крыльев колибри.

Последний князь Урии раскрыл клюв, но прежде, чем он успел заговорить снова, началась суматоха. Веран, отпихнув окружающих его уриан, прыгнул вперед, левой рукой пережал шею Нгал Р’нда, указал свободной рукой на яйцо и выкрикнул:

— Шарлатан! Пииекиво! Пииекиво!

Корсону не потребовалось словаря, чтобы понять, что это слово означает на птичьем языке «самозванец».

— Это яйцо,— кричал Веран,— перекрашено! Этот негодяй обманывал вас! Я могу это доказать.

Уриане замерли. «Это и был шанс»,— подумал Корсон, тот шанс, на который рассчитывал Веран, так как даже ури-анская верхушка не имела права входить в Зал Созерцаний с оружием. Веран коснулся яйца ладонью. И в месте прикосновения яйцо утратило свой лазурно-голубой блеск. Оно приобрело цвет слоновой кости.

И тут же Корсон понял. Даже обнаженный, даже троекратно вымытый и вытертый грубым полотенцем, Веран обладал неким активным продуктом, щелочным и кислотным одновременно, находящимся в жидком состоянии;

Потом на ладонях.

Реакция на поверхности яйца ускорялась. На молекулярном уровне цепочки красителя распадались одна за другой. Краситель распадался на бесцветные составляющие, или, скорее всего, взаимоуничтожался. Веран не любил оставлять следов.

Из толпы послышался резкий свист. В руки Корсона намертво вцепились, но он не стал сопротивляться. Веран отпустил шею Нгал Р’нда, который осторожно, широко распахнув клюв, попытался наладить дыхание. Уриане в фиолетовых туниках схватили наемника, который продолжал кричать:

— Я доказал вам, доказал! Яйцо белое. Он — самозванец!

Наконец и Нгал Р’нда смог говорить.

— Он лжет. Он его покрасил. Я видел. Смерть ему.

— Разбейте его,— кричал Веран.— Разбейте яйцо!

Если я вру, его нутро будет голубым! Разбейте!

Нгал Р’нда охватила растерянность. Уриане образопал и вокруг него кольцо, еще полное уважения, но уже почти грозное. Его подданные склонились перед птицей, явившейся из голубого яйца, а не перед военным вождем. Князь издал несколько пронзительных высоких нот, вызвавших казалось, общее замешательство. Корсон не понял их. Но сопровождавший их жест был понятен:

— Я должен разбить яйцо?

Тишина. Потом раздались дружные посвистывания, короткие и безжалостные.

Нгал Р’нда опустил голову.

— Я разобью яйцо, которое должно быть истолчено лишь после моей смерти и смешано с моим прахом. Я, последний князь Урии, стану единственным из моего древнейшего рода, который разобьет его во второй раз при жизни, голубое, некогда оберегающее меня яйцо.

Он схватил яйцо своими конечностями, поднял его над головой и расколол о пьедестал. Посыпались на пол остатки. Нгал Р’нда подхватил один из задержавшихся на пьедестале осколков, поднес к глазам. Глаза его погасли. Он отступил на шаг и опустился на землю.

Тотчас же один из высокопоставленных уриан подскочил к нему, схватил за край голубой тоги и резко дернул. Материал не поддался. Нгал Р’нда потянулся в нем как мешок. Тут на него набросились остальные. Корсон почувствовал, что его отпустили, как его толкают. Он чуть не упал и был вынужден распихивать толпящихся вокруг него уриан. Наконец наплыв поредел. На его глазах пьяные от ярости птицы раздирали последнего из князей Урии. Резкий запах хлора и мочевины наполнил воздух.

Кто-то коснулся его плеча. Это был Веран.

— Пошли, прежде чем они начнут думать, как я это сделал.

Они не спеша направились по направлению к двери, и яростные крики наполнили им уши. Выходя, Веран обернулся и пожал плечами.

Потом изрек:

— Вот как гибнут фанатики.

Примерно раз в десять лет, он ставил ноги на землю, приближался к прохожему и спрашивал:

— Который сейчас год?

Одни теряли сознание. Другие спасались бегством. Некоторые исчезали. Эти, очевидно, умели перемещаться во времени. Но всегда отыскивался кто-то, кто сообщал ему необходимые сведения. Он без страха разглядывал человека и Бестию, и потом улыбнулся. Пожилой мужчина. Юноша. Урианин. Какая-то женщина.

Один вопрос так и рвался у Корсона с языка:

— Вы знаете, кто я такой?

Поскольку их улыбка и готовность сотрудничать казались ему слишком удивительными. Они знали, кто он такой. Они были как часовые, как фонари, освещающие его путь, но когда он пытался разговорить их, они умело уходили, позволяя беседе угаснуть. Даже ребенок. Он не пытался уговаривать их. За шесть тысяч лет их культура прошла немалый путь. А он еще недостаточно долго варился в этом соку. Он все еще оставался варваром, даже если он разбирался в таких вопросах, о каких они и не подозревали.

Когда он увидел урианина, то чуть было не совершил глупость, намереваясь сразу же нырнуть во время. Но огромная птица сделала дружелюбный жест. Она была одета в голубую тогу, покрытую мелкими серебристыми узорами и произнесла с гримасой, которую Корсон мог расценить как улыбку:

— Чего ты испугался, сын мой?

Это поразительное сходство урианина с Нгал Р’нда зародило в Корсоне сомнения, но теперь он догадался, что это основано лишь на пожилом возрасте собеседника.

— Мне кажется, я знаю тебя. Однажды, в давние времена, полные непокоя, ты появился из небытия. Я был тогда малышом, едва вылупившимся из яйца. Если память меня не подводит, я отвел тебя в душ, потом — в столовую, затем ты отправился на какую-то церемонию. С той поры многое изменилось, но только к лучшему. Я очень рад видеть тебя. Что ты желаешь?

— Я ищу Совет,— сказал Корсон,— мне надо передать ему сообщение, и не одно.

— Ты найдешь его на берегу моря, к западу отсюда, на расстоянии в триста-четыреста километров. Но тебе придется подождать лет сто двадцать — сто тридцать.

— Благодарю,— ответил Корсон.— Но я не могу ждать. Я путешествую во времени.

— Я в этом не сомневаюсь,— сказала птица.— Это лишь распространенное выражение. У тебя отличное животное.

— Я назвал его Арчи,— сообщил Корсон,— в память о прошлом.

Он сделал движение, словно собираясь вернуться в седло, но урианин остановил его.

— Надеюсь, ты не в претензии на нас за то, что некогда произошло. Это была случайность. Тирания порождает замешательство. А разумные существа — лишь игрушки в руках богов. Боги приказывают им, ради удовольствия полюбоваться зрелищем, вести самоубийственные войны. Они повелевают нами. Любят балет огня и смерти. Ты тактично разрешил эту ситуацию. Кто-нибудь другой обратил бы ее в кошмар. Все уриане крайне благодарны тебе за это.

— Уриане?... и вы тоже?— спросил Корсон с недоверием.

— Древняя раса и люди. Все уриане.

— Все уриане,— задумчиво повторил Корсон.- Это добрая весть.

— Счастливого пути, сын мой,— напутствовал его старый урианин.

«Вот таким-то способом»,— думал Корсон, пытаясь пробить взором поднимающуюся с земли и обволакивающую его зеленую мглу. Люди и уриане подружились. Это хорошо. Урианам удалось побороть демонов войны. Их род не оказался обречен, как я считал.

Он уже неплохо знал планету. Локализация пляжа о чем-то напоминала. Именно сюда привела его Антонелла. Стечение обстоятельств?

Он решил отправиться туда через Диото. Нерациональный импульс, желание осуществить паломничество. Он синхронизировал гиппрона над землей и поднял голову, отыскивая в небе пирамидальное облако города, словно бы покоящееся на двух столбах вертикальных рек.

Небо было пусто.

Он проверил свое положение. Сомнений не оставалось. Там, на небе, ста пятьюдесятью годами ранее, парил чудесный град. Теперь от него и следа не осталось.

Он посмотрел вниз, на площадку, образованную тремя сливающимися долинами, со склонами, поросшими лесом и заросшим травяным дном. Там он обнаружил озеро. Чтобы лучше видеть, Корсон прищурил глаза. Острый пик вспарывал озеро в самом его центре. В других местах короткие волны разбивались о затопленные преграды, находившиеся в нескольких сантиметрах под водой. Под слоем растительности, покрывающей берега, он разыскал другие развалины геометрических форм.

Город распался, вертикальная река дала начало озеру. Его до сих пор наполняли подземные источники, а излишек тоненьким ручейком стекал по самой глубокой из долин. Диото был уничтожен. Исчезла сила, поддерживающая его конструкцию на высоте чуть ли не километра над землей. Должно быть, произошло это довольно давно, лет сто назад, если судить по слою растительности.

Корсон с печалью вспомнил оживление вертикальных и горизонтальных улиц, рой аппаратов, вылетающих из них как пчелы из ульев, магазин, который он обокрал, чтобы было, что есть, и даже голос, вежливо остановивший его. Он вспомнил женщин Диото.

Диото был мертв, как множество других городов, соприкоснувшихся с ураганом войны. Может быть, в озерной глубине покоились останки Флоры Ван Вейль, которая невольно ввела его в чудеса этого мира.

Старый урианин Нгал. И за его улыбкой крылась ирония. Война разразилась, и люди проиграли ее. От их городов остались лишь развалины.

Он надеялся, что Флора Ван Вейль погибла сразу. Она не была подготовлена к такой войне. Как и ни к какой войне, впрочем. Если же она еще уцелела на какое-то время, то для того лишь, чтобы оказаться игрушкой в руках солдат Верана, или — что еще хуже — добычей безжалостных последователей Нгал Р’нда.

А он, Корсон, проиграл.

Он с силой заставил себя побороть желание вернуться в прошлое. Он вдруг вспомнил свой сон об уничтоженном на его глазах городе н крики людей, слишком поздно узнавших свою судьбу. Пот выступил у него на лбу. Нет, он туда не вернется, по крайней мере сейчас. У него встреча в будущем, которой невозможно избежать.

Там, вместе с Советом, если только он уцелел, надо будет подумать и прикинуть, нельзя ли тяжкий воз истории перевезти на иные рельсы. И тогда будет время, чтобы вернуться посмотреть, что же произошло.

И даже в том случае, если ему ничего не удастся сделать, он убьет Верана. Глухо зазвенели в его. голове колокола ада. Если он убьет Верана, то сам умрет. Ошейник вонзит ему в жилы ядовитые клыки. Он даже думать не должен о борьбе с Вераном. В ином случае, он просто убьет сам себя. А сейчас он не мог позволить себе этого.

Он отстранил в подсознании жажду мести. Утомленный, он тронул гиппрона и двинулся к цели.

Сейчас они передвигались как бы пешком, и он впервые заметил, что время — седое. В непроницаемой мгле веков, в чередовании перемешивающихся дней и ночей, он чувствовал, что теряет контроль над гиппроном. Он перебирал пальцами витки гривы, но напрасно. Животное, или устав, или же подчиняясь чужой воле, грозило синхронизацией. Он почувствовал страх и позволил ему это.

Шум моря. Медленный и регулярный ритм. Он оказался на длинном пляже, позолоченном заходящим солнцем. Его поразило это обстоятельство. Гиппроны спонтанно синхронизировали лишь в полдень. Причиной этого был их энергетический аппетит. Но на этот раз Арчи почему-то. приглянулись сумерки.

Корсон широко раскрыл глаза. Перед ним на песке неподвижно лежали три нагих тела. Он сорвал шлем и вдохнул теплый воздух.

Три обнаженные тела, возможно — мертвые, все, что осталось от Совета Урии. Мужчина и две женщины на морском берегу, словно выброшенные волнами жертвы чудовищной катастрофы.

Когда Корсон подошел ближе, мужчина шевельнулся. Оперся на локоть и внимательно посмотрел на приближающегося. Он улыбнулся и не было похоже, чтобы он особенно страдал.

— А-а,— протянул он.— Вы — тот человек с Аэргистали. Мы вас ждем.

Корсон наконец обрел дар речи:

— А Совет...

— Он тут,— ответил мужчина.— Совет Урии на тысячу лет.

Корсон склонился над ним:

— Вам нужна помощь?

— Не сказал бы. Присаживайтесь.

— Эти женщины...— произнес Корсон, опускаясь на песок.

— Они — в контакте. Не надо мешать им.

— В контакте?

— У нас еще много времени. А вечер в самом деле изумителен, вам не кажется?

Он пошарил в песке, доставая хрустальный сосуд, распечатал его и протянул Корсону.

— Сделай-ка глоток, старина. У тебя странное лицо.

Корсон открыл было рот, но передумал. Если это жертва катастрофы считает, что у них есть время, то зачем возражать. Он глотнул. Вино оказалось холодным. Удивленный этим, он поперхнулся и чуть не захлебнулся.

— Не понравилось?— спросил мужчина.

— Лучшее вино, которое я когда-либо пил.

— Ну так допивай бутылку. Найдутся и другие.

Корсон скинул перчатку, чтобы было удобно пить. Второй глоток разобрал его. Но он тут же вспомнил, где находится и что ему сопутствовало.

— Вы не голодны?— спросил он.— У меня есть при себе несколько пайков.

