Пару дней мы осыпались впрок. И вот наступил долгожданный день, вернее вечер. Нанесём визит комиссарам! Организованное наблюдение показало, что вечером ближе к 9 часам, разводящий приводит трех красноармейцев, выделенных красными для ночной охраны банка, и они, запершись в здании, сидят там до конца смены, которая приходит утром, часов в 8. В случае чего, они обязаны звонить, или же стрелять, или позвать на помощь. Центр города, патрулей много. К тому же революционная дисциплина привела к тому, что чем сидеть и охранять денежное хранилище, проще и главное гораздо выгодней, было грабить прохожих в составе патрулей.
Так что желающих сторожить было очень мало. Ограбить же банк самостоятельно караульные солдаты не могли: ключей им не доверяли, а само хранилище - представлялось непреступной крепостью. Целую комнату запечатали в панцирную коробку из особой стали, спрятали за бетонной стеною в метр толщиной.
Внутрь вела массивная дверь с дюжиной штырей и поворотным штурвалом, а в комнате-сейфе поместилось кроме всего прочего еще и полторы тысячи касс, предназначенных для хранения драгоценностей. К тому же, при новой советской власти электричество стало редким гостем в городе, как и отопление, а топить печи в национализированном банке большевистские хозяева как-то не озаботились. Так что солдаты просто сидели при входе при свете керосиновой лампы и грелись, сжигая найденные здесь же бумаги на импровизированном костерке. Не особо заботясь об обходе здания. В какой хлев превратили «большевики и сочувствующие» захваченный ими банк, лучше было даже не интересоваться.
Знать бы еще, куда наш ход нас вывел - просто к подвалу или же к самому хранилищу. Увидим. Почти все огни в банке погашены, выходные. Часов в одиннадцать ночи один из калмыков перерезал телефонный кабель, а потом, через полчаса, мы начали работать. Если спалимся – вилы.
Толстый слой земли скрывал весь пол подвала. Сверху на утрамбованный грунт был положен деревянный настил. Подземный ход вёл на ту сторону переулка, чуть наискосок. К зданию банка. К подвалу. К «ростовскому сейфу». Вниз вели ступени, выдолбленные в глине, на них были аккуратно уложены доски. Вход, наполовину проломленный в стене и фундаменте дома, и сам туннель были сделаны со всей тщательностью — подпорки, крепи, опоры — всё очень надёжно, любой шахтёр позавидует. В самом конце туннель расширялся, а «потолком» ему был вероятный бетонный угол «ростовского сейфа».
С богом! Начали работать коловоротами и осторожно зубилами и киянками. Отбитые куски бетона относили из тоннеля ведрами. В подкопе — не продохнуть. Надышали. Да и керосиновые лампы вносили свою весомую лепту. Под дном вероятного хранилища трудились, сменяя друг друга, калмыки, мокрые от пота. В тесноте прохода мог ударно работать только один человек.
Бетонная быль, садясь на потные тела, засыхала корочкой. Добрались до стали. Хранилище! Оно, родимое. Можно с охраной не связываться, да и не страшно уже шуметь стальной кувалдой, красноармейцы не заявятся, их это не касается.
Скоро бетон был сбит на большой площади, как бы не в квадратную сажень, и теперь между нами и вожделенной добычей оставалось всего полдюйма, но эти полдюйма составляла особо прочная сталь, выложенная здесь немецкой фирмой «Арнгейм». Применим термитные шашки. Калмык в брезентовой робе с клещами осторожно примеривался, где лучше сделать лаз. Зажигаем! Искрит, но работает! Прожигает сталь не хуже автогена. Недаром же, для пробы, мы прожгли насквозь толстую печную дверцу. Трех термитных шашек нам хватило, чтобы проделать необходимый лаз. Вырезанный кусок металла со звоном «отворился», будто дверца, держась на честном слове, но тут же обломился и рухнул вниз. Уже утро, но спать сегодня нам не придется. Используем выходные по полной.
Заходим, первым делом вскрываем оставшейся термитной шашкой большой внутренний сейф. Золото! Это мы хорошо зашли. Не стесняемся, все вокруг - народное, все вокруг – мое. Принесли мешки для строительного мусора и упаковываем свои трофеи. Шашек у нас больше нет, но есть кувалды, ломы и зубила. А так же напильники и ножовка по металлу. Этого вполне хватит, чтобы поработать над малыми сейфами. Трудились, сменяя друг друга, весь день и всю ночь. К утру все просто падали от усталости.
