Борис Леонидович Личков (1888— 1966)

Последние годы. Природа, познание, нравственность

Острый многолетний интерес Личкова к глобальным проблемам совмещался с разработкой частных, региональных вопросов. В Ленинградском университете он создает школу гидрогеологов, продолжающих и углубляющих исследования вертикальной зональности подземных вод, разработку методики гидрогеологического районирования, изучение взаимосвязи геоморфологии и тектоники с гидрогеологией (в частности, влияния поверхностей выравнивания, своеобразных гигантских "ступеней" горных стран на формирование и режим подземных вод). У него появилось много талантливых учеников: В. С. Самарина, М. А. Мартынова, О. Н. Собакин, Г. И. Мартьянова, Э. В. Козлова, Е. В. Часовникова, С. С. Козлов и др.

"Гидрологические съемочные и тематические работы проводятся этой группой в ряде районов нашей страны: на Кавказе, в Прибалтийской низменности, Средней Азии, Молдавии, на Северо-Западе европейской части СССР, в Донбассе и т. д.,— пишут профессора Г. В. Короткевич и В. С. Самарина.— Изучаются конкретные формы проявления зональности подземных вод, воздействие на них вмещающих пород, геоморфологических факторов и тектоники. Сначала на примере горных территорий Средней Азии, а затем и на примере платформенных областей получает полное подтверждение и обоснование идея Бориса Леонидовича о необходимости раздельного картирования и районирования подземных вод, близких к поверхности и глубоких" ^[130].

Личков непосредственно не занимался геохимическими проблемами. Однако на своей кафедре он создал очень сильную группу гидрогеохимиков, ведущих как теоретические, так и прикладные исследования. Изучалось влияние на химический состав подземных вод горных пород и продуктов жизнедеятельности организмов, а также актуальнейшая в наши дни проблема охраны окружающей среды (в частности, подземных вод).

Прекрасная особенность гидрогеологической школы Личкова в том, что молодым ученым была предоставлена полная возможность проявлять свою индивидуальность, свои творческие способности и замыслы. Личкову не нравились безынициативные ученые, равнодушные к научным поискам, не проявляющие интереса к разнообразным проблемам познания природы. В то же время сам он неохотно участвовал в лабораторных работах и почти не интересовался гидрогеологической техникой.

Личков обладал важнейшим качеством педагога — искренней, глубочайшей заинтересованностью своим делом. Он умел пробуждать у студентов и аспирантов интерес к геологии, геоморфологии, гидрогеологии. Как многие эмоциональные и увлекающиеся люди, он читал лекции неровно, часто — вдохновенно, с подъемом, азартно, подчас с полемическим задором, затрагивая новейшие научные достижения. Но бывали у него и обыденные лекции, неинтересные', сообщающие некую сумму знаний — и только.

В течение многих лет Борис Леонидович был председателем гидрогеологической комиссии Геогоафического общества СССР. Заседания этой комиссии под его председательством проходили очень живо, с горячими обсуждениями. Здесь он часто выступал, излагал свои новаторские идеи, зажигая дискуссии.

Семейная жизнь Бориса Леонидовича сложилась счастливо. Жена Анна Дмитриевна всегда была его верной чуткой подругой и помощницей. "Только ее поддержка,— писал Личков,— и то, что вместе со мной она пережила все невзгоды нашей жизни, иногда очень тяжелые, позволили мне сделать то, что я сделал"^[131]. После смерти Анны Дмитриевны (в 1964 г.) Борис Леонидович чувствовал себя очень одиноким. Это чувство усугублялось болезнью ног, из-за которой он вынужден был мало двигаться и отказаться от полевых работ.

В последние годы жизни он все чаще задумывается над "вечными" загадками бытия: смерть и бессмертие, природа и познание, наука и нравственность, личность и общество, прошлое и будущее человечества. Но это не умозрительные домыслы, а мысли материалиста, отражающие многолетний личный опыт научных поисков.

К 1960 г. Борис Леонидович закончил в основном работу над своей общей теорией фигуры, динамики и эволюции Земли (соответствующие научные труды были изданы позже). Он не высказывал сомнений в правильности своей глобальной модели "механизма геосфер" (взаимодействующих атмо-, гидро- и литосфер, а также живого вещества). И все-таки в глубине души не ощущал полного удовлетворения от достигнутого. Его и прежде волновали вопросы приложения естественнонаучных знаний к проблемам общечеловеческим, к познанию сути человека и человечества на Земле и в космосе, роли разума в природе и в ее преобразовании. Теперь он решил изложить свои взгляды на эти вопросы. Статью он назвал "Прогресс человеческой жизни, будущее человечества и ноосфера".

