Большая игра. Война СССР в Афганистане

Глава 6 Рокировка

В сентябре 1985 года непосредственный начальник Николая Калиты позвонил ему в его офис в новой штаб-квартире начальника Первого Главного управления КГБ, недавно отделанной в духе новомодного финского дизайна. Оплот советской внешней разведки располагался в бетонно-панельном пригороде Москвы — Ясенево. 26-летний Калита сразу же бросился к зданию дома, где размещали обычно гостей КГБ из Никарагуа, Кубы и других стран советского блока. За свои пять лет службы в КГБ этот способный и общительный офицер успел заслужить особое уважение начальства.

— Как вы смотрите на то, чтобы войти в «группу «А»? — спросил шеф Калиты, при этом нимало не удивившись озадаченному выражению, которое появилось на лице его подчиненного. Ведь молодой офицер, как и большинство сотрудников КГБ, никогда не слышал о такой группе…

— Вы слышали что-нибудь о штурме дворца Амина? — продолжил начальник.

Калита слышал об этой операции, которая проводилась еще семь лет назад и уже успела стать легендой. Слышал он и той роли, которую сыграл в ней спецназ…

— Ну, я знаю немного об этом, — ответил он.

— Хорошо. Так вот «группа «А» и захватывала дворец.

Пытаясь выйти из тупика в Афганистане, КГБ все более активизировал операции спецназа. Калита не стал раздумывать дважды и сразу принял такое исключительное предложение. Он присоединился к группе офицеров КГБ, которые прошли уйму тестов на физическую и психологическую пригодность, чтобы войти в состав самой молодой и самой элитной части специального назначения, которая в скором времени получила новое имя — группа «Альфа».

Во время одного из занятий Калите была поставлена следующая задача: «Вы в тайге с другими офицерами. Воды нет, а в ваших флягах осталось лишь несколько глотков. Ваш товарищ выпил все, но просит у вас еще. Дадите вы ему остаток вашей воды?».

— Да, — кивнул Калита, — я бы дал ему.

Очевидно, ответ был правильным…

Ежедневные тренировки постоянно менялись с целью отсеять лишних кандидатов. Расслабившись с обучаемыми за чашечкой кофе и беседой о семье, инструкторы в любой момент могли спросить: «А ты готов умереть завтра?» Если ответ «Да!» не раздавался сразу же, кандидата отчисляли. Так же обстояло дело и с недостаточной пригодностью или готовностью к физическому контакту с противником, подтверждением чего мог служить хотя бы письменный рапорт о драке или даже арест.

После того, как Калита был зачислен в группу, ему пришлось пройти еще более суровый курс подготовки, чем шесть лет назад проходил Валерий Курилов из группы «Зенит» перед штурмом дворца Тадж-Бек. Во время подготовки приходилось выполнять и настоящие задания. На время одного из таких заданий Калиту временно прикрепили к группе офицеров МВД, которые должны были освободить пассажиров самолета, захваченного двумя солдатами-дезертирами из сибирского города Уфы. Угонщики успели убить одного заложника и двоих милиционеров, прежде чем их удалось обезвредить и арестовать.[84] Несмотря на все трудности такой подготовки, Калита был рад этой атмосфере — относительно свободным отношениям между подчиненными и их командирами, установившейся с тех пор, как КГБ стало считать их сливками своих специальных сил, а не каким-то куриным дерьмом.

Последним испытанием должна была стать 2-месячная командировка в Афганистан с декабря 1986 года. Благодаря фальшивым «легендам» и удостоверениям, некоторые офицеры «группы «А» числились как военные инженеры, тогда как Калита и другие были официально приписаны к армейским частям. И хотя их назначение было секретным, их письма, отправленные своим семьям из советской Центральной Азии, открывали многое, поскольку и отправляли их из пыльного туркменского городка Керки, расположенного всего в 40 милях от афганской границы. Прибытие «новобранцев» в униформе без знаков различия озадачило солдат из воздушно-десантной части, к которой они были временно прикреплены. Новое пополнение — мужики в возрасте около тридцати лет — не были похожи на молодых призывников. К тому же они носили натовские ножи, эффектные компасы и необычные каски особого образца с двусторонней радиосвязью. К тому же им было позволено носить солнцезащитные очки и переделывать на любой вкус свою униформу, что было запрещено солдатам Красной Армии.

Через несколько дней, которые ушли на акклиматизацию и совещания по поводу последних событий в Афганистане, офицеры спецназа были доставлены самолетом в Шибирган — афганский город на северных равнинах страны, где уже валялось множество обгоревших каркасов от самолетов и вертолетов. Там их расквартировали вместе с мотострелковым полком, главной задачей которого в этом районе было охранять советских инженеров, занимавшихся разведкой месторождений природного газа. Гуляя по улицам Шибиргана, Калита особенно удивлялся женщинам, одетым в «бурку», и мальчишкам с протянутыми руками, пристававшим с криками «Бакшиш! Бакшиш!» в надежде выклянчить денег или хоть какой-то подарок. За пределами города большую часть северного Афганистана контролировали полевые командиры узбекских и таджикских моджахедов. Один узбек по имени Расул Пахлаван,[85] считавшийся командиром высшего ранга, своей беспощадной властью держал под контролем всю провинцию Фарьяб. В феврале советские спецслужбы получили развединформацию, что тот планирует перебраться со своей группировкой мятежников в Пакистан после ссоры с местными пуштунскими племенами. Тем не менее, части Афганской армии и советские войска выдвинулись в этот район, чтобы перекрыть группировке Пахлавана пути к отступлению. А мест, через которые он мог бы легко уйти, было много.

В конце того же месяца «группа «А» была отправлена на задание с целью перехватить и атаковать группировку Пахлавана. Советское командование получило дополнительную информацию, что группировка двигалась по высохшему руслу реки среди пустынных кустарников. Незадолго до наступления полночи Калита был послан на военный пост из 30 человек, включавший в себя советский минометный взвод и подразделение афганских солдат. В трех часах пути к югу от Шибиргана они на трех БТРах подошли вплотную к сухому руслу реки. В кромешной тьме им пришлось рыть окопы. Калита уже готовился занять пулеметную позицию для поддержки снайпера из группы «А», когда командовавший подразделением майор вызвал его на пункт связи, который размещался неподалеку, чтобы принять сообщение. Тому пришлось оставить свой окоп и, спотыкаясь и едва различая что-либо в темноте, искать пункт связи. Нашел он его только тогда, когда услышал русскую речь прямо перед собой. Командир минометного подразделения оживленно обсуждал положение с двумя лейтенантами.

— Сережа, у них больше двух тысяч бойцов!

— Я не верю в это! Но если так, то мы в глубокой заднице! — ответил другой офицер.

Группировка моджахедов, оказавшаяся гораздо более крупной, чем предполагалось, почти наверняка превосходила по численности небольшой отряд советских и афганских войск…

Калита вернулся на свою позицию, где бойцы уже получили приказ о полной боевой готовности и, пригнувшись, разбегались по траншеям, расположенным по обе стороны пересохшего русла. У Калиты было достаточно времени подумать над тем, что их всех ожидает, и тут в самом деле было от чего запаниковать. Ему уже давно было знакомо чувство страха перед боем, но он надеялся, что и в этот раз это чувство не помешает ему применить все свои боевые навыки, а уж в них-то он был уверен. Хотя одновременно он был готов и к худшему. Впрочем, такая готовность тоже нужна, когда знаешь, что если дело дойдет до сражения, практически нет шансов остаться в живых.

