Боярин. Князь Рязанский. Книга 1

Глава десятая

Тракт на Смоленск был широк и накатан, как каток. Февраль стоял не снежный, морозный. Впереди себя я отправил две сотни стрельцов, сопровождавших послов князя Олельковича. Чтоб послы не учудили какой «козы», да и не згинули случайно.

А сам Князь Александр ехал со мной в спецкарете. С металлической печкой посередине и встроенном в неё самоваром, с двумя спальными местами. Таких же карет, в нашем поезде было ещё пять. Для сменного обогрева сопровождавшей нас конной роты стрельцов.

Стрельцы наловчились меняться, пересаживаясь в кареты, не останавливая хода ни карет, ни лошадей. Забавлялись, тренируясь в джигитовке…

Ехали ходко. Ночевали перед Вязьмой, в степи, раскинув палаточный город. Кареты были особые. При необходимости, все стороны кареты раскладывались в виде креста, и становились лежанками.

Из шести карет получалась деревянная площадка в виде квадрата со сторонами тридцать метров. Над площадкой натягивался тент, поддерживаемый гранями карет и дополнительными шестами. Края тента крепились по периметру к «полу». Сто пятьдесят человек с относительным комфортом могли ночевать в степи в любой мороз. Пожаробезопасность соблюдалась за счет хорошей изоляции труб и печей. Я хвалил себя за это изобретение. Ежесуточные потери в виде замёрзших или обмороженных солдат меня не устраивали.

Утром, хлебнув кипятку с сухарями, собрав палатку и кареты, мы тронулись дальше. В Вязьму не заезжали, хотя оттуда приходили ходоки с хлебом солью. Приняв хлеб-соль, поблагодарив за приглашение и сославшись на спешность, мы уехали.

Следующая остановка была под Смоленском, затем в Толочине, и, наконец, в Минске. В Минске мы задержались на два дня, а потом разъехались. Послы повернули на Вильно, а я со своим «десантным батальоном» двинулся на юг, в сторону маленького, но очень важного местечка Лоева Гора, стоящего на слиянии Днепра и реки Сож.

Там находилась единственная мелководная, почти сухопутная, переправа через Днепр, по которой переходили и неприятели, и караваны купцов с юга. Переправа называлась «Татарский брод», и это было единственное место, где можно было пройти между болот Полесья и Гомеля. Это был очень важный торговый тракт.

Путь до Лоева мы осилили за двое суток особо не торопясь. Лоев, действительно, стоял на крутом левом берегу Днепра, как и сообщали, читанные мной ранее, справочники, и представлял собой небольшую крепость. Ворота крепости сейчас стояли запертыми.

— Видчиняйте! — Орали мои вои из авангарда, столпившись у ворот. — Бо с пищали шмальнём!

— Хто такие, шоб указывать? — Язвительно спрашивали с башни ворот.

— Люди Михаила Рязанова. Наместника Царя Русского.

— Мы такого не знам. И хто такой Царь Русский, тоже не знам, — крикнул другой голос.

— Могут и пальнуть с пищали сдуру, али стрелу пульнуть… Сходи, Григорий, скажи им, что у нас грамота от Князя Литовского.

Григорий доскакал до ворот и, показав грамоту, крикнул:

— Вот грамота Князя Литовского! Зови старшого!

На башне молчали долго, потом голос крикнул:

— Вяжи на бечву, грамотку свою.

— Ох, говорун, быть тебе сёдня на конюшне битому! — Крикнул Григорий, но грамоту привязал.

— А ты хто такой, штоб грозить?

— Я — твой новый воевода, дурья голова!

— Дурья голова и воевода? — Засмеялись сверху, но вдруг, как-то резко, смех, всхлипнув, оборвался, будто от удара.

— Ну, я тебя… Прошка, сукин сын! Отворяйте ворота, бисовы дети! — Закричали сверху. В сумерках не было видно, но слышно, что на башне, кто-то явно раздавал зуботычины и затрещины.

