Бумажные книги Лали

Глава 22 ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Лали стала думать о дельфине. Удивительное дело, стоит сказать себе: «Об этом и думать даже не смей!», как просто оторваться не можешь, ничего тебе в голову не лезет, кроме того самого, о чём «не смей!» А теперь вот твёрдо решила думать о дельфине, но все усилия её были напрасны: не думалось.

Она смотрела, как снег падает за окнами, этот странный, неспешный, спокойный, неправдоподобный снег, откуда-то взявшийся задолго до зимы, задолго даже до осени. Он вдруг почему-то появился над городом, пошёл в городе по всем улицам, и площадям, и мостам, пролетел мимо окон всех домов, всех этажей, старый, вечный, беззвучно объединяя людей, напоминая им, какая общая у них жизнь.

Лали невольно стала думать о снеге… Скатанный из двух шаров, большого и поменьше, снеговик с угольками вместо глаз и морковным носом ухмылялся, сидя посреди двора. Такой грозный в сказке, Дед Мороз маленьким беззлобным человечком примостился среди разноцветных зеркальных шариков и праздничных огоньков маленьких витых свечек на защипках, в гуще пахучих веток новогодней ёлки, опутанной стекающими с вершинки золотыми ручейками канители… Снег, кругом был снег!.. «Бразды пушистые взрывая»… Откуда это? — подумала Лали… —Ах, да… стихи!.. И ещё стихи… «Уж тёмно, в санки он садится»… Да, да… «Морозной пылью серебрится»… — дальше она великолепно помнила, стихи уже легко и празднично, как волшебные сани, заскользили будто вместе с ней самой.

Она мельком почувствовала, что, кажется, опять готова совсем «распуститься», но сани скользили в летящем стихотворном ритме, увлекая её всё быстрее, уже возникал из сверкающих, окутанных снежной пылью глубин уснувший тёмный город у замёрзшей реки… И тут она услышала знакомое тишайшее, отдалённое живое жужжание, подняла голову и вдруг увидела невысоко у себя над головой три, потом больше и, наконец, двенадцать полушарий, обращённых срезами прямо на неё. Знакомые спиральки, цветные точки и непрерывно беззвучно пыхавшие взрывчики, такие крошечные, что и муравья бы не напугали, пыхни они у него перед самым носом, — всё было знакомо Лали.

Истомлённая одиночеством, молчанием, запутавшаяся в сомнениях, Лали ужасно обрадовалась, позабыла про стихи.

— О-о! А я думала, вы меня совсем бросили!

Полусферы жили, мерцали, жужжали тихонько.

— Ты нас совсем замучила, — тихо прозвучало в жужжащей тишине. — Почему ты совсем пропала, мы потеряли твой след!

Лали внимательно оглядела повисшие в воздухе над ней полусферы. Нет, голос исходил не от них.

— Пожалуйста, не пугайся, — немножко растягивая слова, мягко проговорил чей-то голос.

Лали глянула на установку связи — на этот давным-давно вышедший из строя и отключённый, громоздкий, старинный «орган» — и ахнула: мёртвая махина всем своим видом показывала, что она ожила. Чутко вздрагивали стрелки десятков засветившихся циферблатов, датчиков, указателей.

— Где ты сидишь-то? — неуверенно спросила Лали, осматриваясь по сторонам.

— Я тут, только ты совсем не бойся.

— Заладил! Ничего я не боюсь. Как ты сюда пролез? Я же тут сижу взаперти.

— Мы тебя совсем потеряли. Ты так долго ничего не передавала.

— Ты хочешь сказать: не рассказывала? С меня хватит. Из-за меня такие неприятности… Я тебя спрашиваю, кто ты такой и как сюда пролез? Это очень трудно.

— Как только ты как следует включилась, мы тебя сразу обнаружили. Если б ты не молчала, давно бы я был здесь.

— Что-то ты врёшь. Я и сейчас ничего не говорила. Ну-ка, вылезай из своего угла. Ты что, гуда, в компьютеры, забрался и запустил все стрелки? Как ты меня отыскал?

— Сперва появилась снежная баба, но довольно неясно. Потом мелькало много снега, ёлка, санки и, наконец-то, совсем отчётливо… Ты не совсем веришь? Ну, хочешь, я тебе самой покажу? Смотри.

И тут же Лали увидела, нет, не увидела, сама очутилась, возникла в бесконечно далёком городе, уснувшем в глубоких снегах, в глухой морозной тьме старинной ночной улицы тёмных, без единого огонька, домов. Только над одним подъездом какие-то прелестные своей нелепой, неуклюжей старинностью плошки коптили на уличном морозе фитильками. За освещёнными квадратами цельных, без переплётов, окон, прозрачной, точно призрачной стеной отгородивших от ветра, тьмы и ледяной стужи, возникают, мелькают, плавно движутся, приседают, низко раскланиваются и вдруг пропадают тени, силуэты — важные, потешные, уродливые и очаровательные, и самое удивительное: радуги! По белому снегу радуги от этих, никогда ею не виданных и тем несказанно заманчивых фонарей чёрных карет, и вот она уже слышит: «Морозной пылью серебрится его бобровый воротник». Сейчас подлетит в санях он, Евгений… непростительно-несчастный, с кем Лали может помириться только ради письма, которое ему написала бедная Таня. Как раз на этом месте Лали перестала скользить в стихах, заметила полушария и окликнула их. Теперь она во второй раз увидела и пережила всё, что чувствовала три минуты назад.

— Всё верно… — поёжилась, нехотя соглашаясь, Лали. — Вообще-то я давно уже догадалась, что эти твои полушарики меня подслушивают. При них мне почему-то очень всё легко даётся. Они что, помогают, да?

