Борьба на юге

Глава 1

Стена темноты внезапно рухнула и словно при ярком блеске вспыхнувших молний проявилась картина удивительной реальности, окаймленная мрачной тенью фантастического сюрреализма.

Осознаю характерное покачивание движущегося поезда, пыхтение паровоза и мерный стук колес. В грязном, замызганном и битком набитом людьми вагоне трудно дышать. Воздух от ночного испарения нечистоплотных, скученных тел невыносимо удушлив, хоть пластай его топором. Преобладает характерный аромат заскорузлых портянок и вонючих ног. Мои открытые глаза глупо таращатся на открывающийся моему замутненному взору, при довольно скудном освещении, весьма странный вид. Все вокруг выглядит каким-то убогим, архаичным и старомодным.

Внутри вагона - какие-то разношерстные, незнакомые люди. Замечаю три--четыре интеллигентных, крайне измученных тяжелыми переживаниями и видимо бессонными ночами лица, несколько неопределенных солдатских физиономий; остальные присутствующие - явные аристократы революции, хоть плакаты с них рисуй - матросы с наглыми, хамскими и зверскими мордами, с легким налетом дебилизма во взоре. Мест явно не хватало, многие спали на полу вповалку. Занявшие сидячие места, подобно моему, поглядывали на «лежачих» с завистью, даже на тех, кто забрался на третьи полки, тулясь под самым потолком. Лучше лежать, чем сидеть…

Инстинктивно пытаюсь для притока свежего воздуха открыть вагонное окно - мое невинное намерение встретило такой дикий звериный вой протеста, что я сразу отпрянул и зарекся проявлять всякую инициативу, что бы не вызвать нежелательных эксцессов.

-- Чай зима, а не май месяц! – возмущенно орут все вокруг на меня.

И что это за хрень и как я сюда попал? Вопрос на миллион долларов. Куда я попал? Как? Зачем? Ни на один из этих вопросов я ответить не мог.

То, что здесь происходит съемки фильма про революцию, и вокруг декорации, я отмел сразу. Во-первых, никого из киношников не видно, все мы просто едем, выставленного осветителями света нет. Во-вторых, характерных предметов другого столетия: часов, мобильников нигде не видно. Нет даже окурков с фильтром и маленьких горелых спичек, полиэтилена, прочего мусора и других вещей, всегда окружающих нас. Больно уж все выстроено в сюжет до мелочей, согласно сценария. Очень уж натурально все. И на вид, и на запах. Может, развлекается какой-то сумасшедший миллиардер? Но, при чем здесь я?

Тогда я либо сплю, либо вижу галлюцинации. Такое ощущение, что тело не мое. Рост ниже, руки короче, пальцы не такие длинные, да и ладони более грубые. Ничего не болит и не беспокоит, как будто я немного моложе. Интересный сон!

– Бред какой-то… – буркнул я себе под нос.

На мне надета архаичная бекеша, не то военная, не то штатская, каракулевая шапка, высокие сапоги, короче вид классического киношного кулака, а может быть среднего купца, спекулянта или подрядчика. Шарю по карманам и нахожу там свидетельство - похожее на настоящее, со старорежимными "ятями" с законными подписями и печатями на установленном бланке. Бумага удостоверяет, что я представитель Подольской губернской управы И. А. Поляков, командируюсь на Кавказ для закупки керосина для нужд названной губернии, -- данная бумага придала мне определенной храбрости и уверенности в моей лояльности к действующей власти. Любой!

Стоя у окна, держусь довольно непринужденно, всецело занятый своими грустными мыслями и внутренними переживаниями. Через несколько минут общее внимание пассажиров - баб в платках и разнузданных матросов, сосредоточенное до того времени на мне, сначала ослабевает, а вскоре и совершенно исчезает. По разговорам понимаю, что мы подъезжаем к Киеву.

Что все это может значить? Голова просто раскалывается. Что я помню? Определенно, что я - Голубев Иван Васильевич, майор Госнаркоконтроля, человек невеликих талантов, досиживающий на этом месте до заслуженной "военной" пенсии. Абсолютно бесполезный человек. Мельком мысленно пролистываю листы своей нехитрой биографии. Родился в Советском Союзе, учился в школе. В военное училище не попал, пытаться было бесполезно, как и в мединститут, но, в общем, в молодости был далеко не дурак. Так что можно было выбирать из оставшихся вариантов.