Ворота распахнулись наружу обеими створками. На входе угадывалось несколько фигур. Зажглись факела. В их огне фигуры вооружённых людей прорисовались четче. К Григорию вышел крупный рыцарь в доспехах. Они о чём-то поговорили. Разговора слышно не было, но вскоре Григорий громко крикнул:

— Первая и вторая сотни на право! Третья и четвертая на лево! Марш-марш!

Я постоял и посмотрел, как двойные колонны втекают в ворота деревянной крепости. Григорий подъехал ко мне, и переводя дух сказал:

— Михал Фёдорович, там воевода местный. Говорит, из рыцарей только он один остался, а войск в крепости, акромя крестьян местных, никого нет. Все ушли в Гомель.

— Да и хрен с ними… Нам проще будет… Разместить дружину есть где?

— Есть. И казарма, холодная правда, и по домишкам расселим.

— В казарму печи с карет поставить, если с каретами не войдут.

— Войдут, я посмотрел. Ежели боковины с карет снять.

— Ну, обустраивайтесь, я потом проверю. Веди к воеводе.

С последним конным мы въехали в крепость.

— Я наместник Царя Русского Василия Васильевича в Княжестве Литовском — Михаил Фёдорович Рязанов, как вас величать?

— Я Степан Подкидышев — рыцарь войска Литовского. Остался в крепости один из воев, акромя крестьян местных. Вроде как — воевода.

— Веди в замок, Степан. Там поговорим. Ты стражника не убил, чай? Железом своим…

— Да не… у меня для них дубина есть. Она мягкая… Слегка по спине прошёлся, да по ливеру малость… Чтоб княжью руку не забывали.

— Ты с ними полегше теперь.

— Так теперича вы пришли, крестьяне со службы уйдут…

Так мы беседовали, идя до деревянного «замка». Мои палаты были более похожи на крепость, нежели эти, явно недавно поставленные хоромы. В хоромах было холодно. Одна единственная печь прогревала только одну комнату. Трубы у печи не было. Дым уходил в отверстие в потолке.

— «Всё с начала», — подумал я тоскливо, но потом сам себе сказал: «А ты как хотел? Кисельные берега? Вперёд, и с песней! На каждом новом месте будет всё сначала».

Переночевали мы с Григорием в карете. В «хоромах», теплушке, как назвал её Степан, уже спали какие-то бабы и дети. Сходив и проверив, как разместились бойцы и караул, я заметил, что моя карета стоит на улице с протопленной печкой, а Григорий своими переминаниями и покряхтыванием, явно на что-то намекает.

— Григорий, а пошли, как мы спать… Мясо вяленное есть?

— И мясо, и к мясу…

Мы сбросили с себя железную сбрую, и удобно разместились в карете. Погрызли сушёного мяса, запив кипятком, хлебнули по очереди из Григорьевской фляги, и улеглись. Я провалился в тишину сразу.

Разбудил не забываемый с детства сигнал трубы: «вставай-вставай дружок с постели на горшок…». Систему звуковых сигналов для своих воев я создал с «нуля», значительно упростив для запоминания, создав образы в стихотворной форме. К известным сигналам побудки и на обед: «Бери ложку бери бак и хватайся за черпак», я придумал: «Тревога-тревога, враг ходит у порога!», «Спать пора», «В строй, в строй, в строй».

Умывшись и оправившись, мы пошли с Григорием смотреть, как сработали наши «котельщики» на новом месте. Завтрак проходил штатно. Накормив «воеводу» Степана, и поев перловой каши со смальцем, мы пошли на обход местности. Крепость стояла ладная. Изъяна в ней, кроме ничтожных запасов провизии и воды, мы не увидели. Осада на сутки, не более. Наш основной фураж и корм ещё не прибыли, и ожидались к только завтрашнему вечеру.

За частоколом умещалось три казармы, примерно на пятьсот человек, небольшая усадьба воеводы, называвшаяся «замком», стоявшая на возвышенности, и около тридцати, мазанных глиной домов, покрытых соломой. Я понял, что с деревом тут проблемы.

