Большие деньги

Чарли Андерсон

Ярким, блестящим, как поверхность отшлифованного металла, январским днем Чарли отправился в даунтаун на ланч с Нэтом Бентоном. Он пришел в контору брокера чуть раньше назначенного и сидел в пустом кабинете, глядя через широкие окна в стальных рамах на Норт-ривер, на статую Свободы и бухту за ней с ее светло-зеленой рябью, вздуваемой северо-западным ветром, подернувшуюся белыми пятнышками дымов из труб буксиров, – бухту, испещренную пенистыми дорожками, оставляемыми грузовыми судами, борющимися с бризом, разграфленную на шашечные квадраты полей лихтерами, плоскодонками, баржами, перевозящими автомобили, и красными пассажирскими, попрощавшимися с провожающими паромами.

Сидя за письменным столом Нэта Бентона, он курил сигарету, стараясь сбросить пепел точно в надраенную до блеска медную пепельницу. Зазвонил телефон, девушка с коммутатора сказала:

– Мистер Андерсон… Мистер Бентон попросил меня извиниться перед вами, он задержится еще на несколько минут. Скоро вернется.

Через несколько минут в узкой щели приоткрытой двери на самом деле показалось тонкое бледное лицо, голова, как всегда, торчащая на длинной худой, как у цыпленка, шее.

– Хелло, Чарли… сиди, не уходи.

Чарли выкурил еще одну сигаретку до его окончательно прихода.

– Готов поспорить, ты, наверное, умираешь с голоду, – сказал он.

– Ничего, Нэт, не беспокойся. Вот сидел, любовался прекрасным видом из окна.

– Каким видом? Ах, этим… Знаешь, кажется, мне за всю неделю, с понедельника до пятницы, ни разу не удается выглянуть в окно. Между прочим, старик Вандербильт[26] начинал на одном из этих красных пассажирских паромов. Порой мне кажется, что оторвись я от этого проклятого телеграфного аппарата, который мне передает последние биржевые известия, то чувствовал бы себя гораздо лучше… Ладно, пошли, нужно прежде перекусить.

В лифте Нэт Бентон все продолжал говорить:

– Послушай, ты на самом деле такой клиент, которого не так-то просто разыскать.

– Сегодня, по-моему, я впервые за целый год снял с себя рабочий халат! – засмеялся Чарли.

Они вышли через вращающиеся двери на улицу. Холодный ветер обжег им лица.

– Знаешь, Чарли, о твоих ребятах много говорят на улице… «Эскью – Мерритт» прибавила вчера пять пунктов. На днях приезжал какой-то парень из Детройта, отличный паренек, нужно сказать… ну, знаешь, с завода Терна… повсюду искал тебя. Мы договорились позавтракать с ним в следующий раз, когда он будет здесь.

На углу, под эстакадой надземной железной дороги, им в лицо ударил резкий, ледяной порыв ветра, на глазах выступили слезы. На улице толчея, вальяжные мужчины, мальчишки-рассыльные, красивые стенографистки, у всех озабоченные взгляды, поджатые, как и у Бентона, губы. «Сегодня очень холодно!» – Бентон с трудом ловил ртом воздух, теребя воротник пальто. Они, нырнув в неприметный подъезд, спустились в подвальный ресторан, откуда доносился приятный запах свежевыпеченных горячих булочек. С раскрасневшимися лицами сели за столик, углубились в меню.

– Знаешь, – сказал Бентон, – у меня такое ощущение, что твои ребята сейчас собираются делать неплохие деньги там, у себя.

– Да, пришлось немало повозиться, чтобы поставить компанию на ноги, – отозвался Чарли, погружая ложку в тарелку с гороховым супом. Он на самом деле хотел есть. – Стоит только на минуту отойти, как что-то начинает ломаться, все идет сикось-накось. Но теперь у меня замечательный парень, мастер, прежде работал на заводе Фоккера.

Нэт жевал бутерброды с холодным ростбифом, запивая их молоком с растопленным в стакане маслом.

– У меня такое скверное пищеварение, не лучше, чем…

– Чем у Джона Д. Рокфеллера, – подсказал Чарли.

Они засмеялись.

Бентон вновь вернулся к разговору:

– Послушай, как я уже сказал, я ни черта не смыслю в производстве, но всегда придерживался твердого мнения, что секрет добывания денег в бизнесе заключается в одном – в умении подбирать нужных людей, которые будут на тебя работать. Все просто – ты работаешь на них, они на тебя. В конце концов, твои парни гонят продукцию там, в Лонг-Айленд-Сити, но если ты хочешь делать деньги, то для этого должен приезжать сюда… Не так ли?

Чарли, оторвав взгляд от сочного куска мяса, который собирался резать, громко засмеялся.

– Конечно, – сказал он. – Нельзя же всю жизнь проторчать у кульмана.

Они немного поговорили о гольфе, а когда им принесли кофе, Нэт Бентон сказал:

– Чарли, я хотел кое-что сообщить тебе, потому что ты друг Олли и семьи Хамфриз, ну и все такое прочее… Накажи своим ребятам, чтобы не продавали акции. На твоем месте я собрал бы по сусекам все деньги на непредвиденные расходы и скупил бы все, что плывет в руки. Вскоре у вас появится шанс.

– Думаешь, подъем будет продолжаться?

– А теперь вбей себе в голову следующее: Мерритт со своей бандой волнуется. Они продают, значит, можно ожидать падения. Вот почему эти люди с Терна в Детройте ждут, надеясь все скупить по дешевке, понимаешь, им очень нравится твой концерн. Они считают, что ваш двигатель – чудо техники. Ну, если ты согласен, я готов заняться твоими брокерскими делами, составить отчет, ну, только ради нашей старой дружбы, само собой.

Чарли засмеялся.

– Черт возьми, никогда не думал, что у меня может появиться отчет о брокерских делах… Но почему бы и нет? Какого черта! Может, ты и прав.

– Мне просто хочется, чтобы ты в одно прекрасное утро не проснулся на холодном зимнем тротуаре, Чарли, сечешь?

После ланча Нэт Бентон спросил Чарли, приходилось ли ему видеть, как работает фондовая биржа.

– Если не видел, то не грех и поинтересоваться. Перейдя через Бродвей, они пошли вниз по темной

узкой улочке, затененной высокими зданиями. Ветер безжалостно хлестал их по лицам. Они, юркнув в подъезд, оказались в вестибюле, в котором было полным-полно народу.

– Боже, этот проклятый ветер, по-моему, отморозил мне мочки ушей!

– Ты бы посмотрел, что делается у нас там, откуда я приехал, – откликнулся Чарли.

Поднявшись на лифте, они вошли в маленькую комнату, где разбившиеся на группки пожилые люди в униформе приветствовали Бентона с явным почтением. Нэт расписался в какой-то книге, и их через маленькую дверцу проводили на балкон для посетителей. Они постояли там с минуту, глядя на большой, как вокзал, зеленоватый зал, на головы множества мужчин, медленно расхаживавших вокруг стоек торгов. Иногда толпа густела у одной из стоек, потом у другой. Из-за гула шаркающих подошв, металлического щелканья, голосов внизу почти не было слышно.

– С виду ничего особенного, но именно здесь собственность переходит из рук в руки. – Нэт указал рукой на стойки, где торговали акциями различных разрядов.

– Кажется, они не очень высокого мнения об акциях предприятий авиационной промышленности, – заметил Чарли.

– Конечно, нет, главный интерес привлекают сталелитейная, нефтяная, автомобилестроительная…

– Ну что ж, дадим им несколько лет на размышление… Как думаешь, Нэт? – громко сказал Чарли.

На Второй авеню Чарли сел в поезд надземки и поехал через мост Куинсборо в верхнюю часть города. Сойдя на Куинс-плаза, направился к гаражу, где стояла его машина, подержанный родстер «штутц». Повсюду такое оживленное уличное движение, он ужасно устал, злился, но на завод все равно нужно было ехать. Все небо было затянуто тучами, дул сильный ветер со снеговой порошей. Завернув за угол, он нажал на тормоза на хрустящем от сажи дворе перед офисом, снял подбитый войлоком шлем летчика и, выключив мотор, посидел с минуту в машине, прислушиваясь к гулу, жужжанию, клацанью предприятия.

– Активность явно снижается. Сукины дети, – процедил сквозь зубы.

Он заглянул в кабинет Джо, но тот был занят, разговаривал с каким-то парнем в енотовой шубе, по-видимому, торговцем какими-то облигациями. Быстро дошагал до своего кабинета, на ходу бросив: «Хелло, Элла, позови-ка мне мистера Сточа!» – и сел за свой стол, заваленный голубыми и желтыми бумагами с его записями.

«Слишком много бумаг, – подумал он, – даже для человека, всю свою жизнь просидевшего, приклеившись задницей, за своим письменным столом».

У Сточа бледное квадратное лицо, на голове копна бесцветных волос, их пряди свисают из-под зеленого козырька над глазами.

– Садись, Джулиус, – предложил ему Чарли. – Ну, как тут дела?… Шлифовальный цех в порядке?

– Да, в порядке. Но за один день вышли из строя сразу два пресса.

– Что это ты говоришь, черт бы тебя побрал! Ну-ка пошли, посмотрим!

Чарли с перепачканным маслом носом вернулся в кабинет. В руках он держал скользкий маслянистый микрометр. Уже шесть. Он позвонил Джо:

– Ну, Джо, идешь домой?

– Конечно, иду, я ждал тебя. В чем там дело?

– Пришлось, как обычно, поползать на брюхе по смазке.

Чарли, вымыв лицо и руки в туалете, сбежал вниз по ребристым железным ступенькам.

Джо ждал его у входа.

– Жена уехала на моей машине, Чарли, поедем на твоей, – сказал он.

– Там гуляют сквознячки, Джо.

– Ничего, переживем.

– До свиданья, мистер Эскью, до свиданья, мистер Андерсон, – повторял старик сторож в кепке с наушниками, закрывая за ними дверь.

– Послушай, Чарли, – сказал Джо, как только они влились в поток уличного движения в конце улицы, – почему ты не загружаешь Сточа рутинной работой больше? Кажется, он умеет работать.

– Он знает ужасно много, гораздо больше меня, – сказал Чарли, вглядываясь через замерзшее ветровое стекло.

Зажженные фары идущих навстречу автомобилей выхватывали ярко фосфоресцирующие пятна в стене падающего снега. На мосту все фермы уже покрылись белым слоем. Ни города, ни реки не было четко видно, лишь расплывчатая тень, то вспыхивающая светом, то снова меркнущая. Чарли старался как мог, чтобы машина не пошла юзом по скользкому, подернутому ледовой коркой полотну моста.

– Ай да молодец, Чарли! – похвалил его Джо.

Они удачно съехали, скользя по склону, прямо на перекресток ярко освещенной улицы. Но на Пятьдесят девятой снова пришлось тащиться не быстрее улитки. Они просто одеревенели от холода, и только в семь тридцать подъехали к подъезду жилого дома на Риверсайд-драйв, где Чарли с семьей Эскью прожил всю зиму. Миссис Эскью со своими двумя маленькими белоголовыми девочками встретили их у двери.

