Бульвар Постышева

Дорога на Малое Море начинается сразу же от супермаркета

Какого? Любого. В какой-то Вы все равно заезжаете затовариваться, и лишь после этого, кое-что, тем не менее, забыв купить, стартуете в сторону Байкала, обещав всё забытое купить в Баяндае.

— Ну, с Богом! — произнес Архип, посмотрел на часы, на щиток приборов, в зеркало заднего вида, в боковые зеркала, оценивая ширину просмотра, на Юльку, на Небо, мелко трижды перекрестился и повернул ключ зажигания.

Машина, почти не слышно, завелась, стрелки приборов прыгнули вверх.

Юлька сидела справа в коротком легком летнем сарафане с небольшой запотевшей бутылкой «пепси» в руках. Ножки красиво были сжаты вместе.

Архип выжал сцепление, переключил рычаг скоростей на «первую», быстренько потрогал левую Юлькину грудь, улыбнулся и подмигнул в ответ на её удивленный поворот головы, медленно отпустил педаль, и серебристо-черный красавец «Бронко» нехотя пополз на дорогу.

После «ГАИшного» КПП дорога потянула в гору. С обеих сторон стояли высокие сосны, освещенные полуденным, высоким солнцем. Всё, город остался позади, настроение значительно улучшилось, впереди их ждал Байкал, несколько дней отдыха и, наверняка, приключения — без приключений на Байкале (и у Архипа) не бывает.

Архип открыл окно, закурил.

Юлька порылась в бардачке, отыскала какую-то кассету, негромко, чисто фоном, поставила дорожную песню, поудобней откинулась вместе с сиденьем назад.

— Хорошая машина, — произнесла она, чувствуя, что Архип этого давно ждет.

— Ни то слово! — тут же согласился Архип. — Сто восемьдесят пять лошадей, а весу — тонна. Как у «Волги». Прикинь! Корпус пластиковый — легкий. Зато внизу — броня. Защита, листы-тройка и на коробке, и на бензобаке, и под движком. Железнодорожный вагон! Как неваляшка — вся тяжесть внизу, дорогу держит — за милый мой. И по лесу не страшно шарахаться — не пробьешь. Я ему ещё кингурен на «Эталоне» сварил — вообще, только сосны разлетаются. Коробка механическая, четыре ВэДэ, передок, как на «Уазике» на колёсах включается, но только одним щелчком, а ни как на наших, где крутить надо. Движок Вэ-образный, впрыск, а гедрач-то какой, гляди, одним пальцем рулить можно! — и Архип порулил одним пальцем.

Он с упоением рассказывал то, что Юльку особо не интересовало. Но она слушала — что делать? Пусть похвастается, видно же, что давно за рулем не сидел — три недели минимум. Она улыбнулась и надела солнцезащитные очки.

— Зверь, а не машина! — продолжал Архип, обгоняя грязные «Жигули». — Мы тут как-то зимой с Олежкой Шемякиным на охоту поехали на нем. Мороз — градусов сорок, сорок пять. Нас понесла нелегкая. Но надо было лицензию закрывать — срок кончался. Поперли мы в тайгу. По зимнику. Далеко урыли. До ближайшей трассы километров двадцать. Речку переехали, погоняли вдоль пригорков, ничего не нашли, и ближе к вечеру обратно. А когда речку переезжали, я помню, что за ней такая, типа яма или ниша была, а обратно едем — ниши нет. Может не та дорога? Нет — вроде та. Речка — та. След, вроде, наш — других-то никого нет. Правда, след поземкой припорошило, но след виден. Подъезжаем к речке, и, вдруг, — На! Морда в эту яму, аж по самое лобовое! Пока мы катались, морозом из-подо льда воду выдавило и затопило нишу. А яма приличная! Сверху ледок затянулся, и его поземкой припорошило — не поймешь, что там яма, не видно. Вот мы и урылись в яму. Хорошо, что ещё медленно шли. Я вылажу, сую руки в воду, чтобы передок включить, вода холодная, бляха, — как огонь обжигает, включаю. «Ну, — говорю Олегу, — молись! С первого толчка не выскачет, шлифанет — всё, труба! До лета, как памятник стоять будет!» А перспектива тащиться двадцать километров за лесовозами на тракт — не катит. Холод собачий. Да и ни один лесовоз не пойдет по реке, чтобы нас тянуть — лед может не выдержать. К тому же крюк — двадцать туда, двадцать обратно. Хреновая, одним словом, перспектива. Я за руль, Олежка толкает сбоку. Заднюю врубил, как — не знаю, но с полпинка вырвали машину из ямы. Правда, пришлось потом по другой дороге объезжать, тоже крюк не малый, но это уже чепуха. Главное — вырвали! Не подвел «Бронхит»!

Архип ласково погладил по приборному щитку, промурлыкав: «Знает папку, не подводит!»

Юлька улыбнулась. «Да он совсем ещё мальчишка, — подумала она. — Ещё в машинки играет».

Дорога пошла вдоль хомутовской степи, расположенной справа, и небольшими пригорками, стоящими по левую сторону дороги.

— А здесь мы весной раньше на уток охотились, — продолжал Архип, кивнув вправо. — Снег тает, лужи разливаются, утки на проталинах кормятся. Много бывает. Прямо из окна стреляли. Они машин не бояться. Подъедешь, откроешь окно, «Хлабысь» — готова! Доставать, только, не удобно — грязина, липкая и глубокая. В болотниках не всегда пройдешь. Сейчас уже так не поохотишься — машин много, запрещено.

Архип вздохнул, вспоминая.

— А вон там, на пригорке, — Архип показал на, круто восходящую слева, лесистую горку, — мы однажды двух зайцев видели. С сынишкой ехали, маленький он ещё тогда был — лет пять, наверное. Смотрю, зайцы скачут. Так же — весной. Мех у них ещё белый и на склоне горы, как на ладони — мишень, другого ни надо. Я с ружьем. Мы, по-моему, уже успели утку подстрелить, ну, не важно, короче — я с ружьем. Первая реакция — бить! Но тут я подумал: «Красивые такие, маленькие, скачут себе куда-то, зиму только-только пережили, не погибли, ещё шёрстку не поменяли, а я их сейчас, как в тире — «бах, бах!» Сынишка рядом, он ещё маленький, увидит — что подумает? Скажет, батя урод, про зайчиков сказки читает, а тут, как последняя сволочь, расстрелял двух несчастных зайчат». Да и не в этом дело, хотя это тоже многое значит — просто жалко мне их стало. Посмотрели мы на них с сыном и поехали дальше. А зайчата по своим делам прыг-прыг.

Архип закурил. Некоторое время молчал, пока справа у дороги не показались «кукурузники».

— Во! Вот здесь, Юлька, я с парашюта прыгал, — он показал на взлетное поле, на три ряда самолетов и вертолетов по правую сторону дороги.

Самолеты, как кузнечики, красиво стояли в ожидании Неба.

— Красиво смотрятся?

— Красиво, — согласилась Юля.

— Мне, почему-то всё время, как мимо проезжаю, приходит в голову мысль: а чего бы их ни покрасить в яркие цвета? В горошек, допустим, в клеточку, в «Микки Маусов». Прикинь, как классно бы было! А то стоят запыленные, зеленые-синие, а так бы были розово — желтые, оранжево-бирюзовые, красно-черные с мышатами по всему борту. Классно?

— Классно, классно, — согласилась она. — Выдумщик ты.

— Выдумщик — не то слово. Я тут навыдумывал, когда мимо ездил, как можно новое развлечение для экстрималов сделать. Вот смотри: здесь постоянно прыгают с парашюта, прямо на это поле. Прыжок — четыре сотни. Вызываем экстрималов и говорим: «Прыжок — штука, потому что…» А вот тут уже объяснять надо: «В крайнем доме, в соседней деревне, живет ебанутый дядя Гоша, предположим, который ненавидит парашютистов, потому что над его хатой самолеты по воскресениям достали летать! Дядя Гоша что делает? Он каждую ночь, пробирается на посадочное поле и вбивает огромный полуметровый железный штырь в землю. Парашютист, если на него наткнется, — насквозьняк! Все об этом знают, поэтому — это экстрим. Дядя Гоша, каждую ночь меняет местоположения штыря. А из-за травы его не видно. Но все знают, что штырь где-то есть». Цены резко возрастают, экстрималы валял валом. Иногда, говорят, что кого-то проткнуло, но это все фуфло — никого ещё ни разу не проткнуло, потому что ебанутый дядя Гоша — это рекламный трюк! Миф! — Архип посмотрел на Юльку хитрыми глазами. — Как? Круто?!

— Ты у психиатра, когда последний раз был? — засмеялась Юлька.

— Чего бы ты понимала? — не обидевшись, ответил Архип. — Для хорошего экстримала лишний штырь в жопе — не лишний. Видела по телику? — они специально себе болевые ощущения устраивают, врезаясь, падая, подставляя руки под укусы. Идиоты!

Архип на минутку отвлекся, обгоняя ещё пару машин.

— Я здесь первый раз с парашюта прыгал, и сразу — в затяжном. Прикинь, первый раз — и сразу в затяг! А? — Архип махнул рукой. — Хотя, куда тебе….

— Конечно, куда мне? — перебила Юлька. — На штырь-то не нарвался?

Архип засмеялся.

— Нет, не нарвался. Пронесло. А ты — язва.

Он хотел потрепать её по голове, но она отклонила голову.

— И сильно пронесло? — продолжала подначивать Юлька.

— Ты у кого таким гадостям-то научилась, дочка…

Архип успел прикрыться ладонью, чтобы не получить несколько шлепков по голове.

— Я тебе покажу, — дочка!

— Понял, понял я — виноват…. — успел сказать он. — Не отвлекайте водителя, дамочка.

— Ну, не называй меня, пожалуйста, дочкой!

— Ну, прости, прости, прости — забыл, — Архип скорчил виноватую рожицу. — Прости, Зайчонок, больше не буду.

— Другое дело. Рассказывай про парашюты.

— Тебе интересно?

— Интересно.

— Врешь?

— Нет. Правда, интересно.

— Сама-то прыгала?

— Я что — больная, что ли?

— Больных не пускают прыгать.

— Не прыгала. И не собираюсь.

— Как сказать? Не зарекайся. Я тоже не собирался. А прыгнул.

— Сравнил.

— Ты, почему такая злая-то сегодня? Тебе не нравится, что мы едем отдыхать.

— Я не злая, — Юлька сняла солнцезащитные очки, повернулась к Архипу, приподнялась и поцеловала его в щеку, — просто, мне не нравится, когда ты меня дочкой называешь. Папаша, тоже мне. Извини, что перебила. Расскажи про прыжки, я больше не буду.

И она скорчила такую же рожицу, как он минутой назад.

— Вот чучундра! — Архип покачал головой, подняв брови и глаза к небесам. Потом улыбнулся и хмыкнул. — Понарожают же?!

— Ну, пожаааааалуйста! — она походила на маленькую девочку, которая просит у мамы в магазине нечто в яркой обвертке, не понимая, что это так теперь упаковывают презервативы.

— Хорошо, слушай! — Архип сделал лицо, как будто хотел поведать страшную тайну. — Дело как было: идем мы, значит, — я, Зёга, Руба, Кенар, Бардас, Зевельд, Вильдан, Сорока старший, Сорока младший….

— У-у, — она шлепнула его ладошкой по плечу, — правда, не прикалывайся. Ну, расскажи.

Архип сделал музыку ещё тише, что бы та только шёпотом шла из динамиков.

Потер пальцами левой руки лоб над бровями.

Опять закурил, явно, вспоминая что-то.

— С Пахой Скороходовым мы здесь прыгали, Царствие ему Небесное.

Юля повернулась к Архипу:

— Он разбился?

— Разбился, но не здесь. Что за фигня? Про кого не начни рассказывать — почти все покойники! Ну, ладно, вспомнили Паху, приедем — помянем.

Архип сбил пепел в окно. Но пепел залетел в салон. Не обращая на это внимание, Архип продолжил:

— Все его Сёмой звали. Он был на десять лет меня моложе, но он был руководитель одного приличного холдинга, а я при нем исполнял обязанности финансового директора. Но дело не в этом. Дело в том, что так называемая корпоративная культура, которая в этом холдинге была более чем развита, потому что пацаны были все молодые, получили современное образование, продвинутые и креативные и прочая фигня, а значит, на всю катушку пользовались приемами американских психологов, и устраивали всякие корпоративные вечеринки, выезды, учебы, семинары, соревнования и состязания, и прочее, прочее, прочая. Хуетень! Сейчас так модно. Так вот, эта самая корпоративная долбанная культура, загнала нас человек тридцать ранним октябрьским, но теплым, утром на этот аэродром. Типа, надо прыгнуть всем, чтобы «наше братство» ещё более окрепло. Ну, пацаны продвинутые-сдвинутые — денег море, спортивные все, тачки крутые, яркие бабы, всё в жизни получается, деньги в Швейцарских банках…. Им делать-то нехер было, вот и прыгали…. Допрыгались. Ну, ладно… Сёма меня до этого ещё спрашивает:

— Поедешь прыгать?

— Поеду, конечно, — отвечаю я, чтобы он не думал, что его финансовый директор лох какой-то. Я прыгать, честно говоря, не хотел.

— Отлично! — говорит он. — Ты уже прыгал с парашюта?

— Прыгал, — отвечаю (вру) я. — А ты?

— Я тоже один раз прыгал.

Они пару недель назад ездили, прыгнули разок небольшой компанией, и их зацепило — решили всех спустить с самолета.

У нас Сёмой какое-то негласное соревнование всё время было. Если я что-то делаю лучше, он прёт, как бык, чтобы обогнать и перегнать. В караоке, допустим, по пьянке, я спел на сто баллов, Сёма глотку порвет, но дважды споет на сто баллов. И так у него с каждым, я подозреваю, было. После, уже на учебе на этих долбанных финансовых бакалавров, я узнал, что у них это заточка такая: «Я — лидер!» Лидер должен быть лидером во всём! Вот Сёма и гнал по полной программе, обгонял всех. Воплощал в жизнь полученные знания и мотивации долбанные, эти американские продвинутые подходы к руководству. Эх, Сёма, Сёма, прожил бы ещё лет, эдак, десять, понял бы, как всё это тогда выглядело глупо! Не лидером надо быть, а индивидуальностью. Эх, Паха, Паха!

Архип резко выкинул окурок в окно.

— Ну вот, приехали мы на эту поляну, — Архип махнул большим пальцем назад (поле они уже проскочили), — заплатили за прыжок, подписали всякие бумаги, нам выдали страховку, ну, всякая такая белиберда перед прыжком. Сёма говорит:

— А слабо в затяжном прыгнуть?

— Не, — говорю, — не слабо. Давай прыгнем.

Ещё человек десять согласилось на затяг. Такие же крутые прыгуны, как и Сёма, с одним прыжком в активе. Но команда подобралась отчаянная и безбашенная — всё надо попробовать. Давайте, попробуем.

Договорились с инструктором. Разрешил.

Разбили нас тройками, вручили парашюты, проинструктировали. Сидим, ждем своей очереди. Сема говорит:

— Давайте за кольцо не дергать. Пусть машинка сама парашют выбросит. Кто дернул — тот, типа, испугался. Летим до упора, пока парашют сам не раскроется. Согласны?

Это он так своих орлов проверял. Я тоже был один из его орлов.

— Согласны!

Я наврал Сёме, что раньше прыгал. Правда, я летал на параплане, то есть, представление, что такое полет у меня есть. Правда, чтобы меня снять с деревьев, пришлось четыре макушки у сосен спиливать — благо, стропы оказались на полтора метра короче стволов. Я тогда столько веток переломал, пока не повис на стропах в полуметре от земли. Короче, какой-то опыт у меня был, но это совсем другое. А вот с парашютом — там — да, тем более в затяжном варианте, да с самолета вниз…. Очко, сознаюсь, играет. А тут ещё Лёня, наш охранник, десантник, весом в сто двадцать килограмм, приземляется свой двадцать седьмой раз и ломает пяточную кость. Кипиш, Скорая Помощь, суета… Настроение вообще падает. Инструктор под запарку начинает наши мешки ещё раз проверять. Сёма там с ним что-то решает. По плану, нас должны поднять на тысячу шестьсот метров, мы прыгаем, а парашют раскрывается сам на километре о земли — так машинки поставлены. Если что-то ни так — срабатывает запасной парашют на четырехстах. Я смотрю на всю эту кашу и думаю: если уж такой большой мешок не сработает, то как же мне доверять этой маленькой сумочке, где лежит запаска? Но делать нечего — я уже назвался груздем.

Подходит наша очередь. Мы девять человек, — три тройки, — залазим в «кукурузник». Настроение пакостное, вообще. «Кукурузник» — консервная банка, весь трещит, ревет, трясется. Точно знаю, что если залезу, придется прыгать — обратно никого не везут, если надо — выкинут, фамилию не спросят. Но я лезу в самолет, потому что все лезут. Садимся. Руки трясутся. Закрыли дверь, пошли на полосу, на разгон.

Я сижу, думаю: какой же я идиот! Люди придумали эту тряпочку, как последнюю соломинку для спасения, и то, в ситуации, когда другого выбора нет. А я сам, добровольно, решил испытать судьбу — повисеть на этой тряпочке над землей в полутора километрах. Идиот — одно слово!

Тем временем, самолет уже оторвался от земли. Я во второй тройке, значит, прыгаю на втором круге. Сижу — волнуюсь. Все сидят волнуются — это видно по заострившимся рожам.

И тут, вдруг, поворачивается к нам пилот, который сидит за штурвалом в каких-то тапочках, в трико с растянутыми коленями, в тельняшке.

— О-па! Терешка?! Серега, здорово! — я обрадовался ему, как родному.

Он меня тоже сразу узнал, хоть и был я в шлеме. Мы с ним в одном дворе выросли. Он ещё до армии парашютным спортом увлекался, а как его в ВДВ забрали, так он больше с Небес не сходил. Говорили, что он на пилота выучился, но я его давно не видел, а тут — здрасти!

— Ты как здесь? — спрашивает меня Серега.

— Вот, — говорю, — решил прыгануть.

— В затяжном?

— В затяжном.

— А ты что, раньше уже прыгал? — не верит Терентий.

— Было дело, — вру я.

— Ну-ну, а что напряженный такой?

— А я всегда напряженный перед прыжком.

— Понял, — говори Сергей, а потом обращается ко всем: — Страшновато?

— Есть маленько, — отвечают все.

— Тогда держитесь, сейчас взбодримся!

Он как дернет штурвалом. Нас сначала к потолку прилепило, а потом мы жопами на железные сиденья опять с грохотом. Но, зато, в невесомости побывали, и это действительно взбодрило. Все засмеялись от напряжения, стали шутить, передразнивать друг друга. Только было очухались, как тут: «Туу — туу — туу»! Завопила зеленая лампочка. Этот звук у меня до сих пор в ушах стоит. В кошмарных снах приходит. Всё, пиздец, — на выход!

Открылась дверь. Первые трое встали. Инструктор ещё разок проверил, пристегнуты ли их карабины к тросу. Всё в порядке. «Первый, пошел!» — и хлопнул первого по плечу. Тот — пошел. А за ним, не останавливаясь, ещё двое. Пока самолет делал вираж, инструктор смотрел в открытый проем двери, потом сказал: «Все открылись!»

— Твою мать! — выругался я. — А что, бывает, не все открываются?

— Бывает, — ответил инструктор. — Вторая тройка, готовьсь.

Я был во второй вторым.

Встаем. Инструктор проверяет карабины. Начинает, ни с того ни сего, возится с моей машинкой у меня за спиной. Я спрашиваю:

— Всё нормально?

— Всё нормально, — отвечает он.

Но я уже на измене.

Тут Сёма тычет меня кулаком в ногу и подмигивает, дескать — не ссы!

— Первый, пошел!

Первый улетает, подхожу к проему я.