Борис Леонидович не имел опыта создания подобных работ. У него, пожалуй, получилась и не статья, а небольшая по объему книга, частично научно-популярная, частично философская, частично публицистическая. Она совсем не похожа на другие — научные — сочинения Личкова. В ней он проявляется не только как ученый, но преимущественно как мыслитель, моралист.

Судьба этой рукописи такова. Она была передана Личковым автору этой книги во время встречи в конце 1965 г. Это — первый экземпляр, с правкой, сделанной рукой Бориса Леонидовича. Рукопись нуждалась в редакционной обработке из-за длиннот, повторов, стилистически сложных оборотов, фактических неточностей. Смерть ее автора не позволила согласовать с ним сделанные исправления и уточнения. Рукопись до сих пор не опубликована. О других ее машинописных экземплярах ничего не известно: упоминания о них нет в обширном перечне материалов Б. Л. Личкова, приобретенных Ленинградским отделением Архива АН СССР.

В своей рукописи Личков обращает внимание на удивительный и во многом загадочный феномен цефализации — увеличения размеров и сложности головного мозга животных в геологической истории. Наиболее ярко на первых этапах цефализация проявилась у головоногих моллюсков (цефалопод). Первые представители этого класса появились еще в кембрии, около полумиллиарда лет назад. Они достигли расцвета несколько позже, в конце ордовика, и затем существовали более или менее стабильно до новой крупной вспышки расцвета в конце юрского — начале мелового периода, после чего испытали значительный "упадок". В наше время стали процветать новые, более высокоразвитые отряды головойогих с внутренним скелетом и крупным мозгом (кальмары, каракатицы, осьминоги).

Личков совершенно верно отмечает две волны расцвета и две — массовых вымираний головоногих. "Поучительно,— пишет автор,— что цефализация произошла тотчас после большого вымирания"^[132] (мезозойского, в конце мелового периода).

Затем он переходит к позвоночным, в истории которых цефализация выявляется наиболее ярко и полно. Ступень за ступенью позвоночные "обзаводились" все более сложным, совершенным мозгом: рыбы — амфибии — рептилии — млекопитающие. А из млекопитающих рекордсменами цефализации стали человек, дельфин и обезьяна (если судить по формальному показателю — коэффициенту цефализации — отношению веса мозга в квадрате к весу тела).

Чем определялся и благодаря чему развивался мозг животных? Борис Леонидович отвечает так: "...прогресс органического мира вытекает из периодов изменения вращения и движения Земли в ходе ее истории" ^[133]. Такова посылка. Он обосновывает идею следующим образом: каждая ступень цефализации, начиная с расцвета панцирных рыб, затем — амфибий и т. д., совпадает с соответствующей "революционной" (диастрофической) эпохой горообразования, а массовые вымирания происходили перед этими эпохами. В свою очередь, горообразование, по Личкову, связано с замедленным вращением Земли и с вызванными этим изменениями формы геоида. "Таким образом,— заключает автор,— получается определенный и четкий вывод о связи между вращением планеты и развитием форм жизни на ней" ^[134]. И напоминает, что связь эта осуществляется посредством природных вод, обильных на материках в эпохи горообразования, когда высокая увлажненность благоприятствует почвообразованию.

Итак, Личков придерживается своих ранее высказанных идей с одним существенным дополнением: теперь он имеет в виду це просто волны жизни, но и ступени цефализации, усложнения нервной системы и Головного мозга животных. "Вымирание,—пишет он,—означало только невозможность идти по старому направлению, после чего следовало движение по направлению новому... каждому развитию новых форм предшествовало ослабление форм до этого преобладавших... Перевороты вымирания — это ' не противоположность эволюции, а этап ее" ^[135].

Вывод этот согласуется, например, с мнением известного ученого-эволюциониста Дж. Симпсона и подтверждается палеонтологическими фактами. Простейшая схема, согласно которой массовые вымирания вызывались расцветом конкурирующих форм, вытеснявших "менее совершенных", менее приспособленных, как показали палеонтологические материалы, может объяснить сравнительно немногие случаи крупных вымираний. Скажем, великое вымирание рептилий в конце мезозоя трудно объяснить расцветом млекопитающих, который наблюдался значительно позже, миллионы лет спустя.