Специальности: инженер, строитель или железнодорожник меня совсем не привлекали, так что я пошел учиться на плановика, так как конкурс там был хотя и меньше, чем в мединституте, но все равно большой, так как в Союзе планирование было очень популярно. Говорили, что за этим будущее. Пока я сходил в армию, Советский Союз приказал нам долго жить, так что мое потенциальное теплое место накрылось медным тазом. Развели меня как пляжного лоха! Из института вышел непонятным экономистом в разгар рыночной экономики, в челноки и рыночные торговцы я не пошел, а прибился к разваливающейся армии.

Здесь я быстро освоил нехитрую армейскую мудрость, иметь уставной вид - придурковатый, не лезть не в свое дело, никогда не проявлять наказуемую инициативу и не задавать лишних вопросов. За нас всегда думают командиры, а нам без приказа это занятие не положено. Там я работал по ревизиям, но наступили чеченские войны. Приходилось ездить на Кавказ и делать вместе со всеми умный вид, что вокруг никакой войны нет. Верный способ, чтобы сойти с ума.

Копаться в бумажках здесь зачастую было не менее опасно, чем лезть под пули, так что когда появилась возможность перейти в налоговую полицию, я поспешил слинять туда. Там я был самым умным на фоне остальных дубовых офицеров, так что этим заслужил острую нелюбовь своего начальства. Кадры у нас были все как на подбор самодовольные армейские болваны, с головами отлитыми из монолитного чугуна.

К примеру, один товарищ (из числа тех, что поручишь такому гулять с собачкой, так он случайно с обрыва упадет), сидящий рядом со мной в кабинете, явный гений альтернативной экономики, проверяя один санаторий, увидел на банковских платежках волшебное слово "без налогообложения (НДС)". Он тут же вообразил, что раскрыл всемирный заговор против нашего государства, тот час доложил начальству и с его полного одобрения выписал всем покупателям путевок три сотни повесток.

Потом наш доблестный самодовольный офицер еще целый год опрашивал всех под протокол как же они дошли до жизни такой. Так что на фоне таких хватов я не котировался, потихоньку копался в бумажках и старался не отсвечивать. Обработка статистики, составление всевозможных справок и обзоров быстро привели к тому, что даже думать я стал с одышкою.

Страна наша богатая, но даже ей оказалось не под силу содержать столько резвящихся гениев идиотизма. В один прекрасный момент 55 тысяч сотрудников Налоговой полиции оказались абсолютно некому не нужны. Контору ликвидировали за ненадобностью. Кое-кого из сотрудников, проявляющих периодические проблески разума, забрало к себе МВД, но подавляющее большинство - 40 тысяч человек, вместе со мной, перебралось в новообразованный орган - Госнаркоконтроль.

Результат все знают. Россия стала абсолютным рекордсменом в мире по потреблению героина, а смертность от данного наркотика в нашей стране в три раза превысила смертность в негритянских кварталах Лондона и его черных пригородов. Я давно понял, что максимум, что мне светит: не высовываться, зарыться в бумаги по уши и благополучно дожить до пенсии в 45 лет. Даже в 44, учитывая мой стаж в горячих точках. Хочешь насмешить бога - расскажи ему о своих планах. Во время очередных стрельб ( зачем они только нам нужны), я успел заметить что какие-то лысые пузаны со взором горящим, тыкали стволами в моем направлении. Спорить с идиотами бесполезно, и я поспешил побыстрей убраться с линии огня, памятуя, что даже разряженный пистолет иногда может выстрелить. Не успел. И вот – шальная пуля! Е-пэ-рэ-сэ-тэ!

Пуля - дура, и не всегда смертельна. Но все же, явно не мое тело и революционный антураж кругом, настаивали меня на минорный лад. На своем мандате я заметил дату 22 ноября 1917 года ( не знаю уж по какому стилю). Ой, как все не хорошо. Всегда самое трудное - жить в эпоху перемен. А я попал с разгар вихрей революции и гражданской войны, так что голову тут сложить как два пальца об асфальт. Характерно, что теориями машины времени, переселения душ и прочей мистической хрени я уже вполне был морально подготовлен к подобному развитию событий, благодаря соответствующей литературе и кинематографу. Просто очередной выкрутас времени. Только там люди попадали всегда прямиком в тело царя.

