Бумага Мэтлока

Глава 11

Дорога к дому Лукаса Херрона вся была изрыта — зимой от сильных морозов земля потрескалась. Но по этой дороге почти никто не ездит, так что вряд ли власти Карлайла скоро приведут ее в порядок — слишком много таких же следов суровой зимы в самом городе, на улицах с оживленным движением. Приближаясь к старому каретному сараю, Мэтлок сбавил скорость почти до десяти миль в час, чтобы машина не грохотала на выбоинах: он хотел подъехать как можно тише.

Полагая, что Джейсон Гринберг мог устроить за ним наблюдение, Мэтлок выбрал кружной путь — проехал четыре мили на север, по параллельной дороге, затем вернулся обратно по основной. За ним никто не следовал. Ближайшие дома с обеих сторон находились примерно в ста ярдах от «Гнезда Херрона», а напротив не было вообще ни одного. Поговаривали, что этот район скоро будут застраивать жилыми домами, как говорили и о расширении Карлайлского университета, но пока ничего из этих проектов не получалось. Первый проект зависел от второго, а любые мало-мальски серьезные перестройки Карлайла встречали сильное сопротивление бывших его студентов. С бывшими студентами имел дело Адриан Силфонт — это был его крест.

Мэтлока поразила какая-то особая безмятежность, царившая вокруг дома Херрона. Раньше он никогда как следует не рассматривал его. Он часто подвозил Лукаса домой после заседаний ученого совета, но при этом всегда спешил и ни разу не воспользовался приглашением Лукаса зайти и выпить, так что внутри дома он еще не был.

Он вышел из машины и направился к старому кирпичному строению, увитому плющом. Перед домом на просторной лужайке буйно цвели две японские ивы — их лиловые цветки каскадом ниспадали на землю. Трава была подстрижена, как и кустарник; на дорожках поблескивал белый гравий. Видно было, что все здесь делается одним человеком и для одного человека. Не для двоих и не для семьи. И тут Мэтлок вспомнил, что Лукас Херрон не был женат. Ходили, разумеется, слухи о первой любви, о трагической смерти, даже о бегстве невесты, но когда эти романтические легенды достигали ушей Лукаса Херрона, он с усмешкой замечал, что был «чертовски эгоистичным».

Мэтлок поднялся по ступенькам и позвонил. Он попытался изобразить на лице улыбку, ноничего не получалось. Ему было страшно.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Лукас Херрон — высокий, седой, в помятых брюках и наполовину расстегнутой темно-синей рубашке. Секунду он молча смотрел на гостя, но за это время Мэтлок успел понять, что ошибался. Лукас Херрон знал, зачем он пришел.

— А-а! Джим! Заходите, заходите, мой мальчик! Какая приятная неожиданность.

— Я вам не помешал?

— Нисколько. Вы как раз вовремя. Я занимаюсь алхимией. Изобретаю фруктовый «Коллинз» на джине. Теперь мне не придется экспериментировать в одиночку.

— Это любопытно.

Внутри дом оказался в точности таким, как представлял себе Мэтлок, — таким будет и его собственный дом лет через тридцать, если он проживет всю жизнь холостяком. Жилище Херрона напоминало магазин случайных вещей, скопившихся чуть не за полвека. Никаким стилем здесь, разумеется, и не пахло; все объединялось лишь стремлением к удобству. Вдоль одних стен тянулись книжные полки, а на других висели увеличенные фотографии с видами мест, где побывал хозяин — по всей вероятности, во время академических отпусков. Кресла были тяжелые и мягкие: куда бы вы ни сели, под рукой оказывался стол — верный признак холостяцкого быта, подумал Мэтлок.

— Вы ведь у меня в доме никогда не были?

— Нет, не был. Здесь очень мило. И очень удобно.

— Да, вы правы. Садитесь, пожалуйста, а я сейчас покончу с этой формулой, и мы с вами выпьем. — Херрон подошел к двери, ведущей, как решил Мэтлок, на кухню, но на пороге остановился и обернулся: — Я ведь прекрасно понимаю, что вы приехали в такую даль не для того, чтобы помочь старику скоротать время. Однако у меня правило: перед любым серьезным разговором надо непременно чего-нибудь выпить, если, конечно, религия и принципы позволяют. — Он улыбнулся, и густая сеть морщинок вокруг глаз и на висках стала еще заметнее. — Кроме того, у вас такое серьезное лицо... Уверен, что от моего «Коллинза» вы развеселитесь.

