Почему они выбрали Джанхот? Все Произошло так же стихийно, как и сама идея три дня провести у моря. Удрать от всяких дел, от людей, от забот.
В Новороссийске магазины были уже закрыты, водку достали в ресторане. Шоферу не терпелось выпить, и потому он спешил. «Газик» долго путался между деревьями. Ночью сосновая роща казалась таежно непроходимой. Машина свернула не на том повороте, и они оказались здесь.
Поселок спал. Ни в одном из домиков огня. Полная темнота. Лаяли собаки. Было холодно. Оставив шофера в машине, они бродили вдвоем, решая, куда попроситься на ночлег.
Первая живая душа, закутанная в полушубок сторожиха дома отдыха, согласилась пустить их к себе. Приняла за мужа и жену, и они не стали ее разубеждать. Ворча, что они приехали так поздно и что теперь ей надо оставить дежурство, сторожиха повела их какими-то каменными лестницами, выщербленными и крутыми, вывела в какой-то сад. Она показала им дом, объяснила, где включать свет, дала ключ, сказав, что сдает им одну комнату на три койки, и ушла.
Как в сказке — подумала она, когда вместе они вошли в низенькое, убогое помещение.
— Избушка на курьих ножках, — засмеялся он и пошел за шофером.
Она выбрала себе кровать у окна и решила, что ужинать они будут на терраске, там же разыскала какие-то тарелки, вилки, два стакана.
Шофер долго и шумно умывался из рукомойника. Она разложила по тарелкам все, что у них было из еды, нарезала хлеба. Сели за стол.
Пить она не стала, только пригубила. Он тоже нехотя допил из ее стакана, с остальным справился шофер. Все решили, что им повезло со сторожихой и одну-то ночь они прекрасно смогут переночевать и здесь.
Она первой пошла спать. Распахнула окно в холодный черный сад, разделась, устроилась на узкой железной кровати с громыхающей сеткой, решила, что замерзнет под тонким фланелевым одеялом, встала, взяла плащ, опять легла и позвала их.
Комната была узкой как сапог. Шофер улегся у двери, а он сел на кровать, которая была совсем рядом с ее, выключил свет и лег. Шофер уже посапывал.
В конце концов она не девочка, и если решила поехать вместе с ним… Ему стоило только протянуть руку, чтобы ее коснуться. Посмотрим, думал он, посмотрим. Мерзкое помещение, нищенство, скрипучая кровать. Дыра.
А утром оказалось, что море солнечно и сине и совсем рядом. Его видно из окна, и оно на расстоянии минуты. Терраска оплетена полураспустившимися дикими розами, сад щекочет ноздри свежестью, на огромном дереве зарозовели черешни, серые грядки, утыканные вялой рассадой, сбегают вниз к морю. На заборе развешаны рыболовные сети.
Сторожиха-хозяйка, пока они спали, успела убрать со стола и вымыть посуду и сейчас предлагает им купить свежей кефали, которую наловил ее сын.
В тазу с водой плескалась еще живая рыба, солнце отражалось в ней весело и танцевало на стене, выделывая синусоиды.
Она выбрала самую большую рыбину и сразу же начала ее чистить. Собачонка, чем-то напоминавшая хозяйку, беззвучно крутилась возле.
Пока она жарила кефаль, шофер успел сбегать в магазин, принес свежего хлеба, масла, молока и кофе.
Удивительно празднично было это первое утро. Сели завтракать. Они оба уговаривали шофера задержаться хотя бы до обеда и позагорать с ними на пляже. Но он ссылался на какие-то неотложные дела в Краснодаре, явно выдумывая.
Почему-то сегодня им даже не пришла в голову мысль менять свое жилье, искать что-то другое. Они проводили шофера до «газика», распрощались и направились к пляжу.
По дороге узнали — только что открылась новая шашлычная. Белобрысый пацан в трусах, босиком и в теплом свитере со звоном волок по камням, держа за длинную ручку, огромную позеленевшую старинную сковороду. Две собаки, деловито обмениваясь между собой впечатлениями, шествовали за ним. На порожек ближнего домика уселась старая гречанка с желтым лицом, распустила седые длинные волосы, и черная девочка, похожая на баклажан, стала их расчесывать. Мимо гуськом проследовали отдыхающие на организованную прогулку. Стали взбираться на скалу. Высокая, яркая, крашеная блондинка в малиновом платье висла на своем спутнике. Он проводил ее глазами.
