Глава седьмая «ОСТАВЬТЕ ЯБЛОКО»
Я не могу назвать писателя, чья жизнь была бы лучше моей. Мои книги все изданы, мои книги есть во всех школьных библиотеках, когда я выступаю перед публикой, мне аплодируют еще до того, как я начну говорить.
В середине 1980-х годов вышла в свет повесть Рея Брэдбери «Смерть — дело одинокое» («Death is a Lonely Business»).
Это не фантастика, это скорее детектив, густо замешенный на ностальгических воспоминаниях о тех уже далеких днях, когда Рей и Мэгги жили в городке Венис, штат Калифорния. В посвящении говорилось:
«С любовью —
Дону Конгдону, благодаря усилиям которого возникла эта книга;
памяти Реймонда Чандлера,
Дэшила Хэммета,
Джеймса М. Кейна,
Росса Макдональда;
а также памяти моих друзей и учителей —
Ли Брэкетт и Эдмонда Гамильтона, к сожалению, ушедших».
Герой повести, пишущий саму эту повесть, — мотив в литературе известный.
На страницах повести Рея Брэдбери — множество деталей, тщательно и любовно выписанных, множество деталей, обычно опускаемых авторами детективных произведений. Зачем, скажем, долгие пейзажи там, где читатель должен распутывать историю загадочного убийства? Зачем все эти запущенные старые пирсы? Ну да, когда-то по ним любили гулять Рей и Мэгги. В этих пейзажах — вечный океан, мощные валы, идущие из-за горизонта, неутомимо работающий накат, вечная, но так быстро уходящая, утекающая сквозь пальцы жизнь…
«Тем, кто склонен к унынию, городок Венис в штате Калифорния может предложить всё… — так начинается повесть. — Туман — чуть ли не каждый вечер, скрипучие стоны нефтяных вышек на берегу, плеск темной воды в каналах, свист песка, хлещущего в окна…»153
А еще — давно затопленные морем ржавые руины «русских горок».
А еще — если пристально всматриваться в воду, там, в глубине, среди причудливых металлических ребер старого аттракциона можно увидеть неторопливых рыб, давно обживающих эти руины.
Каждые полчаса к морю с грохотом выкатывается из города большой красный трамвай. По ночам его высокая дуга высекает целые снопы искр из проводов. Достигнув берега, трамвай со скрежетом поворачивает и опять мчится прочь, издавая стоны, будто мертвец, никак не могущий найти покоя.
В таком вот трамвае в один сумеречный, ветреный час герой повести — молодой писатель — услышал странные слова:
«Смерть — дело одинокое».
Такое начало на многое настраивает.
Ведь когда-то в городке Венис всё было живым.
В стальных цирковых клетках метались прирученные звери. Огромные львы разевали клыкастые пасти — задолго до того, замечает Рей Брэдбери, как они перебежали на знаменитую заставку киностудии «Метро-Голдвин-Майер».
Теперь былые жилища львов — клетки ржавеют в прозрачной воде канала.
И вот в такой цирковой, давно заброшенной и полузатопленной стальной клетке нашли мертвого старика.
Возможно, убитого.
Возможно, утонувшего.
Разумеется, молодой писатель горит желанием открыть тайну погибшего.
«Знаете, за что я не терплю таких любителей, как вы? — раздраженно спрашивает писателя мистер Крамли, профессиональный сыщик. — Прежде всего за то, что они постоянно лезут, куда не надо и вечно затевают свои расследования. А главное, за то, что они у меня в печенках сидят!»
«Но я же не сыщик, — отнекивается герой. — Я никому не мешаю. Я всего лишь писатель. Просто я так устроен. У меня, как у некоторых насекомых, есть невидимые усики-антенны, вот ими я и чувствую, когда рядом происходит что-то не то».
Конечно, Рей Брэдбери пишет о себе.
Он описывает свое прошлое, свое былое жилище.
Он подробно описывает комнату 20 на 20 футов, продавленный диван, деревянную книжную полку, на ней — всего 14 книг, зато много-много пустого места, жаждущего, чтобы его заполнили. Тут же стоят купленное по дешевке кресло и некрашеный сосновый письменный стол с пишущей машинкой «Ундервуд Стандарт», огромной, как рояль, и громыхающей, как деревянные башмаки по не покрытому ковром полу. В машинку вставлен чистый, ждущий своего часа лист бумаги. А в ящике рядом — стопка разных изданий. Среди них экземпляры «Дешевого детективного журнала», «Детективных рассказов», «Черной маски», плативших своим авторам (и Рею Брэдбери, конечно) по 30-40 долларов за рассказ. По другую сторону машинки — еще один ящик, ждущий, когда, наконец, в него ляжет готовая рукопись.
Долгое ожидание…
И оно еще долго будет длиться…
Ведь в ящике лежит пока что один-единственный лист, да и на нем всего три коротких слова: «Роман без названия». Правда, с датой: Июль 1949 года…
«Я дотронулся до пишущей машинки, гадая, кто же она мне — потерянный друг, слуга или неверная любовница?
Еще несколько недель назад она резво издавала звуки, хотя бы отдаленно напоминавшие голос музы. А теперь я тупо сидел перед проклятой клавиатурой, словно мне отрубили кисти рук по самые запястья.
Трижды, четырежды в день я устраиваюсь за столом, терзаемый муками творчества. И ничего не получается. А если и получается, то тут же, скомканное, летит на пол — каждый вечер я выметаю из комнаты множество таких вот бумажных шариков. Кажется, я надолго застрял в бесконечной аризонской пустыне под названием “Засуха”. Скорее всего, потому, что Пег далеко — в Мехико, среди мумий и катакомб (всё в повести построено на личных воспоминаниях Рея Брэдбери. — Г. П.) — а я один, и солнце в Венисе не показывается уже три месяца, вместо него мгла, туман, дождь, и снова дождь, туман и мгла. Каждую ночь я заворачивался в холодное хлопчатобумажное одеяло, и каждое утро подушка оказывалась влажной…»154
Помните, что ответил Феллини на вопрос, каким бы он сделал фильм из жизни рыб, если бы его попросили такой фильм сделать?
Вот именно!
Он бы сделал такой фильм автобиографическим.
То же самое мог ответить и Брэдбери. Все его книги — автобиографичные.
Все его книги — это его собственный портрет, вечно живой, вечно подмигивающий и меняющийся.
«Вы — всего лишь кузнечик, умеющий печатать на этой старой разболтанной машинке, — усмехается сыщик мистер Крамли и ждет, пока герой проглотит обиду. — Вот поболтались бы вы с мое по Венису, посидели бы в тесной конторе да побегали в морг, тогда узнали бы, что у любого проходящего мимо вас бродяги, у любого еле стоящего на ногах пьяницы всегда в запасе столько теорий, доказательств и откровений, что их хватило бы на целую Библию. Вот послушали бы откровения всех этих болтунов-проповедников, прошедших через тюремную камеру, так сразу полмира оказалось бы у вас под подозрением, а треть — под арестом, а всех остальных пришлось бы просто повесить. Чего ради слушать вас, какого-то писаку, который даже еще не зарекомендовал себя в литературе? Писаку, который, найдя львиную клетку со случайно утонувшим стариком, уже вообразил, будто наткнулся на “Преступление и наказание” и мнит себя сыном Раскольникова…
— Вы знаете про Раскольникова? — изумился я.
— Знал еще до вашего рождения. Но на это овса не купишь».
По автобиографичности, по множеству мелких и крупных запоминающихся реальных деталей повесть «Смерть — дело одинокое» ничуть, пожалуй, не уступает «Вину из одуванчиков». Можно не сомневаться, что Рей Брэдбери хорошо знал описываемые места, описываемых людей, сам встречал многих своих героев, разговаривал с ними, прогуливаясь по заброшенным молам Вениса.
«По-настоящему ее звали Кора Смит, но она нарекла себя Фанни Флорианной, и никто не обращался к ней иначе. Я знал ее с давних пор, когда сам жил в этом доме, и не порывал этой дружбы и после того, как переехал к морю.
Фанни была такая тучная, что даже спала сидя, не ложилась никогда.
Днем и ночью она сидела в огромном капитанском кресле, чье место на палубе ее квартиры было навсегда обозначено царапинами и выбоинами на линолеуме, возникшими под чудовищным весом хозяйки.
Фанни старалась как можно меньше двигаться.
Протискиваясь к тесному ватерклозету, она задыхалась, в легких и горле у нее клокотало; она боялась, что когда-нибудь позорно застрянет в уборной. “Боже мой, — часто повторяла она, — какой ужас, если придется вызывать пожарных и вызволять меня оттуда”.
Потом она возвращалась в свое кресло, к радиоприемнику, к патефону и холодильнику, до которого можно было дотянуться прямо из кресла; холодильник ломился от мороженого, майонеза, масла и прочей убийственной еды, поглощаемой ею в столь же убийственных количествах. Фанни все время ела и все время слушала музыку. Рядом с холодильником висели книжные полки без книг, но уставленные множеством пластинок с записями Карузо, Галли-Курчи, Суартхаут и всех остальных. Когда в полночь последняя ария была допета и последняя пластинка, шипя, останавливалась, Фанни погружалась в себя, словно застигнутый темнотой слон. Большие кости удобно устраивались в необъятном теле. Круглое лицо, как полная луна, обозревало обширные пространства требовательной плоти. Опираясь спиной на подушки, Фанни тихо выдыхала воздух, шумно вдыхала его, опять выдыхала. Она боялась погибнуть под собственным весом, как под лавиной…»
Трудно придумать такую Кору Смит, ни разу ее не увидев.
А еще — сирена маяка. Она воет и воет — в ночи, в белом тумане.
Она воет и воет, пока жителям Вениса не начинает мерещиться, будто рядом на местном кладбище зашевелились покойники.
И под этот тоскливый вой непременно всплывет из вашего смутного подсознания образ какого-нибудь доисторического существа…
«И чтобы отделаться от него, ты встаешь в три часа ночи и пишешь рассказ, который потом годами будет валяться в твоем столе, потому что в журналы ты его не посылаешь, боишься. Нет, не “Смерть в Венеции” следовало бы назвать свой роман Томасу Манну, а “Невостребованность в Венеции”…»
Герой повести остро чувствует некую связь между голосом, услышанным им в красном трамвае («Смерть — дело одинокое»), и телом старика, найденным в полузатопленной львиной клетке.
Иногда на установление таких связей уходит целая человеческая жизнь.
Но если ты находишь некие нити, если ты начинаешь осознавать такую связь, значит, ты уже готов и к следующему шагу — к предвидению.
И будущее твое, пусть на мгновение, но приоткроется.
«Машины все подъезжали, и полицейские готовились прыгать в холодную воду, вытаскивать то, что лежало в львиной клетке. Мистер Крамли направился к лачуге Чужака, с меня же, дрожащего от холода, Констанция и Генри содрали мокрый пиджак. Потом они помогли мне забраться в машину, и мы неторопливо поехали по самой середине ночного берега, среди огромных, тяжело вздыхающих буровых вышек, оставляя позади мой несуразный маленький дом, в котором ждали меня Шпенглер и Чингисхан, Гитлер и Ницше, а также несколько дюжин старых оберток от шоколада (Рей Брэдбери никогда ничего не выбрасывал. — Г. П.). Осталась позади и запертая касса на трамвайной остановке, где завтра снова соберутся старики ждать последних в этом столетии трамваев.
И пока мы так ехали, мне вдруг показалось, что мимо прошмыгнул на старом велосипеде я сам — двенадцатилетний мальчуган, развозящий спозаранку в темноте газеты… И дальше навстречу опять попался я сам — уже повзрослевший, девятнадцатилетний; я шел, натыкаясь на столбы, пьяный от любви, и на щеке у меня краснела губная помада… А когда мы уже собрались свернуть к аравийской крепости, мимо нас пронесся белый лимузин. Уж не я ли сидел в нем? Не я ли это сидел в лимузине — такой, каким буду только через несколько лет? И рядом сидела Пег — в вечернем платье… Наверное, мы возвращались с танцев…»
Среди книг Рея Брэдбери, написанных в конце 1980-х, выделяется сборник эссе — «Дзен в искусстве письма» («Zen in the Art of Writing»).155
В этих эссе Брэдбери пытается понять природу своего собственного (и не только) неистребимого, можно сказать, неукротимого любопытства, понять, что же в течение столь долгих лет определяло его идеи, его стиль.
«Бросайтесь в пропасть и отращивайте крылья по пути вниз».
Это он сам сказал в одном из интервью. Не случайно за произнесенные им слова ухватился один из американских журналов. Там появился замечательный шарж: стоит человек у края пропасти, а мимо кто-то со свистом летит вниз.
«А-а-а, это мистер Брэдбери опять отращивает крылья…»
Главный секрет творчества, с улыбкой признавался писатель в своем эссе, заключается в том, чтобы относиться к неожиданным идеям, как к кошкам. Ни в коем случае не следует гоняться за ними, надо сделать так, чтобы идеи, как кошки, сами следовали за тобой.
И настаивал: читать надо!
Читать те книги, которые заостряют восприятие цвета, формы, масштаба.
А как такие книги искать? Да что за вопрос? Нужные книги, когда надо, сами приходят в руки!
И подчеркивал, подчеркивал, никогда не забывал подчеркивать: «Искусство необходимо нам прежде всего для того, чтобы не умереть от Правды». И признавался: «Мне уже много лет, но я пишу и буду писать, пока сам Господь, наконец, не даст мне по башке бейсбольной битой!»
Грубовато, зато понятно.
Мировая культура живет и насыщается не только чудесными сокровищами, но и всяческим мусором, всяческими отбросами, — не раз утверждал Рей Брэдбери. — И нравится нам это или не нравится, отбросов и мусора в ней всегда больше. Тут важно вовремя понять, как все это правильно перерабатывать, — важно не привыкнуть к мусору и к отбросам как к главной духовной пище.
