Братство

ГЛАВА XXXIII ХИЛЕРИ РЕШАЕТ ПРОБЛЕМУ

Чтобы понять до конца поведение Хилери и Бианки в этом "кафликте", как выразился бы "Вест-министр", необходимо принять в расчет не только их чувства, свойственные всем человеческим существам, но и ту философию брака, которой оба придерживались. По своему воспитанию и окружению они принадлежали к общественной группе, которая "в те дни" отвергла старомодные взгляды на брак. Выступая против собственнических принципов и даже своих законных прав, люди, составлявшие эту группу, оказывались тем самым поборниками неограниченной, пожалуй, слишком шумно заявляющей о себе свободы. Как все оппозиционеры, они были вынуждены, исключительно ради принципа, не соглашаться с власть имущими и с презрением и обидой смотрели на большинство, которое, в силу своего численного превосходства, объявляло свои убеждения законом, гласившим: "Это моя собственность и останется таковой навсегда". Поскольку закон все же обязывал их смотреть на мужей и жен как на собственность, они были вынуждены, даже в самых счастливых супружеских союзах, всячески остерегаться, чтобы не проникнуться отвращением к своему положению супругов. Самая законность их брака побуждала их к тому, чтобы говорить о нем с ужасом. Они были как дети, которых отправили в школу в брючках, едва доходящих до колен, и которые сознают, что не в силах ни укоротить свой рост, подогнав его к длине брючек, - ни заставить расти сами брючки. Они являли собой пример той извечной "смены одних форм другими", которую мистер Стоун назвал Жизнью. В далеком: прошлом мыслители, мечтатели и "художники-мазилы", отвергая установленные формы, тем самым намечали новые формы для закона о браке, и на основе картин, мыслей и мечтаний, не получивших признания при их жизни, он потом и сложился, - тогда, когда сами они уже обратились в ветер. А теперь закон этот, в свою очередь, стал высохшей кожурой, лишенной зерен разума, и опять мыслители, мечтатели и "художники-мазилы" отрицали его и опять оставались непризнанными.

Вот эта непризнанная вера, этот воровской кодекс и был душой той короткой беседы, которая произошла между Хилери и Бианкой во вторник, на следующий день после того, как мистер Стоун сидел у себя на кровати и ждал, когда взойдет луна.

Бианка сказала спокойно:

- Я думаю на некоторое время уехать.

- Быть может, ты предпочитаешь, чтобы уехал я?

- Ты здесь нужен, а я - нет.

Эти холодные и ясные, как лед, слова заключили в себе основу основ всего, и Хилери спросил:

- Ты ведь не сейчас собираешься ехать?

- Вероятно, в конце недели.

Заметив, что Хилери пристально смотрит на нее, она добавила:

- Да, мы оба с тобой выглядим не слишком хорошо.

- Мне очень жаль.

- Я знаю.

И все. Но этого было достаточно, чтобы Хилери снова пришлось решать проблему.

Основные элементы этой проблемы оставались прежними, но относительные ценности изменились. Искушения святого Антония с каждым часом становились все мучительнее. У Хилери не было принципов, которые он мог бы им противопоставить, - было только органическое отвращение к тому, чтобы причинять боль другому, и смутная догадка, что уступи он своим желаниям, и он окажется перед проблемой еще куда более сложной. Он не мог рассматривать создавшееся положение так, как это сделал бы мистер Пэрси, если бы это его жена от него отдалилась, а на пути его встала молодая девушка. Мистера Пэрси не тревожили бы ни беззащитность девушки, ни сомнения относительно их совместного будущего. Этот славный малый с его прямолинейностью думал бы только о настоящем и уж, конечно, и в мыслях не имел бы связать свою жизнь с молодой особой из низов. Заботы о жене, которая сама пожелала от него отдалиться; также, разумеется, не принимались бы им в расчет. То, что Хилери все эти вопросы волновали, свидетельствовало о его "декадентстве". А пока факты требовали практического решения.