Проем меньше моего роста, да ещё этот шлем. Наклоняю голову: Мама мия! — в низу высота! Машинки маленькие, квадраты полей, речка, как ниточка. Всё это за долю секунды отпечатывается в памяти. А мне сейчас туда нужно будет шагнуть!

— Пошел! — хлопок по плечу.

— Фая, масо! — ору я и прыгаю в долговечность!

Архип от воспоминаний, почесал голову, достал сигарету, подкурил и смачно затянулся.

Юлька молчала.

Не глядя на неё, он продолжал:

— Поначалу меня просто колбасило — ни хрена не соображал, что происходит. Потом вдруг смотрю, хвост самолета надо мной уходит в даль светлую — я на спине. Вытягиваю руку — опа, перевернуло на живот. Подо мной деревни, дороги, машины, поля, речка-ниточка. Лечу на животе, ни хрена не соображая, только жду, когда машинка затрещит, чтобы парашют выплюнуть (нам на земле показывали, как она срабатывает — треск должен быть слышен). Долго не трещит. Я думаю, может сломалась? Может этот хер чего-то там напартачил — короче, мысли разные, много и все гадкие. Правой рукой держу кольцо. Кольцо, как говорят в фильмах, на самом деле не кольцо. Это я раньше думал, что кольцо — кольцо. Маленькое такое, один палец просунул и держишь. Как на связке от ключей. Ни хрена подобного — это, скорей, дверная ручка — здоровая такая алюминиевая железяка красного цвета, захочешь — не промахнешься, выдернешь! Лечу, держу кольцо, жду машинку, начинаю паниковать. Вдруг: «Тырррррррр — чмок!»

Меня, как на качелях — о-па, только ноки вверху. И обратно. Раскрылся, сволочь! Зависаю. Тишина, сразу. Я смотрю вверх, как учили, — стропы все, вроде, на месте, не болтаются, парашют, вроде, тоже целый. Для верности плюю. Слюна улетает вниз. Ещё плюю. Опять — вниз. Нормалеус! Если слюна летит вверх — значит, ты падаешь, открывай запасной. Если рядом с тобой летит, значит тоже что-то не ладно — открывай запасной. Если улетает вниз — всё нормалеус, расслабься. Я выдергиваю стропичку у запасного парашюта, чтобы тот не сработал, когда я до четырехсот опущусь, и чтобы мне не пришлось, как чмо спускаться на двух куполах. К тому же, это опасно — малый может погасить большой, тогда — сливай сало, как говорил Слава Зелик. Всё, всё ништяк! Оглядываюсь. Внизу слева Миша (тоже наш парень) смотрит на меня и машет рукой:

— При-иве-ет!

— Привет, Мишаня! Какие дела?

— Всё путём, Архипка! Всё путём!

Ну ладно, я расслабляюсь, наслаждаюсь полетом, болтаюсь, как сосиска, жду приземления. При приземлении, нас учили, ноги вместе, чуть согнуть и не пытаться удержаться на ногах. Удар, говорят, как будто с третьего этажа спрыгну. Но купол подстраховывает, когда набок валишься, получается мягко. Посмотрим. Вон, Леня — сломал пятку. Правда, в нем сто двадцать килограммов, а положено — не больше девяносто, кажется так. Лечу. Жду. Протрещала машинка запаски. Хлопнула в холостую. Значит, уже меньше четырехсот. Смотрю на запаску, рассуждаю. Говорили так:

— Если не раскроется основной, доставайте запаску, кидайте её вверх и чуть в бок, чтобы за основной не зацепилась.

Куда там — вверх и вбок? Какое — доставайте? Так пересрёшься, что забудешь, как маму звали. Её оказывается, надо ещё достать, взять в руки и кидать куда-то вверх и в бок. А как достаешь? — там кольцо совсем другое, там его тоже в бок оттягивать надо, как затвор какой-то. Короче, хорошо, что не пришлось доставать!

Меня начало сносить на стоянку к самолетам. Ну, к тем, которые я хотел в Микки Маусы покрасить. Удар и так приличный о землю, а вот бегать по самолетам — совсем не было желания. Не дай Бог! Лёни мало, что ли? Ничего, повезло, не дотянул до самолетов.

Земля стала сама набегать. Быстро, неотвратимо, нагло.

Только ноги сжал, напрягся, согнул в коленях — На!!! На земле. Валюсь набок.

Тут же соскакиваю, машу рукой. Там инструктора с подзорной трубой сидят, смотрят — как и что. Если приземлился удачно, встань, помаши рукой, а уж потом заваливайся на купол, ори, матерись, смейся, пой, что хочешь делай, но сначала дай знать, что у тебя всё о’кей и всё цело. Так я и поступил.

Завалился на купол, песни пою, Сёму жду.

А Сёма на двух куполах спускается.

Встречаемся на месте сбора.

— Что, — говорю, — Паха, не успел стропичку выдернуть?

— А-га, — отвечает, — забыл.

Ну, тут вся бригада поиздевалась над ним. Но он молчит. Достойно отнекивается, хотя видно, что сам понимает, что облажался. Но стоит на своем — начальник, все-таки.

Поехали на речку, бухать.

Там-то на реке Сёма и сознался. Что договорился с инструктором, чтобы тот мне машинку на девятьсот метров поставил, а не на тысячу, как у всех. Поэтому и падал я лишних сто метров в полных непонятках. Они думали, что я из-за этого выдерну кольцо. Знали, что до последнего буду держаться, раз намухоморили мне лишнюю сотню. Урюки!

Архип непроизвольно улыбнулся.

— А как он погиб? — спросила Юля.

— Сёма?

— Да.

— Да, как погиб? Так и погиб — сам с собой всё соревновался, доказывал, что самый-самый. Сам погиб и батю ухлопал. Батя у него тоже нормальный мужик был — начальник нашей охраны. Мы с ним и с Лёней (на костылях) любили по субботам Пульку расписать. Жалко, батю тоже, Царствие и ему Небесное. Сёма после этих прыжков решил научиться ещё и самолетом управлять. Нас тогда и на самолетиках спортивных покатали — ну, Сёму и заусило. Выучился. Говорю же — настырный. Самолет себе купил. Сёма богатый был, мог себе позволить. Позволил. Фильм «Авиатор» видела?

— Видела, — ответила Юлька.

— Вот, точно про Сёму. Он и внешне с Дикаприо — один к одному, и денег — куры не клюют, и башня снесена, в хорошем смысле этого слова. Короче, я точно не в курсе, говорят, что где-то разбились они в тайге, на речке, на гидроплане. Батя его с ним в кабине был. По телику передавали. Жаль! У нас с ним были кой-какие терки по работе, но это всё мелочи, а по жизни, Сёму мне теперь уже никогда не обогнать (и на кой он свои деньги копил?) — он теперь знает самую главную тайну, до которой мне ещё четыре шага.

— Сплюнь!

— Тьфу-тьфу-тьфу, — Архип мелко перекрестился. — Он свой полет завершил. Приедем — помянем. Давай, помолчим минутку.

Архип посмотрел на приборы — всё, вроде, нормально. Отвлекся.

Слева «приближался» Серебристый Большой Усть-Ордынский Всадник. Архип трижды посигналил. Он всегда приветствовал Всадника, когда проезжал мимо этого постамента. Традиция. И дань уважения к Бурятской земле. Они теперь ехали по Бурятской земле — надо уважать обряды местных жителей и почитать Бурятских духов. Так все делают, когда едут на Байкал, чтобы не было проблем.

Начинало вечереть.

Низкое степное небо наполнялось облаками.

— К Баяндаю подъезжать будем — в грозу попадем.

— Ты откуда знаешь? — Юлька грызла душку очков.

— А я почему-то всегда там в грозу попадаю. Так, видимо, устроен мир. Не знаю.

— Посмотрим.

— Увидишь.

Большой черный усатый жук с треском влетел в окно и силой влепился в самый край левого глаза Архипу!

— Блядь! Твою мать! — Архип непроизвольно схватился за глаз, дернул рулем, машина чуть не слетела с дороги. Сбросил скорость, выровнял машину, потирая глаз. — Началось!

— Что началось? — Юлька ударилась рукой о дверцу, потирала локоть.

Архип промокал пальцем вытекшую с края слезу. Щурился и пытался разморгать глаз.

— Пока рассказывал, забыли на Капсальской горе побурханить. Там место святое — бурханить надо. А мы пролетели. Теперь до границы с Ольхонским районом нужно ухо востро держать. А там, по полной программе отбурханим. Что-то я лажанулся, — с досадой закончил Архип.

Юлю это мало порадовало. Но она надеялась на Архипа.

Архип тер покрасневший глаз:

— Так и без глаза можно остаться.

— Окно прикрой.

Архип притянул окно, чтобы стекло было выше его глаз. Сделал погромче музыку. Крякнул, прочистив горло:

— Приключения продолжаются! — сказал он громко, успокаивая себя самого и спутницу свою молодую.

Дорога — любимая среда цыганенка, песня, пусть даже из магнитолы, степная природа, короткий сарафан подружки и ножки, постепенно наладили настроение.

В Баяндае жрать позы не стали, только заправились под завязку, свернули направо к Байкалу и пошли вверх по мокрой (гроза прошла) дороге к Борисану — святому месту на границе с Ольхонским районом.

Брызнув, оставив монеты и сломанную сигарету под стелой, Архип перекурил и почувствовал облегчение — сейчас всё должно пойти, как по маслу, без сюрпризов. Глаз ещё щипало. Но предвкушение встречи с Озером, с друзьями на турбазе, предвкушение хорошей компании и шумного ужина, вновь настроили его на шутливо-игривый аккорд. Он незаметно ущипнул Юльку за аппетитную, круглую попку. Та вздрогнул, оглянулась, удивленно смотрели глаза.

— А как ты хотела? — спросил Архип.

И получил по башке.

— Ну, вот — другое дело, а то скукожилась вся! Расслабься, Зайчонок, всё Олэ Ридэ! — Архип поцеловал Юльку в губешки, слегка прикоснувшись к груди. — Поехали дальше.

В Еланцах остановились у крайнего к дороге дома. Посигналил. В этом доме жил его приятель Серёга Копылов. Архип всегда тормозил у его ворот, чисто поздороваться, спросить, что да как, просто, встретиться с приятелем. Они раньше вместе неплохо зажигали, теперь повзрослели, стали просто здороваться. Так и остались корефанами.

Открылась калитка, вышел хозяин.

— Привет, Серый, — Архип поздоровался с Серёгой.

— Здорово, — ответил Сергей. — На Байкал?

Серый стоял в рабочей одежде — деревенским жителям нет времени летними вечерами отдыхать, день — год кормит.

— На Байкал. Ты как?

— Нормально. А ты что, опять с Новой? — Сергей показал глазами на машину, в которой осталась Юлька.

— Как обычно, — улыбнулся Архип. Почему-то всегда он приезжал к Сереге с Новой.

Сергей улыбнулся:

— Узнаю брата Колю.

— Что поделаешь?

— Вы надолго?

— На пару дней, максимум — три, четыре.

— Ясно. Ну, заезжай если что.

— Хорошо, спасибо. Серега, ну, я погнал, — Архип понял, что некогда лясы точить.

— Давай.

И Архип заскочил в машину. Тронулся. Пибикнул. «Пока!» — махнул рукой.

Серёга кивнул.

— Кто это? — спросила Юля.

— Друган мой. Потом расскажу. Классный парень. Работали вместе. Охотились.

— С Новыми? — у Юльки были такие противные глаза!

— Теперь они уже Старые стали. Хочешь «Пепси»?

— Не хочу, — Юлька чуть-чуть надула губы.

— Может, мне тоже тебе пару вопросов задать, про то, как на спор…? — спросил серьезно Архип. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Нет? Тогда давай не будем загружаться.

И, положив ей руку на ножку, чтобы сбить тему, глубоко вдохнув, сказал, как обычно говорят толстые бабы, когда приезжают в лес на пикник:

— Воздух-то какой, Марья Ивановна.

Юлька руку убирать не стала, а сверху накрыла её своей ладонью:

— Прости.

— Проехали.

И они погнали дальше.

На «Лесничем» и «ГАИшном» одновременно КПП, показав путевки на базу, платить не пришлось. Пропустили.

Дорога пошла по Тажерану. Суслики-шатуны стали носиться поперек трассы.

— Смотри, сколько свежей суслятины, — показал Архип на давленную тушку.

— Фу, — Юлька сморщилась, — перестань.

— Поскользнулся, гаденыш, — предположил Архип.

— Жалко, маленький.

— Тупой, раз под колеса залез.

— Всё равно, жалко.

— У-гу, — Архип на всякий случай кивнул, чтобы согласиться и не продолжать спорить.

На спуске к Черноруду, на горе, откуда уже виден Байкал — Святое Место. Стоит беседка, Бурхан, дерево в вязочках, бутылки, монеты, патроны и всё такое. Архип остановился. Они вышли. Юлька убежала «в туалет» повыше, за камни. А Архип повязал ленточку, бросил монетку и сломанную сигарету, достал пивка, брызнул и сел в беседке, попить пивка, любуясь своим «Бронхитом». Долго он его не видел. А уж как давно они не были на Байкале!

— У тебя, наверное, с ним много связано? — спросила, вернувшись, Юля, видя, как он смотрит на свою машину.

— Не то слово!

— Давно он у тебя?

— Давно-о. С девяносто пятого.

Архип вздохнул.

— Знаешь, расскажу тебе ещё одну историю, чтобы уж потом не возвращаться к грустному. Потом — отдыхать будем. А пока, всё будет по теме. Да и тебе, я думаю, любопытно будет узнать.

Юлька, само собой, уже прочитала его текст про Постышево, и у неё было много вопросов. Архипу некогда было ей пояснять, что да как, сказал, что когда допишет, тогда она всё и узнает. А тут, раз уж такое дело, решил её слегка просветить. Да и сам он это вспомнил, глядя на джип, — чего ж не рассказать:

— Наташка Упругова позвонила мне как-то в конце августа девяносто шестого.

— Какая Наташка?

— Упругова. В девичестве — Пивоварова. В рассказе, помнишь, она идет, как хиппейская комсомолка с русской косой.

— Да, помню. Ну-ну.

— Ну, вот тебе и ну. Позвонила на работу, говорит:

— Женьку убили.

— Какого, Женьку? — не понял я.

— Ткачука.

Меня, как подкосило! Я, как дурак, давай в трубу орать: «Как, что, почему, где, кто?» Она говорит:

— Не знаю. Знаю, что убили — и всё тут!

Поехал к ней. Что знала — сказала. Потом к его родителям. Там Ольга. Мать и отец в полном трансе, особенно мать. С Ольгой на кухне остались, она более-менее просветила ситуацию:

По официальной версии, его ударила ножом какая-то молодая девчонка, которая слетела с катушек, и в тот данный момент находится в психушки. Якобы, он её привел домой, они там шуры-муры, та чего-то там не выдержала, пошла на кухню, взяла нож, вернулась и завалила Ткача. Полный бред! Чтобы Женьку ухлопала какая-то там мокрощелка. Кто поверит? Но такова была официальная версия следствия. Кстати, я не помню, чтобы эту девчонку потом судили, что там и как — для всех загадка. Думаю, его сами менты уложили — в те года, говорят, модно было лицензии выписывать. Может, он их достал, может ещё, какие там дела были — я не знаю, последнее время мы с ним почти не виделись. Но то, что я не поверю в официальную версию — это как пить дать, пусть даже недоказуемо. На кладбище, целая аллея героев-бандюганов, с последним годом жизни «96». Кто сейчас что узнает? Я не про это хотел рассказать.

Похороны, конечно, пышные были. Народу много. Рев, цветы, венки, слезы, слова. Как без этого? С кладбища все потянулись в кабак, а мы с Упруговой — к ней домой. Водки взяли. Она наревелась, я просто нажрался. Обычно я не пью за рулем, а тут так всё было по хер, что я даже джип ставить не стал: напился и на нем домой поехал. Ночь уже была. Остановился у дома.

— Ну, что, — говорю, — Женька, если слышишь меня, подай какой-нибудь знак.

Думал, сейчас молния хлестнёт или гром ударит, или что-то ещё, но ничего — тишина. Я говорю:

— Ткач, ты же слышишь меня, а, может быть, и видишь, подай знак, братишка.

Опять тишина. Я ещё посидел маленько в машине, поговорил с Ткачом, потом вылез еле-еле, замкнул машину и побрел домой.

Утром просыпаюсь, голова болит, машина под окном, ключей нет. Что такое? Убился искать — нет и всё. А у меня и запасных-то никогда не было. Выхожу на улицу, смотрю: двери у моего «Бронки» открыты, ключи в зажигании. А я закрывал — это я точно помню: когда ключи от квартиры доставал, эти, от машины, мне мешали — карманы узкие. Меня, как током шибануло!

— Ну что, Ткач, — говорю, — хорошая у меня тачка?

Он любил машины, но на моей при жизни ни разу не прокатился. А вот после смерти прокатился, бродяга! Царствие ему Небесное! Да простит Господь прегрешения его!

И Архип перекрестился.

Поднял глаза к Небу, поднял банку с пивом к Небу: «За вас, ребята! За всех!»

И допил до последней капли. Банку бросил к Бурхану.

— Всё, милая, ни слова о покойниках! Поехали, — километров тридцать осталось и пара перевалов. «Там ждет нас ужин и ночлег, я печку растоплю…» Прости, что я расчувствовался. На Байкале со мной всегда такое — наваливаются воспоминания…

— Ничего, — сказала Юленька и прижалась к нему. — Хороший ты.

— Это — вряд ли! Поехали!

Через тридцать минут уже порядком стемнело. Точнее, не стемнело, а так, подернулось мглою вечерней, но ехать было противно, как в заляпанных жиром очках. Архип посмотрел на часы: маленькая стрелка не доходила до верхней точки циферблата два деления, большая — почти дошла, осталось пару раз секундной пробежаться по кругу. Так как на черном циферблате цифр не было, только золотистые тонкие палочки-деления, можно было предположить, что сейчас — без двух минут десять.

— Смотри, — сказал Архип, — сейчас начнется.

— Что начнется?

— Шоу Игоря Кузьмина!

— ….?

— Да ты не на меня смотри, а вперед, а то пропустишь всё!

Юлька посмотрела вперед. Они, как раз спускались с последнего, каменистого перевала перед дорогой, идущей вдоль Малого Моря. Четко, хоть и во мгле, можно было различить справа — блестящую чашу Озера и остров Ольхон, слева — темные горы, резко выступающие на фоне ещё довольно светлого неба, внизу — равнину, поросшую островками низкорослого леса у берега и стоящего сплошным массивом под горами. Как долгий шрам, по середине лежала желтая лента дороги. Куда там смотреть, было непонятно. Вдруг, впереди из середины далекой, темной, мелкой рощи в небо столбом ударил яркий луч и раскрылся зонтом, упершись в низкое облако. Всё, что было под облаком, осветилось и превратилось в сказочный экран — огромный освещенный кусок долины, на котором видны были индейские вигвамы, бредущие куда-то кони, фигурки людей, собак, и корявые вывихи приморских деревьев. Луч сначала был бело-серым, потом он стал рыжим, и картина окрасилась в рыжий теплый цвет. Поменяв цвет на синий, луч превратил долину в холодную картинку, и казалось, как будто, наступила зима. Зеленый цвет прибавил мистики и сатонинства. И снова луч стал белым. Менялся цвет, менялись картинки. Если облако уходило, картинка гасла, оставался только столб света, пронзающий небо до самого космоса. Тогда луч разворачивался и начинал бегать по ближним склонам, освещая тайгу. Чем быстрее он бегал и крутился, тем четче создавалось впечатление целостности: светящийся круг, восьмерки различных диаметров, снова круги. Но набегало другое облако, луч возвращался, и всё вновь текло зонтом на землю. Какие-то нереальные видения, мультики, цветные сны, галлюцинации, — наркомана бы здесь сразу прибило недели на две. А для обычных путников это было — несколько пугающе и сколько маняще.