— Благодарствую,— ответил мужчина.— Я бы предпочел курочку, или шашлычок, или печеную телятину. Глупо, что я не предложил тебе это раньше. Наверняка после такого путешествия ты проголодался.

Он приподнялся энергично, разворошил несколько лопат песка и открыл контейнер из червленного серебра. Приподнял крышку и с удивлением поглядел на содержимое.

— Угощайся. Есть придется руками. Мы за простоту.

— Я видел Диото,— начал Корсон.

— Прелестный город,— кивнул мужчина.— Немного старомодный.

— Сейчас он на дне озера. Война его совершенно уничтожила.

Удивленный мужчина приподнялся на локтях и сел.

— Какая война?

Он рассмеялся, негромко и добродушно.

— И правда, ты прибыл из неспокойного времени. Ты же не знал. Вот тебя это и шокировало.

— Что я должен был знать?— агрессивно спросил Корсон.

— Диото был покинут. Просто-напросто брошен. А не уничтожен. Он уже не отвечал нашему образу жизни.

Корсон попытался как-то переварить это.

— И как же вы живете?

— Как видишь. Обыкновенно. Нам необходимы медитации. Мы готовимся...— тут он заколебался,— к будущему.

— Вы уверены, что вам не требуется помощь?— спросил Корсон, вытирая о песок руки, испачканные жиром от сочного куска курицы.

— Ты нам нужен, Корсон. Но не здесь и не сейчас.

— И вы уверены, что вам всего хватает?— недоверчиво поинтересовался Корсон.

— А разве я похож на человека, которому чего-то недостает? Одежды? Так мы ее вообще не носим.

— Пищи, лекарств. Не верится, чтобы весь пляж был нашпигован бутылками вина и кастрюлями с пищей. Что вы станете делать, когда этот запас кончится?

Мужчина с интересом посмотрел на море.

— Действительно,— сказал он,— мне это никогда не приходило в голову. Думаю, что...

Внезапно Корсон прервал его:

— Не отчаивайтесь, может быть, вы заболели, или плохо соображаете. Должен существовать какой-то способ, чтобы рыбачить в этом море, охотиться в этих лесах. Вам же, наверное, не захочется умереть с голоду.

— Я тоже так думаю,— ответил мужчина.

Он открыто посмотрел на Корсона, потом одним движением поднялся. Был он хорошо сложен, мускулист, выше ростом, чем Корсон. Длинные волосы обрамляли его лицо.

— Как ты думаешь, откуда взялся этот сосуд?

Теперь поднялся и Корсон, задумчиво копаясь носком ноги в песке.

— Не знаю.

— Когда у нас кончается вино, мы просим о следующей порции.

— Ага,— сказал Корсон, лицо его нахмурилось.— Вы живете на тех холмах, а на обед выбрались сюда, на пляж. А там у вас прислуга или роботы.

Мужчина покачал головой.

— На холмах вы не найдете ни дворцов, ни хижин, ни слуг, ни роботов. Не думаю, чтобы в радиусе сорока километров нашлась хотя бы одна живая душа. Я вижу, ты не понял нашего образа жизни. У нас нет иной крыши над головой кроме небосвода, иной постели, чем песок, другой одежды, чем ветер. Тебе холодно, или жарко? Могу это уладить.

— Но откуда все это берется?— спросил растерянно Корсон, отпихивая ногой пустую бутылку.

— Из иной эпохи. Из будущего или прошлого века, понятия не имею. Мы решили несколько десятилетий назад перебраться сюда. Тут очень удобное место для отдыха, размышлений. Разумеется, мы контролируем климат. Но в эту эпоху на этой планете ты не отыщешь ни одной машины. Все, что нам нужно, находится за кулисами времени. Если нам что-нибудь потребуется, один из нас входит в контакт и просит об этом. И предмет высылают сюда.

— А Диото?

— Какое-то время назад мы заметили, что пошли неверным путем. И решили попробовать кое-что другое.

— Именно это,— произнес Корсон.

— Именно,— согласился мужчина.

Корсон разглядывал море. Он видел классический заход солнца, но что-то шевельнулось в нем, что-то ищущее выхода. В нескольких шагах от берега море плескалось о скалу как наконец-то прирученный хищник. Невидимое солнце зажигало облака. Он невольно попытался отыскать на небе Луну, но ее не было. Звезд, расположения которых он не знал, было достаточно много, чтобы озарять эту планету слабым светом.

— Разве тут не прекрасно?— сказал мужчина.

— Да,• прекрасно,— согласился Корсон.

С колебанием он бросил взгляд в сторону погруженных в сон женщин, а может быть — просто спящих. В их фигурах было что-то знакомое. Ему показалось, что он узнал бронзовые волосы, очертания плеч. Он сделал шаг в сторону той, которую принял за Антонеллу. Мужчина жестом остановил его.

— Не надо им мешать. У них сейчас совещание. По твоему вопросу. Они в контакте с теми, с Аэргистала.

— Антонелла,— произнес Корсон.

Мужчина отвернулся.

— Антонеллы тут нет. Позже ты ее увидишь.

Корсон сказал:

— Она меня еще не знает.

— Я знаю,— голос его был низкий и ласковый, словно мужчина сожалел, что была затронута эта тема.— Ей еще предстоит научиться узнавать тебя.

Наступило молчание.

— Не надо сердиться на нас за это.

Потом он быстро добавил:

— Будешь спать, или предпочтешь, чтобы мы говорили о делах?

— Спать мне не хочется,— ответил Корсон,— я бы предпочел немного подумать.

— Как тебе угодно,— сказал мужчина.

Корсон долго молчал, сидя на песке и опершись локтями в колени. Солнце совсем исчезло. Над морем мерцали звезды. Воздух имел температуру кожи. Немного спустя он скинул скафандр и ботинки. Он еще не решился полностью обнажиться, но все больше хотел этого, хотел нырнуть в волны и поплыть, позабыв о богах войны. Приливы наверняка были здесь небольшие. Из-за отсутствия спутника. Взволновать море могло только далекое солнце.

Потом он встряхнулся и нарушил тишину. Заговорил, сперва неуверенно, словно опасался нарушить нежную уравновешенность ночи или разбудить врага. Но немного погодя голос его приобрел уверенность.

— Я посол,— говорил он,— но особого рода. Был солдатом. Преодолел время. Слышал богов Аэргистала. Я знал, что три опасности угрожают миру на Урии. Первое было животное, такое же, как то, на котором я прибыл, но в диком состоянии, хищное. Вторая основывалась на заговоре, организованном первыми обитателями планеты против людей. Третья носила имя старого вояки, взявшегося ниоткуда, и которого, если верить его словам, я сам на эту планету заманил. Его-то я сейчас и представляю. И наконец, я являюсь своим собственным послом, желающим избавить Урию от всех этих опасностей, но у меня нет для этого средств. Я надеялся найти здесь помощь, хотя те, с Аэргистала, и говорили, что я могу рассчитывать лишь на самого себя. Ценой успеха, говорили они, я обрету свободу, и, может быть, нечто большее. Но я вижу, что это задание невыполнимо.

— Обо всем этом я знаю,— заметил мужчина.— Задание наполовину выполнено. Для человека из давно прошедших времен, Корсон, ты справлялся вовсе неплохо.

— Бестия в клетке,— продолжал Корсон,— заговор разгромлен. Не знаю, смог бы я сделать большее. Остается Ве-ран, повелитель войны, на несчастье послом которого я здесь являюсь.

— Тот же Веран,— заговорил Корсон, сделав глоток из бутылки,— хочет завоевать Вселенную. Он требует оружия и людей или роботов. Взамен он обещает оставить эту планету в покое. Но я ему не доверяю. Что еще хуже, если совет безопасности попытается остановить его, то война неизбежна. И она понесется по планете, поскольку Веран не из тех, кто позволит легко избавиться от себя.

— Ты и есть наша служба безопасности,— добродушно сообщил мужчина,— а в нашем прошлом войн не было.

— Вы считаете, что я..:— забормотал Корсон.

— Ты являешься в той эпохе представителем правительства. И в твои задачи входит ту войну предотвратить.

— Войны не было,— медленно произнес Корсон,— поскольку вы здесь. Это значит, что мне удалось. И оно противоречит закону нерегрессивной информации.

Мужчина пересыпал песок из руки в руку.

— Да и нет. Это не так просто. Закон нерегрессивной им формации является частным случаем.

— А значит,— сказал Корсон,— будущее может вмешиваться в прошлое.

— Иногда вмешательство вызывает лишь незначительные последствия, одни из них опасны, другие — благоприятны, по крайней мере с точки зрения беспристрастного наблюдателя. Тебя, меня или Верана. Контроль над временем несколько напоминает экологию. Представь себе планету, населенную насекомыми, птицами и травоядными животными. Насекомые взрыхляют землю и благоприятствуют росту травы. Птицы питаются насекомыми и опыляют растительность. Травоядные поедают траву. Их выделения и трупы служат пищей насекомым и удобряют почву. Так выглядит самое простое экологическое кольцо. Можно без опасений изъять из него хоть одно насекомое, хоть дюжину, и ничего не случится. Можно перебить птичье семейство, или питаться мясом травоядных, но нарушения равновесия не произойдет. Но если уничтожить всех насекомых на достаточно большой территории, то птицы или покинут ее или умрут с голоду. Трава через несколько сезонов исчезнет. Следом за ней исчезнут травоядные. Останется пустыня. То же самое произойдет, если ослабить любое из звеньев цепи. Для каждой из точек есть свой порог, который может оказаться достаточно высоким. Допустим, мы выпустим на планету несколько стай хищников, достаточно быстрых и сильных, чтобы они могли нападать на травоядных. Сначала они будут рассеяны на бесконечных просторах планеты. Годы подряд можно было бы обыскать равнины, но не заметить даже их следа. Но в дальнейшем, не встречая никакого противника, они размножатся до такой степени, что существенно отразится на поголовье травоядных. Сперва это отразится на насекомых, потом — на птицах, потом — на растительности. Травоядные подвергнутся угрозе с двух сторон сразу. Даже хищники начнут вымирать с голоду. При благоприятных условиях может возникнуть новое равновесие, весьма отличное от существовавшего вначале и, возможно, нестабильное. И для того и для другого вида будут существовать периоды голода и сытости. Критический порог станет намного ниже, чем в первом случае. И может оказаться достаточным появление еще одной пары хищников, чтобы это привело к непредсказуемым последствиям. В динамической экологии значащее существо никогда не представляет собой один элемент цепочки, но является конгломератом элементов. И этот процесс нельзя спонтанно предотвратить. Он влечет за собой незначительные, но в конце концов решающие изменения. Скажем, преследуемые хищниками травоядные ускоряют свой бег. Более длинные лапы увеличивают вероятность выживания.

С сохранением тех же самых пропорций аналогичное происходит и со временем. Если только не учитывать, что экологические проблемы детски просты в сравнении с проблемами времени. Вы можете стереть гору с поверхности планеты и даже погасить одну из звезд на небосводе, и в вашем будущем ничего серьезного из-за этого не произойдет. Можно, скажем, уничтожить всю цивилизацию, и в прошлом, и в будущем, без каких-либо видимых последствий с вашей точки зрения. Но иногда достаточно того, чтобы наступить на ногу человеку, чтобы небо и земля оказались разрушены этим. Каждая точка Вселенной обладает собственной экологической Вселенной. Абсолютной истории попросту не существует.

— Так как можно предвидеть ее?— спросил Корсон.

— Производятся вычисления. В этом есть доля интуиции и доля опыта. А лучше всего смотреть на события сверху, по возможности, с отдаленного расстояния. Всегда легче разбираться во всяких перекрещивающихся путях, способных привести в настоящее, чем прокладывать новые, формирующие будущее. Потому те, с Аэргистала и поддерживают с нами контакт.

Он указал на двоих женщин.

— Но всего они не могут сказать нам. Они не могут допустить изменений в истории, которые повредили бы им самим. Сами они находятся у исхода времени. Все пути ведут в их направлении. Для них история почти абсолютна, почти завершена. И потому мы должны сами исполнять свое предназначение, даже если последствия его гораздо более значительны.

— Понятно,— сказал Корсон,— у меня тоже создалось впечатление, что я вроде пешки на шахматной доске. Сперва я верил, что перемещаюсь свободно. Но по мере того, как я все больше постигал игру, начинал понимать, что меня просто передвигают из клетки в клетку.

На секунду он заколебался.

— Я даже подумал, что это вы ведете игру. Что я реализую ваш план.

Мужчина покачал головой.

— Тут ты прав, Авторы этого плана не мы.

— Но вы знаете, что произошло.

— В определенной степени. Ты для нас — неизвестная функция. Ты появился в определенной точке, чтобы разрешить кризис. Мы — всегда думали, что автор этого плана — ты.

— Я?— переспросил Корсон.

— Ты. И никто другой.

— Я этот свой план еще даже придумать не успел,— заметил Корсон.

— У тебя для этого будет достаточно времени,— ответил мужчина.

— Но его осуществление уже началось.

— Это значит, что план появится.

— А если мне не удастся?— спросил Корсон.

— Ты ничего не будешь знать об этом, мы тоже.

Одна из женщин рядом пошевелилась. Повернулась, ветла и с улыбкой посмотрела на Корсона. Лег ей было не больше тридцати. Корсону она была незнакома. Взгляд ее словно блуждал еще где-то, далеко-далеко, с трудом отходя от слишком долгого самосозерцания.