Его мысли прервал слабый звук шагов по камням. В тот же момент Вася, снайпер из «альфовцев», толкнул его под локоть.

— Это гребаные душманы! — прошептал он. — Давай уложим засранцев прямо сейчас!

Калита тщательно оглядел местность через свой прибор ночного видения, но не заметил ничего; прибор должен был улавливать любой самый малейший луч света, чтобы работать, но его не было. Ему удалось различить лишь какую-то смутную тень.

— Стреляй их! — торопил Вася. — Не дай им подойти ближе!

— Обожди, — прошептал ему в ответ Калита. — Я хочу быть уверен, чтобы наверняка достать его.

Едва различимая в свете прибора ночного видения тень постепенно приобретала все более ясные очертания. Было в ней что-то, не похожее на душмана. И тут Калита понял — на голове у этого человека каска!

— Это не душман, — сказал он Васе. Затем, уже более громким шепотом, обратился к пока еще скрытой в темноте фигуре:

— Кто идет?

— Не стреляйте! — ответил по-русски голос из темноты. Это был майор, заблудившийся в кромешной тьме. Он как раз возвращался с пункта связи. Наткнувшись на русло реки, он стал искать путь назад, думая только об одном: «Господи, лишь бы они не открыли огонь, лишь бы они не открыли огонь!».

Спустя еще некоторое время, двое десантников, окопавшихся вблизи песчаной дюны у излучины реки, заметили какую-то одинокую фигуру. Это оказался разведчик мятежников. Он осторожно двигался вдоль русла, иногда поднимаясь на дюну, чтобы подать сигнал фонариком тем, кто шел позади него. За ним двигалось еще несколько разведчиков, один следом за другим, а еще в полумиле за ними следовал вооруженный отряд. Если бы разведчики прошли незамеченными, за ними двинулись бы основные силы моджахедов.

Разведчик приблизился к песчаной дюне, где прятались десантники. Они даже могли слышать его дыхание. Замерев, солдаты тщетно пытались сдерживать свое собственное дыхание, что было довольно трудно при таком нервном напряжении. Пот заливал глаза. Разведчик остановился прямо вблизи их окопа, но все же не заметил их, хотя те уже чувствовали запах его немытого тела и при желании могли бы даже схватить его за ногу. Десантники думали, что им делать. Попытаться напасть сразу и перерезать ему горло или пропустить вперед? Они решились на второй вариант, так как другие разведчики, следовавшие за первым, все успели бы предупредить о случившемся основной отряд моджахедов.

Любой звук схватки стал бы для моджахедов сигналом и означал бы провал всей операции. Единственной надеждой десантников, хотя и очень рискованной, было атаковать основные силы, когда они окажутся прямо перед ними. Иначе же, моджахеды получат достаточно времени, чтобы собрать все свои силы и в ходе новой атаки уничтожить весь их небольшой отряд.

Минуты ожидания казались вечностью, но вот, наконец, первый разведчик двинулся вперед, не заметив их.

Вдруг непонятно откуда подул ветер, подняв пыль с характерным завыванием… В это время русло реки пересекли еще несколько разведчиков. За ними двигался авангард — человек пять, с более тяжелым вооружением. Когда один из них наткнулся на окоп, где сидели еще двое афганских солдат, десантники поняли, что пришло время действовать. Они открыли огонь, однако не успели остановить другого моджахеда, который выстрелил как раз в тот момент, когда один из людей «Альфы» заколол его ножом. Еще несколько солдат выскочили из своих окопов и убили троих других моджахедов, захватив еще двоих в плен. Пока оттаскивали пленных, связанных и с кляпами во рту, Калита услышал вдалеке приглушенный звук заводимого дизельного мотора. За изгибом реки сверкнули фары, на мгновение высветившие основную колонну противника, двигавшуюся в их сторону.

Насколько можно было видеть, свет фар приближался. Значит, группа разведчиков так и не успела предупредить основные силы моджахедов, что их уже ждут на другом берегу. Калита уже готов был устроить для них засаду, но тут фары погасли, даже не достигнув излучины реки. Очевидно, мятежники повернули в другом направлении, потеряв контакт по радиопередатчикам с передовой группой разведчиков. Впоследствии оказалось, что все именно так и было.

Небольшая советско-афганская группировка не стала преследовать моджахедов; в этом смысле операция провалилась. Ушла ли группировка Пахлавана в Пакистан, или нет, Калита так и не выяснил. Но зато он был жив благодаря порыву ветра, принесшему удачу ему и смерть разведчику моджахедов…

Офицерам 56-й бригады в Гардезе, в которую попал призывник Сергей Салабаев, пришлось много поработать с молодыми солдатами, находившимися под их командованием. В основном эта проблема была связана с нехваткой прапорщиков (советский эквивалент сержантов[86]). Когда лейтенант, непосредственный командир Салабаева, снисходил до разговора с ним, то часто это были «приказы» просто украсть со склада то или это. Солдаты прозвали таких офицеров «шакалами». Но Салабаев обычно игнорировал требования офицеров о «конфискации» продуктов и выпивки.

В то время как солдаты, рисковавшие жизнью, сражаясь против душманов, курили отвратительные сигареты «Памир», офицеры курили сигареты марки «Столичные» или «Ява», а некоторые и что-то получше. Солдаты-призывники размещались в палатках, офицеры же жили в отапливаемых деревянных бараках, где баловались такими деликатесами, как сыр, паштет, консервированные сардины и крабовое мясо. Зато отвратительное на вкус мороженное мясо, которым Салабаеву и его сослуживцам приходилось кормиться всю зиму, имело штамп «1942». За редким исключением, в большинстве советских частей (кроме Кабула и других транспортных центров), было трудно добыть приличный провиант. Военным доставалось только то, что оставляли официальные власти и то, что можно было украсть с центральных складов. Но постепенно положение стало улучшаться. По словам Салабаева, после первого года службы, когда он мечтал о молоке, овощах и свежем мясе, на второй год он действительно смог насладиться бараниной, говядиной и маслом. В промежутках между завтраком, обедом и ужином голод утоляли соленым свиным салом с маслом, если оно было.

В питьевую воду обычно добавлялся хлор, чтобы убить бактерии, но она все равно оставалась такой же мутной. Когда запас хлорки заканчивался, «очистка» воды производилась с помощью старых тряпок или просто через пищеварительную систему. Болезни по-прежнему опустошали их ряды. Лишь нескольким из сослуживцев Салабаева удалось избежать гепатита, который он сам перенес, и к которому потом добавилась малярия, из-за чего он целый месяц пролежал в госпитале. Многие из его знакомых также страдали от дизентерии и тифа. А с учетом того, что моджахеды не давали им покоя, особенно трудно больным приходилось в дни и недели операций, когда солдаты находились далеко от своих баз. После особо сильных приступов поноса им приходилось сжигать свою одежду и самим обливаться бензином. Хотя это и помогало, стойкий запах сохранялся еще несколько дней.

