Братство тибетского паука

XIV

Май, 14,1939 г., воскресенье 06–15 по Гринвичу

История про клюшку для гольфа, одолженную индийскому гостю и срочно потребовавшуюся мистеру Горрингу в седьмом часу утра, на вкус Огаста, не выглядела достаточно убедительной. Но мистер Честер не стал задавать уточняющих вопросов, а, отдав некоторые распоряжения по кухне, поднялся наверх вместе с ними и отпер заветную дверь.

В комнатах все еще витал запах тяжелых, сладких благовоний. Огаст заглянул в спальню: узнать марку парфюма мистера Сингха — его давняя мечта, поспешно объяснил он и выразил надежду, что мистер Честер простит ему эту маленькую слабость. Он прошел в спальню к трюмо, стал разглядывать пузырьки и баночки, неприметно провел ладонью по поверхности столика и ощутил микроскопические затвердевшие капельки. Нельзя так обращаться с раритетной мебелью! Как можно превратить главную спальню родового поместья в гримерную?

Огаст обожал театр и не раз участвовал в любительских постановках, поэтому знал некоторые секреты эффектных превращений. Именно такие капельки остаются от клея, которым крепят к лицу накладные бороды и усы. Среди притираний и одеколонов обнаружилась аптечная бутылочка, судя по этикетке с настоем грецкого ореха. Его используют, чтобы сделать кожу смуглой — чаще в цирке или мюзик-холле, там, где важно, чтобы цвет хорошо держался, выглядел естественно и не потек от пота…

Вот и весь секрет: любой человек станет похож на индийца, если приложит некоторые усилия — валик бороды, высокая чалма, смуглая кожа, избыток роскоши, подчеркнуто экзотичные привычки и, наконец, надежные сообщники, готовые защитить от избытка внимания и даже жизнью рискнуть, чтобы сохранить его тайну.

Кто же он на самом деле — мистер N в степени п?

Огаст заглянул в ящики ночного столика — ничего интересного, поднял крышку шкатулки — пусто. Потянулся к книге, забытой у лампы, — Диккенс. Он улыбнулся книге, как давнему знакомому, — такой томик просто обязан был появиться в доме, где сосуществуют «мистер Честер» и «мистер Радж»[38]. Книга оказалась вторым томом «Нашего общего друга».

Нет, этот опус не входил в число любимых Огастом романов Диккенса — без всякого пиетета он взял томик за обе стороны обложки и встряхнул над кроватью. Маленькие газетные вырезки, похожие на засушенных прошлогодних бабочек, посыпались на покрывало — все они были астрологическими прогнозами доктора Рена. Огаст сгреб их, спрятал в задний карман, а книгу вернул на столик, провел пальцем по корешку — роман о человеке, который хочет, чтобы его считали умершим, и возвращается домой под чужой личиной…

Он присел на краешек кровати, попытавшись представить, каково это.

Однажды узнать о себе всю правду.

Ему было слышно, как мистер Горринг болтает с дворецким в гардеробной, он поспешил присоединиться к ним.

— …Я слишком долго служу в приличных домах, меня не удивляют подобные происшествия. Нет, сэр. Никакие другие тоже не удивляют. Поэтому я занимаю место управляющего, и как профессионал я не мог одобрить выбор мистер Сингха. Нельзя назвать мистера Раджа опытным камердинером и вообще хорошим слугой. Посмотрите, в каком удручающем состоянии хранится гардероб его хозяина! Боюсь, будет затруднительно отыскать клюшку в таком бедламе…

Действительно, гардеробная выглядела так, как будто здесь все специально перерыли. Френчи однотипного покроя были свалены грудой подкладкой вверх, на штанах вывернуты карманы, драгоценности вывалены из ларчика прямо на столик, обувь вытащена из шкафчика — но не начищена! А полосы ткани, из которых, как догадался Огаст, сворачивают восточные головные уборы, расползлись по всему помещению, подобно ядовитым змеям. Даже ковер на полу лежал неровно!

Мистер Честер не удержался и принялся носком безупречно надраенной туфли разглаживать складку:

— Незамедлительно пришлю сюда лакея. Немыслимо оставлять помещение в таком состоянии, — он наклонился, что-то поддел ногтем, отполированным ничуть не хуже, чем у самого Огаста, и, вытащив из-под ковра длинную тонкую золотую цепочку с медальоном овальной формы, аккуратно положил ее в кучку прочих украшений. Медальон качнулся как раз перед глазами Огаста, и он мог бы поклясться, что на заключенной в медальон эмали был изображен молодой человек, весьма похожий на мистера Раджа! Чтобы убедиться, что ему не привиделось, Гасси зажмурился и резко открыл глаза: изображение никуда не исчезло.