— Я когда первый раз увидел, — сказал Архип, — сразу вспомнил стихи из детской книжки про индейцев: «Рольф в лесах»:

Дальше я не помню, но это четко врезалось в память, а под эту картинку — всплыло и ожило. Красиво, правда?

— Страшно, — сказала Юлька. — Я бы не хотела сейчас остаться одна на дороге.

Но дорога уже сошла вниз, и было видно лишь подсвеченное меняющимися цветами облако.

— А так тоже красиво, скажи.

— Да, — согласилась Юлька.

— То ли ещё будет.

— Ещё?

— То ли ещё будет! Ой-ё-ёй!

Юля пожала плечами.

— А откуда такой луч?

— От туда, куда мы едем. Игорь прожектор поставил. Хороший, армейский, списанный, купленный по дешёвке и по великому блату в одной войсковой части у жадного зампотыла прожектор. Такими прожекторами в Ленинграде в блокаду защитники города на Неве ловили в черном небе войны «Мессершмитты», «Юнкерсы», «Хеншели» и «Хейнкели» и грохали их, как орешки, за милую душу. А потом новых искали, и новых гасили. А на Курской Дуге — немцев слепили, когда в атаку пошли. Знаешь, что такое «Курская Дуга»?

— Знаю, в школе учили.

— Молодец, четыре балла.

— Почему четыре?

— А у меня четырехбальная система.

— Значит, у меня высший бал?

— Разве я сказал, что «четыре» — это высший?

— Нет.

— Ну вот.

— А какой?

— Кто — какой?

— Ну, перестань прикалываться!

— Кто здесь? — Архип сделал испуганно-озабоченный вид.

— Ну, хватит! — Юлька стукнула его кулачком по ноге.

— Мама!!! — тут же неожиданно резко проорал он.

Юлька вздрогнула! Отдернула руку. Посмотрела на него испуганно: может, она его сильно ударила или попала куда-нибудь в больное место? Почему он так крикнул?

Архип увидел в её глазах испуг, улыбнулся и, как ни в чём не бывало, произнес:

— Страшно? — потом мягким тоном, как будто разговаривает с маленьким ребенком (или со своей машиной) добавил: — Испугался, маленький… Вот так, будешь знать, как папку колотить!

До Юльки дошло, что это у него такая шутка, она выдохнула и произнесла:

— Балбес, — и стала смотреть на дорогу.

Архип, как дурак, заржал.

У дороги стоял щит. Силуэт коня, к спине которого прилип малоразвитый физически и безногий всадник в ковбойской шляпе, медленно ковылял налево. До поворота на Ранчо «Лагуна» оставалось девять метров. Луч прожектора колотил в небо, в облака, а внутри него вспыхивали миллионами искр тупые насекомые: от комаров, видимо, до мотыльков, это точно. Окружающий лес, дорога и прочее всё периодично меняло цвет, что, признаться, уже раздражало — мог неожиданно выскочить и попасть под колеса машины молодой тупой вурдалак.

— Во, Юль — это наша база, — растревожил обидные Юлькины мысли Архип. — Просыпайся, Зайчонок.

— Наконец-то.

— На что?

Юлька не ответила.

Машина свернула и стала трястись по острым камням, вылезающим, как огромные мидии, из песчаной дороги.

— А асфальтик-то уже пора бы покласть, — размышлял вслух Архип. — Гаденькая дорожка.

Гаденькая дорожка утыкалась в шлагбаум. Точнее, только избранные знали, что это шлагбаум, а вообще-то это были два истукана: старый индеец — вождь ирокёзов «Большая Ялда» в боевом оперенье и воинственной окраске, и ковбой Урицкий в парадной форме одежды. Причем Урицкий тыкал в Ялду своим «Винчестером» с очень длинным стволом, который он иногда поднимал к небу, если приближалась машина. У вождя в это время был шанс свалить. Но он ни разу не использовал свой шанс. Потому что он был конкретно деревянный. Впрочем, как и ковбой.

«Бронко» прошмыгнул под «ковбойским стволом», пробуруздил ещё немного вверх и остановился в нескольких метрах от основного здания турбазы, которое местные жители окрестили «Салун Мустангер», хотя это, конечно, была столовая. На деревянной площадке, типа веранда, их уже ждали и встречали представители собственников и администрации, вышеназванного туристско-оздоровительного, с позволения сказать, комплекса, некоторые из проживающих на турбазе, и на веранде оказавшиеся в данную минуту случайно, какой-то светловолосый, высокий парень, которого все называли Старик Сосновский, в ковбойской шляпе, с сигарой и, зачем-то, в темных очках, хотя уже было довольно несветло, а он, явно, любил носить очки с нормальными, светлыми стеклами, и вездесущая, черная псина Тайна, всегда виляющая хвостом, но способная в ночи, не разобравшись, цапнуть за ногу любого, кто идет в туалет, не предупредив её голосом, что он идет.

— Здрасти, — сказал Архип, когда вылез из машины.

Но его никто не услышал, потому что все орали, кто «А-а…», кто «О-о-о…», кто «Э-э-э-э», Старик Сосновски, как и положено, просто хохотал, потрясая кистями рук над головой. Тогда Архип низко поклонился. Шум поутих.

— Здрасти, говорю, — повторил Архип.

И снова началось:

— Здорова-а.

— Здорово-о-о.

— Здоровэ-э-э-э.

— Ха, ха, ха.

— Давно бы так, — согласился Архип, спортивно поднялся по ступенькам, поздоровался с мужчинами за руку, знакомых женщин поцеловал в щечки, незнакомым кивнул, произнеся: «Добрый вечер», и у всех сразу спросил: — Не скучали без меня?

Ответы были разные, приводить их нет смысла. Но ясно одно — его ждали.

Им выделили маленький двухместный домик, снаружи похожий на вигвам, внутри — с современной отделкой. Мягкая двуспальная кровать, письменный столик, два табурета, кондиционер, душевая кабинка, зеркало, шкаф для вещей, тумбочка для чепухи, в виде камушков с побережья и коряк и корней из дремучего леса, два китайских светильника на стенах, маленький холодильник-бар, наполненный, за счет заведения, минеральной водой в количестве пары бутылок, и плетеное кресло-качалка. Но на двери, всё равно, по-жлобски весела инструкция, как себя надобно вести, что делать нельзя, когда завтрак, обед, ужин, какой-то подъем и зачем-то отбой, и цена дополнительных услуг предлагаемых «развлечений». Красным фломастером внизу листочка было написано «Спасибо», что больше смахивало на «Achtung!».

Наша парочка решила с дороги ополоснуться и переодеться к ужину.

Пока Юлька прекрасно мылилась в прозрачной кабинке душа, Архип её донимал тем, что, постоянно открывая дверь, задавал наивный вопрос:

— Ты не видела мой фисташковый костюм с розовым жабо? Я ложил его в сумочку. Не брала? А?

В конце концов, она рассмеялась и согласилась отдаться под теплыми струями вечерней воды.

Два года назад эта турбаза имела стандартный запыленный песочно-зелёный вид, как все турбазы Восточной Сибири у Байкала, если в них не вкладывали федеральные средства и средства субъектов федерации и муниципальных образований, для проведения семинаров, учеб и другого рода мероприятий государственного значения, с непременным откатом от 10 % (и, естественно, гораздо выше).

Два года назад, допивая одну на двоих пузатую бутылку позорного «Бренди», разлитого в Подмосковье, сидя у кислого костра, Игорь попросил Архипа написать, если можно, маленькую рекламную статейку на их сайд.

— Ты мой стиль знаешь? — спросил Архип.

— Знаю, поэтому и прошу. Так, как-то всё стандартно, как у всех, какой сайд не открой: великий, могучий, древний, великолепные виды, испытаете незабываемые, чистейшая вода, жемчужина Сибири и так далее, и тому, бляха-муха, подобная бодяга. А хочется чего-нибудь нестандартного, необычного, чтобы глаз зацепился сразу… Чтобы люди читали. Ну, чтобы влекло… Ты меня понимаешь?

— Понимаю, — ответил Архип.

Они кое-как допили бутыль и разошлись спать.

В пять утра Архипа прибило. Он вылез из кровати, нацепил на себя пуховик, вытащил из домика плетеное кресло, взял блокнот, карандаш, сигареты и, пока спала его тогдашняя подружка, сел писать заметку на сайд. Охранник, типа «секюрити», в камуфляжных зеленых штанах, правда, напугался, когда вдруг наткнулся на него сидячего в кресле-качалке, на ветру, в пять утра, в пуховике и с блокнотом.

— Ты чё не ложишься? — хрипло спросил он.

— Давай сидя! — смотря ему прямо в глаза, предложил Архип.

Охранник задумался, потом затупился, сказал: «Понял!», и тут же ушел, бормоча что-то по нос.

Архип взялся за работу, царапая на бумаге в утренней мгле.

Начал он так:

Потом пошли обычные перечисления услуг, но в несколько, как говорил Игорь, необычной форме, где можно было прочесть и такие строки:

Потом ещё несколько скомканных страниц неинтересного (не литературного, так сказать) текста и концовочка в таком стиле:

Архип очень пытался не нагородить и не нагадить, чтобы люди могли читать, — он уважал чужие сайды, но получилось, как всегда в пять утра — не очень вдохновенно.

Однако, после завтрака Архип отдал это Игорю.

Игорь прочитал Это после обеда и сказал, что, якобы, понравилось. Но на сайд (скажу по секрету) Это никогда не попало. И правильно!

Зато, Архип расчувствовался и в устной беседе уже после ужина стал представлять Игорю своё видение турбазы на перспективу. Он целый день был заведен и загружен строительными мыслями о базе, ходил, присматривался, прикидывал, оценивал, а к вечеру разродился. Они, как раз, к тому времени допивали первую половину бутылки другого позорного бренди у горького теперь уже костра.

— Вот смотри, Игорь! (Ага, наливай.) Перво-наперво — въезд. Что у тебя там за жердь? Поставь нормальный шлагбаум. Я бы, конечно, предложил тебе соорудить что-то виде тонкого сучковатого фаллоса, который неоднозначно реагирует на подъезжающий транспорт. Но, учитывая, что здесь женщины и дети, нужно кардинально другое решение. Например: ковбой поймал индейца и ведет его под дулом… Или, просто, пока только поймал и держит на мушке. Машина подъехала, ковбой поднял оружие, пропустил машину, и тут же резко обратно на краснокожего: «Куда?!» Ну, или что-то около того. Вариантов — масса! (Оп, — не дотянусь… Подай, пожалуйста, колбаску. Спасибо. Ну, — будем. Ху! Мм-аа, дыж, Зорро.) Так, погнали дальше. Вон там посреди поляны обязательно нужно поставить тотемный столб. А как без него? Обязательно! В виде, допустим, как это делается у индейцев, орла с распростертыми крыльями. Четко прямыми по верху, с волнами оперения понизу. Разрисовать его охрой. Навешать тряпочек, колокольчиков, бубенчиков и все дела. Пусть будет. Или это будет «позорный» столб. О, точно — столб позора! Всех провинившихся — к столбу! Привяжешь к нему кого-нибудь из своего персонала или отдыхающих, и будешь пытать, мучить, увечить, коленным железом жечь, щипцами вырывать кусочки мяса, бить кулаком в печень, зубы сверлить, пока эта сука не расколется, зачем она спиздила стиплер!

Игорь засмеялся.

— А что тут смешного? — спросил Архип.

— Нет, ничего, — однозначно ответил Игорь, продолжая смеяться.

— Жаль, — посочувствовал Архип. — Продолжим, товарищ! Если серьезно, то в него можно вбить несколько длинных гвоздей, и пусть уезжающие накалывают на них бумажки со своими претензиями, замечаниями и пожеланиями. Так сказать, обратная связь: и ты будешь знать недостатки обслуживания и всякую, возможно, другую полезную информацию, и у клиентов будет возможность пожаловаться. Да и просто для украшения, если путевый столб врыть и разукрасить — не помешает. Но пытать, все-таки, лучше.

Архип вздохнул.

Игорь налил ещё.

Ещё выпили.

Архип не унимался.

— О гвоздиках. Что у тебя за ранчо, если в округе нет ни одного кактуса? Ты можешь из бревен пару кактусов сделать? Выруби огромные кактусы из чурок, как в пыльных пустынях Техаса, покрась их в зеленый цвет, ну, или если хочешь — в Микки Маусы, наколоти гвоздей вместо колючек и вкопай.

— Люди могут пораниться.

— А ты ограждения не ставь.

— Тем более.

— Какое, тем более? Будут ограждения — каждая свинья полезет! Ты что, не знаешь людей? Только напиши «нельзя!» — тут же все ломанутся: «Зя!». Ограждения не ставь, однозначно, — поранятся. Между кактусов, я бы поставил экран. Его можно из труб сварить, поставить и натянуть полотно, на котором будет картинка прерий. Типа, продолжение кактусовой темы, как в панораме Бородинского сражения или Сталинградской битвы. Видел?

— Да.

— Ну, вот. Но! Но. Нужно, чтобы с какой-то точки было четко видно продолжение вот этого, допусти, склона. Ни просто картина с кактусами и камнями, а продолжение местного пейзажа. Типа: идет склон с соснами, превращается в гору с кактусами, потом продолжается снова с соснами. Вроде, как окно в потусторонний мир. Понятно я объясняю?

— Ну, так-то — да. Чего здесь не понять?

— Ну, ты понял?

— Понял.

— С другой стороны щита, можно для прикола на черном фоне написать белыми буквами «Цой жив!» В стиле группы «Кино», для любителей. И получится у тебя рама с «Кино» и долиной грез, где живут краснокожие. А если ты там ещё вигвамы нарисуешь, речку, дымы индейских костров, белоголовый орел в небесах, шакалы доедают дохлую лошадь, и тыры-пыры, по пьянке туда можно будет выезжать за скальпами. Только осторожней, чтобы копыта не цокали по гравию. Обвяжи их мешковиной. Осторожней, прошу тебя! Индейцы — они, сука, хитрые!

Огонь костра приятно трещал, облизывая старые ветви лиственницы. Приятно сидеть вечером у костра с бутылочкой спиртосодержащей жидкости и с товарищем за деловой беседой. Но…

Притащилась Архипкина тогдашняя подружка. Причем прилично выпившая. (Где успела?)

— Чё?

— Ты спать идешь? — спросила она.

— Да, я скоро.

— Я устала ждать.

— Я скоро, я в пути. Я сам устал уже идти. Я всё равно приду, чего бы мне ни стоило всё это. Иди и жди. Я точно буду. Слово пацана! — Архип улыбался и этим просил не отвлекать. Но подружка, казалось, его не поняла.

— Пойдем вместе.

— Ну, правда, — дай поговорить, я скоро приду.

— Я тогда тоже никуда не пойду! — заявила она. — Я, как дура, там одна сижу!

— У нас серьезный разговор. Иди, Мышонок, я скоро приду. Иди. — Архип привстал, чтобы подойти к ней и сделать что-нибудь приятное, допустим, поцеловать или погладить по щеке прежде чем отправить её в домик. Но…

Подружка демонстративно села напротив.

Архип остался стоять, глядя на неё сверху в низ.

Она тупо смотрела на огонь.

Почувствовалась некая неловкость. Игорь готов был уходить, но не успел ничего сделать, даже подняться — Архип глазами сказал ему: «Вяжи, старик, ещё не договорили. А эта прекрасная леди смотается через восемь минут, дай только слово молвить и не суетись. Посиди, а я сам разберусь».

— Дорогая, — обратился он к этому «мышонку», сдерживая прилив маленького раздражения. — Нас ждет прекрасная летняя ночь на берегу чудного Озера, под шёпот холодного горного ветра и лай собачат из соседней деревни. Умоляю тебя, иди, приготовься ко встрече с прекрасным, — твой пузачонок будет через тридцать минут, примерно. Я расскажу тебе на ночь две волшебные сказки, и обе они будут нести сексуальный подтекст. Ступай. Хочешь, я помашу тебе вслед платочком? Не будем напрасно…

— Никуда я не пойду! — подружка шла на рожон. Сидела твердо, укуталась в куртку, уставилась в костер, даже закурила!

— Свали на хер отсюда, корова! — взорвался Архип. — Дергай в кровать, я тебе сказал! Муля, долбанная, — не нервируй меня! Бля буду, отпинаю, козлину! Урыла быстрее, лошадь! Кому я сказал?! Не поняла что ли, А? Не поняла, я спрашиваю? Быстро!

Он указал пальцем на домик!

Подружка, задохнувшись от негодования, соскочила и со слезами на глазах, бросила сигарету в костер, очень быстро и не оглядываясь, зашагала к домику, бормоча на ходу, чтобы её было слышно, разные грязные слова, типа: «Сволочь», «Скотина», «Гад».

— Вот пусть мне кто-нибудь теперь скажет, что я не умею с женщинами разговаривать! — выдохнул Архип, глядя на удаляющуюся девицу и, повернувшись к Игорю, предложил. — Наливай.

Игорь, конечно, налил, хотя как-то его отрезвила эта «немая» сцена.

Но Архип был непоколебим:

— Ничего, не переживай, приду — успокою. Она только этого и ждала. Не может кончить, пока не наорешь. Синдром рабыни — сам знаешь. Жужелица, одно слово.

Игорь решил поверить. Выпил. Судя по поведению Архипа, ничего не стряслось. Игорь расслабился, а Архип продолжил, как ни в чем не бывало.

— Твоя фишка здесь — ветер! От него никуда не денешься. Он дует и дует, поскуда. Дует и дует! Поэтому, побольше флажков, разноцветных вязочек всяких, но только не грязных, вонючих, а длинных и разных. Пусть будут. Они привлекают внимание с дороги, как минимум. Да и вообще. Ветру нужно ж играть в парусах, а парусов у тебя нет, да они здесь и не нужны — уплывет ранчо. Можно поставить жердь с таким длинным и полосатым «уловителем ветра» как на аэродромах, типа колпак Буратино. Да и самого Буратино, его голову хотя бы, на конце этой жерди можно привинтить.

— А на хрена здесь Буратино?

— Не знаю. Но, пусть будет. Поставь его за туалетами. Вздерни ему нос. И пусть принюхивается. А его колпак, заодно будет показывать, какова сила ветра в районе сортира. Значит, против ветра ходить не надо — подсказка для пьяных. Тоже польза.

Игорь засмеялся.

— По хорошему, конечно, — Архипа тянуло дальше, — поставить бы здесь пару ветряных мельниц — электрических станций. Видел в Американских фильмах, такие хреновины крутятся — ветер ловят, ток дают?

— Видел.

— Во! Тогда бы твой примус «Хонда» стал запасным вариантом при экстренных случаях.

— Они дорогущие. Я уже думал об этом.

— Сколько ты тратишь на бензин?

— Много.

— Много! А будут ветряные станции, можно вообще ничего не тратить и всех удивить. Купить, к примеру, огромный прожектор, и высвечивать им небеса в темное время суток. Мухи же на свет летят. Так почему же туристы не будут съезжаться? Обязательно будут! А если ещё пару фильтров к нему присобачить, чтобы менялись цвета, на облаках можно будет такие картины рисовать. Опять же, от вражеских самолетов защита. Твоему конюху делать ночами не хер, пусть, в тупую, фильтры меняет и рисует на облаках и на вон той горе.

Конюх уже давно слонялся рядом в надежде, что нальют. Но его не замечали, как будто. И он продолжал слоняться. Услышав, что про него говорят, он тут же решил подойти. Но Архип остановил его жестом протянутой руки и словом грозным: «Не подходи — я не один!» И конюх не подошел.

Архип продолжал.

— От туда, с перевала, вообще наверное, классно будет виден столб света и подсвеченные снизу облака!

— Да, наверное, — согласился Игорь.

— Ну, вот, а ты павлины, говоришь. Если ещё твой Старик Сосновский на «Ионике» заиграет свою прекрасную музыку, тут вообще будет «Электро Лайк Оркестр»! Согласен?

— Согласен. Подумаю.

— Думай, Федя, думай.

Они выпили ещё. Закурил только Архип — Игорь не умел курить.