Но трудились мы не зря. Может малых сейфов с бриллиантами, мы вскрыли меньше, чем поляки, но мы и золотом не брезгуем. И даже серебром и даже бумагой. Тяжелые, но на вид полупустые грязные мешки, килограмм по 40 каждый, набиты ювелиркой и золотыми изделиями. Бриллианты и прочие камни не выковыривали, все там. Итого 8 мешков! Кроме того, взяли пять мешков (более 200 килограмм) золотой монеты. Калмыки даже прихватили мешок с серебряными рублями, а я пару мешков с бумажными николаевками, крупных номиналов. Пусть будет. Всего почти 700 килограмм веса на нас семерых. Все. Вроде бы с главной проблемой пока справился.
Понедельник, 5 утра, через три часа откроется банк. Пора рвать когти. Над входом в хранилище приспосабливаю свою бутылку с детонирующим составом. Пусть "товарищи" порадуются! Вывозим парой рейсов, под видом строительного мусора, наши трофеи, используя для этого нашу коляску, куда мы запрягли сразу трех лошадей. Своих коней мы от соседей забрали заблаговременно.
За час до открытия банковского учреждения перебираемся на свою базу в Богатяновке, оставляя на произвол судьбы гостеприимный дом и его еврейского хозяина. У того теперь возникнет массу проблем и не только с продолжением брошенного нами ремонта, который фактически так и не начался. А вот большевики никаких объяснений слушать не будут, что он не сном и не духом. Шлепнут, как пить дать!
В Богатяновке нас уже ждут арендованные подводы. Чего световой день даром терять! Нельзя медлить не секунды! Быстро переодеваемся, калмыки волшебным образом из разнорабочих -гастарбайтеров превращаются в монгольских купцов, и грузим подводы. Я остаюсь в костюме рабочего, более того у меня припасена красная повязка на рукав. Надо ли говорить, что это пальто я отдавал на переделку, чтобы мне перешили правый карман? Теперь главное - тихо скрыться из города. Через Дон по льду нам на тяжелогруженых подводах не уйти, а деревянные настилы красноармейцы жестко контролируют, продолжая отлавливать скрывающихся в городе офицеров и партизан. Ну, и пограбить население возможности не упускают.
Так что мы, как все нормальные герои, всегда идем в обход. Пойдем на северо-восток и через второстепенные переулочки попытаемся выбраться из города. Возницы подвод сами из этих мест, хорошо знают все стёжки-дорожки, порой и такие, о которых большевики не ведают. Путь мы наметили. Попытка проникнуть сквозь красноармейские заслоны была очень рискованной, но другого выхода не было. И так как всегда есть огромный риск нарваться на патруль, то наша коляска теперь уже полупустая и запряженная парой лошадей пойдет чуть впереди. Чтобы всем нам не попадаться.
Выбравшись из города, постараемся добраться до станицы Аксайской и перейти Дон уже там. В казачьих станицах большевики пока опасаются проявлять свое истинное лицо, не лютуют, так что там нам легче будет перебраться через реку. А если какой патруль на переправе и будет, то пусть начинает молиться. Мы не овечки, чтобы безропотно идти под нож. Так что не получится у нас долгого разговора.
Спешили. Цокали по камням копыта наших коней. Узнав об ограблении банка, большевики придут в бешенство. Они на это золото тоже рассчитывают. Общественные сортиры для рабочих и крестьян делать. Как Ленин шутил. Утро рабочей недели, но народу встречается не особо много. Хотя мы быстро движемся по второстепенным улочкам. Но все же не повезло. Мой внутренний «радар» отказывает начисто, он меня никак не предупредил, и это пугает больше всего. Ближе к концу города, мы натыкаемся на патруль. Опа, а это кто у нас?
Целых восемь человек. Во главе с щегольски одетым комиссаром, в лихо замятой фуражке с редкой еще сейчас красной звёздой, в ладных сапогах, с клоками намасленных волос, выпущенными из-под «фураньки». Кошмар чистейший. Красноармейцы по мордам судя, «чиста пацаны», вооруженные гопники.