«Пыл. Увлеченность, — писал Рей Брэдбери. — Как редко приходится слышать эти слова. Как редко встречается то и другое в жизни и даже в творчестве. И все же попроси меня любой писатель назвать главное во мне как в писателе, попроси назвать то, что побуждает меня придавать материалу ту, а не другую форму и несет меня туда, куда я, в общем, и не хочу попасть, ответом будет именно: пыл, увлеченность!
У каждого свои любимые писатели, у меня тоже свои: Диккенс, Марк Твен, Томас Вулф, Пикок, Бернард Шоу, Мольер, Бен Джонсон, Уичерли, Сэм Джонсон.
И поэты: Джерард Мэнли Хопкинс, Дилан Томас, Поуп.
И художники: Эль Греко и Тинторетто.
И композиторы: Моцарт, Гайдн, Равель, Иоганн Штраус.
Задумайтесь о любом из них, ну, например, о Шекспире или Мелвилле, и вы сразу начнете думать о ветре, молнии, громе. Все, кого я назвал, творили увлеченно, одни в больших, другие в малых формах, одни на полотнах ограниченных размерами, другие на безграничных. Дети богов, они знали, что такое радость творчества, как бы трудно ни бывало временами работать и какими бы недугами ни страдала их частная, скрытая от других жизнь. Всё подлинно значимое они передали нам, и даже теперь, по прошествии многих лет, творения их до предела переполнены звериной силой и интеллектуальной мощью. Ненависть и отчаяние истинного творца, когда он сам нам о них рассказывает, всегда окрашены чем-то очень похожим на любовь.
Приглядитесь к удлиненностям в портретах Эль Греко — осмелитесь ли вы утверждать, что работа не приносила ему радости?
Прислушайтесь — лучшие образцы джаза откровенно кричат нам: джаз вечен, мы не верим в смерть!
Лучшие скульптуры повторяют: мы прекрасны, мы всегда прекрасны, мы вечно с вами!
Каждый из названных мною поэтов, прозаиков, художников сумел ухватить капельку этой волшебной ртути, жизни, заморозил ее навеки и, воспламенившись творческим пламенем, воскликнул:
“Ну, не хорошо ли это?!”
И это было хорошо!
Конечно, вы можете спросить: а какое отношение имеет всё сказанное выше к работе писателя в наши дни?
А вот какое!
Если вы пишете без увлеченности, без горения, без любви, вы — только половина настоящего писателя. Это означает, что вы непрестанно оглядываетесь на коммерческий рынок или прислушиваетесь к мнению авангардистской элиты и поэтому не можете оставаться самим собой. Более того, вы сами себя не знаете. Потому что у писателя должно быть беспокойное сердце. Прежде всего беспокойное сердце. Настоящего писателя постоянно должно лихорадить от волнения и восторга. А если этого нет, то пусть он лучше работает на воздухе — собирает персики или роет канавы…»
И далее.
«Что вы больше всего на свете любите?
Я говорю про вещи, маленькие или большие.
Может, трамвай или пару обыкновенных теннисных туфель?
Давным-давно, когда мы были детьми, эти вещи были для нас поистине волшебными. Однажды я даже напечатал рассказ о том, как мальчик в последний раз едет в трамвае. Трамвай пахнет летними грозами и молниями, сиденья в нем точно поросли прохладным зеленым мхом, но он обречен, скоро он должен уступить место более прозаическому, менее романтично пахнущему автобусу. Был у меня еще и рассказ о мальчике, которому ужасно хочется иметь пару новых теннисных туфель, потому что в них он сможет, наконец, прыгать через реки, дома и улицы, через кусты, тротуары и даже через собак. Антилопы и газели, мчащиеся летом по африканскому вельду, — вот что для него эти туфли. В них скрыта энергия бурных рек и гроз; они нужны ему непременно, больше всего на свете.
И вот рецепт, он совсем простой.
Что вам нужнее всего? Что вы любите и что ненавидите?
Придумайте героя, который всем сердцем чего-то хочет или не хочет.
Пусть он, например, приготовится к бегу. А вы дайте ему старт. И сразу мчитесь вслед за ним, не отставая ни на шаг. Вы и оглянуться не успеете, как ваш герой с его великой любовью или ненавистью домчит вас до конца рассказа. Пыл его страстей (а пыл есть не только в любви, но и в ненависти) воспламенит все вокруг и поднимет на тридцать градусов температуру вашей пишущей машинки…
Понятно, все эти советы я адресую в первую очередь писателям, которые уже овладели ремеслом, то есть вложили в себя достаточно грамматики и литературных знаний, чтобы потом на бегу не споткнуться. Но советы мои годятся и для начинающих, чьи первые шаги могут быть неверными просто из-за плохой техники. Страсть выручает нас. Страсть выручает нас во всех случаях. Сегодня безжалостно подожги дом, а завтра вылей холодную воду критики на еще тлеющие угли. Завтра будет время думать, кромсать, переписывать, но сегодня непременно взорвись, разлетись осколками во все стороны, распадись на тучу мельчайших частиц! Последующие шесть-семь ваших черновиков будут настоящей пыткой — так почему же, черт побери, не насладиться самым первым черновиком в надежде, что ваша радость отыщет в мире и других, зажжет их вашим пламенем?
И вовсе не обязательно, чтобы это пламя было большое.
Вполне достаточно будет и небольшого огонька, такого, скажем, как у горящей свечи. Достаточно будет просто тоски по волшебной машине, вроде последнего трамвая или чего-то вроде пары теннисных туфель. Старайтесь находить для себя маленькие восторги, отыскивайте маленькие огорчения и придавайте нужную форму тем и другим. Когда, к примеру, в последний раз читали вы книжку стихов или выбрали время для одного-двух новых эссе? Прочитали ли вы хоть один номер “Гериатрии”, журнала Американского гериатрического общества, посвященного исследованию и клиническому изучению болезней и физиологических процессов у престарелых людей? Или читали ли вы журнал “Что нового?”, издаваемый в северном Чикаго “Эбботовскими лабораториями”? В нем печатаются такие специальные статьи, как “Применение тубокурарина при кесаревом сечении” или “Воздействие фенурона на эпилепсию”, но одновременно — отдельные стихи Уильяма Карлоса Уильямса и Арчибальда Маклиша, рассказы Клифтона Фадимана и Лио Ростена, а иллюстрируют и оформляют журнал Джон Грот, Аарон Боурод, Уильям Шарп, Рассел Каулз…
Думаете, нелепо?
Совсем нет. Я так не думаю.
Хорошие идеи и плохие идеи валяются повсюду, как яблоки, упавшие с дерева.
И они пропадают в желтеющей осенней траве, когда нет путников, умеющих увидеть и ощутить всю окружающую нас красоту — благовоспитанную, приводящую в ужас или нелепую…»
Настоящей страстью для Рея Брэдбери стало телевидение.
«Люди спрашивают, где я беру мои идеи. Как это где? Да прямо здесь! Всё окружающее меня — это и есть мой марсианский пейзаж. Где-то в этой вот комнате прячутся и африканская степь, и маленький иллинойский городок, в котором я вырос. Я никогда не буду голодать. Стоит мне оглянуться, и я сразу нахожу то, что ищу. Я — Рей Брэдбери. И это всё — театр Рея Брэдбери».
Такими словами начиналась каждая серия программы «Театр Рея Брэдбери», открывшаяся 21 мая 1985 года на кабельном телевидении.
А задумана программа была годом раньше, когда Ларри Уилкокс (Larry Wilcox) и его деловой партнер Марко Массари (Mark Massary) попытались уговорить писателя начать с ними некий новый сериал, полностью основанный на его рассказах.
Рей отказывался, но Уилкокс и Массари не отставали. Они приглашали писателя в рестораны, они тайком встречались с Мэгги, уговаривая повлиять на мужа, и в конце концов уговорили Рея подписать контракт.
Упираясь, Брэдбери, конечно, немного лукавил.
В душе своей он давно мечтал о такой ситуации: он — единственный сценарист, он — единственный продюсер, и все серии проекта — исключительно его серии, им придуманы и написаны!
И мечта сбылась: он получил в свое пользование офис на Беверли-Хиллз — «лабораторию воображения», кстати, в здании, носившем название — «Брэдбери билдинг» (Bradbury building). Конечно, к самому Рею Брэдбери это название не имело никакого отношения, но — звучало!
Первые серии «Театра Рея Брэдбери» снимал канал «Home Box Office», но скоро его финансирование закончилось и права на сериал перешли к Мартину Лидсу (Martin Leeds) из Канады — компания «Атлантик Фильм» («Atlantic Films»), а затем к каналу USA Network. К счастью, на канале USA Network сразу правильно поняли суть работы, не случайно в первый же сезон вышедшие серии шесть раз подряд номинировались на Cable Асе Award — высшую премию кабельного телевидения.
И трижды эту премию получили.
Среди приглашенных в сериал звезд блистали отличные актеры — Уильям Шатнер (William Shatner), Лесли Нильсен (Leslie Nielsen), Джефф Голдблюм (Jeff Goldblum), Питер О’Тул (Peter Seamus Lorcan O'Toole) и еще совсем юная Дрю Берримор (Drew Blyth Barrymore).
Несколько раз и сам Рей Брэдбери пробовался в эпизодических ролях.
Одна из серий называлась «Баньши» — некое существо из ирландского фольклора.
Баньши (буквально — женщина из Ши) появляется возле дома обреченного на смерть человека и своим плачем и рыданиями громко оповещает, что час кончины несчастного близок. В снятой серии такая вот баньши объявляла некоему испуганному молодому писателю Дугласу (видимо, Рею Брэдбери), что ей нужен вовсе не он, а режиссер Джон Хумтон (видимо, Джон Хьюстон).
«Пора с ним разобраться».
«В Ирландии, — вспоминал Брэдбери в предисловии к сборнику рассказов, выпущенному им в 2003 году, — мы с Джоном Хьюстоном провели немало вечеров, сидя у камина и попивая ирландское виски, которое я никогда не любил, но должен был постоянно пить, потому что его любил Хьюстон. Иногда Джон закрывал глаза и подолгу вслушивался в вой ветра за окнами, потом открывал мутные глаза и, тыкая в меня пальцем, начинал кричать, что там, наверное, пришли эти проклятые плакальщицы и привидения, это они так страшно воют на сырой темной улице. “Иди, — кричал он, — посмотри!” Джон делал это так часто, что вызванные его пьяными фантазиями плакальщицы и привидения стали пугать меня…»156
В 1990 году вышла в свет повесть Рея Брэдбери — «Кладбище для безумцев» («А Graveyard for Lunatics»).
В посвящении указывалось:
«С любовью к живущим —
Сиду Стебелу, который показал мне, как решать мои собственные загадки;
Александре, моей дочери, которая всегда прибирала за нами.
И уже ушедшим:
Федерико Феллини,
Рубену Мамуляну,
Джорджу Кьюкору,
Джону Хьюстону,
Биллу Сколлу,
Фрицу Лангу,
Джеймсу Вонгу Хауи
и Джорджу Бернсу, который сказал мне, что я — писатель, когда мне было еще только четырнадцать,
и, конечно, Рею Харрихаузену — по вполне понятным причинам».
Жили-были два города — внутри одного города: один светлый, другой темный.
«Один — в непрестанном движении, другой — неподвижен. Один — теплый, наполненный изменчивыми огнями, другой — холодный, застывший под тяжестью камней. Когда по вечерам над киностудией “Максимус филмз”, городом живых, заходило солнце, он сразу становился похожим на расположенное напротив него старое кладбище “Грин-Глейдс” — город мертвых. Гасли огни, все замирало, и ветер, овевавший угловатые здания киностудии, становился холоднее. Казалось, какая-то невероятная грусть проносилась по сумеречным улицам — от ворот города живых к высокой кирпичной стене, разделявшей два города. А иногда улицы наполнялись чем-то таким, что можно назвать не иначе как только припоминанием. Ибо, когда люди уходят, остаются лишь архитектурные постройки, населенные призраками…»
«Максимус филмз» оказывается самым безумным городом мира.
Ничего настоящего здесь произойти, конечно, не может, и в то же время здесь происходит всё! Здесь убивают десятки тысяч людей, а потом все они вскакивают, смеясь, и спокойно отправляются по домам. Здесь поджигают целые кварталы, но никогда ни один дом не сгорает по-настоящему. Здесь отчаянно воют патрульные машины, их заносит на поворотах, полицейские ведут неистовую стрельбу, а потом спокойно снимают свою синюю униформу, смывают кольдкремом макияж и возвращаются в какой-нибудь придорожный отель. Здесь бродят динозавры: вот пятидесятифутовые — они страшно и неумолимо надвигаются на улицах на бегущих полураздетых дев, дружно визжащих в унисон. Отсюда старинные воины отправляются в походы, чтобы в конце своего бесконечного и трудного пути (чуть дальше по улице) сложить доспехи и копья в костюмерной «Вестерн костьюм компани». Здесь рубит непокорные головы подданных король Генрих VIII. Отсюда кровавый Дракула отправляется бродить по свету, наводя ужас на встречающихся ему женщин. А муллы с высоких каменных башен каждый день призывают правоверных мусульман к вечерней молитве, причем часом позже из ворот тех же самых башен с шелестом выезжают роскошные лимузины, в которых восседают безликие властители.
Конечно, все это происходит днем.
А с заходом солнца просыпаются старые призраки.
Дорожки теплого светлого города медленно остывают и становятся похожими на дорожки, окруженные мраморными надгробиями, — по ту сторону стены.