— Если продолжать фантазировать, я бы тебе и столовую разделал, как Бог черепаху.

— Например?

— Например? Давай! Ну, взять хотя бы голову оленя, которая торчит у тебя из стены. Хрена ль она там без дела торчит? Возьми оленью шкуру, забей её соломой и с другой стороны сделай так, чтобы казалось, что Олень — урод, лезет в столовую через окно, голову уже пропихал в раму. Будет забавно. Хотя, это снаружи больше, вообще-то. А изнутри… Во! — придумал. Покрась потолок в синий цвет. Чучела уток обрежь и приклей к потолку только нижние их части. Будет казаться, что все едят под водой. А над головой у них плавают утки — всё равно, вы всех рыбой кормите. Если поизвращаться, можно приклеить что-то наподобие водорослей, корневой системы камыша. Одной утке можно голову под воду запихать — типа, смотрит, чем бы поживиться на хозяйском столе. Короче, подводный мир лагуны, нужно обязательно показать посетителям. «Лагуна» — если я не ошибаюсь, «болото» по-итальянски. А на болоте должны жить утки. Но смотри, чтоб утки на столы сверху не гадили. Туристы жрать не будут.

Архип смачно затянулся. Продолжил.

— Из бани можно сделать стильный «Алькотрас» с маленькой надписью где-нибудь в уголке: «Крематорий» и расписание его работы.

Снова, затяжка.

— На веранду поставь огромный прозрачный ящик из оргстекла, повесь табличку: «Пожертвования и взносы на строительство подземного тоннеля от западного берега Байкала до западного берега Ольхона. Воссоединим Запад с Западом! И возрадуемся!»

— На хера?

— Просто так.

— Бред какой-то.

— Конечно, бред! Поэтому посыпятся денежки. На бредовые дела у нас всегда денег не жалко. Попроси-ка пожертвовать на корм для коней? Хрен кто даст. В лучшем случае, хлеба накрошат в твой ящик.

Потом, уже под запарку, они вместе рассуждали, как здорово было бы сделать здесь парк развлечений! Настоящую соломенно-войлочную мишень, луки, стрелы и дротики… и томагавки. Лассо кидать на столбы… и друг на друга, если туристы порядком подопьют. Купить контейнер и сделай тир — пусть щелкают по бизонам, шакалам, лисицам, этим проклятым кроликам, которые нарыли нор на частном кукурузном поле. (В краснокожих нужно стрелять осторожно, но можно, особенно в кровожадных и злых.) Решили обложить тир пустыми бутылками, чтобы получился «стеклянный тир» — само название уже будет интриговать. Где ещё такой тир найдешь? Люди просто будут приезжать фотографироваться, как в музей под открытым небом, типа Кижи. Можно нанять фотографа, и продавать закрепитель. О Базе… О Ранчо разойдутся легенды, а может быть, про неё в книгах напишут.

Но главное, они решили однозначно, это — ветер!

— Будет энергия — такого здесь наворочачишь, Игорёха! — уверял Архип. — Будешь — некоронованный Король Малого Моря. Чубайс, в натуре! Ты же тоже почти что рыжий.

Игорь, по пьяному делу, согласился.

Заглох дизель, вырубился свет, все разошлись по домикам, костер ещё тлел. Залили костер, как умели в две струи. И тоже, отправились спать.

С тех пор прошло два, считай, года.

Будем считать, что реклама сработала.(Надо Игорю, кстати, сказать, чтобы домик как-нибудь бесплатно выделил за столь явно скрытую рекламу его Ранчо-сранчо, правда же?)

Но вернёмся в современность.

К ужину наша парочка вышла освеженная и в свежих одеждах. Архип так и не нашел свой фисташковый костюм с розовым жабо, поэтому был в банальном спортивном костюме и простых японских кедах «каугуар», с бутылкой водки под мышкой, зная, что идти на ужин к друзьям без бутылки, это не по Восточно-Сибирски в его-то возрасте. Юная спутница его была во всём чем-то белом, в легких спортивных тапочках и со слегка влажной головой, что придавало ей в этот вечерний час больше сексуальности, чем Архипу его бутылка. Скажу не тая: Всё было, как полагается, прекрасно. И они зашли в столовую, наполненную отдыхающими, основная масса, которых состояла из московских гостей Старика Сосновского, которые приехали по бизнесу пообщаться и на рыбалочку на Байкал съездить. Судя по всему, по бизнесу общения прошли давно и успешно, теперь Сосновский устраивал им отдых и рыбалку. Так заведено, и никуда от этого завода не деться. И хорошо, что так заведено.

Усадили Архипа и Юльку за большой и праздничный стол. Соснов познакомил их со своей компанией, налил, как полагается, штрафную. Через несколько минут Архип перезнакомился со всеми ещё раз, так как он тут же напрочь забывал имена, но общался, смеялся и что-то рассказывал. Юлька, правда, не очень себя ловко чувствовала в незнакомой обстановке, но терпеливо сидела рядом с Архипом, когда надо улыбалась, слушала, кивала и рассматривала потолок с задницами и лапками сереньких уток (одна, даже, голову запихала вниз и держала в клюве рыбешку). Пару раз Юльку пригласили потанцевать. Пару раз её чуть не вывернуло от караоке, которое измучил какой-то левый мужик из отдыхающих Владимирским Централом. Караоке, бедное, за этот вечер замучили, затаскали, задергали. Хрипели, пищали, пели. Открывали несколько раз дверь, чтобы проветрить. Пахло Куринным жиром. Звякали тарелки. Ржали над несмешными шутками, которых было не слышно, но их повторяли и заново ржали. Уронили графин. Бедлам был изумительный! Потом, натанцевавшись, все наконец-то устали, присели выпить, а Юлькин, утомленный с дороги, Архип, присел всем на свободные уши под общий настрой:

— Ему бы вверх уйти, а он вправо потянул, — Архип показал известный жест плоской ладонью у лица, потом поочередно, начиная с мизинца, сложил пальцы в кулак, махнул в сердцах рукой, и с горечью в горле добавил: — Но отчаянный!

Смеялись, узнав эпизод (в таком состоянии все смеются хором). Это был рассказ о том, как прошлым теплым апрелем рыбачили они со Старым Сосновом на тонком талом льду за соседней скалой. В бой тогда пошли одни старики! Старик Сосновскй, по его словам, пытался вытянуть толстого хариуса из-подо льда в узкую лунку, но что-то ему мешало. Хариус, подлюка, сорвался.

В разгар хорового смеха над его шуткой, Архип, не выходя из образа, вдруг смачно ударил кулаком по столу. Звякнула посуда. Мгновенно наступила тишина. Люди посмотрели недоуменно на Архипа. А он, закрыв глаза, сквозь зубы, «с болью в душе» запел: «Раз-кууу-дря-вый, Клен зе-лё-ный, Лист рез-ной….»

Врубившись, что это продолжение киношного жеста, компания прыснула заново. А Архипу только этого и надо было. Сделав вид, что он крепко держится за штурвал, «смело глядя в лицо смертельной опасности», Архип заорал: «Ребятааааа, будем жииииииить!!!!!», и громко, протяжно загудел, как подбитый «Ил-2», завыл, вошел в штопор, не вытянул, врезался в землю… и взорвался!.. добавив масла в огонь, и….

Только тогда вышел из образа.

— Тебе бы в камере цены не было! — неожиданно произнес крепко поддатый мужчина за соседним столом, с партаком (среди прочих) на пальце, означавшим: «Проход через малолетку».

— Сплюнь! Чё такое говоришь-то!

— Я тебе отвечаю.

— У тебя есть на плече факел, обмотанный колючей проволокой? — спросил Архип.

Мужчина задрал короткий рукав футболки. На плече синел «олимпийский» факел в кольцах колючки.

— Вот, — сказал мужчина, — «Загубленная молодость!»

— Ну, что ж — тогда ты в курсе, наверное, о чём говоришь. Однако, брат, должен заметить, что мне и на свободе-то узковато, мало, понимаешь, пространства для творческой мысли. А в четырех стенах, да с решеткой….

— Там море пространства для мысли! — перебил мужчина с факелом. — Там только для мысли и пространство. Потеряв свободу, человек обретает неуёмную волю фантазии! — философски заметил тот.

Архип на секунду замялся.

— Ха, надо подумать! Я подумаю, потом потрещим. Лады?

— Давай, — согласился мужчина.

В пять утра, Архип вышел в пуховике, с креслом на воздух (даже летом здесь без пуховика делать нечего утром). Сел глубоко, укутался, вытянул ноги. Заря занималась. Дышалось легко — свежесть утра, запахи Моря и гор. Комары ещё не проснулись. Ветер взъерошивал волосы, свистел в кронах погнутых корявых деревьев, хлопал флажками и лентами. На позорном столбе шуршали бумажки. Буратино крутил башкой у туалетов, его полосатый колпак раздувался. Черной стрелой пронеслась куда-то Тайна. Чайки орали на дальнем скалистом острове. Что-то скрипело, изредка ржали в стойле кобылы, светлело Небо, в голове булькали мысли:

«Ещё Сальвадор Дали писал, что отсидеть нужно обязательно, но желательно, пораньше, в молодости, в юном, так сказать, достаточно возрасте. Тогда «летающие решётки», сфотографированные глазом, будут напоминать тебе всю жизнь, что жизнь хороша и у неё две темные стороны. Что-то такое, кажись, проповедовал старый художник».

Архип вспомнил, как он в своем «юном достаточно возрасте», вот так же утрами, сидел в ожидании свиданки. От нечего делать, он наблюдал. Смотрел, как качается фонарь на ветру, заносимый снегами. Как тени столбов и колючки, от его качаний «пляшут» на кирпичной стене и на белых сугробах. Вспомнил узоры из трещин на, крашенных темно-зелёным поверх штукатурки, панелях мрачного помещения для ожидания родными своих заключенных. Родные с авоськами, сумками, пыльные, уныло сидели и ждали чего-то. Архип в уголке на старой скамейке почти засыпал, уткнувшись носом в тулуп. Сквозило не сильно. Вот только всё время мерзли сырые ноги. Зато он четко помнит, какая была огромная петля для пуговицы на сером в рубчик пальто у мужчины напротив. Огромная петля. Наверное, и пуговица должна была быть огромной. Но пуговицы Архип не помнит. Но ему до сих пор кажется, что она должна быть большая, красная или зеленая, с четырьмя дырочками, огромная, как у Карлосона на штанах. Ему тогда в полудреме, в тесноте, духоте, с холодом в ногах, чудилось, что петля для этой пуговицы — это вход в волшебную пещеру, куда пираты свозят свои богатства. Они подходят на больших, обгоревших в боях кораблях, сгружают ящики и корзины на прибрежный хрустящий песок, волокут всё это наверх по полам пальто ко входу в пещеру. Там всё складывают возле входа и возвращаются снова назад за новыми сундуками и баулами. В пещере должны сверкать изумруды и камни, золото, цепи, кулоны, дорогие ножи, аркебузы, короны, халаты, уздечки и седла. Белеть черепа. Как в мультике «Маугли», когда тот попал в пещеру к беззубой змее. Потом, засыпая, он вдруг подумал, что тяжело вот так всё это грузить — здесь нужен подъемник или автокар. Тут же «появился» электроавтокар с поддоном кирпичей на клыках, а с боку написано грязною краской «Дембелевоз». Стало легче грузить и складировать ценности…. Все загудели — открылось окно.

Через несколько лет Архип написал:

Архип закурил. Он нашел пример для ответа тому мужику, что сидел за столиком напротив. Вряд ли тот скажет что-то против Высоцкого.

Горький дым сигареты мгновенно разнес по побережью ветер. Косули, почуяв его, мгновенно подняли головы и навострили уши — здесь, наверняка, где-то бродят косули!

Проковыляло мимо в сланцах «секюрити». Архип, от нечего делать в хорошем расположении духа от мысли о Высоцком, окликнул его. Тот остановился, пытаясь понять, откуда раздался звук.

— Ку-ку, — тонко сострил Архип.

Охранник насторожился, потом — въехал, потом — узнал.

— А, ты снова не спишь.

Охранник лет на пятнадцать был старше Архипа. Имел орден «За службу отчизне». Вышел на пенсию — пенсии мало. Подрабатывал здесь. Утрами собирал за туристами мусор и помогал разгружать, когда надо, продукты. Когда стельную кобылу укусила змея, он делал ей прививки. Он всё умел и много знал. Он раньше Зоны охранял. Ночами ему не спалось.

— Садись, покурим, — предложил Архип.

Охранник сел рядом, прямо на бурую землю, подогнув под себя полу бушлата. Босые ноги белели в утренней мгле.

— Ноги не мерзнут? — Архип протянул сигарету.

— Привык, — тот подкурил.

— Как служба?

— Нормально. Отдых — не служба.

— Это точно. Правдивый ты человек.

— Эт точно.

Помолчали, глядя на тлеющие окурки. Потом охранник спросил:

— А ты что не спишь? Выспался?

— Совесть мучает меня последнее время, — зачем-то соврал Архип.

— Чего так?

— Грешен я, батя! Одно дело не сделал, теперь маюсь. Совесть мучает. Вот послушай историю мою, геноссе!

И Архипа понесло:

— Однажды, холодным февральским утром, в одна тысяча девятьсот восемьдесят пятом году меня отправили от Восточно-Сибирской студии кинохроники в качестве ассистента кинооператора на съемки документального фильма о Зоне Затопления ГЭС на границе Иркутской области и Красноярского края в сёла Кеуль и Едорма.

— Какую Зону? — переспросил «Кьюрити».

— Зона затопления Богучанской ГЭС.

— О, я там служил! — оживился дядя.

— Я знаю, — сказал Архип. — Можно продолжу?

— Да-да, извини.

— Ну, вот. Поехали мы впятером. Я, само собой, мой кинооператор из Иркутской студи телевидения (своих не было — куда-то разъехались на съемки, пришлось приглашать со стороны) по фамилии Скакун. Такой толстый, остроумный дядька, который тоже везде побывал и все на свете на пленку заснял. И трое ребят из краеведческого музея. Помню, был Саня Падалко, еще какой-то чувак с усами, и их главный — такой деловой, закончил Ленинградский институт чего-то там с музеями связано, поэтому начальник и деловой. Правда, в сравнении с другими двумя, шарил он, но сильно был деловой, некуда деваться!

Приехали мы в эти села. Кеуль — центральная усадьба, там мы получили какие-то бумаги и машину, чтобы нас подвезли до Едормы. Нас подвезли по зимней таежной дороге. Красотище, я тебе скажу, но сейчас не об этом.

Привозят в Едорму. Такая маленькая деревушка, зачуханная вся, но полная старинных икон, которые уже за бесценок приезжают и скупают какие-то деляги у местных старух и пацанов, которым в Армию идти, поэтому они продают бабушкины реликвии, даже если те не разрешают.

— Точно, точно, — охранник мотал головой.

— Дальше слушай. Рядом с деревней течет ручеек. Мостик из доски через него. Здесь, предположим, пять часов, мостик перешёл — шесть. Почему?

— Там уже Красноярский край.

— Правильно, соображаешь.

— Я там служил.

— Точно, я забыл. Слухай дальше, хлопец. Начальник деревни живет в избе, где в полу нет нескольких бревен, постоянно боишься, как на стройке, того и гляди, в темноте рухнешь подпол — ставни закрываются, хоть глаз выколи. Из-под пола дует. Холод на улице, чтобы не соврать, скажу пятьдесят градусов. Веришь?

— Конечно, я там служил.

— Молодец. Но это ещё не всё. Нас на остров перевезли. Там стояли старинные дома — прошлый век. Ребята из музея должны были их посмотреть и решить, которые из них перевозить в Тальцы, в музей деревянного зодчества под открытым небом. Что, в сущности, ребята-то и делали, если не считать, что они ещё искали в заброшенных избах старинные предметы утвари и всякую известную им чепуху. Кстати, многое из того, что они там нашли, теперь стоит в краеведческом музее и в Тальцах. Помню, Умник говорил: «Псевдо-итальянская вырезка». Или: «Проборка с рисунками ранней реставрации народной культуры». Что это такое, я тогда и не представлял. Сейчас — тоже. Короче, дальше. Ребята лазят, смотрят, а мы со Скакуном, должны всё это снимать. Ни тут-то было — камера замерзла. Мороз — смазка промерзла, агрегаты не крутят. Отсняли секунд двадцать, и амба. На острове жилых всего два дома: в одном старуха-рыбачка живет, зимой из-подо льда голыми руками сети вытаскивает, говорит, что так теплее, потому что вода «ажно» три градуса тепла. И старик-ЛЭПовец, бурят дядя Яша. Чего они там живут? Я не понял. Короче, остановились мы у старика. Там у него в доме ещё была пара мужиков, которые приехали к нему на «шестьдесят шестом», но пока его разогревали паяльной лампой, он сгорел дотла. А они в это время бухали и проворонили. «Я чувствую, стена нагрелась! А это оказывается, уже машина пылает! Хорошо, хоть дом не загорелся, — снегом отсыпали!» — рассказывал один из них, дятел. А мы на этом «66-ом» должны были обратно выбираться. В общем, у дяди Яши мы жили почти неделю. Кабаргу ели и то, что старуха в сети поймает. Кабарга вышла с горы, но провалилась в наст и замерзла — в ту ночь было пятьдесят два. Я бы тоже замерз, но мне начальник Едормы подарил валенки, когда увидел, в каких ботиночках я приехал. Спасибо ему, хороший человек, хоть и полы у него без бревен. Но вот что самое главное. Пошли студенты на соседний остров, посмотреть, что там за дома. Они любопытные, бродят везде, везде свой нос суют, ищут поделки, и всё время про Матёру рассказывают мне бестолковому. А Скакун им поддакивает — я же самый молодой, картошку чищу, дяде Яше помогаю, а они ученые и операторы. Ну, ладно, это ерунда. Так вот, бродят студенты между островами по льду Ангары и, как-то (это было, кажется, на второй день), прибегают. Орут: «Там человек замерз!» Труп на льду. Отправили ходока в Едорму — там рация. Труп, судя по всему, Зека. Их там много, они лес валят в зоне затопления, ну ты знаешь, поэтому их там море. Судя по бушлату и пидорке — это один из них. Ходок улетел в Едорму, связались с Зоной. Те спрашивают:

— Водка есть?

— Какая водка?

— У Зека водка есть?

Зеки в Едорму иногда за водкой бегали. Бесконвойники.

— Есть, — говорит.

У него, действительно, рядом бутылка водки валялась.

— Ждите, — говорят.

Прилетает «Уазик», выходят погоны, попинали легонько труп, водку забрали и обратно.

Мы говорим:

— А человек?

А те отвечают:

— Кто его сейчас хоронить будет? — земля, как камень. Придет весна, Ангара его и приберет.

И уехали.

А труп тот, так и лежал на нашей тропе, как стрелка Флинта. Сначала, зеленый какой-то был, потом почернел. И никто его не кушал — ни вороны, ни волки — промерз труп, как стекло стал.

Мы уехали, а он остался. Где-то дома у меня маленькие фотографии были — Падалка наснимал, мне подарил.

Вот, дядя, такая история. Виню я себя, что тогда так и не удалось мне мужиков из «Уазика» уговорить забрать тело. Где оно сейчас? Наверное, рыбы съели.

У мужиков машина сгорела. Падалка-велосипедист не прошел веломарафон Пекин-Париж — у них кого-то машина насмерть сбила, а он руководитель был, — затаскали. Что с другими студентами стало, я не знаю — потерял я их из виду. Скакун их студентами называл. Сам Скакун облил себя бензином и поджег — боролся за справедливость на телевидении. Погиб. Остался я один. Не подскажешь, что делать?

— Не знаю, — тихо сказал ночной сторож.

— Вот именно, — вздохнул Архип, — и я говорю. Грешен я, спать не могу, а от себя, брат, не убежишь, не улетишь, не уедешь, не ускачешь. Эх, бляха-муха!!! Куда деваться, а?