Взойдя на наблюдательную площадку «замка», мы оглядели окрестности. Под нами лежала белая извилистая полоса Днепра и устье Сожа. Высота обзора была около ста пятидесяти метров. Отсюда был виден, справа по реке, брод, зимой совсем перемёрзший, с нагромождениями ледяных торосов.

Нормального строительного леса в округе не наблюдалось. Только далеко впереди за днепром, выше по течению Сожа виднелась полоса елей. По дальности, «на глаз», получилось километров десять.

— Григорий, видишь лес? — Я показал рукой. — Прямо сейчас посылаешь сотню. Пусть рубят, пилят. По лету по реке сплавим.

— Так и делали, — встрял в разговор Степан.

Сегодня, без своих железяк, и выглядел, как человек, а не «робокоп». Он был одет в тулуп, яловые сапоги, и с удивлением посматривал на наши с Григорием валенки. — Што за поножи таки? Доспех?

— Сапоги из шерсти валяной. Тёплые. Ты на службу ко мне пойдёшь?

Тот кивнул головой.

— И тебе дадим. Григорий, присяга с собой?

— Так точно, Великий Князь!

— Читай ему. Пусть клянётся. А ты, — обратился я к Степану, — повторяй за ним все слова.

Григорий раскрыл командирский планшет и достал кожаную папку, отделанную золотом, с отпечатанной на пергаменте присягой, и стал читать.

— Я, Степан Подкидышев…

— Я, Степан Подкидышев…

— … торжественно присягаю на верность своему Отечеству…

— … торжественно присягаю на верность своему Отечеству…

— … государству Российскому и его государю-царю…

— … государству Российскому и его государю, царю…

— … Василию Васильевичу…

— … Василию Васильевичу…

— … а также, лично Великому Князю Михаилу Фёдоровичу Рязанову…

— … а также, лично Великому Князю Михаилу Фёдоровичу Рязанову…

— … строго выполнять требования уставов, приказы командиров.

— … строго выполнять требования уставов, приказы командиров.

— … На сём клянусь своей верой и верой своих отцов.

— … На сём клянусь своей верой и верой своих отцов.

— Крещёный православной верой? — Спросил я.

Он смущённо потупил глаза.

— Да тут уже, и так, и так окрестили. — Вздохнул он.

— У нашего Царя-Батюшки нет разницы. Церковь — единая. Коли есть крест, целуй и крестись, нет — просто крестись. — Сказал я, и перекрестился на восходящее солнце.

— А пошто ты на солнце крестишься? Огневик, штоль?

— Христос и Бог на небе?

— Да…

— А солнце? Ты хоть глядя на пенёк крестись, или на куст ракитный, Бог везде один.

Он озадачено почесал под шапкой, а потом перекрестился, глядя на солнце.

— А храма в крепости, пошто нет?

— Татары пожгли два лета тому назад. Лес заготовили просушили, первые венцы заложили, а плотник возьми, да помри… Некому строить…

Я почесал, отросшую за три года, бороду.

— Покаж рукой, где?

— А вон, — показал он на левый по стороне Днепра угол стены, где, действительно стояли стеллажи досок и брёвен.

— Не растащили?

— Как можна, Великий Князь? Храм же… Басурманов у нас нет.

— А поп?

— И попа нет.

— Найдём. У нас на Руси, Царь-Батюшка — глава церкви. И тут так будет. Его волей и я, как его правая рука, тут церквой править обязан. И назначать попов и снимать.

— Иди ты… — вырвалось у Степана. — Прости, Великий Князь, обмолвился.

— Не повторяй ошибок, воевода, держи свой язык, пока он есть, в узде. Я строг, хоть и молод.

Степан упал на колени.

— Прости язык мой…

— Прощаю. Пошли к церкви. Григорий, кликни к храму плотников. Пусть поглядят.

— Есть, командир, — сказал он и бегом стал спускаться по лестнице.

