Броненосец «Анюта»

II. ЗОЛОТОЙ ЛИМУЗИН

Дел предстояло много. Сейчас, когда совсем рассвело, оказалось, что они отошли от берега всего кабельтовых на восемьдесят, не больше. Уже гудели над самым горизонтом первые немецкие самолеты. Пока что это были разведчики. Но вслед за ними должны были вскоре появиться в воздухе десятки бомбардировщиков и истребителей. Значит, надо было первым делом уходить мористей.

«Но куда? Каким курсом? - думал Аклеев. - На Турцию, а потом вдоль Кавказского побережья? Спасешься от самолетов, но сдохнешь от голода и жажды: без воды - раз, без продовольствия - два, без компаса - три, с малым запасом горючего - четыре. Или, что еще хуже, выбросит тебя на румынский берег. Нет, на Турцию - не резон. Идти надо прямым курсом на Новороссийск на востоке. Значит, сначала - прямо на юг, а через часочка полтора сворачивать на восток».

Он определился по поднимавшемуся из-за горизонта солнцу, заметил на далеком берегу ориентиры. Одной заботой как будто стало меньше.

- Вот тебе ориентиры, - показал он Вернивечеру, - действуй.

Лимузин задрожал и, оставляя за собой веселый пенистый бурунчик, тронулся в путь.

Издалека доносилось приглушенное расстоянием нервное хлопанье пушек-автоматов: наши катера-охотники отбивались от наседавших «мессеров».

Было ясно, что и лимузину предстояли, и, можно сказать, очень скоро, встречи с немецкими самолетами.

- Наблюдать за воздухом! - сказал Аклеев Кутовому и Вернивечеру.

И едва он успел возгромоздить «максим» на крышу каюты, как Кутовой крикнул: «Воздух!» - и пристроился рядом с ним со своим ручным пулеметом.

«Мессершмитт» шел из-под солнца на высоте около двух тысяч метров. Он быстро приближался, заметно увеличиваясь в размерах.

- Стрелять только по моей команде! - почему-то шепнул Аклеев Кутовому, как будто летевший немец мог услышать его слова.

- Та хиба же вин там чуе? Ты говори громко. На мой ответ, - фыркнул Кутовой, и на его смугловатом с редкими оспинками лице появилась неожиданно такая милая и добродушная улыбка, что Аклеев, несмотря на серьезность момента, в свою очередь, улыбнулся и смущенно махнул рукой.

И сразу обоим стало легко, как рукой сняло напряжение, в котором они только что находились. Теперь они ожидали страшного момента, когда придется открывать огонь, так спокойно и уверенно, будто и впрямь их пулеметы, не приспособленные для зенитной стрельбы, могли серьезно противостоять пушкам и пулеметам приближавшегося немецкого истребителя.

Но открывать огонь не пришлось. «Мессершмитт» сделал несколько кругов над подозрительной скорлупой и, очевидно, решив, что игра не стоит свеч, продолжал путь к берегу. А может быть, он уже израсходовал свой боезапас и возвращался на базу за новой порцией снарядов и патронов.

- Отбоя тревоги не будет? - спросил Кутовой, чтобы только что-нибудь сказать, и, получив ответ, что не будет, понимающе кивнул головой.

Пролетели еще два самолета, прогудели над самым лимузином и, тоже ничего не предприняв, улетели восвояси.

- Ну, так ще воевать можно, - сказал Кутовой. - Мы их не трогаем, они - нас. Только шея болит. Бо все время с задранной головой, как индюк.

- Еще война не начиналась, - ответил ему Аклеев. - Еще навоюемся до Новороссийска.

- И це верно, - охотно согласился Кутовой и, помолчав, добавил: - А я б сейчас ведро каши съел…

- Гречневой? Или какой другой? - усмехнулся Аклеев.

- Ну, пускай гречневой. Абы с салом.

- А мне бы дал?

- А то нет? Да мне в крайности и полведра хватит, - великодушно заявил Кутовой, хотел рассмеяться, но только крякнул и сказал: - Хоть бы воды попить маленько…

- Так вот что, друг, - очень серьезно сказал ему Аклеев, - продовольствия у нас нету и воды тоже нету. Так что давай забудем о таких разговорах. А то только зря дразнит аппетит.