«К полуночи, погрузившись в странный покой, рожденный холодом, ветром и далекими отзвуками церковных колоколов, два города становились одним. Ночной сторож был здесь, наверное, единственным живым существом, молчаливо бродившим от Индии до Франции, от канзасских прерий до нью-йоркских домов из серого песчаника, от Пиккадилли до Пьяцца-ди-Спанья. За каких-то двадцать минут он проделывал все эти немыслимые тысячи миль. А его двойник за стеной проводил свою рабочую ночь, бродя среди замшелых памятников, фонарем выхватывая из темноты всевозможных арктических ангелов, читая, как титры, имена на надгробиях, и садился полуночничать с останками кого-нибудь из “Кистонских полицейских”. Только в четыре часа утра сторожа засыпали, и оба города, бережно свернутые, ждали, когда солнце взойдет над засохшими цветами и стертыми надгробиями…»
«…читая, как титры, имена на надгробиях…»
Героя повести в его собственном кабинете, по словам Брэдбери, ожидало приглашение стать безмозглым тупицей.
Нет, признается он, это приглашение не было выгравировано на мраморной плите, оно было напечатано на хорошей почтовой бумаге. Но, прочтя приглашение, он сразу сполз в кресло, лицо его покрылось холодной испариной, а рука судорожно пыталась схватить, скомкать, выбросить бумажный листок.
«Хеллоуин. Сегодня в полночь. У дальней стены, в середине.
Р. S. Вас ждет потрясающее открытие. Материал для бестселлера или отличного сценария. Не пропустите!»
«Вообще-то я не храбрец, — признается герой (читай, сам Брэдбери. — Г. П.). Я не вожу машину. Не летаю самолетами. До двадцати пяти лет боялся женщин. Ненавижу высоту. Эмпайр-стейт-билдинг для меня — сущий кошмар. Пугаюсь лифтов. Эскалаторы вызывают у меня тревогу. Я разборчив в еде. В первый раз я попробовал настоящий стейк лишь в двадцать четыре года, а все детство провел на гамбургерах, бутербродах с ветчиной и пикулями, яйцах и томатном супе».
И все-таки в полночь герой отправляется на кладбище…
«Театр Рея Брэдбери» дожил до 1992 года.
Было снято 65 серий — все их написал сам Брэдбери.
Серии «Театра» 31 раз номинировались на Cable Ace Award и 12 раз получали эту престижную премию. О «Театре Рея Брэдбери» говорили по всей стране, потому что теперь можно было просто включить телевизор и пережить кучу невиданных приключений, а после этого или ждать повтора, или бежать за книгой в библиотеку или в книжный магазин.
Работая над сериалом, Брэдбери побывал во многих штатах США, а также — в Канаде, в Новой Зеландии, во Франции. У него будто прибавилось сил. Он всегда любил популярность, и она действовала на него бодряще. Он всегда страстно желал быть узнаваемым (вспомним огорчение писателя, когда при первой встрече его не узнал Федерико Феллини). В общем, это понятно, ведь взгляды на вас людей со стороны существенно влияют на ваше собственное отношение к жизни, в том числе на манеру вести себя, выглядеть, говорить.
Время от времени Рей и Мэгги бывали в Париже.
Иногда ночью в отеле, когда Мэгги уже спала, писатель подолгу стоял у окна, разглядывая уличные огни. Наверное, он думал и о чудесном превращении стеснительного мальчика из провинциального городка Уокиган в знаменитого писателя, одиноко любующегося ночным Парижем. Он остро ощущал незримое, но тесное братство великих творцов. Он был теперь с ними. Эдгар По и Томас Вулф, Эрнест Хемингуэй и Джон Стейнбек, Эдгар Райс Берроуз и Уильям Фолкнер, Скотт Фицджеральд и Шервуд Андерсон… Мы все, мог он теперь сказать, состоялись.
Мы — состоялись!
Мэгги преподавала французский в Южном университете, штат Калифорния.
Старшая дочь Сусанна развелась с первым мужем и жила с Томми Нисоном (Tommy Nison) — руководителем модной рок-группы…
Рамона вышла замуж за известного архитектора Эндрю Хэндлемана (Andrew Handleman)…
Мужем Беттины стал прекрасный художник и дизайнер Гарри Карапетян (Gary Carapetian), с которым, кстати, она впервые встретилась на общем праздновании хеллоуина…
Брэдбери обожал шумные праздничные посиделки, и сам не раз отправлялся с Александрой и соседскими детьми от дома к дому — по всей улице, требуя веселой дани. Мэгги не осуждала детскую страсть своего мужа, но сама с годами становилась все более сдержанной, все более ироничной, бессмысленный энтузиазм ее раздражал. Книги, французский кофе, хорошие сигареты, общество четырех котов…
В 1992 году в США впервые была вручена «Награда имени Брэдбери» («Ray Bradbury Award») — специальный приз Ассоциации американских писателей за лучший киносценарий в жанре научной фантастики и фэнтези.
Первым лауреатом премии стал Джеймс Фрэнсис Кэмерон (James Francis Cameron) — за сценарий к фильму «Терминатор-2».
«— Мало кто из ныне живущих писателей имеет больше международных и национальных наград, чем вы. А что для вас прижизненная слава и награды?
— А для меня это ничто, — ответил журналисту Рей Брэдбери. — Настоящая награда — в другом. Два года назад я был в мэрии Лос-Анжелеса, мэр произносил речь в мою честь, вручил мне какую-то награду, публика хлопала. Но вот когда меня в моем кресле повезли к выходу, какой-то юноша схватил меня за рукав и выдохнул мне в лицо: “Вы изменили мою жизнь”. Вот это больше, чем слава, понимаете? Потому что я-то знаю, что по призванию я — учитель. Я вовсе не писатель-фантаст, я не выдумщик историй про ракеты и планеты, я учитель. Я преподаю вам жизнь. Я учу вас любить. Я изменил жизнь этого человека, он только потом заметил как. Я же знаю, как и вы: вы-то здесь тоже по страсти. Вы пришли ко мне сегодня, потому что вы хотели прийти. Не потому, что это ваша работа, а потому, что вам нравятся книги Рея Брэдбери, я же вижу. И это выше, чем слава. Ибо любовь — это всё.
— Любовь — это всё?
— Всё! Ваше присутствие здесь — акт любви. И я отвечаю на эту любовь, и я объясняю, каково для меня значение страсти. Ведь умом жизнь не постигнешь. Ум порой принимает неверные решения. Я хожу на приемы в Голливуде, вижусь со знаменитыми режиссерами и продюсерами. И по возвращении спрашиваю у своего желудка: “Ну как?” И бывает, желудок отвечает “э-э-э”. И если так, я больше туда ни ногой. Я ничего не решаю здесь, я все решаю здесь. Мой желудок знает, смотрю ли я в лицо лжеца или вора или просто глупого человека. Поэтому надо избегать решений холодного разума, надо поступать по страсти. Надо посмотреть в лицо человека и спросить свою интуицию: можно ли ему доверять? Мне как-то предложили написать сценарий для телесериала. Ходили вокруг меня несколько лет, они предлагали деньги, обещали то-сё. Но я смотрел в их лица и понимал, что я им не доверяю. У продюсера были такие мелкие острые зубы, как у барракуды. Дай ему волю, он съел бы меня заживо. В конце концов я позвонил ему и сказал: “Не буду я с вами работать”. А другой продюсер пришел ко мне и сказал: “Я сниму сериал так, как вы захотите”. Я спросил: “Вы что же, позволите мне написать шестьдесят серий, всё, что я захочу? И пустите меня на площадку с моими советами?” И потом мы целый год регулярно встречались, обедали вместе, я смотрел другие его картины и по прошествии года сказал: “Да, вы можете снять сериал по моему сценарию”. Но на это ушел целый год. Я не был в нем уверен. Ведь интуиция тоже дает порой промашку. Но время всё прояснило. И сериал вышел удачный. Очень хороший.
— А что, собственно, произошло за этот год?
— Он заговорил, как вы сейчас. Вот вы только что упомянули рассказ, который никто никогда не вспоминает, — историю Элен Лумис и Уильяма Форрестера, обычно все спрашивают про прогнозы на будущее. Значит, мы с вами говорим на одном языке. Потому что вы упомянули сюжет, который я сам люблю больше всего. И вот если вы когда-нибудь придете и скажете: “Есть у вас один рассказ, который я люблю и хочу снять фильм по нему…” Знаете, что я вам скажу?.. Я скажу: “Да. У вас может получиться. Отправляйтесь на съемки”».157
В 1992 году в издательстве Альфреда А. Кнопфа вышла книга Рея Брэдбери — «Зеленые тени, белый кит» («Green Shadows, White Whale»).
Писатель еще раз вернулся к печальному году, проведенному им в Ирландии.
Даже сейчас многое в этой далекой стране казалось ему необыкновенным, волшебным, но многое до сих пор по-настоящему пугало.
Ну вот зачем, например, гонять на велосипеде во весь опор, при этом выключив фары, да еще хорошенько глотнув местного виски? («Страшная авария в понедельник на той неделе».)
Или зачем в такой ужасной дыре, как городишко Голуэй, под ледяным дождем бегать в поисках развлечений именно в паб Гибера Финна, зная, что твой спутник именно там попадет в дурную историю? («Дикий разврат в городишке Голуэй»).
Или зачем так безответственно играть с огнем в самый разгар Великого Пасхального мятежа? («Ужасный большой пожар в усадьбе»).
Или какой смысл подавать в Дублине милостыню? («Нищий с моста О’Коннелла»).
А если старого лорда Килготтена однажды убила молния, надо ли столь буквально выполнять задолго до того высказанное им желание — отправиться в могилу с огромным запасом превосходного вина, которое он целыми бочками скупал в течение многих лет? («За хозяина глоток да глоток на посошок!»).
Рей Брэдбери вспомнил каждую деталь, каждого человека.
Он вспомнил знакомых ирландцев — пьющих и непьющих (чаще пьющих). Он вспомнил баньши — злобных женщин-плакальщиц, являвшихся тревожить больное воображение Джона Хьюстона…
и старый отель «Ройял Иберниен», в котором только и жди какого-нибудь дурацкого подвоха…
и кинотеатр, из залов которого за несколько минут до просмотра выходили все ирландцы, не желая слышать обязательно исполняемый перед показом фильма британский гимн…
И все такое прочее.
Толчком для создания этой необычной книги («Зеленые тени, белый кит») послужили появившиеся в печати записки знаменитой актрисы Кэтрин Хепбёрн (Katherine Hepburn),158 тоже когда-то работавшей с Джоном Хьюстоном.
«Иногда я чувствовала себя сходящей с ума».
Кэтрин Хепбёрн говорила это о работе с Джоном Хьюстоном.
Не зря жена сценариста Петера Вертела предупреждала когда-то Рея Брэдбери: «Не ездите в Ирландию, этот ваш Джон Хьюстон — настоящий сукин сын!»
Кэтрин Хепбёрн тоже убедилась в этом. Правда, насколько могла, удержалась в рамках приличий.
А вот Рей разделался с Джоном Хьюстоном жестко.
Он даже обложку придумал специальную: писатель стоит над убитым китом (читай: Джоном Хьюстоном) и сжимает в руке вместо гарпуна — перо со стекающей по нему кровью.
Рей вообще становился резким.
К тому же довольно часто стал прикладываться к бутылке.
В интервью уважаемому им журналу «Playboy» писатель без всяких экивоков называл американскую политкорректность «дерьмом собачьим». О женщинах высказывался с определенной долей юмора, но тоже весьма сурово: «Больше никакого секса с ними!» А всех мужчин называл чудаками. «Послушайте, да все мужчины на свете являются именно чудаками, а молодые — так те вообще психи». Компьютеры, так прочно вошедшие в жизнь общества, казались Рею Брэдбери опасными игрушками. Они не бомба, конечно, но нужно быть осторожнее, мы ведь плохо представляем себе последствия наших изобретений. «Мы любим игрушки, правильно? У меня дома, например, их сотни (игрушек, конечно, а не компьютеров. — Г. П.). Так вот, на мой взгляд, компьютеры — это те же самые, только привередливые игрушки, вокруг которых мы только и носимся, чтобы чувствовать себя творцами».
«— Но разве компьютеры, эти, как вы говорите, самые что ни на есть привередливые игрушки, не являются ключом к будущему?
— Игрушки — ключ к будущему? — возмущался Брэдбери. — Да это же чушь собачья! Я вам прямо говорю: держитесь от компьютеров подальше. Ну да, Интернет позволяет вам трепаться с людьми всего мира, но зачем терять бесценное время? Билл Гейтс нас всех дурачит. Это же чистое надувательство!
— Почему вы считаете это чистым надувательством?
— Да потому что компьютер не дает нам ничего нового. А потом, купив эту штуку, мы должны купить еще с десяток сопутствующих вещей. А это — сотни и сотни долларов, которые вытягивают из каждого попавшегося на крючок. Вот кто мы: молодые и старые психи, обожающие игрушки!
— А как насчет Бога, Дарвина и всего прочего?
— Я одновременно верю и в Бога, и в теорию Чарлза Дарвина. И то и другое довольно загадочно. Возьмите Вселенную: она была и будет всегда, что в принципе невозможно. Нет ей ни края, ни конца, что выглядит как-то подозрительно. Разве нет? Но факт, что Солнце однажды дало жизнь планетам, потом планеты остыли, пошел дождь — и мы рыбами выползли на сушу из Мирового океана, обрели руки, ноги и стали ходить и бегать, а не ползать. Но как это, скажите мне, в давние времена некое неживое вещество решило вдруг стать живым? В чем тут дело?»
В честь писателя назвали парк в родном Уокигане.
Газета «Los Angeles Times» писала о Брэдбери как о литературной величине первого плана. «Washington Post» утверждала, что теперь уже невозможно представить XX век без его книг. Мальчиком Брэдбери завидовал славе Лаймена Баума, Эдгара По и Эдгара Берроуза, а теперь делил с ними единое культурное пространство — критики, вспоминая их книги, вспоминая книги Джона Стейнбека, Олдоса Хаксли, Томаса Вулфа, непременно вспоминали Рея Брэдбери.