Иное дело — предполагаемая Личковым последовательность глобальных процессов, ведущих в конечном счете к массовым вымираниям одних форм и к последующим расцветам других, новых форм. Даже если согласиться с подобной схемой, остается совершенно непонятным главное: почему эпохи расцвета жизни сопровождались появлением более цефализованных форм? Почему, например, не было расцвета менее цефализованных видов? По какому закону на относительно опустевшую "арену жизни" выходили новые, более "мозговитые" твари? Почему бы не ожидать совсем иного: бурного развития простейших одноклеточных животных и растений? Они неприхотливы и размножаются со скоростью вихря в отличие от более высокоорганизованных форм позвоночных. За примерами далеко ходить не надо: вновь созданные водохранилища — пустынные поначалу арены жизни — очень быстро захватываются синезелеными одноклеточными водорослями, очень древними и относительно примитивными созданиями.

Ответ на вопрос о движущих силах и неизбежности этапов цефализации очень и очень сложен. До сих пор на него нет однозначного и тем более общепринятого ответа. Заслуга Личкова прежде всего в том, что он четко и определенно поставил столь интересный и перспективный вопрос. А вот ответа на него не дал вовсе, хотя и предложил свою идею, показавшуюся ему ответом.

Можно вопрос конкретизировать и раскрыть более полно. Любое усложнение — событие маловероятное (если его рассматривать в ряду случайных альтернативных событий). Иначе говоря, в природе реализуются события с определенной вероятностью.

Еще больше сомнений возникает в том случае, если постараться проверить — с привлечением новых данных — возможность той причинно-следственной цепочки, которая тянется от гравитационных воздействий на Землю, ускоряющих или замедляющих ее вращение, до появления новых форм организмов. Сошлюсь на такие два факта.

Головоногие моллюски действительно широко распространились в конце ордовика, после так называемого саянского (по Личкову) этапа горообразования. К расцвету они пришли не сразу, достаточно медленно, приблизительно за 30 млн. лет. Затем (в согласии со схемой Личкова) они стали клониться к "упадку", который приходится на время, последовавшее за... каледонским горообразованием. Следующая "вспышка" тектонической активности вовсе не сказалась на головоногих. Только с начала юрского периода они вновь расцвели, но не быстро. Так же медленно они стали вымирать (это продолжалось около 50 млн. лет), достигли стабильного состояния и сохраняли его, несмотря на очередную тектоническую "диастрофу". Следовательно, из шести геологических циклов, выделенных Личковым, лишь два отвечают, да и то очень приблизительно, той последовательности событий, которая предполагается Личковым.

Обратимся к истории позвоночных. В этом случае вообще трудно отыскать хотя бы один цикл, более или менее точно соответствующий схеме Бориса Леонидовича. Скажем, знаменитое великое вымирание рептилий приходится на новокиммерийскую стадию горообразования, после чего последовал расцвет птиц, лучеперых рыб и млекопитающих. Однако расцвет был вовсе не бурным, а растянулся на 30—40 млн. лет и в общем продолжался и позднее, включая новейшую альпийскую стадию. Столь же неуклонно "расцветали" и чешуйчатые рептилии, а на существовании крокодилов вовсе не отразились вспышки горообразования. И подавляющее число подклассов млекопитающих заметно не реагировало на предполагаемые гравитационные аномалии "космического года".

Казалось бы, все это не оставляет камня на камне от концепции ступеней цефализации, предложенной Личковым. Но если продолжить исследование, то выяснится одно странное обстоятельство. Составив график усложнения нервной системы позвоночных по количественным показателям (число нейронов, вес головного мозга, коэффициент цефализации), можно убедиться, что усложнение нервной системы и головного мозга действительно шло ступенчато! Более тог₍о, начиная с рыб, всего было шесть крупных "волн", ступеней цефализации: рыбы —земноводные — пресмыкающиеся — копытные млекопитающие — обезьяны — гоминиды. Правда, из четырех последних ступеней одна растянулась на 100 млн. лет. Вдобавок, процесс шел ускоренно: каждая последующая ступень выше предыдущей, а для предков человека она особенно крута и высока.