Курортный сезон еще не начался. Море было холодным, народу на пляже — несколько человек. Они уселись на мелкой гальке у самого края и стали раздеваться. Казалось, солнце совсем не греет, было даже прохладно.
— Ненавижу, когда читают на пляже, — сказала она.
— А когда играют в карты?
— Еще ужаснее. Пляж требует полной сосредоточенности. Надо отдаваться только солнцу.
— А думать разрешается? — спросил он.
— Если вам удастся, пожалуйста. Во всяком случае, это лучше, чем читать, — она оторвала краешек от его газеты и наклеила себе на нос.
— Я понял, что разговаривать тоже нельзя?
Она не ответила.
Что тянуло его к ней? Почему эта поездка казалась обещающей? Несколько лет они проработали в одном институте. Всех его девчонок она знала как облупленных. Его похождения с ними проходили почти у нее на глазах. Он часто замечал, как смотрит она на него — чуть иронически, чуть покровительственно, оценивающе и, как ему казалось поощряя. Как-то она сказала, что никогда не стала бы заводить «роман» там, где работает, это ее правило. Проверим, думал он.
Что тянуло его к ней? Она не была красивой. Успех красивых женщин никогда его не волновал, всегда казался банальным. Успех некрасивых вызывал интерес. «Очевидно, существует какая-то внутренняя компенсация», — думал он. Во всем ее облике он замечал иногда черты той жертвенности, без которой для него не существовало женщины. То вдруг она глядела на него таким греховным взглядом. Или уж слишком безгрешным, легким наклоном головы, будто предупреждая: «Мне известно так много, а это то же, что ничего не знать». И ее подстриженные светлые волосы, густые и гладкие закрывали половину лица. Не то чтобы она нравилась ему, конечно и это, она нравилась, как и все мало-мальски привлекательные женщины. Ее присутствие всегда как бы обязывало. При ней он становился другим, не испытывал обычной свободы, был немного скован и в то же время чувствовал себя значительнее. Она несла в себе тайну женских жизней, пережитых ею, которые оставляют свой след, как годовые круги на стволе дерева. Распилить и поглядеть?
— Поворачивайтесь! — скомандовала она. — Сожжете спину.
Какие длинные у нее ногти, какое крепкое тело. О чем она думает сейчас, вот так лежа на спине? Ведь думает же о чем-то.
Так они лежали. Молчали, прислушиваясь друг к другу.
«Зачем понадобился ей этот институтский Казанова?» — размышляла она. Вряд ли он думает, что вся эта поездка нужна ей лишь как пауза, как передышка в делах. Конечно, нет. Но надо быть откровенной. Она вспомнила, как взволновала всех та его история с переводчицей. Прелестная девочка. Все об этом узнали. Муж переводчицы заявил в партком. Дело дошло и до его жены. Он с честью вышел из всей этой склоки. Молодец! Удивительно, что его так любят женщины. Совсем не удивительно. Он их тоже любит, в этом дело. Даже эта поездка с ней. Не каждый бы рискнул. А что ей надо от него? Нравиться? Да. Всегда тянуло к нему. Но всегда был заслон. А сейчас?.. Свобода. Почему? Что изменилось? Да потому, что сами мы назначаем себе — свободны мы или не свободны — сами. Хочу быть свободной.
Обедали в пустой шашлычной, на балконе. Взяли вино. Темное, густое, не летнее, оно тяжело заполняло стаканы. Он смотрел на нее и с удовольствием пил. Она взяла стакан из его руки и допила вино. Они молча улыбнулись друг другу. Повар грузин сам обслуживал их. С какой-то особой приветливостью подал им отменно приготовленных цыплят табака. Они усадили его за свой стол, налили вина. С удивительной чуткостью он разделял их душевный настрой, пил с ними, пел им грузинские песни, и они, не зная этих песен, оба подпевали ему. В этом захудалом, безлюдном Джанхоте им было празднично и беззаботно.
Когда они вернулись к себе, хозяйка ахнула, всплеснув руками:
— Что же с вами делать? Ой, ой, совсем сожглись!
Гулять не пошли. Вечером их стало знобить, кожа чертовски горела.
Она смазывала ему спину и плечи своим кремом, проверяла, нажимая пальцем, где обожжено. Смеялась, что он оказался более тонкокожим. Приготовила чай и подала ему в постель, накрыла вторым одеялом.
Из дома отдыха доносилась музыка. Они лежали на тех же узких скрипучих кроватях, как и вчера, в ознобе, совершенно больные, как бы уплывая куда-то, в эту музыку, в полубред, в полусон.
