Берлинская промышленная выставка


Карл Лампрехт в своей «Германской истории»[13]рассказывает, что некие средневековые рыцарские союзы постепенно утрачивали свои практические цели, но продолжали существовать просто как объединения, служащие ради увеселений. Это описывает такой тип социологического развития, который в равной степени встречается в самых разных областях. Двоякий смысл слова «общество» (Gesellschaft) служит символическим выражением того, в сколь большой мере совместные развлечения — хотя бы в виде побочного продукта — сопровождают всякое объединение людей и как развлечения образуют точку соприкосновения групп с самыми разнородными интересами, продолжая, таким образом, действовать в качестве объединяющей силы и тогда, когда практические нужды и привлекательность объединения утрачивают свое действие. В истории всемирных выставок, начиная с их предшественниц — ярмарок, самым ясным образом становится видно, что никакой процесс объединения людей в общество не обойдется без этого основного типа, и то, в какой сильной степени он характеризует Берлинскую промышленную выставку[14], уже само по себе обеспечивает ей место в семье всемирных выставок. Здесь такое изобилие и такое разнообразие предлагаемого, что в качестве конечного общего итога и основной окрашивающей характеристики всего этого остается лишь одно: развлечение. Тесное соседство, в котором оказались разнороднейшие промышленные изделия, порождает паралич способности к восприятию, подлинный гипноз, в котором каждое отдельное впечатление лишь вскользь затрагивает самые верхние слои сознания, и в конце концов лишь наиболее часто повторяемое представление остается стоять победителем над трупами бесчисленных других, более достойных, но слабых в своей раздробленности впечатлений: в памяти остается представление, что здесь надо развлекаться. Это приведение всего к общему знаменателю «удовольствий» обеспечивается с помощью системы, которая выглядит очень крохоборской, но действует психологически весьма тонким образом: через каждые пару шагов за вход в отдельную экспозицию или на какую-нибудь демонстрацию взимается небольшая плата. Этим любопытство распаляется каждый раз заново. И каждое отдельное увеселение благодаря понесенным ради него расходам представляется более весомым и ярким, а то многое, мимо чего приходится пройти, пробуждает представление, что здесь еще осталось большое количество разнообразных сюрпризов и удовольствий. Короче говоря, настройка на лейтмотив развлечения достигается с помощью этих постоянных, преодолеваемых лишь ценой небольшой жертвы, преград более основательно, чем если бы более высокая однократная плата за вход делала посетителю все в равной мере доступным, но зато лишила бы его «орган восприятия удовольствий» этих постоянных маленьких стимуляций.

Однако любой тонкий и чуткий орган восприятия будет чувствовать себя изнасилованным и приведенным в расстройство массированным воздействием всего того, что здесь предлагается. С другой стороны, нельзя отрицать, что потребность чрезмерно раздраженных и изнуренных нервов в сильных возбуждениях адекватно удовлетворят именно это изобилие и эта пестрота быстро сменяющих друг друга впечатлений. Ведь в то время как рост культуры ведет ко все большей специализации и все чаще односторонней деятельности, ко все более узкому ограничению назначенной каждому областью,этой дифференциации производства никоим образом не соответствует такая же дифференциация потребления; наоборот: кажется, будто современный человек за односторонность и однообразие своей осуществляемой в рамках разделения труда деятельности хочет вознаградить себя со стороны восприятия и наслаждения все разрастающимся сонмом разнородных впечатлений, все более быстрой и пестрой сменой возбуждений. Дифференциация активных областей жизни очевидно дополняется всеохватным многообразием пассивных и рецептивных. Нетерпение различных сил, благодаря которому человеческая душа представляет собой микрокосм и которому дифференциация современного труда не обеспечивает полного развития, стремится найти себе удовлетворение в многосторонности, в контрастных раздражителях, в тесном соседстве противоположностей восприятия, потребления и наслаждения. Ни одно явление современной жизни не отвечает этой потребности так безусловно, как большие выставки; ни в каком другом месте великое изобилие разнороднейших впечатлений не собрано во внешне единое целое так, что поверхностной посредственности все эти впечатления кажутся и внутренне связанными, и именно этим создается между ними то оживленное взаимодействие, то взаимное усиление и взаимное подчеркивание контраста, которое вещам, просто расположенным рядом друг с другом без всякой взаимосвязи, недоступно.

В самом деле, единство всего представленного здесь очень эффективным и интересным образом поддерживается той идеей, что все необозримое множество объектов произведено в одном городе. Пусть внешне они не проявляют эту общность происхождения, например одинаковостью стиля или некими всем им присущими тенденциями, и пусть она может лишь в качестве витающей над ними идеи оказывать некое психологическое воздействие, — все же последнее нельзя не заметить. У всемирных выставок есть та особая привлекательность, что они образуют сиюминутный центр мировой культуры, что труд всего мира собирается в их узкие границы, чтобы предстать как на одной картине. Здесь же, наоборот, один-единственный город охватил всю совокупность культурных видов деятельности. Представлены все без исключения типы значимых продуктов, и хотя материалы и формы их собраны со всего мира, все же свою окончательную форму они обрели здесь; каждый из них именно здесь превратился в целое. Тут становится совершенно ясно, что значит «мировой город» и что Берлин, как бы там ни было, таковым является: это город, которому весь мир поставляет материалы для его работы и который их превращает во все значительные формы, встречающиеся где-либо в современном культурном мире. Возможно, в этом отношении Берлинская выставка — совершенно уникальное явление; возможно, еще никогда прежде не было показано с такой наглядностью, как легко форма современной культуры позволяет уплотненно собрать ее в одном месте, причем не путем механического своза всего в одну точку, как это делается на Всемирной выставке, а путем собственного производства, посредством которого один город демонстрирует себя как отображение и эссенция промышленных сил всего культурного мира.