Личков не только правильно выделил феномен цефализации как критерий прогрессивной эволюции (на это указывали до него американский геолог Д. Дана и В. И. Вернадский), но и верно отметил ее ступенчатый характер: быстрые переходы на новые уровни сложности и замедленное развитие на каждом из них. Проницательно уловил он часто встречающуюся закономерность эволюционного процесса: вымирающие формы обычно не просто вытесняются более совершенными, а как бы оставляют "арену жизни" (вынужденно, конечно), чем предопределяется последующий расцвет, новых форм.

Иначе говоря, теория цефализации, предложенная Личковым, по всей вероятности, не вполне удовлетворительна; однако некоторые обнаруженные им закономерности (эмпирические обобщения?) интересны и открывают пути дальнейших исследований. Он, совершенно правильно подчеркивает вывод В. И. Вернадского о том, что живое вещество с его цефализацией, идущей "скачками", есть планетное явление, от биосферы неотделимое. Поэтому появление в биосфере разума, сознания никак не может быть случайностью. Но Вернадский особо отмечал, что "...невозможно еще найти какое-нибудь объяснение этому явлению, опираясь на общее построение мира" ^[136]. Личков решился найти такое объяснение, исходя из динамики гравитационных сил Земли и космоса. Однако, сколь ни красива его идея, ее вряд ли можно признать близкой к истине ^[137].

Впрочем, поиски причин цефализации были, можно сказать, необязательным отступлением от главной темы. Об этом он писал только для того, чтобы показать неизбежность и закономерность появления на Земле человека разумного.

Личков оставляет без внимания проблему геологической деятельности человечества — техногенеза, которой много и успешно занимался А. Е. Ферсман, продолжая труд ряда геологов конца прошлого — начала нашего века и развивая идеи В. И. Вернадского. Этим Личков как бы отходит от "магистрального" пути науки нашего века, ведущего к экологии человека и познанию всепланетных преобразований природы, осуществляемых посредством техники. Он размышляет преимущественно о нравственности, о вере человека в высшие принципы, идеалы.

Странным на первый взгляд может показаться интерес представителя наук о Земле к подобным сугубо гуманитарным вопросам, Личков обращается к представлениям Л. Фейербаха о религии без бога — атеистической, признающей высшие духовные ценности не вне человека, а в нем самом. Иначе говоря, провозглашается "обожествление" человечества.

Однако Борис Леонидович не стремится к идеализации отношений между людьми и государствами. Он не забывает "кровавых уроков истории" ^[138].

По мнению Личкова, сказывается "биологическая природа" человека, затрудняющая существование в новой, социальной среде. В биосфере, в эволюции живого вещества проявляются законы естественного отбора, борьбы за существование. Человек уже не принадлежит всецело биосфере. Превзойдя по своему могуществу всех животных, человек может быть истреблен только человеком. Поэтому в ноосфере должны осуществляться моральные нормы, не допускающие уничтожения людей. Без этого существование ноосферы невозможно.

Какие же предпосылки осуществления сферы разума на Земле? Прежде всего: "...человек научился владеть пространством Земли так, как никто никогда не владел им, и вышел даже за пределы этого пространства"^[139]. Кроме того: "...человек сейчас постепенно все быстрее и быстрее овладевает веществами" ^[140]. А еще, по мнению Личкова, начинается борьба человека за бессмертие^[141].

Человек, сознающий свое бытие, стремящийся к познанию мира, осмысливающий жизнь и смерть, уже одним этим выделился из всех живых созданий и открыл принципиально новый этап в эволюции живого вещества и биосферы. Незначительная часть живого вещества обрела самосознание, интеллект. И в результате начались необратимые решительные преобразования всей области жизни.

В. И. Вернадскому это обстоятельство казалось загадочным. Мысль не является формой энергии, писал он. Как же она меняет энергетические процессы? Б. Л. Личков ответил на этот вопрос: человеческая мысль не производит энергию, но ищет и находит пути к ее использованию. Иначе говоря, разум производит информацию, с помощью которой регулирует природные процессы.

В чем же главная особенность человеческой деятельности на Земле, где биосфера переходит в ноосферу? Для ответа на этот вопрос Борис Леонидович обращается к понятию энтропии. Оно было обосновано в рамках'термодинамики для закрытых систем, став как бы формальным выражением первого и второго начал термодинамики: закона сохранения энергии и закона "деградации" энергии, определенных потерь при любых процессах. Л. Больцман связал понятия энтропии и беспорядка простой формулой, показав, что энергия растет пропорционально увеличению хаоса и убывает с повышением упорядоченности. Величину, обратную энтропии, показывающую меру порядка и аккумуляции энергии, стали называть негэнтропией, энтропией.