— Едва могу поверить,— заявила она.— Знаменитый Корсон и среди нас.

— Пока еще у меня нет никаких причин считаться знаменитым,— сухо возразил Корсон. Он-то до последнего мгновения надеялся, что это окажется Антонелла.

— Не надо так сразу, Сельма,— вмешался мужчина.— Перед ним еще неблизкая дорога и он немного нервничает.

— Я его не съем,— ответила Сельма.

— И он всем нам нужен,— добавил мужчина.

— В какой фазе ты находишься?— поинтересовалась женщина.

— Я прибыл как посол...— начал было Корсон, но она сразу же прервала его:

— Это я знаю. Слышала, как ты говорил с Кидом. Но на каком этапе ты находишься в своих планах?

— Я могу нейтрализовать Верана, не выслав ему этого сообщения, поскольку все считают, что это я несу за него ответственность. Но, честно говоря, я не смог бы его и составить, не то что передать.

— С помощью креодов это элементарное дело,— заявила Сельма.— Я тебе это устрою в любую минуту. И мне кажется что Аэргистал согласится передать это сообщение.

— Допустим, ты его не вышлешь,— вмешался мужчина, которого Сельма назвала Кидом.— Кто займется Бестией и князем Урии? Решение лежит где-то в другом месте. Веран представляет собой часть плана. Ты не можешь его так просто зачеркнуть.

— Этого я и боюсь,— согласился Корсон.— Я полагаю, что идея воспользоваться его помощью пришла мне после того, как я встретился с ними на Аэргистале. Но в этом я еще не уверен. Скорее всего, к этой мысли я приду позже.

— Для такого дикаря, он весьма быстро прогрессирует,— заметила Сельма.

Кид нахмурил брови.

— Корсон не дикарь. И был на Аэргистале. Контакта ему было недостаточно.

— И верно,— признала Сельма.— Я и забыла.

Она выпрямилась, потянулась и побежала к морю.

Корсон подумал вслух:

— А кто займется Вераном?

— Ты,— ответил Кид.

— Я не могу воевать с ним. Не могу даже строить никаких планов против него.

— Ошейник!

В сознании Корсона появилась искорка надежды:

— Вы можете помочь мне от него избавиться?

— Нет,— ответил Кид.— Мы не можем. Веран родился в нашем будущем. Его технология превосходит нашу.

— Значит,— подытожил Корсон,— выхода нет.

— Выход есть. Иначе бы ты там не оказался. Существует по крайней мере одна линия вероятности — креола — на которой ты довел план до конца. Не знаю, понимаешь ли ты всю запутанность ситуации, но твое будущее зависит только от тебя, Корсон, в буквальном значении этого слова.

— У меня такое впечатление, что это я от него завишу.

— Это другой способ сказать тоже самое. Долгое время люди размышляли над проблемой непрерывности существования. Будет ли человек, пробуждаясь, тем же самым, что засыпал? Не является ли сон абсолютным перерывом в непрерывности существования? И почему некоторые мысли, некоторые воспоминания полностью исчезают из сознания, чтобы появиться когда-либо позже. Имеем ли мы дело с единством или наложением существований? Однажды кто-то откроет правду. С момента своего появления теми же словами мы задаем почти те же самые вопросы. Сколько вероятностных факторов наложились друг на друга? Что соединяет прошлое, настоящее и будущее каждого живого существа? Порождает ли детство зрелость или детство выковывается зрелостью? Мы не знаем природы нашей экзистенции, Корсон, но мы должны жить, пользуясь тем, чем располагаем.

Вернулась Сельма, вся покрытая капельками воды.

— Тебе надо выспаться, Корсон,— сказал Кид.— Ты устал Пусть тебе приснится твое будущее.

— Попробую,— согласился Корсон.— Обещаю вам, что попробую.

И растянулся на песке.

Неожиданно он ощутил чье-то присутствие рядом. Открыл глаза и тут же закрыл их, ослепленный высоко стоящим солнцем. Он повернулся на бок и попытался заснуть снова. Но в этом ему мешали два настырных звука: протяжные вздохи моря и шелест легкого дыхания. Он вновь открыл глаза и увидел на уровне своей щеки песок, один песок вокруг, из которого ветер возводил крохотные барханы и тут же разрушал их. Он окончательно проснулся и сел. Рядом с ним дремала молодая женщина.

— Антонелла,— произнес он.

Одета она была в короткую красную тунику.

— Жорж Корсон,— сказала она тоном, в котором слышалось недоверие.

Он обвел глазами пляж. Кид, Сельма и вторая женщина исчезли. Антонелла поднялась и отошла на несколько шагов,

словно смущенная фактом, что он поймал ее на подглядывании.

— Ты меня знаешь?

— Никогда вас не видела, но много слышала. Это вы должны спасти Урию.

Он более внимательно посмотрел на нее. Она была одета в то время, как те ходили обнаженными. Вне сомнения, она прибыла из другой эпохи, где касающиеся одежды обычаи еще не достигли простоты членов Совета. Она была моложе, чем Антонелла из воспоминаний, намного моложе, почти ребенок. Он понятия не имел, сколько лет прошло между двумя их встречами. Для него эти годы сократились до нескольких месяцев. Он в точности вспомнил сейчас ту Антонеллу. Странно встретить кого-то, с кем было пережито столько приключений, когда человек этот о них еще понятия не имеет. Ему показалось, что он оказался вместе с человеком, страдающим провалами памяти.

— Вы воевали?— спросила она с ноткой неуверенности и в то же время с интересом.

— Да,— ответил Корсон.— Это было неприятно.

Она заколебалась.

— Я хочу спросить... но не знаю, можно ли...

— Можно.

Теперь она покраснела.

— Вы кого-нибудь убили, мистер Корсон?

«Что за детство? Глупая девчонка!»

— Нет,— ответил он.— Я был чем-то вроде инженера. Я никогда никого не задушил, никому собственноручно не перерезал горло, если это ты хочешь знать

— Я была в этом уверена.

Казалось, она была довольна.

— Но я нажимал кнопки,— жестоко добавил Корсон.

Она не поняла.

— Сигарету хотите?— спросила она, извлекая пачку из складок туники. Пачку он узнал.

— Это табак, не какой-нибудь синтетик,— настаивала она.

— В самом деле нет. Я перестал курить.

— Как и все здесь. Одна я осталась со своим пороком.

Но тоже отложила пачку в сторону.

«Как я мог любить ее?— поразился Корсон.— Она кажется мне такой поверхностной, такой пустышкой. Дело времени и, возможно, обстоятельств. Когда я начал любить ее?» — Он покопался в памяти и подробности их совместных приключений всплыли на поверхность вроде пузырьков болотного газа, вырывающегося из трясины. Аэростат, попытка вербовки, планета — мавзолей, бегство, краткое пребывание в лагере Верана.

Это было до того, намного раньше. Это началось в то мгновение, когда он поцеловал ее. Нет, за минуту до того, как поцеловал. Тогда он подумал, что это одна из наиболее обворожительных женщин, которые только встречались ему в жизни. А такого впечатления поначалу она не производила.

Он начал любить ее в то мгновение, когда из зажигалки ударил луч. Он почувствовал гипнотическую ловушку и решил, что она пытается заставить его разговориться. А ей тем временем хотелось лишь того, чтобы он ее любил. И это ей удалось. Теперь не следует удивляться ее спокойному ответу, который она дала ему после того, как он спросил ее, как же она не смогла предвидеть, что ее уловка не удастся. Или это был обычай обитательниц Диото? Он ощутил нарастающий гнев. Но почти сразу же успокоился. Во все времена женщины ставили капканы на мужчин. Это был один из законов их вида и женщины не могли отвечать за это. Можно было бы оставить ее в лагере Верана, чтобы она убедилась, что мужчины тоже обладают своими методами,— подумал он. Но он не сделал этого. Потому что именно там начал любить ее по-настоящему Когда она показала свое хладнокровие. И потом на планете-мавзолее, когда она была такой растерянной и человечной.

А кроме того, у него не было выбора. Он будет вырывать ее и самого себя из когтей Верана. На планете-мавзолее подбросит им сумку с продовольствием. Вплоть до того момента поведение его было определено. А дальше? Придется ли после отсылки сообщения ему еще позаботиться о рекрутах и оружии которые требовал беглец с Аэргистала?

Все это представлялось бессмысленным. Чего ради, другой Корсон, после их бегства оставил их на планете-мавзолее? Или же это обязательный ключевой пункт, местонахождение узла времени? Но Корсон начинал уже хорошо ориентироваться во временных маршрутах и был почти уверен, что ничего такого в расчет не входило. Когда он проводил свою спасате льную операцию, он с таким же успехом мог бы доставить беглецов сюда, на этот пляж, на котором заседал Совет Урчи, сам готовый к возвращению на Аэргистал, если его присутствие окажется там необходимым. Он знал, что был там. На Аэргистале он изменился. И научился многим вещам, необходимым для реализации плана.

Он вспомнил про металлическую табличку, доложенную на хорошо видное место, на сумке с продовольствием перед дверями мавзолея. Тогда сообщение показалось ему не совсем понятным. Он перерыл карманы скафандра. И хотя он неоднократно менял одежду, но табличку все же нашел. Наверно, он чисто автоматически перекладывал содержимое карманов из скафандра в скафандр.

Одна часть текста стерлась. Но тем не менее другие фразы остались глубоко врезаны в металл.

— Даже пустые упаковки могут еще пригодиться. Существует больше, чем один способ ведения войны. Запомни это.

Он тихо присвистнул сквозь зубы. Пустые упаковки, опустошенные тела? Разумеется, это означало полуживых из мавзолея. Он подумал, что можно снабдить их синтетическими личностями и использовать как роботов. Он прикинул, что здесь можно говорить даже об андроидах. Но наличие пупка на животе каждой из них не оставляло сомнений. Они были живыми, но замедленная реакция их тел могла создать иллюзию жизни. Он насчитал их свыше миллиона и даже не дошел до конца мавзолея. Он даже не видел его. Это была великолепная потенциальная армия. Она удовлетворила бы наиболее безумным стремлениям Верана. Но то были женщины. Когда Антонелла оказалась в лагере, Веран решил, что недурно было бы усилить дисциплину. Он лишь частично был уверен в своих людях. Он не боялся измены ради денег и честолюбия. Но у физиологии свои законы, и ему не хотелось ломать их.

Корсон поднял руки к горлу. Ошейник все еще находился там, легкий настолько, что порой удавалось о нем забыть. Крепкий и холодный. Мертвый и более грозный, чем граната. Но змея пока спала. Видимо, мысль об использовании полуживых в виде солдат не заключала в себе враждебных намерений.

Он скорчился на песке, обессиленный внезапной слабостью понимая, что Антонелла наблюдает за ним. Мысль об использовании полуживых, в виде солдат, стискивала ему сердце. Но что-то было в ней от метода бога Аэргистала. Чтобы избегнуть большей путаницы, следует использовать отходы, военных преступников или жертв какого-то конфликта. Эти скупердяи выбрали меньшее зло. Или же вернее — они были абсолютными реалистами. Поскольку эти женщины были мертвы — психологически мертвы. Пустые упаковки. Они уже не способны были ни мыслить, ни творить, ни действовать, и даже страдать иначе, чем в чисто биологической плоскости. Может, рожать они еще были способны. Это был вопрос, на который еще следовало остановиться впоследствии. Наделение их синтетическим разумом было несравнимо меньшим преступлением, чем уничтожение города, населенного мыслящими существами, путем простого нажатия кнопки. По сути дела это не было даже преступление, как не считается преступлением пересадка сердца, органов. Земные хирурги давно решили эту деонтологи ческу ю проблему: мертвое служит живому.

Он уселся на песке, полностью обессиленный, с трудом сглотнул слюну и вытер уголки губ.

—Уже лучше,— сказал он испуганно склонившейся над ним Ангонелле.— Ничего, небольшой приступ.

Она ничего не сделала, чтобы помочь ему. «Еще слишком молода,— подумал он,— и воспитана в нежном мире, не знающем ни болезней, ни страданий. Словно прекрасный цветок. Жизненный опыт ее изменит. И вот тогда он сможет полюбить ее. О боги, чтобы отыскать ее, я разнесу Аэргистал камень по камню. Они не могут держать ее там. Она не запачкала своих рук, не совершила ни одного преступления».

И это подтверждало необходимость Корсона. Антонелла не смогла бы сделать вместо него то, что сделал он, ни того, что ему предстоит еще сделать. Не смогли бы ни Кид, ни Сельма, никто из эпохи. У них не было достаточного твердого позвоночника. Они принадлежали к иному миру и сражались на ином фронте. К несчастью для них, опасность не оказалась полностью исключенной. И ес ликвидация стала делом людей, таких как Корсон. Мы ремонтники истории, ее мусорщики. Чтобы под ногами наших потомков асфальт был чист, мы копаемся в дерьме.

— Искупаемся?— спросила она.

Корсон кивнул, все еще не решаясь заговорить. Море обмоет его. Но чтобы очистить — всего моря не хватит.

Когда они вышли из воды, Кид уже вернулся. Корсон отослал Антонеллу под первым подвернувшимся предлогом к изложил свой план. Основные детали укладывались в целое, хотя некоторые нюансы все же были неясны. Например, Корсону мешал ошейник. Он не знал, как бы ему избавиться от него. Может быть, на Аэргистале или во время одного из путешествий в будущее. Однако, временно это была серьезная неприятность.

