19 апреля 1983 года моему комбинату исполнилось 40 лет. Во Дворце культуры металлургов собрались сотни моих товарищей по работе. Тут и сталевары, и доменщики, и прокатчики, и коксохимики. Много ветеранов. Большинство из них я знаю: вместе начинали сорок лет назад.
Началось торжественное собрание.
— В этот день мы особенно отмечаем тех, кто закладывал, строил первые цехи, по-стахановски работал в годы войны и до сих пор трудится вместе с нами, — говорит директор комбината. — С первых месяцев в нашем коллективе работают Виктор Андреевич Рощенко, Александр Егорович Плечистов, Григорий Сергеевич Клишевский, Иван Яковлевич Тищенко, Николай Васильевич Ключкин, Евдокия Ивановна Лисина и многие-многие другие. Всего у нас более ста человек, чей трудовой стаж равен рабочему стажу предприятия. Честь и слава этим замечательным труженикам, которые посвятили родному заводу, нелегкой профессии металлурга почти всю свою жизнь!
Зал ответил горячими аплодисментами. Аплодировали и мы с моим братом Константином, аплодировали своим товарищам и одновременно самим себе: ведь в те сто с лишним человек, которые трудятся у нас с пуска предприятия, входим и мы с ним.
Проникновенно, душевно приветствовали наших заводчан ведущие праздника дикторы Центрального телевидения Анна Шилова и Юрий Ковеленов:
— Максим Горький говорил, что настоящие герои — люди, которые любят, умеют работать. Как просто и емко сказано! Эти слова целиком и полностью можно отнести к вам. Ведь вы вместе со строителями в лихие годы войны возвели здесь, на месте топких болот и диких кустарников, огромный завод. Уже через год после начала строительства дали стране и фронту самый прочный металл. И сооружение завода, и ваша сталь — это подвиг! Подвиг ваших рук и мужественных сердец. Многие из тех, кто совершил его, присутствуют здесь, в этом зале…
И Юрий Ковеленов стал называть имена тех, кто стылым апрельским вечером сорок третьего года выдал на нашем заводе самую первую плавку. Это — канавщик Иван Никифорович Азопкин, начальник пролета Иван Никитович Емелихин, мастер разливки Федор Михайлович Корнеев и лаборант Татьяна Николаевна Балаба, первая среди женщин комбината удостоенная высшей награды — ордена Ленина.
— В сорок третьем вихрастым подростком пришел в прокатный цех Суфиян Галеев, — продолжала Анна Николаевна Шилова. — Ему было всего пятнадцать, а работать надо, как взрослому. Что сделаешь, если большинство мужчин ушли на фронт… А спустя тридцать восемь лет уже знатный прокатчик Суфиян Гайсинович Галеев принял участие в прокатке 100-миллионной тонны челябинской стали. Работать в цехе от первых слитков до 100-миллионной тонны — это тоже подвиг!
В первых рядах поднялся Галеев. Невысокий, плечистый, с посеребренными висками. А я помню его еще мальчишкой. Смотрел в тот вечер на волевое, мужественное лицо Суфияна (он для меня так и остался Суфияном) и думал: жизнь у него получилась. Настоящая, красивая.
А тем временем дикторы вели рассказ:
— Рабочие традиции отцов нынче продолжают ваши сыновья и дочери. Для вашего предприятия это особенно характерно. У вас трудятся свыше трехсот династий. В этом зале находится глава самой крупной из них — Иван Александрович Полегаев. Пожалуйста, поднимитесь, Иван Александрович, чтобы вас увидели все! — услышал я звонкий голос Анны Николаевны Шиловой.
Сначала не воспринял эти слова на свой счет. Но сидевшие рядом со мной заводчане зашептали: «Иван Александрович, это вас». Смущенный и растерянный, я поднялся. Мальчишки и девчонки в пионерских галстуках подбежали ко мне с цветами. Гвоздички! Такие же ярко-огненные, как галстуки у ребят. Мои самые любимые цветы — есть в них что-то от полкового знамени, под которым я сражался в годы войны, и от багрового огня, у которого нахожусь вот уже полвека.