Офицеры имели гораздо больше возможностей удовлетворять свои плотские прихоти. Сослуживцы Салабаева говорили, что случайно слышали, как командир бригады заявил, дескать, во избежание гомосексуальных отношений среди офицеров, ему нужно получить как минимум четыре женщины — в качестве секретарш, кухарок или на другие подсобные должности. А когда женщинам позволили стрелять из автоматов и пистолетов на офицерских вечеринках, так пальба не стихала по нескольку часов. Времяпровождение с ними стоило 25 «чеков» (внутренняя валюта, выплачивавшаяся служебному персоналу). Цена недоступная для солдат-призывников, получавших в месяц 10 «чеков», даже если бы они могли найти уединенное место для интимных отношений. Однако и призывникам иногда доставалось удовольствие заняться сексом. Даже несмотря на жадную, как правило, натуру проституток, некоторым солдатам порой все-таки удавалось добиться от них благосклонности после нескольких глотков водки, мясных консервов и подобных мелких подарков.

«Зеленые» необстрелянные лейтенанты, некоторые из которых все еще верили в идеологию марксизма-ленинизма и не были знакомы с реалиями войны, заслуживали такой унизительной характеристики, какую дает им Салабаев. Не то чтобы многие офицеры в их полку желали непосредственно участвовать в боевых действиях. Просто ни разу не приблизившись ни на шаг к месту настоящего сражения, они хотели стоять позади и отдавать команды. Солдаты-призывники считали, что именно неопытность и некомпетентность таких командиров, рассматривавших своих людей лишь как «пушечное мясо», и были причиной больших потерь, а их наплевательское отношение к подчиненным делало их жизнь еще хуже. Вскоре жизнь разделила всех на две категории. «Те, кто имеет» — это были те, кто успешно воровал, часто по хорошо спланированной схеме, включая маневр отвлечения. «Те, кого имели» — означало тех, кто не имел возможности что-то украсть или сам подвергался поборам.

Помимо краж со складов бригады, происходили и грабежи афганского населения. Земледельцы из горных районов вокруг военной базы в Гардезе работали не покладая рук, чтобы как-то свести концы с концами, перевозя плодородную почву из более низких долин, чтобы удобрить свои небольшие участки земли. Но Салабаев и самые жадные из его сослуживцев не упускали случая «потоптать» их участки, чтобы поживиться выращенными там огурцами и помидорами, какие заметят. «Потоптать» в буквальном смысле, так как при этом они обычно вытаптывали ростки винограда, тыкв и арбузов. Несколько сослуживцев Салабаева погибли после того, как земледельцы стали устанавливать мины на своих полях, чтобы прекратить грабежи.

Снабжение обмундированием было не намного лучше. Новоприбывшие призывники часто имели помимо прочего обмундирования ботинки с высокими берцами, перчатки, шляпы и что-нибудь теплое. Старослужащие же, которым почти не светило получить новую рабочую одежду, которая быстро приходила в негодность, заставляли новобранцев отдавать им их обмундирование в обмен на старое, как правило, очень грязное. Впрочем, еще одной из причин этой смены была повсеместная нехватка форменной одежды и знаков различия родов войск. Не последнее место среди частых «самоволок» Салабаева была и добыча горючего. Подкупив караульных, что было легко, так как те тоже не особенно любили свою службу, можно было обменять бидон керосина на пару теплых овчинных полушубков, или джинсы, или японский кассетный магнитофон. Особенно ценились двухкассетные магнитофоны, на которых можно было перезаписывать кассеты для их последующей продажи. Даже маленький диктофон «Sanyo» стоил двести «чеков», что составляло жалованье простых солдат вроде Салабаева за полтора года.

Также военнослужащие 56-й бригады, как и во многих других советских частях, продавали моджахедам оружие и боеприпасы, захваченные во время боевых операций, а иногда и просто похищенное со складов. Порой из этого удавалось извлечь большую выгоду. Некоторые из солдат, вовлеченных в этот бизнес, пытались «заначить» или украсть как можно больше всего для того, чтобы потом купить джинсы «Western». Хотя один из друзей Салабаева заработал столько, что постоянно беспокоился, где ему прятать свою «кассу». По всей видимости, он использовал для хранения наличных использованные гильзы от 150-мм снарядов, закапывая их на территории части со всеми предосторожностями, чтобы никто не увидел. Что касается самого Салабаева, то он скоро избавился от угрызений совести по поводу хищений, поняв, что «человек человеку волк», все люди звери, а цивилизация — всего лишь внешний лоск, слетающий при первом же удобном случае. Окончательно придя к убеждению, что высшей целью является нажива, он более или менее успокоился, точнее, стал равнодушен ко всему происходящему настолько, что это казалось чудным даже для его сослуживцев, которые прозвали его «лентяем».

Действуя со своей базы в северном Шибиргане, группа «А», где служил Николай Калита, часто обеспечивала безопасность для тайных встреч с советскими агентами в среде моджахедов. Для организации таких встреч, спецназ должен был вылетать в пункты, выбранные КГБ и ГРУ, чтобы заранее вырыть окопы и обеспечить прикрытие, если это понадобится. В ходе одной из таких встреч была получена ценная информация, что полевой командир местной группировки моджахедов планирует встречу в близлежащей деревне.

Советские войска изготовились к атаке поселка, окруженного глинобитными стенами. Когда командиры моджахедов вошли в один из домов, по ним дали залп из двух минометов, причем вторая мина сразу же попала в цель. Снайперы своим огнем заставили моджахедов отступить к узкому ущелью, где их принялись расстреливать уже снайперы из группы «А». Операция оказалась показательно успешной. Большинство повстанцев были убиты или взяты в плен. Правда, Калита так и не узнал, эта ли операция изменила положение в данном районе на несколько ближайших недель, или нет.

Группа «А» также занималась охраной инженеров-газовщиков и рабочих. Чтобы помешать моджахедам взорвать трубопроводы и обеспечить охрану персонала, ремонтировавшего их, несколько офицеров КГБ вылетели в указанные места для обеспечения безопасности периметра. Другие подразделения часто участвовали в «зачистках» — операциях по поиску мятежников в окрестных кишлаков. Как и многие другие советские военнослужащие, Калита считал эту работу наиболее опасной, особенно в брошенных деревнях, где прежде всего следовало ожидать неожиданных нападений. Присутствие женщин и детей означало, что здесь можно передохнуть свободно. Но проезжая через такие кишлаки, где не видно было признаков жизни, БТРы обычно увеличивали скорость до максимума.

Недоверие Калиты к афганцам усилилось после знакомства с одним солдатом афганской правительственной армии, которого некогда похитила местная группировка моджахедов и насильно заставила сражаться против советских войск… пока его командир сам не перешел на сторону новой власти и не начал сотрудничать с Афганской армией. В итоге Калита пришел к убеждению, что для большинства афганцев подобные сделки с переходом из одного лагеря в другой были обычным делом.[87] Чтобы выжить и избежать страданий, единственным спасением было предательство, так как любая верность длится до тех пор, пока это позволяет избежать ужасов повседневной жизни. Повсеместная жестокость ужасала порой даже закаленных солдат. Прибыв однажды на место боя сразу же после его окончания, Калита увидел советского солдата, с которого моджахеды целиком содрали кожу. Он сидел под деревом, закутанный в полотнище, причем был еще жив…

Пытаясь помешать таким актам жестокости, афганское МВД — Царандой — также применяло жестокие наказания, возможно, из-за того, что в его собственных рядах все более ширилось кумовство, создавая ощущение безопасности и безнаказанности. Калите пришлось как-то раз остановить группу офицеров царандоя, когда они особенно усердно допрашивали одного молодого паренька и уже собирались отрезать ему ухо. Отчасти желая обезопасить пленников от жестокости афганских властей, служащие группы «А» по возможности забирали захваченных ими пленных с собой. Сами же «альфовцы» гордились своим относительно терпимым отношением к местным жителям. По словам Калиты, это было главной причиной, почему их группа КГБ за свою первую двухмесячную командировку не потеряла ни одного человека.

