Boys

Глава 26 Обыск

Как-то очень незаметно наступил август. Жара не спала, но в воздухе появился тот почти неуловимый привкус горечи, по которому всякий житель средней полосы России точно определяет, что лето закончилось.

Вернувшиеся из отпусков коллеги, загорелые и посвежевшие, не проявляли особого желания немедленно включиться в работу. Но, по крайней мере, теперь можно было отпрашиваться по своим делам, поскольку редакция была в полном составе. Свои дела у меня были. В сервисе наконец вставили заднее стекло в мою машину, нужно было ее срочно забирать. Так что я предупредила руководство и потихоньку потрусила в сторону метро. Ехать предстояло полтора часа с двумя пересадками. Хорошо, что я предусмотрела это и захватила с собой детектив в мягкой обложке, купленный на книжном развале. Мой двухнедельный поход по следу убийцы не принес никаких результатов. Более того, не далее как вчера вечером до меня дошло, что концепция, лежащая в основе поисков, в корне неверна. Лучшие образцы детективного жанра были изучены ранее, но, увы, я не обладала гениальным умом Ниро Вульфа или юридическими знаниями Перри Мейсона. Сыщик же, действующий в данной книге, был вполне обычным человеком, совсем не умнее меня. Стоило присмотреться к его методам ведения следствия, чтобы потом попытаться извлечь конкретную пользу. Чтиво оказалось третьеразрядным, но весьма занимательным.

Сыщик уже наставил пистолет на убийцу леди Гренвилл (к слову сказать, я подозревала совсем другого человека, поэтому развязка оказалась довольно неожиданной), как вдруг у меня в сумке зазвонил телефон. Не тот, специально купленный для моей сыщицкой деятельности, а другой, которым я пользуюсь в обычной жизни. Там у меня все грамотно настроено: у каждого абонента своя мелодия. Сейчас из сумки доносилась моя любимая — музыка к кинофильму «Битлджюс», стало быть, звонит Иван. Я с трудом отыскала телефон, который по закону подлости завалился на самое дно. Иван справился о моем здоровье, о делах и, услышав в ответ, что и с тем и с другим все в порядке, перешел к вопросу, который волновал его гораздо больше.

— Этот мерзавец пропал, — замогильным голосом сообщил он, не называя, однако, мерзавца по имени.

— Кто? — Я судорожно пыталась понять, о ком из своих многочисленных знакомых он так нелестно отзывается.

— Кто-кто… — его явно рассердил низкий уровень моей сообразительности, — Петька, братец наш Иванушка, козленочек, из лужи попивший…

Меня удивил не сам факт пропажи братца Пети, а то, как Иван на это отреагировал. Я по-пыталась внести ясность:

— Ты же сам хотел, чтобы он уехал? Наверное, он почувствовал твое отношение, вот и свалил потихоньку… А квартплата, деньги он тебе заплатил?

Спросила и тут же вспомнила, что, во-первых, деньги были уплачены вперед, до конца декабря, а во-вторых, Петруччо уже намекал Ивану, что не прочь продлить договор. В этом случае его исчезновение выглядело более чем подозрительно, не такой он человек, чтобы уехать, не забрав деньги за — раз, два, три — почти за пять месяцев.

— Сколько дней его нет?

— Да уже дня три как не появлялся.

— Ты в его комнату заходил? Может, там записка какая…

— Нет, не заходил, — твердо заявил Иван. — И один заходить туда не буду. Приезжай, а? — В его голосе послышались умоляющие нотки. — Я с Робертом поругался, один сейчас живу. Давай вместе зайдем в комнату этого недоделанного, вдруг с ним что-то случилось…

— Если бы с ним что-то случилось в комнате, то, уверяю тебя, ты бы уже это почувствовал. Лето сейчас, жара, трупы разлагаются быстро.