Но в глубине души он оставался ребенком.
Сэм Уэллер запомнил случай, подтверждающий это.
Как-то писатель шел мимо большого магазина игрушек.
На витринах и на полках магазина красовались самые разные машины, воздушные шары, модели самолетов и кораблей, всякие доисторические твари. Брэдбери с детства обожал игрушки, они и сейчас заполняли его кабинет, теснились на рабочем столе. Увидев мальчишек, пытавшихся заглянуть в магазин через толстые стекла витрин, он радушно предложил: «Идемте со мной! Входите же в магазин!» Сам он в детстве непременно воспользовался бы такой возможностью, но эти мальчишки испугались и отбежали в сторону, остался только один, самый, видимо, упертый. «Заходи в магазин», — повторил Брэдбери, но мальчик колебался, а приятели его, отбежав в сторону, презрительно кричали: «Не ходи туда, идем с нами! Там же всё — для маленьких детишек!»
Эти слова резанули Брэдбери по сердцу.
Ты растешь, подумал он, и мир постепенно становится чужим.
В 1990-е годы отношения Рея Брэдбери с издательством Кнопфа разладились.
Боб Готлиб перешел в редакцию еженедельника «Нью-йоркер» («The New Yorker»), а Нэнси Николс, работавшая непосредственно с рукописями Рея Брэдбери, — в издательство «Simon and Schuster». Кнопф теперь предпочитал выпускать книги Рея Брэдбери исключительно в мягких обложках. Это, конечно, давало большие тиражи и приносило прибыль, но Брэдбери не хотел, чтобы его забыли респектабельные читатели. Например, рукопись сказок «Ахмед и забвение машин» вообще почти год пролежала в издательстве без движения.
В конце концов возмущенный Дон Конгдон связался с Лу Аронисом (Lou Aronice), возглавлявшим издательство «Avon Books».
Не без колебаний Брэдбери подписал контракт с «Avon Books», но через пару лет сам признал это издательство лучшим.
В 1996 году в «Avon Books» вышла книга рассказов «В мгновенье ока» («Quicker Than the Еуе»), составленная, впрочем, по старой схеме — примерно треть новых рассказов, остальные — уже выходившие.
И там же вышел сборник рассказов «Вождение вслепую» («Driving Blind»).
Рей Брэдбери добился своего — ни один рецензент больше не называл его бульварным литератором. Он изменился, он встал над собственным прошлым. В сущности, он выиграл у своего собственного прошлого. Критики отмечали высокую насыщенность его диалогов — он давно отошел от привычки pulp-тружеников писать только приключения; к тому же диалоги Брэдбери всегда были живые — он не боялся устной речи, всех этих просторечных выражений. Он никогда не отказывался от грубых слов, всякие эвфемизмы он презирал. К тому же теперь Рей Брэдбери практически не писал фантастику. Мэгги как-то заметила, что многие писатели, достигнув пика в 60 лет, не выдерживают тягот напряжения и возраста и у них, как правило, начинается явный спад.
«Но вот Рей с возрастом пишет все лучше».159
Не все, конечно, соглашались с Мэгги. Были и такие, кто считал, что, начиная со сборника рассказов «В мгновенье ока», Рей Брэдбери уже никогда не достигал своих вершин.
Но работал Брэдбери, как и раньше, каждый день.
Он старался чаще отдыхать, хотя не всегда это получалось.
Несколько раз в неделю он ездил в свой второй (новый) дом в Пальм-Спрингс — это было недалеко, всего часа два езды от Лос-Анджелеса. Там были удобный кабинет, ванная комната, даже бассейн. Здесь он мог, наконец, удобно разместить скопленные за десятилетия богатства — старые книги, афиши, приглашения, рисунки, какие-то комиксы («никому не нужный хлам» — по словам Мэгги), от которых никогда не в силах был отказаться. На стенах висели рисунки старого друга Джозефа Маньяни, семейные фотографии, столы и полки завалены письмами, гранками, полученными из журналов, потрепанными игрушками. На стене среди наклеенных прямо на обои старых рисунков и фотографий, среди почетных дипломов и прочей (на взгляд Мэгги) «чепухи» как самая большая ценность висел конверт, в котором хранилась чудесная прядь волос маленькой Рамоны. «Дэд (отец, так она его называла. — Г. П.), я знаю, ты любишь собирать всякие вещи. Ну так вот тебе еще одна такая вещь — прядь моих волос. Мона».
Мэгги редко бывала в новом доме.
Это тоже очень нравилось Брэдбери.
К сожалению, один он пил больше, чем обычно.
Собственно, он и раньше мог поддержать любую компанию, но теперь прикладывался к бутылке уже в одиночестве. И с удовольствием. И любил плотно поесть, отчего начал выглядеть тяжеловатым.
В конце концов это привело к инсульту.
4 ноября 1999 года Рей уехал в Пальм-Спрингс на своем лимузине, за рулем которого находился давно работавший в семье Брэдбери водитель Патрик Кашурка (Patrick Kachurka). К Патрику, несмотря на его более чем пятидесятилетний возраст, Рей всегда относился снисходительно, даже по-отечески, чуть ли не как к мальчишке. Патрик отвез писателя в Пальм-Спрингс и вернулся в Лос-Анджелес.
Оставшись один, Брэдбери сел за письменный стол.
Он пытался работать, но у него неприятно немели пальцы.
В это время позвонила Мэгги, ей показалась странной некоторая необычная прерывистость речи Рея. Встревоженная, она связалась с младшей дочерью, верной помощницей отца. А Сана, в свою очередь, позвонила отцу из Финикса, штат Аризона, где в то время жила. И ей голос отца показался странным.
Тогда Мэгги снова отправила Патрика в Пальм-Спрингс.
Патрик знал Рея, наверное, лучше многих (конечно, исключая Мэгги) — он работал у него почти десять лет. Увидев писателя, он сразу понял, что с ним случился удар, но Брэдбери категорически отказывался ехать с ним в госпиталь. «Только домой! — твердил он. — Иначе я уволю тебя!»
Патрик не стал спорить, просто увез писателя в госпиталь.
Целый месяц Рей Брэдбери находился на излечении в госпитале Санта-Моники.
Он вернул способность работать, но уже до конца жизни один глаз его практически ничего не видел, и одно ухо не слышало, и передвигаться он мог только в коляске. Впрочем, из всего есть выход. Невозможно больше стучать на любимой пишущей машинке? Что ж поделаешь? Будем диктовать новые рассказы по телефону — Сане, любимой дочери.
«— Научную фантастику сейчас в основном читают дети и мужчины, — констатировал корреспондент «Плейбоя» и тут же задал писателю вопрос: — Как вы думаете, мистер Брэдбери, почему женщины интересуются фантастикой не в пример реже?
Рей Брэдбери ответил:
— Что же тут неясного? Как бы там ни разорялись борцы за права женщин, на Земле с самого начала сосуществуют две непохожих друг на друга разновидности человека — женская и мужская. Мужчин чаще привлекают всяческие игрушки и наука, ведь их единственное предназначение — произвести потомство, значит, в перерывах можно и нужно убивать свободное время. Мужчинам постоянно приходится искать всё новые занятия — от спорта до мировых войн. Помимо воспроизводства потомства никаких других особенных центров в мужчинах не заложено. А вот женщины вынуждены создавать свою отдельную собственную вселенную — своих детей. Они вынуждены растить, вскармливать, пестовать. Так что мужчины только для того и читают научную фантастику, чтобы понять, к какому миру им надо стремиться, а женщины сами создают свои будущие миры».
И еще из интервью журналу «Playboy».
«Если мы станем прислушиваться только к голосу разума, у нас никогда не будет никакой любви и никогда не будет никаких настоящих друзей. Мы никогда не займемся крупным бизнесом, потому что постоянно будем думать: “Это сложно. Это слишком сложно. Это даже опасно”. И мы никогда не обнимем понравившуюся нам женщину, потому что постоянно будем помнить, что настоящая любовь причиняет боль. Но если честно, то я вам скажу так: “Всё это чепуха! Старайтесь ничего не упускать! Жизнь — это всегда риск. Жизнь — это большой риск. Поэтому просто прыгайте с утеса, не страшитесь высоты, отращивайте крылья!”».
Но время, время.
Неудержимое время.
16 марта 2001 года умерла любимая тетя Нева.
Она всегда поддерживала своего племянника. Она всегда остро чувствовала в Рее нечто необычное, особенная чувствительность и неловкость мальчика никогда ее не отталкивали.
В повести «Из праха восставшие» («From the Dust Returned»), опубликованной в конце 2001 года, Брэдбери воздал сполна всей своей большой семье, вспомнил всех близких родственников — этот чудесный круг, из которого никогда, в сущности, не выходил, да, собственно, и не хотел выходить. Первые главы повести, отдельные самостоятельные рассказы, были написаны еще в 1940-х годах, а закончил книгу Брэдбери буквально в канун миллениума.
Семья Эллиот состоит из существ весьма причудливых.
Это, конечно, не Хогбены Генри Каттнера, но и не банальные обыватели.
Десятилетний подкидыш Тимоти — центр необыкновенной семьи. Он не может, как его сестра Сеси, семнадцатилетняя волшебница, посылать свое сознание в любую точку мира и там внедряться в любое оказавшееся рядом живое существо, но зато Тимоти умеет тщательно записывать всё происходящее, ведь писательство — это прекраснейшая возможность корректировать мир, его законы.
И другие герои романа ничуть не проще Тимоти.
Это Тысячу-Раз-Пра-Прабабушка по прозвищу Нэф — мумия дочери египетского фараона, ей уже четыре тысячи лет; не живая и не мертвая, она прозябает на Высоком Чердаке…
Это Нильский Пращур — старейший член Семьи, муж Тысячу-Раз-Пра-Прабабушки…
Это Отец — глава Семьи, вампир…
И Мать, не нуждающаяся ни в дневном, ни в ночном сне…
И дядюшка Эйнар, человек с огромными перепончатыми крыльями…
А еще — Призрачный пассажир, вестник грядущих опасностей, и — Минерва Холлидэй, пожилая ирландка (как обойтись без ирландцев после столь тесного в прошлом общения с Джоном Хьюстоном?). И Анжелина Маргарита — девушка, не стареющая, а напротив, только молодеющая с возрастом. Она так и будет молодеть, молодеть и молодеть, пока однажды не уйдет из материнского чрева в вечность; после этого только неясные слухи будут долетать до Семьи о каком-то ее другом нездешнем существовании…
Это и Ануба — мумия кошки, когда-то жившей в Египте…
И Арах — темный паук, друг Тимоти. И Питер, Уильям, Джек и Филипп — его чудесные милые кузены, к сожалению, сгоревшие однажды во время ужасного пожара. К счастью, маленькая волшебница Сеси переместила души бедных кузенов в голову Нильского Прадедушки, вот там они теперь и живут — в рваных обрывках древних-древних воспоминаний…
«— Трудно ли придумывать таких героев, такие сюжеты?
— Нисколько не трудно. Ведь я не обременяю себя, — сказал Рей Брэдбери в интервью для сайта BookSensexom. — Всю работу обычно проделывает мое подсознание. А сам я о таких вещах не задумываюсь, они происходят сами собой. Иногда повесть заканчиваешь быстро — через неделю или месяц, иногда пишешь два-три года, но вот на повесть “Из праха восставшие” мне понадобилось почти 55 лет».
Понятно, имелся в виду опыт пережитого.
«— Нет ли соблазна продолжить эту повесть?
— Никогда не знаешь причин, по которым что-то делаешь, но думаю, людям нравится мое творчество как раз потому, что оно честное, интуитивное и прозрачное. Я действительно не знаю, как всё это приходит в мою голову. Не то чтобы мне когда-нибудь снились особенные сюжеты, но изредка бывает так, что ты проснулся и странные мысли толпятся в голове. Тут важно не упустить момент и записать эти мысли.
— Почему “Из праха восставшие” — это повесть, а не сборник рассказов?
— Да потому, что вообще все мои так называемые повести, это и не повести вовсе. Например, “Марсианские хроники” только выглядят как повесть, но это совсем не так. Это рассказы, всего лишь самостоятельные рассказы, которые я написал, не осознавая, что они могут иметь какое-то отношение друг к другу. Точно так обстояло дело и с книгой “Вино из одуванчиков”, и с книгой “Зеленые тени, белый кит”. Вообще у меня часто получается так, что я начинаю серию рассказов, а получается повесть.
— На обложке повести “Из праха восставшие” помещен замечательный рисунок художника Чарлза Адамса, сделанный им для вашего рассказа “Возвращение”, когда-то напечатанного в журнале “Мадемуазель”. А у вас в голове, мистер Брэдбери, был образ чудесного замка — до того, как вы увидели рисунок Адамса?
— Нет, не было. Признаюсь, никакого образа не было, это именно Адамс меня вдохновил. У нас с ним похожее воображение. Мне было двадцать шесть лет, когда я впервые встретил его в Нью-Йорке, и он только что закончил этот рисунок.
Я сразу тогда почувствовал, что он — моя кровная душа. Мы начали планировать совместную книгу: я собирался написать рассказы, а он — сделать иллюстрации, но время шло, а мы никак не могли найти издателя. Поэтому Чарлз пошел своей дорогой и создал известную “Семейку Адамсов”, а я — свою Семью, не такую смешную, правда.
— Вы довольны повестью?