— В династии Полегаевых более двадцати человек, которые трудились на вашем предприятии, а некоторые из них продолжают работать до сих пор. Целая бригада! — продолжала Анна Николаевна. — Если сложить весь трудовой стаж этой династии, то получится около пяти столетий. Почти 500 лет самоотверженной работы у огня и стали! Это тоже подвиг! Спасибо вам за него!
Конечно, такие минуты незабываемы. Они останутся в памяти и душе на всю жизнь. Мы встретились взглядами с братом, я понял, что он переживает такие же чувства. Быть может, это были одни из самых волнующих и счастливых мгновений в нашей жизни, которая начиналась у нас довольно трудно.
…Говорят, самые яркие впечатления — это впечатления детства. Наверное, это так.
Родился я за год до Октябрьской революции в станице Усть-Медведицкой, что на Дону (сейчас это город Серафимович в Волгоградской области). Отец, Александр Александрович, русский, мать, Евгения Павловна, украинка. Отец наш сражался в годы гражданской в рядах Красной Армии, бил банды Деникина и барона Врангеля. Вернувшись с фронта, устроился заготовителем сырья для местного кожевенного завода. Брал он и нас, детей, с собой в поездку по казачьим станицам. Дорогой с увлечением рассказывал о былых походах, а в балках и буераках показывал места, где происходили кровавые схватки с контрой. Мы любили такие поездки и всегда ждали, когда отец снова позовет нас в дорогу. А в раскаленной от зноя степи во все горло напевали вместе с ним наши любимые песни про лихих конников Буденного, «Наш паровоз, вперед лети…»
В двадцать девятом семья переехала в Сталинград — тогда здесь развернулась невиданная стройка. Отец работал монтером на автоматической телефонной станции, мать — вахтером на проходной завода «Красный Октябрь». Четырнадцатилетним мальчишкой пришел я на АТС. Здесь бы меня еще не взяли, пришлось два года добавить. А три года спустя тяжело заболел наш отец, скоро он умер. Все заботы семейные принял на себя, а забот-то немало: пятеро сестер и младший брат. Я к тому времени уже подрос и решил перейти на «Красный Октябрь» — здесь мог побольше заработать. Окончил краткосрочные курсы ФЗУ, получил направление работать сварщиком (точнее сказать, нагревальщиком) металла на стан «450».
Помню, как высокий плотный мужчина привел меня на участок нагревательных печей.
— Вот здесь мы будем работать с тобой, сынок. Давай знакомиться. Меня величают Иван Яковлевич Букаев. А как тебя?
— Иван Полегаев, — ответил я.
— Значит, мы с тобой тезки, Ваня.
Работать с ним было легко. Относился он ко мне по-отечески. Когда я полностью освоился со своими обязанностями, стал доверять работать самостоятельно. А вернувшись из отпуска, Иван Яковлевич придирчиво осмотрел печь, искренне заметил: «Молодец! Сварщик из тебя получается отменный».
Благодаря такому наставнику, каким оказался Иван Яковлевич, по душе пришлась мне нелегкая, «стальная» работа. Освоил все ее премудрости: начал со второго разряда и дошел до седьмого. Поставили меня старшим сварщиком.
Вместе с вальцовщиком Семеном Леонтьевым (по сей день с ним дружим!) создали комсомольско-молодежную смену. Дела ее стали известны на всем «Красном Октябре». Товарищи семь лет избирали меня комсомольским секретарем.
В конце 30-х годов мне посчастливилось участвовать в слете ударников труда, на котором выступал Алексей Стаханов. Прежде я думал, что Стаханов — богатырь, а на трибуне — ничем не выделявшийся среди нас русоволосый крепыш. Только вот воли в нем было побольше да дух потверже. Эти качества характера и позволили ему совершить мировой рекорд по выдаче угля — перекрыть норму в 14 раз.
«По-стахановски» — это стало символом борьбы за все передовое, против устаревшего. Нас, ударников труда, называли стахановцами. Приятно и почетно было носить это звание!
С первых дней Великой Отечественной тысячи моих сверстников ушли на фронт. В августе призвали в действующую армию и меня.