И вдруг, не дожидаясь ответа, Архип тихонько запел голосом Яшки цыгана:

«Мне бы дьявола-коня, да плёточку заветную! И тогда искать меня я в поле не советую!»

Щелчком отбросил окурок подальше и с сожалением в голосе закончил:

— Коня бы мне!

Охранник коротко подумал и быстро сказал:

— Коней здесь много — выбирай любого.

— Любого не хочу. Мне бы дьявола-коня!

— Таких здесь нет — все стандартные.

— Стандартные? Это как?

— Как-как? Обычные, для туристических прогулок по Сарминскому ущелью. Вы были в Сарминском ущелье?

— О, брат! Да ты ещё и носитель рекламы! Какой процент получаешь? — Архип в слове «процент» сделал ударенье на «о».

— Какой процент? — не понял «брат». — Я просто так спросил.

— Просто так, только кошки рожаю.

— Это да, — согласился охранник, затушил уже вторую свою сигарету о камушек, взял окурок в кулак, приподнялся. — Пойду я.

— Ступай, — отозвался Архип, — с Богом, любезный. Иди, охраняй нас.

Силуэт охранника удалялся в сторону вертлявого Буратины.

«Скоро утро. Что день грядущий нам готовит?»

Архип пошел в дом и «рухнул с инфарктом» — так он выражался, когда шел отдыхать. Проспал до полудня. Юлька принесла ему завтрак в кибитку. Мухи достали жужжать. Сожрали бы пайку, но Юлька накрыла тарелку тарелкой (Молодчина, Зайчонок!), а сама ушла загорать. Надула матрац и легла возле джипа. На берег одна не пошла. Ждала, когда встанет Архип, — тогда пойдут вместе, надеясь. Одной неохота, и страшно — тут змеи (Какие, тут змеи? Ну, ладно, — лежи).

Музыка проникала сквозь стены ближе к обеду. Блюз. Видимо, кто-то на веранде, поставив «Ионику», веселил отдыхающих. Легко было догадаться, кто. К тому же этот Кто-то хриплым голосов начал подпевать своим аккордам: «Ва-да, ба-да, баУ! Ооооо-Еэ-Ууу»…

— Старый Соснов! — подумал Архип. — Да, теперь они могут позволить себе музыку даже днем. Вот что значит бесплатные энергоресурсы!

Архип поднялся, сел на край кровати. Слега помятое лицо, но, в принципе, всё остальное в его организме работает нормально — кондиционеры помогают чувствовать себя хорошо, даже в полуденную жару в этих домиках. Тоже — энергоресурсы. Раньше бы он задохнулся в раскаленном бунгало, сейчас — свежо. И можно сполоснуться, почистить зубы, побриться. Что он и сделал. Стало ещё свежее и легче. Захотелось двигаться. Босые ноги приятно чувствовали прохладу пола. Даже не обмотанный полотенцем, он подошел к столу и приподнял верхнюю тарелку: «Что там?», одновременно, другой рукой пытаясь налить себе из пластиковой бутылки «пепси». Напиток зашипел в стакане, «стреляясь» мелкими брызгами. В тарелке оказалась жареная рыба, то ли хариус, то ли омуль, с картофельным пюре и свежим огурцом. Встал выбор: пить «колу» или поесть вначале рыбу. Есть рыбу не хотелось, он попил. Напиток ударил в нос, вышиб слезу. «Хорошо!» На крылечке послышались шаги, скрипнула и открылась дверь, появился Зайчонок, практически голый, если за одежду не считать те шнурочки и полоски ткани, которые, с грехом пополам, прикрывали лишь немногие участки тела, которые от природы и пигмента должны быть темнее остальной кожи. Она искренне улыбнулась и обняла его своими горячими руками. Прижалась грудью. Поцеловала.

— Привет. Встал?

— У меня? — непроизвольно спошлил Архип. — Секунду! — пообещал он.

Он даже и не подумал прикрыться, когда услышал, что кто-то заходит.

Юлька не обратила внимания на его слова. Он был такой свежий и холодненький, что не хотелось отпускать. Она продолжала стоять, обнимая, стала, как кошка тереться щекой о его плечо и мурлыкать:

— А я слышу — вода шумит, думаю, значит, встал. Я загорала на улице. Ты давно проснулся?

Он дернул за шнурочек на спине, верх купальника тут же разъехался.

Она сдвинула плечи, верх соскользнул к локтям, потом, коротким движением её руки, отлетел на кресло.

Он поцеловал её в шею, наклонился чуть ниже, аккуратно взял обеими руками то, что скрывал верх купальника и стал их тоже целовать, еле касаясь губами.

Она закрыла глаза и запрокинула голову.

Он опускался с поцелуями ниже.

Она чувствовала прикосновение его губ на животике, у пупка, чуть пониже, ещё чуть пониже…

Он медленно стягивал нижнюю часть пары.

Она ему помогла, вначале сдвинув ножки, потом приподняв одну и вторую.

Нижняя часть тоже улетела на кресло.

Они медленно опускались на большую, белую, прохладную простынь, продолжая прикасаться губами.

Зазвучала композиция «Энигмы».

— Старый Соснов! Как будто видит! — промелькнула мысль.

Она не стала разгибать ножки. Зачем? А руками обхватила его спину.

Кадры из «ВВС»: львы, павлины, домашние кошки, голуби, касатки, змеи, лебеди, стрекозы, горные бараны, крабы, муравьи, жирафы, колибри, вараны, гусеницы, слоники, мартышки, бабочки ………… лев ухватил-таки львицу за шею.

— И не благодари! — Архип откинулся на спину.

«Ионика» зачем-то заиграла марш Мендельсона!

«Тьфу, тьфу, тьфу» — подумал Архип.

«Как по заказу!» — подумала Юля.

Две мухи, жужжа, от потолка падали в картофельное пюре. Влипившись в картошку, они разъединились, посмотрели вокруг удивленно, попробовали на твердость «грунт», помыли передние лапки и разлетелись.

— Я тоже пойду, сполоснусь, — Архип поцеловал Юлькину грудь и приподнялся.

— Воду не выключай, — Юлька успела ласково провести рукой по его стриженой голове.

На обед подавали салат из крабовых палочек, окуневую уху, жареного сига с рисом, компот из сухофруктов.

— А шпроты есть? — спросил Архип у супердлинноногой белокурой девушки, которая принесла поднос с обедом. — Привет, Анюта.

— Добрый день, — улыбнувшись, ответила девушка. — Приятного аппетита. Вы шпроты хотите?

— Да. И рыбий жир со льдом.

Анюта поморщилась.

— До двадцати ноль-ноль спиртного не подают! — пояснил Старик Сосновский, обедавший с многочисленной компанией за соседним, огромным столом.

Архип поздоровался со всей честной компанией сразу же, как вошел. Шум ответных приветствий с тех пор немного поугас, но после реплики Вадима (а Старика Сосновского в миру звали именно так) стал разрастаться снова.

— Боне Пети, православные, магометане, иудеи и жалкие нехристи. Вы своими нестройными гаммами потревожили мою ленную негу. Ну, как вам не стыдно, в мой эротический сон впихивать свадебный марш?

В ответ посыпались гнусные, глупые шутки, на которые Архипу было просто поср… в смысле, всё равно он их не прослушал.

— Да, да — я тоже рад вас видеть, — ответил он, взял ложку и попробовал уху.

Юля ждала, пока остынет суп, поэтому нехотя ковыряла вилкой в салате.

— Может, после обеда прогуляемся на Байкал? — предложил Архип.

— Давай. С удовольствием, — ответила Юля.

— Вдвоем пойдем?

— Давай вдвоем.

— Хорошо.

Волны хлестали в стену утеса. Стоять на краю скалы было опасно — дул сильный ветер, как часто бывает на Байкале, почва под ногами состояла из мелких-мелких камушков, которым осталось чуть меньше тысячи двухсот тридцати лет, чтобы превратиться в песок, поэтому они нещадно скользили, к тому же, мог случиться солнечный удар, и тогда, человек свалился бы в Море. Но Юля с Архипом стояли на самом краю.

Красота! Высота! Ширь!

Чайки внизу под ногами, кажутся маленькими птичками — вот какая Высота.

Ширь — от горизонта до горизонта Тайга и Море, растворяющиеся далее в безоблачном Небе.

А Красота — это вообще не передать! Красота и красота, — и баста, ребята!

— Здорово! Красота-то, какая! Помирать не охота! — ветер раздувал Юлькино платье.

«Вот и она о смерти, — подумал Архип. — Почему на Байкале эти мысли всех посещают?»

А вслух произнес:

— А придется! — он шутливо схватил её и сделал вид, что сейчас столкнет её в бездну. — Полетаем?!

— Ай! Перестань, дурак! — Юлька отшатнулась от края.

— Не боись! — он держал её крепко.

Но она перепугалась всё равно.

Архип посмотрел вниз, представил, как бы она сейчас урылась в волнах и стала бы медленно погружаться на дно в прозрачной воде, раскидав свои руки и волосы. А вокруг бы кружили дельфины. (Какие дельфины? Ну, не дельфины, так нерпы!) Подумал и плюнул вниз следом. Ветром слюну размазало по скале.

— Недолет, — оценил Архип.

— Отпусти меня, — Юлька хотела, но страшилась вырываться — скользко и край рядом.

Он вместе с ней сделал шаг назад. У неё отлегло.

— Ты, правда, решила, что я тебя брошу?

— С тебя станется, — она зло отдернула руку и отошла. Присела на теплый камень.

Архип подошел.

— Не переживай, Зайчонок, я тебя не брошу.

— Не бросишь? — переспросила Юлька. — Это, в каком смысле?

— В каком хочешь, — Архип закурил.

— Ну, спасибо, — она улыбнулась, думая про что-то свое, видимо, девичье.

Архип смотрел на море, на чаек, на облака.

— Действительно, очень красиво! Я был в Париже — там красиво, в Берлине — тоже очень, в Дели — симпатично, где только не был — везде красиво. А вот на Байкале, — совсем ни так! Всё по-особенному! Сурово, надежно, крепко! Совсем ни так.

— Каждый кулик свое болото хвалит, — произнесла Юля.

Архипа, как током ударило!

— О-па, — Архип быстро развернулся, указывая на неё пальцем. Сигарета выпала из рук. — Поняла?

— Что?

— То, что ты сейчас сказала.

— А что я такого сказала?

— «Каждый кулик, свое болото». Поняла? То есть, наши предки, когда эту поговорку придумывали, уже знали, что мы на болоте.

— На каком болоте?

— На каком, на каком? Я тебе про книгу рассказывал, помнишь? Про болота и катастрофу. Вот ты мне и эпиграф подсказала. «Каждый — Своё болото», свою Прокаженку, свою Татару, свои Родники, свою Кирпичку! Свою жизнь! Зашибись! Болото! Кулички и Болото. Улетать надо в теплые края, а вам придется зимы ждать, чтобы выбраться, потому что ваши Крылья в Болоте утонули. Придется ждать и пешочком по льду и по снегу. Кто выживет, Кулички? Только Оляпки зимой выживают, которых жизнь заставляет в прорубь нырять! И летом им классно! Точно! «Своё болото».

— Ты сумасшедший.

— Да-да! Я сумасшедший, а ты — молодчина! — Архип радостно поцеловал Юльку. — Мне этой связки не хватало. Чувствовал, что что-то где-то есть, а не мог понять что. Теперь понятно — всем мы птахи слабые среди болот поганых, а улететь не можем. Тенденция такая: хочешь, а вот — на, выкуси! — и он слепил страшную фигу. — Ха!

Солнце палило. Ветер обдувал. Кричали чайки. Слышался звук лодочного мотора.

Далеко, у острова, похожего на крокодила, прыгала по волнам моторная лодка.

— О, батя как раз в запретку пошел, — крикнул Архип, чем-то довольный, кивнув в сторону лодки.

— Кто? — не поняла Юлька.

— Батя. Не важно. Теперь же всё склеится, понимаешь?! Молодец, Зайчефундель! Ты — умочка!

Архип поднял руки к небесам и засвистел в след уходящей лодки! Потом громко запел: «Море, Море — мир бездонный, пенный шелест волн прибрежных! Над тобой встают, как зори, над тобой встают, как зори, нашей юности надежды!!!»

Юлька смотрела на него ласково (после таких слов) и с удивлением: пацан и пацан. Мужику, почти, сорок лет, а в голове чери-чё. Болота, кулички, полёты. Но ей это нравилось — с ним не соскучишься. И в обиду не даёт, и лишнего больше не спрашивает, недомогает постоянно вопросами, как другие: когда, с кем, как? Спросил, ответила, забыли. Одно плохо (а может быть, хорошо) разница в двадцать лет. Отец, когда узнал, чуть не рехнулся. Мать — нормально, отец завопил. Они же оба младше его: отец на две недели, мать — на полтора года. Кошмар!

Она вспомнила, как родичи приехали к Архипу «знакомиться». Архип не ожидал, но стол быстренько сварганил. Сели, выпили. Он ничего ей не обещал, но в такой ситуации оказался на её стороне, хотя и родителям ничего толком не сказал. А когда отец, напившись, стал ему гадости говорить, Архип не разозлился, а рассмеялся и ответил так: «Будешь на меня давить и пугать, Антон, Юлька возьмет, забеременеит и родит. Ты тогда замучишься своему внуку объяснять, почему дедушка с бабушкой младше папы!» Отец не понял. А Архип выпил рюмку и пояснил: «Не врубаешься? Мы живем, да живем. Ей уже не десять лет — совершеннолетняя. Нас всё устраивает. А надоест — разбежимся, хули в жопу-то орать?» Но отца, как подкосило. Он долго молчал — не мог разгадать кроссворд про внука. Потом, вроде, дошло, успокоился и больше не рыпался. И, слава Богу. Мать, зато, не против, а это — главное.

Юлька непроизвольно улыбнулась.

— Чего смеёшься? — спросил Архип.

— Да, так — балбес ты.

— Ни балбес, а рахит жизнерадостный, — улыбался Архип. — Как я тебя учил?

— Нет, ты бал-бе-ес! Хотел меня утопить, — ветер раздувал Юлькины волосы, она нарочно, типа обиделась, надула губки. — Балбес.

— Утопить — дело не хитрое. Тем более в Байкале — бульк, и никто тебя уже не найдет!

— Почему не найдет?

— Байкал трупы не отдает?

— Как это?

— Ну, не отдает, и всё. Не всплывают трупы. Вода холодная и эти, как их, рачки-бокоплавы, какие-то, поедают все моментально. Фигня такая маленькая, как креветки, только гораздо меньше, налетают, как муравьи и труп съедают. Говорят, даже костей не остается. Мы как-то отдыхали там, на Мандархане, — Архип махнул вправо — видимо там, по его мнению, находился Мандархан, — один мужик рассказывал.

— А что такое Мандархан?

— Бухта такая. Там вода теплая и мелкая, почти полкилометра, и всё по пояс. Туда с детьми ездить хорошо: дети купаются, следить не надо — не утонут. Короче, там один мужик рассказывал, что во времена перестройки приехали к ним в деревню гопники. А деревня их на берегу стоит, не далеко от Мандархана — МРС называется (Маломорская ремонтная станция, кажется, переводится — не помню точно, но не в этом суть). Тогда модно было в рэкетиров играть, типа, данью обложить магазин и потом приходить сливки снимать. И приехали из города эти балбесы (вот уж кто настоящие балбесы) в МРС местный магазин данью обкладывать. А в магазине том работала женщина одна, её муж был самый, наверное, известный бандюган во всей округе. У него несколько ходок и все по сто второй — как драка, он силы не рассчитает, и — жмур. Здоровый, говорят, такой был, всё ему было по барабану. Как-то, говорят, даже Пьеха приехала отдыхать, так он пригнал на своей моторке, забрал её и увез куда-то на острова. Потом привез. Она довольна была. Ну, ладно, это, наверное, миф. А вот то, что мужик рассказывал — на правду похоже. Короче, этот её муж узнал, что приехали гопники, пришел, тут же в магазине отметелил всех по первое число, потом погрузил их на свою моторку, вывез на середину пролива и говорит:

— Или забыли про мой магазин, или сейчас всех утоплю — концов не найдут.

Те, естественно, напугались, обещали, что больше не приедут.

Он привез их на берег. Еще, говорят, маленько побил и отпустил. С тех пор в МРС дорогу жулики забыли.

— А почему трупы-то не вплывают? Я не поняла.

— Говорю же, вода холодная. Трупы, почему всплывают? Человек утонул, а в нутрии него ещё жизнь продолжается, бактерии всякие там живут. А раз живут, значит, газы выделяют. Труп распухает, надувается и всплывает. А в Байкале вода холодная, бактерии, видимо, моментально замерзают и не шараборятся, не выпускают свои газы — тело моментально опускается на дно. Ну, а там уже бокоплавы с вилками его поджидают. Хоп — и всё! Только пряжка от ремня осталась и пара пуговиц от прорехи. Ясно?

— Страшно.

— Ещё бы!

— Не рассказывай мне больше такие ужасы — я спать ночью не буду.

— Да какие это ужасы? Смысл этого рассказа в том, что вода — живой организм. Как и любой другой организм, вода — живой. Согласна?

— Согласна, согласна.

— Нет, я вижу, ты не согласна! — Архип присел рядом и закурил. — Хочешь, малыш, расскажу, что я думаю по этому поводу?

«Сейчас начнет сочинять», — поняла Юлька и запрокинула голову вверх, подставив шею и плечи под солнце — пусть загорают, закрыв глаза, ответила:

— Ну, давай-давай, расскажи мне про воду.

— Тебе хочется знать?

— Всё равно делать-то нечего, рассказывай.

— Точно?

— Точно, точно. Рассказывай. Ты же что-то там опять навыдумывал.

— Хорошо. Тогда слушай. Только, серьезно — серьезно рассказать тебе хочу свои наблюдения.

— Хорошо. Я — серьёзно. Рассказывай.

Пару секунд Архип думал с чего начать и начал с вопроса.

— Ты знаешь, что человек на восемьдесят, кажется, процентов состоит из воды?

— Да, чего-то слышала, — Юлька и не подумал открыть глаза.

— Может, на девяносто. Или семьдесят. Не помню. Не важно. Главное, что много — большая часть организма — вода.

— Ну, и что?

— И то. Как бы тебе понятно объяснить? Вот, смотри, — Архип привстал, — мы думаем, что это мы живем. Ага — как бы ни так!

— Что, как бы ни так? — Юлька открыла глаза.

Архип уже начал ходить взад-вперед перед ней, читая свою «лекцию». Как попугай. На его лице было видно, что он пытается подобрать слова, чтобы ей понятно объяснить. Доктор-лектор, вашу маму!

— Да, конечно, — продолжал он. — Мы, вроде, сами живем, работаем, суетимся, ругаемся, грустим, веселимся, строим планы… Всё это так, конечно, но есть одна маленькая деталь. Совсем незаметная, о ней до поры и не думаешь, пока не приспичит. Это то, что мы состоим из миллионов клеток, клеточек, которые, тоже живут, и живут, чтоб им не ладно (точнее, чтобы ладно) было, сами по себе, не зависимо от нас, от наших желаний, внутри нас. Живут, живут, развиваются. Сходятся, делятся, умножаются, отмирают, рождаются снова, снова живут. А мы, ни сном, ни духом про них, про их жизнь. Наше тело, моё тело — это даже не оболочка, это, скорее, самостоятельный организм, который живет параллельно мне, и ему, честно говоря, на меня-то плевать. Я, кое-как, могу им, конечно, ещё управлять: захотел — руку поднял, захотел — присел, захотел — побежал. Но и это хотенье и способность со временем мне не удастся, если постарею. Пока молодой, и клетки моего организма ещё молодые, они готовы выполнять мои повеления, да и то не все. Я же не могу стать чемпионом мира по плаванию, скажем, Мне их натренировать надо, заставить подчиняться мне. А они этого сами не хотят. Хотят, чтобы я попотел, заставляя их слушаться. Да и то, мне, скорее всего, это не удастся, если они более хилые, чем у какого-нибудь парня из Австралии, допустим. Вот и получается, что я управляю только теми клетками, которые меня ещё слушаются и которые способны хоть что-то выполнять.

