Глава тринадцатая

Если в Минск я въехал тайно, в сопровождении лишь трёх воев, зато выезжал, большим поездом. За нами увязалось всё семейство моей Ларисы Ивановны вместе с ближайшими минскими родственниками. Торгашеская и предпринимательская жилка присутствовала в этом роду испокон веку. И они все горели желанием осмотреть мои заводы и цеха. Потомки этого древнего прусского рода вели своё начало от Феофана. Но не это главное…

Пруссия тогда, естественно, не была полноценным государством. Правили вожди-маги, каждый в своём районе, локализованном либо между русел рек, либо болотами, либо чем-то ещё. Но совет вождей выбирал себе старшего, и вот этим «старшиной» долгое время был какой-то по счету пра-пра-прадед моей жены. И после него вожди из их рода избирались в своём кругу правителями. То есть теми, кто правил межродовые взаимоотношения. Ну и возглавлял оборонительные, а иногда и наступательные, войны.

После того, как попытки католической церкви «перековать» народ Польши затормозились, уперевшись в «упрямство» прусов, очередной её «папа» убедил польского правителя отдать северные, непокорные земли, Тевтонскому ордену сроком на двадцать лет. Левонцев никто не спросил, и на их территории обосновался филиал Тевтонского — Левонский орден.

Повоевав с рыцарями и потеряв массу лучших людей, прусы решили влиться в навязываемое им «европейское» общество, продолжая следовать традициям предков. Создав свой тайный Прусский Орден, они вынуждены были разбиться на родовые и территориальные группы. Этим орденом и руководил отец моей Ларисы.

Когда я в первый раз встретился с Иваном Михайловичем при подготовке захвата власти в Ордене и Польше, он на меня впечатления не произвёл. Но невысокого роста, не богатырского телосложения, он оказался полон такой энергией и внутренней силой, что при его желании от поднесённого им пальца загорались даже свечи. К счастью, иной магией он не обладал.

Да и эту энергию он использовал на благо развития своего дела, торговли и судостроения. У него была небольшая верфь в Данциге. Кораблики, у него выходили ладные, крепкие и элегантные. Кораблестроение в это время было на подъёме. И я вложился своими деньгами в развитие его верфи.

После создания ими Прусского государства Шаст, по сути, стал тайным правителем Пруссии, поэтому, я нисколько не «привирал», называя его дочь царевной.

Увидя мои газовые лампы, освещавшие громадные залы наместнического «замка», он удивился качеству обработки металла, стекла и принципу работы «усилителя света».

Они с Царем ехали в одной карете, и всю дорогу до Лоева обсуждали мои достоинства.

На тракте из Минска в Лоев я устроил три ямщицкие станции с новыми постоялыми дворами и трактирами. Здесь нас ждали, и путь до Лоева мы проехали без приключений, можно сказать, с комфортом.

Специально притормозив поезд, я подгадал въезд в городок после захода солнца, когда уличные фонари светили в полную силу. Со стороны въезда стены ещё не было и городок приветливо встречал нас, ярко освещёнными и мощеными желтой керамической плиткой улицами. На последней стоянке наши кареты сменили полозья на колёса, и все, при въезде в город, услышали переход колёс с мягкого вязкого снега на брусчатку, и повысовывались из окон карет. Колёса крутились легко, и кони побежали бодрее.

За год мы отстроили городок кирпичом. В большинстве домов стояли стёкла и горел свет. Горожане приветливо встречали царский поезд. Карета правителей России явно выделялась среди всех карет. Она была больше и изысканнее. На дверях золотились, оттертые заранее от дорожной грязи, двуглавые орлы. Я ехал верхом рядом.

— Это кого они приветствуют? Нас или тебя? — Ехидно спросил Царь.

— Тебя Царь-Батюшка! — Уверенно сказал я. — С благодарностью!

— Что я такого ладного правителя им поставил?! — Продолжая ехидствовать, уточнил Царь.

— Не без этого, наверное, но они вам, действительно рады. Завтра сам увидишь…

Поместив Царя с Царевичем и их свитой в Гостевой Царский Двор. Дворцом это сооружение назвать было нельзя, потому что это был сугубо практичный двухэтажный квадратный комплекс кирпичных строений с внутренним обширным двором. Своё «семейство» я разместил в точно таком же, примыкавшем к моему, пока деревянному, «замку». Убедившись, что все сыты и устроены, я вернулся к жене и мы, без ужина, легли «спать».

* * *

Все огневые производства мы расположили севернее Лоева на правом берегу Днепра, укрепив и высоко подняв его. С установкой плотины и шлюзов, которые стали особым объектом «ревизии» тестя и его сыновей, уровень воды поднялся метров на пять. Лёд ниже и выше плотины уже был подорван и потихоньку сплавлялся через сбросовые шлюзы.

Всего на сотню метров плотины их было двадцать. И два судоходных. Несколько шлюзов были подъемные, а остальные — обычными брёвнами, уложенными горизонтально в направляющие, и убиравшиеся по необходимости для спуска воды. Вдруг, механизм подъема заклинит? Техника, чем сложнее, тем капризнее, а вода порой прибывает слишком быстро.