Где поворот, где? Нигде, придется драться. Всегда надо действовать на опережение, и всегда же не так, как от тебя могут ждать. Предсказуемость губит. Аюка останавливает коляску за пару десятков метров до патруля, я торопливо слезаю с нее и с деланной радостью приближаюсь к "товарищам". Улыбаюсь, будто встретил старых друзей после долгой разлуки. При этом сердце то ли в желудок провалилось, то ли к горлу подскочило. "Товарищи" видя мое рабочее одеяние с красной повязкой на рукаве, тоже расслабились. Они без броников, это понятно, так что почти всех успею, тем более «пустоголовые». Все цели удобно расположены. Детский сад, короче. Подойдя ближе, я громко восклицаю:
- Товарищи, родные, как я рад Вас видеть!
После чего сразу начинаю стрелять из кармана пальто в эти наглые опухшие от пьянства рожи, с ощеренными от внезапного ужаса ртами. Комиссар схватился за грудь, ноги подломились. Рядом солдат с трехлинейкой, молодой совсем, как я успел заметить, дернулся, даже попытался прицелиться. Поздно. Руки у них кривые. Шесть выстрелов и ухожу кувырком в сторону, падая на снег. Револьвер пуст. Я знаю наверняка, что попал, что не промахнулся. Аюка, занимающий место возницы, помогает мне. Ружье с глушителем рявкает тихо, но смертоносно. Тут же звучит выстрел из обычной армейской винтовки и сразу же еще один. Пуля рикошетит от булыжника щербатой мостовой рядом с моей головой, и маленький камушек царапает ухо. Капает кровь. Куда пуля пошла – понятия не имею. Но, спасибо, что не в меня.
Тем временем Аюка уже сумел пристрелить прыткого красноармейца из резервного кавалерийского карабина. Привстаю, зажимая ухо ладонью. Словно невидимые пальцы пробежались по картотеке, и в опустошенном мозгу неожиданно возникает здравая мысль: «Надо сваливать». Некоторые красноармейцы еще активно шевелятся. Звучит: «С-у-у-у-ука, с-у-у-ука, попал в меня, с-у-у-у-ка!» – на одной ноте, дурниной. К нам быстро скачет подмога - Джа-Батыр с парой калмыков в качестве конного конвоя, как и оговорено нами, сразу поспешил нам на помощь, услышав мои выстрелы. Сверкают клинки и скоро все "большевистские прихвостни" отправляются на "поля вечной охоты". Несколько темных туш застыли на дороге, так что все, этих вальнули наглухо, они уже безопасны. Что же, это профессиональные болезни у большевиков - типа пули в башку. Судьба распределяет: "каждому - свое"! А для подлых пособников Советской власти - клинок и пуля.
Вместо того чтобы успокоиться, начал наполняться адреналином только сейчас. Пока все делал – как-то спокоен был, а вот теперь подперло, аж руки задрожали. Плохой из меня бандит, никакой. Жмуров шмонать будем? Торопливо сваливаем трупы в придорожную канаву, выполняющую здесь роль уличной ливневой канализации. Пусть "товарищей" бомжи оформят в шашлык или куда там они их обычно. Сдернул сумку с трупа комиссара, заглянул – деньги. Несколько пачек, перетянутых веревочками. Да, это, наверное, пригодится. Трофейные винтовки и подсумки с патронами скоро грузятся на коляску к Аюке, пока Джа-Батыр возвращается к нашим подводам и проводит их через опасное место. Стреляли!
Нашумели мы конечно, но это не беда! Сейчас, в красном Ростове стреляют достаточно часто. В основном, расстреливают "белую контру", так что наши несколько выстрелов особо не выбиваются из общего ряда. А тут самый дерьмовый район города, в частном секторе как-то поддерживается жизнь. И «на раёне», разумеется, тишина полная. Глушняк вокруг.
Набираю пригоршню снега и прикладываю к уху. Холод унял боль. Привыкай, господин полковник… К тому же, неохота бинтом светить, как раненому герою. Сажусь в коляску, и мы спешим за нашим обозом. Полный ход вперёд! Это то самое, что нам всем сейчас нужно. Впереди уже за крайними городскими домами виднеется, расстилаясь во все пределы, холодная, заснеженная, безрадостная, пустынная степь. А так же хмурое небо, холодина и ветер.