— Видишь, какая служба у меня. Только бегом. И только по команде, по уставу. Устав — это такой список правил. — Ответил я на его вопрос в глазах. — Григорий тебя научит. Будешь у него в подчинении. Он — полковник. В команде у него полк в пятьсот воев — бойцов по-нашему. Ты присматривайся пока, спрашивай, ежели что не понятно, да ему подскажешь, что сам знаешь. Мы тут засеку ставить будем, вон до того холма.

Я показал рукой направо по берегу.

— А… Красная Гора…

— Почему — Красная?

— Глины там красные, а здеся лоевые, как лягуха дохла.

Я смотрел на «Татарский переход». По всему течению Днепр был шириной метров сто, не больше. На мели чуть расширялся. До Красной Горы было километров пять.

— Надо всё до Красной Горы перекрыть частоколом. Сделать ворота.

— И брать мзду… в казну — Добавил Степан.

— Правильно. А народ то тут есть, акромя крепости? В округе?

— Как не быть. Щас много от турка бежит по реке. Увидишь седня.

Я понял, что глядя на бесснежную, только местами запорошенную реку, не замечал санного пути. Спустившись вниз, мы прошли к заложенному на три венца храму, возле которого стоял Григорий и четверо плотников.

— Григорий Иванович, обратился я к полковнику, распорядись, чтобы на реке пост поставили, рогатки поперёк реки и никого наверх не пускали. И на переправе мимо крепости ни-ни. Всех сюда. А ты, Степан… тебя по батюшке как?

— Ильин сын я…

— Степан Ильич… готовься к приёму люда. Через два дни поезд с лесом, фуражом и людишками придет. И тех и этих, всех разместить надо будет.

— А скокма людишек-то?

— С детишками — человек четыреста.

— Матерь Божья… — Перекрестился Степан. — А куды ж мы их?

— Глина добытая есть? — Спросил я, и продолжил, увидев кивок, — Разогреть, замесить прямо в казарме. Построить очаги, как бочки «беременные» с поддувалом снизу. Это прямо сейчас. Срочно. И помни — все команды исполнять бегом. Кого увижу ходящим по крепости — запорю.

Я увидел ко мне приближающегося бегом Григория и сказал:

— Видишь, как у меня целые полковники бегают, гляди…

— Я побёг, тоды?

— Беги, Степан Ильич.

Подбежавший Григорий доложил.

— За лесом сотня ушла, посты по реке выставлены, Михал Фёдорович.

— Пусть там время даром не теряют, снасти им выдай.

— Так выдал. Уже долбятся… — Засмеялся Григорий.

— Дело! Пошли крепость обойдём. Надо место для жилья разметить.

Ставить село решили вверх по реке, сразу от стен крепости.

Левая стена крепости отходила от побережной стены почти под прямым углом.

— Эту стену используйте, для сруба. Тут метров пять высоты будет. Оставляйте два метра, остальное пилите и вкапывайте как вторую стену. Дальше плотники сами пусть думают. Помнишь, я на привале в Польше тандыр татарский делал? По всей длине барака таких налепите. И крышки двускатные с отверстиями для трубы. На расстоянии четыре метра друг от друга поставьте. Понятно?

— Так точно, Михал Фёдорович!

— Командуй. Остальных, — половина за дровами, половина пусть дерьмо из крепости вычистят. Местных поставь на довольствие, и тоже… дерьмо выгребать. Загадили всё… Плотникам сперва «испражняльню» построить на сто «гнёзд», как мы ставили в Польше, помнишь? Корм на вечер варить с учётом новых ртов.

— Есть! — Сказал Гришка и убежал.

— А ты, что будешь делать командир? — Спросил я сам себя. — Смотреть на огонь и на то, как работают другие люди?

Ещё раз обойдя крепость внутри, я остановился перед будущим храмом. Основание, выполненное в виде неправильного шестиугольника, было поднято больше чем на метр. Сужающаяся его часть должна была стать алтарём храма, потому что была направлена на восток. Я прикинул мысленно направление на город Мекку — юг-юго-восток. Нормально. Пойдёт. Главное, чтобы молились не спиной друг к другу.