Бегство не представляло никакой проблемы. Сам Веран, кроме ошейника, снабдил его целым арсеналом разнообразного оружия. Он полагал, что ему не следует ничего бояться и исходил из принципа, что каждый свободный мужчина может быть полезен на войне. Одно из устройств создавало поле, глушащее свет. Модифицировав его, Корсон намеревался достичь более широкого радиуса действия, кроме того, он вмонтировал сюда генератор ультразвука, которым теж:е располагал, это позволит ему видеть в темноте. Сумка с продовольствием, которую он должен был оставить на планете-мавзолее, входила в экипировку гиппрона. Оставались два скафандра, которые предстояло одеть Корсону и Антонелле. Он решил, что в суматохе, вызванной его вторжением, ему без труда удастся похитить их.

Вопреки ожиданиям, Кид даже не удивился, когда Корсон подошел к наиболее деликатной части своего проекта: реанимация полуживых на планете-мавзолее. Или же он был маловпечатлительным человеком, или умел держать себя в руках. Первое предположение казалось менее вероятным.

— У меня есть кое-какое понятие о технике реанимации, сказал Корсон,— и о подсадке Искусственной личности, но мне потребуется аппаратура, и, быть может, помощь специалиста.

— Я думаю, ты найдешь все на планете-мавзолее, - сказал Кид.— Эти твои кошмарненькие коллекционеры наверняка обо всем позаботились. А если потребуется совет, лучше всего связаться с Аэргисталом.

— Как? Покричать погромче? Или же глаза их все время на меня нацелены?

Кид слабо улыбнулся.

— Возможно. Но это не способ. Ты можешь говорить, с ним при посредстве гиппрона. Ты же совершил паломничество на Аэргистал. Эта дорога навсегда осталась запечатленной в твоей нервной системе. А кроме того, это скорее не дорога а метод взгляда на вещи. Аэргистал занимает поверхность Вселенной, это значит, что он повсюду. Поверхность гиперпространства — это пространство, в котором число измерений на одно меньше, чем в гиперпространстве. Это не совсем точно, поскольку число измерений этой Вселенной может быть мнимым или даже трансцедентным. Однако, для практических нужд тебе знать больше и не требуется.

— Но как я это сделаю?— беспомощно спросил Корсон.

— Я не разбираюсь в гиппронах так хорошо, как ты, и никогда не был на Аэргистале, но мне кажется, что достаточно установить с ним эмпативный контакт, который позволяет тебе на нем путешествовать, и припомнить свой путь. Гиппрон инстинктивно выполнит необходимую настройку и корректировку. Не забывай, что у него развитое восприятие твоего подсознания.

Кид потер подбородок.

— Заметь,— продолжал он,— все это началось с гиппро-ном, по крайней мере на этой планете. В этом звене вероятностей, или же в ином, соседнем.— Тут Кид печально улыбнулся,— именно ты доставил сюда первого гиппрона. Ученые Урии подвергли обследованию его потомков. Они смогли понять метод временной трансляции. Потом им удалось привить это свойство людям, сперва в незначительной степени. Я уже сказал тебе, что это не столько вопрос способностей, сколько метод видения мира. Нервная система людей не обладает каким-либо качеством. Зато обладает тем умением, что способна впитывать в себя недостающее; а что может быть лучше. Несколько веков назад, в начале контролируемого нами периода, люди на Урии могли предвидеть лишь несколько секунд своего будущего. По непонятным причинам у древних уриан, птиц, с этим было несравнимо больше трудностей.

— Вот и хорошо,— сказал Корсон, вспомнив Нгал Р’нда.

Но люди, с которыми я встретился после своего прибытия, уже обладали этими способностями. А изучение гиппронов могло произойти лишь после этого.

Кид снова улыбнулся, но на этот раз весело.

— Сколько человек вы видели на самом деле?

Корсон повернул память вспять.

— Двоих,— сказал он,— только двоих. Флору Ван Вейль и Антонеллу.

— И обе прибыли из твоего будущего,— сказал Кид.— В дальнейшем те, кто был наиболее способным или наиболее подходящим, вошли в контакт с Аэргисталом. Все стало легче. По крайней мере, так можно было бы сказать.

Он выпрямился и глубоко вздохнул:

— Мы начали перемещаться во времени без гиппронов и машин, Корсон. Пока нам еще требуется крохотный аппаратик подручная память. Но вскоре мы будем обходиться без него.

— Вскоре?

— Наутро или же через сто лет. Не это самое важное. Для того, кто покорил его, время теряет значение.

— До той поры умрет немало людей.

— Ты уже умирал однажды, верно, Корсон? И это никак не мешает тебе выполнять свое задание.

Корсон замолчал. Он размышлял над своим планом. Подсказки Кида помогли избегнуть двух трудностей, обучения гиппрона тому, чтобы он доставил того Корсона и Антонеллу на Аэргистал, и информации, необходимой для того, чтобы отыскать планету-мавзолей. Раз он уже был там однажды, он сможет вернуться. Для человека, разумеется, было невозможным знать положение миллионов и миллиардов небесных тел во Вселенной, не принимая даже во внимание их взаимоперемещение с ходом веков. Но он всегда сможет найти дорогу, которой он однажды прошел. Это так же, как не требуется прочитать все книги, чтобы суметь прочитать несколько из них.

— Мы могли бы подвергнуть тебя определенной тренировке, Корсон,— сказал Кид, роясь в песке,— но на это ушло бы слишком много времени, а кроме того, эта линия вероятности слишком тонка. Лучше, чтобы ты воспользовался гиппроном. Это мы предпочитаем обходиться без них.— Он открыл контейнер из позолоченного гравированного серебра.

— Ты, наверное, уже проголодался,— сказал он.

Корсон провел на пляже три декады. Полный отпуск, если так разобраться. Но большую часть времени он посвятил разработке плана. Он по памяти восстановил точный план лагеря Верана. У него будет очень немного времени, чтобы довести двоих беглецов до стойки гиппронов, и речи не может быть, чтобы налететь на какую-нибудь палатку или заблудиться в паутине растяжек. Он также отобрал основные черты синтетической личности, которой он собирался наделить полуживых. Он еще не знал, как переправить их с планеты-мавзолея на Урию, но когда будут выполнены предшествующие этапы программы, у него появится время подумать об этом.

А кроме этого он купался, баловался с Антонеллой, принимал участие в работе Совета. На первый взгляд она не представлялась особенно напряженной, но понемногу он начал понимать ответственность, лежащую на Киде, Сельме и другой женщине, по имени Ана. Порой им приходилось исчезать на неопределенное время, от нескольких часов, до нескольких дней. Не один раз видел их утомленными, не способными произнести ни слова. Временами какие-то незнакомцы возникали ниоткуда, просили совета или приносили сведения. На долгие часы, чуть ли не каждый день, по крайней мере один из членов Совета вступал в контакт с Аэргисталом. Чаще всего это делали женщины. Может быть, они опередили Кида на пути познания времени? А может быть, те, с Аэргистала, предпочитали иметь дело с собеседницами? Некоторые из этих сеансов кончались поразительно. Однажды его разбудил вой. Это Ана корчилась в песке, в приступе эпилепсии. Прежде, чем он успел что-либо предпринять, Кид и Сельма легли по обе ее стороны и вошли в контакт. Вопли и судороги Аны через несколько минут прекратились. Утром у Корсона не хватило смелости спросить об этом.

Поскольку времени для размышлений у него не было, он попытался понять, какой была история шести тысяч лет, которые он перепрыгнул. Но полученные ответы не слишком его удовлетворили. Шесть тысяч лет — это изрядный отрезок времени, почти не поддающийся воображению. Столько времени даже не прошло с тех пор, как человек впервые покинул свою планету и до момента его рождения. Наука, наверняка, достигла великих достижений. Человеческая держава расширилась на целую энциклопедию новых планет. Но обнаружили ли первопроходцы очень древние расы из легенд, в миллионы раз более развитые, чем человечество? Ответ на это был явно отрицательный. Корсон сомневался, чтобы люди пережили бы такой шок. Вне сомнения, столь высоко развитые культуры уже достигли уровня Аэргистала, или согласно словам бога «уже нет разницы. Если эти культуры и влияли как то на эволюцию человечества, то это не были наивные формы агрессии или «мирного сосуществования». Воздействие могло проявляться в любой точке реки времени. То, что более всего поражало Корсона, это «провинциальный» характер ответов Кида, Сельмы и Аны. Они немного знали историю Урии и нескольких десятков ближайших звезд. Однако, они ничего конкретного не могли сообщить о происходящем в масштабах всей галактики. Даже само понятие галактической истории было им почти полностью чуждо. Сперва Корсон решил, что это потому, что речь шла о делах слишком масштабных, чтобы один человек мог осознать их. Потом понял, что под историей они подразумевают нечто другое. Они понимали ее как наложение конфликтов и кризисов, из которых ни один не был неизбежным, а ход событий подчинялся сложным законам. Перечень всех возможных кризисов интересовал их так же, как каталог всех возможных решений интересовал инженера эпохи Корсона, или список всех возможных мутаций клетки, вызванной вирусом, интересовал медика, а таблица затмений — астронома. Существовали правила, описывающие большую часть конкретных ситуаций. Появление ситуации, необъяснимой с точки зрения существующих принципов рано или поздно вело к появлению новой системы правил. Единственной признаваемой ими историей была история следующих друг за другом наук об Истории. Но никто из них не специализировался в этой области. И разнородность людских и иных миров — в данную минуту, насколько это выражение имеет смысл — представляла целую гамму разнообразнейших ситуаций. Галактическая цивилизация оказалась цивилизацией отдельных островков. У каждого острова была своя история, свои собственные законы общественной жизни, и взаимоналожения были сравнительно малочисленны. Корсон понял, что войны были первейшим жизненным правилом планет, назвавших себя Солнечной Державой, и тех, что сложились в Империю Урии, а также всех более поздних объединений.

Однако вопросы, касающиеся Урии, оставались. Корсон хотел знать, была ли Урия ключевой стратегической планетой, которая благодаря этому привлекла внимание богов Аэргистала. Для Кида, такая постановка вопроса была бессмысленной. Ана считала, что уриане были призваны сыграть особую роль во Вселенной благодаря своему открытию природы времени. Согласно Сельме, все планеты были разнозначны, а власть над временем предоставлялась культурам достаточно развитым, с благословения богов Аэргистала, в тот момент и таким образом, какой они сочли наиболее подходящим. Выслушав все это, Корсон понял, что ничуть не продвинулся вперед.

Иногда на него нападали сомнения. Глядя на них, живущих с ним рядом, он порой задумывался, в своем ли они уме. Не вытекала ли их уверенность в своих собственных возможностях из галлюцинаций? У него не было других доказательств их власти над временем, кроме их отсутствий. Они могли обманывать его, вольно или невольно. Но они слишком много знали о нем, о его прошлом, об Аэргистале. Правда, он был в этом уверен, с таким же успехом они могли допросить гиппрона. С этой точки зрения, в нормальном времени, в свободные минуты они не проявляли никаких признаков инородности. Вели себя как обычные люди, даже более уравновешенные, чем все, кто был известен Корсону по периоду войны. Это тоже удивляло его. Люди, на шесть веков старше, чем его общество, должны отличаться. Потом он вспомнил Турэ, вызванного из мифических времен Земли, из древней страны, откуда люди еще только-только переступили порог родной планеты. Тогда он тоже не заметил разницы. А Турэ поразительно успешно приспособился к жизни на Аэргистале На Аэргистале, который будет создан миллион или миллиард лет спустя. Он подумал, что миллиард здесь более правдоподобен. И в те же минуты размышлений Корсон обнаружил, что его товарищи были другими. Они были тесно сплочены, в то время как его общество знало лишь индивидуализм и профессиональные связи. Особенно крепкие узы соединяли Кила и Сельму, но не так, чтобы Ана оказалась лишней, скорее наоборот. Все трое жили вместе, в разных сочетаниях. И старались не шокировать его. Жизнь на пляже может быть и носила идилический характер, но зато исключала интимность.

Интересно, что Антонелла, казалось, осталась в стороне. Еще больше, чем Корсон, она играла роль приглашенного гостя. Вся троица не выделяла ее из группы, и даже поддерживала с ней демонстративно-дружеские отношения, но она была не в их стиле. Она не обладала ни пикантной непредсказуемостью Сельмы, ни несколько абстрактной рассудительностью Аны. Была она всего-навсего, молоденькой девушкой, кружащей вокруг Корсона, словно пчела возле корки с медом. Она находилась в его обществе меньше, чем две остальные женщины, но тут Корсон отдавал ей должное — не проявляла по этому породу никакого неудовольствия. Почти неуловимую, но существенную дистанцию между ней и остальной троицей Корсон приписывал ее меньшему жизненному опыту, более ограниченной образованности и факту ее прибытия .из иной эпохи. Из какой — об этом он никогда не спрашивал, из-за отсутствия точки отсчета ответ был бы лишен для него смысла. В любом случае, когда он расспрашивал ее о том, чем она занималась раньше, Антонелла отделывалась общими фразами. Казалось, у нее не было воспоминаний, которые заслуживали бы внимания. Какое-то время он пытался понять, почему в будущем, когда они встретятся во второй раз, она ничего ему не скажет, или не сказала, с его точки зрения — о Киде, Сельме, Ане, об этом спокойном существовании на пляже. Ответ был труден. Может быть, она опасалась временных изменений. Или, попросту, не имела никаких причин, чтобы сделать это. В ту пору Кид, Сельма и Ана были для него ничего не значащими именами.