Он не разговаривал с маленькой натурщицей со дня похорон ребенка, но своим взглядом тогда в саду он, в сущности, сказал ей: "Ты манишь меня к единственным возможным между нами отношениям". И она своим взглядом, в сущности, ответила ему: "Делай со мной, что хочешь".

Были и другие обстоятельства, с которыми приходилось считаться. Завтра Хьюза выпускают из тюрьмы; маленькая натурщица не перестанет ходить к мистеру Стоуну, если только не запретить ей это; мистер Стоун, по-видимому, в ней нуждается; Бианка, по сути дела, объявила, что ее выгоняют из собственного дома. Такова была ситуация, над которой ломал голову Хилери, сидя под бюстом Сократа. Долгие и тягостные раздумья все время возвращали его к мысли, что не Бианка, а он сам должен уехать из дому. Он с горечью и презрением обвинял себя за то, что не догадался сделать это давным-давно. Он обзывал себя всеми кличками, которые дал ему Мартин: "Гамлет", "дилетант", "бесхребетный". Но это, к несчастью, не очень его утешало.

К концу дня ему был нанесен визит: держа в руке корзинку из ивовых прутьев, в кабинет вошел мистер Стоун. Он не присел, а сразу же заговорил:

- Счастлива ли моя дочь?

При этом неожиданном вопросе Хилери молча отошел к камину.

- Нет, - ответил он наконец. - Боюсь, что нет.

- Почему?

Хилери молчал. Затем, взглянув старику в лицо, ответил:

- Я полагаю, что по некоторым причинам она будет рада, если я на время уеду.

- Когда?

- В самом ближайшем времени.

Глаза мистера Стоуна, светившиеся печалью, казалось, старались разглядеть что-то за стеной тумана.

- Мне думается, она приходила ко мне, - сказал он. - Я даже как будто помню, что она плакала. Добры ли вы к ней?

- Я старался.

Лицо мистера Стоуна вдруг покраснело.

- У вас нет детей, - проговорил ом с болезненным усилием. - Вы живете как супруги?

Хилери отрицательно покачал головой.

- Вы чужие друг другу?

Хилери наклонил голову. Последовало долгое молчание. Мистер Стоун перевел взгляд на окно.

- Без любви не может быть жизни, - проговорил он наконец и опять посмотрел на Хилери.

- Она любит другого?

И снова Хилери покачал головой. Когда мистер Стоун заговорил, было ясно, что он говорит про себя:

- Не знаю, почему, но я рад этому. Вы любите другую?

При этом вопросе брови Хилери сдвинулись.

- Что вы называете любовью?

Мистер Стоун не ответил. Он, очевидно, был погружен в глубокие размышления. Губы его начали шевелиться:

- Любовью я называю забвение самого себя. Часто бывают союзы, в которых только проявляются инстинкты пола или сосредоточенность на самом себе...

- Это верно, - прошептал Хилери.

Мистер Стоун поднял голову - лицо у него было напряженное, растерянное.

- Мы обсуждаем! что-то?

- Я говорил о том, что для вашей дочери будет лучше, если я временно уеду.

- Да, вы чужие друг другу, - сказал мистер Стоун.

- У меня есть на совести одно дело, о котором я должен рассказать вам до того, как уехать. А потом решайте сами, сэр. Та молодая девушка, которая приходит к вам работать, больше уже не живет там, где жила прежде.

- На той улице... - начал было мистер Стоун.

Хилери быстро продолжал:

- Она была вынуждена переехать, потому что муж той женщины, у которой она снимала комнату, увлекся ею. Он сидел в тюрьме и завтра выходит на свободу. Если девушка будет продолжать ходить сюда, он, конечно, сможет ее разыскать. Боюсь, что он опять начнет ее преследовать. Вы меня поняли, сэр?

- Нет, - ответил мистер Стоун.