В нашем веке ученые стали использовать принцип энтропии для характеристики процессов жизнедеятельности. Например, французский ученый В. Анри говорил (на лекции в Петрограде в 1917 г.); "С мировой точки зрения жизнь есть... постоянное задержание и накопление лучистой энергии, замедляющее превращение полезной энергии в теплоту и препятствующее рассеиванию последней в мировом пространстве" ^[142]. Иначе говоря, жизнь противодействует энтропии.

К сожалению, подобные идеи порой пересказываются неверно. Получается, будто живое вещество способно уменьшать энтропию, а не замедлять ее рост.

Энтропия может уменьшаться только относительно. Скажем, одноклеточный организм излучает на единицу массы и площади больше энергии, чем крупный многоклеточный организм. В этом смысле переход в геологической истории (около 1 млрд, лет назад) от одноклеточных к многоклеточным можно условно назвать эктропичным явлением, понижением энтропии. Хотя тепловая энергия все равно теряется, и в немалом количестве (даже у многоклеточного тепловое излучение на единицу массы более интенсивное, чем у Солнца!). Энергия теряется, энтропия по-прежнему возрастает, но только не так быстро, как прежде.

Обо всем этом приходится писать потому, что Личков, судя по всему, двояко и не всегда верно понимал энтропию и эктропию. В одном месте он ссылается на совершенно правильные высказывания Ф. Ауэрбаха ("Жизнь — это та организация, которую мир создал для борьбы против обесценения энергии") ^[143] и А. Бергсона ("Жизнь не способна остановить процесс материальных изменений, но ей возможно этот процесс только задержать") ^[144].

Однако Личков никак не хочет примириться с неизбежностью абсолютного возрастания энергии для любых закрытых систем. Ведь человек, стремясь к физическому бессмертию, как бы бросает вызов всесильной смерти и ее отражению — энтропии. А если такая мечта осуществится? Не будет ли это означать, что человеку наконец-то удалось победить, подчинить своей власти энтропию?

"Если биологические явления, и в том числе биологические существа, временно преодолевающие энтропию, самое большее будут обладать долговечностью, то живые существа из ноосферы могут претендовать на вечность существования, и, следовательно, здесь энтропия будет преодолена полностью..." ^[145] Так пишет Личков, не обращая внимания на то, что мир, в котором нет никакого изменения энтропии и царствует вечность,- это мир застывший, вне времени, а значит, и движения. Как в заколдованном дворце спящей красавицы, здесь мгновение сомкнется с вечностью. Полное равновесие процессов, их абсолютная замкнутость равносильны реализации идеального цикла Карно и более ранних мистических идей о постоянных возвращениях мира в исходное состояние и точнейшего повторения прошедшего. Но в таком случае будет опровергнуто, второе начало термодинамики, согласно которому невозможно производить полезную работу без энергетических потерь. Иначе говоря, подобная ноосфера будет так называемым вечным двигателем второго рода (не подчиняющимся второму началу термодинамики) .

"Если человеческая ноосфера,—писал Личков,—будет осуществлена по всей Вселенной, то последняя разделиться на участки ноосферы и биосферы, которая до ноосферы еще не дошла. Отвергая универсальность закона энтропии, еще Г. Гельмгольц в одном из исследований своих по термодинамике говорил, что превращение более тонкой структуры живой органической ткани — это вопрос открытый... От хаоса через творение деятельности человека, его эволюция будут вести к полной победе энтропического духа" ^[146].

В данном контексте во избежание грубой ошибки эктропию следует понимать как относительное уменьшение энтропии. К тому же речь здесь идет не о закрытых системах, а об открытых, не изолированных от внешнего мира, существующих при постоянном притоке энергии извне. Так, для нашей земной биосферы имеется постоянный мощный поток лучистой солнечной энергии. Вне солнечного света и тепла земная биосфера обречена на гибель. В относительно закрытой системе солнечное излучение — Земля принципиально невозможно избежать энергетических потерь, поэтому она всегда будет оставаться энтропийной. Иное дело — открытая система биосферы, условно вычлененная — в схеме — из системы солнечное излучение — Земля. В ней относительная энтропия уменьшается за счет огромного роста энтропии всей системы.