Архип остановился, перевел дух, посмотрел, слушает ли его Юлька.

Та внимательно слушала.

Тогда он продолжил.

— Но и это ещё только цветочки. Внутри у меня, и у тебя, у всех — ещё, так называемая, своя биологическая среда. То есть, куча бацилл, всяких палочек, туфелек, всякой гадости, которые, вообще, живут паразитами за мой счет. Это, как раз, та зараза, которая разбухает, шибуршится, выпуская газы, когда человек уже утонул и абсолютный труппо. А они живут — и до, и после, и во время. Параллельно с нами живут, параллельно с тобой и со мной. И сейчас они в нас и живут, сукины дети! Я что-то съел, они набросились и пожирают это, как гиены. Я что-то выпил — они уже тут, как тут. А если я долго не ем и не пью — они колотятся, стучатся, зовут, требуют: «Пей, гад, жри, а то нам нечего жрать и пить!» Приходится их слушать. А то они меня изнутри загрызут, и я кони двину. Короче, все ни так-то просто. Я — ни я, ты — ни ты. Только мозги наши ещё как-то принадлежат нам, да и то, если выключателем тебе по башке не саданули. Одни расстройства! Постоянно беречься надо! Я вот сейчас курю, подкидываю им никотинчика, а то ведь они уже достали: «Давай курева, Архип, давай, кури, сволочь, — курить охота!»

И Архип смачно и глубоко затянулся.

— Вода-то здесь причем? — спросила Юля.

— Подожди, не перебивай, — Архип всё ещё растягивал сигарету, — не сбивай с мысли. Вода? Вода — вот, причем. Если мы на восемьдесят или семьдесят, там, процентов состоим из воды, значит эта сволота-бактерии, и все эти миллионы клеток, тоже живет в воде. Вся вода, в сущности, и состоит из этих бактерий и клеток. Формула Н₂О — упрощенный вариант для простаков и химиков, чтобы было, как её обозначать и записывать. Миллионы, миллиарды живых клеток и бактерий разных — вот что такое вода! Попробуй-ка денек не попить — они тебя жечь изнутри будут: «Воды, сестра, воды!» А «Вода — это Жизнь! Бережно расходуйте её. Утечка воды учитывается водомером!» Так было написано на четырнадцатом доме нашего Бульвара, когда четырнадцатый дом боролся за право гордо носить звание дома образцового содержания. Что за водомер, правда, никто не имел понятия. А вот то, что вода — Жизнь — это справедливо, мне кажется. Нам же известно, что жизнь на Земле зародилась в воде, в недрах мирового Океана. Правильно? Правильно! Следовательно, вода дала жизнь множеству организмов, или пусть даже хотя бы одному. Значит, вода способна давать жизнь, то есть, родить, рожать, размножаться. Значит, она, видимо, Живая! Понимаешь? Живая вода, как в сказке, живой организм, или субстанция, если хочешь. Может быть, она способна видеть, слышать, чувствовать. Чувствовать-то она точно способна.

— Как это?

— Ну, как, — допустим, мороз — она превращается в лед. Сильное пекло — она испаряется, сваливает из пекла. Налей в неё спирта сорок на шестьдесят и попей — узнаешь, как она будет недовольна или, наоборот, петь захочет. А ударь по воде — рябь побежит, а в морду тебе полетят ответные брызги. Пописай не снег — он пожелтеет от наглости такой. А когда в теплый зимний день, настроение прекрасное, ты возвращаешься из церкви, то тебе на воротник падают чудесные, неописуемо красивые, резные, большие снежинки. Зайди медленно в воду и окунись с головой, омойся, и мир просветлеет, как и твоя душа. Понятно, Зайчонок? Вода — живой организм. Вода везде: под землей, на поверхности, в небесах, в каждом живом существе, даже, в камне. Вода перетекает из одной точки планеты в другую. Сообщается всегда и везде. Круговорот воды в природе, как говорили в школе. А это означает, что если вода везде и всюду, и, не дай Боже, может хранить информацию, то она несет эту информацию всегда и везде. А то, что она может хранить информацию, думаю, далеко ходить не надо. Не трудно проверить, из какого водоема было набрана та или иная бутылка. Верно?

— Не знаю.

— Я знаю. Экспертизой установлено. Так вот. Если все плохо, все гадко и мрачно — пойдет дождь, омоет землю и снова всё заблестит, зацветет, заколосится. Если грязно и кругом валяются презервативы и корочки от лимонов под окнами, тогда, выпадет снег и прикроет эту мерзость своим покрывалом. Если уж совсем все хреново, тогда — Потоп! Вода знает, что делает! Ты валяешься в ванне, подумала о ком-нибудь плохо, выдернула пробку — всё, твоя информация утекла в Ангару. Из неё — куда-нибудь ещё и ещё. Потом, человек, попил «Боржоми» и вдруг, понял, что о нем подумали плохо. И, даже, узнал именно кто и когда. Мы же тоже состоим из воды, вот, вода воде и сообщает. Интернета не надо, достаточно подключиться к водопроводному крану. Как оно?

— Ты это сам придумал?

— Нет, конечно! Что-то прочитал, что-то услышал, что-то, конечно, сам додумал. Но, в принципе, по-моему, близко к истине. А? Что скажешь?

— Балбес ты — вот что я скажу. Одно слово, ты — бал-бес. Напридумывает всякого и гоняет сам с собой. Лечиться не пробовал?

— Только не говори, что ты меня наградила гонореей!

— Дурак!

— Дурак у меня знаешь где, малыш? Я же, скажу не скромно, но скажу — мыслитель. Зайчонок, я — типа, Спиноза! Твой друг — Спиноза. Гордись! Как тебе мои мыслишки? Интересно?

— Заноза ты, а не Спиноза. Перестань говорить мне гадости, пожалуйста! Противно, даже!

— Спиноза — разве это гадости?

— Я про гонорею. Нет у меня никакой гонореи! И не было никогда!

— Это хорошо! А ты — завелась?! Чего ты завелась? Когда я тебе о Великом и Вечном толкую, ты говоришь — балбес. Когда я говорю, как балбес — ты опять недовольна. Что мне делать, милая, если тебе не нравятся мои размышления? Заткнуться на веки?

— Нравятся. Но мне кажется, что ты слишком много думаешь.

— Много думаю? Это плохо? Я не понял.

— Не знаю. Нет, хорошо, конечно. Я не в этом смысле, извини. Я, просто, тебя не всегда понимаю. Ты, правда, интересно рассказываешь. Но я ещё не все понимаю. Слишком быстро и много сразу — не успеваю всё переваривать. Прости. Продолжай, пожалуйста.

И она привстала, протянула руки к нему, извиняясь, виновато, по-детски смотрела в глаза.

— Ладно, живи, бестолочь, — улыбнувшись, ответил он. — А ты знаешь, что из всех живых существ, только дельфины, как люди, занимаются сексом для удовольствия?

— Нет! Правда? — удивилась Юлька.

— Вот! Эта информация — по тебе! Как ты сразу встрепенулась! Какой интерес в твоих бесстыжих глазах! Хорошо, хочешь, я только про это и буду рассказывать?

— Нет. Перестань. Я, правда, больше не буду…. А про дельфинов, ты всё придумал?

— Нет. Какая разница? Где-то читал. Или слышал. Не помню. Ладно, пошли домой.

Они медленно спустились с утеса, попугав по дороге наглых свистящих сусликов.

Вернувшись на базу, попили, помылись и в койку свалились. Любовь, несомненно, до изнеможенья, а что ещё делать? — до изнеможенья, чтоб после свалиться, забыться, задрыхнуть. В прохладе, под простынёю, обязательно голым, обнявши подругу, приятно задрыхнуть, чего не задрыхнуть? Они и задрыхли — устали, намаялись и находились. До ужина в сонную мглу провалились.

«Любимое дело», как пишут в буклетах.

Уже вечерело. Архип тихонько поднялся, чтобы не разбудить сладко дремавшую Юльку. (Девчонки в её возрасте всегда долго и симпатично спят, особенно, если почти не укрыты.) Взял ветровку, на всякий случай, и вышел на воздух. Тишина — ветра не было. Жара спала. От нечего делать, Архип пошел к месту костра и развалился на удобных, сделанных из бревен, лавках со спинками. Вечером, как стемнеет, наверняка, здесь опять будет костер (конюх с охранником уже натаскали дров), а пока прохлада в тени смолистой, толстой лиственницы. Архип достал из кармана ветровки блокнот (он всегда теперь носил с собой блокнот и карандаш), начал царапать нечто, что пришло в голову на утесе. Увлекся.

— Здорово, брат! — неслышно подошел здоровый мужик — «Загубленная молодость», как его про себя окрестил ещё вчера Архип.

Архип поднял глаза.

— Здорово.

— Что пишешь?

— Я даже не слышал, как ты подошел. Увлекся, извини.

— Бывает. Оперу пишешь?

— Оперуполномоченному, — отшутился старым анекдотом Архип.

— Опер сказал про всех написать? — мужик дал понять, что и он этот анекдот знает, поэтому так и спросил. Засмеялся.

— Верно.

Архип закрыл блокнот. Положил в карман ветровки.

Мужик присел рядом. Протянул банку пива Архипу.

— Будешь?

— Спасибо. Меня, кстати, Архипом зовут.

— Знаю, мы с тобой раз пять вчера знакомились. Юрий.

Мужик протянул руку.

Архип пожал.

— Будем знакомы ещё раз. Теперь не забуду. Вчера выпили много.

— Бывает.

«Тыщщщьььььь» — прошипели баночки, открываясь!

«Чокнулись», выпили.

— Как отдыхается?

— Нормально, — Архип, предложив сигарету Юрию, закурил вместе с ним от одного огонька.

Выпустили дым одновременно и смачно. Развалились с пивом и сигаретами в руках. Вытянули ноги. Красота! Расслабились на какое-то время. Помолчали. Красота, всё-таки!

— Вадик говорил, что ты книги пишешь, — Юрий повернулся к Архипу.

— Слушай его больше — музыканта.

— Понятно, — улыбнулся Юрий.

Архип слегка выпрямился, глотнул пивка, затянулся:

— Пишу маленько.

— Писатель, значит.

— Громко сказано. Повествователь, скорее.

— И о чем повествуешь?

— Да так — ни о чем, ерунду всякую, что в голову придет. Фиксирую на бумаге, потом друзьям даю, чтобы в туалете им было чем заняться. Не слушай его.

— Ясно. Он так и говорил…

— Про туалет?

— Нет, — Юрий опять улыбнулся. — Про то, что ты будешь отбрехиваться от писателя.

— Да, какой я…? А, впрочем, спасибо — приятно слышать, — Архип улыбнулся в ответ. — Мы вчера с тобой одну тему затронули, я сегодня аж в пять встал, чтобы её обмозговать.

— Ну и как?

— Нормально. Думаю, ты прав. Точное замечание — для мысли много места в любой обстановке. Ты — прав! Но на воле — лучше!

— Ещё бы! Знаешь, сколько я нагонял? Как две жизни прожил. Лучше тебе и не знать.

— Много было времени?

— Достаточно, — и Юрий задумался, вспоминая что-то.

Архип понимал, что не корректно задавать такие вопросы, раз человек не хочет на них отвечать. И он перестал задавать. Снова откинулся на спинку лавочки-бревна и принялся за пиво. Но надо же было о чём-то говорить — не сидеть же и молчать? Человек сам подошел, пивом угостил…

— Ты сам-то был там? — неожиданно спросил Юрий.

Архип понял, что значит «там».

— Нет. С чего ты взял? В том смысле, о чём ты спрашиваешь — нет. Но так — бывал. А с чего ты взял, что я должен был там быть?

— Так, показалось.

— Нет, не был.

— Я серьезно.

Архип затянулся. Как сказать человеку, если он серьезно? Хорошо, поговорим.

— Серьезно. Родственники и друзья у меня долго были в той системе. Приходилось часто бывать. Понимаешь?

— Да, понимаю. Эта система ни только с той стороны забора. Если уж прихватит — так всех сразу. И с этой стороны, и всю семью, и друзей и родных. Моя, вон тоже, сколько ждала, приезжала, плакала, — и он кивнул в сторону веранды, где о чем-то щебетали, покуривая, женщины. — Дождалась.

— Повезло.

— Не говори. Она у меня классная!

Архип допил банку.

— Сейчас, я ещё принесу, — сказал он. — У меня в холодильнике есть. Холодненькое! Будешь?

— Давай.

Архип сходил за пивом.

Открыли ещё по одной. Ещё закурили.

— Встреча с интересными людьми у костра, как говорится, — заметил Архип.

— Не говори.

— Вы-то так, с семьей, чисто, отдохнуть приехали? — чтобы поддержать беседу, нужно спрашивать о чем-то.

— Да. Надоело в городе. На природе душа отдыхает. — Юрий искренне наслаждался отдыхом. — Отпуск.

— Понятно.

— На рыбалку-то ходил?

— Нет. Я так приехал — побездельничать. С подружкой бродим по берегу, камушки кидаем.

— Ясно. А я сегодня утром сходил. На щуку.

— Ну, и как?

— Да нет ни хрена, не ловится.

— Крокодил не ловится, не растет кокос?

— Не говори.

— Туда, в конец Мухора надо ехать — там рыбалка хорошая, — Архип махнул в сторону Мухорского залива, который остался под тем первым перевалом, с которого они с Юлькой вчера увидели луч прожектора. — Был там?

— Был. Мы там рыбачили. Да, там хорошо хватает. Но раньше лучше было — баз кругом понастроили, народу, как на Карла Маркса.

— Не говори, — и к Архипу приклеилось это выражение.

— Я же тоже так — в охоточку. Блесну покидать, пивка попить на бережку, побродить по камушкам. Так-то я не рыбак. А чем ещё заняться? Кидай себе, да кидай. Красота. Воздух изумительный. Хорошо на природе…

— Да, на природе хорошо.

— Век бы сидел — ни хрена не делал, — вздохнул Юрий. — Но делать надо… Делать что-то надо… Достало это дело… Делаешь, делаешь, а толку…

Юра выпил пивка, явно чем-то раздрожаясь. Видимо, вспомнил что-то.

Архип посмотрел на него и спросил:

— Что за мрачные мысли?

— Да так — накатило. Как обычно, когда делать нехер. Всё думаю, что после нас останется. Как на Байкал приедешь — всё время эта лажа в голову лезет! У тебя такое бывает?

Юрка двумя глотками быстро допил и кинул пустую банку в костровище.

У Архипа точно не было никакого желание слушать сейчас чужие рассказы про неустроенность жизни, и он решил опередить собеседника, чтобы тот не начал ныть, мгновенно придумав, о чём рассказать.

— Знаешь, — сказал он, — один мой знакомый, человек состоятельный и не глупый, одно время был зациклен на подобной идее: «что останется после меня?» Он из кожи лез вон, чтобы хоть какую-то память оставить потомкам о своем пребывании на этой земле: пытался занять какие-то места, попасть в журналы, светился на телевидении, выдвигал свою кандидатуру и делал разнообразно-многочисленную подобную чушь, в том числе детей от разных женщин, чтобы помнили. Однажды он меня так достал, что пришлось с ним поговорить открыто, хотя и не трезво.

Послушай, — говорю я ему, — чего ты мечешься? Ты так много тратишь сил и энергии на это дело, что сума можно сойти. А ларчик-то просто открывается.

Как? — переспрашивает он меня.

А так, — говорю. — Откуда мир узнал о Тутанхомоне, Рамзесе, австралопитеках и динозаврах? Из могильников, могил и гробниц. Всё, что откопали археологи и искатели кладов и составляет информацию о прошлом. Но не замуровали бы Рамзеса вместе с его жёнами, наложницами, слугами, конями и прочей чепухой в пирамиду, кто бы о нём знал? Никто! А откуда узнали, что он Рамзес? По письменам, замурованным тут же. А не будь с ним всего этого добра, особенно этих глиняных дощечек с закорючками — он был бы просто какой-то фараон. И только! Типа, египтопитек, грубо говоря. Так вот тебе совет: купи хороший сейф, положи в него свои документы, фотографии, видео кассету со своим изображением (можешь голым по частям себя снимать — поможешь исследователям). Завали его всяким прочим дорогим тебе дерьмом, на подобии, любимых дисков, книг и всё такое. Хочешь, напиши послание потомкам о себе, своих достижениях, своих идеалах и мечтах. Замкни его как следует, но предварительно залей парафином или свинцом. Оберни полиэтиленом, уложи в титановую бочку, завари её и закопай как можно глубже, желательно под шоссе национального значения.

Зачем под шоссе? — спрашивает.

Затем, что дольше пролежит. А сверху будут укладывать и укладывать асфальт. И влага не попадет. А когда придет срок, и шоссе будет не нужно, так как все будут перемещаться с помощью телепортации, твое сокровище откапают, и о тебе узнает весь мир, а может и вселенная к тому времени. Я уверен, найдутся и твои далекие потомки!

Мне казалось, что он шутки понимает.

И что ты думаешь? — Он потерялся на несколько месяцев, но потом пришел с коньяком. Сейчас спокоен, как сто индейцев. Более того, теперь это его бизнес — он закапывает «бочки» всем желающим на клочке собственной земли в глухомани в тайге. И процветает.

— Серьезно? — переспросил Юрий.

— Да, нет — это я только что придумал.

— Серьезно?

— Да, нет!

Они почему-то оба засмеялись. Смешно же получилось — зацепились словами….

— Юр! — одна из женщин на веранде кричала в сторону костра.

— Тебя? — спросил Архип.

— Похоже, — ответил Юрий и крикнул женщине в ответ: — Что?

— Иди сюда! — женщина махала рукой, звала.

— Ну, что надо? — Юре не хотелось идти.

— Ну, иди, Юр — дело есть!

— Опять что-то придумала, — как бы извиняясь сказал Юрий. — Пойду, схожу, узнаю, что там стряслось. Посидеть не дадут. Видимо, точно придется бочку закапывать! — Юрка улыбнулся. — Ты здесь будешь?

— Нет, я, пожалуй, тоже пойду — подружка, наверное, уже проснулась.

— Ага. Ну, ладно, я пошел, — неохотно поднимаясь, Юра добавил: — На ужине встретимся.

— Обязательно.

— Ну, давай.

— Удачи.

Здоровяк побрел к жене, а Архип остался допивать свою банку.

«О чём поговорили? Ни о чем. А о чем здесь ещё разговаривать? Все, как положено!» — подумал Архип, допил пиво, бросил и свою банку в костровище, поднялся и тоже пошел в домик.

Первое, что увидела Юля, открыв глаза, это то, что Архип, сидя на табуретке за письменным столом, что-то вычитывал в зеленой книжке, потом заглядывал в какую-то желтую, толстопузую книжку и озабоченно записывал что-то в свой блокнот.

Она сладенько так потянулась, улыбнулась и сказала:

— Привет. Что делаешь?

— Немецкий учу, — не поднимая головы, ответил Архип. — Привет.

— Что-о? — удивилась Юлька.

Архип поставил жирную точку в блокноте, поднял глаза, посмотрел на Юльку, улыбнулся её заспанному, милому виду и повторил:

— Немецкий учу, Зайчонок. Как спалось?

— Хорошо.

От такого ответа она окончательно проснулась. Села на кровати «по-турецки», прикрыв простынкой лишь нижнюю часть своего юного, но уже женского тела. А, так как делать ей спросонья было нечего, а настроение было хорошее, она начала допытываться, что за немецкий он там учит.

— Что за немецкий ты там учишь?