Пора было возвращаться к себе.

Ранний завтрак для них обоих, хотя есть им совершенно не хотелось, подали в спальню мистера Горрин- га. Эджи все же обмакнул кренделек в какао, целиком запихнул его в рот и с набитым ртом подвел итог их изысканиям:

Тут и думать нечего! Они поменялись местами — слуга и его господин. Надо было мне сразу догадаться, как только я увидал, что этот якобы мистер продул собственной прислуге. Это же абсурд! Вот ты когда-нибудь проигрывал прислуге?

Нет. Мне вообще не приходило в голову играть с прислугой в азартные игры… — ответил Гасси, а затем с сомнением добавил: — Хотя… Один раз я выиграл у лорда Глэдстоуна в бридж…

От такого заявления мистер Горринг-младший подавился крендельком и закашлялся:

Что?!? Гасси, ты что, рехнулся?

Но я же не специально! Бёрджис[39] держал банк, и так меня подставил — насовал мне хороших карт, — а я не так профессионально играю, как ты!

Так надо сначала научиться прилично играть, Гасси, а только потом усаживаться за карточный стол! Поражаюсь, как дядюшка тебе голову не откусил.

Все же обошлось! Лорд уже наверняка забыл про эти несчастные тридцать фунтов.

Ты что, сэр Персиваль Глэдстоун — самый злопамятный человек в Британии! Он никогда и ничего не забывает и ненавидит проигрывать. Он на тебе еще так отыграется, что надолго запомнишь…

Может, обойдется? — захныкал Огаст.

Посмотрим, когда в Лондон вернемся. Ладно, пока мы здесь, давай искать чертова индийского набоба. Надеюсь, он нас щедро вознаградит за хлопоты.

Если он жив… если умер, вознаградят его родственники.

Да жив он — полез купаться, начал тонуть. Слуги побросали драгоценности и одежду, кинулись его вытаскивать, один из них утоп. Второй слуга отрезал трупу голову, чтобы сохранить тайну личности своего господина.

От мысли о таком реликтовом проявлении верности Огаст поежился.

Пока слуга возился с головой, джентльмен того — тю-тю… Слуга уверен, что господин жив, только не знает, где его искать.

А я знаю! — с гордостью объявил Огаст. — Единственное место, где этого типчика можно успешно спрятать и от местных жителей, и от полиции, и от нас, даже от его собственного слуги, — частный санаторий доктора Рихтера.

Мистер Горринг-младший, взвесив все за и против, изрек:

Согласен. Сколько я баек слышал про это заведение, когда приезжал на охоту… — он подошел к окну и прикинул маршрут до переоборудованного в санаторий аббатства святого Михаила. — Пойдем, прогуляемся туда, посмотрим, что и как. Если повезет, проберемся в эту цитадель душевного здоровья. У нас полно времени до ленча!

Как дипломат и штатный сотрудник Министерства иностранных дел, мистер Картрайт был убежденным сторонником переговорных процессов и политики умиротворения, потому предпочел бы просто побеседовать с доктором Рихтером в урочное время, а не тащиться пешком за целых две мили в семь часов утра с целью вторгнуться в частные владения.

Нас могут заметить, получится неудобно… — промямлил он.

Но самый спортивный из будущих лордов сунул ему в руки чехол с ракетками:

Сделаем вид, что мы играем в бадминтон! — и увлек его за собой.

Они пошли напрямик, прямо по росистой траве, и уже через полчаса могли оценить толщину и прочность старинных стен аббатства. Глубокий крепостной ров тоже сохранился, протянувшись по периметру строения, как пояс целомудрия, хотя кое-где осыпался и порос высокий травой. Горринг принялся живописать, как во времена его рыцарственных предков на дно таких рвов поселяли свирепых медведей, дабы зазевавшиеся путники рисковали свалиться вниз и быть тут же разодранными в кровавые клочья!

Балка с крюком, которую еще можно разглядеть над воротами, служила, чтобы выставлять на поругание тела казненных преступников. Но так бывало только в мирное время. В дни осад ров наполняли водой, в которую — согласно тогдашним варварским военным обычаям — без счета бросали разлагающиеся трупы, а иногда еще живых заразных больных, чтобы вызвать эпидемию в стане врага.