— Да, доволен… Признаюсь, не только ею… Иногда ночью, когда не могу уснуть, спускаюсь вниз, беру с полки одну из своих книг, открываю и начинаю читать. И говорю себе: “Боже, это что же такое я написал? Это же хорошо!” И чувствую себя счастливым. Наверное, все мы рождаемся для того, чтобы стать самими собой, и главная задача нашей жизни — выяснить, кто же мы такие, черт побери, и почему этого не знаем сразу с первого дня рождения. Вот и приходится нам в течение какого-то неопределенного времени экспериментировать».
11 сентября 2001 года два пассажирских «Боинг-767», угнанных террористами «Аль-Каиды»,160 один за другим — с интервалом в 18 минут — врезались в башни Всемирного торгового центра (World Trade Center) в Нью-Йорке.
Чудовищное облако пыли, дыма, бумаг, выброшенных из зданий, заволокло весь Манхэттен.
Первый «боинг» (рейс №11, Бостон — Лос-Анджелес) врезался в Северную башню в 8.45 по местному времени. На борту находились 81 пассажир (из них пять террористов) и 11 членов экипажа. Удар пришелся между 93 и 99 этажами, топливо самолета взорвалось, столб пламени оказался таким мощным, что люди сгорели даже в фойе.
В 10.29 Северная башня рухнула.
Второй «боинг» (рейс № 175, тоже Бостон — Лос-Анджелес) врезался в Южную башню на уровне примерно 77-81 этажей в 9.03 по местному времени. На его борту находились 56 пассажиров (из них пять террористов) и девять членов экипажа.
В 9.59 Южная башня рухнула.
Мэгги и Рей видели происходящее в прямой трансляции.
В те минуты они еще не знали, что подобная трагедия произошла почти одновременно еще в двух местах. В 9.40 по местному времени пассажирский «Боинг-757» (рейс № 77, Вашингтон — Лос-Анджелес) врезался в здание Пентагона. А еще один «Боинг-757» (рейс № 93, Ньюарк — Сан-Франциско) разбился в 125 километрах к югу-востоку от Питсбурга — в окрестностях города Шенксвилл, штат Пенсильвания. Команда и пассажиры этого самолета героически пытались сопротивляться террористам, но те были хорошо вооружены.
Жертвами этих терактов стали почти три тысячи человек (не считая 19 террористов): 246 пассажиров и членов экипажей самолетов, 2606 человек — в Нью-Йорке, в зданиях ВТЦ и на улицах, 125 — в здании Пентагона. При теракте погибли граждане США, а также граждане еще почти ста государств, в том числе 96 граждан и выходцев из стран бывшего СССР.
«Сегодня мы все — американцы».
В Южной башне погибли как минимум 600 человек.
Многие в отчаянии просто выпрыгивали из окон (это видели в прямом репортаже и Рей, и Мэгги) — уж лучше сразу разбиться, чем сгореть заживо или задохнуться в едком дыму горящей пластмассы.
Кроме двух 110-этажных башен-близнецов на Манхэттене были повреждены еще несколько зданий, а также отель «Marriot World Trade Center» и православная греческая церковь Святого Николая. Здание «Deutsche Bank», находящееся на другой стороне Liberty Street, получило такие серьезные повреждения, что впоследствии его пришлось снести. В огне погибли деловые архивы многих обществ и организаций, сгорели бесценный гобелен работы Хуана Миро,161 шедевры Огюста Родена162 и Александра Колдера.163 Среди других невосполнимых потерь — скульптура знаменитой американской художницы российского происхождения Луизы Невельсон,164 монументальные работы Ханта Слонема165 и Роя Лихтенштейна,166 многих других художников.
Мир был потрясен.
«Сегодня мы все — американцы».
Начинался век, в котором сантименты уже не признавались.
В 2002 году Рей Брэдбери выпустил в свет детектив «Давайте все убьем Констанцию» («Let’s All Kill Constance») — продолжение уже изданных ранее повестей «Смерть — дело одинокое» и «Кладбище для безумцев».
«С любовью — моей дочери Александре,
без ее помощи третье тысячелетие для меня, наверное, никогда бы не наступило;
а также с благодарностью и любовью — Сиду Стибелу».
Начиналась новая повесть Рея Брэдбери известной фразой, взятой из романа Э. Булвера-Литтона «Пол Клиффорд»: «Ночь была темная, грозовая». (Не правда ли, напоминает И. С. Тургенева — «Воздух был чист и прозрачен»?)
Грозовая тьма накрыла городок Венис — пригород Лос-Анджелеса.
И сам сюжет повести был построен по известным классическим схемам.
Однажды знаменитая кинозвезда Констанция Раттиган получила по почте старый телефонный справочник и записную книжку, в которой оказалось много фамилий знакомых и незнакомых людей, и все почему-то были отмечены мрачными черными крестиками.
Опасность явно угрожает и самой Констанции.
Со всей присущей ей хитроумностью она начинает бороться за свое спасение.
Повесть Брэдбери — очень американская и очень личная.
Можно судить даже по мелочам.
«Отец Раттиган спросил:
— А как она выглядит?
— Как сирена, что заманивает в пучину обреченных мореходов.
— А вы, конечно, всего лишь несчастный обреченный на гибель мореход?
— Ну что вы, отче, совсем нет! Я не мореход и не обреченный. Я всего лишь человек, который пишет о жителях Марса…»
За повестью «Давайте все убьем Констанцию» последовали:
книга стихов — «Они не видели звезд» («They Have Not Seen The Stars», 2001);
еще одна книга стихов с не совсем обычным названием — «Я живу благодаря невидимому» («I Live by the Invisible», 2002);
и сборник «Сто лучших рассказов» («Bradbury Stories: 100 of His Most Celebrated Tales», 2003).
Ужасный 2003 год тоже начался для американцев с национальной трагедии.
1 февраля при входе в земную атмосферу потерпел катастрофу шаттл «Колумбия», на котором после шестнадцати суток пребывания в космосе американские астронавты возвращались на Землю.
Шаттл начал разваливаться около 9 часов утра по времени Восточного побережья — за 16 минут до посадки, при скорости 20 тысяч километров в час, на высоте около 63 километров, — таким образом, катапультироваться астронавты не могли.
«Комиссия Гемана», названная так по имени ее председателя — Джеральда Гемана (кроме него в комиссию входили: генерал-майор Джон Барри из службы материально-технического обеспечения ВВС США, командир 21-го Космического крыла ВВС бригадный генерал Дуайн Дил, Джеймс Хэллок из Массачусетского технологического института, руководитель Центра ВВС по обеспечению безопасности полетов генерал-майор Кеннет Хесс, директор Исследовательского центра имени Эймса Скотт Хаббард, бывший руководитель Центра ВМС США по обеспечению безопасности полетов Роджер Титраулт, руководитель службы по расследованию летных происшествий Федерального авиационного управления США Стивен Уоллас), расследовавшая обстоятельства катастрофы, пришла к выводу, что причиной гибели шаттла стал отрыв куска изоляционной обшивки, пробившей термоизоляцию на левом крыле. Погибли:
командир «Колумбии» Рик Дуглас Хасбэнд (Rick D. Husband) — полковник ВВС США, летчик-испытатель; пилот Уильям Камерон Маккул (William С. McCool), бортинженер Майкл Филипп Андерсон (Michael P. Anderson) — руководитель научной программы, лейтенант-полковник ВВС США;
научные специалисты:
Лорел Блэр Кларк (Laurel В. Clark) — доктор медицины; Дэвид Браун (David Brown) — капитан ВМФ США, доктор медицины;
Калпана Чаула (Kalpana Chawla) — аэрокосмический инженер;
и с ними первый израильский космонавт Илан Рамон (Ilan Ramon) — полковник израильских ВВС, инженер.
Вместо привычной, много раз отлаженной посадки шаттла американцы увидели на экранах своих телевизоров дымные, летящие с неба металлические обломки — совсем как в давнем рассказе Рея Брэдбери «Калейдоскоп»; только сейчас загадывать желание не пришло в голову никому…
Затем болела Александра.
После неважно чувствовал себя Рей.
А потом — 24 ноября 2003 года — ушла из жизни Мэгги.
В последние месяцы она практически не выходила из дома. Отклоняла все приглашения, и сама никого не принимала. В Медицинском центре Лос-Анджелеса диагностировали рак легких, но Мэгги так и не отказалась от сигарет.
В палате Мэгги постоянно дежурил незаменимый Патрик Кашурка.
Часто приезжали дочери. Рей сидел тут же на стуле, держал Мэгги за руку.
«Я тебя люблю… Я тебя люблю…» — повторял он и не скрывал своих слез.
С Мэгги они прожили вместе 57 лет. Можно сказать, всю жизнь.
И похоронили Мэгги, Маргарет Макклюр Брэдбери, неподалеку от дома, там же, в Венисе — на Вествудском кладбище (Westwood Village Memorial Park Cemetery), последнем приюте многих знаменитых актеров, писателей, музыкантов и певцов. На все последующие времена соседями Мэгги в этом торжественном, но печальном месте стали Натали Вуд (1939-1981), Джейн Грир (1924-2001), Фрэнк Заппа (1940-1993), Трумэн Капоте (1924-1984), Милица Корьюс (1909-1980), Берт Ланкастер (1913-1994), Пегги Ли (1920-2002), Карл Молден (1912-2009), Мэрилин Монро (1926-1962), Билли Уайлдер (1906-2002), Джозеф фон Штернберг (1894-1969) и многие, многие другие, мечтавшие, наверное, жить вечно…
Но ни ангелы неба, ни демоны тьмы
Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
Обольстительной Аннабель Ли…167
«— Во многих ваших рассказах повторяется идея машины времени. А что такое Время? Ведь нет же молекулы Времени?
— Мы все — машины времени, — ответил Брэдбери русскому журналисту. — Время, время — его можно увидеть на нас и внутри нас. Вот почему мне так нравится общаться со стариками. Всю свою жизнь я нахожусь под очарованием стариков. Потому что я знаю, что вот сейчас нажму потайную кнопку и окажусь в 1900 году или на Гражданской войне, — а в детстве я встречал ветеранов Гражданской войны. Так что каждый из нас — машина времени. Время существует только в нашей голове. Время не существует снаружи нас. Время — это память.
— Итак, время для вас субъективно. И все же у него есть своя воля. И зачастую эта воля сильнее нас. Как тут не вспомнить историю мисс Элен Лумис и молодого репортера Уильяма Форрестера из “Вина из одуванчиков”. Разве эта история не о том, что Время распоряжается нами порой несправедливо: Элен слишком стара, Билл слишком молод для этой встречи? Это ли не история об ошибке Времени?
— Это один из самых любимых моих сюжетов. Он — чистая правда. Мы все встречаем людей, для которых либо слишком молоды, либо слишком стары. И в двадцать лет я тоже встречал женщин, которые были на сорок-пятьдесят лет старше. И они были моими возлюбленными и учителями одновременно. И вообще-то в хорошем браке люди всегда учат друг друга. Вы учите друг друга науке жизни. Ежедневно соприкасаясь, лежа на одной подушке, вы влияете друг на друга помимо воли. Вот стоит шкаф с книгами моей жены, а напротив — мои книги. Видите, какое переплетение? Она была моим учителем и возлюбленной одновременно. Она любила французскую историю, она любила английскую историю, она любила итальянскую историю. Она была историком. Она была лингвистом. Она любила языки — видите, сколько книг по сравнительной лингвистике? Она изучала слово как таковое. Изучала науку о значении слов. Она была библиотекарем. Она работала в книжном магазине — вот там мы и познакомились.
— Кем же еще быть жене писателя, как не библиотекарем?
— Правильно. Неким библиотекарем моей жизни. И вообще все девушки, с которыми я встречался в молодости, были библиотекарями, учителями английского языка или продавщицами книг.
— И вот мы подошли к следующему важнейшему определению — определению любви. Что есть любовь?
— Это когда узнаёшь себя, встречая кого-то. Когда в книжном магазине я встретил Мэгги, я вмиг понял, что встретил себя. И когда мы заговорили, я понял, что говорю сам с собой. Когда мы поженились, у нас не было денег. Не было, не было. И каждое утро она уходила на работу, чтобы я имел возможность писать. Тогда я писал короткие рассказы о Марсе.
— И при этом она всегда знала, что замужем за великим писателем.
— Э, нет, не тогда. Тогда-то все ее друзья говорили: “Не выходи замуж за Рея, он затащит тебя в никуда”. А предложение ей я сделал так: “Мэгги, я собираюсь на Марс и Луну. Хочешь со мной?” И она ответила: “Да”. Это было лучшее “да” в моей жизни. Так она и вышла замуж за писателя, который вел ее в никуда и вдобавок без денег. Первые два года у нас даже не было телефона. Мы снимали крошечную квартирку по соседству с бензозаправкой. Там, на этой бензозаправке, на стене висел телефон. Я подбегал к нему, брал трубку, а люди думали, что звонят мне домой. Не было даже телефона, что уж говорить о машине. У нас ничего не было, но у нас была любовь. У нас не было денег, но у нас были мы».168
Работа в ЕРСОТ-центре…
Разработка компьютерной игры «451° по Фаренгейту»…
Проектирование (совместно с Йоном Жерде) торгового центра в Сан-Диего…
8 февраля 2004 года в Нью-Йорке умер от пневмонии давний друг Рея, его первый литературный агент Джулиус Шварц, а 3 апреля 2004 года ушел из жизни брат — Скип. Несмотря на эти горестные вести («Все вокруг меня умирают»), Рей Брэдбери принял участие в открытых слушаниях, посвященных дальнейшему освоению американцами космоса. Ответы писателя на вопросы, заданные членами президентской комиссии, настолько важны для понимания характера и взглядов Брэдбери на мир, что мы приводим их здесь почти полностью.
«Пит Олдридж (член президентской комиссии): В наших слушаниях любезно согласился принять участие блестящий писатель, известный фантаст Рей Брэдбери, живущий в Лос-Анджелесе. Мистер Брэдбери, вы на связи?