Чаще всего Николая Второго, иногда в его братьев Георгия или Михаила. А я попал в тело непонятно кого. Кроме того, засланцы в прошлое готовились, штудировали соответствующую литературу, все знали и все помнили, в крайнем случае, были мастерами своей профессии. Тут же начинали все изобретать: промежуточный патрон и командирскую башенку, автоматы и вертолеты и отважно громили всех вражин, прогибая историю под себя.

А какая у меня профессия? Бюрократ? Паразит? Так здесь конкуренция у меня будет бешенная. Кроме того, тут правит бал каллиграфия, а у меня почерк - как курица лапой. Орфография опять же не та. Через год может все перейдут на новую, упрощенную, но ты проживи во время революции этот год. Шансы выжить здесь не больше чем у безбашенного наркомана, берущего дешевую дурь у случайных дилеров за треть цены.

Ладно, не время голову ломать, может это просто дурной сон. Может быть, я проснусь, и буду вспоминать все это, как простой кошмар. И я опять втиснулся на лавку, заняв крохотное свободное место среди сидящих дремлющих пассажиров. Мое тело плотно прижали локтями, сидеть было крайне неудобно, но я героически попытался заснуть, и скоро это мне удалось.

И в этом сне я так же видел сны. Удивительные сны. Видно, необходимая информация загружалась с опозданием. В виде красочных картинок и не полная.

Так снился мне городок Ботушаны ( Румыния), приграничный город неподалеку от Черновцов, где я сроду не бывал. Как и вообще в Румынии. Там я, на этот раз уже как Поляков Иван Алексеевич, к своему удивлению служил офицером штаба 9-й Русской Императорской Армии. Полным ходом шла великая европейская бойня- Первая мировая война, в которой было уничтожено десять миллионов человек и искалечено двадцать миллионов.

И тут мне не сильно повезло, если офицеров во время революции все ненавидели и ставили к стенке без особых сентенций, то штабных ненавидели все поголовно, даже коллеги офицеры. Хотя за что? Отвечал я за дороги и мосты и координировал работу частей стройбата. От меня сильно много не зависело, самостоятельно я вопросы не решал, так: собрать информацию, доложить по инстанциям, проконтролировать выполнение работ. Кроме того, по своему происхождению я был не из дворян, а из казаков. Впрочем, хрен редьки не слаще, казаков тут все рассматривали как гнусных душителей революции 1905 года и природных врагов славной февральской 1917.

Ощущение полной глубочайшей задницы не покидали нас уже давно. Царь, наш добрый деспот, уж точно ухитрился достать всех, вплоть до ближнего круга, вопреки собственным интересам переставшего его защищать. Николай II отрекся в пользу брата, тот, в свою очередь, отрекся неизвестно в чью пользу, так что власть подхватили разудалые волонтеры-добровольцы оказавшиеся в тот момент в Петрограде. Восторга было море. Это была нерешительная трусливая кучка местных политиканов, инвалидов мысли, из числа чиновников-взяточников и бестолковых министров, во главе с пройдохой Керенским -- именовавшие себя Временным Правительством.

Отчего-то эти господа панически боясь даже призрака восстановления самодержавия, истерически всюду его преследуя, так что наш убогий председатель Правительства, прозевал действительную опасность с левого фланга, со стороны своих братьев по разуму. Левые революционеры в свою очередь хотели попытаться порулить этой несчастной страной. Стихия понемногу раскочегаривалась, и это было тем более опасно, что чего-чего, а дефицита в «руководящих и направляющих» силах не было. Уже в начале октября нельзя было сомневаться, что злополучный демократический парламент революционного самодура Керенского доживает свои последние дни. Нависала багровая туча. Надвигалось новое, ужасное зло - гражданская распря.

Всякая дисциплина в русской армии была после Февральской революции сразу разрушена "приказом No 1", отменявшим отдание чести. И пошло-поехало. Так смотрели на дело обиженные старые генералы и амбициозные молодые поручики. Но это все вздор. Старая армия отражала господство старых классов. Старую армию сразу убила революция. Если крестьянин под революционными лозунгами пинками прогонял помещика из поместья, а то и убивал его, то понятно, что сын этого крестьянина никак не мог подчиняться сыну помещика в качестве офицера.