- Это можно, - ответил Кутовой самым что ни на есть бодрым тоном, и оба они вспомнили, как, вызвавшись вчера прикрывать отход батальона, выбросили из своих сумок консервы и хлеб, чтобы взять с собой побольше патронов. Вспомнили и нисколько не пожалели, потому что раз война, значит только так и нужно поступать.

Сидеть за рулем в моторной рубке во время воздушной тревоги было для пулеметчика Степана Вернивечера горше смерти. Он сознавал, что раз он один умеет обращаться с мотором, то тут уж ничего не поделаешь. Но он все равно злился и чертыхался с необычным даже для него ожесточением.

Он слышал, как наверху один за другим прогудели три «мессершмитта». Каждый раз его небольшое, ладное и мускулистое тело напрягалось, он крепче ухватывался за штурвал и начинал наугад описывать зигзаги. Его бесила полная неизвестность. Что там происходит в воздухе? Почему не стреляют Аклеев и Кутовой?

Вернивечер понимал, что раз никто к нему в рубку не приходит, значит опасность еще не миновала. И все-таки он с трудом удерживал себя, чтобы не выскочить хоть на одну секунду на корму узнать обстановку, самому глянуть на пролетающие над лимузином машины.

Так прошло с полчаса, а может быть и больше, и Вернивечер, окончательно потеряв терпение, уже собрался было кликнуть кого-нибудь; когда в рубку ворвался Аклеев.

- Право руля! - крикнул он.

И Вернивечер положил право на борт.

- Видишь? - спросил Аклеев.

- Теперь вижу, - сказал Вернивечер. - Торпедный катер.

- Только ты ему бортов не показывай!… Держись к нему носом и действуй по обстановке! - одним духом выпалил Аклеев и стремглав помчался обратно к своему пулемету.

Торпедный катер шел в атаку на предельной скорости, наполовину выскочив из воды, вздымая высокие и тяжелые стены белой пены. Низкий рев его мотора приближался с неотвратимостью бомбы.

А лимузин еле заметно колыхался на месте, носом к атакующему врагу, и ждал, когда тот приблизится на дистанцию прицельного огня.

Вот немцы остервенело застрочили из пулемета, и густую, как бы желатиновую, поверхность воды зарябили всплески пуль.

Потом, сотрясая легкое тело лимузина, застучали пулеметы Аклеева и Кутового. А Вернивечер должен был в это время сидеть в своей постылой рубке за штурвалом. Занятие для пулеметчика!

Он всматривался в приближавшийся торпедный катер, прислушивался к очередям своего «максима», из которого сейчас бил по врагу Никифор Аклеев, и чертыхался. Эх, ему бы ударить по фрицам! Он бы им дал жизни!

Три немецкие пули одна за другой оставили круглые лучистые дырочки в ветровом стекле моторной рубки и просвистели над самой его головой.

Торпедный катер был уже совсем близко, очереди Аклеева и Кутового стали длинными и яростными.

Вернивечер успел заметить на промчавшемся катере долговязого немца в мокром, блестевшем на солнце клеенчатом реглане. Немец падал, как доска, навзничь на ребро рубки. Потом катер рванулся в сторону, и сразу часто затарахтела его мелкокалиберная кормовая пушка.

Снаряды вздымали невысокие столбики воды, и брызги играли на солнце всеми цветами радуги. Но то ли немецкие комендоры нервничали, то ли им не хватало выучки, они все время били мимо, и пушка вскоре замолкла: немцы снова выводили в атаку.

Лимузин медленно покачивался на волне, оставленной торпедным катером.

- Считаю, все прекрасно! - сказал Аклеев Кутовому и вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб.

Кутовой в ответ только кивнул головой. Ему было некогда. Стиснув зубы, он с быстротой бывалого пулеметчика набивал диски. Только покончив с дисками, Кутовой счел возможным поддержать начатый Аклеевшм разговор.

- Подходяще, - промолвил он и улыбнулся. - Бо сразу и фрицев бьешь и про голод забываешь. - Он вспомнил подстреленного немца. Скорее всего это был офицер. Кутовой хотел поделиться своими соображениями на этот счет, но Аклеев его уже не слушал. Просунув голову в каюту, он окликнул Вернивечера:

- Степан! Ты живой?