Привезли в Москву, распределили по воинским частям. Меня зачислили в 359-й Краснознаменный стрелковый полк, который оборонял столицу на Можайском направлении, в станко-пулеметный расчет первым номером. Бои под Москвой уже продолжались не первую неделю. На нашем участке врагу удалось подойти к ней на расстояние 86 километров.
Был я тяжело контужен. Три месяца лечился в госпитале, в городе Котельнич Кировской области. Но еще долго не слышал и не разговаривал. Лишь весной 1942 года снова пришел на свой завод, вернулся к своему привычному огневому делу. В ту пору мы варили сталь для обороны, в прокатных цехах катали противотанковые «ежи», а в ремонтно-механических «залечивали» наши «раненые» танки и самоходные орудия.
Никогда не забуду ночь на двадцать третье августа. Утром, когда мы с братом Костей заступали на смену, фашистские стервятники налетели на наш завод и разрушили его. В тот же день краснооктябрьцы создали рабочие батальоны. Командиром одного из них назначили сталевара Георгия Мордвинова (сейчас он живет в Челябинске). Я снова взял в руки винтовку.
В районе тракторного завода немцы высадили крупный десант. Наш батальон всю ночь сражался. К утру фашисты вынуждены были отступить.
Последнюю неделю августа и в сентябре мы были в отрядах народного ополчения, вместе с бойцами регулярных войск защищали «Красный Октябрь».
Трудные дни и ночи Сталинграда! Бои шли за каждый клочок нашей земли. Не на жизнь, а насмерть. Спустя год после победы меня наградили медалью «За оборону Сталинграда». Она очень дорога мне, как память о тех жестоких испытаниях, которые пришлось выдержать моему поколению в ту незабываемую пору.
В докладе на торжественном собрании в Кремлевском Дворце съездов, посвященном 40-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне, М. С. Горбачев сказал:
«Во время грозной опасности наша страна стала поистине единым военным лагерем. Беспримерное геройство и стойкость проявил советский рабочий класс. В самые трудные минуты рабочие батальоны вливались в ряды сражающейся армии, работа в цехах не прерывалась даже тогда, когда враг стоял буквально у заводских стен, а снаряды и бомбы рвались рядом. Высокой сознательностью и организованностью рабочий класс еще раз подтвердил свою роль ведущей силы советского общества, сделал все необходимое для Победы».
Эти слова относятся и к моим землякам-сталинградцам.
В сентябре сорок второго поступил приказ Государственного Комитета Обороны — эвакуировать всех краснооктябрьцев на Урал. Помню, эвакуацией руководил бывший в то время начальник «Главспецстали» А. Г. Шереметьев. Мы обратились к нему:
— Почему нас отправляют в Челябинск? Ведь там нет никакой металлургии.
— Нет, так будет! — ответил он уверенно.
Переправлялись через Волгу на пароме глубокой ночью, но гитлеровцы «повесили» в небе «фонари» (от них было светло, как днем) и бомбили беспрерывно. Паром мотало, как челнок. Много погибло людей, Волга была красной от крови. В ту пору ее называли горящей рекой.
Через три недели мы прибыли на станцию Баландино. Семьи оставили в вагонах, а сами пошли узнать, где строился металлургический завод. Оказалось, в километрах пятнадцати-двадцати от станции. Дорога была плохой, идти трудно. Навстречу дул холодный пронизывающий северяк с крупой.
— Южный Урал действительно не Северный Кавказ, — вспомнил я, поеживаясь, остроту, брошенную кем-то в поезде.
— Ничего, привыкнем — не такое испытали! — вполне оптимистично ответил Михаил Елисеевич Бойко (после войны он станет начальником прокатного цеха, позднее главным прокатчиком завода). — Где-то тут, по моим данным, должна быть станция Шагол.
— Послушаем, что споет нам этот щегол, — попытался я снова пошутить.
За разговорами, шутками вроде как было теплее.
Перед нами предстала панорама строившегося завода. На месте березовых колок, болотных кустарников и чахлого редколесья строители рыли котлованы, возводили корпуса будущих цехов, наладчики и эксплуатационники монтировали металлургическое оборудование. Кругом горели костры, иначе не продолбишь землю. Повсюду слышались простуженные мужские голоса, кое-где гремел оркестр — под музыку, видимо, легче работалось. Иногда все это заглушали свистки паропутевых кранов и тарахтенье трехтонок с газогенераторами по обеим сторонам кабины — горючего не хватало, уральцы первыми перешли на деревянное топливо.
Людей на стройке было много — тысячи, десятки тысяч. Русские, украинцы, белорусы, армяне, узбеки, казахи, немцы — кого только здесь не было! Многие одеты в армейские ватники — это бойцы 5-й саперной армии, прибывшие сюда из-под Сталинграда. Чувствовалось, здесь тоже фронт. Трудовой! Скоро и я со своей семьей стал его участником.
На станцию подъехали грузовые машины из соседних колхозов и совхозов, с ними — представители хозяйств. Всех эвакуированных развезли по окрестным деревням. Мы попали в Худяково, которое находилось недалеко от нынешнего аэропорта. Местные жители взяли в каждый дом по семье. Всех разобрали, а к нам даже никто не подошел. Семья-то большая, одиннадцать человек: мать, пятеро сестер, брат, я, жена моя и двое детей. Мама сама обратилась к одной женщине:
— Дочка, возьми нас, пожалуйста. Ребята в дороге намаялись и уж давно не кормлены.
— Дом-то у меня небольшой, а вас вон сколько! — ответила женщина. — Но не оставаться же под открытым небом?! Что ж, пойдемте.
Хозяйку нашу звали Прасковьей Ивановной. Фамилия, как и у многих в деревне, Худякова. Муж и сын воевали, а другой — подросток — был при ней.
Прасковья Ивановна достала из чулана чугунный котел. Мы нагрели в нем воды и прямо в комнате (на дворе уже стоял октябрь) принялись мыться. Мама наголо остригла Костю, Люсю и наших малых ребятишек. После дала чистое нижнее белье, а грязное собрала в кучу и бросила в печь.
Хозяйка тем временем приготовила большую сковороду мятой картошки, размешанной на молоке. От жара в печи картошка подрумянилась, источала необыкновенно вкусный запах. Не забуду, с каким аппетитом и наслаждением ели мы. И в дальнейшем хозяйка заботилась о нас, как о родных. Здесь, вдали от своего дома, мы нашли уют и теплоту. Вот когда почувствовали во всей красоте подлинный характер уральцев — отзывчивость, доброту, взаимопомощь.
Прасковья Ивановна оказалась бригадиром овощеводческой бригады. На следующий день она пригласила нас помочь совхозу убрать урожай. Когда мы почти всей семьей вышли в поле, подруги Худяковой изумились:
— Где ты, Прасковья, собрала такое войско?
— С Волги прибыли, прямо из Сталинграда. Это будет наше фронтовое звено.
Так мы и трудились этим звеном, помогали совхозу убирать картошку, капусту, морковь и турнепс.
Прошло полтора месяца, и я, наконец, потребовался заводу. Поселили нас в эвакогородке, что находился за нынешним коксохимом. Тридцать бараков были выстроены здесь. В десятом, в комнате № 12, жили мы, у меня до сих пор ордер сохранился. Получили ключи, открываем дверь, перед нами — небольшая комната, одно окошко, двухъярусные нары, сбитые из холодных сырых досок.
— Как в матросском кубрике, — присвистнул Костя. — Люська, нагрей воды! — скомандовал младшей сестренке. — Будем палубу драить.
Так и прожили всю зиму в этом кубрике. Да еще у нас поселился мой друг Семен Леонтьев. Жена его ждала ребенка и уехала к своим родителям в деревню.
Поступили все на завод. Меня направили на базу оборудования принимать грузы с прибывающих эвакуированных эшелонов. Костя пошел учеником токаря в мастерские прокатного цеха. А позднее его перевели в ремонтно-механический. Работал он по-фронтовому: был на заводе одним из инициаторов движения двухсотников.
Сестра Раиса устроилась в первом прокатном контролером ОТК (до пуска цеха была здесь разнорабочей), Мария — в цехе сетей и подстанций, Тося — в электросталеплавильном, Фаина — в центральной заводской лаборатории, затем в электросталеплавильном, доменном, Людмила — в первом прокатном, а потом во втором обжимном. Всю войну каждый из нас делал свое скромное, но нужное дело! Я еще вернусь к этим дням и расскажу о моих сестрах и брате.
Весной цех сетей и подстанций выделил Марии отдельную комнату. В ней поселились мои сестры и брат. В нашем кубрике стало просторнее, но не надолго. Вскоре приехала жена Семена с грудным ребенком. Так и жили мы две семьи вместе. Жили дружно; как говорится, в тесноте, да не в обиде.
В западной стороне от стройки, невдалеке от реки Миасс, расположился железнодорожный Мельничный тупик. Здесь находилась заводская база оборудования. В первое время тут была самая горячая работа. Еще в ноябре сорок первого, за год до нашего приезда, старый большевик А. К. Богенс привел сюда первый состав с эвакуированным оборудованием из Алчевска (ныне Коммунарск). Потом металлурги подмосковной «Электростали» привезли электросталеплавильные агрегаты, липчане — доменные печи, сталинградцы — станки с «Красного Октября».
Прямо вдоль путей стояли наскоро сколоченные сараи, в них складывали прибывающее оборудование. Его было столько, что в нем легко можно запутаться. И я удивлялся, как начальник нашего УКСа А. Л. Рубинштейн разбирался в нем. Александр Львович не только знал по картотеке, где какая деталь находилась, но и мог рассказать все ее технические данные. «Главное — ничего не перепутать!» — не уставал напоминать он.
Однажды на Мельничном тупике произошел такой случай. Замнаркома черной металлургии И. П. Бардин сообщил наркому И. Ф. Тевосяну, что на базе оборудования в Челябинске, кажется, пропала доменная печь. Тевосян приказал Рубинштейну срочно отыскать ее. Александр Львович сразу за свой блокнот, внимательно полистал его и, облегченно вздохнув, сказал рабочим: «Вот здесь, пожалуйста, осторожно раскопайте снег!»
Оборудование печи действительно находилось на этом месте. Отлегло на душе и у меня, ведь я отвечал за доставку оборудования в строящиеся цеха. Дело хлопотливое.
Когда прибыли эшелоны, в их разгрузке участвовали все — вагоны срочно требовались под фронтовые грузы. Условия были нелегкие: на базе стоял всего один кран, его использовали лишь для крупных габаритов, остальное выгружали вручную. Бережно снимали с платформ детали печей, прокатных станов и тут же ставили их. Работали по двенадцать часов в сутки.
Для того, чтобы сразу найти необходимое оборудование, мы написали на листах фанеры углем: «Электросталеплавильный цех», «Прокатный», «Доменный», прибили их на деревянных сараях. Внутри на шпальных клетках стояли станки. В этих сараях ремонтировали, готовили к монтажу оборудование наших первых цехов.
Рядом в бараке, сбитом в одну доску и обшитом толем для защиты от бешеных ветров, разместились мастерские. От сорокаградусных морозов трещали деревья, а в мастерских еле коптили жаровни с горящим коксом, над которыми рабочие отогревали озябшие руки, чтобы снова встать к верстакам, взяться за увесистые кувалды.
В нашем отделе оборудования была создана партийная организация — самая первая на заводе. Ее возглавил Александр Карлович Богенс. В ту суровую пору я стал коммунистом. Вот уже более сорока лет в партии. Немало важных и ответственных партийных поручений выполнял. Был членом райкома, горкома КПСС. А последние годы выбирали в цеховое партийное бюро. Но никогда не забуду свое первое партийное поручение — заботу о семьях фронтовиков. Ремонтировали комнаты, завозили дрова на зиму, покупали ребятишкам одежду.
…Это событие помнят все ветераны нашего комбината — первая плавка была для всех нас огромным праздником. На пуск первой электропечи приехали Николай Семенович Патоличев, руководивший в годы войны Челябинской областной партийной организацией, начальник строительства Александр Николаевич Комаровский, главный инженер стройки Василий Семенович Сапрыкин. Тут же директор нашего завода, молодой, энергичный инженер Яков Исаакович Сокол. Рядом с ним главные инженеры предприятия — доменщик Даниил Семенович Кащенко и сталеплавильщик Михаил Андреевич Перцев.
В девять часов вечера раздалась команда: «Пускать!» И вот он, первый металл — в желобе! Поперек его протянули алую ленточку. Огненный ручеек добежал до нее — она мгновенно вспыхнула.
Кто-то из цеховых «пиротехников» вместе с этой ленточкой протянул тонкую ленту из алюминия. Когда жидкая сталь коснулась ее, она рассыпалась тысячами ярких искр. Этот маленький фейерверк мы восприняли как праздничный салют. Разливочный и сталеплавильный пролеты содрогнулись от криков «ура!» и громких аплодисментов. Металл упругой белой струей полился в ковш. В его отсветах хорошо был виден плакат, висевший на верху печного пролета: «Все для фронта, все для победы!»
Да, ради победы мы работали. На целый год раньше срока пустили свой завод.
Здесь мне хочется привести выдержку из книги Н. С. Патоличева «Испытание на зрелость»:
«Челябинский металлургический завод качественных сталей становился крупным комплексным предприятием, с полным металлургическим циклом, со своей сырьевой базой, электроэнергией. И как быстро, действительно по-военному, при огромных усилиях и напряжениях всего коллектива вырос этот замечательный и чрезвычайно важный для страны завод».
Да, тут был наш фронт, и поэтому все мы трудились по-военному. Нормой того времени было 200 процентов, а на сооружении наших прокатных станов зародилось патриотическое движение стахановцев-тысячников. Они выполняли за смену по семь, восемь и даже десять норм. На строителей равнялись и эксплуатационники, ведь мы трудились с ними бок о бок — вместе монтировали прокатное оборудование, опробовали его, готовили к напряженной работе.
В то время все понятия о возможном и невозможном были опрокинуты. Александр Николаевич Комаровский, возглавлявший тогда нашу стройку, в своей книге «Записки строителя» вспоминал:
«Конечно, такие сроки строительства могли быть осуществлены только в результате подлинного трудового героизма всего коллектива, понимающего, как нужна качественная сталь для фронта. Может быть, это звучит парадоксально, но даже сейчас, в дни мирного строительства, при неизмеримо лучшем снабжении, более высокой механизации работ, было бы очень трудно в такие сроки создать на голом месте комплекс металлургических цехов, реально выдающих качественную продукцию».
Заводчане, строители и монтажники совершали трудовой подвиг. У реки Миасс одни за другим поднимались корпуса огнедышащего гиганта. Руководители завода и стройки издали такой приказ:
«Рабочий, досрочно выполнивший десятидневное задание с оценкой не ниже «хорошо», сокративший заданный срок на три дня и более, получает за наличный расчет: шесть метров х/б ткани, одну пару парусиновых ботинок, одну пару белья, две пары носков, трусы, майку, 10 штук лезвий для безопасной бритвы и один кусок туалетного мыла».
Работница-женщина имела право приобрести шесть метров ткани, хлопчатобумажное платье и босоножки, две пары трико и чулок, кусок туалетного мыла. Молодые рабочие ФЗО получали эти же товары бесплатно. Так в ту пору мы жили, так трудились.
И вот спустя два месяца после ввода в строй первой электропечи, 19 июня сорок третьего, мы пустили прокатный стан «800», а 19 июля еще один — «350». Никогда не забыть дни отгрузки первых тонн нашего челябинского проката на танковый завод, многолюдные митинги в цехах, полные горячего патриотизма речи рабочих и инженеров, принявших обязательство — трудиться по-фронтовому!
Всей сложной и хлопотливой пусковой работой руководил опытный инженер-прокатчик, начальник нашего цеха Давид Леонович Ротенберг. В эти же дни он перевел меня на новый стан. Здесь я проработал до конца войны и несколько послевоенных лет. Вспомнить, конечно, есть что!
На стане «350», как и на других, я был старшим сварщиком металла, трудился уже по одиннадцатому разряду.
Грели мы тогда металл углем в методической печи, много его сжигали на колосниках, потом перешли на смолу. Грязные ходили, как черти, особенно во время ремонта. На ногах — деревянные чуни, подшитые брезентом, другая обувь просто не выдержала бы смолы. И только после войны, в конце сорок восьмого года, перешли на газ.