— Помогают? Конечно. Очень помогают. Кроме того, это и усилители, и передатчики.

— Значит, когда я про себя нечаянно стала вспоминать «Евгения Онегина», тут-то ты сразу и услышал, куда меня запрятали?.. Ну это ещё ладно. А то, что ты вернул меня в тот тёмный город, где радуги и тени в окнах и коптящие плошки?.. Я как будто попала обратно в своё воспоминание… Нет, второй раз прошла сквозь него, а?

— Ты сразу не поймёшь… Представь себе, когда-то в старину была стерео-видеозапись… считай, что мы её снова видим, когда ты думаешь, представляешь, рассказываешь!

— Не такая уж я дура, — строптиво сказала Лали. — В старину всё записывали в книги. Потом на плёнку. А ты умеешь прямо, минуя плёнки? От меня?

— Да, когда передача совсем чистая, сочная, яркая, хорошо организованная и чёткая. У тебя полная чистота. Мы поздно тебя отыскали, и теперь времени мало. У тебя большой запас новых передач? Надо торопиться. Только не волнуйся, а то, когда у тебя плохое настроение, вся передача смазывается.

— Да где ты прячешься-то?! Вылезай наружу, противно ведь разговаривать с какой-то стенкой, хоть по ней и суетятся всякие стрелки и чёрточки. Ты что? Очень уж страшный? Как зелёное чудовище? Если ты добрый, то ничего, я немножко испугаюсь и привыкну.

— Меня пока нет здесь. Я могу только разговаривать с тобой и принимать твои передачи. И я, конечно, вижу тебя. А ты видишь маленьких чёрненьких, как они работают?

— Ой, это ты их сюда напустил? Какие-то муравьишки тут копаются в установке связи.

— Они сейчас закончат. Всё переоборудуют, и тогда я могу тебе показаться. Вот и всё. Теперь ты не пугайся, ладно? Дело в том, что я уже тут. Они всё тут закончили.

— Ну-ка, постой. Всё-таки предупреди, вроде чего ты покажешься. На человека ты похож?

— Ох, как вы задурили себе голову, тут, на Земле! «Зелёные человечки» в «кастрюльках». Вы себя считаете людьми и воображаете, что вы одни такие в Космосе и что вокруг вашей единственной, к тому же неуправляемой планеты всё населено какими-то кактусами и осьминогами. Ну, так посмотри, мы так же не похожи на людей, как люди не похожи друг на друга… Добрый день!

Лали вдруг увидела, что от прежней установки связи ничего не осталось, только нечто вроде вполне безобидного неглубокого грота из матового, чуть серебристого металла. И посреди этого грота на какой-то сетчатой штуке, похожей на гамак, чуть покачивался и молча улыбался ей смуглый, гладко выбритый человек с миндалевидными глазами. На нём очень нелепо выглядел зелёный суконный камзольчик и широкие штаны, засунутые в толстые чулки. Здоровенные туфли его были застёгнуты серебряными пряжками.

— Ой… Ну и ну! — изумлённо ахнула Лали. — Откуда ты такой взялся? У вас там на планете, что же, чуть ли не Средние века?

— Ах, это! Ты же сама часто показывала нам гномов. Они всегда получались у тебя очень симпатичными. Я так и оделся для первого раза, чтоб тебя не испугать.

— Да ведь ты совсем человек!

— Да ведь и ты тоже! Теперь мы вместе можем вести передачи до самой последней минуты, пока катастрофа не обрушится на вашу планету. Я, знаешь ли, решил остаться с тобой до конца, так что мы погибнем вместе и одновременно. Мне никто не приказывал. Это я сам так решил. Ничего не поделаешь, ведь вы — развивающаяся планета! Прошли век металлов, век электричества, век пластмасс, химии, электроники и так далее, но ведь вы всё ещё живёте на неуправляемом космическом корабле и не умеете избегать катастроф.

— А вы умеете?

— Конечно. Мы задолго предвидим все возможности и всегда можем принять нужные меры. Да они не каждый миллиард лет и случаются!.. Наш космический корабль уже давно управляем… Ах, если бы ваши учёные сумели вовремя заинтересовать своей информацией наших исследователей! Всё могло бы быть по-другому. Вас можно было бы спасти!

— Что же они могли сделать? Посадить нас всех в ракету и увезти к себе?

— Нет, это древний, кустарный способ. Когда-то, миллионы лет назад, наши предки, правда, им воспользовались. Они тогда тоже ещё не умели изменять орбиты небольших планет, но спасти свою-то цивилизацию они сумели. Перенесли жизнь на Новую, вовремя предвидя надвигающуюся катастрофу… Но у вас-то теперь время уже упущено, ах, сколько времени зря упущено, пока ваши чудаки всё предлагали поделиться с нами своими техническими секретами. Старались нас удивить прекрасными, но такими древними достижениями, своими первыми, достойными всяческого уважения, смелыми шагами в познании Космоса и самой природы! И это тогда, когда у вас в руках была такая ценность! Чтоб её спасти, мы бы попытались… Да нет, если б было достаточно времени, мы бы могли отклонить обе орбиты — Земли и чёрной кометы.

— Вас же об этом просили, а вы, как свиньи, отвечали: «Нет заинтересованности». Упёрлись и перестали отвечать.

— Да, так было. Так было, — горестно кивнул человечек в камзольчике. — Я виноват, я передавал фиксации твоих пёстрых сказок, и они, как вся информация о Земле, шли в склады-архивы для последующей расшифровки и обработки. А там считали, что спешить с этим нечего. Земля снова, во второй раз, превратится в безжизненное тело, но пройдут опять миллиарды лет, и возродятся, разовьются на ней разные формы жизни, а мы, не торопясь, систематизируем всю массу накопленного материала.

И вот вдруг всё перевернулось…