Все, мы вырвались из города! Время тянулось очень медленно. Большей частью ехали по зимней степи по бездорожью, но возле станицы Аксайской опять свернули на дорожный тракт. Здесь уже было не в пример спокойней, чем в Ростове.
У первых же казачьих хат наш караван остановился, и я отправился на разведку. Надо было узнать, лютуют ли здесь новые власти? Пальто я сменил опять на бекешу, чтобы не выглядеть забулдыгой. Но револьвер привычно переложил в карман.
Скоро я уже беседовал с хозяином подворья - крепким чубатым казаком средних лет. Толстоват, но силен, румян и круглолиц, и в его душевность я бы все же верить не стал.
Вот что мне удалось узнать. 12 февраля 1918 года Новочеркасск перешел во власть "Северного революционного казачьего отряда", под начальством Голубова.
Войсковой Круг во главе с председателем и Атаманом в 4 часа дня молился в соборе о спасении города и казачества от надвигающейся опасности, а после молитвы вернулся в здание для продолжения своего заседания.
С ватагой казаков Голубов ворвался в помещение, где заседал Круг, приказал всем встать и спросил:
--Что за собрание?
Затем, подбежав к Атаману, продолжавшему сидеть, он грубо закричал:
-- Кто ты такой??
-- Я выборный Атаман, --спокойно ответил ему генерал Назаров.
-- А вы кто такой? -- в свою очередь спросил он у Голубова.
-- Я революционный Атаман -- товарищ Голубов.
Затем, сорвав с Атамана погоны, Голубов приказал казакам отвести генерала Назарова и председателя Круга на гауптвахту.
Многие представители парламента, пользуясь суматохой, быстро скрылись, переоделись и растворились в толпе.
Небывалую силу духа, мужество и красивое благородство проявил в этот момент, рассказывал мне казак, лишь генерал Назаров, оставшись сидеть один, когда все остальные члены Круга послушно встали по команде Голубова. Испуганно и беспомощно озирались казаки-старики. Когда же кто-то из них спросил:
-- А как же нам быть?
-- Нам не до вас, убирайтесь к черту -- закричал Голубов.
Так закончил свою жизнь народный Донской парламент.
Какие мотивы побудили Донского Атамана остаться в Новочеркасске и обречь себя на гибель, и почему, имея полную возможность покинуть город, он этого не сделал, остается неразгаданным. Скорее всего, обеспечив безопасность большевистским главарям на переговорах в Новочеркасске, он теперь надеялся, что его в благодарность так же пощадят. Так же он думал, что большевики не посмеют тронуть выборного Атамана и Войсковой Круг; что, по его сведениям, первыми войдут в Новочеркасск, присоединившиеся к большевикам донские казаки под начальством Голубова; что этот Голубов, хотя и мерзавец, убивший Чернецова, но его Назарова, не тронет, так как он за него как-то заступился и освободил из тюрьмы... Просчитался.
На другой день по занятию Новочеркасска, Войско Донское было переименовано в "Донскую Советскую республику" во главе с "Областным военно-революционным комитетом", в котором на правах "Президента-диктатора" председательствовал быстро деградирующий от пьянства подхорунжий Л. Гв. 6-й донской батареи Подтелков, избравший вскоре центром советского управления областью город Ростов. Прекрасная работа для человека, не имеющего цели в жизни! О Голубове, чье подлое предательство сыграло видную роль в падении Новочеркасска, не было упомянуто ни слова. Большевики сразу же забыли о нем. Как обычно!
В отношении создания советов в станицах и коренного изменения всего уклада станичной жизни, большевистские заправилы не рискнули сразу отдать категорическое приказание, а ограничились лишь широкой рассылкой декларативного воззвания III-го Всероссийского съезда советов крестьянских, рабочих и солдатских депутатов, в котором между прочим говорилось:
"Всероссийский съезд С. К. Р. и С депутатов зовет вас трудовые казаки, создавайте свои советы казачьих и крестьянских депутатов и вместе с крестьянами берите всю власть в свои руки, все помещичьи земли, весь инвентарь в свои руки".
