Будда

Глава V Бегство и разочарование

Таким образом, мы окольными путями вновь пришли к началу нашей истории. И это типично индийский, а также и буддистский путь. Теперь вспомним о Сиддхартхе Гаутаме, покинувшем родительский дом. К нему мы возвратимся в легенде, рассказавшей нам о чудесном рождении и первых шагах Бодхисатвы. Теперь мы встречаемся с ним во время его последней инкарнации. И здесь наряду с великолепием мы сталкиваемся еще и с иным: с тем, что нужно познать и обдумать, а это — начало пути к просветлению. Его уже в первые часы после рождения предсказал провидец Ашита, мудрец того времени.

Об этом мы читаем следующее в «Nalaka Sutra» («Sutra Nipata») в переводе Дутойта:

«Провидец Ашита видел, как однажды весь день были счастливы и исполнены радости толпы трижды десяти богов, и как боги, облаченные в чистые одежды, касались своих одежд и с благоговением восхваляли Индру.

Когда он увидел богов, пребывающих в восторге и удовольствии, он засвидетельствовал свое благоговение и сказал следующее: «Почему так радостно собрание богов? По какому поводу вы хватаете свои одежды и размахиваете ими?

Даже если состоялась битва с демонами и боги победили, а демоны были побеждены, то и тогда не возникло такого волнения; что вы увидели такого, чего еще не было, и потому так ликуете?

Вы кричите, вы поете и говорите, вы кладете руки на плечи друг другу и танцуете; я спрашиваю вас, живущих на вершине Меру, просветите меня, почтеннейшие!»

«Бодхисатва, благороднейшая жемчужина, несравненный, родился на благо в мире людей в деревне Шакья, в стране Лумбинейя; потому мы так довольны и радостны.

Он, величайший из всех существ, первый среди мужчин, лучший из героев, высший среди всех творений, создаст свое царство в лесу, названном в честь ясновидцев, и голос его возвысится как могучий лев, царь зверей».

Когда Ашита услышал эти речи, он покинул небо тушита и отправился к дому Шуддходаны; там он сел и обратился к шакьям: «Где мальчик? Я хочу его видеть!»

На это показали шакьи тому, которого называли Ашита, ребенка, мальчика, который блестел как золото, обработанное огнем в руках умелого мастера, который излучал великолепие, который был в высшей степени прекрасен.

Когда увидел Ашита мальчика, который светился как пламя, который блестел как прекраснейшая звезда, странствующая в небе, или как раскаленное солнце осенью, когда не закрывают его тучи, то пришел он в восторг и ощутил огромную радость.

Боги держали в воздухе зонт от солнца, у которого было много ветвей и сто кругов; опахала на золотых рукоятях колыхались в воздухе и не видно было никого, кто бы держал зонт от солнца и опахала.

Когда Канхашири, прозванный аскетом, увидел желтые камни, подобные золотым украшениям, и белый зонт, который держали над его головой, тогда с радостным сердцем и уверенностью принял он мальчика в свои руки.

И когда принял он главу шакьев в свои руки, потому что он требовал взять его, то он, сведущий в приметах и афоризмах, бодро возвысил свой голос: «Это несравненный, самый выдающийся среди людей»».

После провидца Ашиты явились сто восемь брахманов, которых царь Шуддходана пригласил на именины принца. Здесь, как и в последующих сообщениях, неразделимо переплетены реальность и легенда.

Мы видим раджу как могущественного царя, а Бодхисатву как принца неземной красоты. Дворец и дворцовая жизнь приобретают фантастические масштабы. Блеск, богатство и великолепие характеризуют жизнь Сиддхартхи Гаутамы. Это то обрамление, в котором свершается первое светское пророчество о будущем новорожденного.

После пира царь призывает восемь самых важных из приглашенных брахманов указать признаки на теле принца. При этом было установлено тридцать две приметы, по которым отличают Какравартинов — властителей мира или будд.

