Букет из народных преданий

I

Окна окованы тьмой и морозом,

в хате теплынь и уют;

бабка клюет перед печкою носом,

девушки пряжу прядут.

«Прялка, быстрей! Веселее жужжанье!

близок рождественский пост к окончанью,

скоро и святки придут!»^{11}

Любо работать девице красной

в зимние хмурые вечера;

знает – старанья ее не напрасны,

верит — придет и ее пора.

Явится молодец за прилежной,

молвит: «Красавица, выйдь за меня!

будешь супругой моею ты нежной,

верным супругом твоим буду я.

Я тебе мужем; ты мне женою,

брачный венец нас с тобою ждет!»

Та, что над пряжи клонилась волною, —

глядь — уж для свадьбы рубашки шьет.

«Прялка, быстрей! Веселее жужжанье!

близок рождественский пост к окончанью,

скоро сочельник придет!»

II

Ой, ты, щедрый вечер

святочных гаданий,

кому исполненье

принесешь желаний?

Хозяину — хлеба,

коровам — кормежку,

петух — чеснок любит,

курам — горсть горошку.

Плодовым деревьям —

со стола остатки;

детям — золотые

во сне поросятки.[12]

А моя девичья

душа молодая

чего-то иного

желает, гадая.

У темного леса

над старой плотиной

столетние вербы

склонились с повинной.

Одна верба круто

над землей склонилась,

где синее озеро

подо льдом укрылось.

Тут, говорят, в полночь,

при лунном сияньи,

в проруби девице

суженый предстанет.

Не страшна мне полночь,

к ведьмам нету страху;

прорублю я прорубь

топором с размаху.

Погляжу я в прорубь

ровно к полуночи,

суженому тихо

загляну я в очи.

III

Мария с Ганной — двое подружек,

обе как розы весенней цвет:

какая краше, какая лучше,

сразу на это не дашь ответ.

Эта ли к молодцу обернется —

ради нее хоть в огонь готов!

Только вторая ему улыбнется,

нету у него для сравненья слов.

Полночь настала. В глуби небесной

вспыхнули звезды. Полночь тиха,

звезды вкруг месяца скучились тесно,

словно овечки вокруг пастуха.

Ночь наступила — мать над ночами,

ночь рождества, путеводной звезды;

снег вкруг деревни искрится лучами,

по снегу — к озеру видны следы.

Над полыньею одна в душегрее,

встала другая подле нее:

«Ганнушка, Ганна, скажи мне скорее,

что ты там видишь, сердце мое!?»

«Ах, там в тумане, — с открытою дверью

мнится мне Вацлава домика вид —

вот прояснело, вижу теперь я,

там на пороге парень стоит.

В темнозеленом кафтане он, молод,

шапка надвинута набекрень,

к ней мной дареный букетик приколот,

Господи! Это ж — Вацлава тень!»

Быстро вскочила в жарком порыве,

стала над низко склоненной другой:

«Ну, мое золотко, что там, Мария!

Что тебе видится под водой?»

«Ах, вижу я: вижу скрытые мглою,

в дымной завесе, мерцая в ряд,

словно бы свечи вокруг аналоя,

красные огонечки горят.

Черное что-то туман прикрывает,

вот уж из мглы проясняется той: —

боже! ведь это ж — подружки рыдают,

а между ними — покров гробовой!»

IV

Веет ветер ласковый

по полям, яругам,[13]

цвет весенний стелется

полем, садом, лугом.

Загудела музыка от костела звоном,

а за ней, осыпана цветом благовонным,

едет свадьба цугом.

Молодой жених, красив

и лицом и станом,

шапку лихо заломил,

зелен цвет кафтана,

как предстал ей ночью той,

так ведет к себе домой

красавицу Ганну.

Пришла осень. На ветвях

ветер листья косит,

похоронный слышен звон, —

мертвую выносят;

в трауре подружки, свечи потухают,

клич и причитанья трубы возглашают,

заунывно воют:

вечному покою!

Чье венок обвил чело,

кто в гробу почиет?

белой лилиею чья

надломилась выя?

Отцвела, как бы затоплена росою,

умерла как бы подкошена косою, —

бедная Мария!

V

Окна окованы тьмой и морозом,

в хате теплынь и уют;

бабка клюет перед печкою носом,

девушки пряжу прядут.

«Прялка, живей! Веселее жужжанье!

близок рождественский пост к окончанью,

скоро и святки придут!

Ах, сочельник темный,

и звезда святая,

как тебя я вспомню, —

за сердце хватает!

Так же мы сидели

вкруг за челноками:

год промчался еле —

нет двоих меж нами!

Одна косу расплела,

волосы густые,

распашонки шьет она,

а другой — земля тесна,

бедная Мария!

Вот сидим мы, как вчера,

дружной стайкой тесной,

что же с каждой через год

станет? Неизвестно!

Громче жужжанье! Быстрее вращенье!

В мире все кружится, все в измененьи,

жизнь человеческая, как сон!

Лучше, коль завтрашний день им неведом,—

людям непрочной надеждою жить,

чем — обреченное бурям и бедам —

страшное будущее открыть!»^{12}