Грейс Эскью – неяркая крашеная блондинка с морщинками в уголках глаз, придававшими ее взгляду жалобный, вызывающий сочувствие вид.

– Я так волновалась! – сказала она. – Кто же ездит на машине в такую пургу?

Старшая дочка, Джин, запрыгала на одной ножке, напевая:

– Снег идет, снег идет, снег будет идти долго!

– Ах, Чарлз, стоит ей позвонить разочек, как потом она принимается трезвонить раз двадцать, не меньше, – укоризненно выговаривала ему Грейс, провожая в гостиную, где вкусно пахло обедом.

Они с Джо протянули озябшие руки над газовым камином.

– Вероятно, она вбила себе в голову, что я тебя от нее прячу.

– Кто? Дорис?

Сложив губы бантиком, Грейс кивнула.

– Ах, Чарлз, оставайся, пообедаешь с нами. Я приготовила чудную ногу ягненка со сладким картофелем. Тебе же наши домашние обеды нравятся куда больше, чем вся эта стандартная еда там…

Но Чарли, не слушая ее, уже стоял у телефона.

– Ах, это ты, Чарли, – послышался в трубке нежный, чуть шепелявящий голосок Дорис. – Я так боялась, как бы тебя не засыпало снегом там, на Лонг-Айленде. Я звонила туда, но никто не отвечал. У меня есть лишнее место за столом… Жду к обеду людей, с которыми тебе будет интересно встретиться. Один из них даже работал инженером при царе. Мы все тебя ждем.

– Но, честно говоря, Дорис, я устал, весь измочален.

– Ну, развеешься… Мама уехала на юг, весь дом сейчас в нашем распоряжении. Так что ждем…

– Опять эти вшивые русские! – недовольно ворчал он, быстро напяливая на себя строгий костюм для обеда.

– Вы только посмотрите на этого завсегдатая дансингов, – подначивал его Джо из своего кресла, в котором сидел с вечерней газетой в руках, протянув ноги поближе к огню.

– Папочка, а что такое завсегдатай дансингов? – спросила капризным тоном Джин.

– Грейс, не услужишь ли? – Чарли подошел к миссис Эскью, покраснев, с болтающимися концами галстука на шее.

– Ну, тут, конечно, пахнет любовью, – сказала она, поднимаясь со стула, – убегает в такое ненастье…

Высунув кончик языка, она старательно завязывала ему галстук.

– Скорее слабоумием, если угодно знать мое мнение, – сказал Джо.

– Папочка, а что такое слабоумие? – эхом отозвалась Джин.

Надев пальто, Чарли стоял, ожидая лифт, в холле под мрамор, и сюда стекались соблазнительные запахи всех обедов, приготовляемых сейчас во всех квартирах на этом этаже.

Сев в машину, он натянул шерстяные перчатки. На стоянке снег хрустел под шинами автомобиля. Он выехал по дорожке на Пятьдесят девятую улицу. Колеса задели тротуар рядом с местом, где на углу стоял коп, от холода постукивая себя руками по груди. Чарли отдал ему честь, поднеся руку к виску. Тот засмеялся.

– Нехорошо нарушать, нехорошо, – сказал он, не прекращая свой странный танец.

Двери квартиры Хамфриз отворились перед ним, и, шагнув, он сразу почувствовал, как его ноги провалились в глубокий мягкий ворс ковра из Белуджистана. К нему вышла Дорис.

– Ах, какой ты все же молодчина, не побоялся приехать в такую скверную погоду, – заворковала она.

Он ее поцеловал.

– Все же как много у тебя этой жирной помады на губах, – посетовал он.

Чарли грубовато, крепко прижал ее к себе. Она казалась ему такой странной в этом светло-зеленом вечернем платье.

– Это ты у меня молодчина, – прошептал он.

Из гостиной до него долетали голоса, некоторые с иностранным акцентом, позвякиванье кубиков льда в шейкере для коктейлей.

– Как хочется побыть вдвоем, – хрипло сказал он.

– Да, понимаю, Чарли, но кое-кого из них я была просто обязана пригласить. Может, они рано разойдутся по домам.

Поправив ему галстук, пригладив волосы, она подталкивала его в спину перед собой в гостиную.

Когда ушел последний из гостей Дорис, они стояли друг против друга в холле. Чарли глубоко вздохнул. Он выпил довольно много коктейлей, шампанского. Он просто дрожал от возбуждения.

– Дорис, Боже мой, как трудно было их всех переваривать…

– Все равно очень мило, что ты пришел, Чарли.

Чарли чувствовал, что он заводится, ощущал, как где-то внутри него нарастает гнев.

– Послушай, Дорис, давай поговорим…

– Ну вот, теперь ты снова станешь серьезным. – Она, сделав недовольную гримаску, опустилась на канапе.

– Послушай, Дорис. Я на самом деле схожу по тебе с ума… и ты прекрасно знаешь об этом.

– Ах, прекрати, Чарли, нам с тобой было всегда так весело вместе… для чего все портить… Ты же знаешь, что брак далеко не всегда доставляет удовольствие… Большинство моих подруг, которые вышли замуж, жалуются. Им такое пришлось пережить…

– Если все дело в деньгах, то можешь не беспокоиться. Наш концерн собирается развернуться вовсю… Для чего мне лгать тебе? Сама спроси у Нэта Бентона. Только сегодня днем он объяснял мне, как лучше начать делать деньги сейчас же, немедленно.

Дорис, поднявшись с диванчика, подошла к нему, поцеловала.

– Да, он всегда был бедным старым глупцом… Ты считаешь меня маленькой корыстолюбивой сучкой? Для чего же в таком случае жениться на мне, если ты обо мне такого мнения? Чарли, честно, мне больше всего на свете хочется куда-нибудь уехать и самой зарабатывать на жизнь. Для чего мне такая шикарная, вся в шелках, жизнь?

Он, грубо схватив ее, прижал к себе. Она его оттолкнула.

– Больших денег, дорогой, стою не я, а вот это платье… А теперь ступай домой, будь паинькой. По-моему, ты на самом деле устал.

На улице, садясь в машину, он увидел, что снег проник даже на сиденье в салоне. Мотор капризничал, не заводился. Как он ни бился, ничего не выходило. Он позвонил в заводской гараж – пусть кого-нибудь пришлют, машина не заводится, чтоб она лопнула! Так как он уже стоял в телефонной будке, то мог позвонить миссис Дарлинг.

– Какой отвратительный вечер, дорогуша… Ну, для такого человека, как мистер Чарли, можно что-нибудь придумать, хотя, конечно, нужно предупреждать заранее, к тому же конец недели… Ну да ладно… через час.

Чарли разгуливал взад и вперед перед домом, ожидая, когда приедут из гаража. Бушующий внутри гнев не унимался. Какая-то желчная раздражительность. Наконец приехали заводские ребята, завели его автомобиль. Он велел механику отогнать машину в гараж. Потом направился к знакомому заведению.

На улицах пусто. Хлопья сухого снега летели со свистом ему в лицо. Он спустился по лестнице в подвал. В баре было полно народу. Мужчины и полуобнаженные девушки что-то мычали, уже нетвердо стоя на ногах. Как Чарли сейчас хотелось свернуть им всем шеи! Опрокинув подряд четыре стаканчика виски, он направился к миссис Дарлинг. Поднимаясь в лифте, почувствовал, что охмелел. Он дал мальчишке-лифтеру целый доллар и краем глаза заметил, с какой счастливой улыбкой тот запихивал бумажку в карман. Войдя в квартиру, он радостно завопил, приветствуя хозяйку.

– Что вы, мистер Чарли, – упрекнула его цветная девушка в накрахмаленной наколке и фартучке, открывшая ему двери, – вы же знаете, что миссис не любит шума… а вы всегда были таким вежливым молодым джентльменом.

– Привет, дорогая. – Он едва взглянул на девушку. – Погаси свет, – приказал он ей. – И запомни: тебя зовут Дорис. Ступай в ванную комнату, разденься и не забудь наложить на губы как можно больше помады, жирный слой, поняла?

Выключив свет в комнате, он нетерпеливо срывал с себя одежду. В темноте из пальцев выскальзывали пуговички рубашки. Схватив ее обеими руками, он разорвал все петли на ней.

– Ну иди же ко мне, черт бы тебя побрал! Я люблю тебя, тебя, Дорис, сучка ты такая.

Девушка, стоя перед ним, вся дрожала. Когда он, грубо схватив ее, привлек к себе, она расплакалась.

Пришлось ей немного налить, чтобы взбодрить, и он снова завелся…

На следующее утро он проснулся поздно, чувствуя себя так отвратительно, что не было никаких сил идти на завод. Никуда он не пойдет! Сейчас хотелось только одного – поскорее напиться.

Весь день он проторчал в задрапированной гостиной миссис Дарлинг, накачиваясь джином и горькой настойкой, от которой у него саднило в горле. Днем пришла миссис Дарлинг, они с ней раскинули вдвоем пасьянс, а она ему долго рассказывала, как один оперный певец разбил ей всю жизнь. Она хотела, чтобы он поскорее вышел из штопора и наливала ему только пиво. Вечером он попросил ее позвать ту же девицу. Когда та приехала, он попытался объяснить ей, что не сумасшедший. Проснулся он один в постели, совершенно трезвый, но все равно было противно и муторно.

Когда он вернулся домой в воскресное утро, чета Эскью завтракала. Их маленькие девочки, лежа на полу, разглядывали юмористические журнальчики. Повсюду на стульях валялись свежие газеты.

Джо сидел за столом в халате с сигарой в зубах.

– В самый раз к чашечке свежего кофе, – с иронией в голосе сказал он.

– Да, что-то твой обед сильно затянулся, – съехидничала, хихикнув, Грейс.

– Да вот ввязался в игру в покер, – проворчал Чарли.

Он сел, полы его пальто разъехались, и все увидели его разорванную рубашку.

– Ничего себе игра в покер! – сказал Джо.

– Все было просто отвратительно, – пожаловался он. – Пойду хоть рожу умою.

Вскоре он вернулся, уже в халате и шлепанцах, и теперь ему явно было лучше.

Грейс принесла ему сельской колбасы и теплого кукурузного хлеба.

– Ну, мне приходилось слышать о вечеринках на Парк-авеню, но ни одна из них, по-моему, не продолжалась двое суток.

– Ах, оставь меня в покое, Грейс, прошу тебя! – взмолился Чарли.

– Послушай, Чарли, ты не читал вчера вечером статью в финансовом разделе «Ивнинг пост», в которой предсказывается определенный бум с акциями самолетостроительных компаний?

– Нет… но у меня был разговор с Нэтом Бентоном, ты знаешь, он брокер, я тебе о нем говорил, друг Олли Тейлора… Ну так вот, он сказал…

Грейс встала.

– Послушайте, если вы в воскресное утро снова заведете разговор о своих профессиональных делах, я уйду.

Джо, мягко взяв жену за руку, снова усадил ее на стул.