Глядя на её верхнюю, не прикрытую, но тоже уже однозначно и совсем, женскую часть, можно было много чего и очень долго ей объяснять. Глупо было бы просить её прикрыться, однако это видение могло отвлечь от «умных» занятий. А так как Архип не был стеснительным ханжой, поэтому, просить её прикрываться он не стал. Ему нравилась такая картинка на белоснежной кровати. Посмотрел он на своего Зайца, оценил удобность и прелесть её «турецкой» позы и сказал без лишних эмоций:

— Хорошо. Попытаюсь объяснить. Но ты так и сидишь. Лучше будет, если ты простынь ещё и снизу сдернешь.

Она сдернула на мгновение: «Так?», и тут же снова закрылась.

Промелькнуло нечто темненькое, заманчивое и чуть-чуть приоткрытое.

— Так! — подтвердил он, хитро улыбаясь. — А вот теперь сиди и слушай!

«Лекция номер три!» — подумала Юлька, а в слух добавила:

— Я внимательно слушаю Вас, доктор-лектор.

Сделав паузу, он посмотрел на неё лукаво и внимательно, и затянул свою обычную волынку:

— Значит, дело как было? Идем мы, значит, — я, там Руба, Зевельд, Вильдан…

— Бардас, Сорока Старший, Сорока Младший… — слышали уже! — перебила она его. — Ну, правда, давай по-нормальному. Чего ты там учишь?

— Как скажешь, дочка, — и, спохватившись, он тут же добавил, — народа своего узбекского. «Сыктым бар, оненски гужеляб, кура кутак!»

Она показала ему кулак.

— Ты чуть не выпросил.

— Ты слушаешь? Или сидишь мне всякую гадость показываешь? — как будто с досадой и злостью спросил он, улыбаясь. И не дожидаясь ответа, заметил: — Красивый кулачок.

Она посмотрела на свой кулачок, покрутив его перед глазами, пожала плечами:

— Да.

— Что, — «да»?

— Рассказывай, давай.

— Сижу я, значит, учу немецкий… Ты какой язык в школе учила?

— Английский.

— Вот. А я — немецкий. Мне учебник по английскому не достался. Пришлось брать немецкий и учить. Правда, в школе я плохо его учил. У нас только Вовунька отлично по-немецки шпрэхал, а остальные — кое-как. Училка у нас забавная была. Их даже две было. Но одну всё время муж бил, как с любовником поймает. Говорят, даже из окна однажды выкинул. Благо, они жили на первом этаже. Ну, так вот, она всё время с синяком под глазом ходила, поэтому уроки часто пропускала. А вторая, та — постарше была, уже почти бабушка. Та чудила по-своему, донимала нас вопросом: «телевизор — это роскошь или необходимый предмет?» Мы говорили, что необходимый. Она утверждала, что это роскошь и приводила в пример, как они упорно жили во время войны, когда не было телевизоров и в школу, вместо портфеля, ей папа из фанеры сделал ранец. Как они писали перьевыми ручками, макая их в чернильницы-непроливайки, но всё равно учились и выучились. А мы, в отличие от её поколения, разгильдяи, учиться не хотим. Ручки у нас шариковые, у всех хорошие портфели, форма у всех школьная, а у нас на уме только дискотеки и развлечения. Девчонок хулила за короткие юбочки, мальчишек — за длинные волосы. И так далее. Какая тут учеба? Придет, задаст задание, что-нибудь переводить, а сама сядет, закроет глаза ладонями, типа, устала, а сама сквозь щелки на нас зырит. Ну, мы же дураки, конечно — ничего не видим, не понимаем. А мы всё видим, всё замечаем! Мы с Лёхой Бутиным сидели за одной партой, понятное дело, трепались, вместо учебы. Она однажды, как дала Лёньке указкой по рукам! Лёха даже завертелся от боли! Ну, думаю, не буду говорить кто, — отомщу! И что мы сделали? Паренек у нас учился один смешной — Юра Поддубный. Он на уроках сам себе письма, якобы, от девочек писал с просьбой выслать ему два календарика по три копейки и два — по одной копейки, и нам показывал, как по нему девушки сохнут. Ещё тот пассажир. Так вот, притащил как-то Юра в школу пачку порнографических карт. Карты стрёмные такие, на фотобумаге, на сто раз перефотографированные, темные, ни хрена толком не разберешь. Но, что надо — очень ярко выделяется. Особенно пошлые моменты, связанные с оральным сексом. Мы взяли у Юрки эти фотографии и выждали момент, когда наша училка по немецкому из класса выйдет. У неё привычка была, минут за десять до конца урока выйти из класса, потеряться до перемены, а после звонка зайти и полоскать нам мозги домашним заданием, когда на перемену бежать надо. Ну, вот, она вышла, а мы с Лёхой напихали ей этих пошлых, вонючих, даже по нашим меркам, фотографий везде: в сумочку, в карманы её пальто, между страниц её книг и учебников — везде куда можно. Она пришла, задала задание, не заметила, мы свинтили. Не знаю, что было потом, но могу представить, если где-нибудь в учительской с неё начали сыпаться эти фотографии. Или дома, на глазах родных. Мы хохотали, представляя это, до слёз! На уроки немецкого она нас больше не пускала, ставила тройки и так, лишь бы не видеть. И в аттестате у меня трояк по немецкому. А потом, через много лет, я поехал в Германию. Второй или третий раз — не помню. Но нужно было сфотографироваться на новый загранпаспорт. Прихожу я на рынок в «Экспресс-фото» получать фотографии. Глядь, а фотографии выдает моя учительница по немецкому.

— Здравствуйте, — говорю.

— Здравствуй, здравствуй! — узнала. — Куда собрался?

Она по чеку поняла, что у меня фотографии на загранпаспорт.

— В Германию, — отвечаю.

— Чего ты там делать будешь? Ты же языка не знаешь!

— Извините, — говорю, — знаю. Вы же сами меня учили.

Получил я свои фотографии, сказал ей: «Данкэ шон!» и ушел.

Но в памяти моей остались навсегда её глаза. Грустные глаза. Она всю жизнь, таких как я разгильдяев учила немецкому, а сама ни разу в Германии не была. И, теперь, уже, наверное, никогда не будет. Не справедливо, видимо, устроена жизнь — кому-то ранец из фанеры, а кому-то телевизор и Германия, не зная языка.

Вот и решил я, все-таки выучить немецкий язык, чтобы получилось, что не зря она меня учила… и тройку ни за что поставила. Ясно? Вот, сижу и учу от нечего делать.

Архип показал свой блокнот, в котором были какие-то каракули и мазня, на немецком и на русском языках.

— Как-то странно ты его учишь, — сказала Юля. — Чего ты там пишешь?

— Чего странного? Стихи пишу.

— Стихи? На немецком?

— На русском стихи. Перевод с немецкого. Чего не понятно? — Архип показал зелёный томик стихов и ткнул пальцем в желтый немецко-русский словарь.

— Ну, ты даешь! Система какая-то?

— Система ниппель! Туда дуй, обратно — … мало! Какая система, Зайчик? Просто мне так удобней и лучше запоминается. Нас же, как учат? Мундшруют, чтобы мы запомнили, как пишутся слова. Спроси тебя чего-нибудь по-английски, ты сначала увидишь, как слово пишется, потом вспомнишь перевод, потом ответишь. А я, пока по Германии мотался, всё на слух воспринимал. Теперь услышу немецкое, знакомое слово — сразу образ всплывает, а ни текст… с переводом. А тут, ещё смешней придумал: беру немецкую книгу стихов, перевожу, как умею со словарем, потом, то, что перевел, выстраиваю в стихотворную тоже форму и получается двойная польза — и перевод с немецкого, и новые стихи уже на русском. Стихи на немецком вызубрил, свой перевод и так помнишь — вот и ладушки. Услышал знакомое сочетание — всплывает мой перевод, литературный, типа — всё ясно о чём разговор. Вот так-то, Зайчонок. Да, тренируюсь, просто — не слушай меня.

— Покажи, как это, — Юля привстала, чтобы посмотреть, что там, на письменном столике.

Простынка соскользнула.

Она не заметила.

Архип обратил на это внимание.

— Ну, хорошо, смотри, — стал он подробно ей объяснять, заодно, разглядывая тело. — Берем любой стишок. Короткий, для начала, вот такой.

Архип, очень стараясь, стал с выражением читать немецкий стих вслух:

Юля поморщилась!

— У тебя отличное произношение!

— Спасибо.

— И что это белиберда означает?

— Дословно, если в тупую каждое слово переводить, следующее, — Архип заглянул в блокнот:

— Во как! — Архип театрально махнул ладонью.

— Ещё хуже! — ответила Юля. — Ну, и что у тебя получилось?

— А у меня получилось так:

— Здорово! — Юлька не ожидала. — Здорово, правда! Из этой белиберды — получилось!

— То-то! А ты говоришь! Классно?

— Да. Ты молодец.

— Это точно!

— И что, ты так всё время учишь немецкий? А откуда у тебя, кстати, книга и словарь?

— Зая, в моём пылесосе чего только нету! — Архип говорил про джип. — Это же дом на колесах. Знаешь сколько в нем всякого?! Я в нем столько ночей провел.

— Один?

— Не всегда.

— Я так и думала.

— Не начинай малыш — прошлое прошло! Я тебе про Фому, а ты мне про «я так и думала». Скажи, лучше, ещё, что я — молодец.

— Молодец, ты, молодец. Ничего не скажешь — здорово получилось.

Юлька присела обратно на кровать. Прикрылась.

— О-па! А так мы не договаривались! — заметил Архип.

— Я замерзла.

— Давай включим кондёр на обогрев.

— У! — Юлька надула губки. — Я так. Ладно?

— Ладно. Я шучу, — Архип довольный пересел в кресло напротив и развалился в нем. — Вот так рождаются из нечего образы. Фантазия, понимаешь! — сказал он голосом Ельцина.

— Похоже, — подтвердила Юля.

— Я знаю. Это тоже фантазия. Ты знаешь, что такое фантазия.

— Знаю.

— Не-а! Не знаешь! Фантазия — это дар Божий! Награда нам — людям. Благодать, которую не все, признаться, заслужили. Но все имеют. А пользуются единицы умело. Рассказать?

— Расскажи.

— Долгая будет песня — до ужина.

— Ну, и что?

— Знаешь?

— Знаю.

— Что?

— Зна-ю! Ты не спрашивай, ты рассказывай.

— Ок. Поехали! — воодушевленный Архип, как будто летел. — Итак, фантазия. Я говорю «Лимон». Что ты чувствуешь? Как кисло во рту. Правильно? Правильно. Что сработало мгновенно, машинально, не зависимо от тебя? Твоя фантазия. Вот, примерно, так же и у меня — вижу что-то не совсем правильное, необычное или забавное — хрясь, и, так сказать, «кисло во рту». И я тут же хочу избавиться от этого, выплескивая всё на бумагу или «плюю на головы беспечных парижан». Понятно?

Юлька пожала плечами:

— Наверное.

— Непонятно. Тогда так… Как? Ну, попробую так…

Архип налил себе в стакан пива, выпил, почесал нос и продолжил уже спокойно и размеренно, как будто, действительно, опять начал лекцию читать.

— Фантазия, абстрактное мышление, умение выдумывать и изобретать, креатив, в конце-то концов, будь он не ладен (Не люблю это слово! Но пользуюсь) — самый лучший, самый полезный, самый необходимый, что ли, исключительный, наверное, бесценный подарок, которым наградил человека Господь Бог. Этот подарок, этот дар, эта уникальная способность даёт (с одной стороны) огромное преимущество человеку перед другими живыми существами, и, в то же время, может довести его до самоубийства. «Большое понимание — большая печаль», кажется, так говорится. Однако бестолковка не у всех работает одинаково. Один видит лес, как простое скопление деревьев. (У него нет фантазии.) Другой — кубометры пиломатериала, уложенные в ровные штабеля перед загрузкой. (У этого уже лучше, но направленность своя.) Третий прикидывает, где могут спрятаться в этом скоплении деревьев и пиломатериала нарушители закона — браконьеры, убившие вчера на рассвете самку лося с полугодовалым лосенком. (Тут уже нечто другое, ни только фантазия.) Четвертый пишет: «Там чудеса, там Леший бродит, Русалка на ветвях сидит!» (Сто процентная фантазия!) Пятый… (Ещё не родился.) И так далее. И у каждого свое представление, и каждый прав по-своему. И все вместе — тоже. Вопрос: что лично тебя интересует в увиденном? Вот, что интересует — именно то, ты и получишь в своих фантазиях. Богу — Богово, а Кесарю — кесарево (порой, сечение).

— Тогда мне интересно, что ты хочешь увидеть, когда смотришь, допустим, на меня?

Юлька дотянулась до своей футболки и надела её. Сидеть в таком виде, разговаривать на такие темы, не очень-то приятно, как она бы выразилась.

Архип думал ровно столько, сколько нужно было времени, чтобы подкурить.

— Юль, ты в курсе, что мы завтра утром уезжаем?

Вдруг, почему-то ему расхотелось говорить с ней на эту тему. Слишком долго, и она, скоре всего, не врубится — молодая ещё. Он, даже, почти не расслышал её ответ: «Да». Его одолевали сомнения: какого черта он тут начал из себя умника корчить? Потом, где-то в глубине его памяти, в эту минуту, не запланировано, открылся файл, который ярким неоном высветил слова старины Сеттона-Томсона: «Нет никого умней семнадцатилетнего юноши, за исключением шестнадцатилетней девушки». Юльке было уже восемнадцать. Следовательно, «пик её ума» уже прошел. Но пока, всё равно, был ещё где-то рядом. А это означало, что мир, в сущности, принадлежит сейчас ей. Она сейчас самая основная, центровая в мире. Здоровая, молодая, способная плодить, не знающая преград и пощады, не уверенная ни в чём и настырная в том, что всё равно получится. На неё облизываются все, кому не лень. Она может повернуть всё так, как захочет, не опасаясь последствий, потому что она их даже не представляет. Кому, как не ей сейчас самое время впихать, втиснуть, вдолбить в голову всё то, что он сам для себя когда-то навыяснял? Почему бы, не попробовать? И он, забыв про неохоту, погнал:

— Ты знаешь, что я волшебник?

Она посмотрела на него, как на человека, заявившего нечто такое, от чего именно так и надо на него смотреть. Если бы он был сильно пьян, она бы сказала: «Допился!» или «Закусывать надо!» Но он был почти трезв. Поэтому она ответила вопросом:

— Кто ж этого не знает?

— И ты волшебник, — заявил он. — Но ты пока этого не знаешь.

— Само собой, — подтвердила она и рассмеялась.

— Вот, видишь — подтверждение моих слов. Ты смеешься и не веришь, потому что не знаешь, потому что глупенькая ещё.

— А ты сам-то веришь?

— Я это знаю! Я это точно знаю! Ты не понимаешь, какой у тебя есть дар. Ты с ним живешь и не понимаешь, что он у тебя есть. Ты в лесу видишь сейчас только елки. В этом, именно, в этом разница между мной и тобой, между мной и ещё миллионами людей на земле — я понимаю, вижу, знаю, а они нет. Хочешь, я тебе объясню, что там, в лесу — там «чудеса и Леший бродит, Русалка на ветвях сидит».

— Давай, — согласилась она. И снова засмеялась, — ей было приятно, что Архип назвал её волшебницей. Она надеялась, что он имеет в виду ни только их совместную постель.

Архип продолжал.

— Есть такой товарищ, наш земляк, его зовут Емеля. Знаешь Емелю?

— Какого?

— Который на печи ездит. Щукин друг.

— А — этого? Да, знаю, конечно. Бабушка в детстве про него много рассказывала.

Она, сама того не сознавая, безотчетно приняла его манеру этой словесной игры.

Он продолжал:

— Все говорят, что это сказка. Правильно? Бабушка твоя, наверняка, тебе это тоже говорила.

— Да.

— Разумеется, да! Кроме того, имеется официальный документ с картинками, на котором разноцветным по белому написано: «Русская народная сказка». В этом документе определенно говорится, что Емеля способен был (с помощью некой щуки, правда — но это основная линия, подчеркиваю) совершать чудеса. Было такое?

— Было.

— Было, конечно — официальный документ. Так вот, я тоже, сейчас возьму свою «щуку» в руку, которую другие ещё называют сотовым телефоном, нажму пару кнопок, откуда-то изнутри этой железно-пластмассовой штучки раздастся женский голос, и я скажу ему: «Я хотел бы уехать от Малого Моря в Иркутск, по щучьему велению. Вы не могли бы мне прислать машину или печьку, на худой конец?» Со стороны кажется — я с ума спятил — разговариваю с игрушкой, которая, кстати, мне отвечает — любой может послушать. Более того, узнав условия доставки на худой конец и согласившись на них, этот любой, через какое-то время увидит, что за мной приехала тачка, которая, кстати, гораздо комфортабельнее печи, и я на ней умчался за три девять земель, по своему хотенью. Значит я волшебник. И покруче, видимо, Емели — тачка-то у меня с кондиционером и с магнитофоном. Музыка какая-то от куда-то льется из стен. И воздух — свежий-свежий! Правильно? Или будут сомнения?

… - Юлька промолчала.

— Другой пример: мне на праздник, допустим, на День рождения, дарят цветной клочок бумаги, на котором написано «Лотерейный билет». Звезды и обстоятельства сложились так, что через неделю я обмениваю этот клочок на двадцать миллионов других фантиков, на которых уже написано «Казначейский билет». Целый чемодан разноцветной бумаги с такими надписями. Я беру один из них, прихожу в магазин и даю его Золотой рыбке за прилавком и говорю: «Хочу новое корыто». Пожалуйста — она меняет фантик на корыто. Приношу домой. Мне старуха говорит: «Дурачина, ты, простофиля! Много ли в корыте корысти. Ты бы избу попросил у своей Золотой рыбки!» Не вопрос! Я беру ещё пачку таких фантиков и иду в агентство недвижимости «Золотая рыбка». «Здрасти! Совсем старуха моя сдурела — не дает старику мне покоя. Не понравилось ей корыто — ей коттедж подавай!» «Кайне проблем!» — говорит мне славная, грудастая Рыбонька, и выписывает счет к оплате. И вот у меня хоромы царские. Красота, лепота, клёво! И так далее. Так, волшебник я или нет?

— Но это же всё деньги! Ты же за деньги купил себе дом!

— Естественно, за деньги — за что же ещё? А кто деньги-то придумал? Ты видела, чтобы лиса, которая считается самой хитрой бестией в лесу, придумала деньги? Или хотя бы за пару убитых ею же зайцев, сделала обмен, и переехала из гнилой и сырой норы возле болота в нору сухую, в глубине леса рядом со станцией Метро «Полежаевская»? Нет, конечно! У неё тямы не хватит — деньги придумать. Или обмен совершить. И у всего поколения лис на миллион лет вперед тямы не хватит. А у голого лягушонка Маугли хватила тямы! Разве это не волшебство? Разве Бог нам подарил этот дар просто так? Нет — он сделал нас волшебниками, а мы, как бараны, не понимаем это. Но зато, усиленно этим пользуемся, и, как правило, в плохих целях. То есть, наше волшебство, скорее всего, черная магия. Надо кому-нибудь нагадить — мы взяли лист бумаги, накарябали на нём заклинания, которые начинаются примерно так: «Прокурору Октябрьского района города Иркутска…», а дальше пошли сами заклинания, составленные символами, которые многие называют буквами, но некоторый расклад и порядок которых, в нужный момент могут принести либо горе, либо благодать. Разве это ни чудо, подаренное нам Свыше? А?

Диагноз был налицо. Но Юля решила ещё послушать. Она грызла яблоко.

Архип достал ещё баночку пива.

«Тыыщь — щелк!» — прошипела и ёкнула баночка пива и открылась «волшебнику».

Архип, как будто понял Юлькины мысли, кивнул головой, как гусар, в знак благодарности баночке и произнес: «Благодарю Вас, Ваше Величество!», налил себе в стакан (Он не любил пить из банки) и выпил половину налитого. Затянулся сигаретой и, ни с тог, ни с сего, вдруг, сам затянул:

Потом, забыв слова по тексту, придумал сам:

И разошелся не на шутку, взяв на семьдесят три октавы выше, встал с баночкой в руках и завыл, как белый медведь в теплую погоду:

— Перестань! — проорала Юлька и хлопнула ладонями по кровати. — Хватит орать — я оглохла!