Но сейчас они стали настоящими друзьями. Он не мог припомнить, чтобы в прошлом проникался такой симпатией к кому-либо из людей. Особенно он любил вечера, когда они потягивали вино и обменивались мыслями. Тогда ему начинало казаться, что все трудности преодолены, и сейчас они всего лишь воскрешают в памяти события былого.

— Не забудь выслать это сообщение, Сельма.

— Так, словно оно уже выслано,— говорила Сельма.

— И подпиши его моим именем, Жорж Корсон. Этот старый лис Веран знал его еще до того, как я ему представился. И скажи ему, что на Урии он найдет оружие, рекрутов и гиппронов.

— Судя по беспокойству, Корсон, можно предположить, что речь идет ю любовном послании.

— В последний раз я его видел на краю великого Океана Аэргистала. Там, где море упирается в пространство. Надеюсь, этого адреса окажется достаточно. Теперь, когда я об этом вспоминаю, мне кажется, что Веран был в опале. Он, наверное, убегал от кого-то.

— Мы вышлем ему сообщение до востребования, Аэргистал.

Однажды он объяснил военную систему почтовых секторов, применявшихся в его эпоху, ожидающих до востребования эскадры год, два, десять, а порой — и целую вечность. Это были автоматические корабли, самостоятельно отправляющиеся в нужные точки пространства. В этой точке они находились до момента вручения корреспонденции.

Сельма сочла эту историю одновременно и комичной и абсурдной. И чуть ли не разозлилась. Но позже он понял, что сама мысль об ожидании сообщения была для нее понятием совершенно невероятным. Она ежедневно получала сведения из эпох, в которых сама уже давным-давно не существовала.

Потом он обратился к Киду:

— Ты уверен, что паники, вызванной в лагере Верана, окажется достаточно? Ты уверен, что обитатели Урии найдут общий язык с солдатами и гиппронами?

— Полностью,— ответил Кид.— За исключением Верана, ни у кого из них нет чина, выше капитанского. Как только он будет обезврежен, остальные не станут оказывать особого сопротивления.

— Вместе — возможно. Но каждый сам по себе — сомневаюсь. Они привыкли сражаться в самых суровых условиях.

— У них не будет на то охоты с подарком, который ты суешь им в руки. И ты недооцениваешь жителей Урии. Может они и не ветераны, но я не уверен, что Веран смог бы справиться с ними, даже без твоего плана. Было бы огромное число убитых, чего мы и стремимся избежать, но не сомневаюсь, что Верана бы разгромили. Но это уже наше дело.

Мысль об этом наполняла Корсона страхом. Он знал, что люди Верана будут деморализованы внезапным исчезновением дисциплины, к которой они были приучены. Но они располагали грозным оружием и умели им пользоваться.

— Хотел бы я быть при этом,— заметил Корсон.

— Нет,— тебе будет другое задание. Вдруг тебя ранят или убьют. Это привело бы к серьезным изменениям.

Кид с самого начала настаивал, чтобы Корсон держался подальше от возможного поля боя. Корсон согласился, но не понял причин. Он не moi привыкнуть к мысли, что это сражение уже произошло и в определенном смысле уже выиграно.

Однажды Кид не стал развивать свою привычную аргументацию, а просто сказал:

— Надеюсь, ты кончил свои приготовления, приятель. Время идет. Утром пора отправляться.

Корсон задумчиво кивнул головой.

В тот вечер они ушли с Антонеллой в конец пляжа. Они была покорной. Корсон сохранил другие воспоминания. Она не была ни испуганной, ни удивленной, просто — послушной, тогда как на том же самом пляже, тремястами годами ранее, она доказала, что наделена темпераментом. В одном он был уверен, она не девушка. Это было ему безразлично. Но он подумал, сколько еще мужчин встретятся ей, прежде чем она его отыщет. Потом он заснул, прижав ее к себе.

На следующее утро он надел упряжь на гиппрона. Он редко находил время, чтобы заниматься им, но животное и не требовало присмотра. Он много думал о предоставляющихся возможностях войти в контакт с Аэргисталом, но так этими возможностями и не воспользовался. Он спросил Аэргистал, если в этом возникнет необходимость. При воспоминании о хрустальном голосе, который он услышал под пурпурными словами, ему делалось нехорошо.

Кид был один на пляже. Он подошел к нему, когда Корсон уже собирался вскочить в седло.

— Удачи, дружок,— сказал он.

Корсон заколебался. Он не намеревался выступать с прощальной речью, но и не хотел уйти, ничего не сказав. Утром, когда он проснулся, Антонеллы уже не было. Наверное, она хотела его избавить от сцены прощания.

— Спасибо,— сказал он.

Ему показалось это крайне недостаточным.

— Чтобы вы смогли жить здесь до скончания веков.

Он облизнул пересохшие губы. Сколько невысказанных слов, столько нерешенных вопросов. Время шло. Он выбрал единственное.

— В вечер моего прибытия ты сказал, что вам необходима медитация. Это для того, чтобы править веками?

— Нет,— сказал Кид.— Путешествия во времени — это один из наименее важных аспектов проблемы. Мы пытаемся достигнуть концепцию иной жизни. Мы называем ее надсуществованием. Это... как бы тебе сказать... жить одновременно,существовать на множестве вероятностных линий. Быть сразу многими, оставаясь самим собой. Стать многомерным. Подумай о том, что случится, когда каждое существо внесет свою модификацию в историю. Эти модификации наложатся на иные, породят интерференцию, изменения, одни — полезные, другие — нет. Ни одно живое существо не способно в здравом разуме и в одиночку достичь надсуществозания, Корсон! Но чтобы отважиться на риск и влиять на него и твою судьбу, ты должен этого человека исключительно хорошо знать. К этому мы и готовимся. Сельма, Ана и я. Перед нами дальняя дорога... дальняя дорога до цели.

— И вы станете такими, как те, с Аэргистала,— сказал Корсон.

Кид покачал головой.

— Они будут другими, Корсон, воистину другими, измененными эволюцией, нет, это понятие здесь неприменимо, ни одна из наших концепций не в силах объяснить этого. Они не будут ни людьми, ни ядерами, ни потомками существующих рас. Они будут всем этим одновременно, или точнее — были всем этим. Корсон, мы ничего не знаем об Аэр-гистале. Мы видим лишь то, что способны увидеть. Не потому, что они позволяют нам видеть лишь это, но из-за того, что большее мы увидеть не в состоянии. А это — почти ничего. Мы окрашиваем Аэргистал в цвета. Мы сами выдумываем его, Корсон. Они владычествуют над чем-то, чего мы боимся.

— Смерть?— спросил Корсон.

— О, нет. Смерть не страшна тем, кто узрел надсуществование. Не страшно умереть однажды, когда сохраняется бесконечность равнозначных жизней. Но есть нечто другое, что мы называем надсмертью. Она основана на переносе существования в сферу теоретических возможностей, на изменении, вычеркивающем тебя из всех линий вероятности. Необходимо контролировать все креоды Вселенной, чтобы быть уверенным, что такого не произойдет... Необходимо сопоставить свои возможности всего континуума. Тем, с Аэргистала это удается.

— Ага,— произнес Корсон,— потому-то они и боятся того, что Снаружи, потому и обнесли свои владения стеной войн.

— Возможно,— сказал Кид.— Я там никогда не был. Но мои слова не должны пугать тебя. Возвращайся, как только сможешь.

— Вернусь,— пообещал Корсон.— И надеюсь снова увидеть вас.

Кид двусмысленно улыбнулся.

— Корсон, друг мой, особо на это не надейся. Но возвращайся поскорее. Твое место в Совете-Урии. Удачи.

— Прощай!— выкрикнул Корсон.

И рванул гиппрона.

Чтобы обзавестись двумя космическими скафандрами, он совершил первый скачок. Надежнее было разбить бегство на два этапа. Он решил действовать за минуту до времени, назначенного для бегства. Благодаря этому он смог разведать оборону и вызвать панику, необходимую для осуществления другой стадии. С проникновением в одну из складских палаток у него не возникло особых хлопот. Так он надеялся, что и ночь не ослабила бдительности в лагере Верана. Едва он утащил два скафандра и вернулся к гиппрону, как завыли сирены тревоги. Палатка, которую он ограбил, находилась почти на противоположной стороне лагеря, относительно палатки, и ко торой находились Антонелла с тем Корсоном. Первым побуждением часовых будет прочесывание места кражи. Времени, чтобы вернуться, у них не будет.

Он скакнул на несколько дней в прошлое, выбрал полностью изолированное место и тщательно проверил скафандры. Удовлетворенный, он решил приступить ко второму этапу. Синхронизировался в выбранный момент и поставил гиппрона в загоне, предназначенном для животных. В суматохе никто не обратит на него внимания. Он был одет согласно уставу, вполне мог вернуться из одного из патрулей. Он сразу же включил глушитель света и побежал по петляющим улочкам лагеря так быстро, как позволял ему туманный образ, создаваемый ультразвуковым локатором. Он прикинул, что пройдет по крайней мере десять секунд, прежде, чем самые толковые из патрульных придут к верному выводу. Но это не поможет им, так как неизвестно, с какой стороны началась атака. Зона действия прожекторов была ограничена, а разные помехи создавали бы достаточно сбоев, чтобы исказить истинную картину. У офицеров уйдет, по крайней мере, минута на то, чтобы заставить своих людей выключить бесполезные сейчас прожектора. Этого было достаточно, лишь бы Антонел-ле, благодаря ее дару предвидения, удалось уговорить того Корсона к сотрудничеству. Но он-то знал, что ей это удалось.

Все произошло так, как он и предвидел. Он попытался закоптить свой шлем, чтобы тот Корсон не смог узнать его. Пользовался только жестами. Это была не та минута, чтобы вводить в сознание того Корсона дополнительный, все искажающий фактор.

Теперь же они мчались в пространстве, потом прыгнули во времени. Корсон приказал своему животному совершить несколько быстрых маневров, чтобы сбить погоню со следа. Второй гиппрон следовал за ним как ангел. Солдаты Верана не знали их цели и могли до бесконечности блуждать но лабиринту континуума, так и не отыскав планеты-мавзолея. Кроме того, Веран отзовет преследователей, как только патруль донесет ему, что Корсон вернется.

Планета-мавзолей. «Интересно,— думал Корсон,— когда же я открыл ее в первый раз».

Он показывал дорогу сам себе. Ему показалось, что здесь он нарушил закон нерегрессивной информации. Информация замкнулась сама по себе. У всего есть свое начало. Может, ему только так казалось? Может, намного позже он откроет планету-мавзолей в первый раз, и постарается придать информации круговой характер? Может быть, так же, что какая-то глубинная дорога, пока ему неведомая, соединяет вместе все возможные поступки в жизни Корсона? Пока что он не мог разрешить эту загадку. У него не было достаточно данных для ответа.

Над нужной точкой планеты, снабдив другого гиппрона, несущего того Корсона и Антонеллу, необходимыми инструкциями, он отпустил его. А сам совершил новый прыжок во времени, в свое будущее. Он не обнаружил никакого следа своего недавнего пребывания здесь. Это был добрый знак.

Сперва он побаивался, что окажется лицом к лицу с самим собой или же наткнется на два побелевших скелета.

Он спустился с гиппрона, и, не без опасения, вступил в хранилище мертвых. Здесь ничто не изменилось. Он неторопливо принялся за дело. Сейчас время уже не играло роли.

Предположения Кида оказались верными. Аппаратура, необходимая для реанимации и инплантации синтетических личностей, находилась на подземном этаже, под огромным залом. Но лишь с помощью гиппрона, позондировав фундамент, он смог отыскать вход. Работа оказалась даже более простой, чем он предполагал. Большую часть ее выполняли автоматические устройства. Боги войны, собравшие эту гигантскую коллекцию, любили работать быстро. Несомненно, они еще меньше, чем Корсон, разбирались в основных принципах реанимации тел.

И все же, руки у него тряслись, когда он приступил к первой попытке. Он запрограммировал синтетическую личность с пятисекундным сроком действия.

Результат первой попытки был крайне неприятен. Серьезной попытки. Огромная блондинка, с внушительными формами, чуть ли не на голову выше его, сорвалась со стола, издала нечленораздельный звук, бросилась на него и заключила в объятия столь крепко, что он начал задыхаться. Ему пришлось оглушить ее. Немного оправившись, он поставил диагноз: слишком много фолликулина.

Чтобы немного опомниться, он решил пока подбросить записку и сумку с продовольствием. Небольшая металлическая табличка казалась сейчас почти гладкой. Несколько тестов показали Корсону, что ее материал был чувствителен к воздействию времени. Деформированный, он стремился вернуть себе первоначальный облик под влиянием перемещений во времени. Значит, проблема состояла в основном в том, чтобы достаточно глубоко выгравировать центральную часть сообщения, поскольку ей предстояло испытать немало перемещений. Он произвел необходимые расчеты и взялся за дело. Он попытался прикинуть, что произойдет, если он изменит хоть слово. Скорее всего, ничего. Порог изменений не будет достигнут. Однако он решил ограничиться информацией, запечатлевшейся в его памяти. Игра шла на слишком большую ставку.