Все это — известные, доказанные сведения. Скажем, нетрудно подсчитать общее увеличение энтропии системы Земля—Солнце и относительное ее уменьшение для открытой системы биосферы. Соотношение получается примерно такое: белое пятнышко, точка на фоне листа черной бумаги, символизирующего рост энтропии. Строго говоря, подобное соотношение весьма условно, так как сравниваются два принципиально разных типа систем — закрытые и открытые. Во втором случае это явная идеализация. Любой живой организм — открытая система, погибающая в изоляции, без постоянного притока энергии и информации. Проще говоря, это, по образной формулировке Ж. Кювье, вихрь атомов — упорядоченный, организованный. Вот и все живое вещество, и биосфера тоже вихри атомов, но только глобальные. И ноосфера, как бы высоко ни организованная, будет упорядоченным вихрем атомов. И когда Борис Леонидович мечтая о грядущей победе человека над энтропией и смертью, представлял ноосферу как бы островком среди хаотичного океана растущей энтропии, он просто давал волю своей фантазии, своим добрым побуждениям и вере в грядущую счастливую жизнь, не принимая во внимание ограничения, налагаемые на все процессы законами мироздания, открытыми человеком, по не "покоренными" им, так как человек — частица природы.

Конечно, никому не возбраняется мечтать и фантазировать. Однако при этом — увы! — приходится время от времени соотносить выдуманный мир с действительностью, если мы желаем проникать в будущее с помощью научных знаний, стремясь предугадать его некоторые черты.

Нестрогие прогнозы Бориса Леонидовича о возможной победе человека над "тенью царицы мира" (энергии) — энтропией характеризуют более всего его самого: человека эмоционального, доброго, оптимистичного, верящего в победу разума, мира, справедливости, лучших человеческих чувств и побуждений.

В этом он был очень похож на В. И. Вернадского. Но существовало и отличие. Вернадский более всего уповал на разум человека. Недаром так понравился ему термин "ноосфера" — сфера разума — для характеристики планетной области деятельности человечества. Во многих своих высказываниях Владимир Иванович предполагал ноосферу будущим состоянием биосферы, к которому мы сейчас переходим. Но в иных случаях он называл ее "состоянием наших дней", а то и указывал на то, что ноосфера уже существует несколько веков ^[147].

...Возвращаясь к проблеме энтропии и эктропии, можно предложить уточнение к концепции Личкова. Дело в том, что на свете есть источники энергии, расточающие ее самопроизвольно, вне желания человека; скажем, наше Солнце. В таком случае принципиально важен сам факт использования какой-то доли этой энергии, задержания ее и перевода в иные формы, в сложно организованные структуры. Если человек, вооруженный разумом и техникой, способен сделать в этом направлении новые шаги, увеличивая активность живого вещества, то это будет как бы победа над энтропией. Понимая так мысль Личкова, с ней можно согласиться. Самое главное: предложенный им критерий всепланетной деятельности человека выбран очень точно. Любые потери энергии (а значит, и вещества) увеличивают энтропию. Борьба за так называемое безотходное производство — это и есть борьба с энтропией, рассеиванием полезной энергии. Конечно, абсолютно безотходно производство быть не может (это равносильно созданию вечного двигателя второго рода). Однако создание относительно безотходных промышленных комплексов, где сведено к минимуму рассеивание энергии и вещества, было бы огромным достижением. (В настоящее время это сделать не удается из-за больших потерь на стадии добычи и переработки сырья.)

Однако переход к "негэнтропийной" ноосфере, о которой писал Б. Л. Личков, все-таки представляется очень непростым мероприятием. И дело даже не в этических проблемах, остающихся в значительной степени нерешенными. Требуется переход на принципиально иные методы ведения хозяйства, эксплуатации природных ресурсов.

Многие ученые ссылаются на то, что человечество выполняет "негэнтропийные" функции в биосфере. Однако если перейти от качественных оценок к количественным, то выявится, что человек преимущественно разрушает природные ландшафты, упрощает экосистемы, расходует "энергетические запасы" былых биосфер, залегающие в земной коре (нефть, уголь, горючие сланцы), уменьшает количество видов животных и растений и т. и. Иначе говоря, биосфера переходит в ноосферу не так, как предполагали Личков и ряд других ученых. Судя по расчетам, человек не уменьшает относительную энтропию биосферы, а, напротив, увеличивает. Это можно было бы предположить исходя из того факта, что человек использует почти исключительно природные ресурсы биосферы и, вдобавок, с большими потерями^[148].