Рей Брэдбери: Приветствую вас. Сейчас я работаю над новой книгой, которая будет называться “В двух шагах от пещеры, вдали от звезд”. Мы — переходное поколение. Десять тысяч лет назад человек вышел из пещеры. Наш путь лежит на альфу Центавра, через Луну и Марс. Мы почти ничего не знаем о происхождении жизни на Земле. Мы пытались найти ответ на этот вопрос, но безрезультатно. Несколько лет назад мне довелось поработать в Смитсоновском институте. Я организовывал шоу в планетарии, читал лекции о Вселенной, Большом взрыве. И тогда задумался о происхождении жизни на Земле и о нашем предназначении. Вы никогда не взбирались на гору, не вглядывались в ночное небо? Не задавались вечным вопросом: “Зачем все это? Зачем мы здесь?” Я думаю, что Вселенная, все эти миллиарды звезд абсолютно бессмысленны без аудитории. Поэтому каким-то непостижимым образом Вселенная создала жизнь на Земле. Мы — и есть аудитория. Нам выпало быть очевидцами творения и прославлять его. Мы добрались до Луны, впереди Марс, и нам нельзя останавливаться.
Попробую пояснить свою мысль.
Пятьсот лет назад три мореплавателя из разных уголков Европы отправились на поиски Индии. Из Испании — Христофор Колумб,169 из Англии — Джованни Кабот,170 из Франции — Джованни да Верраццано.171 На пути в Индию каждый столкнулся с неизведанной землей. Голой, варварской, холодной, отвергавшей пришельцев. В первом походе Колумб не стал даже причаливать к этой земле. Кабот обследовал северные районы неизвестного континента. И только Вераццано рискнул высадиться на берег. Итальянец, первый в истории человек высаживается на берегу где-то около Китти-Хок. Вы только подумайте, “где-то около Китти-Хок”, — каково звучит, а? За четыреста лет до появления нашего Китти-Хока некий итальянец высаживается на пустынном берегу, на котором четыре века спустя братья Райт172 впервые преодолели земное притяжение. Никто в Европе не мог предположить, что эти три итальянца станут основателями трехсотмиллионной нации, которой суждено было превратиться в центр земной цивилизации, стать центром того, что сейчас называется демократией…
Попытаемся представить, что Луна — это перевалочная база, а Марс — некая terra incognita, создание новой цивилизации на которой принесет свои плоды лишь через пятьсот, или через тысячу, или через десять тысяч лет.
Марс станет очередной вехой на пути к звезде альфа Центавра.
Вы спросите, почему? Да потому что Жизнь, как всякое живое существо, требует продолжения, стремится выжить, освободиться от раздирающих планету войн, ведь только что открытая Америка довольно долго оставалась в стороне от нескончаемых европейских междоусобиц. Мы просто обязаны отправиться в космос — создавать новую нацию, оставив Земле ее политику вместе с войнами. Вы только представьте, как обрадуются наши дети, все дети мира!
С практической же точки зрения… Мы тратим миллиард долларов в день на вооружение, на войны, пробуждая этим к себе лишь недоверие и ненависть, А если хотя бы один раз, один день в году, отдавать средства, потраченные на оружие, на космические путешествия?
Пит Олдридж: А что скажут наши налогоплательщики? Вы уверены, что подобная перспектива их воодушевит? Как им преподнести всё это?
Рей Брэдбери: Точно так же, как я только что преподнес вам это. Они должны разглядеть предначертанное нашей судьбой, увидеть своих детей и их потомков в новом далеком будущем, которое должно быть несравненно радостнее и лучше нынешнего. Не надо сулить невозможного, обещать золотые горы, которыми бредил Кортес, заманивать благовониями и пряностями, сводившими с ума британских и французских властителей, надо взывать к возвышенному, духовному или, если хотите, человечному. Чтобы, однажды подняв глаза к небу, можно было выдохнуть: “Смотрите, что у нас получилось”…
Пит Олдридж: Вы обозначили рамки допустимых вложений. Если я правильно уловил вашу мысль, то это не такая уж невозможная сумма.
Рей Брэдбери: А вы спросите у детей. Пусть они задерут головы и посмотрят в небо. Уверен, что миллионы, миллиарды скажут вам: “да”. Осознав, что космос — их будущее, они поторопят своих отцов и матерей. Они скажут им: “Сделайте это!” Вот вам и решение проблемы…
Нил Тайсон: Нарисованная вами картина невероятно заманчива и привлекательна и обращена не только к детям, но и к присутствующему здесь старшему поколению. Однако у меня встречный вопрос. Он касается целесообразности подобных трат. Имеет ли смысл бросать такие деньги на ветер? К тому же кто поручится, что, придя в космос, мы не захватим с собой здешние проблемы? Что мы не принесем на Марс все наши войны? Может быть, лучше приложить максимум усилий, чтобы сохранить Землю, которую мы имеем?..
Рей Брэдбери: Вспомните Англию времен Генриха VIII, пославшего Джованни Кабота открывать новые земли. У англичан что, не было проблем? Да полным-полно! Франциску I, отправившему Вераццано покорять чужие берега, тоже забот хватало. Возьмите Испанию, Италию, возьмите любой уголок Европы — везде чума, войны, междоусобицы, кто-то кого-то вечно завоевывает, покоряет. Сегодня, оглядываясь на все эти страсти, можно лишь возблагодарить провидение за то, что монархи не испугались своих внутренних проблем, а отправили подданных на поиски Америки. Всех дел не переделать. Проблемы были, есть и будут. За последние восемьдесят лет американская медицина достигла невероятных успехов. В 1920 году, когда я только родился, люди умирали миллионами. Когда мне стукнуло тридцать, появились пенициллин и сульфаниламид. Кто мог это предсказать? Да никто… В космос мы возьмем только хорошее, а проблемы оставим на Земле. В экспедицию на Марс полетят самые лучшие. Когда они обживутся, за ними потянутся другие. Каждая страна выделит своих достойнейших представителей…
Пол Спьюдис: Мистер Брэдбери, описанные вами перспективы захватывают воображение. Но позвольте вам напомнить, что мы, американцы, — неисправимые прагматики. Призыв к поиску духовности вряд ли получит реальную поддержку А нам необходимо заинтересовать сограждан. Лирика лирикой, но народу требуются факты. Может, нам представить космос этаким рогом изобилия?
Рей Брэдбери: В романе Мелвилла “Моби Дик” есть эпизод, в котором капитан Ахав собирается на охоту за белым китом, а его помощник Старбек недоумевает, зачем ему это понадобилось, какая, мол, с этого выгода? Тогда Ахав прикладывает руку к сердцу и отвечает: “Выгода, дружище, у каждого своя и лежит вот тут”.
Пол Спьюдис: А вы помните, чем это закончилось?
Рей Брэдбери: Выгода не в несметных богатствах. Выгода в любви, в здоровье, в радости. Спросите детей, их радостные голоса заглушат ваши сомнения. Им не нужно ни золото, ни серебро, они радуются встрече с космосом. Радость полета… Счастье впервые ступить на Марс… Нельзя запереть на Земле дух человеческий…
Мария Цубер: В “Марсианских хрониках” описаны разные неудачные попытки колонизации Марса. Для НАСА, у которого недавно тоже произошел ряд неудач, ошибок и провалов, много болезненных вопросов. Так вот, что произойдет, если колонизация Марса не пойдет, как нам хотелось бы? Как мы уговорим людей продолжать колонизацию?
Рей Брэдбери: А вы вспомните историю мореплавания. Тысячи людей — тысячи! — погибли ради того, чтобы добраться до Америки. Тысячи были скошены лихорадкой на ее берегах. Миллионы отдали свои жизни за то, чтобы Америка стала Америкой. Да, потери неизбежны. Я сам терял родных, близких, друзей, но сдаваться нельзя. Мы — маяк, освещающий путь миру».173
17 ноября 2004 года президент США Джордж Буш-младший вручил писателю Рею Брэдбери Национальную медаль США в области искусств — за выдающийся вклад в американскую литературу.
В Белый дом (писатель передвигался в инвалидной коляске и даже хотел поначалу отказаться от поездки в Вашингтон) Брэдбери сопровождали все четыре дочери и верный друг и помощник Патрик Кашурка.
Выдался осенний солнечный день.
Стив Мартин (Steve Martin) — писатель, музыкант, известный актер («Отпетые мошенники», «Розовая пантера») произнес короткую прочувствованную речь.
Он приветствовал писателя Рея Брэдбери.
Именно такую речь Брэдбери всю жизнь жаждал услышать.
В ответ он даже поднялся с коляски. Он горько сетовал на то, что рядом с ним нет Мэгги, ведь, наконец, это ее мужа — писателя Рея Брэдбери признали своим в кругу по-настоящему известных людей. Он — писатель! Настоящий писатель! Не pulp-поэт, не ординарный pulp-труженик, а писатель, имя которого больше не ассоциируется с дешевыми журнальчиками приключений и ужасов, писатель, с которым ни Эрнест Хемингуэй, ни Шервуд Андерсон, ни, скажем, Уильям Фолкнер или Уильям Сароян не отказались бы выпить.
«Вот я здесь, — обратился к залу Рей Брэдбери. — К сожалению, я уже далеко не молод. Один глаз не видит, не слышит ухо, плохо ходит одна нога. — Брэдбери был в черном костюме, элегантная красная бабочка украшала грудь. — Я не очень здоров, к сожалению, но очень рад нашей встрече. А особенно рад тому обстоятельству, что вы сегодня приветствуете не только и не просто меня, — вы сегодня приветствуете всех писателей, на книгах которых я вырос. Это они создали меня. Не существуй множества книг и библиотек, я бы здесь не стоял. Книги и библиотеки выучили меня. Они всегда были и остаются самыми верными моими друзьями».
Он говорил почти 15 минут.
Потом ему аплодировали стоя, и он плакал.
Что такое успех? Слезы на этот раз были невольные.
Неужели любое большое торжество всегда так густо замешено на одиночестве?
Где мать, не спускавшая с него глаз, не раз спасавшая его (будто от этого можно спасти) от многих разочарований? Где строгий отец, редко говоривший с ним на какие-то важные для него темы, но однажды подаривший старые дедовские часы — символ своего времени? Где молодой астронавт Вирджил Айвэн Гриссом, в доме которого он когда-то провел несколько часов? Где главный друг жизни — Мэгги? Где любимая тетя Нева? Где верный Джулиус Шварц? Где Джон Хьюстон?..
Президент Джордж Буш-младший повесил на шею Рея Брэдбери тяжелую медаль.
Неужели это и есть будущее? Неужели будущее — вот эти награды?
Наград у Рея Брэдбери накопилось много.
Среди них — Премия «Небьюла», Хьюго, премия О'Генри, Балрога, Брэма Стокера («за достижения всей жизни»), Энн Радклифф, Бенджамена Франклина, Американской академии, «Гэндальф», «Прометей» (в номинации «Зал Славы»), Пулитцеровская («за выдающуюся, плодотворную и глубоко повлиявшую на всю американскую литературу работу»)…
А еще он получил степень почетного доктора литературы колледжа Уиттьер…
И степень почетного доктора университета Вудбери, штат Калифорния…
В том же 2004 году (год президентских выборов) режиссер Майкл Мур174 выпустил на экраны резко антибушевский фильм «Фаренгейт 9/11», поставленный им по собственной документальной книге «Где моя страна, чувак?».
В этом фильме Мур намекал на некую тайную причастность Джорджа Буша-младшего к событиям 11 сентября 2001 года.
Понятно, что интерес к фильму — на фоне объявленной на высшем уровне борьбы с терроризмом — был огромен. 22 самые разные премии собрал этот фильм, в том числе взял «Золотую пальмовую ветвь» Каннского кинофестиваля. 220 миллионов долларов, собранные в мировом прокате, с лихвой компенсировали те шесть миллионов, что были затрачены на производство фильма.
Но Брэдбери на Майкла Мура обиделся.
Во-первых, режиссер без разрешения автора использовал название знаменитого романа; во-вторых, с определенных пор (с объявления новой гонки в космосе) Брэдбери стал горячим сторонником президента Джорджа Буша-младшего и совсем не хотел хоть как-то ассоциироваться с оппозицией.
В интервью журналу «Playboy» Рей Брэдбери убеждал американцев «не ругать» Джорджа Буша даже за войну в Ираке.
«— Почему-то многие забывают, — сказал он интервьюеру, — что только благодаря нашему вторжению в Ирак был лишен власти один из самых жестоких тиранов XX века. Мир неуклонно идет к свободной демократии, и с этим никто ничего не может поделать. Те, кто сейчас по тем или иным причинам защищают тиранию и рабство, часто прикрываются религией, называют собственные зверства “священной войной”, но им в конце концов придется смириться. Мы ведем войну не за превосходство какой-либо религии, — мы ведем войну за торжество свободы, причем на стороне свободы сражается все больше и больше людей всего мира. Ну да, многие сейчас ругают Америку, многие называют ее страной, якобы всячески попирающей демократические основы, но при этом все они почему-то рвутся к нам, приезжают именно к нам. Приезжают миллионы и миллионы людей со всего света — из Китая, Индии, Японии, даже из России. То есть фактически все признают наше превосходство и понимают, что едут жить в свободной стране…
— А вас не тревожит то, что США очень быстро превращаются в мировую империю и получают слишком уж явное глобальное превосходство? Многие опасаются, что, попав на Марс, США и там сразу же развернут космическую программу вооружений. Не лучше ли в решении многих острых вопросов положиться на ООН?