Оставалось решить еще проблему обучения гиппрона, который должен доставить Корсона и Антонеллу на Аэргистал. Здесь он решил осуществить подмену. С этой целью он провел наиболее, по возможности, полный обмен информации.

Он не хотел, чтобы внимание того Корсона было привлечено каким-то несоответствием в ней. Сумку с продовольствием он поставил на заметном месте, рядом с дорогой.

Потом он вернулся в то время, в котором он предпринял попытки витализации пленниц богов войны. Он не знал, что произошло бы, ошибись он на несколько часов и окажись лицом к лицу с самим собой. Но как бы то ни было, инстинкт гиппрона избавил его от такой возможности. Животное отказывалось двигаться в континууме уже проторенными им дорогами. Очевидно, оно ощущало собственное присутствие сквозь несколько секундный экран времени и перемещалось в другое место. В некотором смысле, оно слепо подчинялось закону нерегрессивной информации. И Корсон предпочитал не действовать вопреки его природе.

Он вновь принялся за приготовление рекрутов для Верана. Теперь он работал быстро, желая поскорее с этим разделаться. Он начал бояться, что боги войны вмешаются в его затею и ему придется объясняться с ними. Но несколько вырезок в будущее и недалекое прошлое успокоило его.

Он создал три принципиально различные матрицы искусственного разума. Слишком большая одинаковость в поведении женщин могла грозить преждевременным раскрытием его планов. С той же целью он постарался разнообразить свой выбор, стараясь избегать использования одного и того же соматического типа. В первой своей попытке реанимации он постарался наделить женщину сексуальной активностью. Однако, столкнувшись с последствиями, он, несмотря на внутреннее сопротивление, ввел в матрицы умение обольщать. Еще одним не дающим ему покоя вопросом была долговременность стабильности синтетической личности, слишком ко-роткое существование матрицы могло разрушить весь план.

И все же, он не мог заставить себя наделить полуживых слишком долгим существованием. И хотя он воспринимал их не иначе, как машины, при мысли о том, какому обращению они подвергнутся со стороны людей Верана, ему делалось нехорошо. В конце концов он решил, что срок существования матрицы будет равен приблизительно сорока восьми часам с десятипроцентной поправкой на ошибки. По прошествии этого времени рекруты Верана утратят все качества, присущие человеческим существам, а из-за отсутствия необходимого оборудования, смерть их станет неизбежной и окончательной. Если ситуация будет развиваться так, как он предполагает, то это произойдет через несколько часов, а то и минут. В ином случае план рухнет. У Верана окажется достаточно времени, чтобы приструнить своих людей и безжалостно уничтожить новых рекрутов.

На этой стадии своего плана Корсон задержался, он не знал, сколько тел ему следует оживить. Слишком ограниченное число грозило возникновением споров среди солдат, которые, скорее всего, быстро поддались бы призывам своего вождя. Слишком же большое количество вызвало бы замешательство в маленькой армии Верана. Кроме того, это усложняло проблему транспортировки, которую и без того Корсон еще не разрешил. Корсон оценивал численность людей Верана примерно в шестьсот человек. Он решил витализировать две тысячи женщин. Он не смог бы справиться с этим сам за такое короткое время. Без всякого желания он отобрал двадцать тел и снабдил их синтетическими личностями, чтобы те смогли ему ассистировать. Это были совершенные и непогрешимые конструкции. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы на первых порах не обходиться с ними по-хамски. Их молчание и непременная улыбка действовали на нервы. «Потенциально в моем распоряжении находится,— думал он,— гарем, самый большой и самый изысканный, о каком могли только мечтать наибогатейший делец, наивеличайший вождь, наиутонченнейший султан. Но это было не в его вкусе.

Когда он уже был уверен, что сможет вернуть к жизни две тысячи женщин за несколько часов, его беспокоила проблема их транспортировки и одежды на них.

В мавзолее не нашлось никакой одежды для них. К чему она мотылькам!— с горечью подумал он. Он совершил несколько экспедиций в соседнюю звездную систему и, наконец, воспользовавшись перемещением во времени отыскал военный склад, который бесстыдно ограбил. Он надеялся, что это событие не слишком сильно отразится на истории планеты. А кроме того, он по собственному опыту знал, что несмотря на автоматизированный учет, значительная часть запасов порой исчезала во все времена и во всех армиях Вселенной, но серьезных последствий это не вызывало. Какой-нибудь чиновник для оправдания несоответствия в накладных проведет несколько бессонных ночей, придумывая более-менее правдоподобные объяснения. В худшем случае, его разжалуют. Но это не те люди, которые творят историю.

С транспортом было другое дело. Совсем малости недоставало, чтобы он вызвал Аэргистал. Но эту идею он оставил на самый крайний случай. Мысль о том, что ему придется просить богов Аэргистала о помощи, представлялась ему неприемлемой. Слишком хорошо он запомнил снисходительную презрительность Голоса. Он был согласен быть пешкой, но под страхом всех семи кругов ада не согласился бы стать рабом! Может быть, это и инфантильная точка зрения, но это его решение. В конце концов он нашел решение, которое, хотя и лишенное элегантности, представлялось действенным. С помощью своих ассистентов он демонтировал несколько внутренних конструкций мавзолея и оказался таким образом обладателем массивных металлических плит, из которых он сконструировал нечто вроде щелястой корзины. В конце концов он и сам осуществил путешествие с Аэргистала на Урию в чем-то, напоминающем гроб. Один гиппрон мог забрать с собой в пространство и время довольно значительный груз, особенно если рейс не очень длинный. Именно таким образом Веран доставил свой отряд. Несколько пронерок убедили Корсона, что таким образом он может одновременно отправить двести женщин.

Когда он подал сигнал к выступлению, то находился на планете-мавзолее больше двух недель. Его запасы продовольствия давно исчерпались, но он основательно запасся на складах ближайшей планеты. Своих асситенток, за неимением другого, он подкармливал сывороткой и глюкозой, взятой из системы, питающей полуживых. Он чувствовал, что силы его подходят к концу. Он мог бы выкроить немного времени на передышку, но не имел никакого желания ни на секунду дольше; чем это необходимо, задерживаться в этом нерадостном мире.

Он внимательно наблюдал за реанимацией первого отряда и имплантацией синтетического сознания. Усталая улыбка появилась на его лице, когда он увидел, как двести женщин покидают свои гнезда, разрывают асептическую дымку, бывшую их защитой, одна за другой направляются к центральной аллее и формируют отряд. Потом пришла скука, сковывающая его, как неудобные перчатки.

Одна из ассистенток, удивившись, повернулась к нему. Он бессильно махнул рукой.

— Ничего,— сказал он.— Ничего. Это сейчас пройдет.

Словно к человеку обращался.

Но в нацеленных на него изумительных фиалковых глазах он не увидел ничего, ни понимания, ни сострадания; два драгоценных камня, а на месте удивления — это отражение. Они могли понимать, они были послушны его голосу, они обладали даже ограниченным словарным запасом, старательно отобранным им и вложенным в матрицы, но они не могли его слышать. Они не существовали. И каждый раз, как только он пытался забыть о их происхождении, ему напоминали об этом их глаза, их слишком расчетливые движения. Они были всего лишь грубым, упрощенным отражением его собственных намерений. За глазами у них не крылось никого, с кем он мог повстречаться.

Двери ангара не ошиблись. Они не распахнулись перед отрядом. Корсону пришлось все время стоять на пороге, пока они маршировали мимо него, поднимали с земли небрежно брошенную одежду и надевали ее. Повинуясь его голосу, они опустили капюшоны на лица и набились в приготовленную для них отвратительную кабину. Еще раз при звуке его голоса погрузились в гипнотический сон, тогда он захлопнул дверь кабины, проверил упряжь, вскочил в седло и нырнул во время, окружив себя призраками.

Отряд высадился на Урии вблизи лагеря Верана вскоре после того, как он покинул его, чтобы избежать возможных накладок в будущем. Он будет отсутствовать несколько секунд, хотя на его возвращение, реанимацию второго отряда и новое путешествие сюда уйдет много часов. Он совершил десять таких рейсов, которые растянулись на несколько дней собственного времени. На третий день гиппрон стал показывать признаки истощения и Корсон, сдерживая слезы, свалился и заснул. Покидая планету-мавзолей в последний раз, он освободил своих ассистенток. Он отдал приказ. Они упали, все еще продолжая улыбаться.

Он разбудил всех своих рекрутов и они выступили длинной колонной. Когда лагерь оказался совсем рядом, он приказал им выстроиться на видном месте, в достаточном удалении от защитной полосы. Потом окликнул часовых. Минуту спустя появился Веран.

— Выглядишь ты усталым, Корсон,— сказал он.— С чего это ты явился?

— Я привел рекрутов.

Веран дал знак. Артиллеристы привели в действие замаскированные орудия, принявшиеся выискивать цель. Другие включили детекторы.

— Надеюсь, это не ловушка, Корсон. Хотя твое украшение...

— Никто не вооружен,— осторожно произнес Кореон.— Кроме меня...

— Оружия нет...— сообщил техник.

— Отлично,— сказал Веран.— Ты смог уговорить их, тех, из будущего. Я люблю добрую работу, Корсон. А они может, испытывали прилив самодовольства. Прикажи первой шеренге подойти. И пусть скинут капюшоны, я хочу полюбоваться на их рожи.

За исключением оставшихся на своих постах часовых весь лагерь столпился сразу за Вераном. Корсон с удовлетворением отметил, что мужчины казались менее настороженными, менее организованными, чем тогда, когда он увидел их впервые. Несколько недель отдыха на Урии сделали свое. Дисциплина не расшаталась, но почти незаметные детали позволили тренированному глазу Корсона уловить, что общая атмосфера изменилась. Один из солдат сунул руки в карманы брюк. Другой спокойно посасывал коротенькую металлическую трубку. Корсон попытался по ошейникам отыскать личных охранников Верана. Он насчитал их почти дюжину.

Он выкрикнул лишь одно слово. Лишенное значения. Первая шеренга двинулась вперед. Веран махнул рукой. Защитный пояс погас. Двое солдат смотали часть провода. Веран, очевидно, избавился от остатков подозрительности. Но Корсон знал предусмотрительность военачальника. Лично не убедившись, он никому не позволит войти в лагерь. Это он и собирался сделать.

Маршировала первая шеренга, за ней, с определенным интервалом, двигалась вторая. И третья, и четвертая. Мягкие волны шелестящих накидок. Корсон крикнул. Он был уверен, что никто в лагере Верана еще не обнаружил правды. Девушки были крупными и «воинственными», свободное одеяние скрадывало их формы. При звуке его голоса первая шеренга одновременно откинула головы назад и капюшоны упали.

И тут же не стало ничего слышно, ни звука шагов, ни шелеста материи, только издали доносились повизгивание и похрапывание спящего гиппрона.

В лагере кто-то приглушенно кашлянул. Или подавил смешок. Потом раздался чей-то крик:

— Бабы! Одни бабы!

— Их две тысячи,— неторопливо произнес Корсон.— Они крепки и послушны.

Веран не дрогнул. Ни на долю дюйма не повернул головы. Только глаза его бегали. Он внимательно разглядывал лица женщин. Потом перевел взгляд на Корсона.

— Крепки и послушны,— повторил он как эхо.

В лагере началось движение. Задние проталкивались вперед. Вытягивали шеи. Казалось, глаза их сейчас выскочат из орбит.

— Ладно,— сказал Веран, не повышая голоса.— А теперь забирай их назад.

Какой-то солдат без оружия — поскольку на посту — перескочил через провод, который не был свернут на том участке, и побежал навстречу женщинам. Один из личных охранников поднял оружие, но Веран приказал опустить его. Корсон понял и почувствовал удивление. Веран боялся, что это какая-то ловушка, что солдат попадет в нее, и это послужит уроком для остальных.

Но ловушки не было, по крайней мере такой, на которую он рассчитывал. Когда бегущий преодолел половину расстояния, отделявшего его от женщин, Корсон произнес слово-ключ, произнес тихо, но отчетливо. Он не хотел, чтобы люди в лагере приняли его приказ за сигнал к атаке.

Первая шеренга расстегнула свои накидки и сделала полшага вперед. Одеяния сползли на землю. Ничего другого женщины не носили. Они стояли, выпрямившись, в высокой вытоптанной траве, окруженные солнечным ореолом. Волосы закрывали им плечи, и порой, груди. Они почти не шевелились, дышали медленно и глубоко, а руки их были пустыми и открытыми, ладони повернуты вперед.

В лагере Верана послышался какой-то звук, то ли крик, то ли стон, скорее — какой-то приглушенный исполинский хрип, словно звук кузнечных мехов, выдох сотен сокращающихся легких.

Два десятка солдат кинулись вперед. Остальные бросили оружие и мчались за ними, еще не верящие в свой поступок, не понимая, бегут ли они за первыми, чтобы вернуть их, или же бегут потому, чтобы не оказаться последними. Один из охранников Верана хотел открыть огонь, но его сосед, выбил у него оружие. Осторожности ради артиллеристы сперва отключили свои орудия, а потом тоже поспешили в сторону женщин.

