Болезнь неведения (Введение в психофизиологию неврозов)

Кому не стоит ее читать

На всю жизнь я запомнил тщедушного мальчишку, с которым предпочитали не связываться отборные силачи нашего класса. «Уйди, покалечу, — вопил он во время драк, зажав в руке булыжник, — я за себя не ручаюсь».

«Псих, — говорили о нем ребята, — убьет и отвечать не, будет. У него справка из психоневрологического диспансера».

А «псих» бесчинствовал. Ему ничего не стоило оскорбить учителя, швырнуть книгой во время урока в классную доску. Когда приходили завуч или директор, «псих» начинал трястись, плакать, продолжая выкрикивать бранные слова, немыслимые в присутствии взрослых. Почему-то его не исключали, и каждый новый скандал только усиливал ореол исключительности этого малолетнего тирана. Однажды к нам в класс пришел новичок. Он не был ни смелее, ни крепче других, он просто не знал, что в классе есть «псих». В первой же стычке, когда скандалист выхватил перочинный нож, новичок вывернул ему руку и деловито стал возить «психа» носом по крышке парты. Потом повернулся спиной и, не оглядываясь, пошел на свое место. Класс замер: сейчас произойдет непоправимое, «псих» ударит новичка ножом… Но этого не случилось. Жалкий и растерянный, гроза школы сидел за партой, хлюпал носом и выкрикивал угрозы, в которые не верил сам. Почему-то он не мог взвинтить себя, довести до привычной, безотказно влияющей на других, истерики. А лезть в драку вот так, без «нервов», не видя вокруг побледневших и посерьезневших мальчишеских лиц, было глупо.

Так я впервые познакомился с эксплуатацией «нервности».

Разумеется, у взрослых и действительно больных людей все обстоит гораздо сложнее. Маленький скандалист, по всей вероятности, вообще был здоров, он просто «работал под психа», спекулируя на страхе своих одноклассников.

Взрослый невротик не симулянт и не притворщик. Он болен, и подчас испытывает тяжелейшие страдания. Но нередко обстоятельства складываются так, что болезнь дает человеку определенные преимущества в семье, на работе, перед лицом закона и общества.

«Нервный ребенок», — шепчутся родители, оставляя без наказания эгоистическую, наглую выходку. «Нервный человек», — решают на работе и освобождают сотрудника от дополнительных нагрузок. «Он такой нервный», — говорит жена, объясняя знакомым хамское поведение главы семейства. А «сплошной комок нервов», смахнув со стола тарелку, укладывается на кушетку. Страдальческое лицо, папироса, предупредительная тишина в доме…

«Бегство в болезнь» имеет много разновидностей и диктуется разными причинами. Иногда они очевидны, иногда глубоко скрыты от самого больного и окружающих его людей.

…Мальчик рос в обеспеченной и нескладной семье. Родители часто ссорились, а потом разошлись. Мать надолго уезжала в экспедиции. Возвращаясь, она баловала сына, попустительствовала его поступкам. Он поздно ложился спать, запоем читал приключенческую литературу. Появились головные боли, бледность, раздражительность. Вместе с «болезнью» пришли не только врачи и лекарства, но и право пропускать школу, валяться в постели с интересной книжкой, отлынивать от занятий. Легкое чтиво сменилось увлечением машинами. Подросток садился в чужую машину, проезжал несколько кварталов и бросал ее на мостовой. Очень скоро его поймали и привлекли к суду. И вот тут-то обнаружилось еще одно замечательное качество болезни. Заключение невропатологов освободило юношу от наказания. Может быть, в этот момент человеку нанесли заключительный удар.

А болезнь (я уже не беру ее в кавычки!) прогрессировала. Теперь даже студент, не колеблясь, поставил бы подростку диагноз тяжелой истерии. Юноша жил в постоянной атмосфере двух господствующих ощущений: своей очевидной неполноценности (от которой он по-человечески страдал) и исключительности своих особых прав на внимание, сочувствие и послабления. Жизнь шла мимо него. Товарищи кончили школу, работали и учились. Он не работал, не учился и жил на содержании у матери. Он мог бы проникнуться отвращением к своему бессмысленному существованию, если бы не… болезнь. Болезнь оправдывала все: безделье, никчемность, паразитизм. Он научился жалеть себя вместо того, чтобы презирать. О, лживое самоутешение, порожденное болезнью и роковым образом питающее эту болезнь!

Его призвали в армию. Жизнь предоставила ему возможность реабилитации в собственных глазах. Но армия — это напряженный труд, подъем морозным утром, безоговорочное подчинение приказу, марш-бросок по заснеженным полям. А там, дома — тахта под уютным светом торшера, завтрак в постели, журналы с глянцевитыми фотографиями. И он дезертировал в болезнь… Припадок судорог, бессвязная речь… Он не был симулянтом. Компетентная комиссия единодушно поставила диагноз и приняла решение о демобилизации.