Калита считал, что навязывать свою версию модернизации Афганистану с его совершенно чуждой культурой было ошибкой Кремля. Он признавал, что моджахеды сражались против иностранных захватчиков и могли бы продолжать войну до тех пор, пока те не покинули бы их страну. В то время, как советские солдаты сражались чтобы выжить, моджахеды воевали за свою веру. Он признавал за повстанцами их бережное отношение к оружию и другие боевые навыки, выработанные без того тщательного процесса отбора и подготовки, через который прошел он сам и его сослуживцы из спецназа КГБ.

Александр Руцкой служил военным летчиком в составе советской 40-й армии. Сын офицера-танкиста с юга Курской области, он в возрасте 31 года стал полковником, а в 1985 году ему было поручено подготовить три эскадрильи — в основном из молодых лейтенантов — для полетов на новом самолете-штурмовике Су-25.[88] Две эскадрильи этих самолетов дислоцировались на авиабазе Баграм, третья — в Кандагаре.

Несколькими десятилетиями ранее, Никита Хрущев сосредоточил все усилия авиаконструкторов на создании стратегических бомбардировщиков и сверхзвуковых истребителей, тогда как разработки штурмовиков не велись. Появление Су-25 незадолго до начала войны в Афганистане стало прорывом в этой области. Штурмовики, осуществлявшие непосредственную поддержку сухопутных войск с воздуха, сыграли решающую роль еще во Второй мировой войне, когда советские летчики оказывали жизненно важную помощь наземным частям Красной Армии в боях против вермахта. Руцкому нравились эти новые самолеты. Низковысотный Су-25, получивший прозвище «Грач», был вооружен спаренной 30-мм пушкой, а на десяти пилонах под крыльями мог нести несколько тысяч фунтов оружия, включая тысячефунтовый запас кассетных бомб РБК[89] и ракеты — от 57-ми до 330-ми миллиметровых. В дополнение к хорошему вооружению и броне, а также отличным аэродинамическим качествам для поддержки наземных сил, самолет был еще и очень надежным.

Сам Руцкой — плотный, усатый, с преждевременной сединой, придававшей ему еще более солидности, пользовался уважением среди офицеров-сослуживцев за независимость и открытость в своих суждениях. Эти качества шли ему скорее на пользу, чем во вред, как обычно бывает. Теперь ему было поручено разработать тактику максимального использования новых штурмовиков в условиях песчаных бурь и в других погодных условиях, которые могут встречаться в гористой местности. Это была рискованная задача; предшественник Руцкого потерял при этом двенадцать пилотов.

Контингент боевые летчиков-истребителей, как и их коллег из вертолетных частей в Афганистане, сменялся каждый год. Несмотря на то, что там действовали лишь отдельные подразделения того или иного полка, в целом в Афганистане находилось много авиационных частей. Даже если основную поддержку 40-й армии с воздуха осуществляли вертолетчики, самолеты также сыграли немаловажную роль в этой войне. Среди них были бомбардировщики — длиннокрылые Ту-16 и остроносые Ту-22, проводившие ковровые бомбардировки Панджшерской долины и других районов, где готовились наземные наступления. Юркие истребители МиГ-21 использовались в качестве штурмовиков только в начале конфликта, но у них был примитивные радары, относительно небольшой запас вооружения, да и в принципе они не предназначались для непосредственной поддержки сухопутных войск. В течение ближайших лет их сменили более тяжелые истребители МиГ-23, показавшие себя более пригодными для этой роли, как и Су-17, имевшие более тяжелое вооружение.

Когда Руцкой высадился на авиабазе Баграм, ее обстреливали моджахеды. На зеленой равнине между базой Чарикар у начала Панджшерской долины шел бой, падающие бомбы и ракеты отрывали людям головы и конечности. «Что за ад, куда я попал?» — подумал молодой полковник. Впрочем, когда Руцкой принял командование базой, то сполна расквитался с моджахедами. Он собрал местных афганских старейшин и предупредил их, что намерен стереть с лица земли все районы, откуда велся обстрел базы. «Все это превратится в пустыню Гоби», — объявил он. Когда две недели спустя случился новый обстрел, он сдержал свое обещание, и атаки прекратились, по крайней мере, пока он был начальником базы.

В то время на перевалах через Гиндукуш по ночам шли караваны с оружием и припасами для моджахедов, а повстанцы устанавливали мины. Но и советские войска предпринимали свои операции под покровом ночи. Эскадрильи штурмовиков Руцкого были в числе первых в ходе ночных вылетов. Советский спецназ тоже проводил большинство своих вылазок и операций по ночам. Как бы ни было это опасно, ночные налеты оказывали свое действие. Занервничав, моджахеды открывали по самолетам огонь из зенитных орудий, что тут же демаскировало их. После этого было довольно легко засечь с воздуха все эти точки, а затем уничтожить позиции мятежников.

Репутация Руцкого как надежного человека еще более возросла. В ходе наступления на Паджшерскую долину в 1986 году, которой лично руководил командующий 40-й армии Юрий Греков, моджахеды контратаковали советский командный центр с нескольких направлений. После того, как командиры авиаэскадрилий отказались выполнить приказ Грекова об атаке позиций моджахедов с воздуха из-за слишком облачной погоды, Греков связался напрямую с Руцким в Ваграме.

— Насколько сильный ветер? — спросил полковник. — И в каком направлении?

И хотя Греков не мог знать точно направления ветра, он потребовал, чтобы Руцкой немедленно произвел бомбардировку позиций моджахедов. Руцкой согласился. Вылетев в долину, он сбросил четыре тяжелых кассетных бомбы и слышал их разрывы. Взрывы прозвучали в опасной близости от Панджшерского командного пункта. Он продолжал поддерживать радиомолчание, пока не услышал в эфире разъяренный голос Грекова: «Ты, гребаный ублюдок! Ты какого черта думал, когда сделал это? Как близко вы должны были сбросить эти штуки? Мы тут сами себя с потолка соскребаем!»… Тем не менее, позже Греков послал Руцкому бутылку армянского коньяка в знак благодарности за спасение его командного пункта от неминуемой угрозы штурма.

Вертолеты редко совершали вылеты ночью, тогда как эскадрильи Руцкого часто должны были помогать частям спецназа, запертым в узких ущельях. Напряжение было огромным. Летчикам выдавали специальные комбинезоны из верблюжьей шерсти, хорошо впитывающие пот, на случай катапультирования. Во время особенно долгих боевых вылетов они порой нарушали правила управления машиной, возвращаясь всего на одном двигателе чтобы сэкономить топливо. Атакуя колонны моджахедов среди горных перевалов, они пытались подбить прежде всего первую и последнюю машины, а затем снижались и довершали дело. Иногда эскадрильи Руцкого совершали до 8 вылетов в день — намного больше, чем служившие до них подразделения. Его собственный самолет часто тоже попадал под огонь. Четыре раза он горел после особенно опасных вылетов и последующих сложных приземлений на базе.