Иван пожелал мне заработать типун на язык, но не снял своего предложения о совместном рейде в комнату Петруччо. Мы сошлись на том, что я заберу машину из сервиса и часикам к восьми вечера подъеду на улицу имени Героя Советского Союза летчицы Полины Осипенко. Я было предложила совершить набег на комнату незадачливого Женькиного братца пораньше, скажем, часа в три, но Иван был непреклонен. К восьми часам, пояснил он мне, уже будет ясно, вернется Петруччо или нет.

К восьми часам Петруччо не вернулся. Мы с Иваном сидели у него на кухне и пили чай, как вдруг ожили старинные часы, доставшиеся Ивану вместе с квартирой от тетки. Часы эти были предметом острой зависти его друзей и знакомых. Очень многие, и я в том числе, просили, и не единожды, продать или обменять их. На что Иван отвечал, что сам он лично не против продажи, но часы являются фамильной ценностью и нужно быть последним подонком, чтобы продать историю собственной семьи. Для него, для Ивана, факт продажи часов равнозначен продаже родины. Версия складная, вызывающая уважение. Постепенно все потенциальные покупатели отвалились, и часы по-прежнему висели у Ивана на кухне. Я пыталась доказать ему, что такие красивые часы нужно повесить в комнате, на что Иван резонно заметил, что не всякий человек выдержит, если каждые полчаса фамильная ценность будет напоминать о себе громким боем.

Только совсем недавно он по секрету признался мне, что куранты, если и являлись когда-либо чьей-то фамильной ценностью, то вовсе не Ивановой семьи. Теткин отец, приходившийся Ивану двоюродным дедом, прошел войну от Москвы до Берлина. Вернулся живой, а в качестве трофеев привез серебряную мельницу для перца, серебряный черпачок и вот эти самые часы. Правда, тогда они были настольными, в стеклянном куполе. Наверное, в немецкой семье, где они являлись фамильной ценностью, часики стояли на камине рядом с фигурками из мейсенского фарфора. В условиях нашего сурового послевоенного коммунального быта стеклянный купол быстро разбился, но теткин отец заказал знакомому новый корпус — из красного дерева. С тех пор часы из настольных превратились в настенные, но хуже от этого не стали. Разве что краснодеревщик малость сэкономил, сделал коротковатый корпус, поэтому не очень хорошо был виден маятник — обнаженная девушка верхом на дельфине. Но это мелочь, главное, что часы превосходно шли, отмечая каждые полчаса мелодичным боем.

Мы допивали чай, разговор как-то не складывался: говорить о том, что мы собираемся вторгнуться в чужое помещение и провести там обыск, не хотелось, а остальные темы в силу своей малой актуальности увядали сами собой. Вдруг в часах что-то зашуршало, и они хрипло пробили восемь раз. В полной тишине бой часов прозвучал довольно зловеще, в духе страшных рассказов Эдгара Аллана По. Там обычно бой часов является предвестником беды. Или помрет седьмой, последний в роду баронет, или произойдет еще что-нибудь малоприятное.

— Пора, — замогильным голосом произнес Иван, укрепив меня в мысли, что при осмотре Женькиной комнаты мы найдем какие-то улики.

Что будут представлять собой эти улики и на кого они будут указывать, я додумать не успела; Иван поставил чашку на стол и встал:

— Пошли!

Возражать не было никакого смысла. То есть, возражать надо было намного раньше, когда впервые прозвучала эта бредовая идея. А теперь, коль уж я согласилась участвовать в обыске, пасовать просто неприлично.

Комната была заперта.

— У тебя ключ есть? — поинтересовалась я.

Иван гордо взглянул на меня и вытащил из кармана связку, на которой болталось не менее шести ключей. Видимо, он хорошо подготовился к операции, так как поиск нужного ключа не занял у него много времени.