...Последняя и неопубликованная работа Бориса Леонидовича интересна более всего в трех аспектах: как проявление личности автора; как пример интересно поставленной проблемы; как материал для дальнейших исследований.

Безусловно, всякое творение есть проявление личности создателя. Однако в научных трудах, излагающих объективные сведения, роль субъективного фактора, т. е. особенностей личности автора, сводится, по возможности, к минимуму. Статья Личкова, о которой идет сейчас речь, не просто научная или научно-популярная. В ней затрагиваются вопросы философские, нравственные. Автору приходится высказывать свои представления о добре и зле, о прошлом и будущем человечества, о сущности человека и его предназначении в мире. Мы уже знаем, как отвечал на эти вопросы Личков. Если он допускал научные неточности и ошибки, то его нравственная позиция разумна и благородна. Он расширяет границы, охватываемые традиционной нравственностью, распространяя ее принципы не только на человеческое общество, но и на его природное окружение. Можно сказать, что он ставит вопрос об экологической нравственности, столь актуальной в наши дни. Трезво оценивая огромные трудности, которые надо людям преодолеть для достижения счастливого будущего (в ноосфере), Личков твердо верил в грядущую победу разума и добра. Все это было сугубо личным, выстраданным, искренним. Он не только писал об этом, но и соответственно строил свою жизнь, свое творчество.

Не менее интересна эта работа необычайной широтой охвата проблем. Уже одно это само по себе интересно и поучительно. Вдобавок, автор не ограничился общими рассуждениями о геологической деятельности людей, о биосфере, ноосфере, и т. д. Он вышел за пределы естествознания, заговорив о нравственности, войне и мире, моральных ценностях. Казалось бы, он слитком далеко удалился от своих профессиональных интересов. Но так может показаться только на первый взгляд. Потому чта в качестве геологической силы человек проявляет себя на планете не только как разумное социальное существо, умеющее создавать технику и управлять ею. Qh проявляет себя еще как личность, как существо, исповедующее определенную мораль (пусть даже "аморальную"). И от того, какая это личность, какова ее мораль, какими принципами она руководствуется в своих поступках, зависят не только судьбы людей, но судьба земной природы. Скажем, нравственная болезнь потребительства неизбежно ведет к хищнической эксплуатации природных ресурсов, их истощению, деградации биосферы.

Современные исследователи экологии человека нередко упускают из виду вопросы культуры и нравственности, ограничиваясь сугубо естественнонаучными и технологическими аспектами. Подобные упущения снижают научную значимость их выводов и рекомендаций, так как одностороннее освещение сложнейшей проблемы взаимодействия человека и окружающей природы ведет к слишком упрощенным концепциям, в которых человек представлен предельно схематично, наподобие механизма. Надо стремиться к синтезу не только естественнонаучных, но и гуманитарных знаний (как это и попытался сделать Б. Л. Личков).

Наконец, обратимся к критерию энтропии, предложенному Личковым для характеристики глобальной деятельности человечества. Это принципиально важный количественный показатель, значение которого еще пе оценено по достоинству. Для конкретных природных или технологических процессов он применяется давно. Настает пора воспользоваться им и для экологических целей.

Б. Л. Личков, 1960 г.

Последнее произведение Б. Л. Личкова отражает некоторые характерные черты всего его творчества. Прежде всего--увлеченность научными поисками, страстное желание показать жизнь природы и бытие человека без ограничений, налагаемых методами и предметом какой- либо одной науки или даже комплекса наук. Отсюда — стремление к синтезу знаний, смелое проникновение мыслью в неведомое. В основе такого синтеза не всегда лежали факты — прочная опора, но нередко и гипотезы, домыслы, теоретические экстраполяции. Этим вызвана спорность, а то и ошибочность некоторых концепций Личкова. Сама по себе спорность идей нередко является достоинством исследования: пробуждает интерес к ним, вызывает новые мысли, сомнения. Борис Леонидович был, что называется, "генератором идей". И если не все они представляются одинаково убедительными, то иначе и быть не может. Поиски невозможны без ошибок. А без поисков не бывает открытий.