Армия - не только техническая организация, связанная маршировкой и отданием чести, а моральная организация, основанная на определенных взаимоотношениях людей и классов. Когда старые отношения взрываются революцией, армия неизбежно гибнет. Так было всегда. Так что у новых властей получалась в итоге не армия, а бродячий цирк.

Естественно, что всякая работа штаба в это время вообще, а в частности, нашего хозяйственного генерал-квартирмейстерского отдела, почти совсем прекратилась. По старой привычке мы - офицеры, упорно продолжали посещать штаб, где убивали свое время за каждодневной игрой в шахматы, шашки, в злободневных разговорах и в обсуждении назревающих событий, стараясь, подняв завесу, заглянуть в смутное будущее. Так сказать, притихли, принюхиваясь к новым ветрам. Как в это время воевала наша доблестная армия с врагами, было решительно непонятно.

Свято место пусто не бывает, так что скоро у нас появились самозванные конкурирующие властные органы. Так что, боевой темой для наших бесед, весьма часто, служили несуразные, подчас дикие постановления армейского комитета, заседавшего здесь же, в Ботушанах. Это детище революции, созданное с очевидной целью подорвать престиж офицерского состава и тем самым ускорить развал армии, косо смотрело на всех нас поголовно, расценивая офицеров штаба вообще, а особенно офицеров генерального штаба, как определенных и закоренелых контрреволюционеров. Как там, у Шекспира в "Ромео и Джульетта" говорится: "Бунтовщики! Кто нарушает мир? Кто оскверняет меч свой кровью ближних? Не слушают! Эй, эй, вы, люди! Звери!"

Самой заветной мечтой злобствующего армейского комитета, знающем толк в беспределе, было поставить нас всех к стенке. Но пока они не решались. У меня по заднице от таких захватывающих перспектив частенько пробегал холодок. Хотя, пока еще никакой непосредственной опасности нам не грозило. Наличие румынских частей в городе и юнкеров местного военного училища, в значительной степени обуздывало аппетиты "товарищей". Однако, у большинства из нас душевное равновесие было нарушено, росла растерянность, совершенно не было уверенности в завтрашнем дне. Кроме того, становилось до боли обидно, что даже недалекие румыны и те как-то поддерживают у себя какой никакой порядок, а мы русские - гордо считающие себя мировой державой, не в состоянии организовать у себя вообще никакого, у нас царит полный хаос.

Невозможно было оставаться равнодушным и видеть, как убогие мероприятия "Нового Правительства" окончательно разваливают в армии все то, что с большим трудом удалось пока сохранить. Становилось ясно, что гибнет не армия, не фронт, а гибнет уже все государство. Даже самые неисправимые оптимисты и те уже считали, что Россия катится в бездну по наклонной плоскости.

Вначале, значительная удаленность от очага революционной заразы -- Петрограда позволила армиям Румынского фронта, в том числе и нашей, дольше других сохранять, хотя бы видимый порядок. Но гнусная социалистическая пропаганда продолжала свое черное дело. Грабь награбленное! Что можно противопоставить такому мощному лозунгу? Развал фронта, происходивший обратно пропорционально расстоянию до Петрограда, постепенно близился и, наконец, проник и в нашу армию. Жалкие попытки противодействия, не поддержанные к тому же свыше, были совершенно безуспешны. Толку от них не было, остановить заразу мы оказались бессильны. Кризис грыз армию, как крыса сулугуни.

В роли вынужденных зрителей, мы наблюдали развертывающуюся кошмарную и мучительную драму: с хрустом, как вешний лед, ломались вековые устои, рушились старые идеалы, традиции благородного прошлого, падали покровы, обнажая гнусное бесстыдство и отвратительное убожество многих наших " перековавшихся" руководителей, еще вчера купавшихся в лучах царского блеска и ласки, а ныне делавших головокружительную революционную карьеру. Несся ужасный вихрь, тайфун, превращавший все в груду обломков.