Остановив пробегавшего мимо Степана, я спросил:

— А инструмента после плотника не осталось?

— Как не остаться? Остался. В сенях воеводиных стоит… сундук плотницкий. Принесть?

— Сам возьму, что надо.

Я прошёл в сени, нашёл сундук, покрытый рогожей, открыл вставленным в него ключом замок, достал топор, короткую пилу и тесло. Всё было обмотано в пропитанные маслом тряпицы и остро наточено. Пила правильно разведена. Тут же в сундуке лежало лекало для продольного паза. Оставив масляные тряпки в сундуке, и взяв инструмент, я вернулся к срубу. Выбрав бревно, стал работать. Когда я протесал весь паз, пробегавший мимо Степан спросил:

— Подсобить?

Он пробегал мимо меня, уже раз десятый, и я стал подозревать неладное.

— Ты пошто, Степан бегаш, туда-сюда?

— Дык… Тыж сам велел…

— Я не велел бегать, а велел дело делать. А от дела до дела не идти, а бежать, Понятно? — Меня дурить за три года моего тут проживания пытались многие, да и за язык «поймать», так что схема, «наезда» у меня была отработана чётко.

— Теперича понятно.

— Ещё одну пустую пробежку узрю, — разжалую в рядовые вои, и будешь дерьмо с ними вместе носить. Усёк?

— Усёк.

— А теперь — подсоби. Будешь со мной пока трудиться.

Степан — ростом два метра с лишком, легко справлялся с пятиметровыми брёвнами, но мы особо и не напрягались, пользуясь рычагами. К полудню мы подняли венцы сруба на высоту своего роста. Степан, взяв у моих плотников второе тесло, работал без устали, как швейная машинка «зингер». Я еле успевал размечать. Григорий несколько раз тоже пробегал мимо, явно с интересом поглядывая на нашу работу.

В очередной его пробег, я не выдержал.

— Ты тоже, просто так бегаешь?

— Шас по делу, Князь. Каюсь, пробегал разок мимо, ради интересу, а щас… Ходоков задержали на реке. Ревут-ревмя, не хочут в крепость идтить.

— Ну, раз тебе интересно, как руками работают… Поработай пока вместо меня, а я на реку спущусь.

— Слушаюсь, командир.

Спустившись к реке, я увидел целый караван из саней и телег. В основном запряжёнными волами. Насчитал двадцать повозок. Это около ста человек, прикинул я, так как мужики шли своим ходом.

Свиснув в свой свисток подмогу, я направился к каравану.

Увидев меня, бабий вой сперва затих, а потом возобновился с новой силой. Я подошедши, тихо спросил:

— Кто старшой в поезде?

— Ну я, старшой… — Шагнул вперёд старик в тулупе и треухе.

— И я старшой в той крепости. Коли бабы не перестанут орать, скажу стрельцам развернуть вас взад. И отправить туды, откель вы шли. Хош проверить моё слово, иль поверишь?

— Верю… Чего там… Мужики заткните баб.

Мужики разбежались по возам и всё стихло быстро. Только где-то послышались вместо нарочитых, натуральные всхлипывания.

— Сказываю всем! — Крикнул я. — Вперёд дороги нет. Здесь мы строим новый большой город. Крепость защищают уже пятьсот воев с пищалями. Завтра приедут из Москвы еще столько же. Строим дома за казенный кошт всем жителям города. Кажный свободный житель на пять лет освобождается от подати. После пяти лет — десятина. Казённые крестьяне получают землю, семена и инструменты, урожай на прокорм и казенную плату. Все прошлые долги казённым людям прощаются.

Прямо сейчас вас ждёт теплое жилье и горячая еда. Хотите — сворачивайте в крепость. Но вперёд дороги нет. — Повторил я то, с чего начал.

Я говорил громко, четко и не торопясь. Даже несколько протяжно. Потом развернулся и пошёл назад к крепости.

— Стой! Стой! — Крикнул «старшой», — а поговорить?