В Женькиной комнате я бывала не часто, но хорошо помнила царивший там идеальный порядок, что, признаюсь, всегда меня несколько удивляло. Мне казалось, что в комнате модели везде должна валяться косметика вперемешку с чулками. Наверное, у кого-то и так, но у Евгении косметика хранилась в специальном ящике с несколькими отделениями, где все лежало в определенном порядке — тушь вместе с карандашами для глаз, помада с блесками для губ и так далее. Окна в своей комнате она мыла не реже раза в месяц, а полы драила чуть ли не ежедневно. Братец Петя, судя по нынешнему состоянию комнаты, маниакальной любви своей сестры к чистоте отнюдь не разделял. На полу лежал солидный, как минимум трехнедельный, слой пыли.

Некоторое время мы с Иваном молча стояли, не зная, с чего начать. И у него, и у меня это был дебютный обыск. Я нарушила молчание правильным, но несколько нетактичным вопросом:

— Иван, а что мы, собственно говоря, хотим здесь найти?

Он ответил не сразу. Похоже, детально проработать он успел только первую часть плана, а именно — как войти в комнату. Вторую, не менее, а даже более важную часть — что мы там будем делать, когда войдем, — Ваня из виду упустил.

— Ну, — замялся он, — если честно, не знаю. Будем шарить везде, вдруг наткнемся… на что-нибудь, — неуверенно добавил он, сильно сомневаясь в успешности нашего предприятия.

«Где наша не пропадала», — вдруг всплыла в моей голове залихватская фраза. Море стало по колено, я шагнула вперед, решив взять бразды правления в свои руки.

— Значит так, — я энергично махнула в сторону комода, купленного Женькой в «ИКЕА», — ты смотришь в тех ящиках, а я в шкафу и в столе. Все подозрительное складываем сюда, — я ткнула пальцем в середину комнаты. — Кстати, у тебя есть какой-нибудь пакет или пленка? Надо бы постелить, а то грязно, улики могут испачкаться.

Иван понимающе кивнул головой и резво выбежал из комнаты. Через секунду он вернулся с большим банным полотенцем:

— Вот, пакета не нашел подходящего, будем сюда складывать.

Открыв шкаф, я обалдела. У Жени был вполне приличный гардероб и, насколько я помню, все вешалки были заняты. Периодически она даже жаловалась, что вещи уже не помещаются, а выбрасывать жалко. От былого изобилия осталось не больше трети, все остальное таинственным образом исчезло, о чем я немедленно доложила своему «коллеге».

— Ясно, — Ванька в сердцах сплюнул и вы-ругался. — Этот прохвост продал ее вещи. Вот негодяй, еще даже сорок дней не прошло.

Я согласилась, что поступок со стороны Петра некрасивый, но зато это объясняет появление у него некоторой суммы, раз он хотел оплатить свое дальнейшее пребывание в этой квартире.

— Н-да? — в голосе Ивана было столько скепсиса, что его хватило бы на весь восьмой «В», в котором училась моя дочь. — А вот это он, по-твоему, тоже купил на деньги, вырученные от продажи тряпок? — Он ткнул пальцем в новехонький музыкальный центр.

Даже мне, человеку не сильно искушенному в технике, было понятно, что такой центр стоит кучу денег. Я еще раз внимательно изучила оставшиеся вещи.

— Шуба… Он продал ее шубу.

— Ха-ха-ха, не смешно, — отрезал Иван. — Сколько, по-твоему, он мог за нее выручить? Я знаю, что она ее купила уже не новую за 700 долларей и относила два сезона.

Пришлось с ним согласиться: для покупки такого центра бэушных шуб должно быть продано не менее десятка, у Женьки же была всего одна.

В шкафу не обнаружилось ничего интересного, поэтому я перешла к письменному столу. Вот уж никогда бы не подумала, что обыск такое утомительное занятие. Иван молча, сосредоточенно копался в ящиках комода.

— Вот, смотри, — он торжествующе помахал каким-то листочком.