Но прошло некоторое время, и когда Советская власть немного укрепилась, а главное сильно обнаглела, она начала засыпать станицы грозными декретами. Она угрожала и требовала немедленного проведения в жизнь таких мероприятий, которыми, в сущности, в корне уничтожалось все, что даже только напоминало о казачьей привилегии обособленности казаков от неказачьей части населения.
Советская власть видимо стремилась искоренить и самое слово "казак", связанное с понятием об особом казачьем быте и казачье" общине. Естественно, что эти нововведения не нашли в казачьих массах, еще крепко державшихся старых порядков и обычаев, особого сочувствия. Скорее, можно сказать, они вызвали глухое недовольство и ропот и расценивались казаками, как дерзкое неуважение красных пришельцев к казачьему укладу жизни и грубую попытку власти, навязать казакам новые, чуждые им порядки.
Чаще всего, все советские декреты в станицах внимательно прочитывались казаками, аккуратно складывались и прятались под сукно на неопределенное время. Только среди иногороднего населения области, советские мероприятия встречали живой отклик. Иногородние мигранты видели, что новая власть на их стороне, они чувствовали под собой твердую почву и уже несколько раз, в разных местах, порывались за старое рассчитаться с казаками.
От большевиков не могло укрыться такое настроение казачьей массы и ее пренебрежительное отношение к советским распоряжениям, но тогда еще большевики не располагали достаточными силами, чтобы всюду проследить за исполнением своих приказов и, в случае нужды, силой принудить их выполнять.
Но вот наступили и первые репрессии. В дальнейшем этот период станет известен как "Время Большой Смерти". Уже 18-го февраля в станице Аксайской стало известно, что прошлой ночью в Новочеркасске красногвардейцы, преимущественно пришлые шахтеры, под видом перевода с гауптвахты в тюрьму, вывели за город генерала Назарова и председателя Войскового Круга Е. Волошинова, а с ними еще 5 Донских генералов и там их всех зверски убили.
Несчастным участь их объявили, подойдя к уединенному от нескромных взоров людских мрачному кирпичному заводу. Объявили и приказали раздеться, так как по заведенному у большевиков обычаю, платье, обувь и белье убиваемых, составляли трофеи красных палачей. Мне передавали, что все казачьи генералы геройски приняли смерть и будто бы перед расстрелом гнусные убийцы предложили Атаману Назарову повернуться к ним спиной, на что последний, со свойственным ему хладнокровием, ответил: "Солдат встречает смерть лицом" и, перекрестившись, скомандовал: "Слушай команду: раз, два, три".
Так достойно погибли первый и третий выборные Атаманы войска Донского. Рассказывали также, что Волошинов случайно не был убит, а был только ранен. Придя в себя и не видя вокруг никого, он пополз, не имея сил идти. Доползши до дороги и прождав некоторое время, он окликнул проходившую мимо женщину, прося помощи. Но женщина испугалась, побежала и видала его большевикам. Мучители вернулись вновь и добили Волошина прикладами.
Чтобы несколько сгладить впечатление от этого кошмарного убийства, лживые большевики объявили населению, что генералы были убиты якобы при попытке бежать во время перевода их в тюрьму. Вздорность и нелепость подобного заверения усугубляется тем, что среди многочисленного конвоя, сопровождавшего арестованных, было множество вооруженных верховых, и им не составляло бы никакого труда догнать бегущих. К тому же, как впоследствии выяснилось, таким было постановление революционного комитета. Ордер о переводе этих лиц в тюрьму был написан условно -- поперек бумажки, что означало смерть.
Кроме того, как мне рассказал словоохотливый казак, после занятия Новочеркасска, большевики так же как и в Ростове, объявили регистрацию офицеров и грозили за уклонение от нее смертной казнью. К сожалению, надо сказать, что на грозный окрик советских заправил, незамедлительно откликнулись почти все офицеры, бывшие тогда в Новочеркасске. Печальное зрелище представляли они, когда одетые, кто в военную форму без погон, кто в полувоенном одеянии, кто в штатском платье, офицеры составили бесконечно длинную и пеструю вереницу, робко стоя в очереди у здания Судебных установлений, где происходила регистрация.
Недалеко от них образовалась другая группа. То были матери, жены, сестры, дочери. Тревожась за участь своих близких, они пришли без зова и со скорбными, заплаканными лицами, с тоской и гнетущим беспокойством, не спуская глаз, наблюдали за своими, томительно ожидая решения и в душе моля Бога за благополучный исход.