Мы ходили по плотине, и я объяснял эти нюансы терпеливо. Царь уже очень уверенно чувствовал себя «без глаз», и только испуганно удивлённые взгляды окружающих останавливали его, и заставляли делать вид, что он слеп.

Особенно поразил моего тестя водяной шестерёнчатый насос. Оказывается, у него был похожий деревянный для перекачки масла, но воду он перекачивать отказывался. Я усмехнулся.

— Вода и масло по-разному сжимаются, — пояснил я. — Вода — как камень. И когда зубья прокручиваются, толкая воду между собой, они вот тут, — я показал на пальцах обеих рук, как зацепляются шестерни, — воду сдавливают, а она сопротивляется, вращаться шестерёнкам не даёт, и ломает их.

— Точно, — сказал тесть. — Я так один насос и сломал. А насос хороший, крути себе ручку… Это не поршень толкать…

— Вот тут, — я показал на пальце, имитировавшем «зуб шестерёнки», надо перепускную канавку сделать, чтобы вода убегала вперёд.

Тесть уважительно посмотрел на меня, и одобрительно похлопал по плечу.

Я усмехнулся, и подошел к вентилю спуска воды, патрубок которой смотрел вертикально вверх, и слегка приоткрыл его. Фонтан речной воды ударил на метров тридцать.

— Матерь Божья! — Одновременно вскрикнули и Царь, и тесть.

Северным ветром фонтан сдуло, и вода падала за плотиной, образовав радугу. Я прикрыл вентиль.

— Вода по трубам подаётся в каждый дом города.

— И в горшки смывные, — сумничал Василий Васильевич.

— Обязательно, — серьёзно сказал я. — А из горшков по трубам керамическим вода стекает в специальный закрытый водоём. Вон туда, — показал я на «Красную горку». А оттуда уже в реку. Оттуда и гумус для полей в этом годе возьмём. Земля тут… большого к себе внимания требует. Добрить надо.

Иван-Царевич, понимающе и одобрительно качал головой.

Дым от печей стелился по реке.

— Стекло у тебя там? — Спросил тесть.

— Там, — Иван Михайлович, — Показать?

— Покаж.

— Надо в повозки пересесть, далековато ногами топать, — сказал я.

Пересели в стоящие на берегу открытые повозки, и поехали смотреть заводы.

Мои умельцы, в экспериментах с различными присадками к стеклу дошли до качества хрусталя, но гранить у них самих не получалось, и я гранил его у минских ювелиров.

Стаканы получались толстыми, но, после огранки, красивыми. Я такие когда-то давно, в прошлой жизни, дарил на юбилей своему отцу. Набор для виски, он назывался. Квадратный графин и шесть невысоких широких квадратных стаканов.

Почти такой же Царю и показал мастер, сняв со стола шёлковый плат.

— Вот, Царь-Батюшка, извольте принять в дар от мастеров наших, — сказал я просто.

Василь Василич взял огранённый стакан и поставил его в луч света. Многоцветные искры брызнули в разные стороны.

Тесть ткнул меня в бок.

— Как он видит? — Тихо шепнул он.

— Сам диву даюсь… — шепнул я в ответ.

— А может сюда чегой-то плеснуть? — Задумчиво спросил Государь.

Как говорил классик: «У нас собой было…»

Я кивнул вестовому, и тот бегом принёс из повозки коньяк с оливками, и ловко расплескал коньяк по стаканам.

— Выпьешь с нами крепкого? — Спросил Царь мастера.

— Не позволительно, на работе, чай… — с тоской сказал тот, косясь на меня.

Я чуть видно качнул головой.

— Но ежели Михал Фёдорович не против, то мы с царём-Батюшкой… завсегда… — уже весело сказал он.

— Взяли, — сказал Царь, и первым поднял бокал, глянул сквозь него на свет, и покачал головой. — Ну, Михась… За мастеров наших, твою светлую голову и помыслы.

— Ура! — Тихо сказал я.

— Что это за питьё!? — Спросил Василь Василич, зажёвывая оливкой, сунутой мной ему в руку. — И ягода, какая-то… не ягода. Кишмиш думал, ан нет…

— Виноградный дух в бочках дубовых выдержанный, — пояснил я. — А ягода… Масленица греческая. Олива.

— Слышал. Так себе и масло, и ягода. Но под виноградный дух… не плохо идёт. Не распробовал токма, плесни ещё, — сказал он, обращаясь к вестовому.

Мастер снова вопросительно посмотрел на меня.

— Ты пить — пей, но работу на сегодня кончай. Не гоже дурной пример показывать людишкам, да и браку наделаешь…

Выпили ещё по одному.

— Добрый напиток, — сказал Царь. — Мягко идёт. Где ж стокма вина делают, что его на дух переводят?

— У франков, Батюшка. А вот мой попробуй…

Вестовой налил из другой бутыли.