В зависимости от степени своей впечатлительности и восприимчивости, каждый из нас самостоятельно переживал душевные страдания и мучился сознанием своей беспомощности. Командующий нашей 9-й армии Анатолий Киприянович Келчевский, всегда привыкший держать нос по ветру, оказался в конец обескуражен. Раньше всегда веселый, жизнерадостный, душа общества, как принято говорить, он теперь совершенно осунулся, согнулся, пожелтел, состарился. А вместе с ним поник и я. Так как я всегда стремился выслужиться перед своим начальством, выдавая себя за искреннего друга командующего, правда, не всегда это получалось. Каши с ним, конечно, не сваришь, но как приятель – он лучше не придумаешь. Ну, там чаек попить, в шахматы или карты перекинутся. Тем более ,что сам командующий был не боевой офицер, а из наших - штабных, и долгие годы совместного пребывания в штабе 9-й армии -- весьма сблизили нас.

Видя ежедневно Анатолия Киприяновича, я с тайным злорадством замечал, как помимо горьких переживаний, испытываемых всеми нами, его лично гнетет еще и острая боль разочарования в ужасных результатах "бескровной революции". На это у меня имелись довольно веские основания. Мы с ним чуть было не разругались вдрызг, что чуть было не стоило мне карьеры. Помню, еще в самом начале революции, в марте месяце, Келчевский, бывший тогда еще только генерал-квартирмейстером нашего штаба, как-то зашел в мою канцелярию и, будучи в отличном настроении, рассчитывая на скорое повышение от новой власти, шутливо обратился ко мне издевательски сюсюкающим голосом, словно обращаясь к маленькому и не отягощенному интеллектом ребенку, со словами:

- А ты, Иван Алексеевич, все сидишь, насупившись, как сыч.

Генерал был одет в один из своих новых мундиров, явно никогда не знакомых с почерневшими следами пороха или кровавыми пятнами, и выглядел действительно великолепно. Как будто был рожден, чтобы носить эту форму и вести людей по зеленым полям к победе.

В ответ я угрюмо сказал своему начальнику, новоявленному революционеру:

- Особых причин теперь веселиться не вижу.

- Ну, конечно, тебе казаку наша революция не по нутру, вы все больше насчет нагайки.

Слово за слово мы начали неудобный разговор, который из безобидной шутки очень скоро перешел в горячий спор. Через несколько минут наша комната наполнилась офицерами штаба, привлеченными издаваемым нами шумом. По выражению лиц присутствующих, по их репликам, я безошибочно мог заметить, что часть из них сочувствует генералу Келчевскому.

Наш спор касался происшедшей Февральской революции и возможных ее последствий. Анатолий Киприянович, в общем, признавал неизбежную необходимость совершившегося и глубоко верил в светлое будущее, грядущее как логическое следствие происшедшего переворота. Генерал говорил страстно, но без всякой логики.

Моя консервативная точка зрения была диаметрально противоположной. Вполне понятно, что при таких разных взглядах, невозможно было найти примирительную равнодействующую в нашем споре и потому генерал Келчевский, кончая разговор, дергая головой взад-вперед, прямо как дятел, веско бросил мне неприятную фразу:

- С твоими убеждениями тебе лучше ехать теперь же на Дон.

Вот же идиот! Настоящий кретин! Тупица! Варвар! Напыщенный индюк! Я не остался в долгу и ответил:

- 3а совет большое спасибо, но на Дон я уеду, когда найду нужным. Со своей же стороны, Вам я пожелаю, чтобы дивизия, которой Вам, дай бог, предстоит командовать, состояла бы из солдат Петроградского гарнизона, то есть элемента, по Вашим словам, революционного, сознательного и какой Вы только что горячо восхваляли, а я лично предпочитаю командовать старомодным полком такого приблизительно состава, с которым мы выступали на войну в 1914 году.

Мое пожелание не сбылось. Командовать дивизией Келчевкому не пришлось. Но карьера его стремительно поперла в гору, так как он всюду высказывал себя горячим сторонником новой власти. Революция быстро несла его вверх. После ухода генерал-лейтенанта А. С. Санникова, он становится начальником штаба Армии, а затем через совсем небольшой срок, принимает на свои плечи бремя командования всей 9-й армией. Нет, бывают, конечно, вундеркинды, но Келчевский в их списках, судя по итогам своего короткого управления армией, явно не значился. Я же, дурак, если бы не свой язык, враг мой, вместо освободившегося поста начальника штаба, еле сохранил свое прежнее место в отделе.