— Но эта организация ничего не делает! — воскликнул Брэдбери. — ООН ничего не делает! Вы же сами видите. Они все там только и говорят: “Америка — ты самая сильная, сделай что-нибудь”. Вот, когда нужно, мы и вмешиваемся в ситуацию. А тогда нам почему-то начинают говорить: “Не суйте к нам свой нос”, и злятся на нас. В Руанде погибло около миллиона человек, и ООН ничего не сделала для их спасения. Мы помогли, а на нас сразу стали кричать… А тот же Ирак… Это наша великая победа! Мы сместили самого Саддама Хусейна! Иран и другие ближневосточные нации начали активно заигрывать с ядерным оружием, но сейчас под нашим давлением начинают отказываться от него. Надеюсь, что и Северная Корея также прекратит создавать атомные бомбы. И если это произойдет, то учтите — потому, что это мы подталкиваем их к этому. Мы вовсе не пытаемся доминировать в мире, просто Организация Объединенных Наций ничего не делает.
— Как вы думаете, случится ли третья мировая война? И если, не дай господь, случится, переживет ли ее человечество?
— К сожалению, — ответил Рей Брэдбери, — третья мировая война не просто случится. Она уже случилась. Она уже давно идет. И это будет долгая, кровопролитная и жестокая война. Остается лишь верить, что ужасный опыт двух предыдущих мировых войн все же позволит людям сохранить хоть какое-то здравомыслие. Давайте будем надеяться, что нашу расу ждет еще множество великих открытий и свершений, а потрясения нас закаляют.
— Как ваше самочувствие, господин Брэдбери?
— Конечно, я чувствую себя не совсем так, как чувствовал в семнадцать лет. Но, честно говоря, я чувствую себя так, как и должен чувствовать себя человек, которому скоро исполняется восемьдесят семь лет. Я продолжаю работать, вижусь со своими детьми, спокойно принимаю всё, что со мной происходит. Дай бог, так же приму и смерть, когда придет время.
— Чего вы ждете от дня рождения?
— Кучу подарков от своих дочерей и внуков».
И предваряя следующий вопрос, Рей Брэдбери сам заговорил о семье.
«— О, семья… Это и счастье наша, и радость, и стимул к жизни… Почти всю свою жизнь я прожил с одной женщиной — со своей женой Мэгги… У нас была безумная любовь, которая никогда не кончится… Когда-то я пригласил ее с собой на Марс, и вот ее нет со мной… Она уже марсианка…»175
Так же откровенен был Рей Брэдбери в интервью, которое он дал в 2005 году известному российскому журналисту Дмитрию Диброву.
«— Вы патриарх научной фантастики — принято считать, что вы хорошо видите будущее человечества. А можно попросить вас дать несколько определений тому, что волнует нас сегодня? Для начала первый и главный вопрос: в чем, по-вашему, смысл жизни?
— А что такое Вселенная? Это большой театр. А театру нужна публика. Мы — публика. Жизнь на Земле создана затем, чтобы свидетельствовать и наслаждаться спектаклем. Вот зачем мы здесь. Если вам не нравится пьеса — выметайтесь к черту! Я — часть публики, я смотрю на Вселенную, я аплодирую, я наслаждаюсь. Я благодарен ей за это. А Вселенная говорит мне: подожди, то-то еще будет! Будет больше, чем ты можешь себе представить. Будет нечто удивительное, нечто невозможное. Так что гляди в оба, чтобы ничего не упустить. В ближайшие годы мы вернемся на Луну. Мы построим там базу. Мы полетим на Марс, обживем Марс, обоснуемся там на ближайшие пару сотен лет. А потом, надо думать, полетим на альфу Центавра. А потом как здорово быть частью публики, замирающей от восторга, наблюдающей всё это.
— И вот как часть этой аудитории могу заявить: что за скверную пьесу нам порой показывают! Надо полагать, что в эти-то самые ближайшие годы, о которых вы говорите, помимо всего, что должно вызывать аплодисменты, нам наверняка также покажут спектакли о горестях и бедах. Наверняка и на будущий сезон в репертуаре этого театра останутся и трагедии неразделенной любви, и драмы о тяготах и лишениях. Так не прикажете ли и здесь благодарно хлопать, сэр?
— Нужно принимать всё. Каждый из нас проходит свою порцию испытаний. В конце концов мы дойдем до смерти. Люди моего возраста умирают. Мне приходится признать это. Это входит в мою привилегию быть частью мироздания. И я говорю: хорошо, я умру. Люди стареют. Но вот штука: я прихожу домой с поминок и пишу пьесу, или книгу, или короткий рассказ, или поэму. И смерть меня так просто не прихватит. Разве только Господь съездит мне по затылку бейсбольной битой. Понимаете? Каждое утро я просыпаюсь и говорю: это прекрасно! У меня то же чувство, что в двенадцать лет. Вот тогда я посмотрел на волоски, покрывающие руку, и подумал: “Позвольте, я ведь жив! Вот она — жизнь!” И в двенадцать лет я сказал себе: “Ты жив, ты жив — разве это не здорово?” Поэтому надо принимать всё — и горести, и самую смерть. Они есть. Но с другой стороны, есть и все чудеса любви, а одно это уже способно уравновесить всё остальное. Я впервые влюбился в девятнадцать. Я вернулся домой вечером, заперся в ванной и заорал в потолок: “Господи, пусть бы каждый был так счастлив, как я сейчас!” Моя мама подлетела к двери, говорит: “Рей, что случилось? Тебе плохо?” А я сказал: “Мне очень хорошо, мама, мне очень хорошо”. Вот так все устроено: минуты испытаний сменяются мгновениями высшей радости. Первые годы моего брака были годами вдохновения. Это был взрыв! Упоительное сумасшествие. Конечно, так не может длиться всю жизнь. Любовь стихает, вы становитесь друзьями. Но навсегда в памяти остался взрыв первых лет, когда ты говорил: “Слава тебе господи, что я жив и что я все это чувствую”».
«— Вы — самый успешный в мире писатель-фантаст. В то же время живете более чем скромно — маленький домик, никакой охраны, каждая комната завалена книгами, бумагами, рукописями…
— О нет, это я вас обманул! — весело сказал Брэдбери корреспонденту газеты «Аргументы и факты». — У меня много ценностей. Видите вон ту мумию фараона Тутанхамона? — Брэдбери ткнул пальцем в сторону сувенира из Египта. — Это огромная ценность! (Смеется.) Я украл ее из музея в Каире! Ладно-ладно, шучу. Но я действительно всегда считал, что труд писателя должен оплачиваться. Например, у вас в СССР много раз издавали “Марсианские хроники”, но мне и рубля не дали. А я очень люблю рубли! (Смеется.) Хотя ничуть не поклоняюсь деньгам. У меня глаза на лоб лезут, когда человек, заработав миллион, покупает дорогую машину “порше”, обзаводится личной охраной и прекращает здороваться с соседями. Мне нужен минимум. И тут вы правы, мой мир — это мой старый любимый дом, по самую крышу заваленный книгами, и мой любой выезд из него — это как для вас съездить за границу. Зачем куда-то ехать? Я фантаст. Просто закрою глаза и увижу себя на Марсе.
— Какой ваш самый интересный вывод за девяносто лет жизни?
— То, что всё в этом мире повторяется. Мое детство пришлось на Великую депрессию, а глубокая старость — на крутой финансовый кризис. Ты смотришь в будущее и видишь там далекие неизвестные планеты, новые космопорты, машины, летающие по воздуху, а всё вдруг заканчивается падением доллара на местной бирже. Но не стану врать: все равно долго жить на свете интересно. Плохо лишь то, что я уже пережил многих дорогих мне людей. Моя жена Маргарет умерла семь лет назад, а ведь не будь ее, если бы я не встретил ее — я никогда не стал бы писателем. Первые годы меня никто не хотел печатать, а она верила и говорила мне: “Пиши! Ты будешь знаменитостью!” Вот теперь меня называют живым классиком. Не могу сказать, что мне это сильно нравится, но звучит лучше, нежели “мертвый классик”…»176
В 2007 году вышла повесть «Лето, прощай» («Farewell Summer»).
«С любовью — Джону Хаффу, который живет и здравствует спустя годы после “Вина из одуванчиков”».
Опять и опять Брэдбери возвращался в детство.
«Иные дни похожи на вдох: Земля наберет побольше воздуха и замирает, ждет, что будет дальше. А лето не кончается, и всё тут. В такую пору на обочинах буйствуют цветы, да не простые: заденешь стебель, и окатит тебя ржавый осенний дождик. Тропинки, все подряд, словно бороздил колесами старый бродячий цирк, теряя разболтанные гайки. Рассыпалась ржавчина под деревьями, на речных берегах и, конечно, у железной дороги, где раньше бегали локомотивы; правда, очень давно. Нынче эти рельсы, обросшие пестрой чешуей, томились на границе осени…»177
И близок, близок хеллоуин.
И лежат в кузове фургона здоровенные тыквы.
И раскачиваются по обочинам дорог осенние цветы с названием «лето — прощай».
Тоскливое у них название, думает Дуг, герой повести. Но с каждой страницей все больше и больше проясняется, что, в сущности, Дуг неправ — не такое уж тоскливое название у этих цветов, и сам уход лета не может быть тоскливым.
Однажды Дуг слышит какую-то странную музыку и подходит к окну.
А на лужайке под окном с тромбоном в руках, как цветок «лето — прощай», вытянулся его одноклассник и закадычный друг Чарли Вудмен. А рядом — Уилл Арно с трубой, и городской парикмахер мистер Уайнески с большой трубой, весь словно обвитый кольцами удава, и мало того — там же стоят дед с валторной и бабушка с бубном, и младший братишка Том с дудкой.
И все радостно галдят и смеются.
«Сегодня твой день, Дуг! Вечером — фейерверк, а сейчас — прогулка на пароходе!»
И доносится с озера протяжный пароходный гудок. И бабушка в такт ему ударяет в бубен. И вся пестрая толпа, в сопровождении целой своры заливающихся веселым лаем собак, влечет за собой веселого Дуга…
«— Хорошо. Остается еще одно определение, — сказал Рею Брэдбери русский журналист. — Это смерть. Когда кто-нибудь жалуется на жизненные испытания, я думаю, что испытания — это милость Господня. Так Бог отвлекает человека от его главной, настоящей проблемы. А она в том, что каждый человек рано или поздно умрет. Но если бы человек думал об этом день и ночь, его жизнь стала бы пыткой. Не так ли?
— Он стал бы Вуди Алленом. Ха-ха-ха. Потому что Вуди Аллен постоянно об этом думает. Вот это в нем забавляет больше всего. Шучу, конечно. Я так не думаю, знаете, почему? Потому что я-то буду здесь всегда. Этот ящик с моими фильмами и полки с моими книгами, беседы с людьми убеждают, что сотня-другая лет у меня есть в запасе. Может, не вечность, но уже неплохо, не так ли? Ведь большинство книг забыто вместе с их авторами. Так что смерть не занимает меня. Мне еще есть что делать.
— О чем ваша последняя книга?
— Это продолжение “Вина из одуванчиков”.
— Продолжение?
— Да, оно называется “Лето, прощай”. Я только что продал его издателю, и книга выйдет в следующем году.
— Дуг стал старше. Ему теперь восемьдесят.
— Нет, ему все еще двенадцать. Он все еще учится.
— Значит, смерть не надо воспринимать как финальную трагедию?
— Нет. Но надо готовиться к смерти. Как? Через любовь к жизни. И тогда на смертном одре ты скажешь себе: я сделал то-то, сделал то-то. Я навредил очень немногим. Я старался не делать людям больно. Каждый день жизни я делал свою работу. И вот теперь я плачу по долгам. Смерть — это форма расплаты с космосом за чудесную роскошь побыть живым. Хоть раз! И вот на смертном одре ты будешь победителем. Ты посмотришь в глаза самому себе. Не окружающим — себе самому. Про себя я знаю: я делал хорошую работу каждый день моей жизни восемьдесят лет. Это чертовски здорово. А? Я не собираюсь себя хоронить — это с успехом за меня сделают другие. Но на смертном одре я скажу себе: “Ну и молодчина же ты, Рей. Молодчина”. А на могильном камне я попрошу написать заглавия пары моих книг. И прохожие смогут прочесть их четче, чем финальные титры на экране».178
«Ход моей работы над повестями “Вино из одуванчиков” и “Лето, прощай”, — рассказал Рей Брэдбери в коротком послесловии к повести «Лето, прощай» («Как важно удивляться». — Г. П.), — можно описать при помощи такого сравнения.
Я иду на кухню, задумав поджарить яичницу, и вдруг принимаюсь готовить праздничный обед. Начинаю с самого простого, но почти сразу появляются, возникают какие-то новые и новые словесные ассоциации, которые ведут меня все дальше и дальше от задуманного, и в конце концов мною овладевает неутолимое желание узнать, а какие еще неожиданности могут произойти за следующим поворотом, в ближайший час, на другой день, через неделю…
Замысел повести “Лето, прощай” возник у меня лет 55 тому назад, когда я был совсем зелен и не обладал должной начитанностью (какая необычная подмена житейского опыта. — Г. П.), чтобы создать хоть сколько-нибудь значимое произведение. Материал копился годами, но потом захватил меня и уже не переставал удивлять; вот тогда-то я и сел за машинку, чтобы написать рассказы, которые впоследствии составили нечто целое…
Основным местом действия в повести опять служит овраг — он проходит сквозь всю мою жизнь. Наш дом в Уокигане стоял на маленькой улочке. Как раз к востоку от нашего дома и был этот овраг — он тянулся к северу и к югу, а потом описывал большую петлю и сворачивал к западу. Получалось, что я обитал почти на острове, откуда в любой момент можно было нырнуть навстречу приключениям. В овраге можно было вообразить себя хоть в далекой Африке, хоть на Марсе. Через эти воображаемые Африку и Марс я каждый день бегал в школу, а зимней порой гонял на лыжах и катался на санках; вполне естественно, что впоследствии именно овраг стал центром повести, а вокруг него расположились все мои друзья, а рядом с ними еще и старики — удивительные живые хронометры…
Меня всегда тянуло к старым людям. Они входили в мою жизнь и шли, шли дальше, а я увязывался за ними, засыпал всякими вопросами и набирался ума, как явствует из повести “Лето, прощай”, ведь и в ней главными героями выступают именно дети и старики — своеобразные машины времени.