Ее разбудило солнце. И опять она чувствовала себя легко и беззаботно. Она поднялась. Он еще спал. Лицо его было красным, широкий лоб пересекла белая незагоревшая морщина, крупный рот, по-детски припухший, казался обиженным и как-то особенно выделялась седина на висках.
На черешне прибавилось розовых ягод, а дикие розы, заплетавшие терраску, почти совсем распустились. Весна была на той своей последней грани, когда еще неделя, может быть, три дня, и вся эта ночная прохлада, утренняя свежесть и прозрачность перейдут в тяжелое жаркое лето.
Она разбудила его после того, как накрыла на стол, приготовила завтрак, сварила кофе. Он был смущен и рад, побрился, надел свежую рубашку. На пляж не пошли.
Поднимались по скалам. Он помогал ей, подавал руку и тут же отнимал, как будто боялся задержать ее руку в своей. Гуляли молча. Шли по крутому берегу меж сосен, пахло смолой и морем, и на сиреневых стволах поблескивали и дрожали прозрачные длинные капли.
Он немного отстал от нее, а когда она это заметила, остановилась, дождалась и спросила, почему ом ее бросил. Он ответил:
— Мне показалось, вы хотите побыть одна.
Она засмеялась, взяла его под руку и почувствовала, как он весь подобрался.
Стали удаляться от берега, пошли в глубь рощи, сосны сменились лиственными деревьями. Вышли на поляну. Становилось жарко. Решили возвращаться обратно и стали спускаться по узкой тропинке между кустарников. Наткнулись на медянку, гревшуюся на солнце, прекрасную, сверкающую чешуей, как само искушение. Он ловко, с одного удара, размозжил ей голову камнем.
— Прощается тысяча грехов. Но насчитаете ли вы столько? Подождите, дайте мне с ней разделаться.
— Все условно, но жестокость все-таки в нашей природе, — сказала она.
— До чего же живучая гадина!
До темноты сидели у моря, было очень тепло. Он вспомнил Магадан, где прошла его юность. Вдруг рассказал историю, как загнанный волками олень, опасаясь, забрел в море. И как они появились на берегу с ружьями. Олень увидел людей, почувствовал защиту, вышел из воды, пошел навстречу… Один пьяный мерзавец из их компании всадил в оленя пулю. Все сразу протрезвели.
— Вот так впервые столкнулся я с тупой, бессмысленной жестокостью.
Он говорил спокойно, как о давно прошедшем, перед ней вставало холодное стальное море, тундра, мертвые глаза доверчивого зверя, — он — совсем юный, с негодованием, презрением, с той чистотой, которая была в нем и которую она чувствовала сейчас.
Из дома отдыха доносилась музыка. Они встали и пошли. Смотрели танцы на открытой площадке.
— Потанцуем? — сказала она.
Он обнял ее и повел. И чувство ритма, танца, свободы, счастья охватили ее. Давно она не танцевала. Хорошо быть свободной!
Вернулись домой. Хозяйка опять была на дежурстве. Не хотелось зажигать свет. Улеглись в темноте. Переговаривались о чем-то. Опять молчали. Не спалось. Не спалось.
Она сбросила с себя одеяло, осталась под простыней.
«Смеет ли она позволить себе свободу? — думала она. — Для себя — да. Да него — нет».
Их кровати разделял только один шаг. Он лежал не шевелясь.
«Смеет ли он позволить себе этот первый шаг? — думал он. — Для того чтобы потерять — да. Для того чтобы сохранить — нет».
— Закурите, — вдруг сказала она. — Закурите же! — приказала она, будто не ему, а себе.
Дождь зашуршал по листве. И сразу как будто обрушился на сад, застучал по ступеням терраски, забрызгал в окно. Дождь.
И вдруг стало так ясно, так понятно, что дождь должен был пойти, что собирался целый вечер, что его ждало все: деревья, грядки, серая потрескавшаяся земля. Сразу стало легко.
Утром, когда, проснувшись, она еще лежала в постели, он принес ей пригоршню уже совсем красных, влажных, тугих и прохладных черешен.
— Чудо! — обрадовалась она. — Вы уже пробовали? Нет? Так загадайте желание!
— Оно исполнилось, — ответил он.
К вечеру вернулись в Краснодар. Он должен был еще задержаться на несколько дней, а она улетела в Москву.
К аэропорту их вез тот же шофер, многозначительно поглядывая на обоих.
На прощанье она спросила:
— Вам не скучно было со мной?
Дорогая, думал он, дорогая. Был отдых, был праздник, была чистота.