Братство

ГЛАВА XXV МИСТЕР СТОУН В ОЖИДАНИИ

В этот самый день мистер Стоун писал за своей конторкой и вдруг услышал:

- Оставь на минуту работу, папа, поговори со мной.

Выражение его глаз сказало, что он узнал голос. Это говорила его младшая дочь.

- Ты нездорова, дорогая?

Сжав горячей рукой хрупкую, холодную, всю в венах руку отца, Бианка ответила:

- Мне одиноко.

Мистер Стоун смотрел прямо перед собой.

- Чувство одиночества - главный недостаток человека, - проговорил он и, увидев на конторке свое перо, потянулся было к нему, но Бианка его удержала. Горячее прикосновение ее руки тронуло что-то в душе мистера Стоуна. Щеки его порозовели.

- Поцелуй меня, папа.

Мистер Стоун секунду колебался, затем решительно коснулся губами ее глаза.

- Он мокрый, - проговорил старик. Одно мгновение казалось, что он старается постичь, какую связь имеет влага с человеческим глазом. Но вот лицо его снова прояснилось. - Сердце - темный колодец, - сказал он, - и глубина его неведома. Я прожил восемьдесят лет. И я все еще черпаю из него.

- Черпни и для меня, папа.

На этот раз мистер Стоун с беспокойством посмотрел на дочь и проговорил быстро, словно опасаясь, что если не скажет сразу, то забудет, что хотел сказать:

- Ты несчастлива!

Бианка прижалась лицом к его шершавому рукаву.

- Как хорошо пахнет твой пиджак, папа, - прошептала она.

- Ты несчастлива, - повторил мистер Стоун.

Бианка выпустила руку отца и отошла. Мистер Стоун шагнул за ней следом.

- Почему? - спросил он. И стиснув лоб рукой, добавил: - Если это может помочь тебе, дорогая, я готов прочитать вслух одну-две страницы.

Бианка покачала головой.

- Нет, лучше поговори со мной.

Мистер Стоун ответил просто:

- Я разучился.

- Ты ведь разговариваешь с этой девочкой.

Мистер Стоун, казалось, погрузился в глубокое раздумье.

- Если так, - сказал он, следуя своим мыслям, - то объясняется это, очевидно, инстинктом пола, еще не вполне угасшим. Установлено, что тетерев танцует перед своей курочкой до глубокой старости, хотя сам я этого никогда не видел.

- Если ты танцуешь перед ней, - сказала Бианка, отвернув лицо, - то неужели со мной ты не можешь хотя бы поговорить!

- Я не танцую, дорогая. Я попытаюсь поговорить с тобой.

Они молчали; старик принялся ходить по комнате. Бианка стояла у холодного камина, смотрела, как за открытым окном хлещет проливной дождь.

- Сейчас то время года, когда ягнята прыгают, вскидывая в воздух все четыре ноги сразу, - сказал мистер Стоун. Он помолчал, будто дожидаясь ответа, и затем в тишине снова раздался его голос - теперь он звучал как-то иначе: - Ничто во всей природе не указывает столь ясно, что именно этот принцип должен лежать в основе всей жизни: живи будущим, ни о чем не сожалей - и прыгай! Ягненок, всеми четырьмя ногами оторвавшийся от земли, - это символ настоящей жизни. То, что ему придется вновь опуститься на землю, - всего лишь неизбежная случайность. "В те дни люди жили прошлым. Они прыгали только одной, самое большее двумя ногами сразу - они никогда не отрывались от земли, а если отрывались, то хотели выяснить, почему они это делают. Именно этот паралич... - Оказавшись вблизи конторки, мистер Стоун, не переставая говорить, взял с нее перо....именно этот паралич прыгательного нерва затормозил их прогресс. Вместо миллиона прыгающих ягнят, не ведающих, почему они прыгают, люди представляли собой стадо овец, поднимающих одну ногу и спрашивающих себя, стоит или не стоит поднять вторую".

Последовало молчание, нарушаемое лишь скрипом гусиного пера, которым писал мистер Стоун.

Закончив писать, он снова зашагал по комнате и вдруг, увидев перед собой дочь, застыл на месте. Робко коснувшись ее плеча, он сказал:

- Кажется, я разговаривал с тобой, дорогая; где мы остановились?

Бианка потерлась щекой о его руку.

- По-моему, в воздухе.

- Да-да, я вспомнил. Ты не давай мне удаляться от темы.

- Хорошо, дорогой.

- Ягнята напоминают мне иногда молодую девушку, которая приходит ко мне писать под диктовку. Я заставляю ее прыгать перед чаем, чтобы наладить правильное кровообращение. А сам я делаю вот это упражнение. - Он стал в двенадцати дюймах от стены и, прислонившись к ней спиною, медленно поднялся на носках. - Ты знаешь это упражнение? Превосходно укрепляет икры и поясницу.

С этими словами мистер Стоун отделился от стены, и вместе с ним от стены отделилась известка - она осталась в виде большой квадратной заплаты на спине его косматого пиджака. Мистер Стоун снова начал мерить шагами комнату.

- Я видел, как овцы весной подражают своими ягнятам, - они тоже поднимают все четыре ноги сразу, когда прыгают. - Он остановился и замолчал: очевидно, его осенила какая-то мысль. - Если жизнь перестает быть вечной весной, она теряет всякую ценность, - лучше умереть и начать сызнова. Жизнь - это дерево, надевающее новые зеленые одежды, это молодой месяц, восходящий на небе... Нет, это неверно, мы не видим восходящего молодого месяца; жизнь - это луна, спускающаяся по небосводу, самая юная как раз тогда, когда близится наша смерть...

Бианка резко воскликнула:

- Перестань, отец, это все неверно! Для меня жизнь - это осень.

Глаза мистера Стоуна стали совсем голубыми.

- Это мерзкая ересь, - сказал он, запинаясь. - Я не желаю этого слышать. Жизнь - это песня кукушки, это склоны холмов, где раскрываются лист за листом, это ветер-все это я чувствую в себе каждый день!

Он дрожал, как те листы на ветру, о которых говорил, и Бианка поспешно подошла " нему, протянув вперед руки. Но вот губы его зашевелились, и она услышала шепот:

- Я ослабел. Я вскипячу себе молока. Я должен быть бодр, когда она придет.

При этих словах Бианке почудилось, что сердце ее превратилось в кусочек льда.

Всегда и всюду эта девушка! Больше уже не пытаясь завладеть вниманием отца, Бианка ушла. Проходя через сад, она увидела, что отец стоит у окна и держит в руке чашку с молоком, от которой поднимается пар.