Зачастую самые прочные дружеские отношения складывались у меня с людьми, которым было уже за 80, а то и за 90; при каждом удобном случае я донимал их расспросами обо всем на свете, а сам слушал и мотал на ус. В некотором смысле повесть “Лето, прощай” о том, как много можно узнать от самых обыкновенных стариков, если набраться смелости и задать им кое-какие вопросы, а затем, не перебивая, выслушать, что они скажут. Так что ход событий в повести определялся вовсе не мною. Вместо того чтобы уверенно управлять своими персонажами, я предоставлял им полное право жить своей собственной жизнью и без помех выражать свое мнение.
А я только слушал и записывал.
Полвека назад я принес в издательство свою рукопись “Вино из одуванчиков” и услышал: “О, нет, нет! Такой большой объем нам не подойдет! Давайте выпустим первые 90 тысяч слов отдельным изданием, а что от этого останется, отложим до лучших времен — пусть зреет для будущей публикации”.
Первый, весьма сырой вариант повести тогда назывался у меня “Памятные синие холмы”, а исходным заглавием части, которая впоследствии превратилась в “Вино из одуванчиков”, — “Летнее утро, летний вечер”. Долгие годы вторая часть “Вина из одуванчиков” дозревала до такого состояния, когда, с моей точки зрения, ее уже не стыдно стало явить миру. Все эти долгие годы я терпеливо ждал, чтобы главы повести обросли новыми мыслями и образами, придающими живость всему тексту…
Для меня главное — не переставать удивляться.
Перед отходом ко сну я непременно даю себе наказ прямо с утра пораньше обязательно обнаружить что-нибудь удивительное. В том-то и заключалась одна из самых захватывающих особенностей становления этой моей повести: мои собственные наказы перед сном и удивительные открытия, сродни озарениям, поутру.
Конечно, на повествование заметный отпечаток наложило влияние деда и бабушки, а также тети Невы. Дед мой всегда отличался мудростью и бесконечным терпением; он умел не просто объяснить, но и показать, а бабушка была вообще — настоящее чудо; она своим врожденным умом прекрасно понимала внутренний мир мальчишек. Ну а тетя Нева приохотила меня к тем метафорам, которые позже вошли в мою плоть и кровь. Заботами тети Невы я воспитывался на самых лучших сказках, стихах, фильмах и спектаклях, с горячностью ловил всё происходящее и с увлечением записывал. Даже теперь, много лет спустя, меня не покидает такое чувство, будто тетя Нева опять заглядывает в мою рукопись и сияет от гордости…»
И все-таки повесть «Лето, прощай» — это именно прощание.
Вот налетает северный ветер, гремит гром. Заняв позицию в овраге вдоль ручья, мальчишки дружно и весело справляют малую нужду под холодными лучами осеннего солнца. Каждому хочется запечатлеть свое имя на песке. Тут и Чарли… Тут и Уилл… А с ними Бо, Пит, Сэм, Генри, Ральф, Том… Дуглас поначалу ограничился всего лишь инициалами, украсив их парой легких завитушек, но потом поднатужился и все-таки добавил слово — война…
«Том прищурился:
— Чего это?
— Война, как видишь.
— А с кем?
Дуглас Сполдинг быстро пробежал глазами по зеленым склонам необъятного секретного оврага. И тут в окнах четырех обветшалых, давно не крашенных особняков заводными игрушками возникли четыре старика, будто слепленные из плесени и пожелтевшей сухой лозы; они, как мумии из гробов, таращились сверху вниз на мальчишек.
— Вот с ними, — прошипел Дуг. — Они наши враги!»
И вот странно. В послесловии к повести Рей Брэдбери утверждал, что его всегда, всю жизнь тянуло к старым людям, что именно у стариков он набирался ума, а война в повести объявляется именно старикам. Именно им, «будто слепленным из плесени и пожелтевшей сухой лозы». Именно им, которые «как мумии из гробов» таращатся сверху вниз — из окон своих домов…
Или это уходящее, смотрит на шумную молодую поросль?
Старый человек писатель Рей Брэдбери пишет книгу о детстве.
Он опять и опять пытается понять, как управиться нам с этим вечным течением времени. И совсем не случайно уводит мальчиков на старое кладбище.
«Недолго думая Дуг и тут, на кладбище, принялся выводить мелом на могильных плитах: Чарли… Том… Пит… Бо… Уилл… Сэм… Генри… Ральф… А потом отошел в сторонку, чтобы каждый мог найти себя на мраморной поверхности, в осыпающейся меловой пыли, под ветвями, сквозь которые летело время…
— Нет, ни за что не умру! — заплакал Уилл. — Я буду драться.
— Скелеты не дерутся, — беспощадно возразил Дуглас. И глядя, как, заливаясь слезами, Уилл стирает мел с мрамора, добавил: — Учтите, в школе нам обязательно будут твердить: вот здесь у вас сердце, и с ним всегда может случиться ужасный инфаркт! Будут трендеть про всякие вирусы, которые нам даже увидеть нельзя! Будут командовать: прыгни с крыши, или зарежь человека, или просто ложись и умирай…
Уходящее солнце теребило слабыми пальцами последних лучей необъятный кладбищенский луг. В воздухе уже мельтешили ночные бабочки, а журчание кладбищенского ручья рождало лунно-холодные мысли и вздохи. Тогда Дуглас вполголоса закончил:
— Сами подумайте, кому охота лежать в земле? Там и жестянку-то не пнешь. Лежишь себе и лежишь. Вам это надо?
— Скажешь тоже, Дуг!
— Тогда давайте бороться! Мы же видим, чего от нас хотят взрослые: расти, дескать, учись врать, мошенничать, воровать. Война? Отлично! Убийство? Еще лучше! Говорю вам, никогда уже всем нам не будет так классно, как сейчас. Вот вырастешь и непременно станешь грабителем и поймаешь чужую пулю, или того хуже: заставят тебя ходить в пиджаке, при галстуке, да еще и сунут за решетку Первого национального банка! Так что для нас остается только один выход — остановиться и не выходить из нашего возраста. Никогда! А то вырастешь и на тебе — уже надо жениться, чтобы каждый день скандалы закатывали! — И посмотрел на мальчиков: — Сказать, как от всего этого спастись?
— Валяй! — кивнул Чарли.
— А вот так, — начал Дуг. — Для начала прикажите своему организму: эй, кости, а ну, чтобы ни дюйма больше! Замрите! Никакого роста! И вот еще что. Хозяин этого кладбища — Квотермейн. Так его звать. Ему только на руку, если мы все здесь поскорее поляжем в землю — и ты, и ты, и ты! Но у него не получится. Мы его достанем. И всех прочих стариканов, которые заправляют сейчас в городе, достанем! Сами знаете, до хеллоуина осталось всего ничего, но мы даже и праздника ждать не будем! Или вы все хотите стать стариками? — Он посмотрел на мальчиков. — Знаете, что с ними, с этими стариками произошло? Ведь все они когда-то тоже были молодыми, но лет этак в тридцать или в сорок начали жевать табак, а от этого пропитались слизью и не успели оглянуться, как слизь клейкая, тягучая стала выходить наружу харкотиной, обволокла их с головы до ног. Сами знаете, во что они превратились: точь-в-точь гусеницы в коконах, кожа задубела, молодые парни превратились в сплошное старичье, им самим уже никак не выбраться из этой коросты, точно вам говорю. Старики все на одно лицо. Вот и получается: коптит небо такой старый хрен, а внутри у него томится молодой парень. Может, конечно, кожа со временем растрескается, и старик выпустит молодого парня на волю, но тот все равно уже никогда не станет по-настоящему молодым: получится из него так себе бабочка “мертвая голова”; никогда молодым не выйти из липкого кокона, только и будут всю жизнь на что-то надеяться…»179
И вообще, заканчивает Дуг, единственное, что умеют по-настоящему делать эти старики — терпеливо дождаться, когда мальчикам исполнится девятнадцать, чтобы тут же всем скопом отправить их на войну…
Какое печальное открытие, какая грустная мысль!
«Коптит небо такой старый хрен, а внутри у него томится молодой парень…»
И какой острый, какой с годами не ослабевающий интерес к себе самому — юному.
Кстати, в книге Джонатана Р. Эллера «Начинается Рей Брэдбери» («Becoming Ray Bradbury»)180 есть такие слова: «В 2007 году на раннем варианте этой моей книги Брэдбери нацарапал загадочное примечание, обращенное, видимо, к самому себе: “Р. Б., к счастью, не знает, что я прячусь в его теле и гляжу его глазами”…»
Но, может, и знал…
Знаменитый писатель Рей Дуглас Брэдбери умер в Лос-Анджелесе 5 июня 2012 года на девяносто втором году жизни.
Весть эта мгновенно облетела множество стран.
Я ехал в поезде, когда по мобильной связи до меня дозвонились из Российского информационного агентства «Новости». Понятно, вопрос был: как вы относились к умершему писателю, что думаете о его книгах?
А как я относился? Конечно, прекрасно относился!
Вот коптил лос-анджелесское небо какой-то там прекрасный чудаковатый «старый хрен» и томился от ужасной невозможности поскорее выпустить из себя некоего такого же прекрасного молодого парня, в свою очередь томившегося от жадного нетерпения с восхищенными слезами на глазах поскорее, ну, поскорее увидеть зеленые склоны волшебного уокиганского оврага…
И время пришло.
И «старый хрен» выпустил парня.
И нам теперь остается еще более внимательно прислушиваться к его словам.
«Люди часто меня спрашивали, — сказал Брэдбери однажды, прислушиваясь, наверное, к себе самому или к тому молодому парню в себе, — почему я пишу научную фантастику, почему я не занимаюсь чем-нибудь другим? Ну, знаете, это известный вопрос. Почему, например, я не играю на арфе или на трубе вместо этого? Да потому, отвечаю я, что никогда не хотел играть на трубе. Это скучно. А писать — всегда весело. Некоторые, может быть, думают: “О боже, как это тяжело — писать!” А это совсем не тяжело. Это весело».181
«— Меня часто спрашивают, — сказал Брэдбери в 2005 году корреспонденту журнала «Forbes», — почему человек не заселил Марс к нынешнему году, как я когда-то указывал в своих “Марсианских хрониках”? Думаю, во многом потому, что после нашего успешного путешествия на Луну кто-то изобрел космический шаттл, а это такое занудство! Вот теперь Международная космическая станция летает над нами на высоте всего-то там каких-то трехсот миль. А это совершенно не интересно, Чтобы полететь на далекий Марс, нужна хорошая техническая база на Луне. Прежде всего хорошая техническая база на Луне. Так что, боюсь, на Марс теперь попадут только после моей смерти.
— Где вам лучше всего работается?
— Лос-Анджелес — вот лучшее место для писателя, потому что только здесь вам дают полную свободу. Здесь ничто и никто вам не мешает. Здесь нет такого интеллектуального снобизма, как в Нью-Йорке, и никто не учит, что и как вы должны делать. Правда, есть на Земле еще одно замечательное место (далекое, к сожалению) — Париж, вот там каждый квартал вдохновляет.
— Вы ярче всех воспели межпланетные путешествия. А кто, по вашему мнению, лучше всех писал о путешествиях по нашей планете?
— Конечно, Фрэнсис Скотт Фицджеральд! В его романах так много всяческих отступлений — о правде жизни, об окружении, о пейзажах. Чего там только нет! Роман “Ночь нежна” содержит больше фактуры, связанной с различными местами, чем любая другая книга, которую я читал. Всякий раз, когда я еду в Париж, я покупаю экземпляр этого романа и прогуливаюсь с ним от Эйфелевой башни до Нотр-Дама, заглядывая во все кафе, чтобы там почитать.
— После своей пятьдесят восьмой книги не думаете сбавить обороты?
— Не могу. Может, и хотел бы, но не могу. Я до сих пор ощущаю внутри себя странные вибрации, которые ищут выход вовне. К сожалению, после инсульта я не владею хорошо кистями рук и не могу сам печатать текст. Просто диктую дочери по телефону, она живет в Аризоне. Но уже на следующий день она присылает мне страницы по факсу на правку.
— Вас узнают в Европе?
— Пару раз такое случалось.
Например, один раз меня узнала мадам Ширак на модном дефиле.
А потом я как-то сошел с поезда на вокзале в Париже и увидел очередь на такси человек в двести. Вдруг из-за угла показался носильщик. Он посмотрел на меня и наморщил лоб: “Месье Брэдбери? ‘Марсианские хроники’?” И я ответил: “Да”. И тогда он пошел и любезно раздобыл мне такси».
В 2010 году, в год своего юбилея, Рей Брэдбери с присущим ему юмором заметил:
«Знаете, а девяносто лет — это вовсе не так круто, как я когда-то думал. И дело даже не в том, что я езжу теперь по дому в кресле-каталке, постоянно застревая на поворотах, нет, просто сотня лет звучит как-то солиднее. Представьте себе заголовки в газетах всего мира: “Рею Брэдбери исполнилось сто лет!” Мне бы сразу выдали какую-нибудь премию. Ну, хотя бы за то, что я еще не умер».
«А что до моего могильного камня, — сказал однажды Рей Брэдбери. — Я хотел бы, пожалуй, занять старый фонарный столб на тот случай, если вы ночью забредете к моей могиле сказать: “Привет!” А фонарь на столбе будет гореть, раскачиваться под ветерком и сплетать одни тайны с другими — сплетать и сплетать вечно. И если вы действительно придете ко мне в гости, оставьте яблоко».
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги