Брусничное солнце

Глава 10

Все тяжелые мысли, наскочившие на нее с самого утра, из Варвары выбила мокрая кухонная тряпка. Еще горячая, после доставания чугунков и сковород из печи, она пахла кислой капустой, репой и затхлостью. На щеке расцветало алое пятно.

Матушка Ульяны оказалась женщиной крепкой на руку и тяжелой на взгляд — стоило увидеть в оконце запропастившуюся с вечера дочь — она стремглав ринулась к двери. И опустила карающую длань на входящую, ни в чем неповинную Варвару. Звонко хлестнула по лицу тряпка, Уля за спиной нервно хохотнула и мигом зажала рот ладонями. Барыня молча коснулась щеки, растерла пятно. Заведенная для второго удара за голову рука со зловонным полотенцем замерла, медленно, будто нехотя опустилась. Но присутствие чужой девушки гнев ее не убавило.

— Ты тут чего? Что забыла?! — Оторопевшая барыня обернулась на пятящуюся дальше во двор девушку. Та суетливо запихивала косу за ворот рубахи, не сводя с матери настороженного взгляда.

— Так подруга моя новая, матушка. Ночью посреди дороги ее от полуночницы спасла, крик как услышала — мигом на помощь из избы выскочила. А в ночевку мы на сеновале остались. Страшно ей было, Вареньке, не пущала меня до дома, тряслась осиновым листом, плакала долго…

Тряслась. Листом.

Варвара серьезно кивнула.

— Тебе лишь бы забот на родительские плечи взвалить, спасительница, а если б нечисть болотная?! Хватай эту и мигом за яйцами да молоком, чем кормить семью буду?! Вырастила на свою голову… Не сыскать помощи, помру никто слезы не пустит!

Снова взлетело полотенце и Варвара, забывая о чести и родовитости, шальной стрелой вынеслась из избы, вжимая голову в плечи. Видно, достанется Ульяне, как порог переступит. Матушка-то ее стыд потерявшая, так просто незнакомых людей лупит… Что ж тогда с бедной дочерью и мужем творится?

Дорогу к сараям она знала, дошла бы, даже если б не видела резво трусящую впереди молодую крепостную. У невеликого узкого сарая та всунула ей в руки маленькое плетеное лукошко, заискивающе улыбнулась:

— Яйца собрать несложно, ты по гнездам посмотри, быстро их найдешь. Если хочешь, можешь Аду подоить, а я в курятник.

Козы, куры… Уголки губ Вари потянуло вниз в грустной гримасе. Барыня тяжело вздохнула и молча потянулась к узкой дверной ручке в указанную мелкую пристройку.

Стоило приоткрыть двери, из щели под ноги тут же хлынула пернатая орава. Закудахтала, заголосила на разный суетливый лад, врезаясь в голые расцарапанные лодыжки рябыми головами. Куры обступили плотным галдящим кольцом. Среди них к выходу во двор вальяжно протолкнулись два жирных неповоротливых гуся, прошлепали по сухой, вытоптанной и загаженной земле к свежей траве. Совсем скоро поняв, что кормить гостья их не собирается, куры разочарованно разбрелись по двору, разрывая ямы, склевывая мелких дождевых червей и букашек.

Шагнувшая в дверной просвет Варвара не видела, как мелко и трусливо ее перекрестила Ульяна в спину.

После утреннего солнца сумрак сарая казался поглощающей любые краски тьмой. Поджидая, пока глаза привыкнут к темноте, она сделала неспешный аккуратный шаг вперед.

У стен вырисовывались очертания старых потрескавшихся корыт, забитых сеном. Внутри — вытоптанные кружочки гнезд с белеющими боками яиц, Варвара нетерпеливо пошла дальше. Глубже. Не замечая, что совсем рядом на насесте за ней наблюдал пышнохвостый петух. С каждым мигом перья раздвигались, приподнимались все больше, острые когти на длинных пальцах царапали заляпанный пометом шест, раздувалась мясистая круглая грудина…

Она забирала десятое яйцо, когда у самого выхода послышалось громогласное кукареканье и хлопанье крыльев. Проклятое отродье перекрыло ей путь к отступлению и, взлетев, напало.

Острый клюв мазнул совсем рядом с глазом — Варвара уклонилась инстинктивно, отпрянула, изумленно растерев царапину на виске. А защитник курятника цветастой вспышкой ринулся вперед, расклевывая и без того настрадавшиеся ноги.

Первый миг она отбивалась молча: с нарастающим страхом отталкивала его ногами, пытаясь продвинуться к выходу. А когда петух высоко подскочил и острый клюв щипнул за бедро, выбивая из глаз искры, оставляя смазанный след на юбке, Варвара завизжала. Высоко, на одной ноте. Понеслась вперед, уже не пытаясь обойти аккуратно, оттолкнуть так, чтобы мелкое чудовище не пострадало. Пнула, заставляя врезаться пернатым боком в стену, а затем быстро захлопнула дверь курятника и что есть мочи ринулась к сараю с козой.

Пусть Ульяна сама соберет оставшиеся яйца, она к подобному не приучена и обращаться с животными не умеет.

В этом Глинка убедилась лишний раз, когда мечущийся по подворью взгляд задержался на окаменевшей у избы хозяйке подворья. Лицо ее кривила плавно находящая волна злости — та самая, что обещала лупцевание кочергой, зажатой в загрубелых руках.

Взвинченная Варвара не сразу поняла, почему преследование петуха так быстро кончилось. Обернулась, пытаясь проследить за направлением взгляда Ульяниной матери. И воздух ледяной глыбой ударился о ребра, тяжело осел, зажал желудок.

Петушок свою гневную миссию выполненной не считал и, видимо, привычный к боям с людьми, ринулся за нею вслед, когда она выбегала. Не слишком ловко. Потому что теперь он лежал с перебитой шеей между полузакрытой тяжелой дверью и дверным косяком. Надо же. Ни звука не издал напоследок, почем ей было знать, что он нагонял улепетывающую жертву тихо? До этого за всех Кастромских бесов голосил, крыльями хлопал так, что глушило.

Из соседнего сарая вышла Ульяна с полным ведром молока. Окинула взглядом удручающе мрачную картину и неловко прочистила горло:

— Матушка, не губите. Варвара наша барыня беглая, ее воспитывать вам никак нельзя, а меня бесполезно. Я с детства дурная родилась, сами говорили с люльки падала… Нетушки ничего в голове, что мне туда сунуть надобно…

Жажда мести в глазах крепостной бабы потухла так же резво, как разгоралась до этого. Брови удивленно поползли вверх, смешно опустился вниз кончик носа, когда в изумлении ее губы скривились, открываясь.

— Конопли объелась? Какая барыня в обносках ходить станет? От жизни скучной ей бежать, где грелку под пятки ночами кладут и в зад богато принаряженный целуют?

— От жениха. — В голосе Варвары зазвучала ледяная сталь, одно упоминание Самуила поднимало к горлу горечь, перемешанную со страхом. Повесив на руку плетенку с яйцами, она поддела пояс пальцами и на ходу оттянула шнурок мешка с драгоценностями. Женщина едва успела подставить руку, на которую подошедшая Варя опустила блестящее золотым боком толстое кольцо. — Это за птицу вашу. За одежду и помощь дочери.

Из распахнутого окна избы послышался веселый голос главы семейства:

— Говорил ж тебе, Баженка — схлопнешься, я молодку в жены пригляжу. Видно, услышал господь мои молитвы — саму Варвару Николаевну по морде отхлестала. Тащи с погреба хованки свои самогонные, помянем тебя, ловкую.

Сбитая с толку женщина пропустила его веселые слова мимо ушей, взгляд ее был прикован к золотому украшению, пальцы недоверчиво терли блестящие на дневном солнце рубиновые камушки.

— Этого сегодня не кормим… Ты с возрастной бабой не справляешься, с молодкой до гробовой доски дойдешь! Что стоишь, барыня, милости прошу к столу тогда, все собрались уже, новых не предвидится. И это… За тряпку-то прости, не признала.

Варваре бы отказаться, двинуться дальше, но в пустом животе протяжно заурчало, она согласно кивнула.

Лучше потратить час на трапезу, чем без сил растягивать дорогу на дрожащих ногах. Тем более, за еду она заплатила. Гибель храброй птахи пару рублей стоила, но никак не золотого украшения.

Какое-то время Бажена вертелась у сундука перед печью, пока к столу подтягивалась босоногая ребятня и глава семьи, представившийся Василием. Шесть детей. Варя с изумлением рассматривала каждого: последней девочке едва ли было больше трех, но она на равных со взрослыми заползла и уселась на высокой лавке, очаровательно сложив ладошки на затертой до белых пятен грубо сбитой сосновой столешнице.

Ульяна несла к столу широкую чугунную сковороду с пышными блинами. Во второй, поднесенной ее матерью, блестели жирными боками сдобренные маслом жареные боровики. В тишине зажурчала разливаемая по глиняным чашкам сыта[1].

Стоило сковородам опуститься на стол, а Бажене посадить младшую дочь на руки, протягивая ей кусок отломанного блина — все накинулись на еду. Не разбирая на аккуратные порции — прямо из сковород. Руками.

И она поступала точно так же. Облизывала перемазанные жиром пальцы, поспешно скручивала блины, начиняя их грибами. Едва не давилась, глотая целыми кусками. Неужто она так оголодала за тревожные недели? Или это был результат траты колдовской силы? Сколько еще ей предстоит понять и выучить?

Бажена осуждающе покачала головой, подливая ей третью чашку сыта, вытерла тыльной стороной ладони заляпанную мордашку ребенка, оставляя на рукаве рубахи внушительный жирный след.

— А отощавшая-то, как волчица зимой… Поговаривали, что ты, барыня, уже к мужу с вещами перебралась, счастливо обустраиваешься…

Она не успела и слова сказать, как вмешалась утолившая первый голод и откинувшаяся спиной на печную стену Уля:

— Он ее до венчания снасиловал, а до того любимого на дуэли сгубил. Помните, матушка, говаривали на днях, что художник стреляться с самим Брусиловым изволил. Так вот, за барыню нашу они жизнями мерились.

Чаша с сытой опустилась на стол слишком резко, гулко. Ульяна, открывшая было рот для продолжения истории, резко его захлопнула, опустила взгляд на столешницу.

Язык, как помело, не иначе…

— Я надолго у вас не задержусь, позавтракаю и отбуду, не буду стеснять вас.

— Эки благородные слова, незнакомые приличному люду. Отбуду… Стеснять… — Василий облизал пальцы и потер острый кончик левой брови, хитро щуря глаза. — Расплатилась ты с нами хорошо, барыня, хотя мы свои, что скажешь, то нам делать положено. Крепостные, подневольные.

Голос его надломлено запнулся на последнем слове, а затем утих. Взгляд с тоской скользнул по большому выводку: не видать им свободы, слишком великую цену за вольную требовала матушка Варвары, не желая терять бесплатных рабочих рук. Во век из ловушки этой им не выбраться. А затем их детям. Детям детей.

— Обязаны, если сила за мной и власть, а не одна босоногая бреду, еще и беглянкой. Выбор свой я уже сделала, не барыня больше я. Лишь премного буду вам благодарна, если по приезду сюда солдат семейства Брусиловых вы про меня не вспомните.

Во время разговора сковороды почти опустели, в кувшинах не осталось сыта. Варя поднялась, аккуратно убирая на стол пару крупных блинных крошек с юбки.

— Мне пора. Ульяна, покажешь дорогу заброшенному тракту?

Девушка суетливо кивнула, пытаясь запихать за щеку больше, чем половину широкого блина, поднялась следом. Варвару окликнул мужчина.

— Погоди ты, барыня, повремени. К полудню я по тракту этому поеду. Встреча с купцом у меня на границе губернии — привезет он мне Барановские ситцы с Владимирской губернии. Говаривал, что тайны их производства знает. Баженка моя — мастерица на все руки, глядишь, в стократ лучше сумеет платков наделать, не придется нам тужить, зажиточными станем. Я уже и овец пуховых присмотрел, и все пригодное для работы. — В голосе его звучала неприкрытая гордость, взгляд скользнул на пытающуюся погасить улыбку жену. Та напоказ нахмурила брови, да только в уголках глаз лучилась радость. Вера мужа ее окрыляла.

— Ага, а сам помрешь с голоду вместе со всем семейством. Кормить тебя кто будет, как работой займусь?

— А на что я столько дочерей делал? Кто-то, да подменит…

Их веселая перебранка продолжалась все время, пока женщина протирала заляпанный стол пресловутой тряпкой, а Ульяна уносила пустые сковороды и отлучалась покормить кур, которым повезло пережить знакомство с барыней.

Звонкий смех бегающих детей, гвалт и хохот не позволяли ей размышлять, гасили все дурное, что стремилось выкарабкаться из углов, впиться в душу Вари, разрывая на ошметки. И она улыбалась. С удивлением крутила новую куколку под серьезным взглядом шестилетней малышки. А затем еще одну — братцу и малой трехгодовалой сестрице.

А внутри так сжималось, тянуло…

Бажена была немногословна — ее грузное тело удивительно ловко проносилось по хате безудержным вихрем, останавливаясь лишь чтоб поддеть ухватом новый горшок или стряхнуть со стола крошки. Кажущаяся суровой, даже среди забот она не забывала одаривать детей мимолетной лаской. Вот растреплет макушку десятилетнего сына, отливающую мягкой медью, вот погладит вдоль острых выпирающих позвонков тринадцатилетнюю дочь, кропотливо работающую за прялкой.

Неужто от таких людей Господь отвернулся? Почему существо в их деревне лютует?

Она знала это место. Где-то на границе сознания мелькал образ маленькой деревянной церквушки и широкой улицы. Она помнила узкий загиб дороги, на котором непременно застрянет телега, располосует землю колесами у самого въезда на центральную улицу. Сознание игралось с ней, не иначе.

Варвара сама не заметила, как вопрос сорвался с губ:

— Видела я, как кликушу в себя отец преподобный приводил, Ульяна сказала, частенько у вас это бывает? Что матушка моя сказала?

Ворошившая капусту в узкой кадке женщина вздохнула, отерла пот со лба рукавом рубахи и, накладывая в горшок заготовки для кислых щей, коротко ответила.

— Ничего, барыня. Уверилась она, что медведь в селе орудует, у нас косолапых частенько в лесу встречают. Только хуже сделала — отправила охотника, а тот, криворукий, молодого зверя подстрелил. Добить не добил. Теперь наши в лес лишний раз не суются — пока дойдет подранок, ходить там опасно. Задерет. А хозяин болотный как шастал, так и шастает, чтоб леший его забрал… — Звонко ударилась о глиняное дно луковица, женщина взялась за прихват, отправляя горшок в пышущую жаром печь. — Не берет его ни полынь, ни молитвы. Хоть кол на лбу чеши, приходит со свитой своей болотной нечисти да живодерствует. Половина сельчан умом повредилась да бесам добычей стала — бабы кликуши, мужики — миряки. Вторая носу из избы высунуть боится. Вот уж славное время настало.

Варя нахмурилась, поудобнее перехватила вдоль ребер ерзающую на ее руках заигравшуюся с куваткой девочку. Что-то не давало ей покоя, мучило. Разве способна нечисть дотянуться до людского сознания? Почему раз за разом бабка показывала ей одни и те же картины, бродила по снам, крутила до тошноты, до головокружения широкий оскал и разворот костлявых бледных плеч? Варя помнила глаза твари. Они отличались от взгляда прочей нечисти — в них не плясала безумная жажда, нет, огонь ненависти был ледяным, выжидающим, расчетливым. Что-то важное. По-иному и быть не может, она верила в знаки судьбы.

— А найти его как? Как позвать?

Тихий вопрос камнем ударил в спину крепостной, она крупно вздрогнула. Гулко упала заслонка, прижала пальцы женщины, и та разразилась ругательствами. По крайней мере стало ясно, в кого красноречивой уродилась Ульяна.

Забылось и то, что Варвара — барыня, и то, что с гостями подобает вести себя почтительно и добросердечно. Широко распахнутые серые глаза прибили ее к месту, сколько ж в них животного ужаса плескалось.

— Ты вот что, девка, не дури. Не позвать его никак — ни молитв не слышит, ни увещеваний или обещаний. Знаешь сколько даров на узкой тропке, что к болоту ведет оставлено? Мясо то даже волки не берут, гниет, смердит, разводит толпы мух. Он ни разу не откликнулся, ни одной монетки не взял, ни единого дара. Чем уж наши его задобрить только не пытались. Голодный? Так овец жри, коров, что ты на людей кидаешься… Мы сами вторую козу ему в дар снесли, козлят только зря осиротили. — Разочарованно махнув подрагивающей рукой с покрасневшими от удара пальцами, она затолкала выбившуюся прядь волос обратно под косынку, обмахнула ладонями раскрасневшееся от жара печи лицо. — Кровь ему надобна. Одной крови он жаждет, смертей человеческих. Нет у этой твари ни сердца, ни души, ничем ты его не прельстишь. Оно тебе и не надобно, если страшной смерти не ищешь, он страданиями, девка, наслаждается.

Дверь в избу резко распахнулась, заставляя подпрыгнуть обеих. Девочка на руках Варвары расхохоталась и еще пару раз подпрыгнула, подбивая барыню покатать ее на коленях. На пороге стоял Василий, переводил озадаченный взгляд с жены на гостью.

— Чегой-то вы бледнеете, под поганок перекидываетесь? Айда, барыня, на телегу. Я и сена больше настлал, мягонько, как на перине домашней будет, дороги не заметишь.

Коротко кивнув, Варвара поднялась, мягко ссадила с рук малышку на высокую скамью и направилась к двери быстрым шагом. Прощания не были нужны ни ей, ни тем более занятой женщине. Замявшись у порога, она повернула голову:

— Не волнуйся, Бажена, не тронет вас болотный хозяин, меня чутье редко подводит. Счастливую жизнь проживете, полную.

— Твои слова да в уши Богу. — Усмехнувшись, женщина махнула на нее рукой. Не поверила. — Найди свое счастье, барыня. И верную дорогу в жизни.

Заставив себя улыбнуться, Варвара вышла из избы, прикрывая за собой двери. Муж и жена еще пару минут тихо переговаривались внутри, она успела устроиться на телеге.

Сено перине было не четой, что бы ни говорил языкастый мужик. Тонкие стебельки дразняще касались кожи, царапали поясницу через мелкие дыры в рубахе и юбке. Ей пришлось изрядно повозиться, удобнее усаживаясь. Да только зря все это. Издали послышался топот приближающихся лошадей и завизжала уже знакомая кликуша:

— Ведьма, неведьма, ведьма, неведьма. Едет женишок, пущай на порог! — И расхохоталась. Отчаянно, безумно. Варвара видела ее на углу улицы — глаза навыкат, лицо запрокинуто к небу, а челюсть неестественно широко открытого рта с громким хрустом выщелкивается из сустава.

Самуил.

Страх стегнул по ребрам, она тут же соскочила с телеги и ринулась к сараю, низко припадая к земле. Того гляди, уподобится нечисти, опустится на четвереньки, выворачивая конечности в безумном прыжке.

Коза встретила ее флегматично. Равнодушно трепеща длинными белыми ресницами, проследила за тем, как Варя забирается на сенник и становится на коленях у окна, едва выглядывая наружу.

Он приехал сам. Следом тянулась вереница необученных бою крепостных — гайдуков. При каждом был топор или короткая дубина, все как на подбор суровые, озлобленные. Но страшнее всех смотрелся их хозяин.

Громогласный голос разнесся по всему селу, на улицу потянулся народ.

— Кто ответит, где сейчас кроется в вашем селе незнакомая девушка? Высокая, черноволосая, глаза необычные — цвета сиреневого. Ответившему вольную оплачу. Всей семье. Промолчите — ни единого целого дома не оставлю, каждого покрывающего велю повесить, избы в пекло адово отправлю, выжгу каждый аршин. Барыня ваша добро мне дала, считай, перед ней ответ держите.

Принялись роптать люди, тихо переговариваться, рассуждая кто ж незнакомый может быть в поселении. На улице увидели ее немногие, а внимание и того гляди обратить могли только пьяный мужичок и дородная баба, суетящиеся возле кликуши. Их сейчас на улице не было.

Надолго ли? Бежать. Спасать свою шкуру. Страх так цепко сжал на глотке когти, что Варваре показалось — она сейчас же задохнется. Пальцы с нажимом растерли кожу у ключицы, зрачки расширились, заполнили всю радужку.

Не заметили, не могли ее заметить селяне — одежду она сменила на деревенскую, волосы убрала в косу, да и терлась она рядом с местной крепостной. Издали приняли бы за сестру очередную, аль родственницу другую.

Стоящие у калитки Бажена и Василий молчали, каждый напряженно оглядывал двор. Отдали бы на растерзание? Понять этого Варвара не сумела. Словно чуя ее взгляд, проезжавший на лошади вдоль улицы Самуил резко вскинул голову, встретился с ней взглядом. Губы тут же потянулись в многообещающей нежной улыбке.

Он полз к окну. Рывками, ощущая, как напрягаются, рвутся жилы. Из груди выдираются сухие хрипы. В венах не кровь — зеркальное крошево. Тысяча тонких осколков и в каждом отражение ее проклятых глаз. Ликующая улыбка, когда дверь за нею захлопнулась. Если бы он только сумел встать, сумел вынырнуть из черного омута… Самуилу невероятно повезло. Повезло, что он сумел проползти через круг свечей, пропалив штанину и опрокинув одну на блюдце. Пламя зашипело, закоптило черным дымом, пустило по комнате странные блики. И стало легче.

Настолько, что он сумел рывком задрать свое тело к подоконнику, опереться подбородком о деревянным выступ, с хрипом давясь воздухом. Миг, другой, он перекинул через подоконник одну руку, затем вторую, подтянулся и его вырвало в распахнутое окно. Отрава. Отравила, не иначе, еще немного и он отдаст богу душу. Агония тянула его за хребет, все мысли были лишь о мягкой постели, ноги, будто шальные, не слушались, норовили повернуть обратно, доволочь тело до кровати, лечь. А он цеплялся взглядом за точку силуэта, едва видневшуюся на кромке леса. Глинка бежала к своим родным землям, там, за взгорком, находилась цепь болот и одинокое разросшееся село, близкое к их поместью.

Брусилов вернет ее домой.

А наутро, когда бред и горячка отступили, когда мир вокруг не плыл ядовитым маревом, он сломя голову понесся к конюшням, собирая народ.

Поймать, возвратить… Вся комната пропахла ею, а на постели виднелись разводы потемневшей засохшей крови. Он и сам был ею запятнан, времени приводить себя в надлежащий вид не было, в венах разгонялась, бурлила злость.

— Доложить живо Глинке старшей, что дочь ее бежала, отравив жениха. Пусть знает, что я еду на ее земли, что право имею возвратить беглянку обратно! — Слова вырываются из груди напряженным клокочущим криком, он вскакивал на лошадь, проверяя закрепленный на бедре револьвер.

И несся вперед, уворачиваясь от прилетающих в лицо лап раскидистых елей, смаргивал пыль, дергал головой, утирая паутину с подбородка о приподнятое плечо. Живее, живее, пока маленькая барыня не растворилась в громаде лесных цепей и болот, пока не улизнула. Она может решиться пойти дальше пешком, с нее станется.

До деревни они добрались быстро, от вчерашней слабости не осталось ни единого следа, его трясло. Внутри все горело, выворачивалось в предвкушении скорой добычи и сладко замирало, когда он представлял, как снова сожмет ее, притянет к себе.

До венчания около часа. Переждать, перетерпеть короткое празднование и она будет полностью в его власти. Варвара Брусилова. Жена.

Он чуял ее, пуская коня по крайней сельской дороге. Богом поклясться был готов — его не тянуло к центральным улицам, потому что она притаилась где-то здесь. Серой мышью засела в норе, услышав залихватский свист вламывающихся в закрытые двери гайдуков. Безумная женщина стала тому подтверждением, сегодня всевышний был на его стороне.

Отклик громких слов еще висел в воздухе — никто не противился. Селяне высыпали на улицы, бабы прижали к грязным ветхим подолам чумазую худую ребятню, попрятались за мужей.

Все едино. Пусть боятся, пусть клянут, но Самуил ее заберет. Во что бы то ни стало. И покарает любого, попытавшегося ее скрыть.

Солнце уже должно было подняться на небосвод, припечь по-летнему, но небо затянули тучи, пустили холод и несмелые нити тумана на землю. Рядом. Чует. По-другому быть не может.

Взгляд Брусилова скользит по верхушкам сосен, вытянувшихся на кромке леса, перескакивает на крыши домов, покрытые соломой. Сколько здесь душ? Избушки небольшие, но ровные, аккуратные, видно не жируют крепостные Глинки, но и концы с концами не сводят. На внимательный осмотр уйдет не меньше двух часов.

И тут взгляд цепляется за чужой. Пронзительный, блестящий из темноты высокого сенника фиолетовым цветом. Губы сами собою тянутся в улыбку, внутри поднимаются, хрустят острыми позвоночниками бесы. Ловушка захлопывается.

На мгновение оба застывают. Она — ошарашенно, стараясь не верить. Он — в предвкушении скорой победы. Пальцы уже чувствовали грубую ткань обносков, в которые закуталась поднимающаяся с колен у окна Глинка. Он почти слышал треск неприметных тряпок, когда он начнет сдирать их с нее.

Мгновение. Она с тихим выдохом отшатывается, коса взлетает в воздух, прежде чем хлестнуть разворачивающуюся девушку по спине. И Самуил срывается вперед. Лупит по бокам коня ошалело, неистово, тот взвивается на дыбы и в широком прыжке проносится над невысокой плетенкой забора. Разбегаются из-под опасно взлетающих копыт пара крепостных с малым ребенком на руках.

Быстрее, не позволяя сбежать. Самуил соскочил, не дожидаясь, когда животное остановится. Врезался плечом в дверь сарая, распахивая ее. Варвара была на середине приставной лестницы. Услышав шум, взвизгнула — тонко, испуганно, совсем по девичьи, и внутри него неожиданным теплом разлилось удовлетворение.

Знаешь, что виновата. Бойся меня. Бойся.

Она стремительной белкой взлетает обратно, пытается поднять к себе лестницу — он не позволяет. Короткий рывок, плотно впечатывая ножки в истоптанное козами сено, и девушка едва не валится ему на голову, в последний миг успевает разжать руки и затравленно попятиться ползком от края.

Самуил поднимется и придушит ее прямо на этом сеновале. Или поцелует. Обе жажды по силе своей не уступали друг другу.

Вверху ожесточенно шуршало сминаемое сено, жертва металась, слышались отчаянные всхлипы и ругательства. А затем короткий вскрик и тишина. Выругавшись сквозь зубы, Самуил быстрее вскарабкался наверх, ловко подтягивая мускулистое тело. Взгляд заметался по второму этажу, внутри лопнула струна раздражения, ударила красным по глазам.

Варвары здесь уже не было.

Чертова ведьма. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы вскочить и рвануть к окну. Под стеной — телега со сбитым вычищенным из сарая навозом, одна сторона сломана и валяется на земле. Не может быть того…

Пальцы до рези вбились в оконный проем, глаза заметались по двору — где же она, неужто прыгнула? Или зарылась в сено, пытаясь сбить его с толку?

Ответом ему стал шумный удар двери о косяк и рухнувшая на первый этаж лестница. Мелькнул улепетывающий девичий силуэт, взметнулись задранные до самых бедер грязные юбки. Он дернулся следом.

Бесполезно, свежий слой настланного сена мал, он переломает ноги прыгая. Вновь метнулся к оконному проему — проклятая ведьма была на половине пути к кромке леса.

Догонит и вырвет ноги. Заставит молить, целуя руки, заставит пресмыкаться. За каждый миг унижения он насытится ее покорностью и отчаянием сполна. Проклиная ловкую невесту, он свесил ноги с края окна и, уцепившись руками за зияющий проем, аккуратно оттолкнулся.

Сарай долго стоял запущенным, это с тоской отметилось, когда оба сапога увязли в навозе по самую середину икр. Брусилов начинал сатанеть. Выбравшись одним резким прыжком, он молча ринулся следом.

Он сильнее, быстрее, проворнее. Годы служения в армии позволяли бежать размеренно, Варвара же неслась рывками — то вырываясь вперед, то спотыкаясь и замедляясь. Расстояние между ними неумолимо быстро сокращалось.

И она это почуяла. Измазанная в сене и навозе, на мгновение бегущая Глинка повернула голову, чтобы увидеть своего преследователя, а затем упорно ускориться. Злость доходила до краев, искала выхода. Их разделяло не больше тридцати шагов.

Не успеет скрыться, он зацепится взглядом за ее силуэт даже в густой чаще. Уже не выпустит.

За спинами раздались перекрикивания гайдуков. Бесполезное зверье, где вас раньше-то носило… Среди гомона человеческих голосов неожиданно раздался испуганный вскрик, за ним вторили остальные. Люди были в ужасе.

И когда он понял в чем дело, сердце трусливо ударилось о желудок, перед глазами пелена стала темно-рубиновой.

— Глинка, стой! Медведь, Варвара!

Зверь выходил из леса немногим левее их. Шатающийся, с заляпанной кровью мордой, он то и дело запинался, тряс мохнатой тяжелой головой и раздирал раскуроченное ухо и оцарапанный пулей череп лапой, толстый кусок шкуры болтался гниющим лоскутом под нижней челюстью. Подранок.

Услышав людей, он поднялся на задние лапы и заревел. Громко, завибрировал воздух, слетела с ветвей испуганная суетливая стайка трясогузок. А затем зверь понесся Глинке наперерез.

Впервые за жизнь Брусилов испугался. Испугался по-настоящему, до трясущихся поджилок и сжатого желудка, готового исторгнуть из себя содержимое. Полоумная, безумная девка коротко вильнула, услышав его рев и… понеслась дальше, побежала прямиком в опасный лес.

Не к спасительным людям, не к нему, готовому простить и взять под свою защиту. Она бежала от него, стремясь опередить несущегося наперерез зверя.

Господи, безумная, она просто безумная.

Тело работало быстрее разума, Брусилов остановился, сбивая дыхание, хватая воздух открытым ртом. Дернул на себя револьвер из кобуры, прицеливаясь. Перед глазами плясали мушки, не хватало кислорода. Плавный спуск курка, звук выстрела бьет по слуху, Варвара даже не оглядывается. У самых ее ног падает грузная тяжелая туша, задевает лодыжку когтистой лапой, и барыня катится в разросшуюся у границы леса крапиву, перемешанную с репейником.

А Самуил еще несколько долгих минут стоит оглушенный. Ее едва не разодрал дикий зверь, он почти потерял ее.

Выплеск адреналина пустил дрожь по телу, только сейчас он заметил, что задержал дыхание. Воздух с хриплым свистом ворвался в легкие, Самуил заставил сделать себя один шаг, за ним следующий, а затем вновь перешел на бег.

Должно быть Варя осталась у туши, свернулась в зарослях, застыла от ужаса. Она должна быть там, после подобного любая лишилась бы сил.

Не любая. Среди смятой травы рубиновыми бусинами блестели капли крови, ее следы вели вглубь леса, а затем терялись на протоптанной крестьянами тропинке, исчезали.

Он закричал. Зло, срывая глотку, позволяя выплеснуться всему напряжению, сводящему в узел внутренности.

И этот крик подогнал Варвару, бредущую к болотам.

[1] Неалкогольный напиток крестьян — смесь воды и меда.