Сейчас, когда я пишу эти строки, парень живет у матери, не работает и не учится. Он «встречается с девушкой», не смея, да и не стремясь назвать ее женой. Ему это удобно и отнюдь не стыдно. Даже себе он не признается, что невозможно иметь семью на заработок все той же мамы. Нет, у него есть куда более веская и уважительная причина: ведь он больной, вправе ли он связывать свою судьбу с судьбой другого человека?

Я не осуждаю этого юношу, он действительно болен, он действительно нуждается в сострадании и лечении. Но моя книга написана не для него, она не может ему помочь. Его болезнь требует иных методов лечения, потому что приемы, описанные здесь, имеют смысл только при активном участии самого больного.

Для пациентов, подобных юноше, о котором шла речь, я бы создал специальный санаторий. В моем санатории не было бы ни «сонной терапии», ни «охранительного режима», ни шепотной речи персонала, которой так увлекались Некоторые энтузиасты медицины 50-х годов. Мой санаторий скорее походил бы на городок для подготовки спортсменов или войсковое подразделение специального назначения.

…Подъем, массированная физзарядка. И целый день в движении, в активной деятельности, без единой минуты для размышлений о своих проблемах, своей неполноценности, своей болезни. Жесткий режим непрерывного преодоления трудностей нарастающей степени. Тренировка общения, поведения, контактов. Физические и психологические нагрузки. Разумеется, отдых, достаточный сон, общеукрепляющее лечение и — вперед, вперед, в любой ситуации, в любом настроении. Отработка сдерживающих механизмов, способности ждать, если этого требует обстановка. И никаких развращающих скидок на «сплошной клубок нервов»…

В принципе программа санаторного лечения, о котором идет речь, во многом сходна с рекомендациями, содержащимися в этой книге, но книга будет предлагать их самому больному, а в санатории пришлось бы полагаться на воспитателей-врачей.

«Бегство в болезнь» отнюдь не всегда выступает в той откровенной форме, которую мы наблюдали у молодого любителя автомашин.

…Человек почувствовал боли в области сердца. Врач-терапевт подтвердил сердечное заболевание, рекомендовал покой, микстуру, ограничение физической нагрузки. К тягостным ощущениям в груди со временем добавились сердцебиения, удушье, нарастающая слабость. Дальнейшие обследования заставили усомниться в первоначальном диагнозе, а спустя год врачи вообще стали отрицать болезнь сердечно-сосудистой системы. Но человек уже привык постоянно прислушиваться к своим ощущениям.

Вот он пришел ко мне: замедленные движения, тихая речь. Целый год он находился на инвалидности, ходил по врачам, чуть что — укладывался в постель. Ему трудно по- верить в полное выздоровление: ведь боли в сердце эпизодически возникают, а физическая нагрузка вызывает чувство слабости и обильный пот. Но дело не только в сомнениях относительно заключения врачей. У человека в сущности нет большой цели, захватывающих интересов. Забота о своем здоровье составляет главный предмет его каждодневных размышлений. Он с головой ушел в болезнь, в неторопливые, обстоятельные разговоры с завсегдатаями поликлиник и комиссий.

Человек породнился с болезнью, она наполняет его жизнь, требует внимания и забот. В нем гаснет яростный протест против своей, в сущности мнимой, неполноценности. Двадцатипятилетний пенсионер, словоохотливый собеседник поликлинических старушек, — вряд ли ему поможет моя книга. Ну, прочтет, покачает с сомнением головой и отправится на очередное переосвидетельствование ВТЭКа.

Если человек смирился со своей болезнью или прячется за нее от крутых поворотов жизни, — мне с ним не по пути. Мне нужен соратник и помощник, человек, ненавидящий болезнь, для которого она — заклятый враг, а не надежное убежище. Я апеллирую к его разуму, энергии и желанию вернуться в строй. Я хочу вскрыть неиспользованные резервы организма и заставить их служить делу скорейшего выздоровления. А такие резервы есть. Компенсаторные возможности центральной нервной системы, в особенности высших ее отделов, издавна поражали человеческое воображение. Слепая и глухая от рождения, Ольга Скороходова достигла высот мировой культуры. Пораженный смертельным недугом, писатель Николай Островский создал замечательные произведения. Летчик с ампутированными ногами вел воздушные бои на скоростном истребителе.

Экспериментами физиологов были раскрыты многообразные и мощные механизмы восстановления нарушенных функций нервной системы [1].

Тридцатилетние исследования Э. А. Асратяна показали, что наиболее совершенные механизмы восстановления и защиты связаны с работой коры больших полушарий головного мозга, с выработкой новых условных рефлексов, с накоплением новых знаний. У человека среди этих механизмов решающая роль принадлежит речевой системе, которую Иван Петрович Павлов Называл второй сигнальной системой действительности в отличие от непосредственных — слуховых, зрительных, осязательных и других впечатлений, воспринимаемых органами чувств. Именно словесно-понятийное мышление вернуло к активной деятельности и Ольгу Скороходову, и Николая Островского.

Моя книга обращена к защитным силам человеческого мозга.