Все понюхали и выпили.

— Тоже хорош, — сказал Царь. — А ты как делаешь? Из чего?

— Из плохих вин германских. Перегоняем в кубе, и в бочки. Этот только год постоял. Чем дольше постоит в бочке, тем вкуснее.

— А! — Воскликнул тесть. — Так вот зачем ты скупил через меня всё плохое вино в Германии. На много лет вперёд подписал контракты. Обошёл тестя, паршивец, — завистливо сказал он.

Я показал им склады коньяка и конфетную фабрику, на которой сейчас выпускали два вида конфет: молочную тянучку и «коровку». Обёртки в этом мире не было и конфеты висели гирляндами, как тонкая колбаса. Так и продавались на рынке Минска. Очень удобно получилось. И практично, и гигиенично.

И производство было упрощено до предела. Масса заливалась в тонкую «оболочку» для колбасы, перевязывалась, и варилась. Процесс начинки мясных колбас моим цеховикам был известен и понятен. А тут — конфетные… Никакой разницы.

А рецепт конфетной «массы» дал им я. Конфеты получались на удивление вкусные, и на рынках раскупались быстро. Сейчас в цеху осваивали цветную печать на оболочке. Доходы от конфет в эту зиму были основным источником пополнения городской казны.

— Вот, Государь, — говорил я, когда мы вышли из конфетного цеха, жуя тянучки, — в городе все людишки заняты производительным трудом. Либо в казенных цехах, либо в моих. С нового сева даже свободные пахари общинники, ушли в казённые. Так надёжи больше и всё организованно лучше.

— Утомил ты нас своими подвигами, Михал Фёдорович, надо бы отобедать, да отдохнуть.

— У нас ещё свинофермы и колбасная фабрика… Смотреть будем?

Тесть взялся за голову.

— И это он за год успел? — Спросил он Царя.

— В ту зиму приехал, а стокма делов наворотил…

— А что сидеть-то? Командовать — не брёвна таскать. Людишки есть, задумки есть, гроши есть.

— Не скажи, не скажи… — почесав бороду протянул тесть, и улыбнулся. — Ох, не прогадал я… взяв такого зятя… — и он подал мне свою ладонь.

— Так и я не в прогаре с тестем… — засмеялся я, пожимая ему руку. — Да и жинка — огонь!

Я рассказал, как получил от неё «под дых». Мужики стали громко ржать. Ивана ломало аж до земли. А тесть, довольно зардевшись, сказал:

— Она такая… Вся в меня…

* * *

Царь, царевич и тесть с тёщей прогостили до конца марта, до ледохода. Остальные родичи разъехались. Съедено и выпито за казённый счёт было немало. Но я организовывал им охоту и рыбалку, так что, часть потраченного, я компенсировал руками гостей. На вскрытых ото льда и прикормленных участках за плотиной стала ловиться щука. Мои умелицы с льнопрядильной фабрики наплели из шёлковой нити лески, а умельцы изготовили по моим чертежам простые катушки для спиннинга.

На прикормку шла плотва, а за плотвой щука. Щука ловилась и так, на живца, но и мои эксперименты со спиннингом и блеснами увенчались двумя двухкилограммовыми красавицами.

Иван тоже вытащил одну. Забрасывал я сам, чтобы не отвлекаться потом на распутывание «бороды», а выуживал Царевич. Удилища я укрепил тонкими гибкими стальными прутами, и они, хоть и были тяжеловаты, но от веса рыбы не сломались.

Василий Васильевич ловил по старинке на поставки, и зацепил хорошего сома. С вытягиванием десятикилограммового чудовища канителились долго. Благо, нам удалось поддеть сома двумя баграми с подогнанной под плотину лодки.

* * *

Посмотрев взлом Сожа и начавшийся ледоход, мои гости засобирались домой. Новые родственники возвращались в Данциг, Царь и Царевич в Москву. Мы с женой поехали их провожать. Попрощавшись с царским семейством в Минске, мы с моим новым семейством поехали дальше, и так доехали до Данцига, где я свою любимую оставил на попечение матушки, а сам, вместе с тестем, отбыл в Прагу, сначала морем, а потом по рекам Лабе и Влтаве.

Шли на вёртком, почти круглом, но очень вместительном, купеческом двухмачтовом судёнышке. Шли в караване восьми судов. Мы везли пиленный лес, поташ, а также, пушнину и русский речной жемчуг. Полыни, особенно «чернобыльника», предпочитающего влажную почву, рядом с Лоевым было много, с него поташ и жгли.

Эта полынь была не горькой, и добавленный в тяжёлое медовое пряничное тесто поташ, делал пряники нежными и рассыпчатыми. Поташ на Руси использовалась повсеместно, и я ничего нового в технологию пряничного дела не принёс, кроме использования пряничных форм и туннельных жарочных печей. Противни с пряниками перемещались в туннели печи, по принципу печей для обжига кирпича, только жар в таких печах шёл сверху. И не было сушильных камер.

Загрузка...