По счастью, современники Эджи и Огаста не были столь коварны и кровожадны: они не стремились встречать гостей кипящей смолой и расплавленным свинцом, а ограничились рядами колючей проволоки, уныло торчащей над крепостной стеной, толченым стеклом, аккуратно рассыпанным под проволокой, да мощными прожекторами по углам. К окованным воротам вел уже не подвесной, а довольно новый стационарный мост, но все равно они были закрыты наглухо, их створки — обшиты вполне современной бронированной сталью, как в банковском хранилище; про бойницы и оконца в стене напоминала только свежая кирпичная кладка. Сооружение выглядело суровым и неприступным, как тюрьма.

Но в каждой, даже в самой близкой к совершенству, обороне имеется слабое звено! Горринг деловито свернул и зашагал параллельно стене в направлении древнего капища; не сбавляя шага, объяснил, что узнал про секретную брешь во время прошлогодней охоты. Мальчишка-заряжающий, тот самый, что сейчас служит шофером в особняке, поведал ему, что порядки за стенами аббатства поддерживаются строгие: не только больным, но и сотрудникам лечебно-оздоровительного учреждения выход в большой мир строго-настрого запрещен. Но санитары там — живые люди и не дураки выпить: приспособились приобретать алкоголь у здешних жителей. Дело в том, что под стеной с незапамятных времен проходит канава для сточных вод. Канава перегорожена стальной решеткой, но сотрудники санатория оборачивают деньги в непромокаемую клеенку, обвязывают бечевкой вместе с подвернувшейся деревяшкой и, не выпуская конца веревки, отправляют в плавание по канаве. Поставщик алкоголя вылавливает деревяшку, пересчитывает плату, привязывает бутылку за горлышко к той же самой веревке и дает покупателю знак, дернув три раза. За стеной веревку начинают сматывать, пока вожделенный напиток не оказывается в руках жаждущего.

Огаст и Эрвард выбрали удобную для наблюдений полянку, с которой хорошо просматривались низкая овальная арка в самом основании стены, а также решетка, канава и проселок, сворачивавший к главным воротам санатория. Как истинные конспираторы, они разошлись в разные стороны и принялись прилежно изображать игру.

Эджи отточенным движением отправил волан в полет — однако негостеприимный девонширский ветер унес волан в сторону, Огаст побежал было за ним, но остановился, обнаружив, что по проселку плетется старомодная двуколка, запряженная парой понурых пони. Графиня Таффлет управляла транспортным средством лично, причем делала это с ловкостью, поразительной для ее возраста и комплекции. Леди всегда леди, шляпка с вуалеткой выглядела на голове пожилой дамы как корона.

Двуколка свернула и скрылась за стеной аббатства.

Горринг ладонью прикрыл глаза от солнца и смотрел вслед графине, недоумевая, куда это респектабельная тетушка торопится в столь ранний час. Огаст же не сомневался: старая леди собралась нанести визит доктору Рихтеру — он собственными глазами видел в ее кладовой здоровенную бутыль лауданума.

Покойный доктор Форестер любил пользовать больных этим проверенным средством. Эджи оставалось только пожалеть, что он не успел стать пациентом местного эскулапа: дед рассказывал ему, что при покойном тезке — короле Эдуарде VI — опиум стал повальным увлечением аристократии. В самой занюханной курильне на Лайм-Хаусе можно было встретить больше лордов, чем на парламентском заседании, а состоятельным людям рангом поплоше приходилось часами ждать своей очереди! Может статься, в их числе был молоденький медик Форестер, а графиня заглядывала туда в мужском платье и представлялась «доктор Рен, астролог»?

Друзья принялись упражняться в остроумии и так увлеклись, что едва не проглядели более серьезную опасность: леди Уолтроп ехала на велосипеде по узкой тропинке прямо на них!

Велосипедистка по мере сил скрывалась за высоким кустарником, стараясь держаться в тени, и наконец остановилась. Она спрыгнула с велосипеда, притаилась за высоким мегалитом и стала пристально всматриваться в изумрудную зелень холмов, опасаясь упустить что-то из виду, пока не уткнулась взглядом в опешивших джентльменов. За неимением головного убора, который он смог бы приподнять в знак приветствия, Огаст улыбнулся и вежливо поздоровался:

Доброе утро, Маргарет!

Что вы двое тут делаете?

Это же очевидно: мы играем в бадминтон! А ты, надо полагать, следишь за старой леди Таффлет?