В 1987 году моджахеды сбили шесть вертолетов Ми-8 Афганских ВВС вблизи одной из главных баз повстанцев в Зхаваре, неподалеку от пакистанской границы. Советские войска отбили этот комплекс у группировки Джалалуддина Хаккани ценой огромных потерь всего два года назад, и теперь снова потеряли его, как только были выведены передовые советские части. Руцкой провел разведывательный полет над этим горным районом, чтобы вызвать огонь на себя, тогда как второй пилот фотографировал все точки, откуда велся огонь. В пяти милях к востоку от Зхавара правый двигатель их самолета был подбит ракетой «Стингер» американского производства с расстояния 150 футов. Самолет начал входить в штопор, но левый двигатель еще работал, так что Руцкому удалось продолжить рекогносцировку долины и отметить точки, откуда были пущены ракеты. Однако еще один выстрел зенитного орудия добил их. Самолет Руцкого разбился на нейтральной полосе между позициями моджахедов и Афганской армии.

Он почувствовал, что его спина сломана, повреждены были также голова и рука, но все же сумел выбраться из кабины. Первое, что он увидел, было как моджахеды и афганские солдаты быстро приближаются к самолету с разных сторон. Афганский БТР подоспел раньше, несмотря на ожесточенный огонь повстанцев, которые все же успели ранить афганского капитана в спину.

В госпитале доктор сказал Руцкому, что тому придется провести остаток своей жизни в инвалидном кресле. Но через три месяца он приступил к физиотерапевтическим нагрузкам — по курсу, разработанному для космонавтов, и это дало положительный результат. Уже через несколько месяцев он вернулся к полетам. В конце 1987 года он был назначен заместителем командующего советских ВВС по учебной части, он надеялся поступить в Академию Генерального штаба, из выпускников которой формировалась верхушка Советской армии. Но в следующем году его снова направили в Афганистан — теперь уже в качестве заместителя командующего 40-й армией.

В первой половине 1986 года боевые действия в Афганистане стали менее интенсивными, чем в предыдущем году. В августе моджахеды в результате ракетного обстрела взорвали склад боеприпасов Афганской армии под Кабулом: Выпустив десятки тысяч ракет и мин, им удалось уничтожить 40 тысяч тонн боеприпасов. Однако подобная удача выпадала им нечасто. Несмотря на непрекращающееся сопротивление моджахедов, советские войска продолжали укреплять свое превосходство — можно сказать, что из бетонного, оно все больше становилось железобетонным…

Валерий Курилов, офицер группы спецназа «Зенит», участвовавший еще в штурме дворца Тадж-Бек в 1979 году, был уверен, что советские войска будут выведены из Афганистана в течение года. Но в 1984 году ему вновь пришлось вернуться в Кабул. На этот раз — в составе группы советников КГБ по антитеррористическим операциям из шести человек, которая должна была заниматься вопросами безопасности советских специалистов. А таких было внушительное количество. Оплата труда советских специалистов в Афганистане была значительно больше, чем на родине, и это притягивало сюда многих — не только служащих КГБ, военных и дипломатов, но также врачей, инженеров, учителей, архитекторов и технический персонал самого разного профиля. Немало было и партийных активистов. Многие из них жили в пригороде Кабула — так называемом «микрорайоне» из панельных железобетонных новостроек, построенном и названном так по образцу советских жилых районов. И хотя эти шестиэтажные сооружения во всех странах советского блока — от Праги до Владивостока — ничем не отличались друг от друга, в Кабуле жить здесь считалось престижным, как для афганских чиновников, так и для советских специалистов.

Большая часть советских специалистов приезжала с семьями. Жены и дети, проживавшие в таких домах, как правило, на месяц или два возвращались в Советский Союз, как только начиналось жаркое кабульское лето; некоторые спасались с помощью кондиционеров (правда, горячая вода в эти дома подавалась всего один день в неделю). В остальном же, советских сотрудников обычно доставляли на работу автофургоны, а их дети ездили из микрорайона в советскую школу при посольстве на автобусах, иногда — с вооруженным конвоем, если моджахеды усиливали обстрел. Пытаясь сделать жизнь более или менее нормальной, несмотря на постоянную угрозу безопасности, советские власти построили в Кабуле детский кинотеатр, концертный зал и спорткомплекс. В то же время, Комсомол и различные партийные комитеты всячески помогали КГБ в наблюдении за населением. В действительности, условия были далеки от нормальных. После весенней оттепели боевые действия возобновились, повстанцы стали обстреливать город все чаще — до пятидесяти раз в день. В основном это были ракеты с взрывателем замедленного действия, которые падали на город с окрестных холмов. О точности попаданий не было и речи — ракеты выпускались наугад, но все же достигали своей главной цели. А она заключалась прежде всего в том, чтобы запугать население. Во время одного из обстрелов ракета попала в стену одного из домов в «микрорайоне» и разрушила жилую комнату, где проживали три медсестры. Сами они спаслись только благодаря инструкциям Валерия Курилова, который незадолго до того объяснял им, как уцелеть во время обстрела: «Бегите в ванную и ложитесь на пол». Поскольку ванная обычно находилась далеко от внешних стен дома, она являлась самым безопасным местом в большинстве квартир.

Несмотря на все усилия, советским гражданам в Кабуле было чрезвычайно трудно привыкнуть к постоянному насилию. Трудно еще и потому, что определить скрытого врага на шумных улицах города было почти невозможно. Советские специалисты не имели навыков распознавать мины, замаскированные под игрушки. Курилов был свидетелем одного такого случая, когда взрывное устройство, замаскированное под термос, взорвалось в руках у русского ребенка, когда тот попытался подобрать его. Подобные акты насилия имели своей целью вызвать недовольство правительством, которое неспособно обеспечить элементарную безопасность жителям столицы. На улицах города то и дело случались похищения и убийства, которые служили еще одним обстоятельством, мешавшим жизни войти в нормальное русло.

Советские специалисты все более падали духом. Многие специалисты жаловались, что должны делать «всё» сами, так как их афганские коллеги либо не хотели, либо не могли выполнять свои задачи самостоятельно. За разговорами в советских столовых чаще всего можно было слышать вопрос: «Ну и как можно исправить ситуацию в таких условиях?». И многие знали заранее ответ афганцев на это: «Вы за этим и прибыли сюда, это ваша работа». Большинство кабульцев по-прежнему приветствовало или хотя бы терпело советское присутствие, которое гарантировало им хоть какую-то безопасность и свободу мысли. Правда, некоторые винили во всех бедах своей страны Москву, но, по крайней мере, по мнению Курилова, таких было значительно меньше, чем тех, кто откровенно боялся за свою жизнь, если религиозные повстанцы-фундаменталисты возьмут город.

Кабульский центральный госпиталь, самый большой в стране, мог служить одним из примеров. Здесь чувствовалась серьезная нехватка персонала и дефицит лекарств и обезболивающих средств, в то время как сам госпиталь был переполнен пациентами — как военными, так и гражданскими. Советские солдаты с легкими ранениями предпочитали оставаться в полевых госпиталях, чтобы оставить место для тех, кто нуждается в ампутации или другой серьезной операции.

Михаил Желтаков, другой офицер КГБ, провел много времени, фотографируя медицинские отчеты. Наиболее частыми из операций были ампутации, хотя многие из жертв взрывов мин не выживали.