– Ну позволь мне сказать кое-что, и после мы с ним заткнемся… Я рассчитываю, что мы не попадем в руки биржевых дельцов по крайней мере еще лет пять. Приходится только сожалеть, что такие сведения просочились. Мне очень хотелось бы доверять Мерритту и его людям так же, как самим себе.

– Давай поговорим об этом позже, – попросил Чарли.

Джо протянул ему сигару.

– Ладно, Грейси, – примирительно обратился он к жене. – Может, поставим парочку пластинок на проигрыватель?

Всю зиму Чарли собирался взять Дорис с собой в Вашингтон, когда он полетит туда на одном из образцов своего самолета, чтобы похвастаться достижениями перед экспертами военного ведомства, но, к сожалению, за неделю до этого она с матерью отправилась на пароходе в Европу. Поэтому, когда ему в один весенний вечерок нечего было делать, он позвонил Джонсонам. Он как-то зимой столкнулся с Полом в метро, и тот с обидой в голосе спросил его, почему это он к ним больше не заглядывает. Чарли честно признался, что все это время пропадал на заводе, оттуда нельзя было и носа высунуть, и так несколько месяцев кряду. Теперь было забавно позвонить, послушать, как звонит телефон в их квартире, услыхать в трубке соблазнительный, как всегда немного язвительный голосок Эвелин.

– Как здорово, что позвонил! Приезжай немедленно, останешься к ужину, у нас будет столько любопытных людей, – сказала она ему.

Дверь открыл Пол. У него теперь было такое упитанное лицо, прежде Чарли этого не замечал.

– Добро пожаловать, бродяга! – приветствовал он его подчеркнуто бодрым тоном, и, шлепнув пару раз по спине, проводил в комнату, где было полно народу. Молодые красивые девушки, молодые люди любых габаритов, на любой вкус, подносы с закуской на крекерах, высокие стаканы для коктейлей, густой сигаретный дым. Все одновременно громко разговаривали, и в комнате стоял такой гул, как на заводе со множеством запущенных станков.

В глубине комнаты Эвелин, такая высокая, бледная, и как всегда красивая, сидела на мраморной крышке стола рядом с невысоким длинноносым желтолицым мужчиной _с мешками под глазами.

– А, Чарли, ты, по-моему, процветаешь. Любо-дорого поглядеть. Вот, познакомьтесь. Чарлз Эдвард Холден… Холди, это Чарли Андерсон, он летает на самолетах… Послушай. Чарли, ты в самом деле выглядишь как настоящий богач…

– Ну что ты, пока нет, – смущенно ответил Чарли.

Ему с трудом удалось удержаться и не рассмеяться.

– В таком случае, почему у тебя такой счастливый вид? Сегодня здесь все такие мрачные, так меланхолично настроены…

– Я совсем не мрачный, – возразил Холден. – Откуда ты взяла? Не смей мне говорить, что я мрачен.

– Само собой, Холди, ты не мрачен, но как только начинаешь говорить, то бубнишь только об убийстве, самоубийстве и всем таком прочем.

Все дружно засмеялись. Чарли оттеснили от Эвелин желающие послушать, что говорит Чарлз Эдвард Холден. Тогда он разговорился с невзрачной молодой девушкой в блестящей серой шляпе с большой застежкой на лбу, выглядевшей, словно фары у машины.

– Расскажите мне, чем вы занимаетесь, только подробнее, – сказала она.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, видите ли, все здесь чем-то занимаются: пишут, рисуют, что-нибудь еще…

– Нет-нет, ничего подобного я не делаю… Я занимаюсь авиационными двигателями.

– Значит, вы летчик. Ах как здорово, с ума сойти можно… Как мне нравится всегда приходить к Эвелин, никогда не знаешь наперед, с кем здесь встретишься. Знаете, когда я была здесь в последний раз, от нее только что ушел Гудини. Она умеет привлекать знаменитостей. Но, мне кажется, Полу это не по нутру. Он такой милый человек. А она связалась с этим мистером Холденом… и все происходит на глазах у всех. Он все время пишет о ней в своей колонке… Я, конечно, очень старомодна. Большинство людей об этом даже не задумываются… Конечно, хорошо быть честной… К тому же он такая знаменитость… Я, само собой, считаю, что нужно быть честным в своей сексуальной жизни, вам не кажется? Это позволяет избегать всех этих ужасных комплексов, и все такое… Но каково в таком случае Полу, этому милому, привлекательному мужчине?… Еще такому молодому…

Когда гостей поубавилось, цветная горничная, говорившая по-французски, принесла обед. Тушеное мясо с соусом кэрри с рисом, с массой приправ. За столом Холден с Эвелин говорили без умолку. Они сыпали именами таких людей, о которых он, Чарли, и не слыхивал. Он хотел было вмешаться в разговор, рассказать о том, как однажды в баре играл роль его, Чарлза Эдварда Холдена, но никто его не слушал. «Ну и черт с ними», – подумал он. Принесли салат, но Холден встал и сказал:

– Моя дорогая, главное правило моей морали состоит в том, чтобы никогда не опаздывать на спектакль в театре, нужно бежать.

Они с Эвелин, наспех попрощавшись с ними, ушли, а Чарли с Полом пришлось вести беседу с какой-то постоянно ссорящейся пожилой супружеской парой, с которой его даже не познакомили. Разговаривать с ними было непросто, потому что муж не желал никого слушать, а жена постоянно искала причину для скандала и никак не могла преодолеть такого зуда. Когда, наконец, пара, пошатываясь, вышла, они с Полом остались одни. Они пошли в кино, посидели немного в зрительном зале, но фильм оказался дерьмовым, и Чарли, вернувшись к себе, дико уставший, упал на кровать.

На следующее утро Чарли отправился к Энди Мерритту. Они сидели за завтраком в большой, стерильно чистой столовой Йельского клуба.

– Ну что, будет трясти? – первое, что спросил он.

– Вчерашняя сводка говорит, что сегодня будет хорошая погода.

– А что говорит Джо?

– Он говорит, чтобы мы не разевали варежку, пусть говорят другие.

Мерритт маленькими глоточками допивал последнюю чашку кофе.

– Знаешь, мне кажется, Джо порой слишком осторожничает… Он хочет сам управлять заводом в провинциальном городке и потом передать его по наследству своим внукам. Все это было вполне приемлемо на севере штата Нью-Йорк в далеком прошлом… Теперь же, если бизнес топчется на одном месте, не расширяется, можешь положить его на полку, забыть о нем.

– Но ведь мы расширяемся, и неплохо, – возразил Чарли, вставая из-за стола и направляясь вслед за широкоплечей фигурой Мерритта, в твидовом костюме, к выходу – Если бы мы не расширялись, нас бы давно не было.

Моя руки в туалете, Мерритт спросил Чарли, что он взял с собой из одежды. Чарли засмеялся.

– Ну, чистую рубашку да зубную щетку. Должна где-то лежать.

Мерритт повернул к нему свое квадратное удивленное лицо.

– Но ведь мы можем и задержаться там… Я заказал небольшой двухместный номер для нас в Уолдман-парке. Знаешь, в Вашингтоне на такие вещи обычно обращают внимание.

– Ну, на худой случай, я могу взять напрокат смокинг. Когда носильщик укладывал в багажник машины

большой чемодан Мерритта из свиной кожи и его коробку для шляпы, тот с обеспокоенным видом, нахмурившись, спросил, не будет ли перевеса.

– Нет, что ты, мы можем взять с собой дюжину таких чемоданов, как этот, – беззаботно ответил Чарли, нажимая на стартер.

Они быстро помчались по безлюдным улицам через мост, дальше по широким авеню с рядами низких небрежно построенных домов, протянувшихся до самой Ямайки. Билл Чермак выкатил самолет из ангара, все было в полном порядке.

Чарли похлопал его по спине, по короткой кожаной куртке.

– Ты всегда точен, тютелька в тютельку, Билл! – похвалил он. – Вот, познакомься с мистером Мерриттом… Послушай, Энди, а что, если Билл полетит с нами, ты не против? Ежели что-то случится, скажем, забарахлит мотор, он сможет собрать другой из булавок для волос и жевательной резинки.

Но Билл уже заталкивал чемодан Мерритта в хвостовую часть самолета. Мерритт надевал кожаное пальто и натягивал на лоб большие авиационные очки, которые Чарли видел как-то в витринах магазина «Аберкромби и Фитчер».

– Думаешь, трясти не будет? – снова с тревогой в голосе поинтересовался Мерритт.

– Ну, может, чуть потрясет над Пенсильванией, – обнадежил его Чарли, – но все равно нам нужно быть на месте к отличному ланчу. Ну, джентльмены, я впервые лечу в столицу нашей страны.

– Я тоже, – подхватил Билл.

– А Билл никогда не выезжал дальше Бруклина, – пошутил Чарли и засмеялся.

Он отлично чувствовал себя, влезая на свое место летчика. Надвинув на глаза большие очки, крикнул Мерритту:

– Занимай место наблюдателя, Энди!

Первенец компании «Эскью-Мерритт» работал как часы. Двигатель мерно гудел, словно хорошо отлаженная швейная машинка.

– Ну что скажешь, Билл, по этому поводу? – кричал он механику, устроившемуся сзади.

Самолет плавно покатился по мягкому полю, сверкая на раннем весеннем утреннем солнце. Разбегаясь, он пару раз подпрыгнул, затем плавно взмыл в воздух и, заложив вираж, повернул в сторону, пролетая над темными, словно сланцевыми, площадями Бруклина. Легкий северный бриз гнал рябь по застывшей зеленоватой поверхности бухты – миллионы крохотных волн, похожих на бороздки. Потом они пролетали над угрюмыми фабричными районами Бейонн и Элизабет. За красновато-коричневыми солончаковыми лугами простирались прямоугольники полей Джерси – одни желтые, другие красные, некоторые зазеленевшие первыми всходами.

Впереди, за рекой Делавэр, белели гряды плотных облаков, освещенных солнцем. Начиналась тряска, и Чарли поднялся повыше, до семи тысяч футов, где было ясно, холодно, где с северо-востока дул сильный ветер со скоростью пятьдесят миль в час. В полдень он немного спустился, вышел на прежнюю высоту, и голубая Саскуэханна блестела внизу, а в зеркале ее вод отражались бегущие облака.

Даже на высоте две тысячи футов чувствовалось тепло, воспарявшее от весенней пробуждающейся земли. Они летели над фермами так низко, что были отлично видны даже цветущие сады. Он взял круто на юг, чтобы обойти заряды разыгравшегося над вершиной Чизпика снежного шторма, затем пришлось лететь на север вдоль реки Потомак до самого блестящего купола Капитолия и сверкающего серебром вашингтонского монумента. Смога над Вашингтоном не было. Пришлось покружить над городом примерно с час, прежде чем он, наконец, обнаружил аэродром. Повсюду уже росла густая трава и вообще-то любой участок мог стать аэродромом.

– Ну, Энди, – сказал Чарли, сидя на мягкой земле и с удовольствием протягивая затекшие ноги, – когда эти эксперты увидят наш самолет, у них наверняка глаза полезут на лоб.