С какой стати мне за кем-то следить? Просто еду в деревню — проведать больных, вчера троих ребятишек пришлось запереть в карантине с подозрением на корь.

Огаст невольно попятился к плоскому валуну в центре капища — подальше от леди-доктора, потому что страшно боялся подхватить заразу. Мардж презрительно скривилась:

Сидели бы лучше в особняке! Кого угораздило доверить вам настолько серьезное дело?

Джентльмены переглянулись.

Насколько серьезное? — переспросил Эдвард.

Настолько, что из-за него двух человек убили, одного ранили, еще двое пропали, а тебя лично, мистер Картрайт, как минимум дважды пытались отравить. Вам самим не надоело еще прикидываться придурками и делать вид, что ничего не происходит? Тоже мне, военная тайна! Служба внешней разведки 313 всегда снимает особняки в глубинке для своих секретных проектов; если любому толковому журналисту вроде мистера Филби[40] это известно, то вражеские диверсанты знают и подавно! Британские спецслужбы так увязли в своей славе, что неспособны объективно оценить возможности противника. Половины вашей группы уже нет, значит, дело серьезное. Хотела бы я знать какое…

Сказать по правде, Огасту не приходило в голову связать печальные происшествия последних дней с профессиональными задачами их группы. Ведь они даже не успели толком приступить к работе — если не считать его служебной записки. Именно его! У него противно зазвенело в ухе, а рот наполнила горечь: его, его должны были убить первым — вот что называется «поплатиться за собственное трудолюбие»! Перевернуть все с ног на голову и испортить всем настроение — это Мардж умеет. С какой же истинной целью создали их группу, в который раз задумался он, и опять не нашел ответа.

Спроси у своих кембриджских приятелей, Мардж, — у журналюг. Они лучше информированы и могут себе позволить трепать языком за дармовую выпивку в советском или немецком посольстве…

Бёрджису точно ничего не будет, он, считай, член королевский семьи. Когда мы с ним побились об заклад, кто дольше просидит в фонтане нагишом, полицейские его сразу отпустили, а меня продержали до самого утра и оштрафовали на пять фунтов!

Горринг, ты это серьезно?

— Да.

Лучше бы молчал про свои подвиги!

Что такого постыдного — я же выиграл! Теперь твой приятель должен Гасси.

Почему же он должен Гасси, если выиграл ты?

У него не нашлось ста фунтов, и он одолжил у Огаста, чтобы отдать мне.

Зато у Огаста всегда есть деньги — просто поразительно..

Потому что я хорошо работаю, за успехи меня премируют, и лично я не буду разглашать служебную информацию всяким неблагонадежным лицам!

Что? Ты про меня?

Да, Маргарет. У тебя полно знакомых в Коминтерне!

Милый мой Гасси, что ты-то знаешь про Коминтерн? Самая свежая газета, которую ты прочитал, была за 1740 год, — Мардж повернулась в его сторону. — Откуда же тебе знать, что товарищи, которым я помогала в Каталонии, имеют серьезные идейные разногласия с этой организацией?! Мне плевать, какую политику сдерживания изобретает Министерство иностранных дел, но, если лично ты хочешь сохранить голову на плечах, лучше тебе проводить ночи в Энн- Холле и не высовывать оттуда носа…

Мардж, чего ты к нему прицепилась?

Потому что он без носков! Камердинер не выпустил бы его без носков!

Да мы оба сегодня ночевали в Энн-Холле! — вступился за приятеля Горринг. — Гасси вообще половину ночи пробыл у меня, мы торопились и одевались сами!

Ага. Как здорово! Торопились одеться, пока не нагрянула прислуга… Значит, правду болтают, что вы вместе живете?

Мардж, не заводись, ты бы все равно узнала!

Что в этом предосудительного? Да, мы живем вместе… Сейчас многие снимают жилье вскладчину, чтобы сократить расходы. Все же Горринг будущий лорд, он не может обосноваться в какой-нибудь дыре на Ист-Сайде. Мы с ним договорились…

Ой, Гасси, перестань. Миссис Горринг прошлой осенью отдала Эдварду свою прекрасную квартиру на Стренде, ни продать, ни заложить которую он не может, зачем Горрингу что-то снимать?

Зато я могу сдавать маменькину квартиру в аренду. Поселил там знакомых американцев за приличную сумму, а Гасси меня приютил: ему дорого оплачивать жилье в одиночку…

Эджи, куда тебе столько денег? Как ты умудряешься их тратить?