Чаще всего они умирали от шока или от потери крови, особенно если раненого приходилось доставлять в госпиталь издалека. По словам Желтакова, офицеры более философски переносили потерю ноги или руки, возможно потому, что могли надеяться на бумажную работу на родине. Но для молодых солдат-срочников ампутация, напротив, была трагедией, они не видели для себя никакого будущего. Желтаков сам наблюдал одну из операций, когда хирурги несколько часов ампутировали ногу ниже колена одному солдату, подорвавшемуся на мине. И хотя гораздо легче было бы отрезать ее выше колена, но ведь тогда ему было бы намного труднее ходить с протезом без сустава… Операция прошла успешно, поэтому главный хирург был в хорошем настроении, когда Желтаков на следующее утро заглянул в госпиталь, чтобы вместе с ним навестить прооперированного больного.

— Ну, как вы себя чувствуете? — улыбаясь, спросил хирург пациента, только что пришедшего в себя от анестезии (хотя многим приходилось ампутировать конечности в полевых госпиталях вообще без анестезии). — Вы в порядке?

Солдат зашелся слезами:

— Доктор, что случилось с моей ногой? Я хочу умереть!

Хирург нахмурился:

— Чтобы я этого больше не слышал! — рявкнул он. — В следующий раз мы отрежем тебе голову!

Для Желтакова это был шокирующий урок жестокости войны.

А Валерий Курилов, вместе с женой и двумя сыновьями, пробыл в Кабуле еще три года. Он вернулся в Москву в конце 1987 года. Незадолго до того, он, как многие другие советские солдаты и специалисты, пришел к убеждению, что война бессмысленна.

25 сентября 1986 года восемь вертолетов Ми-24 приближались к Джелалабаду, возвращаясь с обычного задания, какие приходилось выполнять каждый день. На подлете к своей базе, они вдруг услышали звук ракеты, выпущенной по ним с земли. Ракета попала в ведущий вертолет и взорвалась. Когда несколькими секундами позже еще один взрыв уничтожил вторую машину, пилот пятого из шести оставшихся вертолетов в суматохе бросил машину резко вниз; в результате был поврежден корпус и ранено несколько человек на борту. Только один из вертолетов развернул пушку в сторону атакующих, но и он был сбит в момент снижения за мгновение до того, как успел дать залп по группе повстанцев вблизи аэродрома. Тем временем, еще одна ракета попала в цель. С земли раздались ликующие крики «Аллах Акбар!» — «Великий Боже!» Горстка боевиков-моджахедов поспешила подобрать свои уже использованные ракетные установки и скрылась до того, как в погоню за ними были высланы советские танки из Джелалабада.

В скором времени видеосъемку этой атаки, заснятую самими же повстанцами, смотрел в Белом доме сам президент Рональд Рейган. Члены экипажей советских вертолетов, благополучно вернувшихся на авиабазу в Джелалабад, еще долго пытались понять, что же произошло? Как моджахеды могли устроить настолько прицельный и смертоносный обстрел? Из чего они стреляли? Даже если несколько советских ракетных установок класса «земля — воздух» попали в руки моджахедов, то из них стреляли бы сзади, вслед вертолету, так как в них использовалась технология наведения на тепло от выхлопа сопла вертолета или самолета. Однако в этом сентябре ракеты моджахедов нанесли советским вертолетчикам такой большой урон всего за несколько секунд, как будто были выпущены с разных сторон, в том числе и спереди, но не с тыла…

Командование 40-й армии временно вернуло на авиабазы всю авиацию, за исключением некоторых машин, выполнявших особенно важные задания. Специалисты занялись тщательным расследованием, восстанавливая картину боя. Все они пришли к единому выводу: моджахеды получили в свои руки и применили американские переносные зенитно-ракетные установки «Стингер».

Уильям Кейси прилагал все усилия, чтобы расширить американское участие в афганском конфликте и в 1985 году, и, еще более, в 1986-м. Желание директора ЦРУ перевести конфликт в Афганистане на новый уровень и на большие ставки очевидно из инструкций, данных им в начале 1986 года Милтону Вердену (MiIton Bearden), новому шефу резидентуры ЦРУ в Исламабаде. Встретившись с ним в своем офисе в Лэнгли, Кейси сказал Вердену, что тот должен будет «выйти отсюда и победить».

Огромное количество оружия и денег — только в 1986 году оно составило 500 миллионов долларов — теперь направлялось Америкой в Афганистан. ЦРУ импортировало даже несколько тысяч мулов — некоторых даже из Техаса — для переправки грузов через горные перевалы на границе Пакистана с Афганистаном. Чтобы обойти строгий контроль пакистанской спецслужбы И СИ, в Лэнгли также начали вербовать своих собственных агентов в Афганистане, а высшим полевым командирам моджахедов стали выплачивать по 10 тысяч долларов в месяц.

В Вашингтоне долго шли дебаты по поводу того, включать ли ПЗРК «Стингер» в список поставок для афганских моджахедов. В течение первых лет войны Соединенные Штаты занимались в основном закупкой вооружения советского образца для моджахедов. Многие в США, не желая раздувать конфликт за счет продажи им американского оружия, считали, что пустить кровь Советам будет достаточной местью за то, как Москва в свое время поддерживала Вьетнам. Но чем больше афганские повстанцы увязали в этом конфликте, тем меньше многие в Америке начинали верить в пропаганду как достаточную замену военной помощи.

Вооружение продолжало поставляться афганским моджахедам через третьи страны, как и прежде, но такие новейшие системы, как «Стингеры» с инфракрасной системой наведения, это было уже другое дело. Предоставить их в распоряжение повстанцев означало более, чем открытое заявление Вашингтона о вмешательстве в конфликт. Пентагон не горел желанием предоставлять кому бы то ни было свои передовые технологии, так как они могли попасть в руки Советов. Даже в Вашингтоне опасались давать в руки исламским фундаменталистам подобные ракеты вскоре после того, как ими было взорвано несколько пассажирских самолетов. В Исламабаде также склонялись к этому общему мнению.

И тем не менее, «Стингеры» могли бы нанести значительный военный удар по советскому превосходству в воздухе. Конгрессмены и чиновники ЦРУ, страстно желавшие расширить боевые действия, утверждали, что глупо и ошибочно не давать потенциально столь разрушительного оружия тем повстанцам, которые в эпоху «холодной войны» сражаются и гибнут в битве против главного врага Америки. Ряд тяжелых боев, произошедших в Афганистане в 1985 году, в конце концов, помог им добиться своего и сломить мнение колеблющихся. Пакистанский президент генерал Зия-уль-Хак был также одним из тех, кто выступал против передачи «Стингеров» моджахедам, так как это могло лишь обострить конфликт. Но, в конце концов, в начале 1986 года он уступил, что открыло путь для поставки этих ПЗРК афганским моджахедам.

Вашингтон требовал строгих гарантий для собственной же безопасности. Все «курсанты», обучавшиеся использованию ПЗРК «Стингер», должны были подвергаться тщательной проверке на предмет способностей и надежности. Поставки моджахедам новых ракет предполагалось осуществлять только после подтверждения того, что старые запасы уже израсходованы. Как правило, именно руководствуясь такими правилами, подготовленные в США пакистанские офицеры из ИСИ обучали моджахедов пользоваться новым оружием в тренировочных лагерях вблизи афганской границы.

И хотя остается вопросом, действительно ли «Стингеры» сыграли решающую роль в ходе войны, сам психологический эффект от их появления бесспорен. Создав моджахедам такую «рекламу», Вашингтон смог деморализовать Советы и постепенно начал восстанавливать баланс сил в свою пользу.