"Вышел, свободен, задержан или временно задержан, приказали явиться еще раз, предложили службу, арестовали. . ."
Такие восклицания с быстротой молнии облетали собравшихся, вызывая то чувство радости, то сомнения, то зависти, то отчаяния и слезы. И тяжело и больно было всем видеть страдания этих несчастных людей. Вот когда сказалось, подумал я, рефлекторная привычка офицеров повиноваться не задумываясь.
Вышел строгий приказ новой власти, той власти, которая не постеснялась уже расстрелять и Атамана и нескольких генералов и большое количество офицеров и партизан и подавляющее большинство, без явного ропота и наружного недовольства, бросилось его выполнять. А там, внутри, в здании Судебных установлений, какие-то наглые, полуграмотные субъекты, буквально издевались над офицерами. Кого хотели - арестовывали, других пьяным окриком выгоняли прочь, приказывая через два-три дня вновь явиться, чтобы опять повторить ту же унизительную процедуру.
Неоспоримо то, что количество офицеров и партизан, расстрелянных большевиками в Новочеркасске в период их полуторамесячного владычества, во много раз превышало число убитых и раненых в отряде Походного Атамана за время Степного похода. Отсюда следует простой вывод: сражаться с Советской властью гораздо безопаснее, чем мирно жить под сенью ее красных флагов !
С приходом красных в Новочеркасск торговая жизнь города совершенно замерла. С целью сколько-нибудь ее оживить Исполнительный комитет совета рабочих и казачьих депутатов 17 февраля приказал открыть все торговые предприятия. Однако, товаров не было и магазины стояли почти пустыми. Возобновили деятельность и городские учреждения, а чиновников принудили посещать службу. Заставили функционировать театры, кинематографы и увеселительные заведения.
Стали поощрять устройство разнообразных политических собраний и публичных митингов, надеясь этим способом внедрить в массы идеи коммунизма. С этого начала свою деятельность рабоче-крестьянская власть, а кончила тем, что стала безнаказанно обирать население. Под благовидным предлогом необходимости равномерного распределения запасов продовольствия, рядом декретов, опубликованных в "Известиях" населению было приказано "сдать все излишки запасов", причем, к ослушникам грозилось применить "высшую меру наказания революционных законов", то есть расстрел.
Но, не выждав даже результата своих распоряжений, большевики спешно начали всюду шарить и там, где что-либо находили, бесцеремонно забирали все, якобы для пополнения общественных складов, а в действительности для удовлетворения нужд наиболее привилегированного класса, а именно: бездельничавших рабочих, хулиганов и всякого городского сброда.
Как и следовало ожидать, особенное внимание "товарищи" обратили на винные погреба и спиртные склады и, конечно же, отнюдь не с целью предупреждения пьянства. Сначала все спиртное подверглось тщательному учету, затем все было реквизировано, а после началось беспробудное пьянство, целые дни от раннего утра до поздней ночи.
На эти наглые требования большевиков "делиться" Новочеркасский обыватель ответил тем, что еще глубже залез в подполье, куда припрятал и все свои жалкие припасы, ни за что не желая с ними расставаться. Большевики негодовали и всячески старались побороть такое пассивное сопротивление. Но уже вскоре они должны были признать, что все их мероприятия ощутимых результатов не дают и продовольственного кризиса не разрешают. Если население страдало от недостатка продовольствия, то местная советская власть очутилась еще в более худшем положении, так как она натолкнулась на препятствие, преодолеть которое и ей оказалось не по силам, а это сильно подрывало ее престиж в глазах населения.
Тогда большевики решили ввести систему "пайков", но этим, конечно, продовольственного вопроса не разрешили, так как скудные городские запасы скоро пришли к концу. Однако, эта мера лишний раз показала населению, что для новой власти не все жители одинаковы: есть "свои" и есть "пасынки" -- обездоленные и бесправные. Первые получали паек и пользовались разными льготами, вторые -- всего этого были лишены и предоставлены самим себе, иначе говоря -- обрекались на голодовку.
И вот то, что не мог сделать разум и порабощенная воля, стал выполнять пустой желудок, побуждая голодного обывателя терять панический страх перед красной властью. Скрытое в начале недовольство, стало временами, хотя и осторожно переходить в явное недоброжелательство и даже злобу. Росту такого настроения значительно способствовали и сами большевики.