При ближайшем рассмотрении листочек оказался счетом из магазина «Эльдорадо» на покупку музыкального центра. К счету был прикреплен чек. Из информации, отпечатанной на чеке, следовало, что человек, приобретший музыкальный центр, расплатился кредитной картой. Правда, на чеке было пробито всего пять цифр — первая и четыре последних, вместо остальных были напечатаны звездочки. Первая цифра была четверка, далее следовали три пятерки и девятка. Очень запоминающийся номер.

— Видишь?! — ликовал Иван. — Я знал, я чувствовал, что-то здесь не чисто.

— В чем ты видишь нечистоту покупки? — поинтересовалась я.

— Откуда у него кредитная карта?

— Может, Женина, — не подумав, ляпнула я и прикусила язык.

Иван выразительно покрутил пальцем у виска:

— Если бы у нее даже и была карта — а я точно знаю, что карты у нее не было, — она была бы выписана на ее имя. И этому хмырю никто бы ничего не продал по чужой карте.

Логика в Ваниных размышлениях была железная, поэтому мы торжественно положили счет на полотенце — первая улика.

Воодушевленные успехом, мы активно продолжили поиски. Минут через десять я обнаружила в самом нижнем ящике стола конверт с письмом. Письмо было адресовано Петру, почтовый штемпель и обратный адрес на конверте поведали нам, что данное послание было отправлено гражданкой Верой Прохоровой, проживающей в деревне Верхняя Яйва. Мы молча смотрели на конверт, не решаясь открыть его. Удивительно, как правила поведения, вдолбленные в детстве, мешают сыщицкой работе. Чужие письма читать неприлично, я это знала еще в те далекие годы, когда посещала детский сад. Видимо, Иван воспитывался в схожих условиях, потому что его боевой задор несколько подувял.

— Ну? — жалобно спросил он. — Что будем делать? Вдруг там что-то личное?

— Может, и личное, — веско заметила я, — но это личное может привести нас к разгадке Женькиной гибели… Или, на худой конец, объяснить, куда подевался Петр. Вдруг мама ему написала, что тяжело больна, вот он и сорвался…

— Кто — он? — рассмеялся Иван. — Да если бы даже она ему написала, что вчера умерла, он бы только порадовался, что находится далеко и не придется тратиться на похороны.

К сожалению, моральный облик Петра полностью соответствовал данной характеристике. От похорон сестры он самоустранился, предоставив хлопотать по всем вопросам Ивану. Я решительно раскрыла конверт.

Письмо оказалось довольно длинным, по стилю написания оно напоминало послание Ваньки Жукова «на деревню дедушке Константину Макарычу». Сначала шли многочисленные приветы от людей, нам с Иваном не знакомых. Примерно к середине приветы сменились подробным описанием состояния здоровья гражданки Прохоровой, и лишь в конце замаячил текст, представляющий хоть какой-то интерес.

«А что касается фотографии, — писала гражданка Прохорова, — так ее Женя с собой увезла, а другой у меня нет. Она и была-то одна карточка. Ходила к соседке бабе Тоне, так та уж совсем старая стала, не помнит ничего. Сколько я ей ни объясняла, не понимает, о какой карточке речь».

В отличие от впавшей в маразм бабы Тони я мгновенно сообразила, что карточка, о которой идет речь, хранится у меня дома вместе с остальными Женькиными вещами, о чем я немедленно информировала Ивана. Он попенял, что я раньше ничего ему не рассказывала. Упрек не совсем справедливый — кто ж знал, что фотография является, по-видимому, важной уликой и может навести на след преступника. Интересно, о какой именно карточке пишет Прохорова? Там есть несколько Женькиных фотографий в детстве. Есть семейное фото, где она держит на руках маленького и тогда еще не такого гнусного Петра, а рядом сидит женщина с пропитым лицом — их мать, она же Верка Прохорова. Есть фотография, на которой Женьки и Петра нет, но есть ее покойная сестра с одноклассниками. Я внесла предложение закончить обыск, что мы и сделали — благо, осталось совсем немного необследованных мест. Больше ничего найти не удалось. Ваня поднял с пола и свернул за ненадобностью полотенце, предназначенное для сбора улик. Весь наш улов легко поместился в прозрачной папке-конверте.