И, не дожидаясь ответа, Херрон исчез за дверью. Вместо того чтобы сесть, Мэтлок направился к ближайшей стене, возле которой стоял небольшой письменный стол, а над ним — полдюжины фотографий, развешанных без всякой системы. На четырех был запечатлен Стоунхендж — с одной и той же точки, но в разное время, судя по высоте заходящего солнца. На пятой — скалистый берег, привязанные к причалам рыбацкие баркасы, вдали — горы. Наверное, Средиземноморье, скорее всего Греция. И совсем низко с правой стороны, всего на несколько дюймов выше стола — небольшая фотография высокого стройного офицера, стоящего возле дерева в джунглях. Офицер был без шлема, в рубашке, пропитанной потом; правой рукой он сжимал автомат. В левой руке офицер держал сложенный лист бумаги, похожий на карту, — он явно только что принял какое-то решение. Он смотрел вверх — очевидно, там ему предстояло вести бой. Лицо у него было напряженное, но спокойное. Хорошее, волевое лицо. Со снимка глядел темноволосый, еще не старый Лукас Херрон.

— Я храню этот снимок, ибо он напоминает мне, что время не всегда было так разрушительно.

Мэтлок вздрогнул. Вернувшийся Лукас застал его врасплох.

— Хорошая фотография. Теперь я понимаю, кто на самом Деле выиграл войну.

— Ну, тут нет никакого сомнения. К сожалению, я никогда об этом острове не слышал ни до, ни после. Кто-то сказал, что это один из Соломоновых островов. По-моему, его взорвали в пятидесятых годах. Для этого много не потребовалось. Две-три хлопушки — и все. Пожалуйста. — Херрон подошел к Мэтлоку и протянул ему стакан.

— Благодарю вас. Вы скромничаете. Я ведь кое-что слышал.

— И я тоже. Сделали из меня Бог знает какого героя. И чем старше я становлюсь, тем больше придумывают... Что, если мы выйдем на задний двор? Слишком хороший день, чтобы сидеть в доме. — И Херрон, не дожидаясь ответа, направился к двери; Мэтлок последовал за хозяином.

За домом, как и перед ним, все было идеально ухожено. На выложенном камнем внутреннем дворике стояли удобные пляжные кресла, и подле каждого — небольшой столик. В середине дворика стоял большой чугунный стол с зонтом от солнца. Дальше простиралась хорошо подстриженная лужайка. То тут, то там росли аккуратно окопанные кизиловые деревья, а по краям лужайки тянулись цветы, в основном розы. Однако в дальнем конце лужайки этот пасторальный пейзаж неожиданно обрывался. Там среди густого непроходимого кустарника высились огромные деревья. Справа и слева — такая же картина. Лукас Херрон как бы воздвиг вокруг себя неприступную зеленую стену.

— Хороший коктейль, вот увидите. Мужчины сели.

— Не сомневаюсь. Чего доброго, вы сделаете из меня поклонника джина.

— На здоровье, но только весной и летом. Зимой и осенью джин не пьют... Итак, молодой человек, правила этого дома соблюдены. Что же вас привело сюда?..

— А вы не догадываетесь?

— Нет.

— Арчи Бисон. — Мэтлок внимательно наблюдал за стариком, но Херрон не отрывал взгляда от стакана. Никакой реакции.

— Этот молодой историк?

— Да.

— Когда-нибудь из него выйдет отличный преподаватель. И жена у него — симпатичная кобылка.

— Симпатичная... и развратная, по-моему.

— Вот уж не думал, что вы такой викторианец... — усмехнулся Херрон. — Когда стареешь, становишься терпимее к чужим аппетитам. А также к невинному их возбуждению. Сами убедитесь.

— В этом секрет? В терпимости к аппетитам?

— Секрет чего?

— Да ведь он же пытался с вами связаться вчера вечером

— Он и связался. Вы были у него... Насколько я понимаю, ваше поведение оставляло желать лучшего.

— Я сознательно вел себя именно так. Впервые Херрон встревожился. Это было едва заметно — лишь затрепетали веки.

— Не одобряю, — сказал он негромко и, приподняв голову посмотрел на внушительную стену зелени. Солнце опускалось за высокие деревья, их длинные тени легли наискось на лужайку и внутренний дворик.

— Это было необходимо.

Лицо старика исказила гримаса боли, и Мэтлок вспомнил собственную реакцию на слова Адама Уильямса, когда тот сказал о «неприятной необходимости», вынудившей его направить Сэму Кресселу ложный рапорт о поведении Мэтлока в Лумумба-Холле. Обидная параллель.

— Молодой человек попал в беду. Он болен. Это самая настоящая болезнь, и он пытается вылечиться. А это требует мужества... Так что сейчас не время насаждать в нашем университете методы гестапо. — Херрон сделал большой глоток и крепче ухватился свободной рукой за ручку кресла.