Своими бессмысленными и противоречивыми приказами они в конец измучили несчастное население города. Лишенные возможности достать продовольствие в Новочеркасске, многие горожане начали искать его вне города, то есть в станицах. Так на почве голодовки возникло паломничество из города в ближайшие станицы за продуктами. Началось, я бы сказал, постепенное, вынужденное обстоятельствами, общение горожан с казаками.
-- Здесь вам хлеба дадим, -- говорили станичники, -- но в город не поедем, что там за пришельцы, мы не знаем.
От этих ходоков Аксайские казаки из первых уст узнавали столичные новости. Они жадно слушали их страшные рассказы и не хотели верить, что в столице Дона большевики творят такие ужасы. В свою очередь, горожане знакомились с настроением казаков ближайших станиц к Новочеркасску.
В первое время, население казачьих станиц отнеслось к новой власти почти безразлично. Но такое состояние продолжалось лишь до тех пор, пока большевики не стали посылать в ближайшие станицы карательные отряды и разные экспедиции по производству реквизиций и насильственного отобрания хлеба. По существу, казаки заняли выжидательную позицию, как бы готовясь на себе проверить широкие обещания рабоче-крестьянской власти. Выжидательное настроение казаков ближайшего к Новочеркасску района, несколько ободряло горожан, давая, хотя смутную, но все же какую-то надежду на перемену положения и на возможность избавления от красного ига, становившегося в городе все тяжелее и ощутительнее.
На шестой день воцарения красных в Новочеркасске, в "Известиях" было помещено нижеследующее объявление: "Доводится до сведения граждан г. Новочеркасска, что трупы убитых в разных частях города приведены в порядок и сведения об этих убитых даются в ревсовете. А через день последовал новый приказ: "Закопать трупы убитых во избежание могущих возникнуть от разложения их эпидемий". Между тем, город был оставлен без боя, и убитых при этом не было. Было множество расстрелянных красными властями…
Яркую вспышку негодования вызвало безобразное убийство среди белого дня трех офицеров -- мужей трех сестер -- дочерей известного Новочеркасского старожила генерала Пименова. Произошло это уже тогда, когда всем казалось, что бессмысленный террор прошел, и расстрелы прекратились. Под каким-то предлогом этих офицеров вызвали в комиссариат (участия в гражданской войне, как мне было известно, они не принимали), а через час после этого, в дом явился комиссар и цинично заявил, что "произошла небольшая ошибка" и их мужья были расстреляны по недоразумению.
Тюрьмы в Новочеркасске были так переполнены, что не могли уже вмещать новых арестованных и потому большевики, время от времени, «разгружали» их, выводя офицеров и расстреливая их вблизи места заключения. Никак нельзя было найти ни объяснения, ни оправдания зверского отношения большевиков, даже к раненым офицерам и партизанам. Последних часто выволакивали на улицу пьяные солдаты и здесь же приканчивали.
Иногда случались эпизоды, которые не выдумать ни одному романисту, как бы ни была велика его фантазия. Например: из больницы Общества Донских врачей на носилках выносят раненых и складывают на подводы, чтобы вывести за город и там расстрелять. Мимо проходит дама. Она умоляет красногвардейцев пощадить раненых. Красные нагло предлагают ей выкуп.
- Выкупите их у нас. По двести рублей за каждого, -- говорят они.
Дама поспешно роется в сумке и находит только 400 рублей, а обреченных 40 человек. Как быть?
-- Очень просто, -- кричит красногвардеец -- выбирай любых двух.
И сердобольной женщине пришлось "выбирать двух". Что выражали глаза раненых, когда среди них выбирались двое, чтобы остаться в живых? Остальные 38 человек были увезены за Краснокутскую рощу и там расстреляны. Деньги да, деньги помогают. Это универсальное средство при продажной советской власти.
Уверенно могу сказать, что любой житель Новочеркасска мог бы рассказать грустные повести человеческих страдании и тяжелых переживаний в эти кошмарные дни.