Мы вернулись на кухню, хотя я настаивала на том, чтобы немедленно поехать ко мне, разложить все фотографии и попытаться еще раз проанализировать письмо. Выудить из него неявные намеки, на основании которых можно было бы определить, какая фотография нам нужна. Иван в целом был со мной согласен, но считал, что мы заслужили полчаса отдыха и по чашке кофе.

Кофе, я это знаю совершенно точно, стимулирует умственные способности. Особенно если он не растворимый, а сваренный в джезве по всем правилам. Первые два глотка — это просто наслаждение, мозги расслабляются, уступив на время место обонянию и вкусу. Третий глоток радикально меняет расклад сил: сначала появляется мысль: «До чего же хорошо!» За первой мыслью резво подтягиваются остальные, что часто приводит к удивительному результату. Если в момент, когда ты начинал пить кофе, ты был озабочен решением какой-нибудь проблемы, правильный ответ приходит приблизительно с седьмым глотком.

— Эврика! — неоригинально выкрикнула я, сделав седьмой глоток, правда, уже из второй чашки.

— Что такое? — всполошился Иван. — Поняла?

— Поняла… — Я хитро, по-ленински прищурилась. — Это может быть только та фотография, на которой Женькина сестра с одноклассниками.

— Обоснуй, — потребовал Иван.

Я медленно начала, стараясь не упустить замечательную мысль:

— Если рассуждать логически… Если рассуждать логически, это не может быть никакая другая фотография, только эта. Вот видишь, — я развернула письмо и нашла нужный кусок текста, — она здесь пишет «…Женя с собой увезла, а другой у меня нет. Она и была-то одна карточка. Ходила к соседке бабе Тоне, так та уже совсем старая стала, не помнит ничего». О чем это нам говорит? — Я внимательно по-смотрела на Ивана, но он пожал плечами, и я продолжила: — Обрати внимание, все фотографии сделаны в студийных условиях. Это говорит о том, что в семье Прохоровых фотоаппарата не было, они пользовались услугами фотоателье. Никогда не была в чудном местечке Верхняя Яйва, но подозреваю, что фотоателье там нет даже сейчас, а уж два десятка лет назад его там точно не было. Стало быть, фотографии делались в каком-нибудь райцентре, в тамошнем «очаге культуры»… Доме быта, например.

— Я не вижу, — сухо заметил Иван, — почему отсюда следует, что фотография, о которой пишет эта… — он взглянул на конверт, — …хм-м-м… Прохорова, именно та, о которой ты думаешь.

— Подожди, — я похлопала его по плечу. — Следи дальше за развитием моей мысли. Если фотографии делались в ателье, то вряд ли Верка заказывала только по одному снимку. Как правило, такие фотографии, семейные или детские, печатаются, как минимум, в трех экземплярах. Ну, там, парочку родне отослать, одну в альбом. Единственное фото, сделанное в самой Верхней Яйве, это тот снимок, где Женина сестра с одноклассниками. И вот такой снимок вполне может быть только один. Из соображений экономии. И еще: Верка ходила, спрашивала про фотографию у какой-то бабы Тони…

— Вот это вообще ни о чем не говорит, — бурно возразил Иван. — Может, эта Тоня как раз их родственница. И у нее свой альбомчик с фотографиями любимых внуков.

— Может, и так, — нехотя согласилась я.

— Так что твоя версия не выдерживает никакой критики, — подытожил мой оппонент.

С Иваном я знакома довольно давно, и он всегда был человеком чрезвычайно деликатным. Видимо, тесное общение с правоохранительными органами, похороны, а теперь еще исчезновение Петра — все это не прошло даром для его нервной системы, он стал резковат и безапелляционен в высказываниях.

Я предложила компромиссный вариант:

— Давай примем в качестве рабочих две версии. Первая: искомой фотографией является семейная фотография с Веркой, Женей и Петром. Вторая: снимок, о котором писала Прохорова, это фото класса.

— Стоп! — вновь вступил Иван. — А с чего ты взяла, что это письмо вообще имеет какое-то отношение к гибели Жени и к исчезновению этого идиота Пети?

— Я и не говорю, что имеет. У нас есть факт: Петр уехал, не сказав тебе ни слова, оставил практически все вещи дома. Это первое. Второе: в его комнате появилась дорогая аппаратура, купленная по кредитной карточке. Карточки, как ты сам отметил, у него не было. Возникает законный вопрос: кто и за какие заслуги мог сделать ему такой царский подарок? Петр не относится к типу людей, вызывающих симпатию с первого взгляда… Со второго, впрочем, тоже. Так что сразу отметаем вариант подарка в знак благодарности за добрые дела. Я думаю, что список добрых дел, которые наш милый Петя совершил в своей жизни, уместился бы в одну строку, написанную размашистым почерком. Но кто-то мог купить ему музыкальный центр, чтобы… заставить замолчать, к примеру. Что, если он кого-то шантажировал? Вот это уже на него похоже, очень похоже. А если ты читал хоть один детектив, где вся интрига строится на шантаже, то должен знать, что для шантажиста фотография — такое же привычное и час-то используемое орудие труда, как для плотника пила.

Я еще немного подумала и кое-что вспомнила.

— В пользу этой версии говорит еще и то, что, как ты сам говорил, Петр интересовался, куда делся Женин архив.

Где-то на задворках моего сознания (в книгах задворки сознания упоминаются очень часто, это то самое место, где у героя формируется смутное ощущение) — так вот, на задворках моего сознания тоже сформировалось смутное ощущение, что была еще какая-то фраза… Что-то Женя говорила мне, и как раз по поводу фотографий. Я встряхнула головой, но фраза так и не пожелала покинуть задворки.

— Ну что, поехали ко мне, покопаемся в ее архиве?

И тут зазвонил телефон. Иван снял трубку и подтвердил невидимому мне собеседнику, что он и есть Иван Николаевич Жуков. Мама дорогая, вот не знала, что его зовут Ванька Жуков! Не удивительно, что он скрывал этот факт от всех своих знакомых. После этого, по логике, должен был назвать себя человек, находящийся на том конце линии. Я не слышала, что тот сказал, но Иван вдруг сильно побледнел, сделал страшные глаза и прижал указательный палец к губам, призывая к молчанию. Я и так, в общем-то, шуметь не собиралась, но странная его реакция меня удивила и напугала.

— Да, хорошо. Да, я буду дома… Во сколько вы подъедете?

Иван повесил трубку, молча подошел к холодильнику, достал оттуда мартини, щедро плеснул в стакан и выпил одним глотком.

— Что случилось? — осторожно пойнтере-совалась я, понимая, что вести будут не из приятных.

— Звонили из милиции. — Иван вздохнул и повторил операцию с мартини.

— Они нашли Женькиного убийцу?

— Нет, они интересовались, знаком ли я с Петром Вячеславовичем Прохоровым…

— А ты с ним знаком? — Фраза сорвалась у меня с языка раньше, чем я сообразила, кто такой «Петр Вячеславович». — И что ты им сказал?

— А что я мог сказать? — огрызнулся Иван. — Ясное дело, сказал, что знаком. Какой-то тип хочет приехать ко мне и поговорить. Эх, Ань-Анькасдается мне, что опять я по самое некуда в дерьме.

Я с ним полностью согласилась.

— Они не сказали тебе, он хоть живой?

Вопрос сам по себе странноватый, но в свете последних событий прозвучал вполне естественно.

— Ничего не сказали. — Иван допил вторую порцию и, памятуя, что бог любит троицу, налил себе еще. — Но я думаю, что этот тип, который должен приехать, он все и расскажет.

Мне показалось, что самое время покинуть сцену и перебраться куда-нибудь в зрительный зал, желательно на галерку, где меня не смогут узреть зоркие глаза стражей порядка. Когда я уже стояла в дверях, мы договорились, что Иван ничего не будет рассказывать о найденном письме и чеке, а как только визит закончится, немедленно мне перезвонит.

Дома я, будучи не в силах спокойно ждать Ваниного звонка, села пересматривать фотографии. Женька с плюшевым медвежонком в руках, Женька, стоящая на стуле в коротком клетчатом платьице и спущенных гольфиках. Женька, Петр и Верка Прохоровы. Петр слегка косоглаз, у Жени лицо напряженное, она с трудом удерживает братца на коленях. Верка выглядит слегка нетрезвой, улыбается жалкой улыбкой алкоголички с большим стажем. Бросается в глаза отсутствие двух передних зубов. Даже удивительно, что у женщины с такими жуткими внешними данными родились такие красивые дочери.

Я вытащила групповую фотографию, где Женина сестра стояла с одноклассниками. Очень, очень они похожи, просто близнецы. Как ее сестру звали… Света, кажется… Та мысль, что тусовалась на задворках сознания, медленно, нехотя вылезла на свет. В свой последний визит Женька говорила, что это — единственная фотография ее сестры. Точно! Других снимков нет. Вот какая я молодец, вспомнила. Возникло острое желание немедленно позвонить Ивану, но я тут же вспомнила, что у него сейчас нелегкий разговор с милицейским товарищем и что надо ждать, когда он (Иван, а не товарищ) позвонит сам. Вздохнув, я вернулась к изучению фотографии.

Качество было не очень, бумага плохая, да и сделан снимок, как минимум, лет двадцать назад. Но лица разглядеть можно. Я вспомнила, что где-то в коробках лежит старая лупа. На ее поиски ушло немало времени, а Иван все не звонил. Стрелка на часах упрямо ползла к полуночи, никаких известий с улицы имени героя-летчицы не поступало, я упрямо продолжала изучать незнакомые лица на старой фотографии. Самое пристальное внимание я уделила верхнеяйвинскому двоечнику, который, по словам Женьки, сумел перебраться в Москву. Парень рослый, крепкого сложения. На вид ему здесь лет пятнадцать, но он уже на голову выше своих одноклассников. Сейчас он должен быть под два метра. Волосы светлые. А это что у него на лице? Дефект бумаги? Я посмотрела через лупу. Веснушки… Точно, веснушки. Тогда он вполне может оказаться рыжим. Сколь-ко ему сейчас? Лет тридцать пять. Тогда он легко может оказаться седым или даже лысым… Некоторые лысеют рано. Я мысленно перебрала кандидатов из папки «BOYS». Никто из них не был рыжим и двухметрового роста. У всех кандидатов в убийцы более-менее подходил только возраст.

Я еще раз внимательно изучила фотографию с помощью лупы. Похоже, что из числа подозреваемых придется исключить Андрея. Если двоечнику из Верхней Яйвы сейчас около тридцати пяти, то Андрею точно больше сорока. В сердцах я отложила лупу в сторону и громко сказала самой себе: «Хватит играть в сыщика! Эта фотография не имеет никакого отношения к Жениной гибели! Надо дождаться звонка Ивана и выяснить, куда делся Петр! А когда Петр объявится, спросить его в лоб про фотографию! И все!!! Если Женю убил маньяк, из этого не следует, что он входил в число ее хороших знакомых. Маньяки совершают свои противоправные действия в отношении людей незнакомых или совсем мало знакомых. В противном случае их бы быстро вычисляли и ловили!»

Пассаж у меня получился убедительный. Я убрала лупу, положила в коробку фотографию, дав себе слово не вынимать ее в течение десяти дней. И тут позвонил Иван.