— А как вы об этом узнали?

— Не важно. Скажем, от одного коллеги-медика, который заметил некоторые симптомы и встревожился. Не все ли равно? Главное, я попытался помочь парню и снова с удовольствием помогу.

— Я бы очень хотел этому верить.

— А почему это для вас так трудно?

— Не знаю... Возможно, что-то меня смутило у двери несколько минут назад... А может быть, в самом доме. Я не могу объяснить... Я с вами совершенно откровенен.

Херрон рассмеялся, по-прежнему не глядя на Мэтлока.

— Вы погрязли в своих елизаветинцах. Главная и побочная интрига в «Испанской трагедии»[12]... Пора бы вам, молодым преподавателям, строящим из себя крестоносцев, прекратить эти любительские игры в Скотланд-Ярд. Я думаю, вы сильно преувеличиваете серьезность ситуации.

— Я вовсе не строю из себя крестоносца. Я не из таких, и, полагаю, вы это знаете.

— Что же тогда это было? Проявление личного интереса к Бисону? Или к его жене?.. Простите, не стоило мне это говорить.

— Я рад, что вы это сказали. Меня нисколько не интересует Вирджиния Бисон — ни в сексуальном плане, ни в каком-либо другом. Хотя едва ли она может интересовать кого-то в ином плане.

— В таком случае вы хорошо сыграли.

— Конечно. Я сделал все возможное, чтобы Бисон не понял, зачем я приходил к нему. Это было очень важно.

— Для кого? — Херрон медленно поставил стакан, продолжая другой рукой сжимать ручку кресла.

— Для тех, кто не имеет отношения к университету. Для людей из Вашингтона. Для федеральных властей...

Лицо Херрона на глазах начало бледнеть.

— Что вы сказали? — прошептал он еле слышно.

— Ко мне обратился человек из министерства юстиции. Он рассказал страшные вещи. Никаких выдумок, никаких преувеличений. Мне предоставили самому решать, буду я сотрудничать с ними или нет.

— И вы приняли это предложение? — тихо, с недоверием произнес Херрон.

— Я не мог иначе. Мой младший брат...

— Вы не могли иначе? — Херрон поднялся с кресла, руки его дрожали, голос зазвучал громче: — Вы не могли иначе?!

— Нет, не мог. — Мэтлок по-прежнему держался спокойно. — Вот почему я приехал предупредить вас, старый друг. Все намного серьезнее... намного опаснее...

— Вы приехали предупредить меня?!Что вы наделали?! Что вы наделали, во имя всего святого?! — Шагнув назад, Херрон опрокинул столик, и он с грохотом упал на камень. — Возвращайтесь обратно и не смейте ничего им говорить! Ничего нет!Это все... все в их воображении! Оставьте это, слышите?

— Я не могу, — мягко сказал Мэтлок: он вдруг испугался за старика. — Даже Силфонту придется согласиться. Он уже не может противиться. Факты есть факты. Лукас...

— Адриану тоже сказали!.. О Боже! Вы понимаете, что вы делаете? Вы все разрушите! Столько людей погибнет... Убирайтесь отсюда! Убирайтесь! Я не хочу вас знать! О Господи! Господи!

— Лукас, что с вами? — Мэтлок встал и сделал несколько шагов к старику.

— Не подходите! Не прикасайтесь ко мне!

Херрон повернулся и побежал. Споткнулся, упал, поднялся. Ни разу не посмотрел назад. Добежав до леса, он нырнул в чащу и исчез.

— Лукас! Стойте!

Мэтлок кинулся за стариком и достиг леса лишь несколькими секундами позже. Но старика нигде не было видно. Раздвигая густую растительность, Мэтлок вошел в лес. Ветви стегали его по лицу, травы капканом хватали за ноги, но он продолжал пробиваться в глубь дремучего леса.

Херрон исчез.

— Лукас! Где вы?!

Ответа не было — слышался лишь шелест потревоженных ветвей за спиной. То пригибаясь, то чуть не ползком Мэтлок продвигался вперед. Никаких признаков Лукаса Херрона.

— Лукас! Ради Бога, отзовитесь!

Ответа не было. Лукас как сквозь землю провалился, испарился, перестал существовать.

И тут Мэтлок услышал неясное эхо — стон, вопль, шедший из глубины души. Он раздался где-то близко и в то же время далеко. Затем кто-то всхлипнул всего один раз и отчетливо, с ненавистью произнес одно-единственное слово.

И слово это было — «Нимрод»...