Первые, еще растерянные, шли от одной к другой, не решаясь прикоснуться к ним. Корсон собрался произнести несколько слов, он хотел рискнуть и обратиться прямо к солдатам, минуя Верана. Но в этом уже не было необходимости. Лагерь опустел. Веран буйствовал. Падали тела. Кто-то попытался включить защитную полосу, но что-то получалось не так, полоса мигала. Очевидно, Веран пока еще пытался избежать слишком большого кровопролития. Он еще надеялся, что сможет прибрать людей к рукам. Но его окружила только личная охрана. И то, многие из них, деморализованные случившимся, сражались без всякого сражения.

В конце концов Веран решился. Корсон заметил, как взметнулась его рука. Выстрелы стихли. А потом упала ночь.

Затопила лагерь, солдат, женщин. Корсон невольно отступил на шаг. Потом бросился на землю. Веран поставил на свою лучшую карту — гаситель света. Возможно, он собирается открыть огонь из своих батарей вслепую, целясь на окрестности лагеря. Корсон попытался вжаться в землю, отползти. Сквозь приглушенный тьмою шум он услышал отзвук шагов. Перевернулся на бок, сжался в комок и вскочил как пружина, отчаянно пытаясь сохранить равновесие, молотя на ощупь руками по сгустевшемуся воздуху. Чья-то рука поддержала его, развернула. Сзади обхватила его за шею, приподняв голову. Он услышал напряженный голос Верана прямо у своего уха:

— Ты меня подловил, Корсон. Ты силен. Сильнее, чем я думал. Я мог бы убить тебя. Но я не люблю хаоса. Оставляю тебе ключ... ключ от ошейника. Позаботься об остальных.

Что-то упало у ног Корсона. Хватка разжалась. Ему показалось, что его череп разросся сверх меры. Он упал на колени, пытаясь в темноте справиться с дыханием. Где-то там, в ночи, позади него, Веран бежал в направлении гиппрона, спрятать которого Корсон не удосужился. Он услышал, как он окликает его, грозным и одновременно смешным, заглушенным тьмой голосом:

— Я еще расквитаюсь с тобой, Корсон. Вот увидишь, я расквитаюсь!

Агрессивное шипение термического лука, которое ночь превратила в гудение осы. Корсон спрятал голову. Закрыл глаза. И ждал. Его ноздрей достиг запах дыма, горящего дерева, горелого мяса. Под его закрытыми веками заполыхала Вселенная.

Он открыл их. Стоял день. Не поднимаясь, он осмотрелся. Более ста женщин были убиты. И около двадцати солдат. Еще двенадцать были близки к этому. Часть лагеря горела.

Он поднялся и огляделся. Посмотрел в сторону леса и увидел, что осталось от Верана. Гиппрон исчез. Веран поставил на свою последнюю карту и проиграл. Он был убит двумя разными способами. Термический луч, возможно, против него и направленный, настиг его в ту минуту, когда он был уже у гиппрона. Долей секунды ранее животное, предвидя опасность, сместилось во времени, не обратив внимания на окружающее. Оно прихватило с собой половину Верана. И глушитель света.

«Где-то во Вселеной, — подумал Корсон, — сквозь ночь и тишину несется гиппрон, мечется в непроницаемом мраке, на дне колодца, куда не может проникнуть, добраться никакая энергия, до тех пор, пока не исчерпаются батареи глушителя, или пока он не потеряет аппарат, при одном из панических своих прыжков. Но почему Веран выбрал именно этого гиппрона? — удивился Корсон. — В лагере их полно».

И понял. Им руководило любопытство. Веран умел проникать в память гиппрона. Он хотел знать, кто и как нанес ему поражение.

Корсон наступил на что-то. Наклонился и поднял небольшой, плоский кусочек почерневшего металла, на одном конце которого был проделан четырехугольный паз. Он поднял его к шее, приложил паз к ошейнику. Безрезультатно. Он начал медленно поворачивать ошейник. Руки его тряслись, он чуть не выронил ключ. В его животе взорвался ледяной кристалл. Пот заливал глаза. Капиляры скафандра не справлялись с осушением подмышек и паха. Внезапно ему захотелось пить.

Когда он уже полностью обернул ошейник, тот раскрылся, распавшись на две половинки. Он успел подхватить их, какое-то время подержал в руках, разглядывая — соединения были гладкими, словно все это время он просто был приложен торцами друг к другу — потом небрежным движением отшвырнул их в сторону.

Он не мог понять смысла поступка Верана. То ли он надеялся удрать так далеко, где Корсон уже никогда не сможет быть для него опасным? Или он испытывал к нему что-то вроде солидарности? Смутная мысль замаячила у него в голове. Веран хотел отправиться на Аэргистал Там было его подлинное место. А если Аэргистал был адом — ему это удалось.

Корсон направился в сторону лагеря, надеясь отыскать какого-нибудь гиппрона. Война прекратилась. И скорее всего, уже через час обитатели Урии возьмут остальное в свои руки Никакого сопротивления они не встретят. Умирающие были добиты. Несколько легкораненых пытались перевязать свои раны. Но то, чего больше всего боялся Корсон, не происходило. Солдаты не насиловали женщин. Одни прогуливались, достаточно робко, сопровождаемые тремя-четырьмя красотками. Другие, усевшись на траве, пытались завести разговор. Казалось, они удивлены и даже напуганы таким незначительным сопротивлением. А может быть, они просто ошеломлены. «И будет еще больше, — подумал Корсон, — через сорок восемь часов». На лафете орудия он заметил сидящего солдата в ошейнике, обхватившего голову руками, с удрученным лицом. Он коснулся его плеча.

— Ключ. Ключ от ошейника.

Мужчина поднял голову. В его взгляде Корсон прочитал отчаянную надежду, недоверие и неожиданную тревогу. Он повторил:

— Это ключ от ошейника.

Нагнулся и растегнул ему ошейник. Подал две его части солдату, на лице которого появилась вымученная улыбка.

— Возьми ключ, — сказал Корсон. — Ошейники носят и другие. Займись ими.

Солдат согласно кивнул. Но его лицо так и осталось тупым. Ошейник упал возле его ног. Никакой ключ не мог избавить его от памяти о Веране, от призрака вождя, который уже погиб.

Нс натыкаясь на возражения, Корсон выбрал себе гиппрона. С необычайной тщательностью доходящей до паникерства, запряг и оседлал его. Он выполнил свое задание, он замкнул кольцо. Теперь оставался лишь прыжок на пляж, где — он хотел так думать — его ждала Антонелла.

И так Совет Урии. Кид, Сельма, Ана. Его друзья.

На пляже лежала на животе обнаженная женщина, блондинка. То ли спала, то ли находилась в контакте. Ничьих других следов ног на песке не было видно. Корсон уселся рядом с ней и принялся ждать пока она проснется. У него было пре мя. Часть вечности, подпирающей Аэргистал, лежала перед ним.

Он расслабился. Конец пути. Теперь можно любоваться морем, просеивать песок меж пальцев. Позже и он научится властвовать над временем. Он подумал, что некоторые практические навыки уже приобрел.

Женщина шевельнулась. Потянулась, перевернулась на спину и, садясь, начала тереть глаза. Корсон узнал ее.

— Флора Ван Вейль, — сказал он.

Она кивнула и улыбнулась. Но это была вымученная улыбка, почти печальная.

— А где они? — спросил Корсон. И, поскольку женщина, казалось, не поняла, добавил:

— Кид, Сельма, Ана. Я должен сделать отчет перед Советом Урии этого тысячелетия.

— Произошло изменение, — тихо сказала Флора. — Благодаря тебе, оно не достигло больших размеров. Но на этой линии вероятности их не существует.

— Их нет в живых, — выдавил Корсон.

— Они никогда не существовали.

— Я ошибся, -- сказал он. — Спутал место, время, а может, и Вселенную.

— Ты стер их. Они были над историей. Твое вмешательство их вычеркнуло.

Корсон чувствовал, что бледнеет. Он судорожно сжал пальцы.

— Это были мои друзья, и я убил их.

Флора покачала головой.

— Нет. Они принадлежали другой вероятности. Ты сделал так, что реализовалась эта, лучшая. Они знали, что будет с ними, если тебе удастся, и надеялись, что тебе удастся.

Корсон вздохнул. У него были друзья и они исчезли, стали тенями, более блеклыми, чем тени тех, кого коснулась смерть. Они ничего не оставили после себя, ни следов своих ног, ни надписи на камне, не осталось даже ни имен в этой запретной для них Вселенной. Они не рождались. Они были лишь воспоминаниями, сохранившимися в мозгу Корсона, лишь абстракциями в призрачных реестрах Аэргистала. «Чего я коснусь, то исчезает — я резинка в руках божьих». Он вспомнил Турэ, отличного спутника, неудачливо оказавшегося в горниле бесконечных войн. Вспомнил Нгал Р’нда, последнего князя Урии разорванного своими же подданными. Верана, профессионального наемника, убитого его же людьми. С ужасом он подумал об Антонелле. Хотел спросить но ему не хватало слов.

— Я не существовала на той креоде, — сказала Флора. — И появилась лишь из-за твоего прибытия. Или ты думаешь, это была случайная встреча? И здесь я из-за тебя. Не надо меня смущаться.

— Значит,—с горечью сказал Корсон,—люди—это лишь рябь на поверхности явлений, и дуновение изменяет или устраняет их, согласно воле богов. Я был лишь игрушкой для тех с Аэргистала. Боги-марионетки, исправляющие историю.

— Они не боги, даже, если они нечто большее, чем мы. Они не могут поступать так, как им хочется.

— Знаю...— грубо перебил ее Корсон.— Они стараются ради добра. Вызывают войны. Формируют историю таким способом, чтобы она вела к ним. Все это я слышал на Аэргис-тале. Искоренить войны, познать войны, исцелить войны. Спрятались как крысы на дне времени, в страхе перед тем, что Снаружи.

— Это лишь половина правды,- терпеливо поправила его Флора.— Они — это мы.

— Они — наши потомки. И снисходят до нас с высоты своего миллиарда лет.

— Они — это мы, Корсон,— повторила Флора.—Те, с Аэргистала — это мы. Но не знаем о том, что мы должны открыть это и понять. Они — это все возможности и людской расы, и всех прочих рас, даже те, которые ты просто не способен вообразить, как и они тебя. Они — это все частицы Вселенной, все события Вселенной. Мы — не предки богов, и они — не наши потомки, мы — часть их, отделившаяся от своего начала, или, вернее, от целого. Каждый из нас — одна из их вероятностей, деталь креода, которая неудержимо стремится к целому, которая бьется во мраке, чтобы властвовать, чтобы существовать отдельно. Что-то произошло, Корсон, где-то и когда-то, но этого я сама не понимаю. Но нет ни конца, ни начала времени. Не существует ни «до», ни «после», Для них, и немного для нас, время — это расстояние, на котором события существуют как объекты, обладающие длительностью. Мы — лишь ступень длинной лестницы, ведущей к Аэргисталу, к объединенному созданию всех возможных событий, и те, что с Аэргистала, это те, кто поднимается по этой лестнице.

— Боги — шизофреники,— сказал Корсон.

— Да, если это поможет тебе понять. Иногда я думаю, что они отправились на поиски всех возможностей, заплутали и стали нами, и что это и служит поводом для войн, этого уничтожения, этой ломки этого насилия над историей, которую теперь они так старательно берегут. И эти изломы не позволяют им, несмотря на огромное их могущество, немедленно и окончательно исправить испорченное. Поскольку они, это тоже, что и мы. Война — частица их самих. И мы наощупь должны преодолеть, открыть дорогу, ведущую к ним. И — к нам. Они родились из войны, Корсон, из этой поразительной неразберихи, играющей нашими существованиями, и будут существовать лишь тогда, когда ее ликвидируют. Тут и там они латают дыры, гасят пожар. Этим занимаемся мы, иногда — с их помощью. И ты делал это, Корсон. Не жалеешь?

— Нет.

— Чтобы стереть войну, те, с Аэргистала, пользуются теми, кто воевал. Те в свою очередь обладают достаточным военным опытом и через какое-то время начинают ненавидеть войну с такой силой, что желают ее уничтожить. Желают по-настоящему, любой ценой. Те, кто не постигают этого сразу, какое-то время проводят на Аэргистале. Но рано или поздно приходит понимание. Приходит ко всем, без исключения.

— Даже к таким, как Веран?—скептически спросил Корсон.

— Даже к Верану. Сейчас он гасит пожар в созвездии Лиры.

— Он мертв,— сказал Корсон.

— Никто не умирает,— возразила Флора.— Жизнь — как страница книги. Тут же рядом другая. Я не говорю потом, я говорю рядом.

Корсон поднялся и сделал несколько шагов к морю. На границе пены он остановился.

— Это долгая история. Кто докажет мне, что она истинна?

— Никто. Понемногу ты сам поймешь это. Может быть, то, что ты открываешь, окажется несколько другим. Никто не обладает привилегией обладания абсолютной правды.

Не поворачиваясь, Корсон с силой, почти невольно выкрикнул:

— Я вернулся, чтобы научиться власти над временем и контакту с теми, на Аэргистале. А вместо...

— Научишься. Всему, на что окажешься способен. Нам нужны такие люди, как ты. Пожаров много.

— А я-то надеялся обрести покой,—сказал Корсон.—И еще я вернулся из-за Антонеллы.