Лицо у Мерритта было бледным, и его пошатывало.

– Ничего не слышу, заложило уши, – ответил он. – Пойду посикаю.

Чарли следом за ним пошел к ангару, оставив Билла у машины, – пусть проверит как следует мотор.

Мерритт звонил, чтобы вызвать такси.

– Боже праведный, как жрать хочется! – заревел Чарли.

Мерритт криво ухмыльнулся.

– Мне лично нужно что-нибудь выпить, чтобы прежде настроить желудок.

Они ехали в такси, положив ноги на чемодан Мерритта из свиной кожи.

– Вот что я хочу тебе сказать, Чарли, – начал Мерритт. – Нам нужна отдельная корпорация для производства этого типа самолетов… нам нужен специальный завод и все такое прочее, что полагается для этого. К этому аппарату подойдут стандартные запчасти.

В их гостиничном номере громадного, только что отстроенного отеля было две спальни и большая гостиная с креслами с розоватым набивным рисунком. Из окон открывался чудесный вид на свежую зелень парка Рок-крик. Мерритт поглядывал на все вокруг с нескрываемым удовольствием.

– Нужно будет сходить туда как-нибудь в воскресенье, – сказал он, – воспользоваться такой возможностью, прийти в норму перед началом работы.

Хотя он и утверждал, что вряд ли они встретят знакомых в ресторане отеля, тем более сегодня, в воскресенье, но эти предсказания не сбылись, и им пришлось довольно долго добираться до своего столика. На ходу Мерритт представлял Чарли то сенатору, то адвокату корпорации, то самому молодому члену палаты представителей, то племяннику министра военно-морского флота.

– Видишь ли, – объяснил ему Мерритт, – мой старик когда-то сам был сенатором.

После ланча Чарли вернулся к самолету, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Билл Чернак сделал все, что нужно, – надраил машину так, что все блестело, как в витрине ювелира. Чарли привел Билла в отель, дал ему выпить. В холле перед их номером толпились официанты, сюда просачивался дым от сигарет и через открытую дверь долетали обрывки громких светских разговоров. Билл заткнул толстыми пальцами свой кривой нос, чтобы не чихнуть.

– Черт возьми, да здесь, по-видимому, светский раут, дым коромыслом. Ладно, я незаметно провожу тебя в свою спальню и, если подождешь секунду, принесу тебе выпить.

– Конечно, о чем речь, босс.

Чарли, вымыв руки и поправив галстук, стремительно, словно совершая прыжок в холодную воду, вошел в гостиную номера.

Энди Мерритт устраивал прием с коктейлем. На столе – салат с цыпленком, бутерброды, ведерко с икрой, спинки копченой рыбы. Среди приглашенных два джентльмена с серебристыми волосами, три южные красотки с хриплыми голосами и толстым слоем макияжа на лицах, жирный сенатор, ужасно худощавый сенатор с высоким стоячим воротником рубашки, стайка молодых бледных юношей с гарвардским акцентом и болезненно-желтоватый человек с золотым зубом, автор газетной колонки «Слухи из Капитолия». Там был и молодой рекламный агент Севедж, которого он как-то видел у Эвелин. Чарли по очереди представили всем приглашенным, и ему пришлось довольно долго стоять в гостиной сначала на одной ноге, потом на другой, и так он переминался, покуда, улучив минутку, не проскользнул в свою спальню с двумя лишь наполовину опорожненными бутылками виски и с целым блюдом бутербродов.

– Черт возьми, как все же там ужасно себя чувствуешь. Я простоял там целую вечность, не осмеливаясь открыть рта, как бы чего не брякнуть.

Чарли с Биллом, сидя на кровати, уминали бутерброды, прислушиваясь к позвякиванью стаканов и гомону беседы, доносившихся из соседней комнаты. Покончив со своим виски, Билл встал, вытер рот тыльной стороной ладони и спросил Чарли, когда ему быть готовым.

– Ну, к девяти. Ты же не собираешься бродить по городу? Не знаю, о чем и говорить с этими ребятами… может, мы сосватаем тебе одну из этих южных красоток?

Билл на это спокойно ответил ему, что он тихий семейный человек, ему не нужны никакие приключения и он собирается лечь спать. Он ушел, и Чарли, вполне естественно, ничего другого не оставалось, как снова присоединиться к гостям.

Вернувшись в комнату Мерритта, Чарли уловил между лихо сдвинутыми набок шляпками двух красивых девушек пару черных глаз толстого сенатора, которые упорно сверлили его. Чарли попрощался с собравшимися покинуть прием кареглазой блондинкой и голубоглазой жгучей брюнеткой. После их ухода в комнате еще долго оставался приятный запах духов и кожаных перчаток.

– Ну, молодой человек, какая на ваш взгляд более привлекательна? – Толстяк-сенатор, стоя рядом с ним, вопросительно глядел на него снизу вверх с какой-то очень уж доверительной улыбкой.

Чарли почувствовал, как у него стал ком в горле, но так и не понял почему.

– Обе хороши, просто красотки, – вынес он свой приговор.

– Рядом с ними чувствуешь себя ослом, стоящим между двумя охапками сена! – негромко фыркнул сенатор, и от этого короткого смешка складки у него на подбородке сначала расправились, а затем снова собрались на прежнем месте.

– Буриданов осел умер от тоски, сенатор, – напомнил толстому другой, тонкий сенатор, засовывая в карман конверт, на котором они с Энди Мерриттом только что писали какие-то циферки.

– Я тоже умираю от нее, – отозвался жирный, отбрасывая со лба прядь черных волос. Толстые его щеки тряслись. – Ежедневно умираю… Сенатор, не угодно ли вам отобедать у меня вместе с этими молодыми людьми? Думаю, старик Горас приготовил нам что-нибудь вкусненькое из черепахи. – Он положил одну свою пухлую ручку на плечо тонкого сенатора, а вторую на плечо Чарли.

– Прошу меня извинить, сенатор, но моя миссия сейчас – развлекать компанию своих друзей в Чиви Чейз-клаб.

– В таком случае боюсь, этим молодым людям придется смириться со своей горькой участью и пообедать вместе с парой старых развалин. Я так надеялся, что вы заполните брешь между поколениями! Кстати, будет и генерал Хикс.

Чарли заметил на серьезном холеном лице Энди Мерритта едва заметное выражение удовольствия. А сенатор-толстяк продолжал своим гладким монотонным гудящим голосом:

– В таком случае, думаю, пора идти… Он обещал приехать в семь, а эти старые военные клячи всегда так пунктуальны.

Принявшие приглашение Чарли, Энди Мерритт и Севедж вышли вместе с толстым сенатором на вечернюю вашингтонскую улицу, пахнущую асфальтом, гарью автомобильных выхлопных труб и молодыми побегами расцветающих глициний, как раз вовремя, когда громадный черный «линкольн», мягко шурша шинами, подкатил к входу отеля и беззвучно остановился перед ними.

Дом сенатора был, можно сказать, продолжением его длиннющего автомобиля – большой, темный, кое-где чуть поблескивающий и абсолютно безмолвный. Все они удобно вытянулись в больших черных кожаных креслах, а старый седовласый мулат принес на серебряном подносе с чеканкой стаканы с коктейлями «Манхэттен».

Сенатор лично проводил каждого из них, показал, где можно помыть руки и умыться. Нужно сказать, Чарли не нравились дружеские похлопывания пухленьких ручек толстого сенатора по спине, когда он провожал его в большую старомодную туалетную комнату с большой встроенной мраморной ванной. Возвращаясь, Чарли увидел, что двери в столовую широко распахнуты и какой-то довольно крепкий старый джентльмен с седыми усами, чуть прихрамывая, нетерпеливо ходит взад и вперед перед гостями.

– Я чую этот чудный черепаший запах, Боуви, – говорил он, – неужто старик Горас все еще не утратил своего колдовского кулинарного искусства?

Сидя во главе стола, хлебая черепаховый суп и запивая его шерри-бренди, генерал разглагольствовал:

– Само собой разумеется, эта работа над летательными аппаратами представляет большой интерес для развития науки… Послушай, Боуви, ты последний в этом городе, кто еще умеет организовать приличный стол… Она, вероятно, открывает перед нами обширные перспективы в далеком будущем… Но как военный человек должен признаться вам, джентльмены, что некоторые из моих коллег не считают, что они, эти аппараты, могут иметь какую-либо актуальную ценность… Черепаха просто восхитительная, Боуви… То есть я хочу сказать, что у нас нет особого доверия к летательным аппаратам, ну такого, какое наблюдается в военно-морском министерстве… Стаканчик доброго бургундского, Боуви, что может быть лучше!.. Экспериментаторство – великая вещь, джентльмены, и я не смею отрицать, что, возможно, в отдаленном будущем…

– «В отдаленном будущем»! – передразнил генерала Севедж, когда они с Мерриттом и Чарли выходили из-под каменного портика дома сенатора Плэнета.

Такси уже ждало их.

– Куда подвезти вас, джентльмены? – весело продолжал он. – Беда в том, что мы с вами находимся в далеком будущем и не знаем, куда ехать.

– В Вашингтоне они точно этого не узнают, – подхватил Мерритт, когда они усаживались в машину.

– Сенатор с генералом бесподобно архаичны, – хмыкнул Севедж. – Какие ископаемые! Но о генерале нечего беспокоиться… как только ему станет понятно, с кем он имеет дело… ну, знаете… с вполне презентабельными людьми, то тут же станет мягким и обходительным, как Санта-Клаус… Он свято верит в правительство джентльменов для джентльменов и во имя джентльменов.

– Ну а кто же мы такие? – угрюмо спросил Мерритт.

Севедж закудахтал, заходясь от смеха.

– Джентльмены по своей природе… сколько лет я искал, пытаясь обнаружить хотя бы одного! – Он повернул свои налитые спиртным глаза и помятое лицо к Чарли. – Он попросил меня привезти тебя к нему… сенатор очень подозрительный тип, ты же знаешь. – Он снова хмыкнул.

«Должно быть, парень хлебнул лишнего», – подумал Чарли. Он и сам захмелел от коньяка «Наполеон», который они глотали из пузатых, как бочонки, стаканов, чем и завершался обед. Севедж высадил их у Уолдман-парка, а сам поехал дальше.

– Кто этот парень, Энди?

– Очень энергичный человек, – ответил Мерритт. – Один из самых ярких молодых людей Мурхауза. Он, конечно, человек способный, но мне не нравятся все эти истории, которые приходилось слышать о нем. Он хочет заполучить контракт «Эскью – Мерритт», но мы пока еще не достигли нужного уровня. Все эти ребята, специалисты по связям с общественностью, такие дошлые, что не моргнув глазом сожрут тебя с потрохами вместе с домом и семейным очагом.

Поднимаясь в лифте, Чарли, зевая, сказал:

– А я-то надеялся, что эти красивые девицы тоже будут на обеде.

– Сенатор Плэнет никогда не приглашает к себе в дом на обед женщин… У него забавная репутация… Да, в этом городе полно забавных людей.

– Думаю, ты прав, – отозвался Чарли, чувствуя, как у него слипаются глаза.

Он едва успел раздеться, как тут же заснул мертвым сном.

В конце недели Чарли с Биллом прилетели назад в Нью-Йорк, оставив Энди Мерритта в Вашингтоне вести дальнейшие переговоры с правительственными экспертами по контрактам. Загнав самолет в ангар, Чарли предложил довезти Билла домой, на Ямайку, на своей машине. Они остановились у какой-то забегаловки, чтобы выпить по кружке пива. Оба были голодны, и Билл сказал, что жена наверняка не приготовила ужина, и поэтому на всякий случай они заказали по шницелю с лапшой. Чарли углядел в меню рейнвейн, явно фальшивый, но все равно потребовал принести бутылочку. Выпив, они повторили заказ на шницеля. Чарли рассказывал Биллу о том, что сказал ему Энди Мерритт по поводу прохождения правительственных контрактов, а он, Энди Мерритт, всегда прав, и он правильно считает, что их патриотический долг – расширять производство на устойчивой базе.

– Черт подери, Билл, скоро все мы будем с большими деньгами. Может, еще бутылочку? Старый добрый Билл, ну что такое пилот без хорошего опытного механика, скажи на милость? И какой толк в промотере без производства? Ты, Билл, и я, мы вместе с тобой вовлечены в процесс производства, и, видит Бог, я не позволю себе проворонить свой шанс, буду глядеть в оба. Если они только попытаются надуть нас, мы будем драться. У меня уже сейчас куча заказов, крупных заказов из Детройта… лет этак через пять у нас будут большие деньги, и у тебя, Билл, они тоже будут, уж я постараюсь, присмотрю за этим.

Они уписывали яблочный пирог, и хозяин принес им по рюмочке кюммеля. Чарли купил всю бутылку сразу. «Дешевле, чем по стаканчику, не находишь, Билл?» Билл уже начал, как обычно, ныть, говорить, что он тихий семейный человек, что ему пора домой.

– Ну а что касается меня, – сказал Чарли, наливая еще в бокал кюммель, – у меня нет дома и идти мне некуда… Если бы только она захотела, то у нее мог быть дом. Я бы сделал ей замечательный дом.

Вдруг Чарли осознал, что Билл давно ушел, а он все это говорит какой-то полной блондинке неопределенного возраста с сильным немецким акцентом. Он называл ее тетушкой Гартман и говорил, что если у него когда-нибудь будет дом, то она будет его домоправительницей. Закончив кюммель, он перешел на пиво. Она, поглаживая его по голове, ласково называла «vandering gunde».[27] Играл оркестр в баварских национальных костюмах, и какой-то плотный мужчина с толстой шеей пел. Чарли тоже хотел подтянуть йодлем на альпийский манер с ним за компанию, но она, сгребая его в охапку, посадила на место. Она была очень сильной женщиной и все время, когда он пытался фамильярно прижаться к ней посильнее, отталкивала его своими большими красными руками. Но когда он ущипнул ее за попку, она, глядя в кружку с пивом, довольно захихикала. Сейчас он чувствует себя так же хорошо, как и прежде, в те далекие юные деньки, рассказывал он ей все громче – и ему становилось все веселее. Ему было ужасно весело, покуда он с нею не сели в машину. Она, положив голову ему на плечо, ласково называла его по-немецки «котиком», а ее длинные кудри рассыпались и теперь, как покрывало, закрывали баранку. Каким-то образом он все же ухитрялся вести машину.

На следующее утро он проснулся в каком-то задрипанном отеле на Кони-Айленде. Было девять утра, у него разламывалась голова, а тетушка Гартман сидела на кровати, вся такая красная, такая необъятная, мясистая, и требовала «каффе унд шлагзане». Он повел ее завтракать в пекарню «Вена». Она очень много ела, много плакала, уверяла его, что она совсем не дурная женщина и ее нельзя обвинять ни в чем – ведь она всего лишь бедная девушка, и у нее нет работы, и она так сочувствует ему, Чарли, тоже бедняку и бездомному. Он ответил, что наверняка превратится в нищего, если сейчас не вернется на работу, в свой офис. Выгребая для нее всю мелочь из карманов, он протянул ей бумажку с вымышленным адресом и оставил ее лить слезы над третьей чашкой кофе, а сам помчался в Лонг-Айленд-Сити. Пришлось, правда, немного постоять у Озон-парка, чтобы прийти в себя. Он въехал на заводской двор на последних каплях бензина. Незаметно проскользнул в кабинет.

На столе, как всегда, куча записок, писем, газетных вырезок и голубых листков с пометкой «Немедленно обратить внимание». Как бы мисс Робинсон или Джо Эскыо не разнюхали, что он уже здесь. Вдруг он вспомнил, что в ящике его стола лежит плоская фляжка с бурбоном, подаренная ему Дорис в вечер накануне своего отплытия, «чтобы забыться и забыть о ней», – так она неловко пошутила.

Только он отвинтил крышечку, намереваясь сделать первый глоток, как увидал перед собой Джо Эскью собственной персоной.

Тот стоял перед его столом, широко расставив ноги, а физиономия хмурая, усталая.

– Ну, ради всего святого, скажи, где ты пропадал? Мы все так переволновались… Грейс отложила обед на целый час.

– Почему же вы не позвонили в ангар?

– Там никого не было – все разошлись по домам… Как назло, и Сточ заболел.

– Слышно что-нибудь от Мерритта?

– Да, есть кое-какие вести… нам предстоит реорганизовать все производство… И, Чарли, хочу тебя искренне предупредить: ну какой пример ты подаешь сотрудникам? Ходишь на работе под мухой… Прошлый раз я сдержался, промолчал, но, Боже…

Чарли подошел к холодильнику, вытащил оттуда пару бумажных стаканчиков с водой.

– Но ведь нужно было отпраздновать нашу поездку в Вашингтон… В любом случае наши контакты сделают нас известными людьми. Мы займем видное положение. Может, пропустишь глоточек?

Джо еще сильнее нахмурился.

– По-моему, если судить по твоей роже, ты уже постарался… Ну а почему ты являешься на службу небритым? Мы требуем этого от сотрудников, должны и сами подавать пример. Ради Бога, Чарли, не забывай: война давно кончилась. – И Джо, резко повернувшись на каблуках, вышел.

Чарли сделал еще один долгий глоток. Слова Джо его беспокоили.

– Нет, я этого не позволю, – цедил он сквозь зубы, – не позволю никому и ему тоже.

Зазвонил телефон. В дверях появился мастер из сборочного цеха.

– Прошу вас, мистер Андерсон, нужно посмотреть вот это.

Ну вот, началось. С этого момента все, казалось, пошло наперекосяк. К восьми вечера Чарли так еще и не побрился. Он жевал сэндвич, запивая его кофе из картонного стаканчика, вместе с механиками из ремонтной бригады, которая хлопотала над сломавшейся машиной. Только в полночь, падая от усталости, он добрался домой. Ему сейчас очень хотелось высказать Джо все, что он о нем думает, но того поблизости не оказалось.

Утром за завтраком Грейс, разливая кофе, то и дело вскидывала брови:

– Насколько я понимаю, кто-то проиграл битву. Джо Эскью откашлялся.

– Чарли, – явно нервничая, начал он. – Я совсем не хотел тебя обидеть, просто наорать на тебя… Кажется, старею… завожусь. Всю неделю на заводе приходилось делать все с колес.

Девочки захихикали.

– Ах, да ладно тебе. Забудь!

– Ну-ка, озорницы! – Грейс строго постучала костяшками пальцев по столу, призывая всех к порядку. – Думаю, нам всем пора отдохнуть. Этим летом, Джо, ты обязательно поедешь в отпуск. Мне тоже нужно передохнуть, тем более что до чертиков надоело развлекать парней Джо, которые ничего не умеют. Знаешь, Чарли, когда тебя не было, он ни с кем не разговаривал, а ведь в доме постоянно было полно никчемных людей.

– Видишь ли, я тут пытался пристроить на работу пару ребят. А Грейс считает, что они ни на что не годны, потому что о них мало ходит сплетен.

– Не считаю, а уверена! – огрызнулась она. – Они неумехи, это ясно.

Девочки снова прыснули.

Чарли встал, отодвинул стул подальше.

– Ну, Джо, идешь? Мне пора возвращаться в ремонтную бригаду.

Две недели Чарли пришлось безвылазно торчать на заводе, он уходил оттуда, только чтобы переночевать дома. Наконец, вышел на работу Сточ, всегда уверенный в себе, всегда действующий решительно, смело, всегда вовремя под рукой, как ассистент хирурга в операционной. И сразу все начало выправляться.

В тот благословенный день – Сточ вошел к нему в кабинет и сказал: «Производство налажено, все идет как по маслу, мистер Андерсон!» – Чарли решил смыться с работы в полдень.

Он позвонил Нэту Бентону, предложил вместе пойти на ланч и тут же тихо выскользнул из конторы – так, чтобы не заметил Джо.

В офисе Нэта они перед ланчем предварительно опрокинули по паре стаканчиков. В ресторане, сделав заказ, он сказал:

– Ну, Нэт, выкладывай, как работает твоя разведка?

– Сколько у тебя акций?

– Пятьсот.

– Есть другие акции, свободные деньги, которые ты мог бы внести в качестве гарантийной суммы?

– Немного. Правда, у меня есть пара «косых» – две тысячи долларов.

– Небось наличными! – презрительно фыркнул Нэт – Припрятал на черный день… какая чушь… Почему бы не пустить их в оборот?

– Ну, я об этом подумываю.

– Почему бы тебе не рискнуть в Оберне,[28] чтобы набить руку?

– Ну а Мерритт?

– Не гони лошадей… Я хочу только одного: чтобы у тебя появился какой-то капитал и ты смог бы вести дела с этими ребятами на равных… Если ты этого не сделаешь, они тебя выжмут до капельки и выживут, как пить дать.

– Джо не станет этого делать, – возразил Чарли.

– Ну, я лично с ним не знаком, но я знаю людей вообще, и среди них до обидного мало таких, которые не стремятся стать первыми во всем.

– Думаю, что все они постараются при случае тебя надуть.

– Я не стал бы прибегать к таким резким выражениям, Чарли. В американском бизнесе есть великолепные образцы джентльменов с истинно американской порядочностью.

В тот вечер Чарли напился в одиночестве в каком-то кабаке в районе Пятидесятых улиц.

Осенью Дорис вернулась из своего путешествия по Европе. К этому времени Чарли сорвал два больших куша в Оберне и теперь скупал все акции концерна «Эскью – Мерритт», если они плыли ему в руки. В то же время он обнаружил, что может пользоваться банковским кредитом, и, он им пользовался. Новый автомобиль, костюмы от «Брукс бразерс», застолья в ресторанах. У него появился спортивный «паккард-фаэтон», длинный, низенький, сделанный на заказ, с кожаной красной обивкой. Он поехал на нем встречать Дорис с матерью, которые возвращались на пароходе «Левиафан». Когда он добрался до Хобокена, пароход уже причалил. Чарли, поставив машину на стоянке, побежал мимо пассажиров третьего класса, в поношенных костюмах, в центр морского вокзала, к большой группе роскошно одетых, холеных людей, которые беззаботно болтали о чем-то, стоя возле пирамид чемоданов из свиной кожи, патентованных шляпных коробок, дорожных сундуков с яркими наклейками отелей «Ритц». Он увидал ее старую мать, миссис Хамфриз. Ее лицо над меховым воротником пальто показалось ему точной копией лица Дорис – прежде он даже не отдавал себе отчета, насколько они похожи.

Сперва она его не узнала.

– Неужели это вы, Чарли Андерсон, какой приятный сюрприз! – сказала она без улыбки, протягивая ему руку. – С ума сойти можно! Дорис, конечно, угораздило забыть в каюте свою шкатулку с драгоценностями… А вы кого-то встречаете, да?

Чарли вспыхнул.

– Я думал, может, вас подвезти. У меня теперь машина. Все же лучше, чем тащить багаж к такси.

Миссис Хамфриз не слушала, что он ей говорит.

– Вот она! – И помахала рукой в перчатке, на которой болталась сумочка из крокодиловой кожи. – Да здесь я!

Дорис бежала к ним, проталкиваясь через толпу. Она раскраснелась, на губах, как всегда, толстый слой помады. Она подобрала шляпку и мех на пальто под цвет волос.

– Нашла, мама, нашла! Ах, какая я все же глупая!

– Каждый раз, когда такое случается, – сказала миссис Хамфриз, – я даю себе зарок больше никогда не ездить за границу.

Дорис, наклонившись, сунула какой-то желтый предмет в сумочку.

– А вот и мистер Андерсон, Дорис, – сказала миссис Хамфриз.

Дорис, чуть не подпрыгнув от удивления, резко повернулась, подбежала к нему, обняла за шею, поцеловала в щеку.

– Ах, какая ты все же умница – приехал, чтобы нас встретить!

Она представила его какому-то краснорожему молодому англичанину в типично английском клетчатом пальто. В руках он держал большую сумку с клюшками для гольфа.

– Уверена, вы понравитесь друг другу.

– Вы впервые в нашей стране? – спросил Чарли.

– Что вы, совсем напротив, – с улыбкой сказал англичанин, обнажая свои пожелтевшие зубы. – Я родился в Вайоминге.

На пристани было ветрено, и миссис Хамфриз пошла в зал ожидания. Там теплее.

Англичанин пошел искать свой багаж, а Дорис словно невзначай спросила Чарли:

– Ну как тебе Джордж Дюкесн? Понравился? Он родился здесь, в Америке, но вырос в Англии. Его мать из древнего рода, который упоминается в кадастровой книге Вильгельма Завоевателя. Я гостила в его чудном старинном аббатстве… Да, в Англии я провела самое лучшее время в своей жизни. Джордж просто душка! Семейство Дюкеснов вложило свои капиталы в меднодобывающую промышленность. Они такие же, как Гугенхеймы, правда, только не евреи… Что с тобой, Чарли? Уж не приревновал ли ты меня к нему?… Как глупо… Он совсем не похож ни на меня, ни на тебя, но очень забавный.

На прохождение через таможню ушло почти два часа. У матери с дочерью куча чемоданов, и к тому же Дорис пришлось заплатить пошлину за ввоз кое-каких дорогих платьев. Когда миссис Хамфриз стало ясно, что ее повезут в город на открытом автомобиле, она сразу помрачнела, и даже неотразимый вид черного, длинного, как змея, «паккарда» не помог.

– Да что ты, мама, обычный туристический автомобиль, – уговаривала ее Дорис. – Мама, это даже забавно… Чарли покажет тебе все небоскребы.

Миссис Хамфриз, не переставая ворчать под нос, устроилась с ручной кладью на заднем сиденье.

– Твой дорогой отец, Дорис, никогда не позволял леди ездить в открытом экипаже, не говоря уже о машине с открытым верхом.

Он довез их домой без происшествий, но на работу не вернулся. Весь день он провел в квартире Эскью на телефоне, постоянно разговаривая с конторой Бентона. После того как покачнулась «Стэндарт эйрпартс», акции концерна «Эскью – Мерритт» резко пошли вниз. Чарли заложил все, что мог, и теперь только дожидался того момента, когда падение акций достигнет дна, чтобы их скупить. Время от времени он звонил Бентону, осведомлялся:

– Ну, как ты думаешь, Нэт?

В этот день так и не появилось никаких точных данных, и тогда Чарли решил бросить монетку, чтобы попытать судьбу. Выпал орел. Он позвонил в офис и распорядился скупать акции по первой объявленной на следующий день цене. Переодевшись, торопливо вышел на улицу – вот-вот Грейс должна была привести своих девочек из школы. Все эти дни он почти не разговаривал с четой Эскью. Он был по горло сыт тем, что происходило на заводе, и понял, что Джо бездельник и очень тяжел на подъем.

Перекладывая бумажник из кармана одного пиджака в другой, он пересчитал наличные. Четыре сотни, какая-то мелочь. Купюры новые, хрустящие, только что из банка. Поднес к носу, понюхал – они остро пахли свежей типографской краской. Вдруг ни с того ни с сего он поцеловал одну из них. Громко рассмеявшись, засунул деньги обратно в бумажник. Боже, как же ему сейчас хорошо! Какой у него отличный костюм, словно вылит по фигуре. Как блестят надраенные ботинки. Модные чистые носки. Живот, правда, выпирает из-под туго затянутого пояса. Он долго ждал лифт.

Когда он приехал к Дорис, у нее сидел Джордж Дюкесн, делясь с ней своими впечатлениями о Пятой авеню – какие там потрясающие небоскребы!

– Ах, Чарли, погоди, сейчас я тебя угощу коктейлем «Александер», приготовленным Джорджем. Его коктейли просто восхитительны! Он научился делать их в Констанце после войны. Видишь ли, он служил в английской армии… А Чарли был нашим великим асом, Джордж.

Чарли пригласил их с Дорис пообедать в «Плазе», потом сводил на шоу и в ночной клуб. Он старательно вливал в Джорджа крепкие напитки, надеясь, что тот отключится, но с тем ничего не происходило, только лицо его все больше краснело, краснело, багровело, а сам он становился все тише, все менее многословным. Правда, он и с самого начала был неразговорчивым. В три часа ночи Чарли, сонный и порядком охмелевший, кое-как довез его до отеля «Святой Режи», в котором тот жил.

– Ну, что теперь?

– Дорогая, мне пора домой.

– Послушай, у меня не было никакой возможности поговорить с тобой… Боже, я даже не могла тебя как следует обнять с того момента, как сошла с парохода.

Словом, они оказались в «Коламбус серкл чайлдс», где им принесли яичницу с беконом.

Дорис болтала без умолку. Ведь где-то есть прекрасные места, где могут укрыться влюбленные, остаться наедине, чтобы им никто не мешал, где есть большая мягкая кровать, уютная обстановка. Чарли сказал, что он знает множество мест для этого, но прекрасными их никак не назовешь.

– Я бы поехала с тобой туда, Чарли, честно, если бы только заранее знала, что там не будет отвратительно грязно, и такая атмосфера все испортит, весь кайф.

Чарли сжал ее руку.

– Послушай, малышка, я никогда даже не осмеливался просить тебя об этом, по крайней мере до тех пор, пока мы не поженимся.

Они возвращались по темной безлюдной улице к машине, а она положила свою головку ему на плечо.

– Ты меня хочешь, Чарли? – спросила она чуть слышно. – Вот я тебя хочу… но мне нужно ехать домой, иначе мать утром закатит грандиозный скандал.

Весь воскресный день он потратил на поиски квартиры без лифта, обставленной приличной мебелью. Ему удалось снять гостиную с кухонькой, ванной комнатой, все в них было выдержано в мышастых серых цветах. Ее сдавала какая-то пожилая актриса с крашенными хной волосами, которая, по ее словам, на целых полгода уезжала на Капри, чтобы только полюбоваться там дивными итальянскими красотами. Она позвонила в агентство и попросила прислать ей какого-нибудь японца помоложе, чтобы он присматривал за квартирой и убирал.

На следующий день за завтраком Чарли сообщил чете Эскью, что съезжает от них.

Джо долго хранил молчание, но, выпив последнюю чашку кофе, с хмурым видом прошелся несколько раз по комнате взад-вперед. Подойдя к окну, тихо сказал:

– Ну-ка иди сюда, Чарли. Хочу тебе кое-что показать… – Он положил руку ему на локоть. – Послушай, малыш, ты что, обиделся на меня? Из-за того, что я к тебе придираюсь? Но ведь я все время волнуюсь за наш бизнес, будь он трижды проклят… кажется, он не выходит у меня из головы никогда… ты же знаешь, какого высокого мнения мы с Грейс о тебе… Но мне казалось, что ты уделяешь слишком много времени игре на бирже… Конечно, это не мое дело… Но в любом случае нам, ребятам старой закалки, нужно постоянно держаться вместе.

– Конечно, Джо, кто против? Честно говоря, мое желание жить отдельно, в собственной квартире, к этому не имеет никакого отношения. Ты все же человек женатый, у тебя дети и тебя не волнуют все эти проблемы… но у меня проблемы из-за женщины.

Джо громко захохотал.

– Ах ты, развратный сукин сын с континента! Кудахчешь, плачешься, но почему, в таком случае, не женишься?

– Именно это я и намерен сделать, черт подери! – признался Чарли.

Он тоже засмеялся за компанию с Джо.

– Ну-ка, признавайтесь, что там у вас такого смешного? – спросила Грейс из-за кофейника.

Чарли кивнул в сторону девочек.

– Так, обычные мужские разговоры в курилке…

– Ах, какие вы глупые, – упрекнула их Грейс.

Однажды днем, перед Рождеством, когда шел сильный снег, он вернулся в город рано, чтобы встретиться с Дорис в «Балтиморе».

– Может, выпьем чего-нибудь? – предложила она.

Но у него выпивка есть дома, стол уже накрыт, и ей непременно нужно посмотреть на эти крохотные бутербродики, которые делает Таки, и причем все разного цвета, сообщил он ей.

Она поинтересовалась, там ли сейчас японец. Он, широко ухмыльнувшись, сказал, что его там нет. Через несколько минут такси доставило их к зданию из песчаника, переделанного в жилой дом.

– Боже, как же у тебя уютно! – воскликнула Дорис, чуть запыхавшись после подъема по лестнице. Она распахнула шубку. – Теперь я чувствую себя на самом деле испорченной женщиной.

– Но ведь перед тобой не незнакомец и не такой парень, к которому ты равнодушна, – шутливо утешил ее Чарли.

Она позволила ему поцеловать себя. Сняв шубку и шляпку, она села рядом с ним на нагревшийся от батареи диван у окна.

– Никто не знает моего адреса, никто не знает моего телефона, – сказал Чарли.

Обняв ее за худые плечи, он привлек ее к себе, и она, забавно вздрогнув, уступила, позволила ему пересадить ее к себе на колени.