Но он не унимался — Остапа понесло:

Она кинула в него полотенцем.

Он только подзадорился:

Забыв слова, он все-таки не остановился:

— Фу!

Поймал подушку.

— Угомонись, певец! — Юлька качала головой и крутила пальцем возле виска. Потом заткнула уши, но не обиделась, а улыбнулась, почему-то.

Ему это больше понравилось, и он повторил в другом разрезе и гораздо нахальней, подмигнув:

— Слышали уже!

— На-до-е-ло!

— А так?

— Дурак!

— Это точно!

— Всё!!!!

Архип сел в кресло. Он тяжело дышал. Ещё бы — так высоко взять. Наверное, весь лагерь наслаждался его пением — то-то все молчат в округе, даже Тайна не тявкает.

Через секунду, где-то в районе веранды раздались жидкие аплодисменты, и кто-то крикнул: «Браво!» «Ионика» переборами подхватила мотив, и он полился по Подлеморью.

— Во, — Архип двумя пальцами указал на входную дверь, — почитатели. Видишь, что песня животворящая делает? Она продолжается в каждом четырехкамерном сердце туриста, она по лесам и полям бурно льётся, она будоражит умы и щекочет нервишки… А ты говоришь — я не волшебник.

— Я так не говорю.

— Ну, думаешь.

— И не думаю. Ты — волшебник. Это каждый знает.

— Издеваешься?

— Да.

Юлька улыбалась. Она была довольна своей шуткой. Она уже научилась у него шутить, усугубляя смысл.

— Разрешите продолжать лекцию? — хитро спросил он.

— Лекцию? Лекцию продолжайте, — подыграла она.

Выдохнув, собравшись с мыслями, глотнув ещё пивка, он продолжил, но уже серьезно.

— Господь, сотворив нас по образу и подобию, наградил нас мельчайшей способностью к волшебству по образу и подобию, чтобы посмотреть, а что мы будем с эти делать? Мы же — долбоебы — тут же сотворили динамит. Теперь получаем Нобелевские премии, если придумаем, что-нибудь ещё, что будет полезно обществу, как правило, в военных целях. «Чтобы не изобретал ученый — все равно получится бомба!» А тот, кто сотворил снадобье от простуды и гриппа из лишайников, грибов и плесени, (в самом начале пути) — типа Пенициллин, — был признан ведьмой и сожжен публично на костре! Дескать, нехер народ травить — на все воля тех, кто стоит у руля пропаганды. В те времена — церковной. Только бомбы! Только бомбы и золото нужны Государству, которое, тоже придумано искусственно искусниками от пропаганды! Я — про Государство говорю. А золото — самый бесполезный материал, если не считать стоматологии и тех опытов, которыми одно время занимался мой брат. Блестит и убивает. Но все рвутся к нему: «Золото! Золото! Золото!» Гробница из золота, золотое кольцо в нос, золотое яйцо Фебержэ, золотая звезда и медаль… «Золотые слова!» — сказал мне одноклассник Сашка Родиков, когда я сказал на собрание членов жилищного товарищества «Зеленый берег», что нас хотят наебать. И он, как ни парадоксально, оказался прав — есть только золотые слова — типа: «По щучьему велению, по моему хотению…» или «В соответствии с действующим законодательством, на основании решения Правительства такой-то федерации за номером таким-то от такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года, во исполнение Указа Президента такой-то страны. Постановляю…» Всё остальное — синим! Понимаешь? Нами придумано — волшебниками.

Архип налил в стакан ещё немного. Выпил. Затянулся.

Юлька окончательно оделась (трусишки под простынёю натянула).

Архип встал, открыл дверь, чтобы выгнать дым. Остановившись у двери, опершись на косяк, куря на улицу, он продолжал:

— Сто лет назад самолетов-то не было. Так, фанерная конструкция, которая рассыпалась на кочках, когда крутили педали. А сейчас? «Космические корабли бороздят просторы большого театра». И вот, что меня особо умиляет: закинули мы собаку в космос. Улетела бедная Лайка и сдохла среди приборов в своем скафандре. И сейчас где-нибудь летит. И ещё тысячу лет лететь будет. Нарвутся на неё инопланетяне — то-то подивятся: что за космонавт такой? Ни приборов управления в корабле, ни продуктов питания, ничего! Как такой космонавт кораблем управляет? Несчастная собачка! Человечество известно своей гуманностью во имя достижения великих целей научно-технического прогресса! А эти дебилы, ещё отправили корабль к звездам в долговечность с контейнером с информацией о нашей планете, кто мы, что мы, что имеем, что умеем и где расположены в космическом пространстве. Плюс ко всему, каждый день или час сигналы в космос запускают, чтобы услышали нас добрые гуманоиды. Тупее ничего придумать нельзя! Представь, если б лет за сто-двести до того, как Колумб Америку открыл, к нам бы приплыла бутылка или кокос какой-нибудь замазанный смолой с информацией об индейцах, с запиской и рисунками внутри. Дескать, мы такие-то-такие-то, зовут нас майя или ацтеки, у нас есть луки, барабаны, золото, индюки, картошка, табак, помидоры. Кое-что ещё интересное. Приезжайте дружить! — И координаты, телефон и номер отделения связи. Наши ребята, с этого берега, на моторках тут же бросились бы дружить. И высадились бы на берег, если б точно знали, что рядом с индейцами в песке дубины не зарыты и шмалеров у них с собою нет. Что, в сущности, и получилось, только лет на сто-двести позже и без приглашения, в Одна тысяча четыреста девяносто втором году от Рождества Христова, если я не ошибаюсь.

Архип выкинул сигарету, закрыл дверь, сел в кресло, налил и выпил ещё пива. Пьянел.

— Кстати, не хочу богохульничать, но я тут одну книжку интересную прочитал и теперь склонен верить Носовскому и Фоменко…

— Кто это? Фоменко, это который с радио?

— С радио? — не понял Архип. Потом понял, улыбнулся, представив Колю Фоменко за учебниками и ответил: — Нет, ни тот, этого, кажется, Анатолий зовут. Не важно, не перебивай. И так, я склонен верить Носовскому и Фоменко, и тому, как они утверждают, что дату Рождества Христова один монах — фантаст-самоучка по фамилии Скалигер выдумал и подогнал, как ему хотелось и требовалось высшими санами церкви, и всю Историю Человечества вместе взятую за одно подогнал или придумал. Дюже фантазировать он, оказывается, любил. За что ему и платили. И сам в историю попал!

— В смысле?

— В смысле — не было никаких Юлий Цезарей, Македонских, Чингиз Ханов — всё это сказочные персонажи, как Властелин колец, эльфы, гномы, гоблины. Были, конечно, люди с которых срисовывались эти типажи, но звали их по другому, жили они в другие времена и делами своими прославились, скорее всего, как-то по-иному. А многие из них — одно и тоже лицо. Мне сейчас трудно тебе будет всё это объяснить, я просто говорю. А ты верь или не верь — как хочешь. Лучше — верь. Хотя путаница такая, что мама мия! И даты, естественно, так перепутаны, что черт ногу сломит — это, как пить дать. Никто же ничего до этого не записывал — всё устный фольклор и придания какой-то старины глубокой, легенды и мифы народов «Междуморья». Всё остальное — фантазия! Выдумки и воспаленный мозг писателя-фантаста из темной кельи с лучиной на столе. А, может быть, корысть, что более вероятно. Пятьсот лет назад, когда товарищ Скалигер сочинял свои труды в сырой церквушке, Человечество ещё было абсолютно уверено, что Земля плоская, что Солнце вертится вокруг Земли, и Джордано, кажется, ещё не сожгли. Телескоп ещё не придумал Галилео. Луну считали планетой или звездой. Не было ни паровых машин не печатных станков — все вручную. Бумагу ещё не придумали, кстати. А Скалигер уже утверждал и доказывал, как мог, используя служебное положение и сан, что был и древний Рим, и античные Афины, и фараоны тысячелетиями правили среди песков Египта. И всякую другую фигатень, лишь бы прославиться, увековечить свое имя, а то, что он собьет все календари и мозги своим потомкам — его мало волновало. Сидел, сука, в потемках под лучиной и сочинял мифы. Получил свои гульдены и по бабам. А потом его писульки опубликовали. Толкин, твою мать! И все решили, что так оно и есть. А тут прошло всего сто лет, мы из фанерного самоката добрались до «Шатлов», от голубиной почты до Интернета, от прижигания ран коленным железом до пересадки сердец. Почему же раньше у нас тямы не хватало это выдумать, если цивилизация развивается несколько тысяч лет по понятиям товарища Скалигара. Короче, Юленька, нас дурят, как в школе, другие, более продвинутые, волшебники, у которых есть доступ к телевидению и радиовещанию, а мы, как тупые лисы меняем нору сырую на сухую и довольны до жопы! Вот Покуль говорит, что видел летающую тарелку на даче. Я верю. Другие — нет. Ты веришь?

— Нет.

— Вот именно. У тебя фантазии пока не хватает. Люди привыкли хавать из корыта, что дают и молчать, если их это напрямую не касается. Динозавры, говорят, жили на планете двести миллионов лет. Но ни один динозавр в космос не улетел. Даже, ложки не смог придумать. Люди, предположим, живут двадцать тысяч лет (или миллион, пусть), а столько уже наворотили. Так, кто мы? Разве мы не волшебники, или мы с других планет и миров? Разве мы не маленькие подобия Того, кто может всё? Почему мы, зная о своих способностях, умея читать, писать, считать, летать, в конце-то концов, сидим и смотрим телевизор, вместо того, чтобы творить чудеса?

— Какие чудеса?

— Да любые. Создавать картины, например. Строить дворцы. Ткать тонкую ткань и шить из неё красивую одежду. Детей рожать — что тоже, несомненно, чудо. Всё, что угодно, только не воевать, не убивать, не взрывать, не отнимать, не завидовать, не предавать, не лгать, не воровать, не насиловать, не колоться и не забывать отцов своих и матерей, детей любить и немощным помогать.

Архип немного помолчал. Совсем снесло ему башку! Допил банку. И решил закругляться.

— Я не говорю уж про телепатию. Про экстрасенсов. Про совпадения, которых не бывает. Про многое другое, что мы называем чудесами. Человеку достаточно силы воли, чтобы подчинить других людей, создать ситуацию, испортить или наладить отношения, объявить войну или заключить мир. Разве олени и филины способны на это? Нет! Конечно, нет! Минута делов — и мир измениться может, если кто-то решит нажать красную кнопку сдуру. Другая минута — и всё, как будто, никогда ничего не бывало. Пустыня! Люди — дебилы! Хоть и волшебники… Одна минута — и нет ничего хорошего, всё взорвалось и летит в тар-тарары! Хочешь, докажу?

— Докажи, — не подумав, автоматически согласилась она.

Пауза.

Несколько секунд он смотрел на неё не мигая, в упор.

Глаза его наливались кровью, стекленели.

Становилось страшно. Не понятно, что происходит. Нажрался, наверное. Сердце у Юльки заколотилось.

Ещё секунда, и….

Он резко соскочил с кресла, прыгнул, как кошка, к ней на белую кровать прямо в кроссовках, схватил её крепко за плечи и, глядя ей прямо в глаза своими залитыми пивом шарами, дыша перегаром, громко и внятно спросил:

— Что, Зайчатина голая, страшно?

— Что страшно? — не понимая его, в испуге, переспросила Юля, прикрываясь простынкой.

— Страшно с шизофреником жить?

— Ты шизофреник? — обе руки простынь подтянули к подбородку и застыли.

— Нет. У меня просто, маниакально депрессивный психоз! Я — маньяк! Убийца я!

И он всей своей пастью, как на сцене, захохотал, встал во весь рост и очень громко понёс всякую чушь:

— Я маньяк! Кровища! Мне нужна кровища! Я покорю весь мир, ничтожные людишки! Шамбала! Сливайте сало, господа удавы! Урыть, всех урыть! Моськи, моськи, в дребезги все моськи! Только кровища! Ломиться будете! Маньяк пришел — гаситесь, подонки! Всех зарежу, всем кровь пущу! Гниды, жабы, контры! Джамалая, Ха!!!

И он смачно харкнул на стекло окна.

— Идиот! — вырвалось у испуганной Юльки.

Архип моментально осёкся, мигом присел на корточки, в упор сверля её глазами, сузил свои губешки и сквозь зубы начал рычать:

— Чё, ты, там сказал? Не понял, ты меня на хер послала? А?

Юля смотрела ему в глаза жестко и смело, ответила:

— Я сказала, что ты идиот!

Ну, что ж — пришла пора «взорвать» хрупкий мир отношений за одну секунду, как он и обещал. Сейчас он ей покажет, как это делается!

Он развел руки, сделал удивленную, провокационную мину.

— Какого хера ты тогда перед идиотом ножки раздвигаешь?

— Больше не буду! — (вообще-то за такие слова морду бьют, но Юлька не могла его ударить — она не понимала, что происходит, хотя уже не на шутку разозлилась).

А этот не унимался:

— Больше и не надо — и так сойдет! Больше ты и не сможешь — растяжки не хватит. Плохо тебя растянули. Хлопцы ленивые попались — им все больше оральный секс подавай. А как нормально телку растянуть — так им лень, домой бежать надо — жена ждет! Чмок-чмок — и: «Оботри губы. Извини, мне пора домой — гуси не кормлены. Позвони, детка», — Архип уже сам не понимал, что он несет.

— Что-о-о?!!!

— Ч-то-о? — передразнил её Архип, скорчив гнусную рожу, по которой все-таки очень хотелось врезать!

Юлька резко отвернулась.

— Чё, ты, морду-то воротишь? — не унимался это, который теперь уже точно походил на маньяка.

Юлька молчала. Сжала губы и молчала!

— Я с тобой разговариваю? — Архип начал понимать, что уже перегнул палку, но остановиться пока ещё не мог. Не знал, как сейчас выйти из положения, и пока ещё пёр сам на рожон. — Отвечай, чего заткнулась-то?

Юля повернула голову и серьезно спросила (глаза уже блестели):

— Зачем ты так? — вдруг, навернулись слезы. — Я что тебе плохого сделала?

— Я же идиот — что с идиота взять? — вдруг, появились нотки оправдания. — Видимо я тебе что-то плохого сделал, а?

— Я не говорила, что ты мне плохого сделал.

— А что такое «идиот»? Я пытаюсь тебе, бестолковой, объяснить, как устроена жизнь, а ты мне «Идиот!» — Архип зацепился за её оправдания (дурацкая натура — не хочет считать себя виноватым. Вообще эти парочки на Байкале не поймешь — они то трахаются, то лаются! Всегда так. У всех).

— Так устроена жизнь только в твоем больном воображении!

— Вот, видишь — опять. «Моё больное воображение». У тебя здоровое воображение? Ты — принесла мне челогачи, Покуль тебя обматерил, ко мне припиздила другая баба, я не пришел на свидание, пошел дождь, ты промокла, не зная с кем я, постучалась ко мне, пришла, я открыл, напились, натрахались, осталась, бросила работу, мне всё про себя и свои детские приключения рассказала, горя не знаешь, живешь со мной, палец о палец не ударила, но я тебя люблю и уважаю, в обиду не даю, а ты говоришь мне, что у меня больное воображение? — сам себя распалял (действительно идиот), но признаться себе в этом не мог, поэтому продолжал неуместные вопросы задавать: — Так кто из нас идиот? Кто последняя скотина? Юля, ты мух объелась? Или попутала рамсы, Зайчатина!

Юлька вдруг заревела. Ей стало так обидно, что он ни с того ни с его на неё накинулся, вороша прошлое и обвиняя в том, в чём она перед ним не виновата. Что ему надо? Всё опыты свои показывает — нашел подопытного кролика. Зачем она вообще сюда приехала? Чтобы он над ней издевался? (И тысяча других вопросов промелькнуло в голове). Очень ей стало обидно, очень!

— Ну, и чё, ты, ревешь? — Архип обмяг и перестал быть неприятным.

— Не знаю. Мне страшно! — и, не с того, ни с сего, попросила: — Прости меня.

У неё появилась привычка, если что не понятно Архипу или начинает его напрягать, извиняться, чтобы ещё больше не разозлить. Извинения останавливали его и он быстро остывал. Вот и сейчас он моментально, как говорится, затупился.

— Заебись! Поговорили о стихах и фантазиях! Пошутил малыш.

Архип приподнялся, спрыгнул с постели и сел на кровать рядом. Некоторое время он молчал, не решаясь, что-то сказать. А что сказать? С чего начать налаживать развалившийся «карточный домик»? И, не найдя ничего стоящего, он начал, как обычно, рассказывать ей свои байки, чтобы отвлечь от мыслей ненужных и злобу загладить.

— Это психологический эксперимент. Нам в меде показывали такие. Во время лекции один профессор, как хлопнет указкой по столу, мы аж подпрыгнем, а он говорит: «Вот вам доказательство моих слов — безусловный рефлекс!» Так и я тебе сейчас показал, что за минуту можно всё взорвать — опомниться не успеешь. Я, правда, переборщил лишка! Прости. Я не прав, — и, погладив её по голове, предложил: — Пошли на ужин?

Юлька припала к нему. Слезы текли по щекам.

— Прости меня, пожалуйста. Мне, правда, иногда страшно, что ты говоришь. Я ничего не понимаю. У меня всё было ни так. Ни так, понимаешь? Я же не знала, что встречу тебя. Ты прости меня, пожалуйста, Архип. Я дура. Я ничего не понимаю. Я не хочу, чтоб мы ругались. Пожалуйста.

И она ещё крепче обняла его дуралея.

Архип не любил женских слез. Что ему оставалось делать? Простить? Главное, было бы за что. У него, к стати сказать, не в первый раз такая сцена. Другие, просто, убегали от него и его козьих экспериментов. К мужьям, к мамам, к подругам. Этой — некуда бежать. Тем более отсюда, с Байкала. Он показал, как за мгновенье можно всё испортить. Осталось показать, как за секунду можно всё поправить. Простить, как она просит. Это легко. Глупая, маленькая, «пик ума» позади, а титьки (шъёрт побъери) — хорошие, всё остальное, извиняюсь, — тоже, не гундит особо, — так, чего ещё надо? Прощения просит. Бедная малышка! Хорошая девочка. Идиот — она права! «Прощаю, конечно!» — решил Архип. И, типа, простил (было бы за что, цыгоняра).

— Иди — умойся, Заинька, — сказал он ласково, поцеловал её нежно в щеку, аккуратно разжал её руки, вытер слезинку на щеке, чмокнул в носик, встал и пересел в кресло.

— Прости, — ещё раз зачем-то попросила она, вытирая щеки. — Я глупая.

— Ты меня прости. Я силы не рассчитал, перебор, двадцать два. Я — дурак! Накинулся на девочку. Простишь, Зая?

— Конечно, — улыбка промелькнула сквозь слезы.

— Ну и хорошо.

Она встала, держа простынь, подошла к нему, присела на его колено и вновь прижалась, потерлась своей щекой о его щёку, замерла. (Телячьи нежности уже начинали надоедать). Он погладил ей волосы. Чмокнул в макушку и прошептал, подталкивая незаметно:

— Прости, Зайчонок.

Она простила.

Встала, мило и грустно улыбнулась, всё понимая, и пошла к умывальнику.

— Поговорили — как меда напились. Два волшебника! Колдунья и ворожей из цыганского табора! — пробурчал контуженый кудесник. — Где-то ещё банка пива была.

Архип поднял с пола свой носок, вытер им оконное стекло и выкинул носок в мусорку. Следом полетел второй. «На этом, уважаемые слушатели, позвольте закончить лекцию».

(Ох, что-то я раздухарился, рассказывая про Байкал. Столько информации в несколько страниц утрамбовал! Обещаю сбавить обороты (если получится). Так что, переходим в следующий уровень.)