На прибыль от удачной сделки с недвижимостью мистер Горринг-младший приобрел навигационное оборудование для яхты, новые паруса, оснастку и прочую мелочевку, скрашивающую морские будни джентльмена, вроде панелей красного дерева в каюту, серебряной посуды с гербом яхт-клуба и чехлов на кресла из шкуры гималайских медведей. Но посвящать в такие подробности потенциальную леди Глэдстоун не стоило, она и так выглядела взбешенной. Щеки Мардж полыхали алым цветом, глаза сверкали, а суровая морщинка пересекала лоб, как молния грозовое небо, и выглядела очень по-мужски. Если дойдет до рукоприкладства, Огаст и фартинга не поставил бы на победу своего школьного друга!

Интересно, кем была Мардж в прошлой жизни? Предводительницей гуннов? Жестокой скифской воительницей? Кровожадной дикарской жрицей? Если в прошлой жизни доктор Уолтроп вообще была женщиной… С этими мыслями Огаст сделал еще несколько мелких шажков, чтобы дистанцироваться от возможной схватки, вознамерился присесть на согретый солнцем камень — и обмер.

Рядом с дольменом, в густой тени, лежало нечто продолговатое, закутанное в черную ткань! Гасси попытался сглотнуть — во рту мгновенно пересохло. Он хотел было дотронуться до гигантского свертка носком ноги, но дух ветра опередил его, не допустив кощунства, подхватил и поднял край черной ткани — взглядам открылось расписанное пронзительно-яркими красками лицо дикаря! Глаза его были закрыты, он не дышал: назойливая черная муха беспрепятственно ползла по его носогубной складке, потом взлетела — и опустилась на желтоватый череп, валявшийся рядом…

…Яркие цветы на косынке у Мардж, зеленая трава, суровый серо-желтый цвет камня, белое пятно пуловера Эджи — все перемешалось, как цветные стеклышки в детском калейдоскопе; он бежал со всех ног — подальше от жертвенного капища!

Он бежал в сторону городской стены — в шум и ярость многодневной битвы. Расположившись лагерем под красными стягами Ланкастеров, мятежные бароны гнали своих наемников на городские стены, как гонят разгоряченных охотничьих псов в логово свирепого вепря. Город полыхал и задыхался в облаках гари и копоти, его стены были изъедены потеками масла и расплавленного свинца. Пушки изрыгали языки пламени, подобно драконам на знаменах, греческий огонь с адским грохотом превращал камень в искры, пламя и клубы дыма, а громадные осадные машины, запуская в полет ядра и смрадные горшки, скрипели и покачивались, напоминая озверевших диковинных чудовищ, — и все равно он бежал прямо к ним! Ужасы осады стали привычны городским мальчикам за годы смуты, а старуха в черном плаще, которая гналась за ним от самого капища, казалась в сто раз страшнее. Еще немного — и он свалится в ров с водой, вон там, чуть поодаль от разгорающихся и затихающих боев… Туда, за мост, он поплывет к самой стене, нырнет, отыщет дыру в решетке, такую маленькую, что протиснуться в нее под силу только ребенку, и вынырнет уже под защитой неприступной каменной твердыни!

Должно быть, она была настоящей ведьмой — жрица старой, забытой и проклятой религии: она спрятала за пояс огромный сверкающий тесак и помчалась над зеленой травой, как черная птица с огромным крючковатым клювом, и нагнала его — успела схватить за шиворот на краю рва.

На его счастье, тяжелое раскаленное ядро свалилось в воду прямо перед ними, вверх взмыл фонтан брызг и песка, старуха поскользнулась и едва не сверзилась вниз, но чудом удержалась за чахлый ивовый куст и продолжала крепко сжимать его воротник.

Он завис между двумя мирами — водой и смертью, когда над самой его головой сверкнул вострый меч — и под корень срубил несчастное растение. Оба они бултыхнулись в ров. Отчаянно извиваясь, мальчишка ухитрился укусить мерзкую старуху за руку, скрюченные пальцы разжались, вода сомкнулась над головой старой ведуньи. А рыцарь застыл на берегу, наблюдая, как темное пятно плаща исчезает в глубине, и лучики солнца играли на его щите, украшенном золотой «Адамовой головой».

Мальчишку, которым он был, била мелкая дрожь, но он собрался с силами, набрал в грудь побольше воздуха, зажмурился и нырнул…