- Этот человек, - терпеливо разъяснил Хилери, - жалкое, грубое существо, он был ранен в голову и не вполне отвечает за свои поступки. Он может обидеть девушку.

- Как обидеть?

- Он уже поранил штыком свою жену.

- Я поговорю с ним.

Хилери улыбнулся.

- Боюсь, что слова тут едва ли помогут. Она должна скрыться.

Воцарилось молчание.

- Моя книга! - проговорил мистер Стоун.

Хилери словно что ударило, когда он увидел, как вдруг побелело лицо старика. "Надо, чтобы он проявил силу воли, - подумал он. - Когда я уеду, она все равно сюда больше не придет".

Но он просто не мог видеть трагические глаза мистера Стоуна и, коснувшись его рукава, сказал:

- Быть может, сэр, она согласится на риск, если вы попросите.

Мистер Стоун не ответил, и Хилери, не зная, что еще сказать, отошел к окну. В негустой тени, где не было ни слишком тепло, ни слишком холодно, дремала Миранда, положив мордочку на лапы и слегка оскалив белые зубы.

Снова раздался голос мистера Стоуна:

- Вы правы: я не могу просить ее, чтобы она так рисковала!

- Вот она идет по саду, - сказал Хилери хрипло. - Позвать ее?

- Да.

Хилери знаком предложил девушке зайти.

Она вошла, неся в руке крохотный букетик ландышей. При виде мистера Стоуна лицо у нее погасло; она стояла молча, подняв букетик к груди. Поразителен был этот переход от трепещущей надежды к мрачному унынию. На щеках у нее вспыхнули красные пятна. Она перевела взгляд с мистера Стоуна на Хилери и снова на мистера Стоуна. Оба они смотрели на нее, не отрываясь. Все трое молчали. Грудь маленькой натурщицы начала тяжело вздыматься, словно после быстрого бега.

- Смотрите, мистер Стоун, что я вам принесла, - сказала она чуть слышно и протянула ему букетик ландышей. Но мистер Стоун не шевельнулся. - Они вам разве не нравятся?

Глаза мистера Стоуна по-прежнему были прикованы к ее лицу.

Хилери не вынес этого напряжения.

- Ну как, сэр, вы сами ей скажете или мне сказать?

Мистер Стоун заговорил:

- Я постараюсь дописать книгу без вашей помощи. Вы не должны подвергаться риску. Я не могу допустить этого.

Маленькая натурщица водила глазами из стороны в сторону.

- Но мне нравится писать, когда вы диктуете, - сказала она.

- Этот человек может вас обидеть, - сказал мистер Стоун.

Маленькая натурщица взглянула на Хилери.

- А мне все равно, я его не боюсь, я могу сама за себя постоять, мне это не в первый раз.

- Я уезжаю, - проговорил Хилери тихо.

Кинув на него отчаянный взгляд, будто спрашивая: "а я - я тоже еду?" - маленькая натурщица застыла на месте.

Чтобы прекратить мучительную сцену, Хилери подошел к мистеру Стоуну.

- Вы будете диктовать ей сегодня, сэр?

- Нет.

- А завтра?

- Нет.

- Вы не хотели бы немного прогуляться со мной?

Мистер Стоун наклонил голову.

Хилери обернулся к маленькой натурщице.

- Итак, прощайте, - сказал он.

Она не приняла его протянутой руки. Глаза ее, глядевшие в сторону, сверкали; она закусила нижнюю губу. Потом уронила букетик, взглянула на Хилери, с усилием глотнула воздух и медленно вышла. Уходя, она наступила на упавшие ландыши.

Хилери подобрал то, что осталось от цветов, и бросил за решетку камина. В воздухе остался запах раздавленных ландышей.

- Теперь, сэр, мы можем отправиться на нашу прогулку, - сказал Хилери.

Мистер Стоун с трудом двинулся к двери, и вскоре оба они молча шагали к Кенсингтонскому саду.