Семь брахманов признали обе возможности — властитель мира или будда. А самый молодой из них однозначно признал в ребенке будущего Просветленного, Будду. Царь не захотел воспринять последнее предсказание и придерживался решения большинства.

О детстве Сиддхартхи Гаутамы известно немного. Источники молчат об этом. Тем более впечатляющей является история, произошедшая на седьмом году его жизни, спокойная история, которая именно поэтому, а также в силу ее смысла, указывающего на будущее, заставляет думать о корнях, уходящих в реальность, то есть одно из воспоминаний зрелого Будды.

Во многих азиатских странах до сих пор существует обычай, когда царь вспахивает землю. Властитель вспахивает весной перед севом первую борозду. На это священное действие Шуддходана взял с собой в деревню своего сына. Пока он исполнял свой долг, Сиддхартха задумчиво сидел под яблоней и наблюдал за работающими крестьянами. Вдруг он увидел блестящую ящерицу, проскользнувшую мимо него. Она охотилась за насекомыми. В этот момент из тени дерева выползла змея и проглотила ящерицу. Когда при этом тело змеи сверкнуло в солнечном свете, вниз стремительно опустилась хищная птица и схватила змею.

Для мальчика эта последовательность событий стала ключевым наблюдением. Он познал угрозу жизни, познал опасности, которым мы постоянно подвергаемся даже при ощущении великого счастья. И он пришел к познанию взаимосвязей жизни, которые одновременно являются взаимосвязями страдания. В этом эпизоде из детства буддисты видят первое проявление бодхисатвы.

В последующее время сначала казалось, что случай под деревом не оставил у Сиддхартхи глубокого следа. Он вел роскошную, полную удовольствий жизнь, и его отец видел уже в нем будущего раджу.

Но были еще и боги, его соратники с неба тушита, которые знали его настоящее предназначение.

В течение дня он неоднократно, хотя и нечасто сталкивался с окружающей действительностью — с болью, болезнью и страданием. Но в легенде это толкуется как просвещающее вмешательство богов, так как Шуддходана старался по возможности оградить сына от дурных впечатлений.

Во время выездов верхом или прогулок, так рассказывает легенда, одно из связанных с Бодхисатвой божеств являлось ему то в образе дряхлого старика, то больного, то изможденного аскета и разлагающегося трупа. Соответственно его дальнейшему жизненному пути эти встречи представлены в легенде как столкновения неосведомленного с действительностью. Принц спрашивает у своего возницы, какое значение несут в себе явления, нарушающие гармоничную картину его беззаботной жизни. Ответ, раскрывающий всю бренность нашей жизни, потрясает его и одновременно напоминает о пережитом под яблоневым деревом.

По возвращении из последнего такого выезда принц узнает о рождении своего сына Рахулы. В этот же час Сиддхартха Гаутама видит себя свободным от обязанностей сына раджи и решает сделать выводы из встреч с нищетой человеческой жизни и ее быстротечностью.

Иначе, чем в изложении нашей главы «Сиддхартха принимает решение», которая основывается на источниках, описывается в легенде первый после рождения большой выход Бодхисатвы, где наряду с ним главные роли играют его возница Чаппа и лошадь Кантхака.

В переведенной Дутойтом «Ниданакатхе» об этом говорится с драматическим преувеличением и пророческим предвидением следующее:

«Его дворец показался ему безобразным моргом, полным продырявленных трупов; и три существования показались ему горящими зданиями. И вырвался у него крик: «О, тяжко от нищеты, о, тяжко от роковой участи!» И сердце его горячо обратилось к монашеской жизни. Со словами: «Сегодня надлежит мне произвести великое отречение от мира», — встал он, подошел к двери и спросил: «Кто там?» Чанна, положив голову на порог, ответил: «Это я, Чанна, о принц». На это сказал Бодхисатва: «Я хочу сегодня провести великое отречение от мира; взнуздай мне коня!» Тот ответил: «Хорошо, о господин», — взял уздечку и пошел в конюшню. Здесь он увидел при свете лампы, наполненной ароматным маслом, под балдахином, украшенным листьями жасмина, на великолепном месте стоящего Кантхаку, царя лошадей, и взнуздал его, думая про себя: «Сегодня подобает мне взнуздать его». Конь понял, когда его взнуздали: «Эта уздечка очень крепка, она не такая, как в другие дни, когда речь идет о прогулке в парк и веселье; мой принц пожелает сегодня свершить великое отречение», — и он громко и радостно заржал. Его ржанье можно было бы услышать по всему городу, но боги подавили его, и никто его не услышал.

Когда Бодхисатва отослал Чанну, он подумал: «Я хочу еще увидеть моего сына», он поднялся с корточек, подошел к покоям матери Рахулы и открыл дверь. В тот же момент в покое погасла лампа, наполненная ароматическим маслом. Мать Рахулы спала на своем усыпанном различными цветами жасмина ложе и при этом держала головку своего сына в руке. Бодхисатва остановился на пороге и посмотрел на них; при этом он думал: «Если я отодвину руку княгини, чтобы взять моего сына, княгиня проснется и возникнет препятствие на моем пути отсюда; когда я стану буддой, я вернусь и увижу его». И он спустился вниз из своего дворца.

После того, как Бодхисатва так вот спустился вниз из дворца, он подошел к своему коню и сказал: «Дорогой Кантхака, унеси ты меня сегодня в ночь; когда я с твоей помощью стану буддой, я спасу мир богов и людей». С этим он вскочил на спину Кантхаки. Кантхака был от шеи восемнадцать локтей длины и имел соответствующий рост. Он был наделен скоростью и силой и имел совершенно белую масть, как чистая раковина. Если бы он заржал или начал бить копытом, то этот шум услышали бы по всему городу; поэтому боги своей силой заглушили его ржанье, чтобы никто не слышал его, и подкладывали ладони под его копыта, где он ступал.

После того, как Бодхисатва сел на своего коня и велел Чанне ухватиться за его хвост, подъехал он в полночь к большим городским воротам. Но царь думал так: «Бодхисатва никаким образом не сможет открыть городские ворота и скрыться», и он так все устроил, что каждую из двух створок ворот могли открыть только тысяча человек. Но Бодхисатва, наделенный силой и мощью, обладал в пересчете на слонов силой десяти тысяч миллионов слонов, в пересчете на людей силой в сто тысяч миллионов человек.

Тут он подумал: «Если ворота сегодня не откроются, то я, сидя на спине Кантхаки, вместе с Чанной, держащимся за хвост коня, понукну коня ногами и перепрыгну на нем степу высотой в восемнадцать локтей».

Чанна, со своей стороны, размышлял: «Если ворота не открыты, то я посажу принца на свои плечи, сам я обхвачу Каптхаку правой рукой под брюхом, схвачусь за подпругу и перепрыгну стену.»

А Кантхака думал: «Если ворота не открыты, то я подниму моего господина, который сидит у меня на спине, вместе с Чанной, который держится за мой хвост, и перепрыгну через стену».

Если бы ворота не были открыты, то тот или другой из троих так бы и сделал, как он себе это представлял. Но одно из божеств, находившееся у ворот, открыло их.

В этот момент Мара, злой дух, думал: «Я заставлю Бодхисатву повернуть назад», и стоя в воздухе он окликнул: «Достойнейший, не уходи; через семь дней ты увидишь колесо господства миром; ты приобретешь господство над четырьмя частями света, окруженными двумя тысячами островов, вернись, достойнейший!»

Тот спросил: «Кто ты?»

«Я Вашуватти», — притворился он.

Тогда возразил Бодхисатва: «Мара, я понимаю, что мне могло бы явиться колесо господства над миром, но мне не нужно царства, я заставлю возликовать десять тысяч миров и стану буддой».

На это сказал Мара: «Отныне я буду узнавать по тебе каждое движение твоей мысли, будь то желание удовольствия или недоброжелательство, или злодеяние, как только ты об этом подумаешь»; — и чтобы найти в нем какой-либо порок, он всюду следовал за ним, как тень.

Но Бодхисатва, лишенный чувства алчности, отверг обещанное ему господство над миром как сгусток слюны и покинул с большими почестями город в полнолуние Ашальхи, в последний день Ашальхи-Накхага».

В тот же день праздника, в который он, Сиддхартха Гаутама, тридцать лет назад был рожден, он покидает дворец своих родителей, который он воспринимает как тюрьму, как «морг». Он разрывает последние связи с домом, отсылает назад Чанну и становится свидетелем смерти своего любимого коня от боли разлуки.

Оставшись один, он отрезает себе волосы, которые как светящийся знак поднимаются в небо, и надевает монашескую одежду. Так свершается внешняя перемена, которая, однако, как мы увидим позже, не приводит к давно желаемому внутреннему изменению.

Он добился решающей победы над Марой, воплощением зла, при выезде из Капилавасту. Но уже вскоре он вынужден узнать, как многолик дьявол на этой земле и как трудно даже самым доброжелательным утвердить себя в поисках истины.

Родительский дом, семья и благополучие, «жизнь в нормальных условиях», как сегодня говорят у нас, остались позади. Без средств, один в чужом окружении, он был вынужден выпрашивать себе пропитание и искать на ночь сухое место для сна.

Большего контраста, чем между его домом и теперешней его жизнью, представить невозможно. Но чужбина должна была принести ему спасение, отсутствие соблазнов и глубокое познание, на которое он надеялся. Он еще находился между конфликтом и преодолением, между сном и пробуждением. Его целью было окончание запутанного круговорота перерождений — нирвана.

Хотя это слово «нирвана» описывает самое таинственное, к чему может стремиться человек, и труднообъяснимо, и прежде всего небуддистам его почти невозможно сделать понятным, оно, однако, после того, как Будда после долгих земных странствий наконец достиг нирваны, стало целью для многих людей. Поэтому мы хотим, странствуя вместе с Буддой, постоянно держать его в поле нашего зрения.

Уже в первую ночь своего бегства Сиддхартха Гаутама прошел длинный путь. Он верно опасался, что иначе слуги отца нападут на его след и силой вернут назад. Но уже несколько часов спустя он пересек границу родного царства.

Его первой целью была расположенная далеко на юго-восток от Капилавасту Раджагаха, где он встретил молодого царя Бимбисару из Магадха, который предложил ему разделить с ним его власть как великого царя. Но и здесь ушедший в отшельничество остался непоколебимым, как бы царский город Раджагаха ни превосходил блеском и богатством его родной Капилавасту.

На долгое время это стало последней встречей Сиддхартхи с внешним блеском того времени. Он пережил ее уже как изгой, так как слуги царя Бимбисары встретили сына раджи как нищего, просящего милостыню.

Совсем иначе, чем в Раджагахе, выглядел окружающий мир в городах, которые посещал в своих странствиях бездомный. Он встретил странствующих монахов и аскетов, подобных он уже видел в окрестностях своего дворца. Теперь он вплотную соприкоснулся с ними и разговаривал с ними. При этом он установил, что совершенно различные мотивы побудили их покинуть дом и семью. Наряду с действительно ищущими смысл жизни, которые, как он сам, стремились к знанию, было много других, которые покинули своих близких из-за пресыщения, скуки или раздоров. Они уходили от споров и ссор с женой и детьми, а прежде всего от притязаний, которые тогда, как и сейчас, свойственны многим людям. Они ушли, потому что не могли выполнить то, чего от них ждали. Но у большинства причиной была просто нужда, которая гнала их на улицу, делала их бездомными, что во все большей мере мы наблюдаем и сейчас.

Высшей целью для аскетов было отсутствие потребностей. При этом многие из нужды делали добродетель, надеясь получить вознаграждение за свое отречение в этой или в следующей жизни. Многие очень легко воспринимали аскетизм, ели тайно то, что смогли получить. Других фанатизм доводил до голодной смерти. Некоторые придумывали себе диету, согласно которой ели только фрукты или только жидкую пищу. Многие в распределении приема пищи следовали космическим законам. Они ничего не ели в новолуние, а потом каждый день до полнолуния на один кусочек больше, после чего опять каждый день до следующего новолуния на один кусочек меньше.

Уже по этому одному вопросу проходили бесконечные дискуссии, одни обвиняли друг друга в приеме запрещенной пищи, в количестве съеденного и неправильном времени приема пищи. Другие смеялись над бесплодным спором. Для многих это было спектаклем и возможностью показать себя, тем более что на улице проходила жизнь не только аскетов.

Мы не можем достаточно красочно представить себе бурное оживление в пригородах, деревнях, рощах и лесах, которое можно и сегодня еще встретить в Индии. Но тогда были не только аскеты, мечтатели, заклинатели змей, целители, фокусники и симулянты. На улицах было также много истинных и мнимых учителей и любителей поспорить.

Они обсуждали философские проблемы, начиная с грубого материализма и заканчивая тонким духовным эзотеризмом. Не было ни одного жизненного вопроса, который не становился бы предметом дискуссий, продолжавшихся и днем и ночью.

Умственные способности аскетов часто контрастировали с их наготой, одичалой внешностью и длинными свалявшимися волосами. Искры ума вспыхивали в их огненных взорах и на до костей исхудавших лицах. Часто из таких уст исходили самые умные замечания. Но Сиддхартха, следивший за своей чистотой и опрятностью и как особенный проходивший через толпу, считал все здесь сказанное и поставленное на обсуждение слишком поверхностным, чтобы оно могло побудить его задуматься над этим. Ему казалось, что сказанное не слишком отличалось от поступков, совершаемых вокруг, будь то аскеты-собаки, которые привязывали себе хвост и с лаем бегали по деревням, или аскеты-летучие мыши, которые висли вниз головой на деревьях, пли нищие, калечившие сами себя в надежде получить большую милостыню, поглотители огня и ходячие скелеты, растягивающиеся на доске с гвоздями. Для них всех аскетизм означал приобрести в десять раз больше тога, от чего они добровольно отказались. Помимо этого, они считали себя способными совершать чудеса: ходить над водой, летать, проходить сквозь стену, подниматься вверх по брошенной в воздух веревке и бегать со скоростью ветра. Такие чудеса, совершенные особенно хорошо образованными ламами[1], подтвердили еще в начале нашего столетия надежные европейские свидетели.

Но для Сиддхартхи все это не имело значения — картинка-лубок различных событий, для того времени не более, чем многообразие телевизионных программ, которые, если мы хотим, день и ночь наводняют нашу комнату. Сиддхартха не хотел этого. Для него важно было нечто большее, чего в многообразии явлений было намного меньше: углубление в себя и просветление. Сначала он попробовал найти наставления на этом пути у рекомендованных ему учителей.

Первого звали Аларо Каламо. Он, видимо, не был знаменитым адептом своего времени, так как, исключая речи Будды, он не упоминается ни в одном сочинении того времени. Богатая индийская духовная история ничего не сообщает о нем. Но он, видимо, был хорошим учителем медитации. Хотя Будда сам позже в своих речах рассказывает о встрече с Аларо и о своем обучении у него, мы ничего не знаем об учении Аларо, который, очевидно, интерпретировал жизнь как небытие. Будда не считает нужным сообщать о нем. Тем более интересно сообщение о его отношении к Аларо, содержащееся в одной из речей, обращенных к монахам. Знаменитый своевольный переводчик речей Будды Карл Нейман сформулировал ее на немецком языке. Там мы читаем:

«Став паломником, в поисках истинного блага и несравненной наивысшей тропы мира отправился я к Аларо Каламо и сказал ему: «Я хотел бы, брат Каламо, согласно этому учению и порядку вести жизнь аскета». На это, монахи, ответил мне Аларо Каламо: «Оставайся, достойнейший! Это такое учение, что смышленый мужчина даже в течение короткого срока сможет понять, освоить и проявить собственное мастерство.» И я постиг, монахи, за короткий срок, очень быстро это учение. Я учился столь долго, пока губы и звуки еще могли что-либо сообщить, учил слово знания и слово старших учеников, и я, и другие знали: мы знаем и понимаем это. Потом пришла мне, монахи, мысль: Аларо Каламо провозглашает не все учение по своей вере. Сам все постигнув и усвоив, я владею им, наверняка Аларо Каламо знает точно это учение. И пошел я, монахи, к Аларо Каламо и так говорил: «Насколько, объясни нам, брат Каламо, мы это учение постигли, усвоили и овладели им?» На это, монахи, представил Аларо Каламо царство небытия. Тут пришла мне, монахи, мысль: «Даже у Аларо Каламо нет уверенности, но у меня есть уверенность; даже у Аларо Каламо нет стойкости, но у меня есть стойкость; даже Аларо Каламо не обладает проницательностью, но я обладаю проницательностью; даже Аларо Каламо не может самоуглубиться, но я могу самоуглубиться; даже Аларо Каламо не обладает мудростью, но я обладаю мудростью. Что если я попытаюсь усвоить это учение, о котором Аларо Каламо говорит: «Сам постигнув и усвоив, владею я им», — чтобы стало оно для меня полностью ясным?» И в короткое время, очень скоро, монахи, понял я это учение, усвоил и овладел им. И пошел я вновь, монахи, к Аларо Каламо и так сказал: «Это и есть ли учение, брат Каламо, насколько мы его поняли, усвоили и постигли?»

«Насколько, о брат, это учение понято, усвоено и постигнуто».

«Теперь, брат Каламо, я понял, освоил и овладел этим учением».

«Счастливы мы, о брат, в высшей степени облагодетельствованы, что столь достойнейший является нам как аскет! Как возвещаю я учение, так ты им и овладел, как ты им овладел, так и возвещаю я учение. Как я знаю учение, так и ты знаешь учение; как ты знаешь учение, так и я знаю учение. Какой я, такой и ты; какой ты, такой и я. Пойдем, брат, как равные, мы будем управлять этой толпой учеников».

Так, монахи, Аларо Каламо, мой учитель, объявил меня, своего ученика, равным себе и воздал мне высокие почести. Тут пришла мне, монахи, мысль: «Не это учение ведет к отречению, к повороту, к освобождению, к возвышению, к распознаванию, к пробуждению, к угасанию, оно ведет лишь в царство небытия». И нашел я это учение недостаточным, монахи, и неудовлетворенный отошел от него».

Впервые мы встречаем здесь собственные слова Будды, которые до нашего времени являются важнейшим источником его учения и его влияния. Хотя описание Буддой времени обучения у Аларо не очень исчерпывающее — больше критики, чем описания, — в нем четко прослеживается одно: учителя-мудрецы также стремились к почету и материальному успеху. Аларо надеялся увеличить и то, и другое с помощью участия Сиддхартхи в деятельности своей процветающей школы. Сиддхартха снискал уважение повсюду и считался после встречи с царем Бимбисарой фаворитом повелителя Магадхи, от которого Аларо ожидал получить поддержку для своего учебного заведения.

Но Сиддхартха не впал в уныние после разочарования учением Аларо. Он начал искать другого учителя и нашел его в лице знаменитого Уддаки, сына ученого Рамы, который считался знаменитым знатоком и толкователем упанишад.

То, что Будда позже взял в свое учение из духовного богатства упанишад, он выучил у Уддаки. Последнему вскоре стало очевидным духовное превосходство Сиддхартхи, и он предложил ему, исходя из этого, руководить своей школой мудрости.

Но Сиддхартха и на этот раз отказался. Ему важно было не светское признание и не передача общепринятых знаний, а понимание взаимосвязей. К этому, по его мнению, он еще не приблизился ни на шаг. Более того, он понял, что путь отшельника, несмотря на все его старания, пока еще не привел его к пристанищу действительно Пробужденного. Он увидел, что стоит в самом начале длинного пути. И никаких признаков пробуждения, которое было его страстной мечтой.