- Живой! - отозвался Вернивечер через раскрытую дверцу рубки.

- А ты часом не раненый?

- Пока целый.

- Ну, смотри. Если тебя ранит, так ты не стесняйся. Сразу докладывай! - крикнул Аклеев в заключение и снова взялся за пулемет: торпедный катер ложился на боевой курс.

И тут случилось неожиданное. Вместо того, чтобы терпеть, пока немцы подойдут на расстояние действительного пулеметного огня, Вернивечер запустил мотор, и лимузин стремительно помчался навстречу торпедному катеру.

- О це вирно! О це вирно приказал! - с веселым бешенством крикнул Кутовой. Он был уверен, что Вернивечер действовал по приказанию Аклеева, и Аклееву некогда было его разубеждать.

Теперь к скорости торпедного катера прибавился самый полный ход лимузина. Они сближались с такой быстротой, словно падали друг на друга. Рев моторов, будоражащая дробь пулеметов, рокот и тяжелый плеск мощных бурунов разметали в клочья ясную и прохладную утреннюю тишину.

- Попытаемо нервы у фрицев! - не унимался Кутовой, с которого будто ветром сдуло его обычную невозмутимость.

Каждый раз, когда он участвовал в наступательном бою, когда над ним нависала угроза скорой, но славной смерти, Кутовой преображался. Его чуть тронутое оспой лицо с милыми ямочками на щеках покрывалось жарким степным румянцем, и он начинал жестоко ругаться.

- Попытаемо нервы у фрицев, трясца их матери! - кричал он, поливая торпедный катер расчетливыми и злыми очередями.

Немецкие пули невидимыми стайками посвистывали над головами краснофлотцев. С мягким хрустом прошивали они хилое тело лимузина. Летели щепки. Уже слышны были слова команды на чужом, ненавистном языке. Вот сейчас в треске дерева и грохоте взрывов столкнутся насмерть немцы и русские. Но Вернивечер продолжал идти на сближение.

Снова круто рванул в сторону торпедный катер, но не успела еще заговорить его пушка, как над машинным отделением заполыхало почти незаметное синее пламя, и тотчас же повалил густой черный дым.

- Горыть, жаба!… Горыть, гад! - восторженно закричал Кутовой и стал вместе с Аклеевым бить по немцам, выскакивавшим наверх тушить пожар. Один из немцев, коротенький, в трусах, выбежавший с огнетушителем, завертелся на месте, не выпуская из рук огнетушителя, упал на скользкую покатую палубу и плавно скатился за борт. Другой, с растрепавшейся желтой шевелюрой, тяжело свалился обратно в люк, из которого только наполовину успел высунуться.

Теперь немцам было не до повторных атак.

Вернивечер сгоряча кинулся их преследовать, но зря рисковать было ни к чему. К тому же надо было экономить горючее. Аклеев, просунув голову в распахнутую дверь каюты, рявкнул:

- Лево руля!

- Стоп! - скомандовал Аклеев минуты через две-три.

Фашистский катер выжимал из своих подыхавших моторов последние силы, чтобы выйти из зоны прицельного огня и в безопасности тушить пожар. Но огонь добрался до боезапаса, и высоко в небо поднялся в грохоте взрыва столб огня, дыма и обломков. Немного повисев в воздухе, дым рассеялся, и на расходившихся широкими кругами волнах, покачиваясь, поплыли несколько закопченных щепок и измочаленная взрывом половинка спасательного пояса.

- Считаю, нам все-таки повезло! Расскажешь, так, пожалуй, еще и не поверят! - сдержанно произнес Аклеев. Но как он ни старался сохранить безразличное выражение лица, оно невольно расплывалось в улыбке. Совсем по-мальчишески он задорно ткнул Кутового кулаком в бок и, уже нисколько не заботясь о выражении своего лица, побежал в моторную рубку, к Вернивечеру.

- Вот тебе, Степка, и «броненосец «Анюта»! Золотой у нас лимузин!… Скажешь, нет? - крикнул он, вваливаясь в рубку, и от полноты чувств хлопнул Вернивечера по плечу.

Вернивечер завыл от боли и, потеряв сознание, рухнул на палубу.

Ладонь Аклеева была в крови.