Весьма интересно с точки зрения истории культуры проследить формирование своеобразного стиля этой демонстрации. Наиболее отчетливо тут проявляется специфический выставочный стиль в постройках. Совершенно новое соотношение прочности и недолговечности по необходимости господствует не только в скрытой структуре, но и в том, по поводу чего можно выносить эстетические суждения. Поскольку материал и его внутренние технические условия получили вполне гармоничное выражение во внешнем оформлении, одно из последних и глубочайших требований всякого искусства выполнено. Большинство построек, в особенности само главное здание, в полное мере носят характер творений, обреченных быть недолговечными; и поскольку этот характер проявлен в них не вызывающим сомнений образом, они абсолютно не кажутся непрочными. Ведь впечатление непрочности возникает лишь там, где недолговечное должно удовлетворять претензиям на постоянство и прочность. В выставочном стиле фантазия архитектора освобождена от этого требования и вольна смешивать элегантность с достоинством в самых своеобразных пропорциях. Сознательный отказ от монументального стиля породил здесь совершенно новые позитивные художественные решения. Если в принципе смысл всякого искусства заключается в том, чтобы в недолговечном материале воплотить вечность форм, и если именно в архитектуре в принципе идеал долговечности стремится к своему осуществлению и выражению, то здесь прелесть и аромат недолговечности образуют свой собственный стиль, и тем более характерно, что использован для этого материал, который кажется рассчитанным на неограниченную долговечность. И в самом деле, архитекторам нашей выставки удалось достичь того, что эту противоположность историческому идеалу строительного искусства зритель воспринимает не как нелепость и отсутствие стиля, а лишь как одно из тех явлений, когда в процессе развития смысл последней достигнутой точки акцентируется только на фоне точки исходной, словно бы имеющей иной цвет, и хотя кажется, что последняя точка представляет собой отказ от первой, на самом деле она стоит с нею в одном ряду.

С архитектурной стороны, данная выставка маркирует, возможно, кульминационную точку того, чего выставочный принцип достиг на сегодняшний день в эстетическом творчестве. С другой стороны своей плодотворности, она находится тоже на высоте, по крайней мере относительно: я имею в виду обусловленный выставками рост того, что можно было бы назвать витринным качеством вещей. Производство товаров в условиях свободной конкуренции и предложения, в среднем превышающего спрос, не может не приводить к тому, что в дополнение к полезности вещам придают еще и манящую наружность. Там, где конкуренция в области целесообразности и внутренних свойств товара заканчивается, — а достаточно часто и до этого — приходится стараться возбудить интерес покупателей с помощью внешней привлекательности предметов и даже способа их расстановки. Это та точка, в которой из крайнего усиления материального интереса и самой ожесточенной конкуренции происходит поворот к эстетическому идеалу. То стремление сделать полезное еще и привлекательным для глаза, которое у восточных и романских народов имеется как нечто само собой разумеющееся, у нас проистекает из борьбы за потребителя: самое изящное — из самого неизящного. Выставка, на которой вообще — поскольку тут акцентируется получение удовольствия — ищут нового принципиального синтеза внешней привлекательности и практической целесообразности вещей, демонстрирует до крайности повышенную степень этого дополнительного эстетического качества. Банальное стремление «представить товар в лучшем свете», заставляющее торговцев на рынке перекрикивать и отталкивать друг друга, здесь дистиллируется в интереснейшие попытки за счет аранжировки совместно выставляемых вещей придать им новые эстетические значения — подобно тому как обычная реклама превратилась в искусство плаката.

Вообще очень любопытно: отдельный предмет на выставке обнаруживает те же связи и модификации, какие свойственны индивиду в обществе: с одной стороны, один сосед, обладающий иной квалификацией, толкает вниз другого. С другой стороны, возвышается за его же счет; с одной стороны — нивелирование и обезразличивание посредством одинакового окружения, а с другой — усиление, которое отдельный предмет и человек ощущают именно благодаря суммированию впечатлений; с одной стороны, отдельный предмет есть лишь элемент целого, лишь часть некоего высшего единства, а с другой — он же претендует на то, чтобы самом быть целым и единством. Так впечатления от вещей, объединенных одной рамкой, с их взаимно возбуждающимися силами, их противоречиями и их совпадениями, отражают объективные отношения социальных элементов. Этот своеобразных рельеф, который вещи таким образом приобретают через свои взаимодействия, свое продвижение вперед и назад, необходимо эстетически использовать на выставке, точно так же как в обществе необходимо этически использовать соответствующие отношения.

Германские, особенно северогерманские, выставки в том отношении с трудом могут конкурировать с французами, у которых способность всеми средствами выявлять привлекательность внешнего вида имеет гораздо более долгую историю и гораздо более широкие возможности. Но все же на этой выставке заметно — и не всегда безуспешно — стремление полнее использовать эстетические шансы, которые может добавить к привлекательности товара его «выставление». Разумеется, в деталях этой выставки больше всего недостатков обнаруживают именно вкусовые качества. Однако от «практического разума» Берлина, который в этой выставке объективировался и воплотился, хотелось бы ожидать, что он станет развивать дальше по крайней мере те эстетические импульсы, которые исходят от выставки как таковой, из особой формы демонстрации продуктов труда.

1896

Загрузка...