Бригада моя состояла из людей разных национальностей, в ней было пятеро армян, столько же казахов, один узбек, несколько русских. Одним из самых опытных сварщиков был Давыд Иванович Петров — рослый, крепкий мужик. Золотые руки у него! Когда брался за дело, залюбуешься. Не случайно после войны он одним из первых на заводе был удостоен высокого звания Героя Социалистического Труда.
Как-то в цехе появился Иван Федорович Тевосян. Первым делом зашел в столовую, остановился возле первого столика, поинтересовался:
— Как кормят, товарищи?
— Хуже некуда! — ответил один из прокатчиков: — Ты-то кто будешь, чтоб тебе докладывать?
— Нарком черной металлургии.
— Виноват, товарищ нарком!
— В чем ваша вина? — улыбнулся Тевосян. — Если кормят плохо, виноваты начальство и повара. Вот с них и спросим…
Нарком отправился на рабочие места. Услышав родную речь, он подошел к нашему участку. Вартан Осепян, обрадовавшись встрече с наркомом, говорил без умолку, широко жестикулируя руками. Я заметил, что Иван Федорович время от времени внимательно посматривал на меня. Что ему рассказывал Вартан, я не знал. «Неужели жалуется? — подумал. — Чем обидел?» Поговорив со сварщиками, нарком направился ко мне. Я был ни жив ни мертв.
— Большое спасибо вам, Иван Александрович! — добродушно улыбаясь, с заметным акцентом сказал Тевосян.
— За что спасибо-то? — растерялся я.
— За вашу русскую доброту! Я встретил своих земляков. Они очень хвалят вас, говорят, что относитесь к ним, словно брат родной. Здесь, на Урале, зимы вон какие холодные. Вам, волжанам, и то трудно, а каково — закавказцам? И правильно, что вы заботитесь о них, согреваете своим душевным теплом…
Эта встреча до сих пор в моей памяти.
Станы наши были устаревшими: ни одного приводного ролика, горячие слитки тащили волоком по металлическим плитам, смазанным для скольжения смолой. А температура металла около тысячи градусов. Дым, чад. Вот в таких условиях работали, выполняли ответственные задания Государственного Комитета Обороны.
Наш старший вальцовщик Николай Павлович Белоусов овладел своей профессией в совершенстве. Мой друг Семен Леонтьев учился у него сноровке, виртуозности. Через полгода его поставили мастером. Около восьмидесяти человек вместе с крановщиками в нашей комсомольско-молодежной смене. Большая ответственность, но Семен справлялся успешно.
Работали мы на одном участке с бригадой другого прославленного прокатчика Петра Евсеевича Орлова. Коллективы соревновались, вскоре оба завоевали звание фронтовых. Слава о них гремела по всему заводу.
В канун 27-годовщины Октября бригады встали на предпраздничную фронтовую вахту. С таким призывом мы обратились со страниц заводской газеты ко всем челябинским металлургам. Нас поддержали и сталевары, и доменщики, и коксохимики, но высокий накал состязания задали прежде всего мы сами. Только за один месяц выдали по 200 тонн проката сверх задания.
Каждый день на цеховой доске объявлений указывалось, сколько металла прокатала наша смена, сколько — Орлова. Раз в месяц подводили итоги: то Орлов обходил нас, то мы его. А качество у бригад было хорошее. Мы знали, что наша сталь шла на танковые и авиационные заводы, а с них — прямо в бой!
И после войны П. Е. Орлов и С. И. Леонтьев задавали тон в стахановском движении, на их счету было еще немало добрых дел. За это — заслуженные награды. Петр Евсеевич был награжден орденом Ленина, медалью «За трудовую доблесть», Семену Илларионовичу еще в апреле сорок четвертого был вручен значок «Отличник социалистического соревнования черной металлургии» (такую же награду получил и я в то время), а позднее был он награжден двумя орденами Трудового Красного Знамени.
Уже в мирное время специалисты подсчитали: в последние годы Великой Отечественной войны в каждом третьем танке и боевом самолете была наша челябинская сталь. В каждом третьем! Для людей моего поколения это о многом говорит. Значит, не напрасно мы трудились дни и ночи, выдавая сталь для Победы.