Планы Пентагона омрачало лишь одно: советская военная разведка, ГРУ, уже имела в своем распоряжении чертежи ПЗРК «Стингер». Командование 40-й армии пообещало высшую военную награду СССР — Звезду Героя Советского Союза — тому, кто захватит и доставит эту ракетную систему вместе с боеприпасами. Между тем, через неделю после того, как под Джелалабадом «стингерами» были сбиты первые три советских вертолета Ми-24, советское командование ввело новые правила полетов. Отныне отчетность о расходе боеприпасов стала менее строгой, так как вертолеты уже нельзя было использовать для поддержки наземных сил в ближнем бою. К тому же теперь пилотам приходилось летать на высоте, превышающей дальность поражения «стингеров» (то есть 12 500 футов), время от времени запускать отвлекающие ракеты или летать зигзагами, а также соблюдать особые меры предосторожности и заходить на посадку или взлетать только по спирали. Кроме того, им регулярно предписывалось поддерживать радиомолчание, чтобы их не засекли моджахеды, а большинство вылетов приходилось предпринимать ночью. В результате советские бомбардировки, как и господство в воздухе в целом, стали гораздо менее эффективными.

Пилоты вертолетов Ми-8, на одном из которых летал Виктор Костюченко, также должны были с этого времени летать так быстро, как только позволяли летные качества машин, а также снять с кабин вертолетов все, что можно, лишь бы только сделать их как можно легче. Зная, что первый вертолет группы является самой уязвимой целью, среди летчиков скоро распространилось твердое убеждение, что быть ведущим в группе — это задание для самоубийц.

Корреспондент газеты «Комсомольская правда» Михаил Кожухов практически сразу же заметил это. Как бы ни была тяжела жизнь советских солдат в Афганистане, их боевой дух стал стремительно падать. Очень многие советские самолеты — от наиболее распространенных транспортных Ан-12 до более мелких турбовинтовых Ан-24 — не имели герметичного корпуса. Поэтому во время многочисленных вылетов дышать было и так тяжело, но теперь… когда летать приходилось на высоте не менее двадцати тысяч футов, воздух был настолько разреженным, что Кожухов иногда задыхался, а во время еще более опасных ночных вылетов даже он, атеист, порой крестился перед приземлением.

Не то, чтобы все эти меры низвели до нуля опасность, которую представляли собой «стингеры». Спеша воспользоваться своим новым преимуществом, ободренные моджахеды резко увеличили свой счет, сбив в течение следующего года 270 советских самолетов. И даже если по подсчетам ЦРУ действительные потери от «стингеров» составляли от 30 до 40 %, а не 75 %, как утверждали сами моджахеды, все равно это было для них значительным успехом.

Если «холодная война» и продемонстрировала некоторые признаки ослабления конфликта в Афганистане, то это совсем не означало, что в войне произошли какие-то ключевые изменения. Горбачев был занят форсированием программы по борьбе с коррупцией, начатой еще при Андропове, в результате которой многие из самых влиятельных партийных боссов ушли в отставку[90]. Когда в апреле 1986 года произошел взрыв реактора на атомной электростанции в Чернобыле на Украине, а радиоактивные осадки стали причиной крупнейшего в мире ядерного заражения, Горбачев решил открыто заявить о катастрофе. И хотя принятие этого решения заняло несколько дней, это знаменовало собой новую ступень открытости среди части советского руководства[91].

Горбачев умел быстро маневрировать, чтобы сохранить свою власть. Его главный соперник, глава военно-промышленного комплекса Григорий Романов, которого многие считали наиболее вероятным преемником Черненко на посту генерального секретаря, был вынужден уйти из Политбюро после того, как распространился слух, будто он алкоголик. Днем позже Андрей Громыко, являвшийся министром иностранных дел с 1957 года, был назначен на почетный пост президента[92]. Еще год спустя был вынужден уйти в отставку другой член «старой гвардии» — адмирал Сергей Горшков, являвшийся командующим советским Военно-морским флотом с 1956 года. Премьер-министр[93] Николай Тихонов, тесно связанный с окружением Брежнева, также был отправлен в отставку в сентябре — якобы по состоянию здоровья.

Крутые повороты намечались и во внешней политике. Встреча на высшем уровне Горбачева с Рональдом Рейганом в Рейкьявике в октябре 1986 года в то время также расценивалась СМИ как неудачная. Однако взаимоотношения между этими двумя политиками очень скоро и резко улучшились под влиянием заявления британского премьер-министра Маргарет Тэтчер, что советский лидер — именно тот человек, с которым она хотела бы «иметь дело». В отношениях на высшем уровне наступила оттепель, даже несмотря на напряженную сдержанность в сфере безопасности, что было отчасти обусловлено неверными оценками советской экономики в США. Американские аналитики, причем не в последнюю очередь аналитики ЦРУ, не смогли вовремя заметить, что брежневский застой в экономике уже совершенно коррумпировал систему, так что она балансировала на грани коллапса. Военно-промышленный комплекс поглощал четверть валового национального продукта страны. Это можно было сравнить с экономической ситуацией в США 1960-х годов. А поскольку цены на нефть снова начали падать, то экспорт, питавший рушащуюся брежневскую администрацию, еще более снизился.

Не менее заметно было и то, что в обществе стали все чаще высмеивать авторитет КПСС. Смягчение административных наказаний при Горбачеве дало волю критике, сначала осторожной, потом — уже относительно рискованной. Журнал «Огонек», который можно приблизительно сравнить с американским журналом «Лайф», начал публикацию серии едких статей об условиях, в которых жили советские солдаты в Афганистане. Их автором был молодой журналист Артём Боровик. Печатавшиеся в «Огоньке» разоблачения коррупции среди чиновников произвели самую настоящую революцию в советской журналистике.

Однако Горбачев не намеревался совсем покончить с коммунизмом. Наоборот, будучи социал-демократом, он верил, что Советский Союз может быть реформирован и спасен. Ослабление контроля правительства в хозяйственных вопросах, по его мнению, должно было помочь оживить экономику, позволив принимать решения властям местного уровня — директорам заводов и региональным политикам, чтобы те сами могли решать свои дела, а не следовать указаниям из Москвы в любых, даже самых мелких вопросах. «Те, кто не хочет перестраиваться и кто, более того, будет мешать решению этих новых задач, должны освободить дорогу, освободить дорогу и не создавать помех», — предостерегал Горбачев партийных чиновников уже через несколько месяцев после своего избрания.

Война в Афганистане была одной из самых крупных помех, стоявших на пути планов Горбачева по реформированию государственного устройства. Обращаясь к членам Политбюро 13 ноября 1986 года, он напомнил им, что боевые действия тянутся вот уже шесть лет. «В общем, — заключил он, — мы не нашли ключа к разрешению этой проблемы. И что же, мы будем продолжать воевать бесконечно чтобы доказать, что наши войска способны контролировать ситуацию? Нам надо закончить этот процесс по возможности скорее».

Политбюро ухватилось за эту надежду, хотя и притянутую за уши, что политическое решение проблемы позволит сохранить дружественный режим в нейтральном Афганистане. Но одной из труднейших задач было сохранить лицо. Существовало серьезное опасение, что чересчур быстрый вывод войск из Афганистана существенно подорвет международный авторитет Москвы, особенно среди стран «третьего мира».

Следующим после Горбачева на заседании Политбюро должен был выступать Андрей Громыко, много лет занимавший должность министра иностранных дел, но теперь отстраненный от дел и назначенный на чисто номинальный пост председателя Президиума Верховного Совета, несмотря на то, что еще годом раньше он сам одобрил кандидатуру Горбачева как будущего советского лидера. Громыко сделал акцент на конкретных целях советской политики в Афганистане. «Необходимо поставить стратегическую цель, — сказал он. — Уже давно мы говорили о необходимости закрыть границы Афганистана с Пакистаном и Ираном. Опыт показал, что нам не удалось сделать этого ввиду сложного рельефа местности и существования сотни горных перевалов в этих районах. Сегодня надо четко сказать, что стратегический расклад ведет в конечном счете к завершению войны».

После того, как Горбачев снова повторил свое требование, чтобы война была закончена не более чем за два года, Громыко продолжил выступление. Он заявил, что предложенный Наджибуллой «весьма широкий спектр шагов» заслуживает внимания, и что его не следует отвергать. «Один путь — это привлечь крестьянские массы для поддержки авторитета правительства. Другой — переговоры со всеми исламскими партиями и организациями внутри Афганистана и за его пределами, готовыми к компромиссу. Третий путь включает установление отношений с бывшим королем». Ветеран дипломатии, подписывавший еще договор о создании Организации Объединенных Наций и лично встречавшийся на переговорах с президентом Кеннеди во время «кубинского ракетного кризиса» настаивал на том, что никакое разрешение афганской проблемы невозможно без участия Пакистана. Однако, добавил он, американцы «не заинтересованы в урегулировании ситуации в Афганистане. Напротив, затягивание войны в их интересах».

Следом за Громыко выступил председатель КГБ Виктор Чебриков, который занимал эту должность с тех пор, как его наставник Андропов в 1982 году стал генеральным секретарем, и, как и его предшественник, активно поддерживал кампанию по борьбе с коррупцией. В этом, по крайней мере, Чебриков поддерживал реформы Горбачева. Заявив, что Советский Союз не сделал всего того, что мог бы сделать в Афганистане, он предложил пригласить Наджибуллу с первым официальным визитом в Москву, так как телефонных переговоров с ним через посредников было недостаточно. «Личный разговор необходим. Это бы открыло большие возможности. Важно не откладывать такой разговор; надо бы найти день или два для этой цели».

На место Громыко министром иностранных дел Горбачев еще год назад выбрал Эдуарда Шеванднадзе, хитрого бывшего партийного босса Грузии. Шеварднадзе предстояло стать одним из самых надежных сторонников Горбачева и его политики «гласности», то есть открытости, и сыграть ключевую роль в окончании «холодной войны». Когда пришел черед Шеварднадзе выступать, он призвал всех к «афганизации»: дескать, пусть конфликт решают местные противоборствующие силы. «Мы должны рассматривать Афганистан как независимую страну и доверить Наджибу самостоятельно принимать решения», — сказал он. Новое правительство Наджибуллы, по его словам, и так уже добилось значительного прогресса в стабилизации страны, и ему нужна только практическая поддержка, «иначе все политические издержки лягут на нас».

Маршал Сергей Ахромеев, начальник Генерального штаба советских вооруженных сил, бывший одним из организаторов ввода войск в Афганистан семь лет назад, с мрачным видом заявил, что он не видит какого-то заметного прогресса. «Нет ни одного клочка земли в этой стране, который не был бы занят советскими солдатами, — сказал он. — И тем не менее, большинство территории остается в руках мятежников». И хотя афганское правительство располагает «значительными вооруженными силами» -160.000 человек в армии, 115 000 — в составе подчиненного министерству внутренних дел Царандоя и 20 000 в составе органов государственной безопасности, Ахромеев констатировал, что «из возникших проблем нет ни одной военной проблемы, которая не была бы разрешена, но результата пока никакого».

По словам Ахромеева, Москва проиграла борьбу за афганский народ, так как правительство пользуется поддержкой лишь небольшой части населения. «Наша армия сражалась пять лет. Сейчас она в состоянии поддерживать ситуацию на том уровне, который существует сегодня. Но в таких условиях война будет продолжаться еще долгое время».

Первый заместитель министра иностранных дел Юлий Воронцов, бывший посол во Франции, которому в ближайшем будущем предстояло возглавить переговоры Кремля по поводу Афганистана, согласился с ним. Только пять миллионов афганцев при населении в 18 миллионов человек — то есть в несколько сотен тысяч семей за пределами крупнейших городов страны — находятся под контролем правительства. «Крестьяне не получили значительной материальной выгоды от революции, — добавил он. — … Партия и правительство не унаследовали от прошлого правительства точных планов насчет того, как быстро поднять уровень жизни от 300 до 400 тысяч крестьянских хозяйств, находящихся в сфере влияния правительства».

Дав свое согласие на встречу с Наджибуллой и другими афганскими лидерами, а также на переговоры с Пакистаном, Горбачев объявил совещание закрытым. В заключение он в очередной раз повторил свое требование, что война должна быть окончена в течение двух лет. «В 1987 году мы должны вывести 50 процентов наших войск, а в следующем году — еще 50 процентов»… Самое главное, мы должны быть уверены, что американцы не войдут в Афганистан. Но я думаю, что американцы не введут войска в Афганистан».

Вскоре после заседания Политбюро, Шеварднадзе сообщил государственному секретарю США Джорджу Шульцу,[94] что Кремль серьезно настроен вывести войска из Афганистана. Удивленный этой новостью, Шульц еще несколько недель молчал о ней. И даже несмотря на то, что Горбачев вскоре лично объявил о своих намерениях президенту Рейгану, даже несмотря на то, что цель Америки — выгнать своего противника из Афганистана — была, казалось бы, достигнута, чересчур подозрительные архитекторы «холодной войны» в Вашингтоне так и не могли поверить в эту новость. Они были одними из последних, кто понял, что Советский Союз, где Горбачев дал полный ход своим реформам в духе «гласности» и «перестройки», уже стоит на грани политической революции.

В Афганистане Наджибулла пытался также добиться перемен. В ноябре 1986 года, согласно новой конституции, в стране была формально введена многопартийная система, наравне с гражданским было признано исламское законодательство, в стране была введена большая свобода слова и процедура выборов президента «Лойя Джиргой», исполнявшей роль парламента и состоявшей из выборных депутатов и племенных и религиозных вождей. В следующем месяце Наджибулла провозгласил «программу национального примирения», в рамках которой лидерам оппозиции было предложено начать диалог с правительством и даже возможность участия в коалиционном правительстве. Программа также содержала призыв к семимесячному прекращению огня начиная с января 1987 года. Но лидеры моджахедов отвергли эту программу, которая так и не была претворена в жизнь.

В декабре 1986 года, спустя месяц после описанного выше решающего заседания Политбюро в Кремле, Горбачев пригласил Наджибуллу в Москву, чтобы поставить в известность об официальном решении вывести советские войска из Афганистана. Переговоры между афганскими и советскими, с одной стороны, и пакистанскими представителями — с другой, начались в первые дни следующего, 1987 года. Однако афганцы настаивали на выводе советских войск через четыре года, тогда как пакистанцы требовали, чтобы это произошло в течение нескольких месяцев. Тем не менее, Кремль принял свое решение. Претворение в жизнь новой политики было лишь вопросом времени.