Флора подошла к нему и опустила руки на плечи.

— Прости нас,— сказала она.

— Я ее любил, или — я люблю ее. Она тоже исчезла, верно?

— Ее не было. Она давным-давно мертва. Мы взяли ее на планете—мавзолее, в коллекции одного из богОв войны, и наделили искусственным разумом, так же, как это делал ты с рекрутами для Верана. Так надо было, Корсон. Без нее ты вел бы себя не так. А настоящее живое существо не хмогло бы проникнуть на Аэргистал.

— Если оно только не военный преступник,— сказал Корсон.

— Она была всего лишь машиной.

— Хватит.

— Мне очень жаль. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Я стану твоей любовницей, Корсон, если ты пожелаешь.

— Это не так просто.

Он вспомнил, что сказал ему Кид :«Не надо сердиться на нас за это».

И исчез. Он знал, что будет вычеркнут и все же сочувствовал ему, Корсону.

— Никто не умирает,—сказал он.—Может быть, я отыщу ее в другом существовании.

— Может быть,— шепотом ответила Флора.

Корсон сделал шаг к морю.

— У меня ничего не осталось. Ни друзей, ни любви. Моя Вселенная исчезла шесть тысяч лет назад. Меня просто-напросто надули.

— Ты еще можешь выбирать. Ты можешь все вымарать, вернуть к нулю. Вспомни, что ты должен был умереть на «Архимеде».

— Могу выбирать,— повторил Корсон недоверчиво.

Он услышал, что она уходит, повернул голову и увидел, что она разговаривает сама с собой, разгребая песок з том месте, где отпечатался след ее тела. Когда она вернулась, то в ее протянутой руке была зажата опалесцирующая ампула размером с голубиное яйцо.

— Чтобы навсегда остаться с нами, тебе осталось выполнить еще одно задание. Дикие гиппроны не умеют перемещаться во времени, так же как первобытный человек не может пользоваться компьютером. Самое большое, им удается переместиться на несколько секунд. В этой ампуле содержится акселератор, который в миллиарды раз усиливает эту еле развитую способность. В нужный момент, Корсон, ты должен сам ввести ее ему. Доза тщательно рассчитана. С твоей точки зрения, ее доставка в прошлое не вызовет серьезных изменений. Если говорить о моменте появления, то ошибка будет крайне незначительной и мы принимаем ее во внимание. Гиппрон в момент скачка во времени увлекает с собой определенную часть пространства. Теперь ты знаешь все, что надо, Жорж Корсоп, выбор остается за тобой.

Он понял.

Последняя не сделанная вещь. Печать под договором. Рука, протянутая себе же через пропасть в шесть тысяч лет.

— Благодарю,— сказал он,— но я еще не знаю.

Он взял ампулу и направился в сторону гиппрона.

Корсон осуществил более, чем шеститысячелетний скачок назад, произвел небольшой зондаж и ввел необходимые пространственные поправки.

Гиппрон синхронизировался. Какое-то время планета вращалась вокруг него, пока ему не удалось стабилизироваться. Он занял позицию на очень вытянутой орбите, такой же, какую избрал бы боевой звездолет, желающий лишь коснуться планеты, остаться на как можно меньшее время в ее соседстве и высадить какой-либо предмет в наиболее благоприятных для того условиях, оставляя солнце за кормой.

Корсон ждал и думал. Перед его глазами раскинулась Вселенная, но он почти не видел в ней. Вселенная была подобна колодцу, и все человеческие (и не только человеческие) воззрения пробивали новые тоннели в тесном ее пространстве, переплетались, не смешиваясь, и стремились к оболочке Вселенной, где все наконец-то сливалось воедино. Аэргистал.

«Каждая точка Вселенной,— сказал Кид,— содержит всю экологическую Вселенную. Для данного наблюдателя. Для данного актера». Каждый пытается читать основы своей судьбы на стенах колодца. И, если он только может, каждый пытается улучшить набросок своего бытия. Словно крот, не ведая о том, что он рушит жилище соседа. Но не на Аэргистале. Не на поверхности Вселенной. Для богов Аэргистала экологическая Вселенная смешалась с космосом. Они не могли ни от чего отказаться.

Под Корсоном. детектором Урии прочесывали небо. Они говорили о странах другого фрагмента перепутавшейся истории. Но общая масса гиппрона и его всадника была слитком незначительна, чтобы на таком расстоянии вызвать реакцию батарей.

Корсон колебался. Он мог уйти и тогда, вне сомнения, он будет убит при взрыве корабля. Или же опустится на землю в компании Бестии и погибнет немного позже, или попадет в руки уриан. Немногие взятые в плен вернулись с Урии. Но никто не вернулся здоровым. Корсон мог оставить лейтенанта Жоржа Корсона, случайного содата, специалиста по Бестиям, почти ничего о них не знающего, на произвол его собственной судьбы. И тогда он, странник во времени, перестанет существовать. Стоило ли трудиться, обрекая того Корсона на теперь уже пройденные испытания, чтобы он под конец вкусил горечь поражения и боль одиночества? Он попытался представить, что решил бы Корсон в конце своего пути. Потом вдруг вспомнил — что этот Корсон — это же он сам.

Стоил ли конечный результат приложенных усилий?

Ночь и страх в джунглях рядом с плачущей Бестией. Флора Ван Вейль. Она знала, что я брошусь на нее. Или она в самом деле не знала, что произойдет, за исключением того несколько секундного периода, когда будущее было для него явью? Диото, обреченный город, и краткая прогулка по его улицам. Вынырнувшая, казалось, ниоткуда Антонелла, которая из ниоткуда и появилась. Веран и плен. Дом мертвых на травянистой планете. Аэргистал, военная игра, где смерть являлась лишь перемирем. И эта сеть интриг, это идиотское переплетение фанатиков и милитаристов, из-за которого расползалось само время.

А если он не сделает ничего. Если уйдет. Бестия достигнет места назначения. Произведет на свет потомство. Через какое-то время Земля выиграет войну. Залечит свои раны. Расширит империю. Будет силой или интригами контролировать родившуюся Конфедерацию. Восстания, новые войны.

Но одну вещь он уже знал. Это было давным-давно прошедшим. Событиями уже осуществившимися, реализованными, оставшимися в шеститысячелетнем прошлом. В будущем, которое было ему знакомо, война между Солнечной Державой и Империей Урии была завершенным делом. Никто не выиграл в ней, по сути дела — проиграли обе стороны. И так будет вне зависимости от того, что он сделает. Для него это уже перестало быть важным. Он уже не был лейтенантом Корсоном с крейсера «Архимед», заботящимся о будущем конфликте и о собственной шкуре.

Он стал кем-то другим.

Долгий процесс. Он глядел на звезды, золотые зернышки, прилепившиеся к стенкам колодца, более многочисленные, чем те, что горели на земном небосклоне. Через шесть тысяч лет они. будут находиться примерно в том же положении. И каждая из них была какой-то загадкой, событием, фрагментом истории. Для лейтенанта Корсона они были лишь светящимися абстракциями и клыками страха. Корсону же они представлялись ступенями лестницы, приставленной к стене времени.

Он мог позволить лейтенанту Корсону прожить этот короткий отрезок времени, который ему остался, и стереть себя, ликвидировать горечь, выполнить наидальнейшее самоубийство во всей Вселенной. Но ведь тот же Корсон в черном корпусе «Архимеда» совсем не хотел умирать.

А не могу ли я отделить себя от него?— задумался Корсон. И ему пришло в голову, что Флора сказала ему половину правды, может быть, война была последствием разъединения общности всех возможностей тех, с Аэргистала. Но почему они... Почему должно быть их много? Неужели на Аэргистале не было точки, где все они реализовывались как возможности одного? И не может ли быть такого, что на этого напала скука, и он решил сознательно вызвать из прошлого его тени, что он захотел стать каждым человеком и всеми людьми, любым существом и всеми существами? Скалой и рыбаком, волной и звездой, временем и пространством?

«Может, мне это снится,— подумал Корсон,— или же все это только мои воспоминания?

Если тот Корсон умрет, он никогда не узнает об этом. Он утратит жизнь и память о том, что жил.

Но ведь вне жизни было еще надсуществование. Страницы книги, сказала Флора. Гиперкуб содержит в себе бесконечное количество кубов, и все же объем его ограничен в четырехмерном пространстве. «Наша жизнь не бесконечна, но неограничена,— сказал ему голос на Аэргистале.— Ты научишься власти над временем. Станешь таким же, как мы.»

Имелись по крайней мере три уровня существования. Уровень виртуального существования, такого, как у Кида и Сельмы, которое было лишь вероятностью, вписанной в призрачные реестры Аэргистала. Уровень линейной жизни, жизни того Корсона, будущей отрезком между жизнью и смертью. И, наконец, уровень надсуществования, который символически развивался в пространстве, освободившийся от времени.

Это напоминало уровни возбуждения элементарных частиц в примитивной физике, словно ученые уже в самом начале истории человечества предвидели великую правду. Частица : атом, нуклон, мезон или кварк,— однажды возбужденная, перескакивает на более высокий энергетический уровень. Становится чем-то иным, не переставая быть самим собой. Она спонтанно может вернуться в первоначальное состояние, излучая частицы более низкого ранга, фотоны, электроны, нейтроны, мионы и прочие.

Корсон достиг порога надсуществования. Он мог вернуться на уровень линейного существования, выделив этакий своеобразный вид нейтрино, его жизнь за последние недели сделалась бы виртуальной, почти лишенной возможности к реализации. Он полностью не исчезнет, зато станет почти абсолютно избавлен от реальности. Ни массы покоя, совсем как у нейтрино. Кто-то в лаборатории Аэргистала заметил моявление пучка н;хр. Регистрационная камера отметит исчезновение еще одного надсуществования.

Не могут же все страницы книги быть переполнены горечью.

Корсон принял решение.

Черный корпус «Архимеда» заслонил группу звезд. Корсон дефазировал гиппрона, приблизился, без труда преодолел защитную систему и панцирь корабля. Он синхронизировался, не опасаясь, что будет замечен. Для глаз наблюдателя, находившегося на борту «Архимеда», временная дефазировка почти полностью лишала его реальности.

Он ощутил колебания своего животного. Он не решался приблизиться к своему дикому собрату. Корсон успокоил гиппрона, поместил ампулу в один из завитков гривы. Он заметил самого себя, повернутого спиной. Фигура была искажена дефазкровкой и особенностями восприятия гиппрона. Нить, несущая ампулу, проникла сквозь энергетическую защиту, окружающую Бестию. Когда ампула оказалась над мордой Бестии, Корсон синхронизировал гиппрона с интервалом в одну миллиардную доли секунды. Вспышка, сухой треск. Энергетический экран оборвал нитку гиппрона, который уже отпрыгнул в пространстве и во времени.

На несколько километров и несколько секунд.

Корсон ждал, зависнув в пространстве, всматриваясь в почти неразличимый, крохотный силуэт корабля. Вернулись старые воспоминания. Сразу перед катастрофой он заметил непонятную вспышку, но произошло это настолько мгновенно, что он усомнился в ее реальности. Тогда у него не было достаточно времени, чтобы подумать над этим

На этот блеклый след наложилась новая молния. «Архимед» взорвался. А батареи Урии по-прежнему сохраняли молчание. Орбита, выбранная капитаном «Архимеда», выполнила свою роль : приближение крейсера не было обнаружено.

«Авария генераторов»,— подумал он.— Но это казалось невероятным. Он сам вызвал катастрофу. Акселератор превосходно усилил возможности Бестии. Она не использовала их сразу, надеясь скрыться во времени. Она намеренно не покинула свою клетку. И генераторы не выдержали.

Разорванный корпус «Архимеда» проваливался в направлении джунглей Урии. Корсону показалось, словно что-то отделилось от него. Иллюзия. Он еще не научился наблюдать сквозь время.

Но это придет,— решил он, думая о своих мертвых товарищах. Для них он ничего не мог сделать. Он не мог вернуться назад, вступить в поединок с самим собой, чтобы удержать себя от введения ампулы. Гораздо позже, корпус «Архимеда» вошел в атмосферу Урии и загорелся. Тут-то и открыли огонь батареи с земли. Пространство зароилось от датчиков. Корсон пытался убедить себя, что корабль и без того был бы уничтожен. Иллюзия, замкнутая на себе.

Крейсер погас среди безразличных звезд.

Где-то там, на Урии, шесть тысяч лет спустя, тот Корсон попытается выжить. Он еще не знает, что под холодным надзором веков он ликвидирует какой-то конфликт, что услышит на Аэргистале голос подлинных богов и, возможно, достигнет надсуществовании.

— Но почему я? — вопросил Корсон, отправляясь в свой путь в будущее.

— Я, — ответило ему эхо Корсона, размещенное по всей длине жизни Корсона и рядом с ней, согласно остальным его существованиям. Ему казалось, что он слышит, что сознание отвечает ему шепотом в той точке, где рождаются слова, являющиеся порождением их сознания, и почувствовал, что начинает ощущать контакт с ними, бесчисленными Корсонами, разбегающимися в грядущем, и ему показалось, что он уже знает, что придется пережить им, что он уже видит их глазами, думает вместе с ними. Но он задержался на пороге, не имея решимости, сомневаясь, потому что время еще не истекло, и было недостаточно опыта, и потому что перед теми Корсонами еще только маячила тень успеха...