— С коровой со своей будешь разговаривать, — сказал я, но никто не услышал.

Поднявшись на взгорок, я обернулся, и увидел, как караван заворачивает к крепости.

Подойдя к Григорию, я попросил:

— Гриш, ты прими народ поласковей. Не командуй особо. Разместим их сегодня пока в казарме, а вы раскинете лагерь.

— Да мы и в казарме все уместимся. Там, девки есть? Не видел, Михал Фёдорович?

— Ты про девок мои указания знаш?! А то заставлю всех жениться.

— Естно знаю, Михал Фёдорович, две войны вместе. Да большинство уже женаты, а два раза нельзя… — Рассмеялся он.

— Тады — укорочу уды… — Тоже рассмеялся я. — Как твоя? Не хотела отпускать?

— Еле оторвал у ворот. Я, как сказал: «на долго» — сразу в вой… По лету приедет. Со всеми сопляками. Батяня их привезёт. Там много будут ехать. Здеся лесу стокма не будет, скокма домов ставить надо.

— Из кирпича, Гриня, сделаем. Хоромы вам всем отстроим. С печами белыми, с полом деревянным, с подполом. Нарисуем чертёж нового города, где какой дом стоять будет.

— А горшки смывные, как у тебя, Князь?

— Обязательно Гриня. Это самое главное. И водопровод. А пока, иди, Гриня, арбайтн.

Мы продолжили со Степаном возводить храм. Через некоторое время к нам подошёл «старшой» из вновь прибывших. Подошедши, он крякнул, привлекая моё внимание, снял шапку, и сказал:

— Спаси тебя Бог, Князь Михал Фёдорович. Сказали нам, хто ты тут… на этой земле…

— И кто? — Спросил я усмехаясь.

— Царь и Бог.

Я рассмеялся.

— Человек я, Старик, простой человек… Так что, ты, кончай, сказы сказывать, займитесь делом. Помогайте, чем можете пока. С завтрева по работам распишу. Вы сегодня в казарме поночуете. Здесь за стеной, — я показал на уже отпиленные брёвна, — вам большой дом собирают. Подсобите там.

Левая стена крепости уже была спилена на высоту два метра вся. По другую её строну, на расстоянии пяти метров, вкопана вторая стена и укладывались бревна крыши. Пока решили сделать односкатную. Досок на перекрытие крыши не было. Соломы тоже. По сути, осталось докрыть крышу и доконопатить.

Вот что значит четыреста плотников с инструментом. Я знал, куда и на что шёл. И был готов ко многому. За три года службы бойцы моего десантно-штурмового, сапёрно-строительного батальона только летать не умели. И все были привиты, между прочим от всех известных местных болячек.

Я отдал образцы вакцин моему ведуну Феофану, и он, приручив, и уговорив, по его словам, микробов, делал вакцины литрами. И, кстати, первыми привил своих детей и родственников. Почти все из них были обычными людьми.

Один из его сыновей, знахарь, должен был приехать следующим поездом, и начать медобследование и вакцинацию местных жителей.

— Тебя, Афанасий Никитич, — сказал я «старшому», — пока назначу старостой всех пришлых людишек. Вы откель шли?

— Из Киева. От теда много теперича идет. Наши сродственники ранее прошли на Гомель. Тута их нет.

Мы сидели на лавках в моих замковых «хоромах». Я проводил вечернее совещание.

— Тута мы только вчера явились… Ты, Афанасий Никитич, пошли кого-нибудь в Гомель. Пусть узнают, где твои сродственники стали, как у них складывается, что в городе делается, кто хозяин, пошли ли под руку Москвы, али бунтуют?

— Понятно. В догляд значит?

— В догляд. Коли кто допытываться станет: стражи, князья, — где вы, пусть скажет, что хворых много, тут в крепости на постой стали. Про воев пусть молчит, коль не спросят. А под пытки пусть не идет, а сказывает, как есть. Коли там сродственникам будет худо, пусть сюда вертаются. Но лучше, чем здесь, не будет ни где.