Они долго целовались, но, наконец, ей удалось вырваться из его крепких объятий.

– Чарли, дорогой, ты ведь пригласил меня выпить, не так ли?

Он приготовил для них два «старомодных» коктейля на кухоньке и положил на тарелку японские экзотические сэндвичи. Принес все в комнату, поставил на круглый плетеный стол. Дорис надкусила несколько бутербродиков, прежде чем решила, какой ей нравится больше.

– Послушай, твой японец, по-моему, настоящий артист в своем деле.

– Да, очень умный народец, – согласился с ней Чарли.

– Как здесь хорошо! – вздохнула Дорис. – Все очень мило, вот только яркий свет режет глаза.

Он выключил лампу, и окно сразу стало темно-синим. На заснеженной улице мелькали огоньки, тени от мчащихся такси, а яркое свечение больших магазинов напротив разрисовывало потолок длинными оранжевыми полосами.

– Ах, как здесь чудесно, – сказала Дорис. – Ты только посмотри, какими старинными кажутся отсюда улицы с этими колеями в снегу.

Чарли только подливал виски в коктейли. Он попросил ее раздеться.

– Помнишь, ты как-то сказала мне, что твои наряды стоят очень дорого.

– Ах, какой ты глупый. Такой большой… Чарли, я хоть немного тебе нравлюсь?

– Для чего говорить об этом? Да я просто с ума схожу по тебе. Совсем чокнулся… Знаешь, я хочу, чтобы мы с тобой всегда были вместе. Я хочу, чтобы мы поже…

– Не нужно лишних слов, иначе все испортишь. Здесь так чудесно, никогда и не думала, что так может быть. Чарли, тебе нужно предохраниться, ты не против?

– Конечно, что ты, – ответил Чарли и, сцепив зубы, пошел к комоду за презервативом.

В семь она торопливо оделась, сказала, что у нее приглашение на обед и она уже дико опаздывает. Чарли проводил ее до подъезда, взял ей такси.

– А теперь, моя дорогая, – сказал он ей на прощанье, – мы больше не будем только разговаривать, будем делать дело.

Поднимаясь к себе по скрипучей лестнице, он все еще чувствовал сладость ее губ, ее приятно пахнущие волосы. От ее резких духов у него даже разболелась голова. Какое-то холодное, вызывающее горечь чувство овладело им, что-то похожее на морскую болезнь.

– Ах, Боже мой! – громко воскликнул он, бросаясь на диван у окна.

Квартира, услуги Таки, выпивка из-под полы, выплаты за автомобиль, букеты цветов, которые он ежедневно посылал Дорис, сказывались на его кошельке, и расходы его каждый месяц превышали то, на что он рассчитывал. Стоило ему только положить деньги на счет в банке, как он их тут же снимал.

У него было немало акций, но никто не платил дивидендов. На Рождество ему пришлось занять у Джо Эскью пятьсот долларов, чтобы купить Дорис подарок. Она запретила ему покупать для нее драгоценные украшения, и тогда он спросил у Таки, какой, по его мнению, можно преподнести подарок очень богатой и очень красивой женщине. Японец недолго думая сказал, что лучше шелкового кимоно ничего не сыскать. Таким образом Чарли купил ей кимоно оранжевого цвета.

Увидев подарок, Дорис сделала удивленное лицо, но тут же поцеловала его, клюнув в уголок губ, так как дома была мать, и сказала своим певучим нежным голоском:

– Ах, какой ты милашка!

Миссис Хамфриз пригласила его на рождественский обед.

В доме пахло праздничной мишурой, зелеными ветками, повсюду шелестела тонкая оберточная бумага, на стульях разбросана всякая всячина. Все гости стояли, образовав кружок, попивая слабенькие коктейли. Нэт Бентон с женой Сэлли, племянники и племянницы миссис Хамфриз, ее абсолютно глухая сестра Элайза и, конечно, Джордж Дюкесн, который говорил только о зимних видах спорта, ожидая, когда же их позовут к обеденному столу. У всех был кислый вид, все были чуточку смущены, все, кроме Олли Тейлора, который только что вернулся из Италии и в котором бурлил рождественский дух. Сняв пиджак, он торчал на кухне, делая по своему рецепту то, что называл старорежимным рождественским пуншем. Он так увлекся своим занятием, что его едва оттуда выманили, чтобы усадить за праздничный стол. Чарли весь день только и занимался Олли и ни разу Даже не заговорил с Дорис. После обеда и изрядного количества выпитого пунша, особого рождественского пунша, он повез Олли обратно в его клуб. Олли был вдребезги пьян и грузно сидел, словно гора жира, на заднем сиденье с побелевшим лицом и все время бормотал одну и ту же фразу: «Какое отличное Рождество… какое отличное Рождество…»

Сдав Олли на руки швейцару, Чарли задумался, что же делать дальше: вернуться к Хамфриз, где Дорис с Джорджем наверняка сидят рядышком и играют в какую-нибудь глупейшую игру, или же посетить семью Эс-кью, как обещал. Но Билл Чернак не раз просил его посмотреть, как живут выходцы из Европы на Ямайке, хотя, конечно, это отнюдь не приятное зрелище, он его заранее предупреждает. Чарли сказал, что готов ехать куда угодно, чтобы только не встречаться с чванливыми ничтожествами. С Пенсильванского вокзала он послал Эскью телеграмму, в которой пожелал им всем счастливого Рождества. Конечно, они не обидятся, понимая, что он должен провести праздники в компании Дорис.

Он ехал на Ямайку в пустом вагоне, беспокоясь о Дорис. Наверное, не следовало оставлять ее с этим кретином.

На Ямайке неожиданный приход Чарли удивил Билла Чернака с женой, их родственников и всех друзей. Все в его присутствии чувствовали себя неловко и суетились явно не по делу. Они жили в небольшом каркасном доме с крышей из зеленого рубероида, в квартале абсолютно похожих домов, только один был с красной кровлей, другой – с зеленой, и так далее по ранжиру. Миссис Чернак, полная блондинка, немного отяжелела от обильного обеда и вина, и на ее щеках появился яркий румянец. Она заставила Чарли съесть по куску индейки и сливового пудинга, которые уже было унесла со стола. Они сварили глинтвейн с травкой клевера, а Билл то играл на пианино, то брал в руки аккордеон, и все весело танцевали, а детишки что-то громко кричали, барабанили повсюду своими ручонками и путались под ногами.

Чарли, наконец, сказал, что ему пора, и Билл вызвался проводить его до станции.

– Послушайте, босс, мы так рады, что вы приехали к нам, мы очень оценили ваш шаг… – начал было Билл.

– Черт подери, какой я тебе босс! – возмутился Чарли. – Я ведь всегда с механиками, разве не так, Билли? Ты, Билл, и я, мы с тобой механики, выступаем против всего мира… и когда я женюсь, ты придешь на свадьбу и будешь играть на своем чертовом аккордеоне… ты слышишь меня, Билл?… это будет скоро…

Билл, скривившись, потер свой длинный изогнутый нос.

– Женщины хороши только тогда, когда вы держите их в ежовых рукавицах, а если таких рукавиц нет, то они превращаются в исчадие ада.

– Я возьму ее в ежовые рукавицы, возьму, никуда не денется, она должна выйти за меня замуж и сделать из меня настоящего честного человека.

– Ну и молодец, – сказал Билл Чернак.

Они стояли на обдуваемом холодным ветром перроне, смеясь, и все время пожимали друг другу руки, покуда не пришел поезд на Манхэттен.

Во время автомобильного шоу позвонил Нэт и сказал, что в городе Фаррел, управляющий заводом Терна, и он хочет видеть его, Чарли. Чарли сказал Нэту: ладно, пусть привозит его днем на коктейль. К нему, разумеется. На сей раз он не отпустил Таки.

Джеймс Ярдли Фаррел оказался круглолицым мужчиной с волосами песочного цвета и большой шарообразной головой. Войдя в дверь, он вдруг заорал:

– Где он, где он?

– Да вот он! – ответил, засмеявшись, Нэт Бентон.

Фаррел долго жал руку Чарли.

– Так, значит, это и есть парень, знающий ноу-хау, не так ли? Несколько месяцев уже пытаюсь поймать вас, спросите у Нэта, он скажет, что я превратил из-за этого его жизнь в кошмар.

– Послушайте, что скажете по поводу переезда в Детройт? Лонг-Айленд-Сити – это не место для такого удалого парня, как вы. Нам там нужно ваше ноу-хау… и мы готовы хорошо за это платить.

Чарли покраснел.

– Знаете, мистер Фаррел, мне и здесь неплохо.

– Сколько вы зарабатываете?

– Не так уж мало для молодого человека моего возраста.

– Ладно, еще поговорим об этом… но не забывайте, что в новой индустрии, такой, как наша, все очень быстро меняется… Нужно глядеть в оба, не то останешься за спиной… Да ладно, оставим пока эту тему… Но я хочу все же вам сказать, Андерсон. Я вовсе не собираюсь молча стоять и спокойно наблюдать, как разрывают эту индустрию на куски, на мелкие однолошадные объединения, готовые вцепиться друг другу в глотку. Не лучше ли сесть за стол и разрезать весь пирог по справедливости, в духе дружбы и взаимной выгоды? И это будет, молодой человек, не обычный пирог, а гигантский… – он вдруг перешел на шепот.

Желтолицый Таки с дипломатической, тонкой улыбочкой принес на подносе коктейли с баккарди.

– Нет-нет, благодарю, – сказал Фаррел, – я не пью. Скажите, мистер Андерсон, вы холостяк?

– Ну, как вам сказать, что-то вроде этого… Но, думаю, долго такое внебрачное состояние не продлится…

– Вам наверняка понравится в Детройте… Бентон сказал, что вы из Миннесоты.

– По правде говоря, я родился в Северной Дакоте. Таки, принеси что-нибудь мистеру Бентону! – приказал он через плечо. – У нас там все люди такие добрые, общительные.

Когда гости ушли, Чарли тут же позвонил Дорис и без всяких обиняков поставил вопрос ребром: поедет ли она жить в Детройт после свадьбы? На другом конце провода она издала пронзительный вопль:

– Что за бредовая идея! И кто, скажи на милость, говорит что-нибудь хорошее об этом городе?… Я даже не осмеливаюсь произнести его ^окасное название… Разве нам плохо было зимой в Нью-Йорке?

– Конечно, о чем говорить, – ответил Чарли. – Мне, конечно, очень хорошо здесь, но… но обстоятельства меняются. Поэтому мне хотелось узнать, может, тебе тоже нужна перемена… Мне поступило предложение из одного тамошнего концерна, понимаешь?

– Чарли, послушай, прошу тебя, больше не приставай ко мне с подобными глупостями, ясно?

– Ясно… только если ты завтра пообедаешь со мной.

– Дорогой, завтра не смогу…

– Но тогда как насчет воскресенья?

– Ладно, придется нарушить данное обещание. Может, заедешь в Карнеги-холл после концерта? Захватишь меня…

– Я даже могу сходить на этот дурацкий концерт с тобой, если хочешь.