Однако и эти большевистские ужасы, не изменили в сущности настроения главной массы Новочеркассцев. Она, по-прежнему, продолжала оставаться пассивной. Зараженные еще ранее политической маниловщиной, и безволием, не сумевшие или не хотевшие своевременно организоваться и дружно поддержать антибольшевистское движение, прежде храбрые на словах, а теперь потерявшие дар противоречия, Новочеркассцы новую власть, я бы сказал, встретили внешне покорно, внутренне недоверчиво и недружелюбно. Укреплению последних чувств, как я уже говорил, способствовала и сама красная власть.
Большевизм не только не облегчил существования и ничего не дал положительного, но наоборот сразу же внес в жизнь хаос и экономическую разруху. Систематическое проведение большевиками идеи классовой борьбы и разжигание классовой ненависти социальных низов ко всему выше их стоящему с разрушением в то же время моральных и правовых ценностей, еще более осложнило трудные условия жизни. Не оставалось сомнения, что большевизм уничтожает самые основы всякого общечеловеческого начала в жизни людей.
Все то, что обычно составляет признаки каждого культурного общества, как то: любовь к ближнему, уважение к старости, знанию, таланту, к прошлым заслугам, сочувствие к страданию ближнего, -- все это большевизм в лице своих представителей в Новочеркасске цинично топтал в грязь, как глупые буржуазные предрассудки, делая их зачастую даже предметом издевательства и глумления. Население воочию убеждалось, что вместо обещанной свободы и равноправия, Советская власть задушила первую и неуклонно проводит в жизнь деление на "овец", которым дозволено все и "козлов" -- объект ненависти, глумления и лишения их права защиты каким бы то ни было законом.
Для меня лично, было не лишено интереса то пикантное обстоятельство, что с офицерами генерального штаба большевики обращались довольно вежливо. Больше того, они всячески стремились склонить их на свою сторону, обещая в виде компенсации, большое жалование, бесплатную квартиру, автомобиль и другие жизненные блага. На эту большевистскую приманку попалось несколько человек, и большевики немедленно возложили на них составление плана о защите Дона на случай возможного восстания контрреволюционеров или вторжения "белогвардейцев" извне. В этих случаях существенное значение, конечно, имел страх, побуждавший многих забывать иногда и былые традиции, и идеалы прошлого, и мириться с издевательствами и покорно исполнять большевистские веления.
И почему это я узнаю об этом только сейчас, когда могу на свою добычу купить целый город?
Но еще более интересным для меня оказалось то обстоятельство, что мой собеседник мог выхлопотать мне и моим калмыкам за большие деньги (для меня сейчас сущие копейки) от станичного Аксайского ревкома новые документы. Меня сразу заинтересовало это предложение, так как мы не имели бы никаких проблем, как на переправе, так и при передвижении к Сальску и далее. Кроме того, это обеспечивало бы нам открытое ношение оружия. Многие в станице, у кого водились деньги, пошли этим путем, вступив по бумагам в "красные казачьи части".
Поторговавшись для виду, я вскоре согласился и приказал нашему каравану заворачивать на подворье предприимчивого хозяина. За тысячу рублей николаевками с носа мы уже к вечеру все получили от станичного ревкома удостоверения за станичной печатью, что как проверенные красные бойцы состоим в списках 10-го большевистского казачьего полка товарища Голубова. А так же за 800 рублей выправили себе пропуск на проезд в Сальск на четыре груженых подводы! Узнаю родную Советскую власть! За взятку тебе сделают все, что угодно! Там же мы, на подворье этого хваткого казака и переночевали, выставив ему щедрый магарыч и напоив до невменяемого состояния.
Возницам за простой тоже пришлось накинуть, как и за то, чтобы помалкивали. В Кагальницкой обещали в случае удачной поездке выплатить еще и премию. Жизнь с деньгами сразу налаживается, при любой власти!
Примечательно, что опьянев, наш гостеприимный хозяин наболтал мне много лишнего:
-- Жизнь в станице при новой власти достаточно уже мне опротивела --разгоряченный спиртным рьяно говорил он -- и в будущем ничего доброго не предвидится, ибо не сегодня, так завтра Голубов задерется с солдатней, им же приведенной!
Кроме того, в станице ходили устойчивые слухи, что в Ростове ограбили банк, но сделали это сами большевики, или же кто-то еще, никто не знал. Впрочем, сейчас такие слухи не были редкостью, и никого не удивляли.