— Степан Ильич, тут зверь в округе есть? — Спросил я «воеводу».

— Как не быть. Есть и кабан, и олень… Токма, оленя бить князья претят. А олень знатный: и большой, и малый. Да и кабан тут, что твой бык. Никого не боится. Совсем рядом они.

— Слышал, Григорий Иванович? У тебя завтра есть возможность отличиться. Заряды особо не тратить. Возьми пятьдесят бойцов. Завтра чтоб кулеш на всех с мясом был. Вечером ещё поезд с нашими прибыть должон. Удивим их кашей с оленятиной! Что сказать хочешь? — Спросил я деда Афанасия, увидя, что он заёрзал, и пару раз «крехтанул» в кулак.

— Да спросить хотел… — Он засмущался. — Оленятиной всех кормить станут, али токма гостей?

— Всех, диду. Каждому — как всем, всем — как каждому. — Произнёс я выдуманный сходу девиз.

— Таак у нас, што, община, штоль? — Изумлённо откинулся на лавке дед.

— Пока да. Как первый урожай соберём, так поглядим, как жить далее. Но казна даёт деньги, инструмент, жильё, лекарство и всякую другую помощь тем, кто пойдёт в казённую общину. Коллективное хозяйство называется. Колхоз. В колхозных домах проведём воду и… Расспросите у Григория Ивановича, что там будет. Коль урожая на прокорм хватать не будет, деньгами казна выдаст.

Кто не захочет в колхоз — будут сами жить, но десятину в казну платить. Земли берите, сколько хотите, но токма, обрабатывать её придётся своими руками.

— Так столько её обработаешь, руками своими?

— А не будет рук других. Все в колхозах будут, да и не по закону это Российскому не родовитым холопов иметь.

Мы помолчали. Дед ожесточённо теребил бороду.

— У меня работных трое. Куды их теперича?

— Ты, Афанасий Никитич, человек работящий?

— Ну… дык… — опешил он. — Мы и сами выращивали… Пеньку, лён обрабатывали, и торговали сами… — Он не понимал, что мне сказать.

— В колхозе можешь делать тоже самое. И коли лучше всех делать будешь, то и лучше всех жить будешь…

— Интерес другой… — Хмуро сказал он.

— Другой, согласен. А тебе много надо? В могилку с собой не возьмёшь ведь…

— Детям оставлю, внукам… — продолжал хмуриться Афанасий.

— Детям и внукам нужен лекарь хороший и бесплатный, грамоту разуметь и малую, и высшую, в университете. Бесплатно. И промышленником государевым ежели захотят, стать, а может министром.

Кто такой министр, и что такое университет, дед точно не знал, но мои слова на него подействовали…

— Грамота — великая вещь… — Сказал Афанасий. — Без щёта и письма никуды.

— А знать, где руды лежат, каменья разные, злато-серебро…

— И этому научат?! — Изумился дед.

— Всему научат. Всё, уважаемые! Совет кончен.

Наши охотнички настреляли зверья много. Очень много.

— Григорий, вы всех оленей перестреляли?

— Перестреляешь их… — сказал он довольно. — Там стада… Не мерянные. И кабанья… Всё в порытьи. Гляди! Один на воз!

Кабан, на которого указывал Григорий, был огромен. Килограмм двести — точно. Увидевший мой взгляд «воевода» Степан, подошёл ко мне и гордо сказал:

— Я стрельнул…

— С чего? — Удивился я.

— Григорий Иванович свою пищаль дал. Хороша пищаль. — Он завистливо на неё посмотрел.

— «Порох бы туда ещё нормальный… Цены бы ей не было», — подумал я про себя, но калийной селитры ни у Феофана, ни у профессора Русина, химическим способом, пока не получалось. А добывать селитру естественным путём слишком долго. Селитрянницы заложили три года назад, и надо было ждать ещё минимум четыре. Хоть я и посоветовал вместо извести засыпать сразу золу, но это не на много сокращало процесс. Вся надежда была на «переговоры» Феофана с бактериями.