– Ах нет, Чарли. Мать пригласила с собой кучу старушек, – она так быстро тараторила, что ее голос просто звенел в трубке. – В нашей ложе не будет ни одного свободного места. Подождешь меня в маленьком кафе, ну в этом, русском, где ты однажды меня долго ждал и злился.

– Хорошо, встретимся в любом месте, где захочешь… Ты, наверное, знаешь, как я скучаю, когда тебя нет рядом?

– На самом деле, Чарли? Ах, какой ты все же душка!

Чарли медленно положил трубку и снова опустился на стул. Когда он разговаривал с ней по телефону, то весь почему-то начинал дрожать и никак не мог унять эту дрожь.

– Эй, Таки, притащи мне бутылку шотландского виски… Скажи-ка мне, Таки, скажи откровенно, – продолжал Чарли, наливая себе стаканчик, – в вашей стране мужчине так же чертовски трудно жениться, а?

Япошка, улыбнувшись, поклонился.

– В моей стране все гораздо труднее, все.

На следующий день, когда он пришел домой с завода, то нашел у себя телеграмму от Дорис, в которой она сообщала, что и в воскресенье никак не сможет с ним встретиться.

– Проклятая сучка! – в сердцах громко выругался он.

Весь вечер он названивал ей, оставляя сообщения, но она так и не пришла домой. Как ему надоело держать эту горячую трубку у уха!

В субботу он ей тоже не дозвонился.

В воскресенье трубку сняла миссис Хамфриз. Своим холодным, равнодушным, скрипучим голосом старуха провизжала, что Дорис внезапно уехала на уик-энд в Саутгемптон:

– Я уверена, что она обязательно вернется с простудой. Какие уик-энды в такую мерзкую погоду!

– Ну, до свиданья, миссис Хамфриз, – сказал Чарли и повесил трубку.

В понедельник утром Таки принес ему письмо от Дорис, большой голубой конверт с его именем, написанным ее почерком. Вскрывая его, он заранее знал, что в нем.

Дверной звонок надрывался. Это парень из гаража пригнал его машину. Чарли надел пальто, шляпу и спустился на улицу. Он поехал в Лонг-Айленд-Сити, поднялся по железной гофрированной лестнице к себе в офис, сел в кабинете за стол, пошуршал разложенными на нем бумагами, поговорил по телефону со Сточем, позавтракал в столовой для служащих с Джо Эскью, продиктовал несколько писем новой белобрысой стенографистке и даже не заметил, что уже шесть, рабочий день кончился.

Он с трудом, бросая машину то влево, то вправо, продирался через плотное уличное движение.

Когда проезжал через мост, у него вдруг возникло желание, резко крутанув руль, нажать посильнее на газ, но он все же вовремя опомнился – этот проклятый «паккард» все равно не перелетит через ограждение, в результате здесь возникнет отвратительная куча покореженного металла из легковых автомобилей и грузовиков.

Ему не хотелось возвращаться домой, не хотелось идти в ресторан, в котором они с Дорис постоянно обедали по нескольку раз в неделю всю зиму, поэтому он повернул на Третью авеню. Может, встретит кого-нибудь у «Джулиуса». Он стоял у бара. Ему уже не хотелось больше пить, хотелось чего-то другого. Но все же он опрокинул еще несколько стаканчиков виски, и ему сразу полегчало. Ну и черт с ней, с Дорис! Что может быть лучше виски? Он один, у него есть деньги, и он теперь мог заняться чем угодно.

Рядом у стойки он увидел парочку пухленьких, аляповато разодетых женщин. Они разговаривали с каким-то краснорожим мужчиной, довольно уже пьяным. Они говорили ему что-то о платьях, а он им – о ресторане «Бельо-Вуд». В мгновение ока они с Чарли стали закадычными друзьями.

– Моя фамилия – Де Вриз. Профессия – бонвиван, – сказал он, разворачивая женщин лицом к Чарли. Обняв их обеих за талии, сказал: – Прошу познакомиться со своей будущей женой!

Они пили в «Бельо-Вуд», в «Аргонне», в знаменитом «Сент-Мишеле». Женщины сказали ему: Боже, как хочется съездить в Хобокен в пивную. Чарли ответил: нет проблем, он сейчас же отвезет их туда на своей машине. В пути они немного протрезвели и на пароме вели себя довольно тихо. В ресторане на холодной темной улице в Хобокене нечего было выпить, кроме пива. После ужина Де Вриз сказал, что знает одно местечко, где можно достать настоящий крепкий напиток. Они кружили, кружили по городу, покуда не оказались в каком-то притоне в Юнион-Сити. Когда они напились до такой степени, что пустились плясать кадриль, женщины вдруг захотели съездить в Гарлем. На сей раз на пароме они не отрезвели, главным образом потому, что прихватили с собой бутылку виски. В Гарлеме их выволокли из танцевального зала, и они, в конце концов, «приземлились» в каком-то ночном клубе. Бонвиван слетел с лестницы, покрытой красным ковром, и Чарли пришлось немало позубоскалить и потрепаться с менеджерами, чтобы все загладить. Они ели жареных цыплят, пили какой-то ужасный джин, который им принес цветной официант, и танцевали. Чарли все время думал, как же здорово он танцует. Он никак не мог понять, сильно удивляясь, почему ему так не везет и он не может подцепить никакой шлюхи.

Утром он проснулся в каком-то отеле. Огляделся. Нет, рядом в кровати никакой женщины нет. Голова ужасно болела, в ушах гудело. Но если на все это не обращать внимания, он чувствовал себя неплохо. С животом все в порядке. Ему вдруг показалось, что он только что вернулся из Франции. Потом он вспомнил о своем «паккарде». Где, черт подери, он его оставил? Он потянулся к трубке.

– Скажите, как называется ваш отель?

– Доброе утро, вы в «Макальпине».

Вспомнив номер телефона Джо Турбино, позвонил ему, спросил, где, по его мнению, можно лучше всего опохмелиться. После разговора по телефону ему стало хуже. Во рту – словно кошки нагадили. Он снова заснул. Его разбудил телефон.

– Какой-то джентльмен вас спрашивает, – сказали ему снизу.

Тогда он вспомнил все о том, что произошло у него с Дорис. Парень доставил ему бутылку виски от Джо Турбино. Чарли глотнул неразбавленный виски, запил парой стаканов ледяной воды, принял ванну, заказал себе легкий завтрак. Наступило время ланча. Сунув недопитую бутылку в карман пальто, пошел в бар «Фрэнк энд Джо», чтобы выпить коктейль.

Ночью он поехал на такси в Гарлем. Там долго бродил от одного притона к другому и везде танцевал со шлюхами. В каком-то клубе подрался. Очнулся он уже днем в такси, которое везло его к миссис Дарлинг. В кармане было пусто, и, чтобы расплатиться, он взял таксиста с собой. Они поднялись в лифте, и таксист остался в холле, ожидая, покуда ему вынесут деньги. В квартире никого, кроме цветной девушки, не оказалось, и она отслюнявила ему пять баксов. Она попыталась было уложить Чарли в постель, а он все время порывался выписать ей счет, но никак не мог поставить свою подпись на чеке. Девушка хотела отвести его в ванную комнату, чтобы он принял душ и лег спать. Она сказала, что у него вся рубашка в крови.

После холодно-горячей воды он почувствовал себя отлично, весь такой чистый. Подремал в кресле парикмахера, который его побрил и приложил к его почерневшему глазу кусок льда. Снова пошел в бар «Фрэнк энд Джо», чтобы опохмелиться, и вдруг там появился Нэт Бентон. Ах, этот добрый старик Нэт, он так заботился о нем, Чарли, расспрашивал его, откуда синяк под глазом. Тот демонстрировал ему костяшки своих пальцев с ободранной в драке кожей, но Нэт, не обращая на это внимания, все время говорил только о бизнесе: о концерне «Эскью – Мерритт», о «Стэндард эйрпарст», наконец, заявил, что Чарли бы валялся на тротуаре, если бы он, Нэт, не подоспел вовремя. Они выпили, но Нэт все твердил что-то о молоке с маслом, он хотел, чтобы Чарли пошел в отель и встретился там с Фаррелом… Этот Фаррел считал его, Чарли, самым замечательным парнем на всем белом свете. И это говорит один из наиболее весомых людей в отечественной промышленности, на него можно поставить последний доллар из загашника. Ну да ладно! Теперь перед ним сидел Фаррел, и Чарли показывал ему костяшки с содранной кожей, рассказывал, каким образом ободрал как липку какого-то парня в этот вшивый покер, и о том, что он, Чарли, всех их раздел бы донага, если бы кто-то из них не огрел его по уху чулком, набитым сырым песком. Детройт, само собой. Черт подери, какой парень захочет оставаться в городе, где на него только что наехали? А эта гадина шлюха, у которой осталась его записная книжка со всеми адресами и телефонами. Документы? Само собой, есть. Он подпишет любую бумагу, любую, какую скажет Нэт. Акции? Само собой. Он все их до последней обменяет. Для чего, черт возьми, они нужны человеку, работающему на заводе в городе, где на него наехали в кабаке. В Детройт, само собой, и немедленно. Нэт, вызови такси, мы едем в Детройт.

Они все отправились на его квартиру. Таки что-то болтал, Нэт суетился, все делал сам, а Фаррел только и повторял: «Мне никто, кроме этого парня, не нужен» – и Чарли на сей раз смог как следует, разборчиво написать свою фамилию. Сначала он расписался на крышке стола, потом в контракте, в котором Нэт все предусмотрел, – он менял все свои акции концерна «Эскью – Мерритт» на акции завода Терна, а потом Нэт с Фаррелом сказали, что ему, очевидно, нужно поспать, отдохнуть, а Таки что-то лопотал о том, что ему неплохо бы сейчас принять горячую ванну.

Утром Чарли проснулся абсолютно трезвым, но все тело его онемело, он его не чувствовал, словно оно у него мертвое. Гробовщик может приезжать в любую минуту, чтобы забрать его. Таки принес ему апельсинового сока, он выпил, но его вырвало. Он снова упал на подушку. Он ведь наказал Таки никого к нему не пускать. Почему же перед кроватью стоит Джо Эскью? Бледнее, чем обычно, такое же озабоченное выражение на морщинистом лице, как в конторе, пощипывает свои пшеничные усы. Не улыбается.

– Ну, как себя чувствуешь? – спросил он.

– Так себе, средне, – ответил Чарли.

– Итак, ты перешел к Терну, так?

– Джо, я больше не могу оставаться здесь, в Нью-Йорке. Все, с этим городом покончено.

– Насколько понимаю, покончено и со многим другим.

– Джо, клянусь тебе, я ни за что не пошел бы на это, если бы мне не хотелось уехать из этого города, убраться подальше от него, подальше… я вложил в дело столько же, сколько и ты, даже, по мнению некоторых, немного больше.

Джо сцепил посиневшие губы. Он начал было что-то говорить, но осекся и, повернувшись, медленно, как статуя, вышел из комнаты.

– Таки, – позвал япошку Чарли, – выжми для меня половинку грейпфрута, прошу тебя!